Я больше не бельгийская принцесса

***

« Dites-moi, quele heurе est-il, Marie?» – месье Поль вопросительно смотрел на Машу и ждал ответа. Но Маша молчала, тупо уставившись на нарисованный циферблат часов на доске.

«Domage… On va faire lа pause. Je vais fummer», – месье Поль взял сигареты и вышел из класса.

Абдель Кадер, студент-марокканец, поспешил за ним. В классе осталась Алексия – студентка из Мексики, которая прекрасно говорила по-французски, но зачем-то ходила на курсы, польская девушка Гражина, длинноволосый китаец Пен-Шен У, я и эта Маша из Украины.

Месье Поль часто делал перерывы для перекура. После первых двух занятий, я начала выходить во двор с сигаретой вместе с ним через раз, все-таки столько курить, сколько курит месье Поль, может, вероятно, только Абдель Кадер, который неустанно следовал за преподавателем.

– Вот ты скажи мне по-русски, сколько времени. Что у него там нарисовано? – Маша пихнула меня в бок и ткнула указательным пальцем в сторону доски.

– Без пятнадцати три, – ответила я.

– Quanze heure moins quare, – выпалила Маша.

– Ну и чего ты молчала тогда? Он же от тебя это и хотел услышать, – удивилась я.

– Да я только по электронным часам время определяю, понимаешь. Не могу по стрелкам. Написал бы Поль цифрами, что ж, думаешь, я б ему не ответила? – Маша обиженно скривила губы, достала из сумочки пудру и начала отчаянно мазать лицо. «Аж заблестела вся», – пояснила она. Я взяла сигареты и вышла из класса. Видимо, придется курить в ногу с месье Полем, иначе совсем с ума сойдешь.

Три часа французских курсов для иностранцев тянулись как обычно невероятно долго. Даже удивительно, почему было так неинтересно. Помню, как в университете любила французский, который шел у меня вторым языком. Я вообще многое любила в университете: античную литературу, философию, стилистику. У нас на филфаке были чудесные преподаватели, замечательные лекции, семинары и дружная группа… И французский вела Ленора Яковлевна… Говорила отлично: правильно и красиво. В общем, я любила французский в университете, а здесь, в Бельгии, с этим месье Полем, мне почему-то скучно. Странно… Не пойму, в чем дело, то ли в месье Поле, то ли в этой Маше из Украины, которая считает теперь меня своей подругой, потому что мы обе говорим по-русски, и постоянно разговаривает со мной, то ли от того, что посещать курсы меня обязали. Раз я вышла замуж за бельгийца, должна ходить на курсы в течение первого года. И не важно, знаю я язык, или нет. Должна, и все тут.

– Daria, ca va? Vous dormez?

«Сплю? Нет, почему же сплю, что за странный вопрос?»

– Non, je ne dorms pas, – ответила я.

Месье Поль подмигнул мне и отпустил шутку о том, что раз я новоиспеченная жена, то мне и положено дремать во время занятий, потому как высыпаться ночами мне, вероятно, не дает супруг. Пошутив, месье Поль визгливо засмеялся, его тут же поддержал Абель Кадер, хотя, я уверена, смысл сказанного был ему недоступен – он очень плохо понимал по-французски, не смотря на то, что в Марокко – это второй официальный язык – , а я сделала вид, что шутку не поняла.

– Вот придурок, – зашипела мне в ухо Маша, – ему-то, наверное, никто не дает, вот он только и может, что шутить.

Я посмотрела на месье Поля. Низкорослый, с толстыми маленькими ладошками, которые он беспрестанно опрыскивал антибактериальным спреем, лысый. Конечно, привлекательностью он не отличался.

– У него есть жена, на прошлом занятии рассказывал, – ответила я.

– Ну и что, если есть жена, это не значит, что она ему дает, – глубокомысленно заявила Маша, – давай после урока выпьем по стаканчику, мой за мной приедет на час позже. Не успевает, за что тоже не дам ему сегодня.

– Нет, я не могу.

– Да ладно, ну на полчасика давай.

– Тихо, Поль нервничает уже, – сказала я, чтобы хоть как-то унять украинку. Месье Поль действительно поглядывал на нас и нервно брызгал руки.

