Встреча влюбленных

ГЛАВА ВТОРАЯ

По правде говоря, Джавед не решился бы доверить свое послание не только странному незнакомцу, но даже вполне исправно работающей городской почте. Он сам отнесет и бросит его в почтовый ящик на воротах дома любимой или отдаст кому-нибудь из слуг.

Что будет, когда она прочтет его стихи, Джавед не знал, но почему-то возлагал на них большие надежды. У нее наверняка нежное сердце, она чутка к поэзии, умеет узнавать искреннее чувство и ценить его. Ее должно растрогать восхищение ее красотой, сквозящее в каждой написанной им букве! Может быть, она даже прольет несколько слезинок над листком голубоватой бумаги, покрытой изящными строчками, так красиво выписанными искусной рукой Секандар-барка.

Собственно, у него было слишком мало оснований, чтобы предполагать в почти незнакомой девушке все это. Его сестра Мариам, которая училась с ней в параллельных классах колледжа, говорила как-то, что Фейруз прекрасно успевает по всем предметам, но ее конек — литература. Кроме того, болтушка обмолвилась, что на день рождения отец девушки подарил ей целый ящик старинных книг, которые с немалым трудом доставал по просьбе дочери здесь, у лакхнаусских торговцев редкостями, и даже в Аллахабаде, куда специально несколько раз ездил, чтобы угодить своей ненаглядной Фейруз.

Все это внушало некоторую надежду на то, что его творчество будет оценено, но на самом деле Джавед куда больше доверял своей интуиции, чем болтовне сестрички. Человек не слишком занятый окружающими людьми, часто погруженный в себя, а потому рассеянно пропускающий подробности бытового течения жизни, он — возможно, взамен житейской практичности — получил от природы дар распознавать людей по самым незначительным деталям, которые не заметил бы куда более наблюдательный и заинтересованный человек. Он видел как-то по-особенному, не так, как другие люди, или не то, что они. Джавед улавливал изменения внутреннего состояния людей, даже если они пытались скрыть от него это, сразу угадывал невзгоды, постигшие их. Иногда он мог даже предсказать будущее, хотя не сумел бы объяснить, как ему это удается. Так, мелькало что-то в голове, какие-то картины, неясные видения, а потом они же представали его реальному взору. Он даже не слишком обращал на них внимание, полагая, что источник этого тот же, что питает его вдохновение, рождает образы и мысли.

Его так увлекали итоги происходящей в нем работы — стихи, что до того, как они рождаются, не было никакого дела. Вот если бы поток их вдруг иссяк, тогда, конечно, он бы задумался о том, откуда они, собственно, брались. А теперь, когда вдохновение навещало его так часто, что он просто не успевал по нему соскучиться, Джавед мало думал о его природе.

О Фейруз он беспокоился куда больше. С тех пор, как поэт впервые увидел ее две недели назад, он не мог успокоиться ни на минуту. Джавед ждал сестру у ворот колледжа, чтобы проводить ее к учителю математики, у которого она брала дополнительные уроки. Обычно она проделывала этот путь сама, но в последнее время ее стал преследовать на улице какой-то человек, который держался слишком почтительно, чтоб его можно было в чем-то упрекнуть, но тем не менее доставлял Мариам немало беспокойства. Он ни разу не пробовал заговорить с ней, навязать ей свое общество, просто шел на некотором расстоянии, провожая туда, куда она в данный момент направлялась, и ждал там, сколько времени ни продолжалось бы ее пребывание в этом месте.

Почему-то сестру это выводило из себя. Джавед думал, что причина неприязни, которую она питает к этому человеку, состоит в том, что он ей просто не симпатичен и его ухаживания, какую бы форму они ни принимали, не доставляют ей удовольствия. Но Мариам утверждала, что боится таинственного незнакомца и хотела бы, чтоб ее провожал слуга, а когда Джавед свободен, то он.

Пока Мариам болтала с подругами, не в силах оторваться от беседы даже при виде подающего ей раздраженные знаки брата, мимо Джаведа прошла девушка с большой кожаной сумкой, похожей на портфель первоклассницы. Джавед обратил внимание сначала скорее на сумку, чем на ее хозяйку, потому что его дорогая сестрица обходилась при посещении колледжа маленькой лакированной сумочкой, в которую не влезла бы и одна книжка. «Надо бы поинтересоваться, как Мариам удается обходиться совсем без учебников», — подумал Джавед, проводив девушку взглядом.

