Вокзал Двух Алтарей

Пролог

Когда-то — две сотни лет назад — лисы-оборотни позволили заморским людям проложить дорогу от побережья к кошачьим землям. Понятно, что одним трактом дело не ограничивалось. Человеческий посланник и глава Совета Кланов заключили договор. Люди взяли в аренду кусок побережья, да еще и право пользования морем выторговали, чтобы рыбацкие лодки их кораблям не мешали. Глава Совета польстился на полновесное золото, договор являлся бессрочным и мог быть расторгнут только по обоюдному согласию сторон.

«Не волнуйтесь, они с волками никогда не договорятся, — сказал он недовольным соплеменникам. — Их альфы ничего подписывать не будут, загрызут легкую добычу, на том всё и закончится. А мы теперь сможем покупать лечебный мёд у островных медведей — на все приюты для болезных хватит».

Шли годы, мёд был съеден, а люди остались — чем-то соблазнили волков, проложили тракт на далекий Север, начали добывать алмазы и увозить их к себе домой. На берегу моря вырос человеческий город-крепость Антанамо. Верфь, порт, военно-морская база. Люди исправно платили золото, через сто лет подняли арендную плату на треть — за право проложить от Антанамо к Хвойным землям железную дорогу.

Тогда и случились первые столкновения. Лесные оборотни и трактом-то были недовольны, а уж вонючие шпалы и рельсы им поперек горла встали. Рыжие отряды нападали на рабочих, поджигали палаточные городки и технику. Встречали отпор, как не встретить: люди и из пушек в них стреляли, и танками пытались давить. Чаще всего зря снаряды и горючее тратили — мелькнет хвост где-то в кустах, поди найди.

Воевать хотели не все. Чернобурки и платина — изящные аристократы — сблизились с пришлыми людьми, пустили их в поселения, которые быстро превратились в города. Их дети учились вместе с детьми людей, говорили на двух языках, осваивали письменность, подступались к плодам технического прогресса. Молитвы богам сплетались — каждый хотел благоденствия своему дому. Лисы ставили свечки в человеческих церквях, люди охотно жгли травяные скрутки в алтарных чашах и славили Хлебодарную — никто не желал навлечь голод.

Лесных оборотней это злило. Многие сменили веру, начали приносить дары на алтари покровителя волков Камула — желтоглазый родич любил войну и охоту, покровительствовал безрассудным. Среди кланов случился раскол. Корсаки, Крестовки и Сиводушки понемногу перебирались в города. Огневки, Алые и Светлые Кресты отступали в гущу лесов, огрызаясь партизанскими вылазками.

Кланы Черного Серебра, Северной Зари и Арктического Мрамора постепенно лишили Красных права голоса на Совете. Подкупали, иногда и запугивали красно-серых и серых, и, в конце концов, добились своего — оборотней начали казнить и сажать в тюрьму за нападение на людей и порчу их имущества.

Мир стремительно менялся. Лисы и волки перемешались, поделили земли на воеводства, назначали генерал-губернаторов — двуногим ипостасям нравилось потряхивать золотыми эполетами. Совет Кланов распускали, снова собирали, в итоге переименовали в заимствованное у людей слово «парламент» и передавали места по наследству, позабыв о выборности. Оборотни грызлись, мирились, выступали плечом к плечу, чтобы изгнать барсуков из их Городища или напасть на медвежий остров Медовик. Постепенно захватнические войны сошли на нет — барсуки оставили Городище и сбежали на Север, медведи отбились, используя магию. И только Истинная Рыжая Армия продолжала бороться с людьми, железной дорогой и новинками — нефтяными скважинами и проложенными нефтепроводами.

