За его спиной

Пролог

Окно выходило в густой сад, настолько плотно засаженный деревьями, что в комнате было постоянно темно. Полное ощущение, что находишься в джунглях. Или темнице. Вот второй вариант мне, пожалуй, идеально подходил.

Сколько раз просила папу переселить меня на третий этаж, в мансарду! Там светло, и солнышко утром так красиво на паркете отсвечивает…

Но папа отказывался, говоря, что мне там будет страшно, и вообще, зачем девушке столько пространства пустого…

А я дулась.

Но теперь, оценивая расстояние от окна до земли, я мысленно благодарила папу за узость и косность взглядов.

Как бы я с третьего прыгала, интересно?

А вот со второго — очень даже вариант. Рабочий, как сказала бы Аделька.

Я еще раз измерила взглядом расстояние от подоконника до ствола старой яблони, что так ласково всегда стучалась в мои окна в ветреную погоду, выдохнула и прыгнула, почему-то зажмурившись перед этим.

Каким образом умудрилась не пролететь мимо ствола, уцепиться за ветки, потом буду долго гадать. Но смогла. Уцепилась. Удержалась.

Яблоня словно вздохнула, обняв меня ветвями, покачнулась и выпрямилась.

Я судорожно обхватила руками и ногами неровный ствол, повисла, боясь дышать и смотреть вниз. Высоко, все же… Ну вот почему я не росла пацанкой, не лазила, когда была совсем мелкая, по деревьям? Как бы это сейчас помогло…

Удостоверившись, что яблоня не собиралась падать под моим весом, я неловко поставила ногу на ветку, ища опоры. И опять замерла, потому что в окнах моей комнаты зажегся свет.

Папа!

Черт!

Сейчас он меня увидит!!!

Я обхватила плотнее ствол родной яблони, молясь про себя Всевышнему, чтоб спас, укрыл от отцовского взгляда! Дя, я знала, что это неправильно, и что дочь должна во всем подчиняться отцовской воле, и что он лучше знает, а я — глупая и бестолковая… Но пожалуйста. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!!!

Я не хочу этого! Я не хочу замуж! Только не за Марата! Пожалуйста…

Наверно, мои молитвы все же были искренними, и око Всевышнего обратилось на меня, потому что отец зашел в комнату, осмотрел ее, что-то прокричал вглубь дома и вышел. Наверно, решил, что я в туалет побежала от нервов…

Все невесты нервничают перед сватовством. Это же нормально?

Я прикинула, сколько они будут ждать меня из туалета, а затем, поняв, что меня нет в доме, сколько будут думать, каким образом искать, чтоб лишний раз не поднимать шум и не позориться на всю деревню.

Может, не сразу дойдут до мысли, что я вообще решилась сбежать…

Я же всегда такая послушная была, такая хорошая… Тихая и спокойная. Покорная.

Кто мог подумать, что я решусь на такое?

Что сбегу прямо в день, когда Марат должен был приехать свататься?

Что так опозорю семью, отца?

Да я и сама от себя бы не смогла этого ожидать…

В доме было тихо, наверно, отец пошел вниз, смотреть меня на кухне…

Я достала телефон и сверилась с приложением вызова такси. Отлично, машина как раз остановилась у соседнего дома.

Теперь надо туда добраться, пока соседи не начали проявлять интерес.

Деревня, все на виду же. Любая посторонняя машина, чужой человек, все заметно…Мне надо успеть.

Пусть Всевышний поможет, раз уж начал.

Деньги на карту мне кинула заранее Аделька, чтоб можно было доехать до нее, в Кольск. Она меня должна ждать…

Собравшись с духом, начала спускаться по яблоне вниз. Ничего страшного, Ляля, в школе же ты лазила по шведской стенке? Вот-вот…

Яблоня, словно сочувствуя моему страху, сама услужливо подставляла ветки, и на земле я оказалась быстро. Выдохнула и рванула к невысокому заборчику. Перелезть через него и пробежать под тенью придорожных кустов до машины такси, и в самом деле, покорно ожидающей меня у соседнего пустующего дома, было совершенно несложным.

Но выдохнула я, только когда последний поворот на деревню оказался позади.

Достала телефон, который мне дала Аделька, проверила, сколько ехать. Около получаса… Отлично. Успею прийти в себя.

Вытащила из кармана джинсов свой привычный телефон и без сожаления выкинула его в окно, стараясь отшвырнуть подальше от обочины. Водитель только глянул в зеркало заднего вида, но никак не прокомментировал мой поступок.

А я, сделав самое важное дело и таким образом сбив со следа возможных преследователей, принялась набирать Аделькин номер.

Мы договорились, что она будет ждать меня у подъезда, уже с вещами, необходимыми для нас двоих.

Убегала я только с небольшой поясной сумкой, в которую запихала все свое наследство, вернее, мамино наследство, украшения, немного денег, карточку, пинкод от которой она сказала мне перед смертью. Этого должно было хватить на дорогу и на первое время жизни в Москве. Аделька обещала собрать вещи на нас обоих и деньги, хотя у нее не было слишком большого их количества. Зато были знакомые в столице, готовые нас приютить на пару месяцев, пока не обустроимся окончательно.

Грандиозные планы, которые вынашивались давно уже. Задолго до того жуткого дня, когда мой отец в ультмативной форме заявил, что я выйду замуж за Марата Галиева.

Закрыв глаза, представила, что сейчас может твориться в доме… Насколько зол отец… Ох… Пути назад нет, однозначно. И это хорошо. Не хочу, как мама. Не хочу за нелюбимого!

Двадцать первый век на дворе, а у нас какие-то средневековые порядки до сих пор…

Аделька, вон, в шоке была, когда я ей рассказала.

Но, надо отдать должное, она куда умнее и осмотрительней меня, уговорила не пороть горячку, не устраивать сразу скандал, наотрез отказываясь от жениха. А просто потихоньку потянуть время, чтоб у нас была возможность завершить подготовку…

— Если сейчас будешь скандалить, то добьешься только того, что тебя запрут в комнате, — убеждала она плачущую меня, — и тогда выбраться будет сложнее гораздо! Оно тебе надо? Потерпи, согласись для вида, а потом смотаемся! Сюрприз им будет, уродам!

Глава 1

Работка была непыльная. Спокойная, прямо скажем. Мети себе двор, подбирай бумажки, думай о вечном. О вечном, правда, не особо получалось, больше о жизни своей скотской, непонятно, когда скатившейся в самую задницу, но Бродяга эти мысли привычно изгонял из башки. Потому что, если о таком думать, то легко совсем уж до фигни какой-нибудь додуматься… Типа смысла жизни и прочей ерунды, на которую есть большие охотники в местах, откуда Бродяга не так давно прибыл. Много там таких… Задумчивых. И как-то счастья это еще ни одному не принесло.

А вот простой физический труд - очень даже. Труд он ведь что?

Правильно.

Труд облагораживает.

Это хозяин так говорил, и даже на плакатах-перетягах везде было написано. Там, откуда Бродяга пришел.

Так что почему бы и не облагородиться, если это возможно? Тем более, что еще и платят… Лафа же.

Бродяга мел двор, находя в этом какое-то мягкое, ленивое удовольствие, настроение было лирическое, с налетом ностальгии. Метла ровно ходила по асфальту, заботливо смоченная в воде, чтоб лишний раз пыль не поднимать, шуршащий звук, с которым она двигалась, убаюкивал. Впереди был спокойный, плавный вечер, с пивом, рыбкой и, вполне возможно, даже сексом, если Лариска в очередной раз полается со своим мужиком и спустится к нему, Бродяге, в дворницкую, утолять свою извечную женскую тоску по нормальному мужику.

Понятное дело, что Бродяга вообще по этой категории мимо, но для утешения очень даже… Да и ему хорошо, никаких ломаний, никаких уговоров, переливания из пустого в порожнее. Голый кайф.

Такси, такое классическое, яндексовское, которые с некоторых пор стали все чаще появляться в их небольшом городе, Бродяга заметил сразу. Встал, опираясь на ручку метлы, и принялся наблюдать. Двор у него был закрытый, люди тут жили в основном солидные, и каждый незнакомый человек на виду.

Пассажирку, выскочившую с заднего сиденья, он уже видел тут. Подружка мелкой Рахимовой, с пятого подъезда.

Бродяга нахмурился, внимательно изучая не по погоде одетую тонкую фигурку девчонки, смерившей его чуть испуганным взглядом и быстрым шагом устремившейся к пятому подъезду. Быстро набрав код, она исчезла из вида, но Бродяга не спешил приниматься за работу снова.

Дело в том, что Рахимовы сегодня спешно уехали из города, и он, Бродяга, был свидетелем их отбытия. Еще удивился, что девчонка их, быстроглазая Аделька, дуется и демонстративно ни с кем из родителей не разговаривает. Обычно она такого себе не позволяла…

Рахимовы загрузились в семеный туарег и стартовали на такой скорости, словно за ними их шайтаны гнались.

Старший Рахимов даже не подошел к Бродяге, не предупредил, чтоб тот посматривал за квартирой. А вот летом, когда они так же всей семьей на море ездили, помнится, глава семьи озаботился страховкой. Дал Бродяге бабла, чтоб тот присматривал за жильем.

Бродяга чуть подождал, пока подружка Адельки выйдет, не дождался, принялся дометать, сделав в голове пометку позже проверить подъезд. Не хватало еще, чтоб заночевала она на лестнице. Хотя, скорее всего, все проще: Рахимовы ей ключи оставили, вот и все. И потому-то к Бродяге не подошли, нашлось, кому присматривать за хатой.

Бродяга немного подумал, насколько это верная замена: слабая малолетка или здоровенный мужик, но хозяин - барин, тут ничего не попишешь.

Пока думал, домел двор, а затем снова увидел девчонку, понуро вышедшую из подъезда и направившуюся к арке. Интересно, оставили ключи или нет все же?

Девчонка, между тем, опять поймав его взгляд, остановилась и почему-то принялась смотреть на него.

Бродяга удивленно приподнял брови, обычно такие сладкие девочки его в упор не замечали, оно и понятно. У каждой такой сахарной малышки есть свой сахарок. А он, Бродяга, давно уж не сахарок… Да и не был никогда… И не будет уже.

Но девчонка смотрела, и Бродяга в полумраке вечера немного удивился тому, насколько странные у нее глаза, светло-коричневые, яркие. И заплаканные… Удивительно…

— Вы к Рахимовым? — решил он разбить это дурацкое молчание, девчонка кивнула и что-то тихо утверждающе мяукнула.

— Они сегодня днем уехали, — сказал Бродяга, уже уверившись, что нет у нее ключей и про отъезд она ничего не знала, и счел нужным добавить, — с вещами. Похоже, надолго.

— Но… — ну да, что догадки насчет ее незнания были стопроцентно вероятными, потому что светлые глаза девчонки стали еще больше, она как-то жалко и потерянно обхватила себя руками, облизнула губы и пробормотала, — но мы же…

Бродяга пожал плечами, показывая, что сделал все, что мог, и отвернулся.

У него впереди был вечер с пивом, рыбкой и возможным сексом, и проблемы какой-то мелкой девчонки его вообще не волновали…

Краем глаза он, правда, отслеживал, как она, неизвестно чему кивнув, словно “спасибо” ему сказала, как-то вся сжалась и пошла дальше, в арку, на выход.

Бродяга отогнал от себя мимолетное желание догнать ее беззащитную в полумраке, жалкую фигурку и хотя бы спросить, нужна ли помощь, развернулся обратно, к дворницкой.

Все у нее нормально. У таких кукол не бывает проблем. Наверно, с парнем поссорилась, прибежала к подружке жаловаться на жизнь, а та свалила…

Вот и все.

Сейчас она сядет в машину, приедет домой, возьмет мороженое или что они там сейчас берут, чтоб заедать горе, и включит телек. И все у нее будет зашибись. У нее и так все зашибись, просто она этого не понимает еще, красивая глупышка.

А у него, Бродяги, тоже все теперь зашибись, потому что нет решеток на окнах и есть возможность пить пиво и жрать рыбку… И он, в отличие от мелкой глупой девчонки, это понимает.

В арку неожиданно залетел свет далеких автомобильных фар, и Бродяга повернулся, встроенным за столько лет нахождения в опасности спинным радаром ощущая неправильность. Ту самую, что грозит перерасти во что-то не особо хорошее. В будущие проблемы.

Он прищурился на темную арку и машинально поймал выбежавшую прямо на него тонкую фигурку девчонки.

Глава 2

Позже я никак не могла себе объяснить своего поведения в тот вечер. Что вело меня?

Ведь всю сознательную жизнь я опасалась мужчин.

Здесь, в основном, издержки строгого воспитания, мой папа - мусульманин, чистокровный татарин, и женился на татарке, как это у нас принято, и после смерти мамы взял в дом молодую жену, Алю, тоже татарку, так что отношения с мальчиками строго контролировались всегда. Тем более, что жили мы в большом селе, где все про всех всегда знали. И любая лишняя улыбка запросто перерастала в скорую свадьбу.

Это невероятно странно выглядело, с точки зрения той же Адельки, тоже татарки, но ее родители жили в городе и давали ей куда больше свободы.

А я привыкла, что папа в семье главный, что нельзя ему слово сказать поперек.

Правда, как-то не предполагала, что это примет настолько пугающие объемы…

В любом случае, скажи мне кто еще пару часов назад, что я кинусь на шею к совершенно незнакомому и, чего уж там, откровенно пугающему взрослому мужику и примусь просить его о помощи… Я бы не поверила.

