Выпитое солнце

Глава 1

«Памятью гибель красна». Алиса, «Шабаш»

«Я вздыхаю о месте в твоем сердце, а не томлюсь от жажды разделить с тобой наслаждение». Мэтью Грегори Льюис, «Монах»

«Огонь очищающий и огонь разрушающий. Кто разберет, где который?»

Завтрак после неудавшегося самоубийства всегда кажется вкуснее. Уже не такой необходимостью, чтобы поддерживать существование, а ритуалом, где каждое помешивание растворимого кофе в чашке – привлечение хороших событий на день. Три помешивания по часовой стрелке – на хорошую погоду. Три против часовой стрелки – на молчание детей. Обычно в восемь утра она не позволяла себе роскоши с завтраком, а уже шла на работу, но сегодня праздник, новый день рождения, и можно выиграть пару часов. Два часа все равно пришлось проваляться в кровати, отходя от ночного.

Что-то изменилось. Что-то изменилось. Что-то…

В коридоре раздалось шарканье. Медленно, неминуемо и настороженно, как доисторическая птица на охоте. Жаль, что все вымерли. Стая таких птиц – зрелище, наверное, занимательное.

– Доброе утро, Катюш, ты сегодня ночью не спала? Я слышала какой-то грохот. – На кухню зашла Галина Георгиевна в несменном голубом теплом халате с цветочками.

– Доброе. Да так, как обычно. Снимала Тайлера со шкафа и свалилась.

– Как ж он туда попал-то?

– Я кормила его вечером и забыла закрыть клетку.

– Ты поаккуратней. Он-то слетит, если что, а ты-то – нет, – сказала Галина Георгиевна, открыла холодильник, изучающе оглядела полки, закрыла дверцу и опять посмотрела на Октябрину, словно позабыла, что ее уже видела. – А ты сегодня разве не работаешь?

– Если бы. Пойду, наверное к одиннадцати, пораньше. У меня не с первого, – ответила Октябрина, сделала глоток и отставила чашку. Кофе остыл, пить такую дрянь невозможно.

– А я раньше не думала, пойти ли. Выбирать не приходилось. – Покачала головой Галина Георгиевна. – Ты хоть позавтракай, вон, и творожок, и молоко, можно овсянку заварить. У меня в ящике изюм есть. Свежий, хороший, ты возьми. Он полезный.

– Спасибо, Галина Георгиевна, я сейчас поем что-нибудь, – сказала Октябрина и все-таки отпила кофе. Вроде ничего.

– Поешь, на тебе что-то совсем лица нет. Спать надо больше, – Она сказала это уже в дверях, после того, как отодвинула длинные деревянные висюльки шторки в сторону. Птица опять прошаркала по коридору. Через пару минут в гостиной за стенкой послышался шум телевизионной программы. Теперь до вечера не смолкнет.

Почему-то пожилые люди никогда не признаются в том, что в прошлом им приходилось тяжко. Может, с годами «розовые очки» появляются сами собой, в комплекте с бессонницей и плохим зрением, но Октябрина не понаслышке знала, как во времена, когда Галина Георгиевна только начала преподавать математику после университета, выпускника могли отправить по работе в любую точку Советского Союза. Старушка только по большой удаче переехала всего-то в соседний город, потому что некоторых отправляли чуть ли не на другой конец света.

Октябрина вытащила из кармана пижамных шорт телефон. Усмехнулась и опять отпила кофе. Все как обычно: Роман написал, что был в городе и ждал встречи, Варя уже успела на что-то пожаловаться, Женя приехала в школу и была полна энергии (наверное, БАДы все-таки действуют). Для приличия Октябрина тоже написала, что с ней все хорошо.

По утрам девушка старалась уйти пораньше. Сначала, конечно, помыть посуду. Потом – покормить живность. Полтора стаканчика Клюкве, половину стаканчика – Тайлеру, хотя он, кажется, вообще ничего не ест. Потом собрать сумку. Не забыть тетради, пересчитать и связать резинкой. Поставить таймер на пятнадцать минут и накраситься так, словно на работу шла не в школу, а как минимум в офис модного журнала, потому что, как говорила Варя, когда вычитала это в какой-то книжке по саморазвитию: «Чтобы стать человеком, у которого все в порядке, нужно прикинуться человеком, у которого все в порядке». Потом посмотреться в зеркало. Положить в карман брюк коробочку с наушниками, погладить Клюкву на прощание и выйти, прошаркать, как младшей птице, по коридору, закрыть за собой обитую объеденным временем мягким материалом дверь и забыться до вечера, а, может, и до ночи. Но этим утром пришлось задержаться: только она дошла до двери в свою комнату, как из зала позвала хозяйка и попросила вкрутить лампочку.