У меня, конечно, мало здесь подруг, но идти с этой Машей в бар! Уж лучше с Абдель Кадером, только не с ней…

Впрочем, через час мы с Машей сидели-таки на террасе Брассерии напротив нашей школы в маленьком городе Сен-Питер-Леу, и пили вино. Сен-Питер-Леу расположен от столицы Бельгии всего в получасе езды на машине, то есть примерно как Петроградка от Москвовского проспекта, но это – самостоятельный город, да еще и принадлежит Фландрии. То есть официальный язык здесь не французский, который я учу, а фламандский. И это значит, что ни на почте, ни в полиции, к примеру, с тобой никто на французском не заговорит. Не положено. Еще и делать вид будут, что не понимают тебя. Бред, по-моему. Чистой воды. Они же друг друга ненавидят. Валонцы- фламанцев, фламанцы- волонцев. Вот поэтому-то и придумывают всякую чушь для усложнения жизни. А казалось бы двуязычная страна. Фиг вам. Ничего подобного. Только Брюссель – двуязычный. А в таком городке, как Сен-Питер-Леу, вы ни одной надписи на французском не найдете. К счастью, на коммерцию дурацкие правила не распространяются: в магазинах и кафе, в булочных и ресторанах, все-таки стараются говорить с тобой по-французски, если по-фламандски ты ни бельмеса. Вот и в брассерии напротив школы пожилой фландриец обслуживал нас на французском. Они же все здесь на двух языках говорят, как ни крути.

Стоял приятный тихий вечер. Пахло магнолией и еще чем-то сильно пряным. Все кругом кипело всеми мыслимыми красками, все расцветало, распускалось, раздавалось. Воздух был густой от этих летних резких запахов, теплый и будто обволакивал своей сладостью. Франсуа я сказала, что нас задержали на занятиях, он, конечно, не поверил, стал кричать мне что-то в трубку, но я отключилась. Машину свою он сегодня отвез на техосмотр, так что приехать сюда не сможет, а пешком пройти пятнадцать минут не решится, поэтому я могу выпить спокойно бокал вина, а уж потом, дома, пусть орет на меня, сколько влезет, мне плевать. Я уже, как будто, привыкла к тому, что он постоянно орет, по поводу и без. Поэтому-то и учусь делать так, как хочется. Конечно, Маша эта ужасная, но домой сейчас идти совершенно неохота.

– Ты какая-то грустная все время, чего у тебя в жизни-то, расскажи? А то ж я про тебя, кроме того, что ты из Питера, ничего не знаю, – Маша сидела, облокотившись локтем о стол, и потягивала белое Савиньон.

– Да, нет. Не грустная я, нормальная. Ты лучше мне расскажи, а я послушаю.

– Ты же говорила, что ты – журналист, а журналисты должны болтать.

– И слушать должны тоже. Ты давно здесь?

– Два года. Приехала из Киева. Сбежала от парня. Идиот был редкий. Я работала секретаршей у него в фирме. Торговали они там какими-то стройматериалами, а я на телефоне сидела. Он женат был, ну и со мной мутил. Я забеременела. Хотела рожать. А этот испугался, что женка его все про нас узнает, стал меня запугивать. Аборт пришлось сделать… А из Киева я решила свалить. И вот я здесь!

– Так как ты приехала-то?

– Через интернет. Ну, на сайте познакомилась с Кристианом. Послала ему свои самые лучшие фотки. Он меня пригласил к себе. Денег выслал. Я слетала. Ну так и завертелось. Он у меня хороший. Прилетел к нам, у мамы руки моей просил. Забрал меня. Теперь я здесь, как в шоколаде. На курсы вот хожу. В спорт-клуб. Выучишь язык, говорит, устрою тебя на телевидение. Красивая ты у меня такая, говорит, тебе надо программу вести. А связи у него везде есть. Показывал даже меня уже одному продюсеру. Так что скоро буду на местном канале музыкальном что-нибудь болтать. А уж болтать-то я умею! Только вот язык подтяну.

