Врач-армянин

53

Сижу в гостиной Сабире. Разговариваем. Нет, не болтаем, но ведем степенную беседу.

Мне стыдно за себя. Вчера я с такой холодностью и подозрительностью думала о Сабире. Сегодня она первая вспомнила мою вчерашнюю неудачную шутку.

— Ты, пожалуй, права, Наджие. Я боюсь за Ибрагима. Мужчинам нельзя доверять. Нельзя перед ними раскрывать себя, свою душу. Но мы вступаем в семейную жизнь слишком юными для того, чтобы понимать это; нам кажется, что, вот, наконец-то сбылись радужные мечты, родственные души обрели друг друга…

— Ах, Сабире, — перебиваю я, — это у тебя так было. Ибрагим-бей молодой, образованный, ведь он закончил Галатасарайский лицей, а это не всякому доступно. А я никогда не питала никаких иллюзий относительно Джемиля. Наверное, я просто не создана для замужества, для любви. Побоялась остаться старой девой, вот и вышла замуж.

— Ты — старая дева! Невероятно. Неужели ты не понимаешь, не видишь, какая ты красавица? Это редкостная красота. И притом ты умна, образованна.

— И притом повсюду чувствую себя не ко двору, — горестно добавляю я. — Чувствую себя странной, нелепой, ненужной. Нет, я не из тех, кому суждено счастье взаимной любви. Конечно, мы с Джемилем не можем понять друг друга, мы слишком разные. Нас по-разному воспитали. Но в чем-то мы похожи. Он тоже одинок, у него мрачный взгляд на жизнь, его никто не любит…

— Ты говоришь о муже так, будто любишь его, — заметила Сабире.

— Не люблю. Но не хочу предаваться ненависти, неприязни. Пытаюсь понять его.

— А тебе не кажется, — осторожно начинает Сабире, — что твои попытки понимания несколько умозрительны? Ты живешь иллюзией, будто Джемиль всегда таков, каким ты его видишь в вашем доме. Тебе и в голову не приходит, что у него может быть и другая жизнь.

— Отчего же. Наверное, в конторе, в банке, на бирже он другой. Но все это жизненные сферы, совершенно мне чуждые.

— Я, например, знаю, что у Ибрагима есть свои тайны. Я оставила его в убеждении, будто мне эти тайны неизвестны, но я их вызнала.

— Тайны Джемиля, — я улыбнулась. — Впрочем, у него есть бедные родные, с которыми он не знакомит меня. Но я и не настаиваю. Зачем это мне? Все равно мы с Джемилем далеки друг от друга. К чему же мне узнавать его родных? Он прав, когда не знакомит меня с ними.

Сабире помолчала. Я встревожилась. Вдруг она о чем-то догадывается? Но нет, я просто предельно нервна и мнительна. О чем она может догадываться? Разговор идет о мужьях. Не знаю, какие там страшные тайны может хранить Джемиль, а мою тайну я никому не выдам.

— Я не знаю, должна ли я это тебе рассказывать, Наджие, — Сабире хмурится. — Наверное, не должна. Но я уже немного узнала тебя. Ты чистая, искренняя, добрая…

— Не надо, не надо! — я резко протестую.

— Не возражай. Это правда. И поэтому я все же решилась рассказать тебе. Я уверена, что это не принесет вреда ни тебе, ни Джемилю, ни твоим родителям.

Я начинаю волноваться.

— Что случилось с Джемилем? Какая-нибудь финансовая афера? Долги? Но право, Сабире, не знаю, откуда тебе может быть известно такое, но я вовсе не хочу в это влезать. У Джемиля дела с отцом. Пусть они сами…

— Нет, Наджие, это совсем не то, что ты думаешь, — роняет Сабире и замолкает.

Мне делается любопытно. Сейчас я, как ребенок, начну просить ее, упрашивать, чтобы она мне все рассказала. Кажется, она этого и добивалась — чтобы я сама попросила ее все рассказать. Я уже давно заметила, что я не умею, что называется, владеть разговором; я слишком занята собой, своими мыслями и переживаниями; поэтому я не умею вести беседу в нужном мне направлении, добиваться от собеседника определенной реакции. Надо этому научиться. Но сейчас… Что дурного в том, что я попрошу Сабире рассказать мне все? Ну, на этот раз удовлетворю свое любопытство, а уж после в разговорах с Сабире буду внимательно следить за собой.

— Расскажи, Сабире. Что это за страшные тайны у Джемиля? В конце концов мы — муж и жена, и его поведение имеет какое-то отношение ко мне.

— Прости, Наджие, что я вынуждена напоминать тебе об этом, но ты ведь говорила, что вы с Джемилем не бываете вместе…

Это напоминание мне действительно неприятно, ведь это, словно свидетельство о какой-то моей ущербности.

— Да, я это говорила, но причем здесь это?

— Может быть, не стоит нам углубляться, я вовсе не хочу причинять тебе боль.

— Нет, пожалуйста, говори все до конца. Да, мы не бываем вместе, фактически это так. И что же?

— Еще раз прости меня. Как я поняла из твоих рассказов о ваших отношениях, Джемиль сильный, даже очень сильный мужчина. Тебе не приходит в голову, что это странно — как он обходится без женщины?