Она остановилась, поджидая автомобиль, который сразу же направился к ней со стоянки. Водитель в зеленой ливрее выскочил и распахнул дверь перед хозяйкой. Джавед отметил про себя, что девушка не забыла поблагодарить шофера легким кивком головы — не все избалованные дочки богатых людей удостаивают благодарности слуг. Садясь в автомобиль, девушка подняла взгляд, и он встретился с внимательным взором Джаведа. Длинные ресницы чуть дрогнули, но уже через мгновение она не смотрела на него — приличия не были нарушены.

Машина тронулась, увозя драгоценный груз. Она медленно объезжала девушек, идущих пешком. Внезапно автомобиль остановился, поравнявшись в одной из направляющихся к автобусной остановке студенток. Хозяйка его высунулась в окно, приглашая свою знакомую присоединиться к ней. Скромно одетая девушка, согласившись на это предложение, уселась на бархатное сиденье «мерседеса», и автомобиль двинулся вновь.

«Однако нравы в этом колледже вполне мягкие, — с удивлением подумал Джавед. — Наверное, все дело в том, что здесь учатся девушки. У нас в колледже дела обстояли совсем не так». И правда, их учебное заведение для мусульманских юношей было по классу точно таким же привилегированным колледжем для отпрысков лучших семей. Большинство студентов обладали не только звучными именами, но и внушительными состояниями, однако были и такие, которые при всей своей родовитости особенным богатством похвалиться не могли. За многими приезжали дорогие автомобили с водителями, но счастливцы никогда не предлагали подвезти своих менее удачливых однокашников, равнодушно взирая на то, как они идут пешком. Это было не принято, не поддерживалось и даже не одобрялось преподавателями и смотрителями. Каждому свое — это был закон, с которым подходил к подобным вопросам ректор, а вслед за ним и все остальные. Кому автомобиль, кому автобус, кому велорикша. Единственным исключением из этого правила был сам Джавед, в машину которого набивалось не меньше шести-семи молодых людей. В их семье никогда не считали кого-то хуже себя только потому, что годовой доход у него не мог сравниться с их собственным. Из-за этого у Джаведа были проблемы с администрацией колледжа, особенно в первый год учебы, но ему помог отец, раз и навсегда объяснивший начинавшему суетиться и лебезить в его присутствии ректору, что его сын будет вести себя так, как считает нужным он сам и его родители.

Джавед проводил взглядом удаляющуюся машину и поймал себя на том, что на душе у него стало легко и весело. «Откуда бы взяться этому ощущению? — подумал он. — Может, меня ждет впереди что-нибудь особенно хорошее? Да нет, кроме прогулки с сестрицей, как будто ничего необычного случиться сегодня не должно».

Он опять заглянул в ворота колледжа, вызвав недовольный взгляд одетого в униформу цвета хаки сторожа. Джавед знал, что поступает не совсем прилично: мужчинам нельзя не только входить, но высматривать и звать студенток, даже если это их дочери или сестры. Сторож — единственное лицо мужского пола, кроме ректора, допущенное на территорию колледжа, да и то по причине своего безупречного, с точки зрения мусульманского духовенства, поведения и почтенного возраста.

Мариам по-прежнему стояла на посыпанной песком дорожке у здания библиотеки и с оживленным лицом, выражавшим беспредельную заинтересованность, слушала низенькую толстенькую девушку, о чем-то рассказывающую своим подругам. Не надеясь, что интерес к ее рассказу скоро иссякнет, Джавед написал записку на визитной карточке и попросил сторожа передать ее сестре. Тот извинился, что вынужден ознакомиться с содержанием его послания, прочел его, медленно шевеля губами, и передал Мариам. Джавед видел, как тяжело вздохнула его сестра, пробежав записку, но все-таки пошла к выходу, понимая, что терпение брата на пределе. Стоявшие с ней подружки тоже стремительно потянулись к воротам. И Джавед нисколько не сомневался, что причиной их торопливости было желание получше разглядеть неженатого брата Мариам. Они прошмыгнули мимо, не поднимая глаз от земли, но юноша знал, что каким-то образом каждой из них удалось рассмотреть все, вплоть до того, каким узлом завязаны шнурки на его туфлях. Он наблюдал это по своей сестре, от внимания которой не ускользали даже самые незначительные детали внешности его друзей, хотя она на них как будто и не смотрела.

«Что ж, — усмехнулся он про себя, — когда они носили парду, бедняжкам было намного удобнее рассматривать окружающих мужчин, ведь никто не мог проследить, куда смотрят их прелестные глазки. Теперь пришло наше время: мы можем любоваться их красотой, они же рискуют навлечь на себя упрек в безнравственности, разглядывая молодых людей. А впрочем, эти плутовки умеют выглядеть паиньками и обмануть чей угодно строгий взор».

