Яблочный сок

Часть 1

Мы приехали на летнюю практику.

Мы — это орава студентов второго и четвертого курса.

Нас — много. Человек сто двадцать, не меньше.

Ехали мы долго. До Ростова электричкой.

Потом — теплоходом, вверх по Дону. Ночью.

Донская станица со смешным названием Семикаракоры.

Не спутать бы с садами Семирамиды.

Мы приехали под утро. Было еще совсем темно. Несмотря на то, что на теплоходе спиртное не продавали, а наши поводыри-аспиранты следили за нами во все глаза, Коваленок все равно где-то сильно укушался.

Поэтому он не только не вязал лыка, но и не смог идти.

В итоге мы с Коляном вели его под руки. От дебаркадера до места предполагаемых трудовых подвигов. Не буду утверждать, что при этом ноги Коваленка делали две борозды, но вести его было тяжело, так как он перебирал ногами гораздо реже, чем следовало бы.

Нас привели к длинному одноэтажному бараку, выяснилось, что здесь мы и будем жить полтора месяца. Барак был разделен на несколько помещений. Пока шла перекличка, мы с Коляном решили отдохнуть и поставили Коваленка лицом к стене. Так он и стоял, упершись руками в стенку и покачиваясь. Он страдал. А может, ему было хорошо.

Кто знает?

Когда назвали его фамилию, он не прореагировал.

Я сказал за него: «Здесь!»

Сошло.

Когда перекличка закончилась, нас завели в «спальню», и мы ахнули.

Все тридцать коек были аккуратно заправлены.

Что за добрые феи сделали это?

Мы немного покемарили.

Потом наступило утро, и нас снова построили и повели.

Станица Семикаракоры довольно большая, но мы этого не чувствуем, поскольку живем на самом краю. За окнами нашего барака чистое поле.

Вокруг сплошные тополя и их ближайшие родственники — осины.

Местность — ровная, как стол. Никаких излишеств. Донская степь.

Огромный консервный комбинат. «Наш комбинат — второй в Европе». Я всегда удивлялся, почему все наши примечательности — вторые в Европе? Никогда не узнаешь, где же первые? Примеры? Пожалуйста, наш городской парк — второй в Европе. Неизвестно, правда, в какой номинации.

И лишь наши девушки, наши красавицы, конечно же, первые в Европе. Потому что их у нас на факультете мало. Штук двадцать, не больше. Поэтому они у нас гордые. Ходят, как павы, всем видом показывая, что нам, серым и сирым, до них, как до луны пешком.

Мы с этим совершенно согласны и влачим жалкую роль пажей. Наши дамы думали, что здесь, в донских степях, мы будем петь им серенады. И мы так думали. Еще бы. Нас сто, а их двадцать.

Насеренадимся…

Каким же было наше удивление, когда выяснилось, что на комбинате мы будем не одни, с нами почти сто девушек из Воронежа и Мичуринска.

Мичуринск — это тот, что прежде назывался Козлов. Вспоминаю, где слышал это название. Ах, да! Это же бунинские места. «Жизнь Арсеньева», которую я недавно прочел. Вот откуда я знаю про этот городок.

Девушки живут в том же бараке, что и мы, только у них быт более налажен. Ясное дело, так и должно быть, они девушки, у них больше проблем. Мы с интересом рассматриваем наших прекрасных соседок.

Они тоже приехали на практику, причем здесь их основная специальность. Девушки учатся на последних курсах в каких-то пишевкусовых техникумах.

Оказалось, что это они заправили нам кровати. Конечно, им велели это сделать. Но мы почему-то разволновались. Потому что в этом было не только что-то трогательное, но и какой-то полунамек.

Наша работа не имеет права называться практикой. Это просто отработка.

Кто мы? С точки зрения плодоовощного технолога мы — никто. Дармовая сила. Поэтому мы — грузчики. Мы — мойщики. Мы носим сок, таскаем овощи. Мы всюду, где ничего не платят, мы там, где тяжелая, неприятная работа.

Но мы молоды, а потому в любых обстоятельствах найдем место для радостей жизни. Привет тебе, ночная смена! Здравствуй, трактор для перевозки сока! Привет тебе, горячий автоклав! Эту темную ночь мы проведем вместе.

А тебя, пресс для выдавливания яблочного сока, мы уважаем больше всех.

Мы — это Сашка, Колян и я.

А Коваленок с Жекой попали в холодильник. На улице жарко и они, с угару, подумали, что в холодильнике прохладно. Но тетка велела им надеть валенки, фуфайку и шапку-ушанку. Они все храбрились и не хотели так экипироваться. Мы ржали. Через десять минут наши парни, как ошпаренные, выскочили из холодильника. Оказалось, что там минус восемнадцать. Ни фига себе!

А на улице плюс тридцать три.