Но сейчас я не вспоминала предупреждений родителей о том, что мужчинам нужно только одно, и что доверять нельзя никому, и смотрела на этого огромного дворника, как на самого главного человека в своей жизни. Того, кто способен защитить.

Тем более, что он уже защищал, просто положив свои здоровенные руки на мою талию и придержав от падения.

А я бы непременно упала, потому что ноги подламывались от ужаса. Я не хотела даже представлять, что со мной сдетает Марат, если поймает. И что сделает папа.

Последнее тем более удивительно, учитывая, что папа меня никогда и пальцем не трогал, хватало просто сурово сдвинутых бровей. Но страх был таким всеобъемлющим, что я едва осознавала себя.

И стремилась лишь поскорее скрыться, спрятаться, предчувствуя беду.

Именно потому так умоляюще смотрела в глаза этого дворника, невероятно яркие в полумраке, светлые такие, и, как казалось, добрые. И цеплялась за его грубую спецовку, словно за единственный якорь, без которого мою лодку унесет прочь, в шторм и беду.

— Пожалуйста… — я пыталась говорить как можно более убедительно, видя, что дворник не делал никаких движений навстречу, кроме тех первых мгновений, когда придержал за талию, не давая упасть, — пожалуйста… Меня ищут… У меня есть деньги, понимаете? Я вам отдам… Пожалуйста…

Дворник стоял, смотрел на меня внимательно и спокойно, я видела, что у него чуть расширились зрачки, став черными на контрасте с светлой голубой радужкой, но, кроме этого, никаких признаков того, что он меня услышал и поможет, не было.

Тут позади нас послышался шелест шин, и внутренний двор осветили фары. Мы стояли немного в стороне, и пока что были незаметны, но до того, как меня найдут, оставалось совсем недолго.

Дворник чуть вздрогнул, моргнул, словно только что был под гипнозом, немного сильнее сжал мою талию, и я нелепо и не вовремя подумала, что у него, должно быть, пальцы соединились, настолько большие ладони…

А затем он, прищурившись, глянул поверх моей головы, на въезд в арку, и кивнул.

— Пойдем.

Отпустил меня и мотнул головой куда-то вглубь двора, к подъезду.

Я пошла. Не думая, что это может быть куда опасней Марата и его друзей, опасней гнева папы.

Почему-то я поверила этому большому человеку, не задавшему ни одного лишнего вопроса. Это странное чувство, я так и не смогла его для себя осознать, просто так бывает, когда подспудно понимаешь, что человек надежный. Что не обидит. Не обманет. Возможно, это и наивно, учитывая, насколько я неопытна и мало чего видела, но в тот момент мне казалось, что я поступаю единственно верно.

Подъезды в этом доме были оборудованы высокими крылечками, потому что весь первый этаж был отдан под магазины, парикмахерские и различные сервисы, а потому фактически первый жилой этаж был вторым. И место, куда вел меня дворник, находилось как раз сбоку от высокого крыльца подъезда. Небольшая железная дверь, которую он открыл своим ключом.

Распахнул и посторонился, пропуская меня вперед.

Помедлив, я все же зашла. Решиться мне очень помог визг шин за спиной.

Дворник зашел следом, но свет не стал включать, просто подсветил фонариком от сотового пространство.

Неожиданно большое.

Комната, с двумя топчанами, стол посередине, два стула перед ним, и две двери еще, ведущие непонятно, куда.

— Свет пока не будем включать, — тихо прогудел он мне в спину, заставив испуганно поежиться, — а то могут заметить… Так-то с улицы не видно, но мало ли… Проходи, сядь на стул.

Я послушно прошла и села, повернувшись к хозяину помещения. Он в этот момент погасил экран телефона, погружая нас в полный мрак.

И замер, не двигаясь с места и прислушиваясь к происходящему на улице.

И я прислушалась, но ничего, кроме собственного бешено стучащего сердца, не услышала.

Да это и не удивительно: помещение было примерно квадратов пятнадцать, и я сидела у противоположной к двери стороны. А вот дворник стоял прямо у входа.

Я старалась дышать потише, ощущая навалившуюся темноту почти физически. Она сгустилась вокруг, упала на плечи, и невозможно хотелось закрыть глаза, да и вообще оказаться у себя в комнате, забраться под одеяло и осознать, что все происходящее — страшный сон. И скоро я проснусь, и мама внизу будет ждать с завтраком, а папа улыбнется и потреплет по макушке…

Ощущение того, что все потеряно, что никогда больше в моей жизни не будет такого светлого утра, такого беззаботного, счастливого времени, да вообще больше не будет дома, где я могла бы чувствовать себя в безопасности, навалилось на плечи вместе с темнотой, и я даже не заметила, что по щекам начали катиться слезы.

А вот дворник каким-то образом заметил.

Он неожиданно оказался совсем рядом, огромная бесшумная тень в мраке, прошептал:

— Ты чего? Испугалась? Не бойся, они не сюда не зайдут…

Глава 3

Держать ее в руках было странно. Бродяга уже и забыл, когда вот так вот кого-то успокаивал, на коленях качал… Никогда, наверно…

Хотя, нет, в самом детстве, еще до детдома, было что-то такое, да… Может, сестренку маленькую совсем, когда она на дорожке возле дома упала и коленку разбила. Точно. Он тогда, сам мелкий еще, и шести лет не было, наверно, утешал ее, промывал ранку раствором марганцовки, как когда-то видел в детском саду, и потом качал на коленях…

Воспоминание заставило чуть-чуть напрячься, неосознанно сжать сильнее ладони, и девчонка это почувствовала. Вздрогнула пугливо, словно струна, вытянулась в его лапах. Надо же, какая чуткая…

Или услышала что-то?

У девочек слух острее…

Бродяга и сам прислушался, затем осторожно ссадил девчонку с колен на топчан, приложил указательный палец к мягким наощупь, мокрым губкам.

Тут же торопливо убрал руку, потому что немного торкнуло совсем не там, где нужно в такой ситуации, и встал с топчана.

Поискал наощупь тяжелое теплое одеяло, кинул в сторону гостьи.

— С головой, — коротко приказал он, надеясь, что она поймет верно.

И, судя по шороху за спиной, девчонка оказалась не из тупых.

Как выяснилось, предосторожности были очень кстати, потому что спустя минуту рядом с железной дверью дворницкой послышались мужские голоса, а затем в саму дверь забарабанили:

— Дворник! Открывай давай! Открывай!

Бродяга покачал головой, поражаясь наглости пришельцев, затем включил небольшую лампу на столе, подмигнул настороженно сверкавшей глазами из-под одеяла девчонке и пошел открывать.

Распахнул дверь, сразу вставая так, чтоб перегородить вход. И молча уставился на незванных гостей, прекрасно осознавая, насколько его тяжелый взгляд, вкупе с массивной медвежьей фигурой, производит интересное впечатление. Мощное, можно сказать.

Похоже, гостей проняло сразу, потому что с минуту царила ошеломленная тишина. Пришельцы, трое молодых парней, с борзыми рожами и повадками хозяев жизни, явно не ожидали увидеть здесь кого-то, подобного Бродяге, а потому слегка , мягко говоря, удивились.

Ну, а Бродяга воспользовался ситуацией, чтоб рассмотреть их попристальней. И убедиться, что первое впечатление — самое верное.

Парни выглядели обеспеченными мажорами, и, наверно, такими и были, правда, с поправкой на деревенский апломб.

Бродяга знал таких, видел много раз.

Дело в том, что вокруг не особенно крупного, хоть и областного города, испокон веков селились в деревнях и многочисленных отдельно стоящих хуторах люди. И, зачастую, эти люди были богаче многих городских жителей. Жили в каменных хоромах, с ухоженным садом и даже бассейном, имели по несколько машин на семью. У их детей чуть ли не с десяти лет были свои мопеды, потом мотоциклы, а, после восемнадцати, уже и полноценные тачки. Не из дешевых. На них золотая деревенская молодежь рассекала по городским ночным улицам, показывая всем, кто тут реально хозяева. Сами жители богатых хуторов, иногда занимающих площади, как целые деревни, занимались сельским хозяйством, фермерствовали, разводили пчел, поставляя по всей стране душистый мед, славящийся своим качеством, а, кроме этого, ходили упорные слухи о том, что на хуторах живут и те, кто городом управляет. Например, начальник ГАИ города жил неподалеку, в собственной усадьбе. Его сын гонял по ночным улицам на ауди последней модели, и его, естественно, никто не останавливал и штрафов не выписывал. За городом жили главный судья, еще владелец единственного в городе хлебного комбината и прочие серьезные люди. В богатых деревнях, жители которых делились по национальному признаку: русские и татары, были свои законы, свои правила. И всех все устраивало.

И Бродягу устраивало тоже. Ему-то чего? Живет себе, метет двор… И надо же, оказался на пути городских мажоров… Опять… Неисповедимы пути, да…

Между тем, незванные гости отошли от первого шока, переглянулись, и один из них, светловолосый, светлоглазый, с широким рыбьим лицом, спросил:

— Ты дворник же?

Бродяга, помедлив, кивнул, не отводя взгляда от белобрысого. Вот не понравился он ему сразу. Было что-то такое в парне… Странно отталкивающее.

— Тут девчонка минут пять назад бегала… Ты видел?

— Нет, — гулко проронил Бродяга и потянулся, чтоб закрыть дверь.

Но белобрысый придержал:

— А чего такой невежливый?

— Спал после работы, — прогудел Бродяга, спокойно продолжая прикрывать дверь, словно и не замечая потуг парня остановить.

— Да погоди ты! — белобрысый покраснел от напряжения, пытаясь затормозить процесс закрытия двери, и Бродяга, чуть подумав, великодушно позволил ему это сделать. Зачем лишний напряг? Вопросы еще задавать начнут дополнительные, девочку напугают сильнее Она и без того едва живая от ужаса… — А во дворе, кроме этой норы, есть еще места, где она могла спрятаться?

— Нет, — ответил Бродяга, — хотите, проверяйте.

И чуть надавил на дверь.

Парень попытался удержать, затем навалились его друзья, но никакого видимого эффекта это не дало. Дверь закрывалась, Бродяга спокойно смотрел перед собой, парни сопели от натуги.

— Да погоди, сказал! — просипел белобрысый, уже когда дверь практически закрылась, — если появится… Позвони.

Бродяга притормозил, показывая заинтересованность.

И его поняли верно.

В пальцах белобрысого появилась тысячная купюра.

— Мелкая, тебе ниже плеча, рыжая, зовут Ляля. Если появится, звякни по этому номеру.

И парень сунул в руку Бродяги деньги вместе с визиткой.

— Получишь еще столько же.

Бродяга, поддерживая образ, кивнул, а затем закрыл дверь, не обращая внимания на то, что кто-то из гостей, кажется, едва успел убрать пальцы.

Развернулся, внимательно читая визитку, поднял брови. Ничего себе… Сын главного пчеловода…

Сунул визитку и деньги в карман, постоял, прислушиваясь к происходящему за дверью, дождался, когда взревет мотор машины, и прошел в комнату.

Глава 4

Что я пережила, прячась под тяжелым, душным одеялом, не передать, конечно.

Сначала, услышав каким-то чудом голоса парней за дверью, испугалась до такой степени, что даже сказать ничего не была способна. Хорошо, что дворник не потребовал объяснений, спрятал меня и… И пошел открывать дверь!

Честно говоря, не знаю, на что надеялась… По всем логическим законам, да и жизненным, наверно, тоже, ему было бы проще меня отдать Марату и его друзьям. По их виду же сразу понятно, что будут проблемы.

А зачем обычному дворнику проблемы с детишками богатых людей?

Наверно, мне надо было собраться с силами и выйти вперед, ограждая беззащитного человека, только что пытавшегося утешить меня, пусть неловко, грубовато, но так вовремя, так правильно, от зла.

А Марат способен причинить зло. Уж кому, как не мне, это знать!

И сейчас было неправильным и даже подлым втягивать дворника в свои проблемы…

Но я не смогла себя пересилить, скукожившись под одеялом и прислушиваясь к происходящему.

Голос Марата заставил задрожать от страха и ненависти. Всевышний, если бы я могла убить его, я бы это сделала! Может, так и стоит поступить?

Он же говорил мне, что я не переживу первую брачную ночь… Вот и посмотрели бы, кто кого переживет… В конце концов, удар ножом в живот усмиряет любого, в том числе и самого буйного… А я, если подумать, уже дошла до той крайней степени отчаяния, когда даже убийство не кажется жутким. А просто спасением от неминуемого…

Марат, как обычно, разговаривал так, словно все вокруг были ему должны. Дворник отвечал односложно, равнодушно даже. И не пытался настаивать, уверять, что меня тут нет. Наверно, сразу увидел, кто перед ним, и испугался. И я его понимала…

В какой-то момент мне показалось, что дворник сейчас просто развернется и покажет Марату, где я прячусь. Как раз, когда Марат предложил деньги… У него есть деньги. И много. Он может многих купить, и уж тем более такого простого работягу…

И, опять же, если бы дворник так поступил, я бы не обиделась на него.

Но дворник как-то легко и быстро выпроводил Марата прочь, запер дверь, постоял немного, прислушиваясь, а затем вернулся в комнату и позвал меня.

— Вылезай, — сказал он, — говорить будем…

И я откинула одеяло. Говорить, так говорить. По большому счету, скрывать мне нечего, а он заслуживает того, чтоб знать, во что ввязался.

Я спустила ноги с топчана, поежилась под внимательным взглядом хозяина дворницкой, и он тут же сказал:

— Сначала чай попьем. А то замерзла, наверно… Голая совсем ходишь…

Я в недоумении осмотрела себя: джинсы, куртка, кроссовки… Где же голая?