Глава 1. Брант

Брант родился в век торжества научно-технического прогресса. В деревеньке, где жили его родители, прогресс был не особо-то заметен: ни тебе электричества, ни газа, ни водопроводной воды. Клан Зари балансировал между открытым мятежом и повиновением властям. Сыновья Зари — крепкие красно-коричневые лисы — служили как в войсках Объединенного Воеводства, так и пополняли отряды бунтовщиков. Огневки продолжали терроризировать город-порт, и нефтяникам с железнодорожниками скучать не давали. Верили ли лидеры Огненного сопротивления, что смогут изгнать людей со своей земли, заставят их разорвать договор? Конечно, верили. Лидеры-альфы шли под ружье, лисы и лисицы трудились и торговали с людьми, зарабатывая на запас провианта и оружие для огненной армии. Находились и щедрые дарители из городов, не вступавшие в отряды, успокаивающие совесть финансированием правого дела.

Лет до четырнадцати Брант не знал, на какую сторону баррикад забросит судьба. Кое-как учился, молился и Камулу, и Хлебодарной, работал, помогал одиноким старикам, бегал в райцентр за почтой. В пятнадцать, когда он вытянулся настолько, что его можно было назвать возмужавшим, отец объявил:

— Завтра сосед тебя и сына отвезет к огненным братьям. Смотри, семью не опозорь.

Так Брант оказался в тренировочном лагере для молодых альф и познал, наконец, плоды прогресса: модернизированное автоматическое оружие, осколочные гранаты, десантные ножи и бронежилеты с издевательским названием «Комфорт». К восемнадцати годам он имел за плечами две успешно проведенные операции в составе боевой группы: подрыв товарного поезда и нападение на блок-пост на железнодорожном мосту. Никто не догадывался — или не говорил вслух — что в нападении Брант стрелял поверх голов. Он не хотел никого убивать. Даже людей. Напугать, чтобы ушли прочь — это правильно, это надо. А убивать — нет.

Вот товарняки под откос пускать Бранту нравилось. Вагоны сходили с рельсов с жутким грохотом, и в них можно было найти всякие полезные или вкусные вещи. Он притаскивал домой то крупу, то твердые желтые макароны, а однажды набил рюкзак шоколадными конфетами в огромных красных коробках. Находка случилась зимой, в канун Изгнания Демона Снопа, и Брант раздал конфеты соседям, не дожидаясь Дня Подарков. Только трое выкинули, решили, что отравленные. Остальным понравилось.

Между вылазками он по-прежнему жил в деревне, вкалывал на огороде и общинном поле, подрабатывал на лесозаготовках, в сезон собирал грибы. Автомат хранился в погребе, за кадушками с огурцами и капустой, ждал своего часа. Не сказать, чтоб Брант этим сильно выделялся — двое соседей были такие же. То есть, жил как все. Отца побаивался, никогда ему не перечил, матушку любил и уважал. Родители относились к нему, как к равному. Нет, не так. Отец разговаривал, как со взрослым, советовался, а матушка вздыхала, норовила погладить по остриженной голове. Брант однажды не выдержал, спросил:

— Что не так? Я что-то делаю неправильно?

И услышал странный ответ:

— Нет, сынок, это я поступила неправильно. Надо было настоять, к двоюродному деду тебя отправить. Погубишь ты себя здесь.

Брант нахмурился, но спорить не осмелился. Двоюродного деда он никогда в глаза не видел, только по рассказам знал, что тот живет в большом городе, там, где лисы и волки теснятся вперемешку с людьми. И работал дед — вот стыдобища! — на железной дороге. В депо. За зарплату работал, не вредительствовал, и поперек людей идти не помышлял. Что это за жизнь, спрашивается? Нет уж. Лучше — как здесь.

Простота мира потрескалась, когда Брант встретил свою истинную. Бывал на смотринах и у рыжих, и у красно-серых, и у коричневых, и у песочных. Ни к кому сердце не лежало, даже намека на притяжение не случилось. Накрыло внезапно, в штабе — как гром с неба грянул. Брант увидел заезжую городскую красотку, доставившую кипы листовок, сначала ощетинился, потом неумело заигрывать начал. Ждал, что получит от ворот поворот, но лисица неожиданно снизошла — потянуло их друг к другу, как подкову к магниту.