Маша засмеялась и залпом допила вино, помахала официанту, чтобы тот подошел, и предложила мне заказать еще вина. И креветок. Я согласилась. Еще один бокал, и все. Маша продолжала рассказывать о своих планах на жизнь, говорила о том, как ей нравится Бельгия и что все ее украинские подружки ей обзавидовались и ищут теперь себе таких же женихов, как ее Кристиан, но «фиг им, таких больше нет». Принесли заказ. Мы чокнулись с этой Машей. Она отхлебнула и продолжила. За сорок минут я узнала про нее все: о доме, в котором они с Кристианом живут, о той- терьере Рокки, о фитнес-клубе, в который она ходит и о ее массажисте и его руках, которыми он творит такое, что от массажа Маша получает большее удовольствие, чем от супружеских ласк.

Выносить Машин бред было очень непросто, пришлось снова повторить вино.

Маша трещала и заливисто смеялась. А я радовалась только тому, что, к счастью, ее кроме меня никто не понимает. Час прошел. Три бокала, и вот уже Кристьян, пухленький и улыбчивый появился на террасе и помахал Маше рукой. Подходить почему-то не стал. Странно.

– Мон шер пришел! – она помахала мужу в ответ – все я побежала, до вторника!

Маша положила на стол 10 евро и ушла со словами: «Сдачи не надо, это на чай». Я осталась, отметив, что 10 евро – как минимум треть от счета, никак не половина. Ну да ладно.

– Voulez-vous encore quelque chose?

Пожилой офицант был уже тут как тут.

– Non, merci, edition svp.

На самом деле идти никуда не хотелось. Хотелось еще вина, а потом еще и еще. А дальше просто упасть и уснуть. Но это было бы слишком. Я расплатилась и вышла. Надо было бы еще кофе заказать, а то в голове-то ясности никакой, ну да ладно. Поеду аккуратно, благо дом в трех минутах езды, а в Бельгии, как известно, за рулем можно. В меру, конечно, но можно. Вот это, кстати, жирный плюс жизни здесь.

Доехала я быстро, не за пять, а за три минуты. Так мне показалось. Раз поворот, вот второй и наш дом. Вылезла из машины и решила закурить. В машине, не смотря на то, что она моя, куплена на мои деньги, курить Франсуа мне не разрешает. Ну я уже как-то привыкла, хотя, раньше, дома, курить за рулем я обожала – едешь себе, дымишь, музыка играет.. Красота. Но здесь, в Бельгии, все по-другому. Я уселась на ступеньки, ведущие наверх, к двери нашего дома, и закурила. Надо было как-то настроиться на встречу с мужем. Уже стемнело, вечер окутал нашу бельгийскую деревеньку. Стрекотали цикады и над крышей дома то и дело пролетали летучие мыши. Красиво здесь и спокойно, только от этого почему-то тоскливо и выть хочется.

«А дома сейчас белые ночи, – пронеслось в голове, – дома… Как же хочется быть дома!»

Я вспомнила, как всегда в июне, после последнего одиннадцатичасового эфира я обычно шла домой пешком. Специально не брала машину, утром ехала на метро, чтобы вечером можно было прогуляться. Сначала по Каменноостровскому до Горьковской, а там, через Неву до Марсова поля, которое в июне все утопает в сирени, потом мимо Летнего сада и по Фонтанке до Белинского. А там, уже у дома, меня ждал Олег. И мы обычно заходили с ним в «Шляпу», выпивали по бокальчику, слушали музыку, болтали…

Докурить я не успела.

– Tu viens!?

Франсуа спускался по ступенькам навстречу мне и вид у него был довольно свирепый. Было очевидно, что он недоволен тем, что я задержалась, недоволен тем, что я курю, да просто, недоволен.

–Oui! – ответила я, – Иду уже!

Дома было тихо. Саша – пятилетний сын моего мужа – уже спал наверху в своей комнате. В этот week-end Саша был у нас. Франсуа делил его с бывшей женой, как делят в Бельгии все разведенные родители своих отпрысков. Можно установить график: неделя через неделю, две через две, или даже месяц через месяц. Чаще, впрочем, работает формула «неделя – у мамы неделя – у папы». Шла наша неделя. Тихо работал телевизор. Свет Француа никогда не включал – экономил. На столе стояла открытая бутылка красного Шардоне.

Франсуа, конечно же, не поверил, что меня задержали на курсах, хотя я и сказала, что у месье Поля был день рождения, и у нас был небольшой фуршет. Франсуа, как обычно, стал меня подозревать во всех смертных грехах, в основном, в том, что я была с каким-нибудь мужчиной. Это его главная паранойя. Но я была очень милой, рассказывала про занятия, про украинку Машу, которая не умеет определять время по циферблату, а ориентируется только по электронным часам. Франсуа смеялся и, как будто бы, успокоился.