Сестра виновато шла рядом с ним по улице, ожидая, когда начнутся упреки. Но вместо этого Джавед стал расспрашивать ее о девушке, которая села в «мерседес».

— Я не понимаю, о ком ты говоришь, — заявила Мариам, почувствовав, что Джавед заинтересован в получении от нее информации, а у нее есть козыри перед ним. — Половина наших девочек ездит на «мерседесах», а одна, Медина, даже сама водит, ты представляешь? У нее такой необыкновенный отец, она говорила даже, что он разрешал ей ходить в короткой юбке, когда они путешествовали по Европе! Если бы об этом узнал наш ректор! Хотя никто бы не посмел исключить Медину, разве что только по приказу муфтия, а иначе ее папочка найдет способ постоять за свою дочь.

Джавед уже и не знал, как остановить сестру, пустившуюся в рассказы о совсем не интересных ему людях. Потом она стала в который раз просить его, чтоб и за ней присылали автомобиль, несмотря на то, что колледж находился в минуте ходьбы от дома. Джавед в этом вопросе держался, как кремень, потому что считал, что его отец поступил бы так же, будь он жив.

— Это имело бы смысл, — спокойно объяснил он ей еще раз, — если бы тебе приходилось хотя бы десять минут идти домой по солнцепеку. Я совсем не собираюсь рисковать твоим здоровьем. Но нет ничего более пошлого, чем ездить на машине только для того, чтобы показать, что она у тебя есть. Я не стану гонять Али, отрывая его от работы в саду, только для того, чтобы ты покрасовалась перед подружками. Да и чем тут гордиться?

— Самого небось возили на машине, — обиженно протянула Мариам, прекрасно знавшая, что его колледж находился на другом конце города.

Брат пропустил ее замечание мимо ушей. Он пытался сообразить, как объяснить Мариам, о какой девушке он хочет узнать. Наконец ему на ум пришла важная деталь, способная помочь.

— Понимаешь, у нее была такая большая кожаная сумка с книгами, — с надеждой сказал он.

— При этом она села в «мерседес»? — переспросила Мариам и задумалась. — Кажется, я знаю, кого ты имеешь в виду! — воскликнула она внезапно. — Это Фейруз Малик Амвар, это точно она! В каком она была платье?

— Платье? Вот этого-то я и не помню. Кажется, зеленом. Или синем… — засомневался Джавед. — Да при чем здесь платье? Она такая красивая, хрупкая. Очень светлая кожа, тонкие брови, родинка возле подбородка…

— Ну ты даешь! — возмутилась сестра. — Ты что же, не мог с родинки начать, я бы сразу поняла, о ком идет речь. А то «мерседес», сумка… Странные вы все-таки мужчины!

Последнее ее заявление рассмешило Джаведа.

— Что ты знаешь о мужчинах, малышка! — подергал он ее за косу. — Чем заняты головы студенток вашего колледжа, а, сестричка?

— А твоя голова чем занята, дорогой братец? — возмутилась Мариам и выдернула у него из рук свою украшенную нитью самоцветов косу. — Что, влюбился в Файруз? И что вы все в ней находите, в этой тихоне? У нее на уме одни средневековые поэты. Я не спорю, среди них попадаются и очень красивые юноши, но ведь они все давно умерли. Хотя вы с ней, возможно, и были бы прекрасной парой. Ты бы читал стихи, а она сидела бы и плакала от умиления. Только хотела бы я знать, что за дети получатся у таких родителей. Наверное, они будут рождаться в сафьяновых переплетах с золотым тиснением!

Джавед не мог сдержать хохота. Его сестрица унаследовала от матери умение каждое свое суждение о людях облекать в такую форму, что, произнесенное однажды, оно становилось неотъемлемой частью восприятия этого человека окружающими. Лучше уж не задавать ей больше вопросов о Фейруз, чтобы не давать повода для упражнений ее острому язычку. Ведь он теперь знает имя девушки, а в их городе не составляет труда выяснить все остальное о любом, чья семья живет здесь давно, да еще пользуется уважением. А род Малик Амвар хорошо известен не только в Лакхнау, но и на всем Севере Индии.