Ильзе оказалась аристократкой. Чистокровной кремовой красавицей, с угольно-черным ремнем по хребту. Брант на такое сокровище надышаться не мог, под лапы стелился, угождал. Ильзе и на двух ногах на сельчанок была не похожа: голубоглазая, светловолосая, с тонкой костью, без привычной кряжистости. Брант сам себе на её фоне казался слишком темным, неповоротливым, неуклюжим. Как будто медведь, а не лис, честное слово.

Месяц миловались: лис лисице мышей ловил, Брант тонул в водовороте ласк и поцелуев. Когда первая горячка схлынула, он осмелился заговорить, строя планы.

— Где ты хочешь жить? У моих родителей или вернемся в твой город?

— В город мне хода нет. Я в розыске.

— Тогда у моих?

— Наверное. Ты же там живешь в дни безделья? Я тоже вступила в отряд. Я — снайпер. Буду вашей огневой поддержкой.

Пришлось освободить еще одну полку в погребе — для снайперской винтовки. Бранта такое соседство смущало. Война — дело альф. Альф всегда рождается больше. Природа знает, что смерть заберет избыток. Выживших хватит, чтобы зачать новых детей. Лисица может выносить и родить ребенка. Щедрый дар богов надо хранить и оберегать, а не подставлять под пули.

Робкие возражения Ильзе не слушала. Осекла Бранта напоминанием: «Нет у нас еще никаких детей. Может, и не будет. Зачем заранее трястись?» Так и зажили. Вместе воевали, вместе пропалывали огород, уединялись на сеновале, потом, превратившись и вытряхивая солому из шкур, охотились в лесу на кроликов и относили дары на алтарь Камула. Славить Хлебодарную Ильзе категорически запретила. Фыркала, когда матушка ставила тесто перед Сретением, а День Преломления Хлеба ценила только за возможность безнаказанно совершать теракты среди толпы.

В этот праздник возле часовен и храмов всегда устраивались театрализованные представления. Хлебодарная в белых одеждах выносила к столу горячий пирог, а следующие за ней волчицы и лисицы расставляли по скатерти тарелки с печеньем и пряниками. Камул, сопровождаемый стаей альф, подходил к пирогу, пробовал отрезанный ломоть, рассыпался в благодарностях. Охоту отступников только озвучивали — и Камул, и Хлебодарная начинали оглядываться, услышав вой и трубный голос умирающего оленя. Слова проклятья падали громко и веско: «Вы, альфы, не смогли удержаться и вкусили крови в час нашей трапезы. Да исполнится воля моя: пусть хлеб встанет вам поперек горла во веки веков. Каждый ломоть обернется куском прогоревшего угля, крошки — золой». После паузы раздавался голос Камула: «Пожалей тех, кто не согрешил и пришел сюда для охраны своих избранниц». И — веско, на всю площадь — ответ Хлебодарной: «Те, кто любят всем сердцем, примут выпечку из рук супруги или нареченной, не познают горечи и не забудут вкус хлеба».

Глава 2. Эльга

Утро началось с боли. Знакомой, ноющей, сопровождавшей Эльгу всю ее жизнь. Врожденный вывих бедра был приговором, как будто на кремовой шкуре поставили пылающее клеймо «калека». В прежние времена оборотни с таким дефектом не выживали: не могли нормально превращаться, после превращения не могли охотиться. Хромали, голодали, иногда влачили существование в приживалках, присматривая за чужими детьми. Чаще погибали — клановые обычаи были суровы, и калеки, пытаясь поохотиться, гибли под копытами косуль или сами становились добычей волков и крупных хищных птиц.

Эльге повезло, что она родилась в современном мире, да еще и в обеспеченной семье. Она была единственным ребенком, дедушка и родители ее любили, пытались облегчить жизнь, возили к врачам и знахарям, и всегда повторяли, что сейчас оборотень может преспокойно прожить жизнь, не превращаясь. Дед баловал ее больше родителей: вероятно, чувствовал какую-то вину — вывих бедра Эльга унаследовала от его жены, бабушки, которую она никогда не видела. Отца дефект миновал, а у нее проявился. Генетика или наказание Хлебодарной — Эльга старалась не задумываться. Просто жила.