«Интересно, а он сам, муж мой, циферблат понимает?» – пронеслось в голове.

Франсуа, будто прочитал мои мысли, посмотрел на свои наручные армани (поддельные из Тайланда) и заявил, что уже поздно и что он отправляется в спальню. Завтра у нас тяжелый день, напомнил Франсуа, будет барбекю, придет Стефан с женой, Марк и Мод.

Я ответила, что только поговорю с мамой по скайпу и сразу же в кровать. Франсуа подмигнул мне, назвал принцессой, от чего меня чуть не стошнило, впрочем, может, это было уже от красного вина, которое я, как только переступила порог, налила себе.

В общем, меня не стошнило, Франсуа ушел, а я начала звонить маме по скайпу. Мама не отвечала. «Наверное, уже спит, – вот у нее-то завра и правда тяжелый день – суббота – занятия с 9 утра и до 9 вечера». Мама у меня английский преподает. И по субботам тоже. Жаль, увидеть маму по скайпу хотелось…

Мама была единственным человеком, кто не говорил мне, что Франсуа – сама галантность и что нужно поскорее валить из России, раз уж он так меня зовет, так влюблен и так настроен. Мама была единственным человеком, кто умолял меня подождать, присмотреться. Мама была единственной, кто заподозрил Франсуа в тупости. Ну она не говорила прямо, конечно, но намекала на то, что человек, оказавшись в Петербурге, просто обязан хотя бы захотеть посетить Эрмитаж, Спас на Крови, Русский музей. «Странно, что ему это неинтересно. Может, он все-таки, как бы это правильно сказать, чтобы не обидеть? Другой? Все-таки живет в деревне, человек земли, так сказать. Он книжки–то читает?», – спрашивала мама. Я обижалась и даже злилась на нее. Мама, прости, как ты была права!!! Какие книжки, в руках с роду не держал! И как он мне тогда мог казаться глубоким и интересным. Но ведь мне, и правда, было интересно говорить с ним. Вероятно, все дело было в языке. От разговоров на французском, который я знала плохо, но изъясняться могла, я получала истинное удовольствие. А от любой фразы Франсуа приходила в дикий восторг только лишь от того, что он говорит на языке, который я обожала, а что он там говорит, было не так уж и важно. Из-за языкового барьера, который я с упорством преодолевала, беседы наши мне казались невероятно глубокомысленными. А тут еще подружки, как обычно, насоветовали. «Какой красивый! Какой элегантный! Как он тебя любит сразу видно! А то, что в Эрмитаж не идет, так это понятно, он же хочет с тобой в постели валяться – нормально, вы же урывками видитесь». Мне казалось это вполне логичным.

«Привет, бельгийка! Ты здесь?» – пришло в скайпе сообщение от Олега.

Я тут же захлопнула ноутбук, сердце заколотилось.

«Какая же я дура все-таки, проехали же, пройденный этап!»– произнесла я сама себе вслух.

Залпом допила полбокала красного, выключила торшер в нашей гостиной, где вся мебель была «состарина» руками Франсуа, и в полной темноте, осторожно поднялась наверх, в спальню. К счастью, муж уже спал. И храпел, как обычно. Как же хорошо, что есть беруши!

По телевизору показывали «Список Шиндлера». Неудивительно, что он уснул раньше обычного. Такие фильмы – не для моего мужа. То ли дело «Форсаж». Впрочем, «Список Шиндлера» я тоже смотреть не стала. Завтра же – тяжелый день. Апперетив в 12.00 и полный дом идиотских гостей.

«Господи, как же я хочу домой! Пусть там уже нет Олега, пусть нет уже работы. Зато есть мама. И у сестры скоро родится малыш, а я стану тетей. Тетей, которая живет в бельгийской деревне. Ужас!»

****

– Cou-cou! Madame Daels, ca va? – Стефан просунул голову в отрытое окно, улыбался и хлопал своими длинющими ресницами.