— Садись, — он кивнул на стул у стола, а сам, щелкнув кнопкой чайника, принялся возиться с заваркой.

Я, пользуясь моментом, принялась оглядываться.

Раньше мне как-то не приходилось бывать в таких местах, и потому было интересно.

Комната, с окрашенными в серый цвет стенами, выглядела опрятной и жилой. Чувствовалось, что человек, обитающий тут, аккуратист.

Возле самого входа находилась стойка с инструментами, метлой, граблями, широкими такими, веерообразными, для сгребания листьев. Чуть дальше, уже в самой комнате, на полу лежал цветной короткошерстный ковер.

Я заметила, что дворник успел снять обувь у порога и теперь ходил в носках.

И, устыдившись того, что не только не стащила кроссы, а еще и на топчан, под одеяло, в них полезла, принялась снимать их, цепляя носком пятку.

В этот момент дворник повернулся, заметил мое копошение и, сдвинув брови, сказал:

— А ну прекратила. И так пол холодный.

— Но у вас же тут… Чисто… — промямлила я, пугливо поджимая ноги.

— Не особо, — сурово возразил дворник, а затем поставил передо мной кружку с парящим напитком, придвинул вазочку с печеньем и конфетами, — ешь, пей.

— Спасибо, — прошептала я, обхватила кружку, с наслаждением грея о ее бока пальцы.

Пахло от чая очень вкусно, смородиной и еще чем-то, таким же душистым.

Я аккуратно пила чай вприкуску с конфеткой и ощущала, что именно этого мне и не хватало для успокоения.

Весь этот дурацкий вечер, в котором все в какой-то момент пошло наперекосяк, показался не особо и страшным. Ну бывает, неприятности… В конце концов, все образуется. И Аделька вернется, куда она денется, зараза… И получится у меня уехать отсюда, из проклятого города, сожравшего мою маму. Но меня не сожрет. Подавится.

— Кто эти парни? — неожиданно прервал мое блаженное спокойствие дворник.

— Мой… типа жених, — призналась я, со вздохом отставляя кружку и поднимая на мужчину взгляд, — спасибо вам огромное, что не отдали… Как вас зовут?

— Бродягой зови, — благосклонно кивнул он, — и чего же ты от жениха бегаешь? Вроде, видный парень…

— Видный… — сжала я губы, — только подонок и тварь.

— А узнала ты об этом недавно, конечно же, — усмехнулся он, — а до этого любовь была неземная?

— Нет, — тон, которым я перебила Бродягу ( что за прозвище такое?), даже мне показался жестким. Но как-то не понравился его голос, слегка иронический.

Таким взрослые, умудренные опытом люди с детьми неразумными разговаривают. И по головке гладят, бормоча: “Ну что ты, маленькая? Ну не переживай… Поругались, помиритесь, все бывает…”

Отец так делал. Он всегда считал, что лучше меня знает, что мне надо, но в последние полгода эта его уверенность обрела совершенно другие, крайне неприятные черты.

И сейчас мне в голосе Бродяги почудились прямо отцовские интонации, и это задело.

— Нет? — удивленно приподнял он густые брови, глаза насмешливо сверкнули, — а зачем же соглашалась замуж? И, кстати, тебе хоть восемнадцать есть?

— Есть, — мне почему-то резко расхотелось откровенничать, хотя буквально минуту назад я была готова рассказать Бродяге все до последней детали.

Он словно почувствовал перемену в моем настроении, кивнул на кружку:

Глава 5

Девчонка пила чай, аккуратно прихватывала печенье из вазочки, щурилась, не скрывая блаженства на лице, на густой смородиновый пар, идущий от кружки.

А Бродяга ловил себя на том, что смотрит на нее, пожалуй, слишком уж пристально, чтоб это считалось просто взглядом на собеседника.

И в голове чуть-чуть, краем, бились вялые мысли, что надо бы тормознуть, не пугать ее чересчур настырным вниманием… И без того натерпелась, похоже.

Реакция девчонки на шутливые замечания была слишком уж показательной, хотя в самом начале ее рассказа Бродяга был практически полностью уверен, что Ляля просто с жиру бесится, как и многие малолетки в интересном возрасте первой любви.

Парень не то слово сказал, написал или подумал, а у них уже конец света.

Но уже через пару мгновений пожалел о своем снисходительном тоне. Слишком уж девчонка взвинтилась.

Бродяга не особо умел обращаться с такими маленькими девушками, да никогда, если подумать, не умел. Даже в щенячьем возрасте предпочитал женщин постарше, реально не понимая, что можно делать с ровесницами. А с теми, кто постарше, наоборот, много чего можно было сделать…

И вот сейчас там, где более взрослая девушка пропустила бы усмешку мимо ушей или поддержала, пошутив в ответ, Ляля обиделась и закрылась.

И Бродяга, проклиная себя на толстокожесть, торопливо переключил ее опять на еду. Может, поест, оттает?

Ляля ела, пила чай, щеки ее румянились, приобретая тот нежный, мягкий оттенок, который свойственен только совсем юным, невинным созданиям, от темных ресниц ложились тени, тонкие пальчики тоже чуть розовели… И Бродяга за каким-то чертом залипал на это все, как ненормальный придурок.

Причем, без всяких там пошлых мыслей и прочего, тут вкусы у него были сформированы раз и навсегда, а именно с нелепым в этой ситуации восторгом, типа: “Надо же, какая! И бывают такие…”

Ляля пару раз вскидывала на него взгляд, опять поражая необычным, кошачьим каким-то цветом глаз, но затем, смущаясь, снова упиралась в чай, словно пыталась на дне кружки что-то отыскать, очень ей нужное.

Смешная, маленькая, рыжая…

Как такое чудо можно вообще обидеть? Это какой тварью надо быть?

— Мы с ним в школе учились, — неожиданно тихо заговорила Ляля, и Бродяга замер, боясь спугнуть, — в одном классе. Марат, он… — она помедлила, словно подбирая слова, — всегда странный был… Жестокий какой-то чересчур… Нет, я понимаю, мальчишки бывают такими, это, наверно, нормально…

Бродяга вспомнил детдом, нравы, там царившие, и кивнул, соглашаясь. Наверно, нормально… До какого-то предела.

— Но Марат… Он в пятом классе котенка принес в школу… И задушил его, прямо на глазах у всех. Про это еще писали в газете, не читали?

Бродяга помотал головой. Пятый класс, это ей лет двенадцать было? То есть, лет шесть назад. Он был сильно занят в это время. Очень сильно.

— Ну, неважно… После этого было разбирательство, его отец все в итоге замял, но, наверно, это стоило денег… Марат притих, но через год начал мальчика из нашего класса мучить… И никто не заступался! Все знали, что у Марата отец богатый и дружит с главным полицейским… Я не помню, как должность называется… Не важно. Короче говоря, мальчика этого он доставал, никто не вмешивался. Я один раз только заступилась, не смогла терпеть… И Марат сказал, что убьет и меня, и его, и никто ничего не докажет…

Ляля зябко поежилась, вспоминая это, и Бродяга неосознанно сжал кулаки под столом. Он с детдома таких тваренышей терпеть не мог, хотя его и не особо трогали из-за роста и умения бить без предупреждения. А уж потом, когда они с другом Казом прибились к Хазару, старшаку, самому авторитетному парню в детдоме, вообще стороной обходили…

— Мальчик этот потом ушел в другую школу, не выдержал травли… А еще через год Марат решил, что я должна с ним встречаться…

— Это тебе сколько было? — перебил Бродяга.

— Четырнадцать…

— А родители что?

— Я не говорила…

— Почему?

По мнению Бродяги, про своих родителей знавшего только то, что они где-то имелись, дети, которые жили с родителями, были форменными счастливчиками, защищенными от всех жизненных невзгод. И первое, что сделал бы сам Бродяга, если б его , маленького, обижали другие дети, пришел бы и рассказал маме и папе. Чтоб защитили. Наверно, об этом все мелкие детдомовские мечтали. И в окна смотрели с надеждой, что их родители просто заблудились и скоро найдутся. И завидовали тем, к кому, хоть и иногда, кто-то из родни приходил… А потом мелкие вырастали и прекращали верить в чудо.

И вот сейчас, глядя на нежную домашнюю Лялю, Бродяга недоумевал, что ей мешало просто стукануть на подонка отцу. Если бы его дочку в школе доставал какой-то урод, Бродяга без сомнений бы вырвал ему ноги и руки. И тут вообще никакого значения бы не имело, какой у этого урода папаша и какие связи.

— Потому что… — она наклонила голову еще ниже, полыхнула краснотой по щекам опять, — стыдно… Он бы сказал, что я сама виновата… И запер бы дома, чтоб… Хвостом не трясла перед парнями…

— Это он так говорил?

— Да… Он считал, что если пристают, то девочка сама виновата… Одевается не так, смотрит не так, может, ведет себя распутно…

Бродяга ничего не сказал на это. Ну, а что тут скажешь?

— А мама?

— Мама… Она болела уже тогда сильно… Если бы рассказала, она начала бы переживать, а ей нельзя было категорически…

Бродяга смотрел на девчонку, такую светлую, такую красивую, и думал, что зря он, наверно, завидовал в детдоме домашним детям. Наверно, очень страшно, когда ты вроде и с родными, а в то же время беззащитна… И нереально страшно осознавать, насколько одинока…

Особенно, когда маленькая совсем.

Бродяге в этом плане повезло: у него был дружок Каз, с которым они вместе появились в детдоме и, как-то сдружившись, вместе давали отпор всем вокруг. А потом, через пару лет, они прибились к Хазару, и все стало гораздо веселее… Их было много, веселых, безбашенных, уверенных, что они, волчата, выгрызут свое зубами.

Глава 6

Я смотрела в яркие синие, неожиданно живые и молодые глаза Бродяги и думала о том, что в самом деле, со стороны мой рассказ звучал бредово.

И неудивительно, что Аделька фыркала, когда я делилась с ней.

Потому что, с точки зрения любого нормального человека, то, что я рассказывала, было полной ерундой.

Что значит, не могла отказать отцу?

Что значит, сама согласилась выйти замуж на нелюбимого? Мало нелюбимого, а того, кто отвращение вызывает! Да как такое может быть вообще? Какие бы ни были отношения с родителями, но это уже чересчур! Слишком!

И я все это понимала. И, наверно, нет, наверняка, даже разделяла… Вот только…

Только я всегда была трусиха редкостная, нерешительная и тихая девочка, не умеющая и слова грубого сказать… И просто не представляла, как это: отец откажется… Как это: из дома выгонит? А что же я делать буду? Я же не проживу… Умру…

Я до того себя довела, что иногда реально появлялись мысли закончить все именно так. Что так будет легче, потому что жить с Маратом я не смогла бы. Да и, судя по его замашкам, не долго бы и прожила…

И неизвестно, до чего бы додумалась, если б не Аделька и ее идея ехать поступать в московский университет на дизайнера.

Я ухватилась за эту идею, поставила перед собой цель, и как-то все проще стало.

Марат, словно удовлетворившись полученным от отца согласием, особенно не досаждал, предпочитая гонять со своими придурочными дружками по ночному городу на новенькой, недавно купленной ему отцом машине, отец готовился к свадьбе, прикидывал, сколько надо будет всего закупать, сколько дней гулять и кого из многочисленной родни звать, а я… Я замерла в безвременье, ожидая только нужного момента и копя деньги, по чуть-чуть откладывая, чтоб хватило на первое время в столице.

И вот он, нужный момент… Был, да и прошел…

— И что ты дальше хочешь делать? — спросил Бродяга, прикуривая еще одну сигарету.

— Не знаю… — я как-то растерялась от этого вопроса, потому что мысли мои дальше момента спасения от немедленной расправы от рук Марата, не шли, — наверно… Надо до Адельки дозвониться?

— Сомневаюсь, что она ответит в ближайшее время, — хмыкнул Бродяга, — судя по тому, как ее отсюда вывозили…

— Неужели родители узнали, что мы собираемся уехать? Ох… Тогда ее могут запереть где-нибудь… У нее папа тоже суровый…

— Могли, — хмыкнул Бродяга, — и, судя по всему, именно это и сделали…

Я тяжко задумалась о своем будущем. Сейчас, когда адреналин от погони и спасения схлынул, мое будущее предстало передо мной во всей своей неприглядности.

У меня были деньги, но без документов, оставшихся у Адельки, я не могла даже билет купить на поезд или самолет… Вообще ничего не могла!

Получается, что весь мой побег, все попытки освободиться и избежать замужества, превратились в пшик!

Ну не могу же я, в самом деле, оставаться тут, у Бродяги в гостях?

Значит, надо возвращаться к отцу… По родне бесполезно прятаться, меня тут же выдадут. А отец поругает, может, побьет даже, хотя не бил никогда, но тут-то я его серьезно опозорила… И заставила Марата искать себя… Если явлюсь сейчас, то есть шанс, что просто запрут где-то… А если утром, то решат, что провела ночь с каким-нибудь парнем, и… А может, это выход? Марат очень хотел меня, невинную, чтоб всласть поиграть, когда ему это будет позволено законом!

Может, просто сказать, что я уже спала с кем-то? И он отступится?

Хотя нет. Они же потащат меня к врачу…

А если…

Я посмотрела на Бродягу, задумчиво дымящего сигаретой, на его огромные руки и широченные плечи, которые даже рабочая одежда не могла скрыть, и вздрогнула. Нет. Нет-нет-нет!