Дед поддерживал ее во всех начинаниях. Часто возил в путешествия по воеводству, заметив интерес к мозаикам, поощрил в поступлении в университет по специальности «реставратор». То, что работать по профессии она не сможет, Эльга поняла уже на втором году обучения. Если листы эскизов мозаичных панно можно было раскладывать на огромном столе, а не на полу, чтобы не приседать, не ползать на четвереньках, и не перетруждать ногу, то без лазанья по лестницам и стремянкам, чтобы осмотреть смальту, работа не двигалась. Осознание не помешало Эльге отучиться и получить диплом. Начало взрослой жизни совпало со смертью деда. Он оставил Эльге солидное состояние — внушительный пакет акций железной дороги ежегодно приносил дивиденды — квартиру в новом доме с лифтом и огромную игрушечную железную дорогу с коллекционными локомотивами. Железная дорога — и игрушечная, и настоящая — была неотъемлемой частью жизни Эльги. Благодаря деду она знала все модели действующих и списанных локомотивов, участвовала в программе установки памятников-паровозов, могла среди ночи перечислить уже поставленные и ожидающие своей очереди. Путешествие по Лисогорской ветке неминуемо напоминало о мозаиках — на каждой станции было панно, соответствующее духу или символу городка, подтолкнувшее к выбору профессии.

Игрушечная железная дорога располагалась на специально заказанном огромном столе. Эльга покупала новые составы, локомотивы, декоративные элементы — будки стрелочников, переезды и семафоры — и наотрез отказывалась продавать дедушкино наследство, хотя не раз получала предложения от коллекционеров.

Но самой главной зацепкой, связующей нитью, был алтарный зал в западном крыле Ключеводского железнодорожного вокзала. В детстве и отрочестве Эльги зал был открыт, и они с дедом, приезжая и уезжая, всегда зажигали и клали в чаши травяные скрутки. Одну Камулу, другую — Хлебодарной. Просили хранить дом от бед, покровительствовать в путешествии. Эльгу зал всегда завораживал. Треск горящих скруток и гомон голосов перемешивались со свистками локомотивов, стуком колес, объявлениями диспетчера. Камул и Хлебодарная взирали на людей и оборотней с высоты, из просторных ниш. Камул протягивал ладонь, словно хотел погладить стоявшего рядом волка, Хлебодарная устало опиралась на можжевеловую метлу, которой выметала нечисть из домов и амбаров. Стены алтарного зала украшали мозаичные панно с традиционными сюжетами: травля оленя отступниками в Сретение, бегство Демона Снопа в зимний солнцеворот, изобилие овощей и фруктов в Праздник Урожая и хлебное дерево Зажинок.

С годами одряхлели и мозаики и статуи. Копоть от алтарных чаш, сотрясение здания от проходящих поездов аукнулись трещинами, выпадавшей смальтой, которую сметали уборщицы, и изменением цветов — некогда белые статуи побурели, а мозаики утратили яркость красок, превратившись в пародию на гризайль.

Зал закрыли на реставрацию в тот год, когда Эльга закончила университет. Тендер выиграл какой-то заезжий подрядчик, представивший проект. На том дело и закончилось — через пять лет, обнаружив, что мозаики и статуи обветшали еще сильнее, мэрия Ключевых Вод подала на подрядчика в суд. Эльга, работавшая в собственной мастерской по реставрации малых скульптурных форм, внимательно следила за судебным процессом, и, когда мэрия вновь начала искать исполнителя работ, объединилась с двумя бывшими сокурсниками и подала заявку.

Восстановление статуй и мозаик стало для нее испытанием, оправданием одиночества и — как частенько казалось — никчемной жизни. Несмотря на приятную внешность, к ней никогда никто не сватался. Кремовые и янтарные лисы заключали браки по договору, не дожидаясь, пока Камул или Хлебодарная пошлют им встречу с истинной парой. Понятие врачебной тайны в Ключевых Водах было весьма относительным, и все возможные женихи знали, что вывих бедра передается по наследству, а после родов у Эльги может быть ухудшение здоровья вплоть до постоянного передвижения в инвалидном кресле. Желающих вешать себе на шею такую обузу не нашлось. Кратковременные романы во время учебы и студенческой практики быстро увядали. Эльга чувствовала, что к ней прилипают охотники за приданым. Ее лисица ворчала, требуя отвадить ухажеров, но этого и не требовалось — покрутившись, принюхавшись и присмотревшись, сами пропадали.

