Я красавчик. И это бесспорно!

Глава 12

Арсений

Я не знал, нужно ли мне это – подбирать в подъезде проблемную девчонку. У неё чуть ли не на лбу написано: Большие Проблемы. То она в подворотне влипла, то от этого урода-соседа еле ноги унесла. Зачем она туда рвалась да ещё с вещами? Не знала, что он за овощ?

Как бы там ни было, духу не хватило дать ей деньги и спровадить куда-нибудь. Да я мог мать уломать в конце концов. Попросить, чтобы девчонка у неё хотя бы переночевала. Но Морозовы простых путей не ищут. Я пожалел её, наверное, поэтому пригласил в свою квартиру.

Она ахнула, как только дальше порога зашла. Да, у меня нестандартная планировка и дизайнерский ремонт. Я из четырёхкомнатной квартиры сделал то, что мне нужно. Здесь у меня спортзал, большая кухня, кабинет и очень светлая спальня, где я почти не бывал. Правда, я любил больше в кабинете находиться. Удобно, всё под рукой.

«Сейчас начнёт восхищаться», – едва удержался, чтобы не поморщиться. Не хотелось обижать, ей и так досталось. Но Надежда меня удивила: её, оказывается, не красоты квартиры моей поразили, а Данька.

– Пойдёшь ко мне на руки, ребёнок? – и голос такой нежный, что захотелось зажмуриться.

Она словно изнутри меня погладила. И стало неудобно, тесно в собственной шкуре. Неконтролируемая эрекция грозилась превратиться в стихийное бедствие, и я позорно отступил в кухню, чтобы не светить ею, как Александрийским маяком. Никогда не думал, что женщина с ребёнком – это так эротично.

Это было бегство. Не хватало ещё перепугать девочку до полусмерти. Ей и так сегодня от мужиков досталось.

– Вещи твои где? – крикнул я из кухни.

– Там остались. Денис… не давал к ним приблизиться.

– Тогда жди, – вылетел я пулей из квартиры.

Дверь у соседа до сих пор не закрыта – звонить не пришлось. Сам он стонал, сидя на полу. Судя по нечеловеческому страданию на лице, Надюша его хорошо приложила между ног, что не мешало соседу почему-то прижимать к груди Надину сумочку.

– Ну, и что мы там ищем? – поинтересовался холодно, забирая из рук явно женский телефон и сумку. Вон её ноут валяется и та самая знаменитая бомба на колёсиках – смерть женским колготам и привет синякам.

– Гы-ы, – следит за мной взглядом соседушка и нервно улыбается. – ну-ну. У тебя, наверное, яйца железные?

– Не твоего ума дела, – направился я к выходу. – Ещё хоть раз её тронешь – пожалеешь.

– И что будет? – поинтересовался кисло этот половой гигант. – В полицию заявишь? Так это не я её трогал, а она меня. Я защищался!

И это недоразумение смеет мужиком называться? Я даже оглядываться не стал.

– А ты смотри! Я предупредил! – кричит он мне вслед.

Я вышел и захлопнул соседскую дверь. От греха подальше. Слишком велико желание вернуться и накостылять ему посильнее. Чтобы уж защищался, что ли, чтобы хоть не зря свои боевые шрамы получил.

– Вот, – сгрудил я возле стола Надины вещи. – Посмотри, пожалуйста. Вдруг что пропало. А то твой товарищ в вещах рылся.

– Он мне не товарищ, – устало вздохнула Надя. – Он муж моей сестры. Я думала, она дома.

Вон та вздорная тётка – её сестра? Совсем не похожи, надо же.

– Есть хочешь? – спросил – и полюбовался, как призывно полыхнули розовым Надины щёки. Голодная, значит. – Сейчас что-нибудь придумаю.

Я отправился на кухню. Так даже проще – не нужно на неё смотреть и умиляться. Слишком опасно. Но Надя не из тех, кто даёт шанс побыть в одиночестве. Вскоре она притопала вместе с сыном на руках.

– А кто у нас тут прячется? – воркует она так, что впору в ледяную воду нырнуть. – Папа прячется? Папа хочет отдохнуть.

Папа хотел кое-чего другого, но в кои-веки не желал быть правдивым.

– …А мы кричим и кричим, – ведёт она свой разговор с ребёнком.

Кричал в основном Данилка на своём тарабарском языке. Что-то рассказывал и выкрикивал. Такие словесные иероглифы, наверное, только мамы понимают.

– Как сына-то зовут? – кажется, она ко мне. Голос её бьётся в висках белокрылой птицей, клюёт в темя. Хочется зажмуриться и почему-то ладони на плечах ощутить. Хотя бы на плечах. Наваждение какое-то. Ничего же не было до того, как она Даньку на руки взяла. Но я вру. Ещё в лифте она пахла для меня по-особенному. Просто я тогда ещё не понял.

– Данила, – обернулся и глазами с ней встретился. Спокойный, улыбчивый, как всегда. Внешне непробиваемый. Незачем ей знать о моей уязвимости и той дыре, что она своим голосом во мне провертела внезапно. – А если честно, то не знаю. Мы так с Нинкой решили мальчишку назвать.

– С Нинкой?.. Решили? – хлопает она ресницами растерянно и рот у неё приоткрывается.

– Мне его подкинули. Два дня назад, – решился я на откровенность. Дурацкая затея с чужим человеком, но почему-то хотелось посмотреть на её реакцию. Девчонка нахмурилась. Брови у неё красивые, крылатые, аккуратные.

– Как это? Так бывает?

Я пожал плечами.

– Случилось же.

И вывалил всю короткую историю. Я всего ожидал: недоумения, осуждения, растерянности, а Надя только нижнюю губу пожевала и прижала Даньку к себе покрепче.

– Я бы никогда не отдала, – голос у неё просел от волнения. – Ну, разве что умирала бы… Не знаю. Мы же не знаем, что там на самом деле, поэтому осуждать глупо, наверное.

– Завтра в полицию, – вздохнул я тяжело и поманил Даньку к себе. Но мелкий не захотел. Надо же. Надя ему нравится. – Буду пробовать сделать всё законно.

– И его заберут, да? – прижала она малыша ещё крепче к себе.

– Заберут, конечно. Органы опеки, дом малютки, разбирательства… Может, мать найдут.

Я провожу рукой по лбу. Слишком много всего. И кое-что я не рассказываю из суеверия. Решил молчать до последнего. А там уж дальше буду думать.

– Держи, – суёт она Даньку мне в руки, – давай лучше я, а то ты кухню сожжёшь.

Я подхватываю сына и слежу, как легко она управляется за плитой. Варит малышу смесь, нам – сардельки и гречневую кашу. Как быстро режет салат из молодой капусты. Руки у неё ловкие. А ещё она умудрилась кофточку порванную на футболку поменять.

У неё всё просто. Кашу в холодной воде остужает, в бутылочку наливает. Пробует на запястье температуру. Как будто всю жизнь только то и делала, что детей-искусственников кормила. Девчонка совсем. Но что я о ней знаю? Может, у неё тоже дети есть.

– Сколько тебе лет? – спрашиваю невольно. Она снова краснеет.

– Двадцать четыре, взрослая уже.

А на вид как школьница. Нет, не телом, конечно. По контурам она вполне… взрослая. А вот взгляд, лицо… не знаю, как объяснить… невинностью от неё так и прёт, даже если я и ошибаюсь. Что-то такое детское, чистое, как у Даньки вот. Непосредственность, наверное.

Она ловко выхватывает у меня сына и кормит. Данька сопит, как паровоз, жадно засасывая кашу. Ест и тяжелеет, глазки у него закрываются. Засыпает малыш как богатырь – моментально.

– Нагулялся, наелся, – приговаривает Надя и похлопывает ребёнка по попке, укачивая.

– Давай, отнесу.

Я чувствую вину. Вижу, как она измучена, устала. Когда я возвращаюсь, Надя сидит, задумавшись, над тарелкой.

– Можно мне в душ? – спрашивает после ужина и мытья посуды.

– Нужно, – даю ей полотенце – достал из комода новое.

Она прижимает к себе махровую ткань, роется в сумке, и меня обдаёт жаром. Я представляю, как она достаёт и прячет в полотенце нижнее бельё. Слишком остро её присутствие. И запах малины сводит с ума. Я чувствую себя старым козлом. Ей двадцать четыре. Мне тридцать два. Восемь лет разницы. Не пропасть, но и не порожек переступить в метро.

– Ты не переживай, – медлит она на пороге комнаты, – я завтра что-нибудь придумаю. И… спасибо тебе за всё.

Говорит так, словно не в ванную идёт, а прощается навсегда. И почему-то становится страшно за неё.

– Я не переживаю, – мне хорошо удаётся спокойный тон и ровный взгляд. – Иди уже.

Слушаю, как шумит вода и прислушиваюсь к себе. У меня в доме девушка. Удивительно. Я стараюсь разделять личную жизнь и свою территорию. Эта квартира – как живое существо. Я долго искал то, что мне и приглянется, и подойдёт. Эта квартира меня устроила высокими потолками и большой площадью. Я оберегал этот кусок своей жизни как Отелло.

И вот сегодня нарушил все правила. У меня нет раздражения и неприятия. Меня не бесит, что её вещи валяются в моём кабинете. Мне нравится, что она плещется в моём душе и вытрется моим полотенцем. А ещё я её уложу в спальне – в светлой комнате на большой кровати, где сам почти не бываю: там слишком не по-мужски всё устроено.

Что-то слишком резко ворвались в мой упорядоченный уклад перемены. Я не готов, наверное, но не сопротивляюсь.