Вот я всегда думаю, когда вижу Стефана, зачем ему такие красивые пушистые ресницы? Зачем? Зачем мужчинам, да еще и водителям грузовиков, ресницы вообще? Им и так нормально. Так нет, их природа награждает красотой просто так, а ты натираешь свои касторовым маслом, как идиотка, чтобы они хоть немного стали гуще.

Я была на кухне, готовила закуски для апперетива.

– Привет! – ответила я ему по-французски – Проходи через дом, или сразу в сад, через калитку. Франсуа уже открывает вино!

Стефан еще раз улыбнулся и исчез. На долю секунды в окне появилась Сэм.

– Хай, – крикнула она и тоже исчезла.

Сэм – это новоиспеченная жена Стефана. Он привез ее из Тайланда, вместе с часами Армани для Франсуа. Стефан занимается дайвигном. И два раза в год отправляется в Тайланд – тренироваться. И вот два года назад он как обычно поехал на тренировку. Жену свою, Клод, оставил дома, и поехал, с друзьями-итальянцами. И вот там, в Патаи, встретил Сэм. Ну, как встретил? Снял ее на две недели… И полюбил. Да, так у них, бельгийских мужчин, бывает. Полюбил тайскую проститутку, вернулся домой и прямо с порога сообщил своей Клод о намерении развестись с ней. Клод, конечно, удивилась сильно. Вроде бы, ничто не предвещало. Да и как быть с домом, который выплачивали они вместе вот уже 15 лет? Стефан оказался не только влюбчивым, но и благородным. Дом оставил жене, снял квартиру и снова в Таиланд, к возлюбленной. Сэм, к слову, не ожидала так скоро увидеть Стефана. И уж тем более не ожидала, что он предложит ей руку и сердце, а заодно и переезд в Европу. По большому счету, Сэм и так было неплохо: после знакомства и двух недель, проведенных вместе, Стефан уехал домой и начал исправно присылать ей по 200 евро, которые для большой семьи Сэм были хорошим подспорьем. Поэтому-то Сэм не прочь была и дальше принимать их от богатого европейца. К слову, Стефан занимался тем, что развозил на своем грузовике мебельную краску по Брюсселю и окрестностям, и богачом не был. Но для Сэм, безусловно, он казался невероятно богатым, как, впрочем, и все европейцы, что приезжали в Таиланд. Сэм готова была ждать его приезда два раза в год, проводить с ним время, и замуж для этого выходить было ей совершенно не обязательно. Тем более семнадцатилетняя дочка Сэм должна была вот-вот родить, старушка мать была плоха, у одной из старших сестер обнаружили рак, и она вынуждена была бросить работу и лечиться. В общем, на Сэм была в этой семье одна надежда. Уедет она, и некому будет зарабатывать.

Но Стефан был непоколебим. Тогда, взяв с него слово, что он и после свадьбы будет присылать в Таиланд деньги для родственников невесты, Сэм согласилась выйти замуж. И вот уже почти год она в Брюсселе. Бедняжка, ей, пожалуй, еще тяжелее, чем мне. Она совсем не понимает местной жизни, не говорит по-французски, а английский, которым она владеет, понимает только Стефан. Но самое главное – Сэм постоянно расстраивается, когда Стефан ходит с ней в рестораны, а ходят они ужинать «аут» исправно. Как-то на ломанном английском она объясняла мне, что хотела бы получать сумму, на которую она обычно наедает за ужином, наличными, и оставаться дома. Сто евро – средний счет в бельгийском ресторане на двоих – большая сумма. Сэм подсчитала, что за месяц, отказавшись от таких походов и получая при этом деньги, которые бы на нее потратил Стэфан, она дополнительно могла посылать домой около четырехсот евро. Считать Сэм умеет. Стэфан, правда, на подобную сделку не пошел.