Это… Это глупо. Да он и не согласится… Да я и сама… Одно дело: ровесник, или парень чуть старше, а другое… Взрослый мужчина. Он мне, может, в отцы годится…

Бродяга курил, совершенно не подозревая о моих пошлых и развратных донельзя мыслях в свою сторону, и мне стало невероятно стыдно.

Он так помог, такой человек хороший. Спас, приютил, чаем, вон, напоил… А я мысленно примеряю его для… Для этого… Может, прав был Марат, когда нашептывал мне на переменах всякое гадости, от которых тошнило? Может, я и всамом деле внутри такая?

Тут же припомнились его грязные слова: “Я тебя вижу… Знаю, чего тебе надо… И дам тебе это… Ты будешь визжать и давиться…”

Опять подкатила тошнота, и я решительно отвергла все эти домыслы.

Нет уж. Я не такая.

И не буду такой!

— Ну что ты бледная такая сидишь? — Бродяга, который, оказывается, уже несколько минут не курил, а на меня смотрел в упор, неожиданно протянул руку и провел шершавыми пальцами по моей голове. Вообще без какого-либо пошлого намека, просто поддержать. Как ребенка маленького, утешить. — Не кисни. Пока можешь тут переночевать, у меня вон, комнатка есть отдельная…

— Нет, спасибо большое, пробормотала я, пораженная легкостью и прямотой его предложения, — мне неудобно… И без того столько проблем вам доставила…

— Неудобно спать на потолке, — пошутил Бродяга, — или на улице… Я же так понимаю, к отцу ты не хочешь возвращаться?

— Не хочу… — призналась я, — он меня запрет. И больше не удастся выбраться…

— Ну вот и я от том же, — кивнул Бродяга, — так что не выдумывай. Утро вечера мудренее. Вот там каморка, правда, только кровать помещается, но неплохо, в целом. И даже окно есть маленькое… Я сейчас одеяло накину, а то у меня только два постельных, и одно стирается как раз…

— Да ничего, я так, сверху лягу… А вы где?

— Тут, — пожал он плечами, кивнув на один из топчанов.

— Но вы же… Не поместитесь?

— Ничего, мне не привыкать…

Глава 7

Бродяга ворочался на неудобном топчане, никак не мог заснуть. Конечно, он не соврал маленькой кошечке Ляле, когда сказал, что ему не привыкать к таким койкам. Приходилось, и довольно долго… Но это не значило, что он это дело приветствовал и любил. Вообще нифига. Наоборот, сны плохие снились на узком топчане, больше похожем на тюремную шконку.

Бродяга в очередной раз перевернулся, чуть не упал, сдержался, чтоб в голос не выматериться, и решил, что завтра же разберет, ко всем чертям, эти доски и сделает одну полноценную кровать. Широкую.

Давно хотел, тем более, вот и повод.

Приятный интерьер этой комнаты ему достался в наследство от прежнего хозяина, уволенного руководителем местного ТСЖ за беспробудное пьянство и такое же беспробудное таскание на территорию дворницкой баб разной степени свежести и маргиналов-собутыльников. Благо, буквально в паре шагов от этого, очень благопристойного дома, находились обычные девятиэтажки с обычными в таких районах разливайками, а с другой стороны — очень милый парк, весной расцветавший яблоневым, вишневым и сиреневым цветом и ровно тогда же становящийся прибежищем для любителей отдохнуть на свежем воздухе. И не только отдохнуть.

Короче, хороший был парк, но ночами там лучше не ходить…

Если летом ночи были холодными, все постоянное население парка перебиралось в скромных размеров дворницкую и гудело до утра. Понятное дело, что жильцы такого терпеть долго не стали, прежний дворник вылетел со своего места со свистом, а Бродяга как-то очень вовремя вышел из одного интересного заведения, брел по городу в раздумьях и переживаниях и увидел висящее на стене объявление…

Удачно сложилось, в целом. Правда, потом пришлось какое-то время отваживать слишком быстро привыкших к халявной хате местных опоек, но Бродяга с этим справился. И уже больше года работал тут, прибирал двор, чистил мусорные контейнеры, красил скамейки, подновлял детскую площадку, стриг газон… И ощущал невероятное, самое правильное для своей ситуации в жизни спокойствие…

За стеной едва слышно скрипнула под кошачьим весом кровать, и мысли Бродяги переключились на неожиданную гостью.

Он подумал, что история, ею рассказанная, дикая и тупая настолько, что вполне может оказаться правдой.

Конечно, сложно поверить, что в начале двадцать первого века, в центре России, кто-то может выдавать своих детей замуж или женить насильно практически, но чего только в жизни не бывает, на самом деле… Уж ему ли, Бродяге, не знать…

А девочка выглядела домашней и беззащитной настолько, что невольно хотелось ее спрятать от злых людей, чтоб не обидели.

Такие, как, например, ее женишок, как она там его назвала? Марат? Тот, белобрысый, с бешеными и пустыми глазами. Повидал Бродяга и таких. В одной камере с ним сидел парнишка, только-только после выпускного. Тоже из хорошей семьи, весь на понтах и характере. Говорил, что уже поступил в институт… После выпускного он с приятелями гулял по городу и прицепился к какому-то мужику. Слово за слово, драка. И этот парнишка, из хорошей семьи, надежда родителей и будущий студент, тупо забил идущего со смены мужика кирпичом по голове… Просто так. И, кстати, глаза у этого урода тоже светлые были. И не понимал он, чего такого сделал, он же случайно…

Бродяга усмехнулся в темноту, думая, сколько вокруг в людях дерьма, грязи, херни всякой. И таким вот котятам, как эта рыжеволосая Ляля, только и остается, что приспосабливаться. Чтоб не сожрали…

Она и приспособилась. Попыталась. А когда поняла, что живой не останется, сделала то, чего от нее не ожидалось…

Это все понятно. Но вот что ему с ней дальше делать? Не оставлять же ее здесь жить на постоянку?

Мысль эта была дикой настолько, что Бродяга даже ее некоторое время подумал. Поприкидывал так и этак. И неожиданно понял, что ему, в принципе, и нормально от фантазии, что она тут, рядом будет.

Конечно, бред, Ляля, хоть и похожа на брошенного под дождем котенка, все же человек. И ее нельзя просто так себе оставить. “Завести”. Да и не останется она… Это ему, Бродяге, никуда не хочется, и ничего, кроме спокойствия и тишины. А она-то учиться хочет… Надо ей с этим помочь… Но вот как?

От дальнейших размышлений Бродягу отвлекло шебуршение в соседней комнате. Он приподнялся, глядя на открывающуюся дверь.

На появившуюся на пороге тонконогую фигурку, кутающуюся в тяжелое одеяло.

Ляля выглядела растерянно и сконфужено:

— Бродяга… Простите, я слышу, как вы ворочаетесь… Вам неудобно же. И тесная полка. Давайте поменяемся? Я вполне помещусь тут…

Бродяга смотрел на ее рыжие волосы , рассыпавшиеся по худым плечам, на босые ступни, тонкие пальчики, придерживающие одеяло…

Смотрел и думал, что, наверное, надо ее отсюда поскорее убирать… Пусть едет учиться, там… Или еще куда… Нечего тут по ночам ходить… Босой…

Глава 8

Утром я долго не могла разлепить глаза, в голове словно набатом било. Спросонья натянула на себя одеяло… Странное какое-то, непривычно тяжелое… Это, да еще незнакомый резковатый приятный запах от подушки, заставили все же открыть глаза и вспомнить, что произошло накануне… Всевышний… Словно во сне ведь!

Я резко села на кровати и тут же со стоном повалилась обратно…

Голова болела сильно, и не удивительно, мне всегда тяжело давались ночевки не в своей кровати, а тут еще и столько стресса…

И Бродяга всю ночь ворочался, а я слушала, слушала, пока выдержка не изменила, и я не отправилась к нему предлагать поменяться местами.

Ну, в конце концов, это просто неприлично и неправильно: сгонять хозяина с его места! Я могла и на топчане прилечь, я маленькая, поместилась бы… А Бродяга такой громила. Одни плечи чего стоят, как в дверь проходит, непонятно…

Я лежала, вспоминая ночную глупую ситуацию, которая теперь, по мере того, как все больше деталей проявлялось в памяти, казалась тупее и тупее…

И недоумевающий взгляд Бродяги, прошедшийся по моим босым ступням и распущенным волосам, это подтверждал…

Какая глупая! Притащилась ночью к мужчине предлагать поменяться местами… Полуголому…

Я крепко зажмурилась, пытаясь изгнать из памяти зрелище светлых массивных плеч в полумраке комнаты. Он смотрелся странно и притягательно… Особенно, когда взглядом вел по моей фигуре…

И мышцы у него такие…

Ох, Ляля, с ума сошла! Остановись!

Я помотала головой, чтоб окончательно сбросить с себя ночной морок.

Он взрослый. Очень взрослый! На него нельзя так смотреть! И думать о нем так тоже нельзя! Это… Неблагодарно!

Поуговаривав себя таким образом еще немного, я встала, оделась торопливо, прислушиваясь к происходящему в соседней комнате.

Интересно, Бродяга спит сейчас? Если да, то я его могу разбудить… Опять неблагодарность черная… Человек тяжело работал, устал вчера, наверняка хотел отоспаться…

Решив, что только чуть-чуть загляну, проверю, я аккуратно открыла дверь, готовая в любой момент захлопнуть обратно.

Но в комнате никого не было.

Топчан, на котором ночевал Бродяга, был заправлен, а у вешалки не стояли его ботинки и не висела рабочая куртка.

Конечно, какая я глупая! Дворники же начинают работать очень рано!

Я посмотрела на простенький будильник на столе. Пять утра. Как-то очень уж рано…

Может, он куда-то уехал? Но тогда бы предупредил, наверно…

Всевышний, а если он меня тут запер???

Я метнулась к двери, готовая уже рыдать и пугаться, но та отворилась совершенно спокойно, позволив вылететь на улицу, в утренний осенний туман.

Я затормозила, переводя дух и лихорадочно осматривая пустынный двор.

Бродяга отыскался сразу.

Он стоял у самого дальнего от меня подъезда, прямо по диагонали, и, опираясь на ручку метлы, спокойно курил, поглядывая то ли на небо, то ли на верхушки елок, уже переросших крышу каменного пятиэтажного дома. И даже отсюда, с моего наблюдательного поста, было заметно, насколько у него умиротворенное, спокойное и , наверно, даже счастливое лицо.

Он щурился, медленно вдыхал и выдыхал утренний, уже морозный воздух и явно наслаждался.

Ощущая себя странно, словно подсмотрела что-то очень личное, интимное даже, я тихонько шагнула обратно в дворницкую, прикрыла дверь, изо всех сил надеясь, что он меня не увидел.

Выдохнула, удивившись своей панической реакции на предположение, что меня заперли. Вчера паниковать надо было, Ляля, когда к чужому, незнакомому человеку на шею кидалась и затем еще и ночевать у него осталась… А сейчас как-то глупо…

Квалифицировав свою реакцию, как послестрессовый отходняк, я решила заняться привычными утренними делами: умылась в крохотной, но очень чистенькой ванной комнате, где, кроме раковины и унитаза, притаилась еще и душевая кабина, причем, вполне по габаритам Бродяги, почистила пальцем зубы, воспользовавшись лежащей там же, на полке у раковины, зубной пастой, заправила кровать.

И, немного подумав, решила заняться завтраком.

Конечно, с одной стороны, хозяйничать в чужой квартире было неправильно, но почему-то мне казалось, что Бродяга, как и любой занимающийся тяжелым физическим трудом на свежем воздухе мужчина, будет явно не против плотного завтрака.

Готовить меня мама научила еще лет в десять, а отец только приветствовал мое желание в этом деле совершенствоваться, полагая, что женщине на кухне самое место.

В холодильнике, небольшом, однокамерном, нашлись овощи, яйца и молочные продукты, а в стенном кухонном шкафчике, на нижней полке — мука. Омлет и оладьи напрашивались сами собой. Быстро и сытно.

Омлет я заколотила быстро, добавив в него овощей, всех, что нашла в холодильнике, а оладьи сделала на не особенно свежем кефире, остатки которого тоже обнаружились в холодильнике.

Заварила чай, используя те травки, которые мне вчера давал Бродяга, критически оглядела приготовленное.

Получилось вполне неплохо…

Почему-то мне очень хотелось, чтоб Бродяге понравилось.

Начала накрывать на стол, раздумывая, что к оладьям надо бы меда или варенья… Или, на худой конец, конфитюра, если у Бродяги нет ничего такого. Конфитюр быстро можно сделать, яблоки, вроде, есть парочка, и сахар найдется…

Но сначала надо было посмотреть, может, не имело смысла возиться.

Я решила проверить верхнюю полку кухонного шкафчика, но с табуретки не смогла заглянуть на нее.

Похоже, Бродяга вешал кухонную мебель, ориентируясь на свой рост, и я, со своими ста пятьюдесятью пятью, могла только взлететь туда. Или залезть на стол…

Убрала приготовленное на другой стол, к плите, аккуратно забралась на чуть пошатывающуюся столешницу, привстала на цыпочки, держась за раскрытые дверцы шкафа…

— А чего это ты делаешь? — голос Бродяги раздался до того неожиданно, что я чуть подпрыгнула на своем ненадежном насесте, нелепо взмахнула руками, в попытке ухватиться за внезапно ускользнувшую дверцу шкафа, а потом за воздух, тоже, почему-то ускользающий…

Глава 9

Бродяга любил работать рано утром. Прямо чтобы часов в пять так, причем, и зимой, и летом.