Отказаться нельзя – обидится.

– Ты сегодня какая-то… Какая-то не такая, – заметила Галина Георгиевна. – У тебя не болит голова? А то какие-то бури по телевизору передавали. У меня таблетки есть.

– Не болит. – Только недостаток чего-то в организме. Может, железа. Перед глазами иногда темнеет. – Куда вам засунуть лампочку?

Пенсионерка указала пальцем на люстру.

– А, точно.

Октябрина положила сумку на кресло рядом с огромной игрушкой одноглазой собаки и поставила табуретку под люстру. Руки немного дрожали. Пришлось переставить, чтобы встать точно под люстру.

– Ты только не упади. Тебя поддержать? – спросила Галина Георгиевна, прежде чем Октябрина залезла на ту же табуретку, что видела в полумраке и ночью.

– Не надо меня поддерживать.

В гостиной люстра хлипкая, висела на цепочке, которая в любой момент готова оторваться. Такая не подойдет. Да и остальные в квартире – тоже. Старушка будто знала.

Погруженная в мысли Октябрина меняла лампочку. Против часовой стрелки. По часовой стрелке. Свет снова загорелся, очень ярко. Белый свет ужасен, напоминает больничный. А табуретка под ногами все такая же шаткая, долго на ней не простоишь.

– Катенька, а помнишь Дарью Борисовну? – вдруг сказала Галина Георгиевна и, кажется, села в кресло. Кресло громко вздохнуло.

– Это какая? – спросила Октябрина, не оборачиваясь. – Вот блин, выскочила. – Пальцем Октябрина задела лампочку, она выскочила и заново не желала вкручиваться.

– Ходила у нас во дворе. Утро, завтракаешь, а она уже гуляет. Дождь или снег, а на идет. Скрюченная такая, маленькая. – Галина Георгиевна достала из кармашка халата очки, выдохнула на стекла и начала громко их тереть. – У нее сын алкоголик был, посадили за что-то. За воровство что ли. Курточка у нее старенькая такая была, коричневая, но всегда чистенькая. Чистая старушка, всегда поговорить любила.

– Может и помню, – сказала Октябрина. – А что?

– Как-то сидели с Ольгой Кирилловной на скамейке, видим, проходит она. Мы спрашиваем, что ж ты гуляешь с утра? И погода ведь была такая, холодная, я еще, помню, в куртке новой пошла, продрогла. Я как-то в окно-то выглядываю, а она все ходит и ходит. Так мы спросили, чего она постоянно гуляет, дома делать что ль нечего. А она говорит, что у нее телевизора нет. А Ольга Кирилловна и говорит: «Да давай я тебе отдам. У меня стоит, мне его подарили давно». А у Ольги Кирилловны же зять богатый, ты ведь знаешь, я говорила. Он на металлургии работает, машину новую недавно купил.

– И что с ней?

– А ей дали комнату с подселением. Квартира трехкомнатная, одну, самую маленькую. Там мужик такой, широкоплечий, большой, хозяин, а она в самой маленькой комнатке… Отправили ее в дом престарелых.

– Что же, вот так взяли и отправили? – спросила Октябрина. Лампочка уже светила, даже не моргала, а Октябрина не двигалась.

– Она ведь маленькую получала совсем, жила бедно, на полпенсии. А работала на заводе каком-то, никогда много не получала, а работала всю жизнь, пока могла. – Галина Георгиевна вздохнула. – Мы видели, как она бутылочки собирала, сдавать ходила. Ей там хорошо, будет на равных. Она к изыскам не приучена, съест все, что дадут. Будет свой угол. Жизнь – она такая, понимаешь, маленькая, съеженная. А она оговорит, погуляет. Ей там лучше, чем здесь было. Там ей свободней.

Октябрина хотела уже спросить что-то еще, но когда посмотрела на Галину Георгиевну с высоты, все мысли исчезли. Осталась только одна: поскорее бы подышать свежим воздухом. Солнечных ванн ждать не приходится – солнце ей давно не улыбалось.