Загадай желание

Почему опоздала Олеся

Все самое хорошее в жизни происходит случайно и когда ты этого не ждешь – так, кажется, говорят. Олеся Рожкова, двадцати двух лет от роду, двадцать из которых она мечтала о том, что станет новой Сарой Бернар, стояла на ступеньках подъездной лестницы, прислушивалась к тому, что происходит двумя этажами выше, за дверью, ведущей в ее собственную квартиру. Она думала о том, что плохое, собственно говоря, тоже происходит, когда его совсем перестаешь ждать. Наверху было тихо. Что делать дальше, Олеся не знала. Не имела ни малейшего понятия, что, впрочем, было для нее неудивительно и не редкость. Страстная натура, творческая душа, никакого тебе самоконтроля, никакой логики, одна сплошная эмоция. Другое было странно – то, что ее чувства не изменились ни на грош за весь прошедший год. А еще говорят, что время лечит.

Олеся забежала домой на минутку. Ей нужно было только переодеться и смыть с лица остатки дурацкого клоунского грима. Не в таком, о, не в таком виде она мечтала предстать пред раскаявшимся Максимом. Сколько раз Олеся прокручивала в своей голове эту сцену – он, осознавший, какую роковую ошибку совершил (подлец), падает пред ней ниц и молит вернуться. Она уже, конечно, звезда и лучшая подружка Кати Климовой или там Светы Ходченковой, хотя… Возраст слишком разный, не пойдет. Да и кто из актрис способен на настоящую дружбу?.. Другое дело – девчонки.

Хорошо, не в этом счастье. Не это главное. Главное, чтобы Максим – упал ниц и раскаялся. А Олеся – звезда в коктейльном платье, небрежно поправила бы выбившуюся из прически черную прядь и сказала бы ему: «Поздно, милый». Олеся много раз мечтала об этом. Репетировала, как именно она поправит эту самую прядь. Даже стричься стала немного иначе, чтобы прядь была еще более непослушная – ей новая прическа шла. Олеся знала роль назубок, еще бы, столько раз репетировала перед большим бабушкиным зеркалом. Безразличие получалось все лучше. Недавно, а если быть точной, то в прошлую пятницу, на их еженедельных посиделках у Анны, Олеся даже сказала, что в самом деле больше не думает о Максиме. И ведь она не врала, а только отметила с удивлением, что неделю, не меньше, не вспоминала о нем. Девчонки отреагировали по-разному.

– Ты просто была занята, вот и отпустило немного, – пожала плечами Нонна и со свойственной ей черствостью добавила, что человек, который все еще рыдает каждый раз, когда слышит песню «Free Love», не вполне преодолел свое чувство.

– И все-таки это уже большой шаг вперед. Все у тебя получится, ты забудешь его и будешь счастлива. – Сострадательная Анна, как всегда, поддержала слабейшего, то есть Олесю.

Нонна фыркнула себе под нос, раскладывая на столе карты с ловкостью профессионального картежника, и буркнула что-то про то, что «кто бы говорил» и «чья бы корова мычала». Женька добавила только, что Олеся хотя бы страдает из-за несчастной любви, а самая большая проблема у нее, у Женьки, – сама Женька. И тут же начала свою «заунывную» о том, что с такой самооценкой, как у нее, у Женьки, люди вообще вешаются. А еще у нее ноги толстые, из-за чего новые брендовые шорты от Guess на нее не налезли, даже те, что на размер больше.

– Понеслось! – покачала головой Нонна. – Так, девочки, не берем крестей. Сосредоточьтесь, плиз, на преферансе.

Эта пятница показала, насколько Нонна была права. Олеся совсем ничего не преодолела, даже на мизинчик. И не стала звездой. Все, что изменилось в ее жизни после того, как ей дали диплом выпускницы «Щуки», это… ничего. Ничего не изменилось. Есть люди, которые родились под счастливой звездой. Они поражают преподавателей в самое сердце, им случайно встречаются на улицах великие режиссеры, которые как раз ищут их, чтобы вручить совершенно уникальную и, конечно же, главную роль.