Зимой ему нравилось, что все вокруг темно, только фонари горят, инфернально освещая пространство двора. Тишина нравилась, в этом месте совершенно не городская какая-то, хрустальная и чистая. Елки, рассаженные по внутреннему периметру, в белых тяжелых одеждах… Ощущение себя в этом мире, как маленькой песчинки.

Одиночество. Его Бродяга особенно ценил.

Раньше как-то не приходило в голову, насколько вокруг шумно, да и один он редко оставался, всегда кто-то рядом имелся. В детдоме, после него. И потом тоже…

И только этой зимой Бродяга в полной мере осознал, насколько круто, когда вокруг никого. Когда елки, снег, хруст его под ногами… И луна сверху. Или не луна. Неважно. Главное, что высоко-высоко… Красота.

Летом солнце поднималось рано, и Бродяге нравилось смотреть, как оно постепенно заполняет квадратный периметр двора, как отражается от окон.

А осенью ранним утром был самый вкусный воздух. Чистый и прозрачный, как слеза. На таком воздухе отлично курилось и потом так же отлично работалось.

И настроение становилось таким спокойным, лирическим даже… Стихи всякие, еще школьные, вспоминались про осень… Банально, но так хорошо.

А еще Бродяге нравилось, что в такую рань никто из жильцов не шастает по двору. Нет, тут, конечно, в основном, культурные, вежливые люди жили, но находилась обязательно парочка тех, кто смотрел на него, как на дерьмо низкосортное. Такого Бродяга не любил.

Не потому, что оскорблялся, его мало что могло оскорбить, а потому, что боялся не сдержаться, если вдруг кто под настроение неправильное попадет. И тогда… Тогда придется уходить… А Бродяга не хотел уходить. Ему тут нравилось.

И двор, и тишина осенняя, и медитативное, мерное сгребание листьев… И каморка его, где все было устроено по его вкусу, все нравилось, все лежало на своих местах…

Он не мог себе представить, что однажды придет с работы, переступит порог и замрет соляным столбом, уставившись на округлую девичью попку, обтянутую джинсами… Этого в его мире просто не могло существовать.

Но вот…

Существовало.

И мало того, что существовало, так еще и активничало!

Бродяга, аккуратно поставив грабли в угол для инструмента, сделал крохотный шаг вперед, машинально отмечая краем глаза изменения в своем пространстве. Запах еды. Понятно, готовила, значит, девчонка. Чистый пол. Прибраться успела?

И все это он заценил, не отрывая взгляда от основного объекта изучения: мелкой, худенькой, но, оказывается, вполне фигуристой девчонки, зачем-то забравшейся с ногами на кухонный стол и активно шерудящей в шкафчике. Причем, она была настолько увлечена, что даже не услышала, как он зашел!

Бродяга смотрел, как Ляля возится в шкафу, опасно приподнявшись на цыпочки, что-то бормочет тихонько, взгляд скользил сверху вниз, последовательно тормозя на острых лопатках, обтянутых футболкой, тонкой талии, круглой заднице, и ниже, к розовым пяткам, невероятно гладким на вид, настолько, что Бродяга поневоле усомнился, что такие вообще бывают.

В голову тут же непрошенно прилетело воспоминание-полусон сегодняшней ночи, Ляля, кутающаяся в покрывало, ее плечи в россыпи рыжих ворос, ее ступни, с голыми пальчиками, аккуратными такими, ногти, подкрашенные чем-то блестящим, невинным…

Осознав, о чем это таком он вспоминает сейчас, Бродяга удивленно моргнул и решил тут же развеять морок.

Вот только способ для этого выбрал неправильный.

От его невинного вопроса девчонка вздрогнула, повернулась резко, скользнула по нему лемурьим взглядом, и побалансировав на столе, принялась падать с высоты.

Бродяга, вообще не думая, просто сделал шаг вперед, машинально вытягивая перед собой руки, и подхватил хрупкую девчонку, не давая ей упасть.

Ляля ошеломленно уставилась на него своими рыжими глазами, ахнула испуганно.

И Бродяга, опять же, чисто машинально, сжал ее сильнее, притягивая к себе. Снова удивился, насколько она мелкая, так и сломать недолго, но эта мысль ушла по краю сознания и пропала.

А девчонка, рыжеглазая, взволнованная, перепуганная, осталась… И смотрела на него снизу так, что у кого угодно мозги бы поплыли.

Бродяга чуть сильнее сжал, потянул ближе к себе… И неизвестно, до чего бы дотянул, если б Ляля не опомнилась и не выставила вперед руки, упираясь ладонями в его грудь.

Так себе защита, конечно, смешная, но Бродяга тормознул, посмотрел на ее пальцы на своей спецовке, потом перевел взгляд на испуганные расширенные глаза…

— Ты чего туда полезла? — голос у него звучал неправильно, даже, наверно, пугающе, потому что Ляля вздрогнула, еще сильнее пытаясь отстраниться от него и не понимая, что совсем неправильно сейчас себя ведет.

— Я… Я хотела достать… Ох… Что же я хотела достать? — Ляля огорченно поджала губы, припоминая, кой черт ее занес наверх, но, судя по всему, так и не вспомнив, выдохнула, — не помню… Представляете… Совсем из головы… Это, наверно, потому, что вы меня напугали…

— Я не хотел, — повинился Бродяга, — прости…

— Ничего… — пробормотала Ляля, а затем, чуть-чуть подождав и , судя по всему, поняв, что самостоятельно Бродяга ее отпускать почему-то не намерен, насмело попросила, — можно… Вы меня отпустите?

Бродяга, только теперь, кажется, осознав, что по-прежнему держит ее на руках, сильно этому обстоятельству удивился и торопливо поставил ее на пол.

Ляля поджала босые пальчики, Бродяга, зачем-то проследивший опять это движение, сурово сдвинул брови:

— Ты чего босая? Тут парковка внизу, холодно!

— Ну а как же на стол в носках, в которых по полу ходила? — удивилась Ляля и тут же метнулась к тому месту, где оставила носки, принялась быстренько их надевать, продолжая тараторить, — а я приготовила омлет и оладьи. Вы любите? Правда, к оладьям надо мед… Точно! Вспомнила, что хотела! Мед! У вас есть мед?

Глава 10

После завтрака, во время которого постоянно ловилось странно приятное ощущение умиления, пока наблюдала, как Бродяга поглощает омлет и оладьи, я по привычке убрала все со стола, немного навела порядок. Исключительно на автомате, потому что дома все время так делала.

А Бродяга, поев, сыто откинулся на стену, прикурил и периодически задумчиво посматривал на меня сквозь дым.

И с каждой минутой я ощущала, как растет напряжение, виснет между нами плотнеющим туманом.

Может, именно поэтому и возилась с уборкой дольше, чем того требовалось… Казалось, что, пока заняты руки, можно и немного выдохнуть…

И в то же время все время вертелись в голове те самые вопросы, что мучили еще со вчерашнего дня: что делать дальше? Как быть? Куда идти? Домой? К отцу? Бр-р-р… С него станется сразу Марату передать…

Искать Адельку?

А как? Караулить, пока в соцсети выйдет? С утра я проверила ее страницу, заходов не было… Вполне вероятно, родители подруги, узнав каким-то образом о наших планах, увезли ее так далеко, что там и интернет не ловил… Да, даже если и спишусь, достучусь до Адельки, где гарантия, что получится мне помочь? Наверняка, она не предполагала такого развития событий… А что, если документы все у нее родители изъяли? И мои тоже?

И отдали отцу???

От этой мысли в голове приключился ступор, я даже замерла, тупо глядя в одну точку и пытаясь вычленить из разрозненного вороха многочисленного мусора в голове хоть одну логичную идею.

И с огорчением поняла, что ничего не выходит.

Я никогда не попадала в такие ситуации! Чтоб без документов, без дома, в бегах! Да я даже представить не могла, что со мной такое может приключиться!

И теперь чувствовала совершенно бессильной, слабой и тупой, как пробка.

— Ну, чего ты? — Бродяга каким-то образом считал мое смятение, погасил сигарету, развеял ладонью дым и потянул меня к себе за руку.

А я и пошла.

Просто подчинилась, как маленькая. И даже, кажется, с облегчением, словно он — тот, кому можно беспрекословно доверять. И так хорошо, так сладко это делать! Так меня напугал внешний мир, с его холодом и опасностями, что невольно хотелось спрятаться за чью-нибудь широкую надежную спину. Раньше это была спина отца… Хоть и недобрая, да и не особенно крепкая и надежная, но я себя ощущала в безопасности… До недавнего времени.

А сейчас…

Нет, я не питала иллюзий, что Бродяга тут же кинется помогать мне, не настолько же наивная ромашка! Но хоть на время… Хоть чуть-чуть… Мне бы только выдохнуть, а дальше я что-нибудь придумаю! Не зря же школу с золотой медалью закончила! Я умею думать! Умею! Просто… Надо привыкнуть к новой реальности, где я совсем одна. Без помощи и поддержки семьи.

Бродяга, мягко усадив меня на табуретку напротив себя, чуть подождал, словно понимая, что мне нужна небольшая передышка, что я загнала себя уже непонятно, куда, а затем наклонился немного вперед, упер локти в колени, сцепил пальцы в замок.

— Что дальше делать думаешь?

Я только вздохнула. Если бы знать…

— Я так понимаю, до подружки ты не дозвонилась?

— Нет…

— А эти… соцсети? Может, она там проявлялась?

— Нет… С утра посмотрела уже…

— Ладно… Домой, я так понимаю, тоже не вариант?

— Нет!

— Слушай, давая я с отцом твоим поговорю. Объясню ему сам про Марата этого, про тебя… Ну не зверь же он, ты его дочь, не посторонняя девочка… Может, он сам его пинком под зад отправит?

— Нет… Не отправит… Не думаю… — я покусала губу, прикидывая, как объяснить, как слова найти правильные, затем продолжила, так ничего и не придумав, — понимаешь… У Марата отец богатый… Ну, я говорила. А мой папа считает, что главное — это достаток. И с этой точки зрения Марат — идеальный жених…

— А то, что он тебя покалечит, тоже идеально?

— Да кто же поверит… — вздохнула я, — из взрослых никто не верит… Я же говорила… Делилась с мачехой, но она сказала, что это он себя так ведет, потому что влюблен. Мужчины всегда делают странные вещи, когда влюблены… А он молодой, горячий, вот не может норов сдержать. А я сама виновата, дразнила. Не позволяла ничего… Вот как так? — я усмехнулась, понимая, что уже несет, но остановиться не могла, слишком много эмоций, много мыслей, — с одной стороны: нельзя ничего до свадьбы, надо себя блюсти. А с другой… Позволять? Что-то? Что? Целовать? Или… А если противно? Меня чуть не тошнило…

Спохватившись, я посмотрела на Бродягу, молчаливой глыбой сидевшего напротив, и тут же устыдилась того, что только что ляпнула! Ужас какой! О таких вещах чужому взрослому мужчине!

Не удержавшись, прижала ладони к полыхнувшим щекам, отвернулась:

— Простите…

— Не надо извиняться, Ляля, — спокойно, даже, я бы сказала, задумчиво как-то, ответил Бродяга. — Тебе не за что…

Он замолчал, а я , не смея смотреть ему в лицо, уставилась на сжатые в замок огромные грубые ладони.

И заметила, что костяшки на них чуть-чуть побелели. Словно Бродяга напрягался… Или сдерживался…

Но что его так завело? Удивило? Моя история немудрящая? Это вряд ли…

Спросить я, конечно, не решилась, просто сидела, смотрела, словно загипнотизированная, на его руки, даже на вид невероятно сильные, и подушечки пальцев отчетливо грубые, будто из дерева вырезанные…

Как он умудряется ими так аккуратно трогать?

Я припомнила, как он обнимал меня вчера вечером, как ловил сегодня утром…

И жар перетек со щек, прочно обосновавшись на шее и груди.

Даже если б мне сейчас смерть грозила, не посмотрела бы ему в глаза!

— Ладно… — тяжело обронил Бродяга, словно что-то решив для себя, — я думаю, что твою подругу скоро выпустят из-под ареста… И ты с ней свяжешься. И там уже будете решать, что делать дальше…

— Да, — покорно кивнула я, — я тоже так думаю… Спасибо вам за все… Я никогда не забуду, что вы для меня сделали…

Я начала подниматься, совершенно искренне уверенная, что разговор наш на этом можно считать завершенным.

Глава 11

Иногда, хотя нет, не иногда, частенько, если быть откровенным, Бродяге приходило в голову, что зона как-то неправильно повиляла на его мозг. Это, с одной стороны, логично, мало кто избежал ломки и остался прежним после такого, кроме, разве что, совсем уж отчаянных дегенератов, которым без разницы, где дегенератить, на свободе или на нарах. Даже один из самых несгибаемых и железных придурков, которых когда-либо встречал в своей жизни Бродяга, его брат по детдому, Хазар, вернувшись после срока девять лет назад, так ошалел от свободы, так конкретно слетел с катушек, такое творил, что чуть было не отправился обратно. Это хорошо, что Бродяга с Казом были рядом и страховали, переключая бешеного Хазара с планов мести тем, кто его усадил на нары, на всякие традиционные для мужика развлекухи — баб и выпивку. И, надо сказать, что тогда им удалось тормознуть эту дикую машину. Хазар погулял месяца два, побуянил, потряс город и его окрестности, затем пришел в себя и… И дальше все было тихо и спокойно. Как на кладбище.

Потому что мстить можно и без лишнего шума. И Хазар показал в этом пример.

Бродяга периодически задавался вопросом, почему он сам сделал то, что сделал? Почему после того, как за ним закрылись ворота зоны, не позвонил своим близким, которые, он был уверен, держали руку на пульсе, знали! Верней, они знали о том, что он выходит через неделю, и, наверно, готовили офигенную встречу… А его неожиданно выпустили раньше.