В эту минуту Джавед еще не понимал, что проснувшийся внезапно интерес к незнакомой девушке станет такой важной частью его жизни. Она понравилась ему, показалась не просто красивой, а какой-то особенной, но с ним уже бывало такое, и не один раз. Он был влюбчив, ему нравилось ощущать влюбленность — это давало новые краски его поэзии, заставляло острее чувствовать, полнее ощущать красоту мира, радость существования. Но, странное дело, серьезных увлечений у него не было никогда. Думая об этом, он признавал, что ко всем своим возлюбленным относился несколько утилитарно. А что это новое чувство может дать моему творчеству, думал он даже помимо своей воли. Его королевой была поэзия, а девушкам так и не удавалось подняться выше роли ее прислужниц.

Но все когда-нибудь кончается, чтобы началось что-то другое. Очевидно, такой час настал и для владычества музы в его душе. Теперь ей пришлось уступить свое место живой женщине, а самой стать позади ее трона с ситарой в руках, чтобы в любой момент, когда она пожелает, услаждать слух госпожи славословиями в ее честь.

Джавед долго не мог уснуть этой ночью. Проворочавшись час в постели, он встал и спустился в сад, надеясь, что прогулка утомит его и вызовет сонливость. Но сад встретил его такой бурной жизнью, что через несколько минут Джаведу уже было странно, как он мог надеяться искать здесь успокоение.

Деревья дышали кружащими голову ароматами цветения, листья их трепетали на свежем ночном ветерке, наполняя воздух нежным шелестом. Казалось, что по дорожкам бегают, шурша шелком платьев, десятки оживленных девушек, шепчущих друг другу на ушко какую-то поразившую их воображение новость, вскрикивающих от удивления и вновь разбегающихся с легким звоном серебряных браслетов.

Устроившись среди покрытых цветами ветвей, засвистел соловей — не он ли был той новостью, которая так взбудоражила все вокруг? Джавед замер, глядя туда, откуда доносились завораживающие звуки. Он не надеялся увидеть певца в темноте ночи, но ему казалось, что птица поет только для него, избрав поэта среди всех живых существ, населяющих мир, своим единственным слушателем.

Соловей пел о счастье, которое так близко, что не надо даже протягивать к нему руки. Оно уже прижалось к груди, ему слышно биение сердца, полного надежд. Прикосновение его изменит мир, вытеснит из него все дурное, принесет радость. Оно снимет пелену с глаз, и новому зрению предстанет величественная гармония жизни.

«Почему я так понимаю тебя сегодня? — спросил птицу Джавед, не разжимая губ. — Как я хотел бы обладать твоей выразительностью и страстью. Кто послал тебя ко мне?»

«Любовь, — ответил ночной певец. — Меня послала любовь. Я должен предупредить тебя, что судьба твоя уже решена, тебя ждет счастье. Я вестник радости для тебя, верь мне».

«Так это любовь? — думал поэт, бродя до утра по дорожкам сада. — Это она посетила меня наконец, удостоила своим вниманием. Случайно встреченная девушка, с которой мы не сказали и двух слов, должна занять такое место в моей жизни? Как? Почему это возможно?»

Он не то чтобы противился такому бурному развитию чувства в своей душе, недоумевал и даже был испуган той быстротой, с которой прорастала любовь в его сердце. Только что брошено зерно, еще не время даже всходам, а страсть уже колосится и наваливается, занимая все внутреннее пространство, которое казалось прежде таким огромным, таким бесконечным!

Неужели такова власть девичьих глаз? Или просто там, в небесах, сказано слово, и все решено за них обоих! Хорошо, если за обоих, а вдруг его чувство останется без ответа? Соловей обещал, что его ждет счастье! Но можно ли верить соловью?

С этой ночи прошло две недели, полные радостного волнения и ожидания чего-то, что должно было вот-вот случиться. Джавед успел навести справки о семье Фейруз, узнал, что ее отец, господин Малик Амвар, души не чает в дочери. У него есть старший сын, но он не живет в Лакхнау, а ездит по всему миру, занятый каким-то бизнесом. Фейруз, по рассказам, безупречна: ее кротость и ласковый нрав сделали девушку любимицей не только родни, но и слуг. Семья гордится ее успехами в науках, музыкальным даром, нежным голосом. Излюбленное развлечение для домашних — слушать, как она читает вслух книги старых и новых поэтов на хинди, урду, английском и фарси.

Самой большой радостью для Джаведа было узнать о том, что у девушки еще нет жениха. Ее отец не спешит расстаться со своим сокровищем и не считает ее восемнадцать лет брачным возрастом. А потому не принято ни одно предложение, хотя, как говорят, их было немало. Лучшие семьи Лакхнау с радостью породнились бы с потомком Чингиз-хана, от которого ведет свой род господин Малик Амвар, да и такая красавица, как Фейруз, стала бы украшением любого дома.

Но Джавед не смог бы отступиться от нее, даже если бы узнал, что у девушки уже есть нареченный — он чувствовал, что Фейруз его судьба, и не смирился бы. Но шансы его в этом случае были бы ничтожны. Помолвка для мусульманской семьи, свято чтущей традиции, — это почти что свадьба. Но Фейруз еще свободна, и, значит, можно попытаться завоевать ее — именно ее, а не благосклонность ее родителей. Для Джаведа это был принципиальный вопрос. Он не стал бы вступать в брак так, как это делает подавляющее большинство молодых индийцев, независимо от того, к какой вере они принадлежат. Родители решают судьбу своих детей, часто даже не спросив у них, хотят ли они прожить жизнь с человеком, которого им избрали. Часто помолвки заключаются, когда будущие супруги еще совсем дети. Бывает, что юноша и девушка впервые видят друг друга на свадьбе. Если их познакомили за некоторое время до нее или хотя бы показали друг другу издали, то это еще не самый плохой вариант устройства будущего семейной пары. Сначала поженились, потом полюбили друг друга — вот модель традиционного брака. Что же до тех, которые не смогли полюбить после свадьбы, — надежды изменить что-либо для них нет. Разводы очень редки, почти невозможны, и общество настойчиво избегает людей, прошедших через расторжение семейного союза.

Но в роду юноши все было по-другому. Еще его дед женился на той, которую полюбил, а не на девушке, выбранной ему родителями. Отец и мать Джаведа тоже знали друг друга задолго до свадьбы — им повезло, они выросли в соседних домах. Их брак был женитьбой по любви, и они пронесли ее через всю свою жизнь. Джавед чувствовал с детства, что его родители любят друг друга, и в его душе сложилось представление о браке, как о союзе влюбленных. А потому он искал чувства, а не согласия родни. Ему нужна была девушка, испытывавшая к нему привязанность, сама желавшая этого брака, а не покорная исполнительница чужой воли, не слушающая голоса своего сердца.

Завоевать Фейруз, внушить ей любовь к себе, стать для нее всем — вот о чем мечтал юноша. И что тут могло помочь ему, как не стихи! Он нес ей сейчас свое первое письмо, надеясь привлечь внимание, заинтересовать девушку. Пусть только заметит, что он существует, что он влюблен, а там он попытается зажечь в ее душе пламя от своего огня.

— Желаете видеть господина? — спросил у него толстенький привратник, одетый в такую же зеленую ливрею, как на водителе «мерседеса». — Как о вас доложить?

— Нет, я не к нему, я хотел бы… — замялся Джавед.

Он рассчитывал просто опустить письмо в почтовый ящик на их воротах, но привратник заметил его раньше, чем он смог осуществить свое намерение.

— Не могли бы вы передать это письмо молодой госпоже? — осмелился он наконец спросить у слуги. — Это личное письмо, вы понимаете…

— Как не понять, господин, — вздохнул привратник, беря у него конверт. — Не в первый раз… Почти что половина молодых людей Лакхнау носит сюда свои письма. И как у госпожи хватает терпения все это читать…

Джавед покраснел и неловким движением попытался сунуть слуге несколько рупий. Но тот, к его удивлению, отстранил деньги.

— Нам нельзя, господин, я не хочу потерять работу, — сказал он. — Если хозяин узнает, что я принял что-либо у чужого, мне несдобровать. Да вы не беспокойтесь, госпожа получит ваше письмо. Отец не запрещает ей читать эти письма, правда, перед этим их просматривает ее мать.

— Ах, вот как, — обескураженно вымолвил Джавед.

На такое расширение рядов своих читателей он совсем не рассчитывал. А что, если к госпоже Малик Амвар присоединится ее муж и парочка тетушек? Вот и пиши после этого девушкам любовные письма…

— Там ведь нет ничего, что неприлично читать молодой девушке, сэр? — спросил привратник, от которого не укрылось разочарование юноши.

— Там… Там стихи… — вымолвил Джавед, сам не зная, зачем рассказывает об этом постороннему человеку.

— Вот и отлично, — улыбнулся слуга, которому начал нравиться новый поклонник его госпожи. — Она будет очень довольна.

— Кто? Миссис Амвар? — угрюмо переспросил Джавед. — Сомневаюсь.

Он повернулся и медленно пошел прочь. Вся эта затея со стихами уже не казалась ему такой удачной. А ведь он так радовался, предвкушая, какое впечатление произведут на Фейруз его строчки. Ладно, будь что будет. В конце концов, может, и у ее матери есть слабость к стихам, а заодно и к поэтам?