А есть все остальные. Есть Олеся. Учеба в «Щуке» была восхитительной, но результат – работа в массовке на «Мосфильме»? Аниматор на утренниках? Эпохальная роль кариеса в рекламе зубной пасты? О, да, Олеся с ужасом думала о том, что Максим тоже может увидеть, как она, загримированная под страхолюдину и с замазанными черной пастой зубами, крадется к жующему пончик человеку, чтобы лишить его улыбки. Черт, кто придумывает эти рекламы? Конечно, Максим ее увидел!

– Я хотел поздравить тебя. Я так понимаю, что твои мечты о большой сцене сбылись? – сказал он, когда, несколько минут назад, Олеся открыла дверь своей квартиры и оказалась лицом к лицу с Любовью Всей Своей Жизни. И что это – раскаяние? Разве это должен говорить мужчина, который хочет вернуть себе девушку?

– Откуда ты тут взялся? – пробормотала она.

Он здесь? Как это возможно? Зачем он вернулся? Чего он хочет? Он что, подстригся? Похудел? Загар ему к лицу. Я умираю, когда вижу его. Я умираю, когда его нет рядом. Я не могу дышать.

– Ты забыла? У меня есть ключ. – Максим показал связку, и Олеся моментально вспомнила, как он уходил. Как они сидели рядом в прихожей, он был в бежевом свитере, который связала Анна, а она, Олеся, была в слезах. Максим говорил что-то о несоответствии взглядов, о том, что он задыхается и что ему нужно знать, что он свободен, раз уж он уезжает. Мало ли что. Он не хочет ее держать.

А она хотела, чтобы он ее держал. Она задыхалась от одной мысли, что они станут чужими, она не хотела оставаться друзьями. Она не хотела слышать ни одного из его аргументов – от них становилось только хуже, только больнее. Все, о чем она могла думать, – что он не придет больше вечером, не станет ворчать о том, что в его новостном агентстве работают одни козлы и свиноты, что они не будут лежать рядом, и она не сможет прикасаться к нему. Он ушел со словами: «Я сейчас вернусь», которые слились в одно «ясейчасвернусь». Отзвуки этой фразы еще долго мучили Олесю, внушая ложные надежды. На поверку вышло, что Максим ровно ничего под этим не имел, он сказал это только для того, чтобы Олеся перестала рыдать и цепляться за него. Чтобы дала ему уйти.

О, как она ненавидела себя в тот момент! Какой жалкой она была. Никакого достоинства, никакой гордости. Она не могла понять, как будет без него жить. Если бы не девчонки – она бы, наверное, не сдюжила. И в самом страшном сне она не могла себе представить, что он появится вот так, без предупреждения. Если бы знала, то заставила бы его отдать ключи. Впрочем, кого она пытается обмануть? В первые месяцы после его ухода – после того, как они прожили вместе почти два года, – она постоянно прислушивалась, не поворачивается ли в замочной скважине этот самый ключ.

– Ну, рассказывай! – Максим широко улыбнулся. По нему и не скажешь, что этот человек почти год болтался по миру, пешком прошел по Чили и Мексике, торчал в Италии едва ли не всю зиму. Сияет, как модель для модного журнала.

– Чего рассказывать? – Олеся встала на пороге, не зная, шагнуть ли к нему навстречу или, напротив, бежать без оглядки.

– Как ты тут жила без меня. Я вижу, аккуратнее ты не стала. – Он обвел внимательным взглядом комнату, остановился чуть дольше на сваленной в кучу старой одежде, которую Олеся собралась рассортировать и часть повыбрасывать. Выбрасывать вещи – это полезно для подсознания, так, по крайней мере, считает Нонна. Хочешь выбросить из головы бойфренда? Выброси старую яйцерезку, тем более ты все равно не знаешь, как ею пользоваться. Олеся наделала куч из старых вещей, но до помойки так и не дошла. Черт, надо было же! Сколько времени она хотела разобраться!

– Э… разве это теперь твое дело? – выдавила из себя Олеся, но щеки уже предательски покраснели. Зато она вдруг вспомнила, сколько вечеров они с Максимом провели, выясняя отношения как раз после такого вот его комментария – он всегда был на них щедр.

– Ого! – Он улыбнулся еще шире. – Моя девочка научилась показывать зубки!

– Я не твоя девочка, – пробормотала Олеся, слабея от того, как это прозвучало – «Моя девочка».