«Вай!? Вай? Хи нот вонт? – обращалась ко мне Сэм на ломанном английском, который выучила по работе у себя в Тайланде , – Бэд мен! Ай нот лав ресторант. Ай вонт мани фор ми». Я кивала головой. Понятно, мол, не любишь рестораны, хочешь денег для матери и дочки. Все понятно. Но как объяснить тебе, что твой муж Стэфан рассуждает иначе? Ты – его жена, и он хочет проводить с тобой время так, как привык – за ужином с друзьями. Хочет, чтобы ты сопровождала его в гости. Ездила бы на длинный утикенд в Испанию. А если ты будешь дома все время, да еще плати тебе за это, зачем ты ему тогда? У Стефана – своя правда, у тебя – твоя. А так – оба вы идиоты. Впрочем, Стефан, конечно, больший. И как можно было привести в Бельгию тайскую проститутку, у которой три класса образования, которая привыкла за свои услуги получать наличными, которая мерзнет постоянно, потому что все свои сорок три года жила под палящем солнцем? Ну как такое могло прийти в голову взрослому сорокапятилетнему мужчине, мужу и отцу двадцатилетнего сына? Выдернуть человека из привычной среды, притащить в Брюссель, о существовании которого до встречи со Стэфаном Сэм вообще не подозревала, и заставить играть роль европейской жены? Не знаю, о чем только он думал. Думать, конечно, Стэфан не очень-то умел, да и зачем? Он умел рулить, есть умел, любил хорошо одеваться. А, да, еще у него был харлей, и на нем он любил разъезжать по выходным. А вот думать не любил. В общем, хороший человек, как говориться, только уж больно глупый. Теперь вот Сэм мучается, а Стэфан, будто и не видит ничего, не понимает. Вот если бы Сэм на чистом французском объяснила бы ему, что чувствует и чего хочет, может, тогда бы он понял, а так по отдельным английским словам, что она знает, и жестам, которыми чаще изъясняется, Стэфан не понимает…

– Ma princesse! On t’attend! – крикнул с улицы Франсуа.

Я взяла вазочки с ломтиками морковки и сельдерея, креветками и соусами, поставила все на поднос и вышла в сад.

День был солнечный и в меру жаркий. На террасе за столом сидели Марк и Мод. Франсуа стоял рядом с бутылкой розового вина в руках, готовясь разливать. Стефан общался с Лаской – нашей собакой, которую мы взяли в приюте для брошенных животных, пару месяцев назад, а Сэм пыталась разговаривать с Сашей, раскачивающимся на качелях. Я поздоровалась со всеми и поставила поднос на стол. Франсуа попытался поцеловать меня, попал в ухо, отчего в голове загудело, и поднял бокал, обозначив, что апперетив начался.

Как же я не люблю эти апперетивы, которые переходят в обед, а потом в дежестив, а это значит, что с 12 часов дня и до шести, а то и восьми часов вечера, все торчат у тебя дома. Разговаривать при этом не о чем. Остается только напиваться, впадать в бессознательное состояние и ждать конца этого удивительно интересного дня. Хорошо, что готовить особенно ничего не нужно. Мясо и колбаски, которые Франсуа вчера купил, жарятся на мангале. С меня только – закуски. Креветки готовые уже, соусы тоже, сельдерей и морковка – вот моя работа на сегодня. Ну и посуду собрать со стола.

– Daria, – обратилась ко мне Мод, – comment ca va?

– Спасибо, все хорошо, – ответила я и замолчала. Обычно на такой вопрос обязательно нужно ответить «спасибо, все хорошо, а у тебя?». Но мне из вредности не хотелось спрашивать эту зануду-лошадницу о ее делах. Эта Мод – жутко противная и высокомерная бабища. Ей тридцать два, она работает в банке операционисткой, а все свободное время проводит в конюшне. Она не хочет иметь детей, потому что, как она всегда рассказывает, воспитала и отдала лучшие годы сыну Марка, своего мужа. Марк же мечтал о детях и когда поднапивался на подобных вот встречах с друзьями, поднимал тему деторождения, чем выводил Мод из себя. Честно говоря, я не понимаю, как можно не хотеть иметь детей. По-моему, это неестественно. Но, видно, каждому свое.

Но противная она не только потому, что не хочет становиться матерью, даже совсем не поэтому. Противная она, потому что презирает людей. Вот меня, в частности. И всем своим видом показывает это. А презирает она меня, потому что я – русская и потому что «понаехала». Серьезно, она в первую же нашу встречу мне это сообщила. За лучшей жизнью, говорит, приехала, знаем мы таких, мол, много вас тут, нахлебников, приезжаете, а налогоплательщики за вас платят, а вы, мол, на пособие живете и ничего не делаете. Я тогда попыталась ей возразить, что приехала я к мужу, что лучшей жизни не искала, просто встретила человека, что дома у меня была прекрасная работа на телевидении, что у меня высшее образование, что я уже нашла работу в этой чудесной стране и что никто не платит мне никакого пособия. Но она осталась при своем мнении.

В общем, не стала я поддерживать беседу с Мод и тут же поймала на себе взгляд мужа, который выражал недовольство. Я ответила ему глазами, мол, не обязана я болтать и отвернулась.

Франсуа же поинтересовался у Мод о ее жизни вместо меня. Она живо принялась рассказывать. Что-то про своих лошадей, про соревнования, в которых она принимала участие. Я особо не слушала. Я наблюдала за Сашей и Сэм. Они все еще разговаривали у качелей. Сэм махала руками, объясняя что-то мальчику, Саша смотрел на нее во все глаза и явно не понимал, о чем это она. До меня долетали какие-то обрывки фраз, что-то про обезьян, по-моему, пыталась рассказать Сэм ребенку. Во всяком случае, я явно слышала слово «monkey» . Скоро Сэм надоело разговаривать с Сашей и она пришла к столу, Саша тоже слез с качелей, прибежал ко мне, забрался на колени.

– Сэм мне рассказала, что у них в Таиланде обезьян держат в клетках, – объявил Саша.

– В зоопарке, наверное, – ответила я, – или, может, дома держит кто-то.

– Нет, когда они себя плохо ведут, ну обезьяны, тогда их ловят полицейские и сажают в клетки, так она сказала.

Я кивнула. А что, кто их там знает, может, так оно и есть.

Стэфан услышал наш разговор с Сашей и принялся гоготать.

– Нет, не про обезьян речь была, – объяснил он, давясь смехом, – это Сэм ему про тюрьму рассказывала. «monkey» – это у нее тюрьма.

Тут, услышав знакомое слово, встрепенулась Сэм.

– Ес, ес, бэд мен ми манки, – сообщила она и вцепилась обеими руками в невидимые прутья, изображая, что она за решеткой.

Мы с Сашей переглянулись. А Стэфан объяснил нам, что Сэм называет тюрьму обезьянником и хотела, видно, наказать Саше вести себя хорошо, чтобы никогда не попадаться полицейским.

– Она очень любит детей, – подытожил Стэфан, встал из-за стола и пошел к Марку и Франсуа, которые вертели на мангале колбаски.

– Сэм сказала, что меня посадят в тюрьму? – встревоженно спросил меня Саша.

– Нет, – резко ответила я, – ты же не в Таиланде, да и на обезьяну не похож.

Саша со мной согласился.

Мы с ним еще какое-то время посидели за столом. Поскольку разговаривать нам с Сэм и Мод было не о чем, а мужчины с бокалами водили хороводы вокруг мангала, сидели мы молча. Только Мод вела беседу с Сашей. Она интересовалась, как поживает его мама, рассталась ли с Мишелем, с кем начала встречаться. Ну нормальная такая беседа с пятилетним мальчиком. Когда же она спросила у Саши о том, спал ли уже новый мамин кавалер у них дома, я забрала Сашу, и мы пошли гулять с Лаской по окрестностям нашей деревни.

Первым делом мы отправились к ослам. Ушли от шоссе, где стоял наш дом, свернули на проселочную дорогу и зашагали. По обеим сторонам дороги поля были засеяны кукурузой.

– Когда маис созреет, придем за ним. Соберем и сварим дома, а потом будем есть с солью. Знаешь, как вкусно будет, – рассказывала я Саше.

– Папа не разрешит. Воровать нельзя.

– Что значит воровать? Мы просто возьмем несколько початков, когда будут убирать с поля. Когда ее собирают, всегда остается на земле, вот мы и соберем.

– Все равно папа не разрешит..

– Да мы его и спрашивать не будет. Просто соберем и все.

Саша кивнул, но как-то неуверенно, он-то хорошо знал своего отца.

Мы подошли к ослам. Два серых и один черный – Сашин любимый – они издалека завидели нас и уже тыкали свои морды в изгородь, показывая нам, как они хотят есть. Ослы всегда хотят есть. Такие уж они обжоры. Мы кормили и кормили их сочной зеленой травой, рвали и просовывали между прутьев, а они брали стебли своими мягкими губами, пережевывали и качали головами.