Поэтому, уже второй год, одинокое утро начиналось с боли — Эльга по полной выкладывалась на реставрации мозаик и статуй, проводила дни в мастерских, следила за работами по восстановлению витражного купола в алтарном зале. Игрушечная железная дорога скучала, и, если бы не приходящая прислуга, давно бы заросла пылью. Еда в доме была исключительно заказной — на готовку не хватало сил. Эльга каждый день напоминала себе: пройдет осень, начнется зима, и, в первый месяц настоящих холодов, в День Изгнания Демона Снопа, изматывающая работа закончится. Они откроют обновленный алтарный зал — если, конечно, ничего не случится, и смежники не сорвут сроки.

Глава 3. Брант

По базам и лесам они с Ильзе мыкались пять лет. Люди объединились с лисьей и волчьей армией, прочесывали равнины и горы, бомбили участки с подозрительной активностью. Мир готовился к Первой Зимней Олимпиаде-80. Хозяева-люди выбрали талисманом олимпиады медведя, зазывали на соревнования оборотней, предлагая обратить вражду в спортивные состязания ради мира. Огневки, Алые и Светлые Кресты подписали мирный договор в шаге от осени, в день трапезы, которую Камул разделил с Хлебодарной. Договор Сретения объявлял амнистию для Огненной армии. Люди и волки обещали не преследовать тех, кто добровольно сложит оружие. Брант воспрянул духом — для него, Ильзе и Айкена открывался путь в мирную жизнь.

Ильзе, услышав предложение сдаться и переехать в какой-нибудь город, расхохоталась Бранту в лицо.

— Ради сына? Чтобы он ходил в школу? А я тут при чем? Ты думаешь, я начну готовить завтраки и ранец через дорогу носить? Нет уж, милый. Ты еще мне предложи герань в уютной квартирке на подоконник поставить. Вязаные салфеточки под хлебницей и сахарницей, фигурка Хлебодарной на стеллаже... Тьфу, мерзость!

— Леса бомбят, — терпеливо напомнил Брант. — Люди будут уничтожать охвостья рыжих кланов, отвергшие договор. Деревню еще не зацепило, только один снаряд на околице разорвался. Мои родители не хотят переезжать. Они — взрослые оборотни, это их выбор. Айкен рожден не для смерти от осколков. Я хочу, чтобы он жил, учился, дружил со сверстниками.

Худшие опасения Бранта оправдались — трое лисят постарше преследовали сына на улице и в лесу. Синяки и шишки, убежище в амбаре... не такую он хотел для Айкена жизнь.

— То есть, выбор родителей ты уважаешь, а мой — нет? — прищурилась Ильзе.

— Мы с тобой — пара. Мы должны объединиться ради будущего нашего сына.

— Я никому ничего не должна, — холодно ответила Ильзе. — Я не собираюсь с тобой объединяться ради салфеток с геранями. Записал щенка на себя? Делай с ним что хочешь.

Наверное, Бранта бы долго пополам разрывало: и от своей половинки уйти не мог, и тревога за сына росла с каждым днем. Все решила судьба, прихотливый случай. Две штурмовые группы напали на поезд, рассчитывая ограбить инкассаторский вагон — люди перевозили в порт партию алмазов для транспортировки на другой континент. Ильзе не зацепило — снайперы засели на огневых позициях вдали от путей. А вот Брант и другие штурмовики-альфы угодили в ловушку. Вагон был заминирован. Огненной армии подсунули умело состряпанную фальшивку. Брант остался жив по чистой случайности: отбросило взрывной волной в овраг, оглушило, контузило, посекло обсидиановыми осколками, и, все же, он каким-то чудом сумел превратиться. Красно-коричневый лис, истекавший кровью, кое-как дополз до опушки. Отлежался полчаса, залечивая раны, и, шатаясь, ушел прочь — от места взрыва, от базы и своей невенчанной жены. Матери его ребенка, которая не удосужилась взять красно-коричневого лиса на руки и отнести в машину. Ильзе методично отстреливала высыпавших из поезда людей и оборотней. О Бранте она не беспокоилась. Если не слабак — выберется. А если не выберется... слабаки никому не нужны.