— Ты хочешь сказать, что у него есть любовница? Значит, его отлучки, поездки могут быть связаны с этим? Да нет, невозможно! Джемиль — человек прижимистый, если не сказать скупой. Не могу себе представить, чтобы он содержал женщину. И он уж вовсе не способен на беспорядочные связи; он не из тех, кто шатается по ресторанам. Да ведь и это обходилось бы недешево. Нет, нет.

— Но, Наджие, с чего ты взяла, что любовница — это непременно рестораны, дорогие тряпки и швыряние денег на ветер!

— Ты хочешь сказать, что женщины обходятся ему дешево? Неужели Джемиль может опуститься до таких женщин? Нет, не верю. И об этом бы знали. А он ведь очень боится моего отца. А ведь шило в мешке не утаишь, от сплетен не убережешься. И потом… Нет, Джемиль не станет тратиться даже на дешевых женщин. Он дрожит над каждой лирой. Из-за какой-нибудь кружевной кофточки он готов устроить мне скандал.

— А ты не задумывалась — почему?

— Ну уж конечно, не потому что он тратится на любовниц!

— А может быть, он чувствует себя виноватым, ведь он обманывает тебя и твоих родителей. А когда он ворчит и придирается и находит у тебя все новые и новые недостатки, он как бы делает виноватой тебя; и тогда его чувство вины уменьшается.

— Ну, самый главный мой недостаток — это то, что я не сплю с ним.

Я выпалила эту дурацкую фразу и, конечно, покраснела.

— Ты такая непосредственная, Наджие. Жаль, что ты досталась в жены такому грубому простолюдину. Человек утонченный сумел бы оценить тебя. Но дело серьезнее, чем ты думаешь. Я обо всем этом узнала совершенно случайно. Знаешь ты больницу Зейнеп Кямиль?

— Да это далеко. Нет, я там не бывала.

— И меня вряд ли бы занесло в те места. Но Назмие, знаешь, жена капитана, дала мне адрес прачки, своей мне пришлось отказать, она совершенно не умела крахмалить. Значит, я отправилась по указанному адресу. И естественно заблудилась в лабиринте этих глухих улочек и домишек с разбитыми стеклами. Наконец, кажется, нашла нужный дом. Стучу. Отворяет женщина. Оказывается, дом прачки рядом. Я перепутала. И тут замечаю в глубине дворика — кого бы ты думала? — твоего Джемиля-эфенди!

— Ну и что? Разве ты не могла ошибиться? Разве он не мог прийти туда по какому-нибудь делу?

— Все это так. Именно поэтому я решила проверить и разговорила прачку. Она была довольна тем, что я ее нанимаю и даю недурную плату, ну и разболталась, выложила все, что знала. Я, будто между прочим, спросила, кто живет по соседству. Сказала, что вот, ошиблась, и соседка указала мне дом. Прачка мне и сказала, что по соседству живет одна везучая молодуха по имени Матлюбе. Прежде она была одной из трех девиц в доме старой Мунисо, такой скромный дом, без драк, без скандалов, и люди туда ходят тихие, спокойные. И вот один из этих спокойных людей женился на Матлюбе. Все честь по чести, брачный договор скрепил кадий — духовный судья. «Спокойный человек» купил домишко на имя Матлюбе. Дочке их, Кадрие ее зовут, уже три года. Матлюбе только переживает, что ее супруг, Дурмуш-эфенди, вынужден часто отлучаться, дела у него в провинции. Тут я описала прачке человека, которого видела во дворе. И старуха закивала, мол, это и есть муж удачливой Матлюбе. Твой Джемиль. Ну, каково?

— Не могу поверить! Здесь какое-то недоразумение. Значит, когда Джемиль женился на мне, он был женат, имел ребенка, и скрыл это! И он, должно быть, любит эту женщину.

— Уж не ревнуешь ли ты?

— Нет, я не ревную, но если все это правда, я разведусь. Отец и мать не возразят.

— Подожди, Наджие, не горячись. Ведь у твоего отца дела с Джемилем, так?

— Он разорвет отношения со своим бывшим зятем. Я не хочу, чтобы он мстил Джемилю, ссорился с ним. Но с какой стати мой отец должен помогать Джемилю?

— Твои родители поступили опрометчиво, когда выдали тебя замуж за этого человека. Но, впрочем, он так ловко все скрывал. Если бы не моя случайная поездка…

— Родители не виноваты. Они не стали бы выдавать меня насильно. Я сама согласилась. Как глупо! Ни в коем случае не надо было выходить замуж не любя.

— Видишь ли, от Ибрагима я знаю, что не только Джемиль зависит от твоего отца, но и твой отец попал в определенную зависимость от зятя.

— Боже, он устраивает мне сцены, когда я иду к матери и задерживаюсь у нее, а сам женат на девице из публичного дома! И этот человек прикасался ко мне, овладевал моим телом!

Я ненавидела Джемиля, мне хотелось расстаться с ним немедленно. Но все же я сказала хриплым от волнения и гнева голосом:

— Можно ли мне лично убедиться во всем этом?

— Можно, — ответила Сабире. — Послезавтра там по соседству свадьба. Двор будет открыт. Закроем лица, повертимся среди женщин и все выясним. Сама убедишься. А может и господина Дурмуша-Джемиля увидишь собственными глазами.