Наша работа проста и заунывна. Мы должны грузить на трактор горячие десятилитровые банки с яблочным соком. В тележку входит почти двести штук. Затем мы идем по ночному заводу вслед за медленно едущим трактором, словно Королев за своей ракетой, идем на склад, где разгружаем трактор, укладывая банки в штабеля по пять штук. За ночь мы делаем пять-шесть ходок. Нас трое. Выходит, каждый из нас за ночь таскает больше трех тонн.

Но груз — это фигня. Главное, чтобы банки не лопались. Если это происходит, то горячий сок (почти кипяток) попадает на тело и сильно обжигает. Больно! Чтоб схватить банку и нести ее, нам дали специальные захваты. Мы берем сразу по две банки и несем их, словно ведра. И вот тут они выскальзывают. Обидно! Еще мы смотрим за прессом, чтоб под него не попало что-нибудь, и за бункером для жмыха от яблок, чтоб не забивался. Такая наша незамысловатая работенка.

Но работа — это фигня. Главное — это наша молодая жизнь. Вечерняя. Ночная.

Кормят нас до отвала.

Это основной вопрос, который задают мне в письмах из дома. Родители, видимо, хотят спросить еще что-то, например, о девушках, но не решаются. В итоге, я знаю, они коптят над каждой фразой моих коротких писем, выискивая потаенный смысл.

Я не пишу домой о девушках.

Родители знают, что в моей группе на двадцать пять парней только одна представительница прекрасного пола. Что поделаешь, специальность у нас такая. При этом, почему-то именно в условиях нашей группы, минимизированное до предела количество не переросло в качество, и наша девушка обладала такими внешними данными, что если бы на ней вдруг женился любой из наших парней, то лучшее, что можно было бы сказать о такой паре: «Мама сильная, папа красивый».

В других группах девушек поболее, но все равно диспропорция жуткая.

Десять на одну!

Но здесь наши павы оказались в трудном положении.

Еще бы.

Сразу сто девчонок оказывают им сильнейшую конкуренцию.

Наши-то сразу вдруг стали ласковыми и помягчели душами. Но поздно! Теперь мы знаем, что на свете есть не только эти двадцать кикимор, а еще целый мир красивых и добрых девушек. И они так рады нам!

А мы рады им.

Яблочный сок. Это не только предмет труда. Мы его пьем, пьем и пьем.

И не можем напиться. Девушки с линии баклажанной икры приходят к нам.

Это практикантки из Мичуринска. Одеты они забавно.

На девушках тонкие синие халаты чуть ниже колен.

В такой униформе ходят все технологи комбината.

Но если на матронах в летах эта одежда смотрится, как должное, то на юных созданиях с осиными талиями такое одеяние вызывает улыбку.

На головах у девушек белые шапочки. Наподобие испанок.

В детстве мать шила мне такие, когда отправляла в пионерлагерь.

Кабачковая и баклажанная икра — это дипломная работа девушек из Мичуринска. Они носят с собой тетрадки и что-то в них записывают. С очень умным видом. Очевидно, что-то очень важное. Мы ехидничаем, просим, чтоб дали списать.

Они смеются. Мы — тоже.

Девушкам хочется яблочного сока. Мы угощаем их. Самый лучший сок тот, что прямо из-под пресса. Когда он еще не пастеризован. Во время пастеризации он становится кисловатым. А здесь, под прессом, он гораздо слаще и приятнее. У нас есть специальный ковшик. Литра на два. Им мы и черпаем сок из-под пресса. Девушки пьют жадно, со смаком. У них в цехе жарко, они слегка вспотели и очень хотят пить. А мы хотим есть. Девушки понимают и в следующий раз приносят кастрюльку, полную баклажанной икры, три ложки и булку теплого хлеба. А мы снова поим их яблочным соком. Другого у нас ничего нет. Есть только шуточки, анекдоты, легкие заигрывания. Девушки пьют сок, а мы в три ложки трескаем икру с хлебом. Вкуснятина! Насчет пожрать — мы мастера!

Через десять минут кастрюлька пуста. Боже, хорошо-то как!

Мы начинаем общаться с девушками, растапливая ледок недоверия улыбками, молодым блеском глаз и многозначительными намеками.

Девушки моложе нас примерно на год, на полгода.

Они поступили в техникум сразу после восьмого класса.

Поэтому учиться им осталось всего один год.

А нам — целых четыре. Грустноватая арифметика.

Мы не можем отделаться от ощущения, что они гораздо старше нас.

Тем более что мы практически не в состоянии соперничать с нашими бывалыми, искушенными в амурных делах четверокурсниками.

Но, к счастью, все четверокурсники работают в цехе по производству консервированных каш с мясом. Губа не дура! Но, главное, они нам не мешают. Пусть они обожрутся своими кашами! А мы будем общаться с красивыми девами.

Одну красавицу зовут Тоня. Она мне нравится.

У нее длинные-длинные волосы. Чуть ниже талии.

Она носит их, не заплетая в косы. Красиво.

Хочется потрогать.

Давно не видел таких волос. Прямо как у колдуньи.

На лоб свисает челка. Глаза голубые.

Нет, колдуньи не бывают голубоглазыми.

Лицо прямое, улыбка добрая, открытая.

Фигурка классная. Походка легкая.

Создает же природа таких красавиц!

Все при ней — грудь, талия, ножки.

Тоня мне нравится. На кого она похожа?

Наверное, на киноактрису Клаудиу Кардинале.

Так и хочется сказать: «Чур, моя, чур, моя!»

Вторую девушку зовут Таня. Колян, тебе нравится Таня?

Третья — Наташа. Тоже красивая. Саша, хочешь Наташу?

Фу, какой я грубый! Как я мог так подумать!

Оказывается, совсем рядом с нами, за стенкой, находится линия про производству вишневого сока. А мы и не знали! Девушки ведут нас туда на дегустацию. Вкусно, но много не выпить. На зубах сразу оскомина. В вишневый сок, чтоб его можно было пить, добавляют сахар. Но этот процесс уже автоматизирован, и сладкий сок недоступен нам, студентам. И мы возвращаемся назад к своему, к привычному, к яблочному. Его можно пить без меры. Сколько влезет. До отвала. До икоты.

Снова садимся на ящики возле пресса. Точим лясы.

Мы пытаемся понравиться девушкам.

Мы «подбиваем клинья».

Мы «клеим девушек».

Мы «закидываем удочки».

Мы «кадрим чувих».

Мы «фалуем телок».

Наше оружие — ласковый взгляд.

Наше оружие — легкие заигрывания.

Наше оружие — наша молодость.

Все это почти неосознанно. Почти на одних инстинктах.

Чего мы хотим?

Этого ужасного глагола «трахаться» тогда еще не было.

А что было?

Было не лучше.

«Натянуть».

«Кинуть палку».

«Поиметь».

«Хариться».

«Отодрать».

И несколько матерных глаголов.

Какой убогий наш язык!

Пушкин! Ау!

Девушкам, конечно, никто так не говорит.

А что говорят девушкам? «Давай сделаем это».

Что — «это»? А вот это самое. С большой буквы.

Но до «этого» еще, как до Киева раком.

Раком — в смысле — на четвереньках.

Грубо, но как верно.

Мы заигрываем с девушками.

Мы хотим любви. Мы надеемся.

А вдруг?

Мастерица, обнаружив нашу сходку, поднимает хай.

Девушки встают и, не торопясь, с достоинством, уходят.

Мастерица, гнида, испоганила нам весь кайф. Мымра!

Мастерица продолжает бушевать. Обычно мы быстро реагируем на ее вопли, но сегодня мы молчим и угрюмо смотрим на нее. И она, видимо, понимает, что задела нас за живое. Она быстро снижает децибелы и начинает говорить нормально. С девчатами мы должны зубоскалить после работы — вот ее основная мысль. Мы по-прежнему сидим неподвижно. Тут она соображает, что мы элементарно сорвем ей смену. Если захотим. Хитрозадая донская казачка меняет тон. Она начинает вспоминать время, когда сама была молоденькой. Мы слушаем. Мы как бы не верим в то, что это тело когда-то весило не сто килограммов, а лишь пятьдесят, и что талия была пятьдесят сантиметров, а не сто, как сейчас. Но мастерица уже окунулась в свое девичество. Ее понесло. И нам легче. Ну, вот, оказывается, что и на работе можно погутарить с девушками. Такова теперь ее идея. Это другое дело. Она почти извинилась перед нами.

«Пусть девчата приходят, дело молодое», — завершила она свой монолог.

Мы молча, не спеша, встаем и идем загружать трактор.

Когда работа заканчивается, начинается наше свободное время.

Его так много, его так мало.

Дорого вовремя время, Времени много и мало, Долгое время — не время, Если оно миновало.

Вечерами — танцы.

Магнитофон работает три часа кряду, а толпа танцующих не редеет. Нет, кое-кто, конечно, исчезает, но на смену им приходят новые пары. Танцы в основном медленные, томные. Касания коленей, тугих кончиков груди, живота, все это будоражит кровь. Ладони воровато скользят по девичьей спине, под пальцами застежка лифчика, мужское начало встает, упирается в живот партнерши. Но в темноте можно и не отодвигаться, пусть ощущает, что я неравнодушен к ней. Девушка тоже не отодвигается, она, похоже, даже еще сильнее прижимается ко мне. Отлично!

Но чуть позже, когда я начинаю шептать ей в ушко, что мы, по примеру старших товарищей четверокурсников, должны пройтись-прогуляться к берегу Дона, в этот момент она выскальзывает из моих объятий и возвращается в круг своих подружек. Похоже, я неуклюже, как носорог, разрушил хрупкий домик девичьего доверия. Очередная наука. Когда я этому научусь?

Вечерами — телевизор.

Какие-то конкурсы и фестивали. «Дорогой длинною и ночкой лунною…» Все балдеют от этого Сопота. Болгарские и польские певцы — наши кумиры.

„А сейчас юная певица Алла Пугачева исполнит песню «Дрозды»“! Кто такая? Отчего такая худенькая? Ну, «Дрозды», так «Дрозды». Давай, Алла, послушаем.

Мы еще не знаем, что Алла больше никогда не будет петь этих «Дроздов».

Итак, вечерами — телевизор.

Это для тех, кто не хочет танцевать. В помещении душно, и телик вытащили во двор общаги, где мы все живем. Перед теликом расставили скамейки, на них мы и сидим. Но не просто сидим. Мы все завернулись в байковые одеяла.

Ох, какое это хорошее дело — байковое одеяло.

Его как раз хватает для того, чтобы укутаться в него вдвоем.

Нам холодно. Якобы.

Я сижу в одеяле один и смотрю на дверь девчачьей общаги. Я жду, когда выйдет Тоня. А ее все нет и нет. Наконец, когда я уже совсем отчаялся ждать, она выходит. Я распахиваю одеяло, показывая ей, как тут у меня хорошо. Мне кажется, что в этот момент я похож на скворца, приглашающего свою избранницу в облюбованное им дупло или скворечник. А разве нет? Но, увы, Тоня лишь мельком смотрит на меня и идет не ко мне, а к своим подружкам. Грусть и досада охватывает меня. Наверное, я ей не нравлюсь.

Тогда что означают наши вчерашние танцы?

Наверное — ничего. Потанцевали и все.

Вечерами — драки с местными.

Но не сильные. Так, чисто петушиные бои. Но однажды я просыпаюсь после третьей смены и вижу, что мимо окон движется длинный-длинный стальной арматурный прут. Двадцатимиллиметровый. Угрюмо и сосредоточенно его несут на плечах семеро наших студентов. Словно витязи из русских былин. Оказывается, чтоб биться с местными. Но местные, слава богу, не пришли. Шестиметровый прут так и пролежал во дворе до самого нашего отъезда. Может, он и сейчас там, в траве, если его не спер кто-нибудь.

Дон совсем недалеко.

В любой момент можно пойти и окупнуться. Даже среди ночи. И в один из вечеров происходит чудо. Почти до двенадцати мы пялимся в телевизор. Тоня сидит рядом. Я жалею, что не взял свое одеяло. С другой стороны, слева от меня, сидит Сашка. И вдруг меня словно кто-то толкнул. И я негромко сказал:

— Может, пойдем, искупаемся?

Я думал, она усмехнется и откажется.

— Пойдем, — ответила она запросто.

Хорошо, что было темно. Иначе бы все увидели, как у меня отвисла челюсть. Сашка услышал наш разговор и обрадовался: «И я пойду с вами, а то душно».

— Я схожу за купальником, — Тоня встала и потянулась, как кошка.

Мне хотелось сказать Сашке, чтобы он позвал Наташу, но я промолчал.

И вот Тоня подходит к нам, и мы выходим на дорожку, идущую к Дону. Только теперь я замечаю, что с востока, всходит огромная луна. Она светит нам в спину, и длинные, чудные тени движутся перед нами.

Мы идем по серебристой дороге, заросли низких ив, и вот впереди мелькает водная поверхность. Песчаный берег. Вокруг ни души. По крайней мере, нам так кажется. Мне хочется взять Тоню за руку. Но Сашка не отходит от нас ни на шаг. Неловко как-то. Все же надо было позвать с собой и Наташу. Для пары.

Мы тихо переговариваемся. Подходим к кромке берега.

Оцениваем рукой температуру воды. Теплая, как и днем.

Про такую говорят — как парное молоко.

Я чувствую, что Тоня держится несколько настороженно. Вероятно, она сама не ожидала от себя такой прыти. Еще бы, согласиться пойти купаться с двумя почти незнакомыми парнями. И когда! Ночью! Половина первого!

Девушка отходит в сторонку, мы догадываемся, что она снимает платье. Потом я вижу, что она борется со своими длинными волосами, похоже, прячет их под купальную шапочку. Сколько мороки с этой красотой!

Мы сбрасываем свои одежды и заходим в воду. Тоня еще на берегу.

— Давай мне руку, иди сюда, — говорю я ей.

— Нет, я сама, — отвечает она тихо.

Ну, сама, так сама.

Тоня заходит в воду и плавает рядом с нами.

— Ну, что, поплывем до середины? — говорю я ей.

— Нет, я не очень хорошо плаваю, — отвечает она.

— Так я тебя спасу!

— Нет, не надо, — смеется она.

Сказать честно, мне тоже не очень хочется плыть до середины реки, но раз уж ляпнул, придется держать фасон. Хорошо Сашке, он все время молчит. А плавает он, пожалуй, чуть лучше топора. Какой с него спрос, он вырос в кубанской станице, и научиться плавать он просто не мог.

В бочке ведь не научишься.

Я плыву на середину, доплываю быстро и поворачиваюсь лицом к берегу.

Бог ты мой!

Красота-то какая…

Огромная ярко-желтая луна лениво поднимается с востока, а в воде золотится совершенно волшебная лунная дорожка. Она уходит от меня до самого берега. Она переливается, словно живая. У меня нет слов!

Невообразимая картина!

А там, вдали, у берега, я вижу в воде две головы — это Тоня и Сашка.

Я решительно ударяю ногами и плыву к ним. И вот я рядом с Тоней.

— Тоня, поплыли, поплыли к середине реки, — уговариваю я девушку.

— Да нет же, я плохо плаваю! — возражает она.

— Ты держись за меня, поплыли, может, ты такого никогда не увидишь!

— А Саша?

— Сашка побудет здесь, поплыли, Тоня! Ты не пожалеешь!

И, о чудо, она поддается на мои уговоры и мы плывем рядом.

Плывем медленно, потому что быстро плавать она не умеет.

— Держись за меня! — предлагаю я.

— Нет, я пока могу и сама.

Ну, сама так сама.

Мы плывем и плывем. Уже можно ощутить течение. Я переворачиваюсь на спину. Нет, вид еще не тот. Нужно еще плыть. С тревогой смотрю на Тоню. Нет, вроде, хорошо держится. Я плыву на спине. И вот она, эта чудная картина. Вот она.

— Все, приплыли! Смотри! — говорю я Тоне.

Она поворачивается. Громко ахает от восторга.

Я ликую, словно сам сотворил эту красоту.

— Ну, как? Нравится? — спрашиваю я.

— Фантастика! — говорит Тоня.

— Видишь, а ты не хотела.

— Я была не права.

— Давай знаешь что?

— Что?

— Давай запомним это.

— Что?

— Ну, то, что мы с тобой плавали в лунной дорожке…

— Хорошо. Согласна. Давай, запомним, — она, похоже, улыбается.

Не могу понять, воспринимает ли она мои слова всерьез или иронизирует.

Мы держимся на одном месте еще пару минут.

Замечаю, что нас все же относит течением.

— Поплыли обратно?

— Да, конечно.

— Плыви прямо по лунной дорожке.

— А можно?

Я громко смеюсь. Настолько искренним и наивным кажется мне ее вопрос.

Так можно и захлебнуться. От хохота.

Тоня тоже начинает смеяться. Умора!

Мы медленно плывем обратно.

Прямо по лунной тропинке.

Когда-то, еще в школе, я хихикал, прочитав, как поэт Бальмонт, прямо в пальто и шляпе, бросился в пруд, чтобы быть рядом с лунной дорожкой.

А вот теперь я его понимаю.

— Не устала? — заботливо спрашиваю я Тоню.

— Нет еще, — пыхтит она.

— Видишь, а ты боялась. Но ты не жди, когда почувствуешь усталость.

— Что ты сказал? — переспрашивает она, шумно хватая воздух.

— Не жди, когда почувствуешь усталость, — повторяю я.

— Вроде еще плыву.

— Подержись за мое плечо, отдохнешь, — я подплываю поближе.

— Давай.

Она кладет руку на мое плечо. Потом вторую на другое плечо.

Ого, я сразу чувствую это. Начинаю сильнее работать ногами.

Наши тела под водой соприкасаются. Меня это очень волнует.

И вот берег рядом. Пробую коснуться ногами дна — не получается. Рано. Плывем еще немного. Все, здесь по шею. Еще пара движений, и мы уперлись ногами в дно. Нормально. Доплыли. Слава богу.

А где же Сашка? Ах, вот он.

Сидит на корточках на берегу.

Набросил на себя полотенце.

Рассказать ему, что мы видели?

Какой смысл? Еще смеяться начнет.

Мы выходим из воды. Чувствуется, что это все же ночь, а не день. Хочется тепла. Лучистого, солнечного. Луна совсем не греет. Тоня достает из сумки большое полотенце и вытирается им. А я? Оказывается, я не взял с собой ничего. Придется и здесь держать фасон. Но Тоня замечает мою проблему и дает мне край своего полотенца. Мы снова касаемся друг друга. У нее упругое, прохладное тело. Ее кожа, как шелк. Все это очень волнительно.

Тоня покачнулась, я успел обнять ее за талию, иначе она бы упала. Теперь мы стоим, слегка прижавшись друг к дружке. Мне это нравится.

Но Тоня отодвигается от меня. Однако я все еще держу ее за талию.

Она несильно, но настойчиво пытается убрать мою ладонь. Ну почему?

— Холодно! Давай погреемся, — тюремно-доверительно шепчу я.

— Не надо, пусти, — но я вижу, что она смеется.

— Замерзну, будешь отвечать.

— Надень рубашку — не замерзнешь.

— А остальное?

— Что — «остальное»?

— Остальное — замерзнет. А там важнейшие органы.

— Так и уж — важнейшие.

— Конечно, важнейшие. Ты должна знать.

— Нет, я не знаю.

Мы смеемся.

— Ну что? Оделись?

Только теперь я вспоминаю, что с нами Сашка.

Мы идем обратно. Луна уже поднялась повыше и стала меньше размерами. Начинаем разговор с Сашкой о том, почему, когда луна низко, то она кажется больше. Прописные физические истины. Но мы рассуждаем со смаком, потому что Тоня нас внимательно слушает. Приятно казаться умными. Обсуждаем полет американцев на Луну. Здорово это у них получилось.

Потом я пытаюсь разговорить Тоню, узнать, где она живет, есть ли у нее братья и сестры. Да, есть, младший брат. Ходит в седьмой класс. Словом, все как обычно. Мы знакомимся поближе, мы узнаем друг друга.

Мы так увлеклись разговором, что появление перед нами здания нашей общаги оказалось для нас полной неожиданностью. Свет уже был погашен. Народ спал. Мы проводили Тоню до самой двери. Мне очень хотелось, чтоб Сашка пошел к себе, но он плелся рядом, как привязанный. Мы постояли на порожке. Неподалеку, у самого заборчика, самозабвенно целовалась какая-то парочка.

Мне тоже захотелось поцеловать Тоню.

Хотя бы в благодарность за то, что она решилась пойти с нами. За то, что не побоялась плыть со мной до самой середины реки. Ведь мы вместе видели такую редкую красоту. Это наша маленькая тайна.

Но как я мог целовать ее, когда рядом стоял Сашка?

Засыпая, я все думал о Тоне. Да, она мне определенно нравится.

А под утро она мне приснилась. Такие сны обычно никому не рассказывают. Потому что это — про близкие отношения. Мне хотелось, чтобы мой сон сбылся.

Я увидел ее только во время обеденного перерыва. Мы с Сашкой стояли впереди и позвали к себе Тоню и Наташу. Девушки подошли к нам. При этом они виновато оглянулись на своих подружек. Но, увы, всех их мы взять к себе не могли.

Речь идет об очереди к раздаче, если кто не понял.

Впервые мы обедали, сидя за одним столом. Меня словно что-то распирало и я острил напропалую. Мне хотелось красиво молчать, но не получалось. Красиво молчал Сашка. Я попытался помолчать, но при этом за столом повисла тягостная, напряженная тишина. Нет, уж лучше я буду говорить.

Слово — серебро, молчание — золото.

Придется обойтись серебром.

День пролетел совсем незаметно. Тоня с подружками после обеда дважды заглядывали к нам. Мы угощали их соком. Ожидание вечера приобрело новый, особый смысл. Потому что мы пригласили девчонок погулять после танцев.

Луна. Огромная. Видно, как днем. Стожок сена. Неподалеку еще один. Здесь с утра до обеда торжествовал крестьянин, думая о грядущей зиме и о своей скотинке. Второй покос. Ночью мы арендуем место под стожком. От коровенки или козы не убудет, если мы слегка разворошим сено.

Не сидеть же нам на стерне! Особенно нашим девушкам.

Два стожка. Не сидеть же нам под одним стожком.

Три стожка. Нас-то ведь шестеро.

Сказать честно — мы слегка выпили. Повод — за знакомство. Хотя с Тоней мы, конечно, уже знакомы. Был Дон, были танцы. Но нельзя быть «против», если все «за». Да и винцо классное. Болгарское — «Варна». Десертный вариант словно специально предназначен для контакта с девушками. Плюс два десятка яблок, которым мы не дали погибнуть под нашим безжалостным прессом.

Итак, яблоки и «Варна». Ноль семь на шестерых. Это почти ничего, но в коленках чувствуется. И внутри тепло. Хорошо.

Выпив, мы расходимся по полю.

Каждой паре по стожку сена.

Кладу на сено свой пиджак, девушка осторожно садится на него.

Прямо над стожком, который облюбовали мы с Тоней, проходит высоковольтная линия. И мы слышим тихий, заунывный звук ветра в проводах. В нем столько печали! Какая-то нескончаемая песня. Но мне она нравится. В ней есть что-то философское, вечное. Говорю от этом Тоне. Радуюсь, что она согласна со мной.

Сашка с Наташей расположились неподалеку. Но сели так, что мы их не видим. Колян с Таней ушли далеко. Мы лишь угадываем контуры их стожка. Но мы вместе.

Я обнимаю Тоню за плечи. Она поворачивает ко мне свое лицо.

«Я влюблен в нее», — думаю я.

— Тоня, ты мне нравишься, — тихо шепчу я и легонько тяну ее к себе.

— Не может быть, — смеется она.

— Может, — ее губы совсем близко.

«Сейчас я ее поцелую», — думаю я.

Первое касание моих губ к ее губам. Осторожное, словно мы вновь знакомимся. И ликование в моей душе. Потому что она не отворачивается, не старается избежать поцелуя. Может, она даже ждет этого. И я целую ее снова, только теперь я делаю это смелее и увереннее. От Тони слегка пахнет «Варной». Видимо, от меня — тоже. Так мы пьяненькие или не пьяненькие? Не знаю…

— А разве у тебя в институте нет девушки? — спрашивает Тоня.

— Нет. Откуда ей быть?

Боже, какой я дуб! Что значит «откуда?

От верблюда. Идиот. Болван. Козел.

Ведь не на необитаемом острове я живу.

И девушка у меня вполне могла бы быть.

Но нету — и это правда.

Но Тоня словно не замечает нелепости в моих словах.

Мы снова целуемся. У нее такие нежные губы. Я целую Тоню так, чтобы ее губы не были сжаты. Мне хочется ее так целовать. Моя правая рука как-то сама собой ложится на грудь девушки. Сквозь лифчик я ощущаю волшебную упругость ее груди. Но Тоня берет мою руку и отводит в сторону, лишая меня моих завоеваний. Мне хочется сказать ей, чтобы она так не делала, что я без ума от нее, что мне безумно хочется ласкать, гладить ее тело.

Что я не сделаю ей ничего плохого.

Что я не сделаю ей ничего такого, чего она сама не хочет.

Разве она не хочет, чтобы я гладил, трогал ее грудочки?

Но я молчу. Еще и потому, что мы продолжаем целоваться.

При этом она все также держит мою руку. Не доверяет!

Народный контроль!

Наконец, мы прерываем поцелуй и смотрим друг другу в глаза.

Мне кажется, что ее глаза как-то по-особенному блестят.

— Зачем ты так держишь мою руку? — спрашиваю я.

— Чтоб не шалила, — Тоня улыбается.

— Она у меня очень смирная.

— … когда спит лицом к стенке.

— Она робкая.

— В этом нет никаких сомнений.

— Она тихая.

— Только за ней нужен глаз да глаз.

— Нельзя быть такой строгой.

— Нельзя быть таким нахальным.

— Я не нахальный.

— Знаем.

— Что ты знаешь?

— Что ты не нахальный.

И мы снова целуемся.

Я чувствую, что Тоня больше не держит мою руку. Значит, можно? Снова касаюсь ее груди. И вдруг понимаю, что Тоня обняла меня за шею. Бог ты мой! Как здорово! Я совершенно чумею от этой ее ласки и начинаю бережно заваливать девушку на спину. Тоня слегка противится мне, но я напираю, и она ложится. Я прижимаюсь к ней.

Я кладу ладонь под ее голову.

Мы целуемся, целуемся, целуемся.

Я хочу сказать Тоне, что влюблен в нее.

Я прерываю поцелуй, чтоб посмотреть вокруг. Вдруг наши собратья по разуму захотят подойти к нам. Но нет, вокруг совсем никого. Значит, Колян и Сашка воюют на своих любовных фронтах. Вперед!

Поворачиваю голову к моей девушке.

Могу ли я ее так называть? Моя девушка.

Тоня смотрит на луну и капризно спрашивает:

— Ну почему американцы высадились на Луне первыми?

Актуальный вопрос!

Сказать по правде — меня это тоже сильно огорчает.

Но еще больше меня огорчает то, что Тоня удерживает мою ладонь и не дает моим пальцам осторожно проникнуть под поясок ее тонких спортивных брючек. Может, тему Луны нужно углубить и расширить?

И мы снова целуемся. До беспамятства.

Неожиданно я слышу женский визг. Поднимаю голову. Вижу, что к нам быстро приближается девичья фигурка. Похоже, это Таня. Да, это она.

— Татьяна метелит, — говорю я.

Тоня садится, поправляет футболку. Я все еще держу ее за руку.

Таня подходит к нам. Все ясно, Колян перестарался.

— У вас все такие? — сердито спрашивает девушка.

— Не все, — отвечаю я.

— Я одна боюсь идти, — говорит Таня, глядя на Тоню.

— Так Колян… — я пытаюсь вставить ценную мысль.

Тем более, что вижу идущего к нам Коляна.

— Я не хочу с ним идти, — голос Татьяны дрожит. Она едва не плачет.

Ну, Колян, ну, слон. Нельзя же так.

Гулянка закончена.

А что делать с Сашкой и Наташей? Оставить их здесь?

Вроде нехорошо. Сходить к ним? А вдруг они того…

Крикнуть им? А вдруг они того… и еще испугаются?

Говорят, что без врача тогда не обойтись.

Только вчера эту тему обсуждали четверокурсники.

Мы делали вид, что не слушаем, а сами держали ухо востро.

Но Тоня и Таня не думают об этих проблемах. Они громко зовут Наташу.

Никакой реакции. Девушки зовут еще раз. Напрасно.

Словно их и нет. Точно, придется вызывать врача.

А вот и Колян подошел. Стоит поодаль. Как провинившийся.

Ну вот! Слава богу! Из-за стожка показываются Сашка с Наташей.

Вшестером мы идем обратно. Я держу Тоню за руку.

В ее другую руку вцепилась Татьяна. Обеими руками.

Немного позади нас топают Сашка с Наташей.

Наташа держит Сашку под ручку. По-взрослому.

И совсем сзади плетется Колян. Один. Как наказанный.

Таня дала ему отлуп, и больше он с нами не ходил.

Начиная с этого дня мы с Тоней почти каждый вечер идем к нашему стожку и подолгу сидим под ним. Я осторожно обнимаю девушку, она смотрит на меня доверчиво и радостно. Наши лица сближаются, и мы целуемся. Я ласкаю ее плечи, мои ладони касаются нежных холмиков ее груди, и я едва не подскакиваю, сообразив, что на ней нет лифчика.

Как что-то святое я глажу сквозь футболку ее соски и поражаюсь тому, что они почти мгновенно твердеют под моими пальцами. Я хочу большего, но боюсь, боюсь, что она рассердится. Мы продолжаем наш бесконечный, жаркий поцелуй.

Устав целоваться, мы начинаем разговаривать. Мы шепчемся.

— Мне кажется, что я полюбил тебя.

— Кому кажется, тот крестится.

— Не смейся. Правда.

— Если правда, тогда почему это только «кажется»?

— Не знаю. Просто слово такое вырвалось.

— Просто и муха не кусает, а все с умыслом.

— Перестань смеяться. Лучше скажи мне…

— Что?

— У тебя там есть парень?

— Где — «там»?

— Не притворяйся. Ты понимаешь, что я спрашиваю. «Там» — это там.

— Допустим, что нет, что тогда?

— Тогда мы этого не допустим.

— В смысле?

— У тебя будет парень.

— Кто?

— Я.

Тоня смеется. Мы снова целуемся.

Сегодня вместо спортивных брючек она надела короткую юбочку.

Вид ее обнаженных коленей, бедер, жутко волнует меня.

Мы целуемся. Осторожно кладу ладонь на ее ногу.

Тоня вздрагивает и убирает мою лапу. В сторону.

Ну почему?

Мы целуемся. Я делаю вторую попытку завоевать ее колено.

— Не надо! — девушка убирает мою ладонь.

— Почему?

— Потому! Не надо, — похоже, она сердится.

Не надо, так не надо.

Я же не буду вести себя, как Колян.

Мне хочется лечь так, чтобы положить голову на ее ноги.

Или чтоб она легла, положив свою голову на мои колени.

Мне многого хочется.

Но получаю я минимум. Очевидно, потому что робок.

Но мне все равно хорошо.

Я расспрашиваю Тоню. Обо всем. Какие животные ей больше всего нравятся?

У них дома есть собака? А кошка? Тоня отвечает мне.

А я снова спрашиваю. Какие песни она любит? Какие фильмы?

Какой поэт ей нравится больше других? Любит ли она гулять по лесу?

Легко ли она переносит одиночество? Какая еда ей нравится? Что она любит?

Какие предметы в школе она любила больше всего? Кто ее подружки, друзья?

Она любит детей? А какая у нее семья? Отец очень строгий? А мама? А брат?

Тоня терпеливо рассказывает мне о себе.

Потом я умолкаю.

— Допрос закончен? — смеется Тоня.

— Причем тут допрос? Мне просто интересна твоя жизнь, — отвечаю я.

— А вот теперь буду спрашивать я! — восклицает Тоня.

— Спрашивай! — наивно соглашаюсь я.

— Кто была твоя первая любовь? — спрашивает Тоня.

Ничего себе! Это же вопрос из другой весовой категории!

Но, вздохнув, я рассказываю. Тоня внимательно слушает.

Вокруг так тихо, что кажется, что мы остались совсем одни на земле.

Мы возвращаемся в общагу в полвторого.

Как хорошо быть молодым.

В полной мере я пойму это потом.

Через много лет.