И Бродяга почему-то не стал никому звонить.

Посмотрел на пустую дорогу перед собой, вдохнул свежий воздух и двинулся, куда глаза глядели. Дошел до остановки автобуса, сел, не обратив внимания на номер. И приехал в этот город.

Вышел и бездумно потопал по улице.

Была весна.

Пахло свежей зеленью, по краям тротуара с обеих сторон распускалась сирень, и аромат ее дурманил и кружил голову.

Бродяга шел, вообще ни о чем не думая, просто переставляя ноги, считая шаги и находя в этом какое-то офигенно сладкое удовольствие. Просто от того, что можно идти, куда хочешь. Сворачивать в любую сторону, не боясь, что тебя завернут, ограничат в этой животной свободе.

Он шел, шел, шел…

А потом почему-то свернул в этот двор, с распахнутыми по дневному времени коваными воротами.

Осмотрел периметр, ограниченный четырьмя стенами, улыбнулся детской площадке в центре, в песочнице которой сидел карапуз лет трех примерно и сосредоточенно что-то копал с таким серьезным лицом, словно клад выискивал.

Его мать сидела на лавочке неподалеку и читала книгу. Настоящую, бумажную.

И веяло от этой картины таким умиротворением, таким тихим счастьем, что у Бродяги невольно дыхание перехватило.

Ему показалось, что здесь, в этом периметре красных стен, рай. Его личный. Спокойствие. Тишина. Безопасность.

Он постоял еще немного, мазнул взглядом по стенду с объявлениями, и…

И вот теперь, полтора года спустя, он вспоминал это время, самое спокойное, самое, наверно, счастливое время в своей жизни, и удивлялся, почему так и не захотел никого известить о своем местонахождении?

Удивление было вялым, раздумывать на эту тему Бродяга не хотел, просто интуитивно ощущая в себе неладное и не желая копаться в нем.

Все шло, как шло, и был особый кайф просто наблюдать это неторопливое течение времени.

Ляля была искренна в своем порыве, он это ощущал.

И, машинально обнимая ее, прижавшуюся к его груди, так же машинально вдыхая аромат ее кожи, он меньше всего думал о том, что это как-то неправильно…

Что не стоит ему ее так обнимать, не стоит вообще рядом находиться… Да и ей не надо бы.

Но держать Лялю в руках было по-звериному, до дрожи, приятно, и Бродяга не хотел лишаться этой радости.

И, опять же, не хотел думать, почему…

Он предложил ей помощь просто так. Реально просто так, от чистого сердца, не раздумывая.

Конечно, оставаться ей надолго тут не стоит, просто потому, что сидеть взаперти Ляля не сможет, это тяжело, а выходить, когда кто угодно может ее узнать и донести отцу или жениху, тоже нельзя.

Так что понятно, что состояние это временное, и Ляля очень скоро упорхнет из его маленького укрытия в большую жизнь…

И нет, ему не было от этого понимания грустно.

Маленькая птичка спряталась от бури в ущелье утеса… Почему бы и нет?

— Спасибо вам, — взволнованно шептала Ляля, и ее теплое дыхание влажно и сладко подрагивало у основания его шеи, рассылая мурашки удовольствия по коже. Бродяга чуть прижмурился от кайфа, неосознанно сжал тонкую талию чуть сильнее…

— Да ладно тебе, — прогудел он примирительно, — было бы за что…

— Есть, за что… — еще один теплый выдох, и еще одна волна мурашек… Уф-ф-ф…

— У тебя там еще оладьи остались? — решил Бродяга переменить тему. Да и позу.

— Ой… — Ляля вздрогнула, торопливо высвободилась из его лап, — я сейчас быстренько… Понравились, да?

— Да, — кивнул Бродяга, садясь обратно на стул, с которого вскочил, чтоб перехватить кинувшуюся ему на шею Лялю. — И я отдохну и пойду работать. А ты сиди тут. Телевизор, вон, смотри…

— Хорошо… Бродяга… — Ляля споро ладила оладьи, и Бродяга наблюдал за ее легкими движениями с удовольствием, — я хотела… Мне бы купить… Кое-что… У меня есть деньги…

— Не надо пока, — подумав немного, отказал все же Бродяга, — если я не ошибаюсь, твой жених далеко не дурак… Или его папаша не дурак. Если я пойду покупать бабский шмот, то сразу возникнут вопросы, понимаешь? Ты лучше сними пока одежду уличную и вон, рубаху мою носи. И носки еще теплые есть. Чистые. Чтоб ноги тут не мерзли. А все остальное… Как-нибудь обойдешься пару дней, да?

Он, конечно, слабо представлял себе, что именно может быть предметом первой необходимости для девчонки, но подозревал, что это всякая мелочь, типа зубной щетки, трусов и прочего. Зубная щетка у него имелась запасная, а трусы и прочее… Ну, пару дней потерпит.

Ляля кивнула, не споря, и продолжила кухарничать.

Глава 12

— Лялька, блин! — голос Адельки звучал тихо и как-то напуганно даже, — ты где вообще?

— А ты где?

Я в волнении сжала трубку, вытерла другую ладонь о рубашку Бродяги, резко садясь на кровати.

— Я в заднице! — шепотом рявкнула Аделька, — родаки в деревню увезли! К бабке! Тут ни связи толком, нифига! И телефон забрали! Звоню с чужого! Лялька прости меня, я нас подставила!

— Как? И что делать? — Я, ошарашенная внезапным звонком с незнакомого номера и неожиданным голосом подруги, тупила, не понимая, что спрашивать и сколько у меня вообще времени на разговор.

Бродяга, как и все эти два дня, ушел рано утром на работу, а я валялась в кровати, собираясь вставать и готовить ему завтрак.

И совершенно не ожидала раздавшегося телефонного звонка.

Вот и не могла сообразить, что спрашивать в первую очередь.

— Не важно, как! Главное, что предки узнали, и меня сюда заперли! Ляль, я не смогу поехать! Прости меня!

— Но… Как же… Москва… Документы мои?.. — растерялась я.

— Смотри, документы они у меня забрали, все полностью. И твои тоже. Сказали, твои отцу твоему отвезут… Уже, наверно, отвезли, блин! Ляль… Прости, а…

— Ну хватит тебе… Что делать-то теперь?

— Не знаю… — Аделька шмыгнула носом, — ты дома? Вернулась?

— Нет, не дома… Не вернулась…

— Блин… А где ты? Я так надеялась, что ты поймешь, что меня увезли, и успеешь вернуться до того, как тебя хватятся…

— Нет, я не успела, Адель… Я… У одного человека…

— Мужика нашла себе? — Аделька так удивилась, что даже голос с шепота до звона повысила, и я торопливо зашептала, пытаясь привести ее в чувство:

— Нет! Это не то, что ты… Не важно… Адель… Ты когда вернешься?

— Не знаю… — опять всхлипнула Аделька, — у меня бабки забрали, документы… А из деревни не уехать. Только пешком, двадцать кэмэ… Не дойду, блин… Хотя, есть один вариант…

— Ох…

— Надо ждать, когда предки приедут… Ты к отцу не вернешься?

— Нет…

— А ты, вообще, в городе еще?

— Да.

— Слушай, говори, где ты! Может, возьмешь билет ко мне сюда? Правда, автобус ходит раз в неделю… Но мы вместе свалим. Автостопом. Мне одной страшно, а вдвоем не так опасно…

У меня были вообще другие мысли на этот счет, но с Аделькой я ими делиться не стала.

— Нет, я пока тут… Мне тут безопасно…

— У мужика все же, — утвердительно сказала Аделька, — вот ты коза скрытная! Я тебе, значит, все рассказывала, а ты мужика скрыла!

— Ничего я не скрывала! Это случайность… — раздраженно отмела я претензии Адельки. Вот вечно она не вовремя! Хотя, чего ей-то? Она у родни, пусть и в глухой татарской деревушке. Ее никто замуж насильно за живодера и маньяка не выдает… То, что отобрали все средства связи, конечно, плохо…

Тут я услышала тихий мужской голос со стороны Адельки, и ее резкое:

— Да погоди ты! Дай поговорить!

— А ты с чьего телефона? — насторожилась я.

— Да так… Есть тут один… — неопределенно ответила Аделька, я и только вздохнула. Подруга умудрилась в совершенно пустой деревне, где два дома жилых и то по лету, найти себе парня.

— Слушай, Ляль, — серьезно сказала Аделька, — если нужно, давай я приеду…

— Ну как ты приедешь? — вздохнула я.

— Ну… У Рамиля тут мотоцикл… “Ява”.

Послышался опять бубнеж мужской, и подруга раздраженно цыкнула:

— Ой, да дам я тебе денег на бензин! Убогий! Ну так что, Ляль? Давай приеду!

— Не надо, — торопливо ответила я, — все равно документов моих нет у тебя. И твои тоже не при тебе… Смысл приезжать? Сиди уже, где сидишь… Может, родители пожалеют, если будешь себя вести хорошо. А сбежишь, так еще что-нибудь устроят…

— Да что они могут устроить круче того, что уже сделали? — фыркнула подруга.

— Замуж выдать. За Марата. — Мрачно сказала я, и Аделька замолчала, ойкнув.

Замуж за такого, как Марат, она категорически не хотела.

— Но как же ты? — все не успокаивалась Аделька, явно чувствуя за собой вину.

— Я разберусь…

— Ляль…

Тут опять зафонил мужской голос, и я торопливо принялась прощаться:

— Все, отдыхай, Адель…

— Я еще позвоню, — хмуро ответила она и отключилась.

А я осталась сидеть на кровати и лихорадочно раздумывать, что же делать дальше.

Все эти два дня, прошедшие с того момента, как Бродяга разрешил мне остаться в его доме, я ждала вестей от Адельки. Почему-то была уверена, что она проявится, и тогда уже можно будет что-то решать.

Ну что же… Я оказалась права. Она проявилась.

И что теперь решать?

Глава 13

Бродяга смотрел на Лариску, отслеживал тонкие пальцы, ласково проходившиеся по спецовке, убирая несуществующие нитки, и думал о том, как от нее избавиться.

Странные мысли, раньше как-то в голову вообще не залетавшие, потому что ну какой нормальный мужик в здравом уме будет отказываться от бесплатного, ни к чему не обязывающего секса с вполне симпатичной ему женщиной?

Но теперь, когда в его доме, словно рыженький мурчащий котенок, обосновалась Ляля, сама идея привести туда же Лариску казалась кощунственной. Дурацкой, прямо скажем.

Бродяга даже представлять себе это все не хотел.

А вот Лариска, похоже, очень даже неплохо представляла, судя по масляно блестевшим глазам и искушающей улыбке. Опять со своим, похоже, поругалась, а они , когда лаются, могут неделями не разговаривать… И ни о каком сексе разговора нет, конечно же. А Лариска — баба горячая, ей надо.

Эти подробности Бродягу не особо занимали, просто после жаркой ночи Лариска была нереально словоохотливой. А он слушал. Уши-то есть, не заткнешь.

И вот сейчас Бродяга разрывался между желаниями плоти и мозга.

Секса у него не было давненько, еще до того, как Ляля на его жилплощади завелась, он про Лариску вспоминал же… Так что тело очень даже отзывалось на предложение. Прямо так… Активно отзывалось.

А вот в башке… В башке прокручивались бешеными темпами дальнейшие варианты, среди которых не было ни одного, позволяющего и Лариску поиметь, и Лялю не рассекретить. Последнего Бродяга не желал ни за что на свете, а потому решение было очевидным.

Он вздохнул, с сожалением убрал ласковые пальчики со своей груди, отступил на шаг.

— Ты чего? — удивленно приподняла брови Лариска, реально не ожидавшая такого маневра.

С того самого первого раза, когда она, злая до чертиков после очередной ссоры с мужем, выбежала на крыльцо покурить и встретила там Бродягу, он никогда не отказывался от секса.

Она тогда, помнится, рассерженно хлопала себя по карманам джинсов в поисках зажигалки, сигарета уныло повисла на нижней губе… И тут из темноты появилась огромная мрачная фигура, а перед глазами оторопевшей Ларисы возник огонек зажигалки.

Она затянулась, благодарно кивнула, прищурилась в полумрак, с неожиданным интересом оглядывая странного, непонятно, откуда взявшегося мужика…

Бродяга как раз закончил работу, сменил спецовку на футболку и джинсы и намеревался добежать до магазина, купить еды.

Он помнил ее жадный взгляд на своих забитых цветными рукавами предплечьях, затем внимательный, оценивающий осмотр всего остального пространства… Довольно загоревшиеся глаза.

И после этого она, отбросив сигарету, сама шагнула вперед и положила ладони ему на плечи…

А Бродяга и не стал отступать. Дурак он, что ли?

С тех пор прошло уже больше года, и всех все устраивало… До этого момента. Потому удивление Лариски было понятным.

А вот как объяснить свое поведение теперь, вообще неясно…

— Не получится, Лар, — глухо пробормотал Бродяга, так и не придумав нормального ответа.

— А чего? Бабу завел, что ли? — прищурилась неожиданно Лариска, каким-то своим, доступным исключительно женщинам чутьем безошибочно находя истинную причину такого поведения любовника.

Бродяга вздрогнул немного, удивившись ее проницательности, и замотал головой:

— Не-не… Просто… Ко мне нельзя. У меня там… Потоп.

— Да? — подняла брови Лариска.