Брант вернулся в родительский дом. Еле добрался: шел по лесам, прячась под лисьей шкурой, кормился дарами ранней осени — падалицей яблони-дички, боярышником, облепихой, грибами. Как-то раз придушил слабенького крольчонка, впервые наелся, сожрал вместе с мелкими костями. Дома забился на знакомый сеновал, лежал, думал, с благодарностью принимал еду из рук матушки. Не превращался — говорить не хотелось. Матушка заговорила с ним первая. Дождалась, пока лис вылижет миску — куриная лапша сегодня была особенно хороша — и спросила:

— Что делать собираешься? К Ильзе вернешься? Или о сыне подумаешь? Если хочешь что-то изменить, уезжай в Ключевые Воды. Мой двоюродный дед прислал письмо. Старик при смерти, одинок. Зовет нас приехать, обещает завещать дом. Мы с твоим отцом никуда не двинемся — приросли, обзавелись хозяйством, которое не бросишь. А ты можешь воспользоваться шансом. Ты даже в розыск не объявлен. Ничего не мешает уехать и начать жизнь с чистого листа.

Брант терзался целую неделю. Вспоминал, как раньше шерсть на загривке дыбом вставала, когда думал, что дед на людей работает. Свои слова, сказанные для Ильзе, перебирал: как просил переступить через себя ради семейного счастья, как мечтал увезти сына туда, где не надо ждать бомбы на голову. Почему теперь опаска берет, и лапы к сеновалу прилипают? Ответ был прост: Ильзе, заноза-Ильзе. Здесь, в деревне, можно тешить себя надеждой, что она вернется. Отъезд в Ключевые Воды упования перечеркнет.

Пришлось резать по живому. Брант серьезно поговорил с сыном, расспросил сопливого шестилетку, как равного: хочет ли перебраться в город? Будет ли учиться в школе или ему даже на уроки к деревенскому старосте ходить не интересно? Пугает переезд или кажется захватывающим приключением?

Айкен выбрал дорогу. Как ни удивительно, загорелся он после слов о школе. Другая кровь. Бранта на уроки к старосте ремнем загоняли, без угрозы порки ни одно домашнее задание не делал. Так и выучился под ремнем: кое-как читал-писал, круглые цифры в уме складывал — не всегда с одинаковым результатом, и таблицу умножения на восемь заучил наизусть. Остальные не зубрил, потому что не задавали.

Сын пошел в Ильзе не только цветом шерсти и внешностью, умом тоже. Уже освоил грамоту, читал книжки из общинной избы, редко попадавшие в деревню газеты. Читать-то читал, да мало что понимал. Тут учителя другие были нужны.

Ушли налегке, с армейским рюкзаком и термосом-нержавейкой для обедов, полным гречневой каши с крольчатиной. Пока собирались, пока добирались до станции, Брант ждал вопроса об Ильзе. Айкен так и не спросил, приедет ли к ним мать. Почему дедушка и бабушка не хотят переезжать, он сразу понял, согласился, что бросать курочек и свинью жалко.

Станция — одноэтажное здание с куполом и шпилем — потрясла Айкена до глубины души. Пока дожидались электрички, сын все колонны перетрогал, трижды подбегал к питьевому фонтанчику. Смотрел широко открытыми глазами, но попить так и не осмелился. Брант вытянулся в жестком кресле, в ряду за колоннами, и хвалил себя за то, что решился на отъезд. Сейчас, на перроне, ему стало ясно — ясно до боли — каким дичком рос сын. Сам-то Брант был попроще, ему и деревенских забав хватало. А Айкену прямая дорога в городскую жизнь. Расспросы обрушились в электричке. Сын проводил здание вокзала взглядом и затараторил: