Встреча влюбленных

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Фатьма вернулась поздно вечером и сразу отправилась к себе, не желая беспокоить сына с невесткой, хотя сердце ее разрывалось от волнения за них. Она еле высидела у своей сестры в Фаизабаде две недели, стараясь дать им возможность чувствовать себя полными хозяевами в доме, не стесненными зорким материнским оком. Все расспросы она оставила до утра, но уже в восемь часов к ней постучалась растерянная служанка и сообщила, что в гостиной ее ждут родители Фейруз.

Фатьма оставила нетронутым чай и, набросив на голову покрывало, поспешила к ним.

— Что-нибудь случилось? — спросила она с порога. — Я только что приехала, что тут без меня произошло?

— Мы и сами не знаем, — развел руками Малик Амвар. — Сегодня в семь часов я получил эту записку от вашего сына с просьбой прийти как можно быстрее.

— Может быть, что-нибудь стряслось с моей девочкой? — всхлипнула Сария, поднося к глазам платок.

— Слуги известили бы меня, если бы она была нездорова, — засомневалась Фатьма. — Сейчас я пошлю за нею. Эй, Амина, сходи-ка за молодой госпожой.

Но Фейруз сама вошла в гостиную.

— Девочка, с тобой все в порядке? — бросилась к ней мать. — Ты не больна?

— Нет, я совершенно здорова. С чего вы взяли? — удивилась дочь. — И почему так рано пришли сюда? Дома ничего не произошло?

— Нас пригласил твой муж, — объяснил отец, подходя, чтобы поцеловать Фейруз.

Она покорно подставила лоб.

— Думаю, у господина Наваза есть серьезные причины для того, чтобы собрать всех нас в такой час, — продолжал старик, всем своим видом показывая, что будет очень строго судить о важности повода, заставившего его зятя проявить такую спешку.

Он уселся в кресло и стал задавать Фатьме вежливые вопросы о ее пребывании в Фаизабаде, на которые та отвечала несколько рассеянно. Ее глаза неотрывно смотрели на лестницу, где, судя по всему вот-вот должен был появиться Ахтар.

«Что он еще задумал? — с беспокойством размышляла Фатьма. — Почему Фейруз не знает о том, что ее родня приглашена в гости? Есть в этом что-то странное, как будто мой сын всем готовит какой-то неприятный сюрприз».

Когда же в гостиную вошла служанка и сказала, что прибыл муджтахид и с ним двое господ, заявляющих, что их срочно вызвал Ахтар, матери стало совсем не по себе. Она вскочила и собиралась сама идти за сыном, но он как раз вводил в зал, держа под руку, престарелого муджтахида. Позади шли двое неизвестных мужчин, с интересом разглядывая убранство дома, в котором им раньше не доводилось бывать.

— Ахтар, зачем все это? — бросилась к нему мать. — Что происходит?

Наваз усадил своих гостей, поклонился всем присутствующим и, не давая матери никаких объяснений, вышел. Через минуту он вернулся, неся в руках реликвию дома — старинный Коран, принадлежавший еще его прадеду.

— Прошу всех собравшихся здесь выслушать меня, — торжественно сказал он, прижимая Коран к груди. — Я, Ахтар Наваз, сын Сардара Наваза, в присутствии свидетелей даю госпоже Фейруз, дочери господина Сафара Малик Амвара, развод.

— Что? — закричала Фатьма, хватаясь за голову.

— Развод! Развод! Развод! — отчетливо повторил Ахтар.

Фейруз смотрела на его лицо и видела перед собой совсем другого человека — не того Ахтара, который был рядом с ней все это время. В глазах его была радость, вымученная, выстраданная радость больного, встающего после тяжелого недуга. Он произносил слова отречения от нее, которую любил так, что пошел ради чувства на предательство, и говорил это так, будто отказывался от своего греха, от своей неправоты, от обуявшего его самолюбивого и ничтожного зверя, способного бороться за счастье, убивая других. Как, когда произошло в нем это превращение? Почему она не заметила его — ведь в ее сердце никогда не было к нему ненависти, а только жалость, да еще, может быть, презрение к его слабости, недостойной мужчины. И вот теперь Ахтар, ее неудавшийся муж, превращался у нее на глазах в того сильного и гордого человека, которого знал когда-то Джавед, звал своим другом и даже доверил ему самое дорогое — свою возлюбленную.

Однако то, что Фейруз воспринималось как долгожданное пробуждение прежнего Ахтара, остальным казалось чудовищным, беспричинным и оскорбительным поступком безумца.

Если бы взглядом можно было испепелить, то вместо Наваза на ковре лежала бы горка пепла — так смотрел на него старый Малик Амвар. Такого унижения он не испытывал ни разу в жизни. Его дочь, его Фейруз, красавица, умница, самая прекрасная девушка на свете, изгоняется из дома своего мужа, недостойного даже стоять рядом с ней! За что? Малик Амвар никогда бы не поверил, что Фейруз могла совершить что-нибудь дурное. Чем же она не угодила этому ничтожеству, не сумевшему оценить тот незаслуженный дар, который получил от судьбы?

«Моя Фейруз недостаточно хороша для Ахтара из рода Навазов! — заскрипел зубами старик. — Он прогоняет ее, как развратницу или бесплодную, выбрасывает, как ненужную вещь!»

Он молчал, хотя хотелось кричать, броситься к этому бесчестному юнцу, опозорившему самое дорогое, что было у отца, — его дочь, наносить удары по этому ненавистному лицу, на котором застыло торжество. «Отчего он так рад, что за подвиг совершил этим утром? — думал Малик Амвар, пытаясь истолковать непонятную радость, которой светилось его лицо. — Сломал жизнь ни в чем не повинной женщине? Унизил ее отца? Стоит ли так гордиться этими достижениями?»

— Что ты сказал? Что ты сказал, несчастный?! — закричала Фатьма, хватая сына за плечи и встряхивая его с силой, которой никто бы не мог заподозрить в этой хрупкой женщине.

— Я дал ей свободу, мама, — почти весело ответил Ахтар.

— Свободу? Развод — это свобода для женщины? — Фатьма даже отступила, услышав такую нелепость. — Посмотрите, да он сошел с ума! — обернулась она к родителям Фейруз. — Он не ведает, что говорит!

Сария подошла к дочери и попыталась ее обнять, но та чуть заметным движением освободилась от ее объятий. Фейруз хотелось прийти на помощь Ахтару, но она не знала, как. Может ли женщина, которой муж только что объявил развод, выступить в его защиту? Или своим заступничеством она только повредит ему в том непростом деле, которое он задумал?

— Скажи, чем она провинилась? — Фатьма подтолкнула сына к Фейруз. — Как твой язык повернулся произнести такое? Ты опозорил наш род!

— Согласен, я опозорил наш род, — усмехнувшись, признал сын. — Вы еще не знаете, как низко я пал, мама! Фейруз ни в чем не провинилась передо мной. Она чиста и прекрасна, как ангел. Я стану кричать об этом на всех перекрестках города. Все дело во мне. Я не хочу быть ее мужем.

— Ты… Ты… — Фатьма совершенно не знала, что делать с человеком, который говорит такую чушь.

Она вконец растерялась и, не придумав ничего другого, влепила ему пощечину, которую Ахтар принял весьма спокойно.

Однако именно его благодушие больше всего бесило отца Фейруз. Старик решил, что с него вполне достаточно на сегодня.

— Ваш сын использовал свое законное право, госпожа, — поклонился он Фатьме. — Он не хочет жить с моей дочерью, и я не стану настаивать на этом. Я запомню оскорбление на всю жизнь.

Малик Амвар подошел к Фейруз и заглянул ей в глаза.

— Доченька, тебе было суждено пережить это, — тихо сказал он. — Мне больно сознавать, что я сам отдал тебя этому человеку. Прости меня, Фейруз.

Дочь с испугом смотрела на него — она боялась, что он заплачет. Увидеть отца в слезах, да еще из-за нового акта пьесы, которую сама же помогала сыграть, — это было невыносимо тяжело ее сердцу, любящему старика несмотря ни на что.

— Папа, вам не за что винить себя, — быстро сказала Фейруз, стараясь переломить его настроение, отвести от опасной черты — он никогда бы не простил себе, если бы кто-нибудь видел его слезы. — Я благодарна вам за все.

Дочь прижалась к широкой груди отца, потом взяла его руку и коснулась ее губами.

— Пойдем, Фейруз, — проговорил он, с признательностью улыбаясь ей. — Ты поддержала меня в трудную минуту.

Он обнял ее за плечи и, сделав жене знак следовать за ними, пошел к двери.

Муджтахид тоже стал подниматься с дивана. Он так и не проронил ни слова за все время, проведенное в доме Навазов. Лицо его было печально. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что все происшедшее здесь наполнило его душу горечью и стыдом за правоверных, так легко обращающихся со священными узами брака.

Сопровождающие его, напротив, казались довольными необычным спектаклем, свидетелями которого они явились. Первыми узнать о крупнейшем за несколько лет скандале в Лакхнау — это немалая привилегия, способная создать им репутацию хорошо осведомленных и вхожих в лучшие дома людей.

Фатьма оцепенело смотрела, как расходятся участники трагедии. Ей казалось, что это распалась на части вся ее жизнь, и теперь течение бурной реки уносит обломки. Еще немного — и все будет кончено, глубокий разлом отделит ее от них. Здесь присутствуют все составляющие ее мира: муджтахид олицетворял для нее отношения с верой, которыми она так дорожила; его сопровождение — ее репутацию в городе, молву, что шла о семье в самых разных его кругах; Малик Амвары — связи, существующие между ее семьей и другими равными по положению домами. Все вместе они составляли то, что называлось «честью» семьи, ее славой. И этому противостоял сейчас ее сын, решивший разрушить то, что она берегла, терпя унижения, которым подвергал ее муж, неся тяготы управления имуществом, требующие постоянной заботы, изо дня в день укрепляя престиж своего рода.

Неужели они сейчас покинут эту комнату, и все, ради чего она жила, будет разрушено? Ее доброе имя вываляют в грязи, тысячи кумушек будут зубоскалить на ее счет, а их род навсегда лишится того, чего заслуживает, — уважения окружающих?

Нет, она не допустит этого, пусть даже ей придется пожертвовать сыном. Конечно, она охотнее отдала бы за спасение чести свою жизнь, а не Ахтара. Но если это невозможно, то она откажется от него, посмевшего поставить под удар то, что не ему одному принадлежало — гордое имя Навазов!

Фатьма метнулась к Малик Амвару и бросилась перед ним на колени.

— Прошу выслушать меня ради всего святого! — взмолилась она.

— Думаю, нам не о чем говорить, — сурово отрезал старик, делая шаг к двери.

Но Фатьма опять встала между ним и выходом.

— Сжальтесь над несчастной женщиной, не заслужившей такой беды, — она сложила у груди руки, заклиная дать ей несколько мгновений.

Малик Амвар не смог отказать Фатьме — он вдруг увидел в ней такого же раздавленного случившимся старого человека, как он сам. Он остановился и протянул к ней руки, стараясь поднять с колен несчастную Женщину.

Муджтахид тоже замер на полпути, с удивлением глядя на Фатьму. «На что она надеется? — думал он. — Разве можно склеить блюдо, которое разбито на тысячу кусков?»

— Господин Малик Амвар! Перед вами, вашей супругой и вашей дочерью я клянусь, — громко сказала Фатьма, глядя прямо в глаза старику отцу, — что мой сын умер для меня.

— Мама! — ошеломленно вскрикнул Ахтар.

Фатьма даже не обернулась в его сторону.

— Да, у меня нет больше сына! — повторила она. — Фейруз вошла в этот дом и стала моей дочерью. Она останется ею навсегда. А с нею в этом доме останется то, что жило здесь много веков — его честь. Лишенным чести нет места под этой крышей.

Ей показалось, что Малик Амвар смотрит на нее с испугом — и она не ошиблась. Глядя на эту женщину, отказавшуюся только что ради чести от родного ребенка, он вспомнил внезапно, как совсем недавно был готов убить Фейруз, чтобы не нанести вреда собственному доброму имени. Тогда это казалось ему естественным и даже достойным поступком, но теперь… Теперь было просто страшно. «Что мы делаем с нашими детьми, — подумал он, озаренный внезапным прозрением. — Они просто заложники наших отношений с окружающим миром, мы расплачиваемся ими, думая, что создаем и охраняем вечные ценности бытия…»

— Пойдем отсюда, Фейруз, — растерянно сказал он дочери. — Чем быстрее это случится, тем лучше!

— Нет! — истошно закричала Фатьма. — Вы не сделаете этого! Я умру, если Фейруз переступит этот порог!

Малик Амвар вздрогнул. В ее голосе звучала правда, с которой нельзя было не считаться. Фатьма способна сдержать свое обещание — она доказала это, отрекшись только что от сына.

— Замолчи, несчастная! — разомкнул наконец губы муджтахид. — Как ты смеешь угрожать самоубийством, ты, считающая себя правоверной? Что, твое сердце ослепло? Ты выкупаешь сыном свою честь? Что тебе в ней, когда ты лишаешь Ахтара того, что принадлежит ему по праву — материнской любви, родного дома? Неужели в мире нет ценностей, кроме чести? Где твоя любовь к своему ребенку? Она и есть добродетель, она, а не призрак чести! Тебя обуревает гордыня, ты погрязла в грехе куда глубже, чем он!

— Неправда! — выпрямилась Фатьма. — Я всю жизнь шла только прямо. Я не знала отдыха и наслаждений. Только долг, труд и честь. Вот мои добродетели. Любовь? Я отдала ему всю любовь, отпущенную мне Аллахом. Не моя вина, что я не могу любить в нем его отступничество от всего, что свято для меня!

Муджтахид посмотрел на нее с презрительной жалостью.

— Мне нечего делать в этом доме, — сказал он, направляясь к двери. — Здесь поминают имя Аллаха, но он не живет в этих душах!

Фатьма проводила его взглядом, в котором было сожаление, но не было раскаяния или смущения, которое могли бы вызвать слова служителя Бога. Она не сомневалась в своей правоте и в безусловной необходимости сделанного.

Ее спасение сейчас зависело не от того, что думает о ней муджтахид, а от решения Малик Амвара, который, она видела, колебался, не зная, что предпринять.

— Оставьте мне Фейруз — и вы оставите мне жизнь, — повторила Фатьма, опасаясь, как бы выслушанная ею гневная отповедь не произвела слишком большого впечатления на отца девушки. — От вас зависит все!

Малик Амвар, его жена и дочь смотрели на коленопреклоненную старуху, вымаливающую у них то, без чего она не могла дышать. Права она или нет, грешна в своей гордыне или обманута, обольщена ею, но она просит о жизни, и разве вправе они отказать человеку в этой милости?

«Пусть судит ее Бог, пусть посылает ей свою кару или прощение, — думал отец девушки. — Но я не чувствую в себе призвания стать его карающим мечом, опускающимся на ее шею. Раньше я бы, не задумываясь, увел отсюда Фейруз, лишив Фатьму надежды. Но сейчас… То ли что-то сломалось во мне, то ли мудрость коснулась меня своим крылом… Пусть свершится над этим домом воля Божия!»

Он отстранился от дочери, чуть сжал ее руку и сразу же отпустил. Фейруз кивнула ему, показывая, что понимает причину его решения, и подошла к Фатьме.

— Вставайте, мама, — сказала она.

Женщина принялась целовать ее ладони, без конца повторяя ласковые слова:

— Фейруз, доченька… родная моя… Хорошая… Прости за все!

Малик Амвар, не в силах больше выносить эту сцену, быстро пошел к выходу, увлекая за собой плачущую Сарию.

Фейруз подняла глаза на Ахтара и попыталась улыбнуться ему. Он ответил ей растерянной и жалкой улыбкой. «Ничего не вышло! — говорил его взгляд. — Я пытался, но мать…»

«Я понимаю», — без слов ответила Фейруз.

Она с трудом подняла Фатьму и медленно повела ее в спальню.

Ахтар остался один в пустом зале, где только что кипели страсти. Такого финала он совсем не ожидал. Фатьма не просто спутала его карты, она выбила стул из-под ног человека, накинувшего на шею веревку.

Можно предполагать, что обманет любимая, что предаст друг, но мать… Ведь должна быть на свете любовь, в которую верят слепо и без доказательств! Конечно, он сам страшно виноват перед ней — он оскорбил все, что дорого ей, разбил ее мир, ее дом! Но разве любовь не стоит чести?

Так, наверное, думала и Хусна, когда он смотрел на нее невидящим взглядом. Вот она, его расплата! Но даже Хусна ни за что не поверила бы, что, спасая честь, мать может пожертвовать сыном. Хусна пошла бы на любые унижения, на позор, на смерть, чтобы сохранить ту невидимую связь между людьми, которую звала любовью.

Хусна! Как часто он возвращается к ней в своих мыслях о жизни. Почему так случилось, что не мать, качавшая его на руках и певшая песни, не жена, ради которой он готов был предать друга, а именно грешная, отверженная светом, униженная женщина стала для него символом бессмертной любви, прощения, милости к падшим? Почему образ ее все растет, заполняя мир вокруг своим значением? Ведь Хусны нет среди живых, ее тело покоится под мраморной плитой на городском кладбище, а дух самоубийцы, не принятый Богом, блуждает, верно, где-нибудь по вечной спирали испытаний, испрашивая себе снисхождения и позволения припасть к стопам Всевышнего?

Или этот ад, в котором светится образ Хусны, — его измученное, уставшее от сомнений, разочарований и потерь, изведавшее падение и научившееся прощать сердце?