— Ага… — подтвердил Бродяга и принялся торпливо врать, — залило все, трубу прорвало. Вроде откачал, но воняет… Подвал же…

— Ну да… — Лариска покивала немного, соглашаясь, что в вонючей комнатушке заниматься сексом не особо приятно, затем огляделась, осматривая пустой по утреннему буднему дню двор. И кивком указала на небольшую подсобку рядом с основным жильем Бродяги, дверь в дверь буквально. Там Бродяга хранил все крупногабаритные инструменты, да еще здоровенную сетчатую тележку, в которую обычно складывал мусор из урн и всякие большие отходы, типа коробок, бутылок и спиленных веток деревьев. — А там?

— Ну… — Бродяга с сомнением оглядел чистый короткий халатик Лариски, — там не особо чисто…

— Да плевать, — рявкнула Лариска, ухватила Бродягу за руку и решительно потащила к двери, — мы по-быстрому.

Бродяга, немного ошеломленный напором, тупо не нашел, как отмазаться. Если и сейчас будет врать про грязь и неудобство, получится странно, потому что подсобка эта была им с Лариской тоже давным-давно освоена. И как-то раньше ни его, ни ее особо не волновали детали. А сейчас что?

Нет, отказываться нельзя, а то она реально решит, что он бабу у себя прячет. И захочет проверить… Он-то, само собой, не пустит, отсюда еще большие проблемы возникнут… И, кто его знает, до чего это все дойдет…

Черт, давно надо было с этой бабой развязаться! Замужняя, причем, мужик-то — мент… Раньше это придавало их связи флер не только таинственности и опасности, но и тонкий привкус мести, потому что легашей Бродяга терпеть не мог еще со времен детдома. И тут поиметь жену мента… Это было интересно… К тому же, Лариска ничего особого от него не требовала никогда, бабок, там, подарков, ухаживаний и прочего. Разводиться с мужиком своим не собиралась, планов на Бродягу не строила, оно и понятно, кому он, нахрен, сдался… И в постели была огонь. Короче говоря, крайне удобный во всех отношениях вариант. Был. До появления в его доме рыжего котенка с такими же рыжими глазами…

А теперь и заднюю не дашь…

Эти мысли скакали в голове Бродяги, пока Лариска открывала дверь в подсобку, затаскивала его туда и по-хозяйски лезла в штаны.

Почувствовав прохладные пальцы на самом дорогом, Бродяга пришел в себя и выдохнул. — Ладно… По-быстрому. А то мне работать… — и, прекратив самовольство, развернул женщину лицом к стене, задрал халатик.

— Успеется все… — промурлыкала крайне довольная Лариска и потерлась ягодицами о Бродягу… — Ох… Давай скорей…

— Рот закрой, — скомандовал Бродяга, как всегда, в сексе привыкший к доминированию и не любивший, когда женщина командует, навалился на Лариску и закрыл ей рот жесткой ладонью. Для верности.

Глава 14

— Ох… Ну ты, как всегда…

Голос женщины, мягкий, мурлыкающий такой, словно у довольной кошки, был неприятен. Да и вся эта ситуация, в которой я случайно оказалась замешана, тоже отдавала чем-то противным.

— Иди уже… — Бродяга отвечал своей любовнице спокойно, словно и не было ничего сейчас между ними…

А было! Было!

Блин, ну вот зачем я поперлась к двери? Зачем выглянула во двор?

Хотела посмотреть, что делает Бродяга, оценить, так сказать, отведенное мне время… Я же сегодня омлет на завтрак затеяла, а он холодный невкусный совсем…

Дура! Какая дура! Сидела бы на заднице ровно! Нет же, понеслась…

Вообще, у меня с того момента, как Аделька позвонила, все из рук валилось в буквальном смысле. Три яйца разбила, потом муку рассыпала, потом гренки, которые решила подать к омлету, сожгла…

Пока прибирала, проветривала, заколачивала новую порцию омлета, время и пролетело. А я еще и зависала периодически, думая, что дальше делать, и не находя выхода.

За готовкой мне обычно всегда легче думалось, но не сегодня.

Сегодня день такой, наверно, неудачный. Может, полнолуние? Или новолуние? Или…

Короче говоря, опомнилась я от своих мыслей, только посмотрев на часы и поняв, что Бродяга уже должен бы вернуться на завтрак, как делал эти два дня, что я жила в его доме. Но сегодня он почему-то изменил своему графику.

И я пошла посмотреть, что его задержало. А то омлет же на столе, остынет…

Дверь я открывала осторожно, хотя каморка дворника находилась в укромном месте и со двора ее было не увидеть, если специально не искать.

Но все же лучше перебдеть, а то мало ли, кто может толкаться тут, на пятачке перед дверями в хоз помещения…

Во дворе никого не было, время как раз такое, что детей уже отвели в детские сады, школьники ушли в школы, а их родители разъехались по работам. Чуть позже пойдут мамочки с колясками, а еще позже начнут возвращаться на обед…

Двор был пуст, воздух прозрачен по-осеннему, шума машин, долетающего из арки, тоже, практически, не доносилось…

И я бы уже вернулась обратно, если б…

Стон, тихий, задушенный какой-то, донесся откуда-то совсем рядом, и заставил меня замереть на месте, тревожно вслушиваясь.

Сначала я решила, что там, за еще одной дверью из тонкого железа, кому-то плохо… Картинки в голове сразу возникли ужасающие: Бродяге стало плохо, упал, ударился…

Я торопливо шагнула к двери, закрытой, но не запертой, глянула и… И сразу поняла, что Бродяге сейчас совсем не плохо. Наоборот, очень даже хорошо ему.

И ему, и той женщине, лица которой я не видела. Только ноги, стройные такие, гладкие… И ладонь с тонкими красивыми пальцами, скребущими сейчас неровную стену подсобного помещения.

Буквально мгновение я смотрела на них, очень-очень занятых друг другом, а затем отпрянула и спряталась за дверью комнаты Бродяги.

Дальше уйти не смогла, ноги подломились, и я осела по двери вниз, прямо к порогу, зажмурилась, помотала головой, силясь вычеркнуть из памяти увиденное…

Но оно, кажется, навсегда отпечаталось чеканкой перед глазами: мощная, жесткая фигура Бродяги, его мерные, жадные, какие-то очень целеустремленные движения, гладкие ступни терзаемой им женщины, подрагивающие ритмично в такт… И звуки, звуки! Его тихое, угрожающее рычание, и ее задушенные, жалобные стоны в ответ… Словно, он ей рот закрывал… Хотя, наверно, и в самом деле, закрывал!

Меня от этой картины, горячей, развратной, пошлой, бросило в дикий жар, стало невероятно тяжело дышать, а по щекам покатились слезы.

Причем, я совершенно не понимала, почему плачу… Вроде, не было никакой причины, если разобраться… Бродяга мне никто… И я ему никто.

Но почему-то было до слез обидно, больно очень. И тяжело.

Так тяжело, что я даже подняться не в силах была, хотя и понимала, что надо бы это сделать, потому что, если Бродяга увидит меня здесь, то все сразу поймет, а это так стыдно! Так стыдно!

И еще в голове билась глупая мысль, что вот такая, оказывается любовь, да? Именно так мужчина обращается с женщиной? Именно так любит?

Я никогда не смотрела эротических фильмов, в интернете тоже сидела мало, с родительским контролем, а спальня отца была в другом крыле дома, и мачеха никогда не делилась ничем таким со мной… Это было не принято, да и стыдно…

Аделька периодически что-то пыталась рассказывать, потому что она, в отличие от меня, с первым своим парнем начала встречаться еще в шестнадцать, и, если б об этом узнали ее родители, то был бы ужас, конечно…

Но подруга была крайне осторожна, да и со мной не особенно охотно делилась, по крайней мере, таких подробостей я не знала, и сейчас лихорадочно пыталась развидеть увиденное…

Но не получалось! Не получалось!

Перед глазами стоял Бродяга, жадно сжимающий свою женщину, ее покорность, его агрессивная ярость… Надо же, какой… А ведь и не скажешь никогда…

Жар заполнял меня от головы, спускаясь ниже, к груди, животу, там собираясь в какую-то невероятно горячую точку и пульсируя… Никогда я ничего подобного не ощущала и потому страшно напугалась.

Надо было убираться поскорее отсюда, но встать я не могла, буквально ноги не слушались, потому продолжала сидеть у двери, пытаясь унять бешено стучащее сердце.

А затем и вовсе замерла, прислушиваясь.

Дверь соседней подсобки тихо открылась, и я распознала тихий, мурлыкающий голос любовницы Бродяги, а затем и его самого, спокойного, равнодушного такого, словно не он только что рычал предупреждающе и возбужденно, словно огромный зверь, поймавший свою добычу…

Такая метаморфоза была невепроятно странной и послужила тем самым ведром холодной воды, взбодрившим и приведшим меня в чувство.

Я перевалилась с корточек на четвереньки и потихоньку, стараясь не издавать ни одного звука, рванула прочь от двери, прямо к туалетной комнате.

Там я поднялась, глянула на себя в зеркало, оценила лемурьи глаза и красные щеки и спешно принялась приводить себя в порядок.

Глава 15

Ляля выглядела немного по-другому, не так, как обычно. Бродяга не мог понять, в чем именно заключается отличие, но как-то интуитивно его ощущал. Взгляды непонятные, улыбка, почему-то чуть виноватая… С чего бы?

Сам он, после внепланового быстрого секса, был в самом благодушном настроении, а омлет с помидорами и гренками и вовсе на время сделал Бродягу если не самым счастливым человеком на свете, то определенно что-то около того.

Он подмел все тарелки подчистую, откинулся на стену кухоньки и благодушно прикурил.

Ляля, улыбаясь все так же чуть-чуть странновато, быстро навела порядок на столе и возле мойки и затем ушла в маленькую комнатку, которую отвел ей Бродяга для жизни.

И это тоже было странным. Обычно Ляля не уходила, а, наоборот, старалась сесть рядом или напротив, пока он ел.

Девчонке, похоже, нравилось смотреть, как исчезает со стола ее готовка. И ловить признаки одобрения на его лице. Признаки, которые Бродяга при всем желании не мог, да и не собирался скрывать, к стряпне у нее определенно был талант.

А Ляля, определив по его довольной физиономии, что все нравится, все отлично, воодушевлялась и буквально расцветала, становясь еще более улыбчивой и говорливой.

Она постоянно что-то болтала, смеялась, рассказывала какие-то незначительные смешные истории из своего детства, школы, и даже один раз раскрутила Бродягу на скупой рассказ про детдом. Без особых подробностей, само собой, потому что ни к чему девочке такое слышать, но вот что-то более-менее легкое… Например, как они с пацанами узнали, что спонсоры привезли несколько коробок эклеров… Их всем раздали в обед, но Каз, всегда отличавшийся редкой лазливостью и хитрожопостью, разглядел, что коробок этих было ровно в два раза больше в момент приемки…

Он подговорил обычно не сильно инициативного Бродягу, и два мелких засранца залезли в кухню после отбоя… И нашли эти эклеры! Только не в коробках от спонсоров они были, а в сумках, подготовленных для выноса сотрудниками.

Каз и Бродяга, не долго думиая, тупо уперли эти сумки к своим, и, когда через пятнадцать минут в комнату ворвались воспитатели с охраной, об эклерах напоминали только неприлично довольные рожи пацанов.

Конечно, их с Казом после этого наказали, посадили на хлеб и воду, что было нифига не педагогично, но практиковалось, да.

Хазар, уже ходивший в то время в старшаках и авторитетах, как раз отсутствовал, чем дико радовал и администрацию детдома, и охрану. Они уже дни считали до его восемнадцатилетия, чтоб с почетом дать проблемному парню пика под зад во взрослую жизнь.

В итоге, Каз с Бродягой просидели взаперти примерно три дня, ровно до того момента, пока не вернулся Хазар и тупо не сломал дверь в их тюрьму.

Парни выползли на дневной свет похудевшими, голодными , как черти, но зато героями.

Приятели, которым перепало эклерчиков сверх нормы, буквально на руках их таскали, благодаря за то, что, будучи под следствием, не сдали никого и взяли всю вину на себя. Не только за кражу, но и за сожранные эклеры.

Ляля, слушая эту историю, ахала, возбужденно блестела рыжими кошачьими глазами, смеялась, сочувствовала, восхищалась. И было это все настолько искренним, что Бродяга, неожиданно для себя, разошелся и даже парочку подробностей ввернул, из тех, которыми не планировал делиться. Но почему-то показалось, что поймет… Да и хотелось еще раз увидеть это выражение восхищенного недоверия в наивных глазах, поймать смешинку в них. В такие моменты Бродяга ощущал себя мальчишкой, пацаном, выпендривающимся перед симпатичной девочкой, а не вполне взрослым, пожившим уже мужиком, разменявшим сороковник, с нехилым таким багажом за плечами.

Как-то моложе она его делала, что ли… Легче.

И вот сейчас, когда Ляля не осталась сидеть рядом с ним, а , улыбнувшись, ушла к себе, Бродяга неожиданно ощутил разочарование.

Поймал себя на этом ощущении и удивился: как быстро, оказывается, можно привыкнуть к присутствию человека рядом.

И , глапвное, кто привык? Кто?

Он, Бродяга, который вообще не желал никого видеть рядом с собой! Это и вполне понятно, после тюряги-то. Даже родные люди, братья его, Каз и Хазар, воспринимались обузой.

С ними же непременно надо было бы встречаться, разговаривать…

А Бродяга не ощущал в себе сил на это. По крайней мере, пока.

И думал, что долго еще не захочет никого видеть рядом.

И вот на тебе…

Маленькая рыженькая девчонка, словно солнечный лучик, который не спрашивает разрешения, а просто проникает в твою комнату, наполненную тьмой одиночества, уютной, казалось бы, такой привычной… И прорезает эту тьму, показывая, что там, снаружи, жизнь. Настоящая. Светлая. Разноцветная. А тут, у тебя во мгле, лишь чудовища по углам…

И лучик этот чудовищ изгоняет, да еще так шустро, куда там всяким огненным мечам!

Буквально пара дней, и все, жить уже как-то без этого мелкого источника света и тепла не хочется.

Бродяга, осознав это, слегка напрягся.

И даже не слегка.

Потому что явный бред же в голову полез!

Ляля сто процентов не собирается тут, рядом с ним, всю жизнь проводить! Она планирует в Москву, учиться… Оно и понятно, молодая девка, вся жизнь впереди.

А он, Бродяга, в том виде, в котором сейчас, явно ей нафиг не нужен.

Бывший зэк, дворник, живущий на зарплату, без своего жилья и перспектив… Бродяга, короче.

И она, красивая, совсем юная, солнечная вся…

Не дело это, сидеть такому котенку в его подвале.

От этих мыслей стало грустно, и Бродяга с досадой притушил бычок в пепельнице.

Глянул еще раз на закрытую дверь в каморку Ляли, поднялся и, тяжело ступая, словно внезапно ощущая на плечах весь груз не только прожитых лет, но и тяжелого опыта, совершенно не совместимого с нежными восемнадцатилетками, пошел работать.

У него сегодня по плану была уборка придомовой территории за пределами периметра.

Глава 16

Родной дом в осеннем полумраке смотрелся инфернально. Я пряталась в тени соседского забора, у того самого нежилого здания, куда в прошлый раз вызвала такси, и искала в себе силы для решительного маневра.

С каждой минутой, проведенной на холодной, быстро темнеющей по осеннему времени улице, решимость моя таяла, а план, еще недавно вполне логичный и правильный, теперь казался на редкость глупым и опасным.

Да и сама я, на эмоциях и непонятной обиде рванувшая из безопасного укрытия в осенний холод, выглядела дурой даже в своих глазах…

Вот чего, спрашивается, расстроилась?

Бродяга — взрослый мужчина, очень даже видный… Хотя, конечно, за бородой и вечными его широкими футболками с длинными рукавами не разобрать, но я же не слепая… И не настолько дура, чтоб не понимать, что он вполне привлекательный для женщин… И почему это я решила, что у него никого нет? Только с того, что, прожив в его каморке два полных дня, если не считать первых суток, когда была не в себе и особо ничего не помнила, ни одной женщины не встретила? И вещей женских не обнаружила в доме? Ну так это вообще не значит, что он тут холостяком жил… А если и холостяком, то явно в свое удовольствие… И в удовольствие женщин, судя по той картине, свидетелем которой я стала.

Так что удивление мое, а тем более обида, совершенно глупые и детские какие-то…

Я к Бродяге вообще никаких претензий не должна иметь: он по доброте душевной бескорыстно приютил меня, помог, от Марата спас… Живу на всем готовом, не плачу за еду и комнату… И еще что-то требовать смею? Ожидать, что он монахом сделается?

Глупость какая… Детство в заднице…

Однако меня это все задело, тут нет смысла отрицать. Очень наивно, очень неправильно, но… задело. И, наверно, именно поэтому таким хорошим показался план сгонять по-быстрому в дом отца и добыть свои документы.

Если Аделька права, а она права, смысла нет ей врать, то ее родители уже привезли мои паспорт, аттестат и полис отцу. Наверно, поскандалили при этом, считая, что это я сбила их Адель с пути истинного… Они всегда как-то косились на меня, хотя вообще непонятно, с чего…

Но это ладно, это посторонние мысли, ненужные сейчас…

Главное, что я знала, где отец хранит бумаги, и код от сейфа знала, если он его не поменял, конечно же… Что вряд ли.

Так что дело оставалось за малым: проникнуть в дом, совсем недавно бывший родным, в кабинет отца, забрать свое.

И, уже полноценной гражданкой, рвануть из города… На автобусе, например. Мы с Аделькой так и планировали.

Выехать из города с дальнобоями, а в соседнем Купнянске уже сесть в автобус… Два дня пути и свобода!

И сейчас план не имело смысл менять. У нас бы все получилось, если б Аделька каким-то образом не спалилась.

Заберу документы и уеду… Перед этим, конечно же, попрощаюсь с Бродягой, все же, он столько для меня сделал… Невежливо будет просто так уехать…

Дом отца был темен, и только на самом нижнем, цокольном этаже, светились окна. Внизу у нас была сауна, и я надеялась, что отец, большой любитель после тяжелого рабочего дня поотмокать во влажном пару вместе с молодой женой, сейчас как раз там.

В дом я попала легко. Просто перемахнула через невысокий заборчик и открыла своим ключом входную дверь. Тревожно замерла, словно насторженный суслик, вглядываясь в полумрак. Никаких звуков не уловила, значит, отец с Алей в самом деле внизу, в сауне. Ну и отлично.

Тихой мышью скользнула по коридору первого этажа к кабинету отца, толкнула дверь. Свет не включала, и без того каждый угол был знаком, наощупь принялась набирать код сейфа…

И в этот момент со стороны входа послышался стук открываемой двери!

Я замерла, чувствуя обвалившееся в самый низ живота сердце, панически заметалась по кабинету, не понимая, куда деваться. В голове только и билось истерически: “Попалась, попалась, попалась! Дура, дура, дура!!!”

Голоса приближались, и я, не придумав ничего умнее, упала на пол и заползла под диван с высокими ножками. Отец любил вычурную мебель, и чтоб позолоты побольше, а это страшное, как вся моя жизнь, чудовище припер с какой-то региональной выставки. И ох, как я сейчас была благодарна его дурновкусию!

Едва я успела спрятаться, как двери распахнулись, и в кабинет отца зашли трое мужчин. Лиц их, я , естественно, не видела, только ноги, но отца узнала сразу.

Он был бос, что вообще не характерно для него, вечно боящегося застудить ноги и через них самое дорогое, что есть у мужчин. А тут, после сауны, распаренный и без тапок?

Странно.

Еще одни ноги были в кроссовках и одни в форменных ботинках… Полиция, что ли, нагрянула? Да так неожиданно, что отец даже обуться не успел?

— Марсель, ты, я смотрю, не особо беспокоишься о долге? — голос мужчины, знакомый, кстати, с ленивыми, холодными интонациями, пугал.

— Александр Маратович, — а вот у отца голос звучал странно, просительно, напряженно… Я испугалась еще сильнее, потому что никогда такого тона от него не слышала. Отец, сколько я себя помнила, всегда был крайне уверен в себе, спокоен, преисполнен достоинства… А тут… Словно робкий щенок перед серьезным псом… Мысленно, может, и хвост поджимает… — я же вам говорил, как только дочь найдется…

— Кстати, насчет дочери, — перебил его мужчина в ботинках, в котором я уже по голосу и обращению отца распознала отца Марата! — Можешь не искать ее больше. Твоя дочь опозорила себя и тебя, сбежав с мужчиной…

— Да почему с мужчиной? — робко возразил отец, — она с подругой хотела уехать… Но родители подруги узнали, дочь увезли, а вот мою… упустили… Она скоро сама прибежит, ей идти некуда.

— Уже третий день нет ее, значит, есть, куда, — резонно возразил отец Марата, — значит, у нее мужчина есть, к которому она и сбежала… И не надо мне тут сказки про подругу…

— Да это не сказки, — повысил голос отец, — мне вчера родители подруги документы ее привезли! Ну сами подумайте, Александр Маратович, куда она денется, без документов? Все пути перекрыты, на вокзалах дежурят, по дальнобоям шерстят! Найдут, вопрос времени! Она — девочка приметная…

Глава 17

— Они его убили! Убили! — Бродяга смотрел на белую, перепуганную мордочку Ляли, и сжимал кулаки, едва сдерживаясь.

Сейчас она настолько мало походила на ту солнечную, легкую девочку, которой запомнилась ему, да которой, собственно, и была только сегодня утром, когда ставила перед ним тарелку с омлетом, что такой контраст заставлял наливаться дурным, мало контролируемым бешенством.

Бродяга, за свою жизнь много чего повидавший, рассказу залитой слезами Ляли не удивился, обычное дело, внутренние разборки, в которые вперся ее папаша, попутно подставив молодую жену, тело которой Ляля нашла в сауне, после того, как, переждав в полуобморочном состоянии, пока убийцы уйдут, побежала по дому искать мачеху. И дочь подставил старый дурак, практически отдав ее на растерзание маньяку, да и себя самого. Хотя, именно отец Ляли отделался сравнительно легко: помер и все. А девчонку оставил расхлебывать последствия… Тварь, чего уж тут говорить…

Бродяга посопел, глядя на трясущуюся девчонку, затем, подумав чуть-чуть, решительно протянул руки и обнял ее, силой затащив себе на колени.

Ляля, словно только этого и ждала, тут же приникла к его груди, мелко трясясь от ужаса пережитого, обхватила тонкими ручками шею и залилась слезами.

Бродяга растерянно пережидал истерику, обнимая, поглаживая по узкой спине и не представляя, как еще можно успокаивать плачущую женщину. Вернее, имелся, конечно же, один практически беспроигрышный метод, но тут он не подходил. А потому: обнимашки и утешительное бурчание в пушистую рыжую макушку…

Ох, дурочка она, все же…

Поперлась…

Зачем, спрашивается? Почему ничего не сказала Бродяге о том, что подруга позвонила? И про документы смолчала… Значит, не доверяет? Почему?

Непонимание причин такого поведения Ляли очень огорчало, бесило даже, пожалуй, побольше того, что она, дурочка, так безрассудно подвергла себя опасности… Ладно, что сбежать успела. И додумалась обратно вернуться. А то ведь хватило бы дурацкого соображения не идти сюда, к Бродяге, а рвануть соленым зайцем бог знает, куда…

Но инстинкт самосохранения у девчонки, похоже, неплохо работает, раз догадалась…

Бродяга вспомнил, как совсем недавно, буквально полчаса назад, расстроенно сидел тут же, на этом же стуле и переживал потерю своего солнечного зайчика…

Нет, искать ее он бы не пошел, смысла не было.

Да и хорош бы он был, мотаясь, дурак дураком, по окрестностям, высматривая рыжую шевелюру блудного котенка… Нет, девчонка решила уйти, выбрала это совершенно сознательно, и кто Бродяга такой, чтоб удерживать? Все равно, все к тому и шло… Но обидно было, да. И горько. И одиноко, чего уж там…

И вот теперь, обнимая ее, да так крепко, словно хотел спрятать от всего мира, он почему-то ощущал утраченное умиротворение и даже спокойствие.

Несмотря на дикость ситуации, в которую попала Ляля, Бродяга был рад.

Что она вернулась.

К нему.

Просит защиты.

У него.

Это наполняло чем-то необъяснимым сердце и грудь, раздувало парусом и несло, несло, несло…

Бродяга чувствовал себя огромным кораблем, в глубине которого спряталась шлюпка. Пусть и спасательная, и крайне нужная, но в бурю неспособная самостоятельно выплыть. А он, Бродяга, был на это способен…

И выплывал, чего уж там, не раз.

И сейчас выплывет…

Только детали бы узнать…

Пока что, из неразборчивых рыданий вконец перепуганной Ляли он понял только, что ее понесло в родительский дом после звонка подружки. И что в этом доме она увидела мертвого отца и его убийц… А вот конкретики не уловил… Ничего, сейчас девочка успокоится, и все прояснится…

— Понимаешь, — захлебывалась слезами Ляля, — он… он на меня… смотре-е-ел… А я… А я даже ничего не…

— Ну а что бы ты сделала? — бормотал Бродяга, сжимая ее тонкую талию все крепче и жмурясь невольно от сладкого аромата волос, окутывающего его, казалось, с головой, — правильно поступила, что сидела тихо…

— Нет! А если б я… Может, он бы был жив…

— Скорее всего, нет, девочка, — успокаивающе гудел Бродяга в розовое ушко, — такие вещи не делают с наскока… Тебя бы забрали, а его…

— Но за что? Почему? — никак не успокаивалась, несмотря на все усилия Бродяги, Ляля, а затем, осененная внезапно появившейся мыслью, замолчала, выпрямилась и, посмотрев в его глаза, прошептала дрожащим голосом, — из-за меня? Да? Из-за меня?

— Не думай об этом, — уклонился от ответа Бродяга, потому что ситуации всей не знал, а врать в таких вещах считал неправильным.

— Что мне теперь?.. — она сглотнула слезы, глядя на него так беспомощно, так по-детски, что у Бродяги опять дрогнуло что-то внутри.

Он, словно в трансе, провел пальцами по распухшим от слез губам, прихватил за подбородок, придерживая чуть-чуть, чтоб не отвела взгляд…

И Ляля послушно замерла, полностью отдаваясь его власти. С такой готовностью, что Бродяга, несмотря на то, что даже не собирался рассматривать девочку в таком ракурсе, по крайней мере, осознанно… Внезапно… Рассмотрел.

Она была такой покорной, что легче легкого представлялось, как он спускает ее на пол, ставит на колени, заставляет открыть рот…

Картинка была настолько яркой и настолько неправильной сейчас, в этот момент, что Бродяга лишь с огромным усилием преодолел себя… Верней, преодолел бы, потому что, несмотря на покорность Ляли, он не животное, чтоб пользоваться слабостью и наивностью девочки, не понимающей, что за зверь с нею рядом… Но тут она сглотнула и облизнула губы.

И Бродяга полетел в пропасть…