Оборвав всю траву возле ограды, мы пошли дальше. Шли и болтали: о коровах и ослах, о школе и Сашиных друзьях, о том, кем он хочет стать, когда вырастет. В общем, о том, о чем нормальные взрослые люди говорят с детьми. А еще я пообещала как-нибудь порисовать с Сашей красками. Оказывается, ни разу еще за свои пять лет он не держал в руках кисточку и никогда не рисовал акварелью или гуашью.

– Мама говорит, что я все перепачкаю, – объяснял Саша, – краски же такая вещь. Нельзя мне еще рисовать.

– Все тебе можно, не слушай ты никого, порисуем.

Саша улыбнулся.

Вот у них, у этих бельгийцев, какие установки. Лучше не разрешать ребенку рисовать, чтобы не испачкался, чем дать возможность маленькому человеку почувствовать цвет. Бред какой-то. Они вообще мало что детям разрешают. И ничему не учат. Когда я год назад приехала жить к Франсуа, Саша не умел даже одеваться самостоятельно. Ему не разрешали. Вымыть руки сам он тоже не мог. Просто протягивал ладошки и ждал, пока ему их намылят. Ничего он не умел. Его даже кормили, чтобы не испачкался и на пол не уронил. Я, честно говоря, думала поначалу, что он отстает в развитии, что у него какой-то диагноз. Потому что он особенно ни во что не играл, не бегал, не кричал. Он сидел обычно аккуратно одетый, с уложенными гелем волосами, у себя в комнате и тихонько играл в своих бономов – человечков: всадников или героев звездных воинов.

Но потом выяснилось, что все с ним нормально. Просто ему ничего нельзя, а то испачкается, порвет новую рубашку, или еще что. Однажды я рассказала Саше, что можно лазить по деревьям и собственноручно затащила его на дерево в нашем саду. Саше понравилось, Франсуа орал на меня. «Как ты можешь предлагать ребенку такое?» – кричал он. Я пыталась объяснить, что все под контролем, что я его страховала, что он не свалился бы с этого несчастного дерева. Но выяснилось, что дело вовсе не в том, что Франсуа опасался за здоровье сына, он переживал, что тот порвет джинсы. «Это дурные манеры – лазить по деревьям!» – подытожил муж.

«Comme tu veux», – ответила я, но все равно, когда Франсуа был чем-нибудь занят, например, футболом по телевизору, мы с Сашей лазили на дерево. Даже я залезала назло мужу.

В общем, Саша – вполне нормальный ребенок. На той неделе я научила его кататься на велосипеде. Франсуа кричал что-то про дополнительные колесики, которые нужно непременно прикрутить к велосипеду, но я смеялась ему в лицо. «Саше уже пять лет! Какие колесики? Себе прикручивай!» «Но Тома я учил кататься на четырех колесах. И это, скажу тебе, не так просто. Ты же все всегда знаешь наперед! Вы же, русские, самые умные!» И еще добавил свой коронный аргумент, мол, детей я никогда не воспитывала, откуда мне знать, как их учить. Но я тогда взяла Сашу и ушла с ним и велосипедом на площадку возле муниципального бассейна. Часа полтора мы с ним тренировались, и домой Саша уже ехал на двух колесах совершенно спокойно. Ну упал, может, пару раз, зато был счастлив и город собой.

Когда мы вернулись от ослов, гости уже расправились с мясом. Три бутылки вина были выпиты, и теперь каждый занимался своим делом: Мод загорала в шезлонге, Сэм вязала (она всегда брала с собой вязание), Стэфан спал, а Франсуа с Марком сидели на скамейке возле декоративного пруда, пили кофе, дымили и беседовали. Понятно, что не интеллектуальные беседы вели мужчины. Разговаривали о машинах. Марк держал нелегальную мастерскую по ремонту автомобилей, а еще торговал подержанными. Поэтому если не о детях он говорил, то говорил о своем деле. Нам с Сашей мяса оставили. Мы перекусили. Я убрала со стола грязные тарелки и затолкала их в посудомойку так, как нужно мне, а не так, как требует того Франсуа. Хорошо, что он не видел, а то опять бы орал. Он меня откровенно выводит из себя этой посудомойкой. Чтобы поставить тарелки в чудо-технику, нужно сначала протереть каждую салфеткой, потом ополоснуть горячей водой, и только потом можно ставить.