– Я скучал по тебе. Все это время я думал – надо было заставить тебя меня ждать. Нельзя было тебя отпускать. – Максим сделал шаг вперед, и Олеся почувствовала панику. Если он прикоснется к ней, все будет кончено. Она не сможет устоять. А у нее дела, у нее свои планы… Какие, кстати? Какие же у нее были планы, черт… Олеся нахмурила лоб. Ах да, пятница. Девчонки, преферанс.

– Ты сам ушел… тогда. Никуда ты меня не отпускал.

– Я думал, так будет лучше. – Он остановился около стены в коридоре, где принялся с удивлением разглядывать «Спираль» – своего рода наскальный рисунок, который Олеся нанесла на стену по совету той же Нонны для гармонизации пространства. Ну, и чтобы зарисовать протечку. На ремонт у Олеси, знаете ли, денег нет. – Что это? Не пойму, это чем намазано тут?

– Это… это спираль времени.

– О, Господи, Олеся! Ты в своем репертуаре. Все еще веришь во всякую ерунду? Ладно, я по этому тоже скучал. Ты знала, что я чуть не умер во Вьетнаме?

– Тебя поймали экстремисты? – Олеся округлила глаза.

– Я подцепил кишечную палочку. – Максим расхохотался. Смех его был таким же заразительным и магическим, как год назад. Протянув руку, он подошел к Олесе так близко, что она в страхе замерла. «Сейчас все кончится, – подумала она. – Или снова начнется». И не будет пятницы, не будет девчонок и разговоров по душам, не будет преферанса, в который она вечно продувает Нонне, потому что не умеет жульничать. И не будет самодельного мохито, который Анна готовит из дачной мяты Нонны. Вообще ничего больше не будет.

Ее Мастер вернулся в ее мир и предъявляет на нее права. Она снова будет принадлежать ему – не себе. Ни дня она не принадлежала себе, пока Максим был с ней, когда они были вместе. Вместе – не то слово. Она билась, как муха в паутине, но больше всего боялась, что он отпустит ее. Впрочем, не это ли случилось в один ужасный день? Это было неизбежно – такой уж человек был Максим, не из тех, с кем можно жить счастливо, и не из тех, от кого можно уйти.

– Ты будешь страдать без меня. Не стоит сопротивляться, – заметил Максим флегматично.

Эти слова Олеся тоже помнила. От них ей было физически больно, словно ее скручивали цепями. Максим имел необъяснимую власть над ней. Возможно, магия, возможно, гормоны. Может быть, любовь? Нет, это вряд ли.

– Если хочешь, я сейчас же уйду и больше никогда не вернусь, – сказал он, зная, что она ни за что не согласится на это.

Олеся почувствовала, что начинает задыхаться. Она не хотела, чтобы он вернулся в ее жизнь. Она боялась его как огня. А ведь ее недавно пригласил на свидание один режиссер, и она, конечно же, ответила ему согласием. Он был приятным и собирался снимать фильм о провинциальном театре. Олесе он нравился. Что же будет теперь с ее жизнью?

– Хочешь, чтобы я ушел? – нахмурился Максим.

Именно в этот момент Олеся вдруг придумала, что делать со всей этой ситуацией. И это был огромный прогресс, между прочим. Она вздохнула поглубже и усилием воли отвела взгляд от пронзительных зеленых глаз Максима.

– ЯСЕЙЧАСВЕРНУСЬ, – выдавила она из себя, схватила сумку, пулей вылетела из квартиры и побежала вниз по лестнице. Через два пролета она остановилась и прислушалась. Если бы Максим побежал за ней, все было бы кончено. Если бы он обнял ее и поцеловал, все было бы кончено. Если бы он накричал на нее, все было бы кончено. Она посмотрела наверх – вдруг он стоит на лестничной площадке и смотрит? Но было тихо, и Максим за ней не побежал. Сто пудов, он остался сидеть в квартире и ждать – такое уже бывало раньше, она пыталась устраивать истерики, хлопала дверьми, запиралась в ванной комнате, уходила в магазин… Но всегда возвращалась. Так что зачем бегать? Олеся почувствовала вибрацию телефона раньше, чем он зазвонил. Чтобы звонок не прогремел на весь подъезд, Олеся тут же ответила. Звонила Женька.

– Алло? Ну, ты где? – раздался возмущенный голос. – Где вы все вообще? Я приехала, а тут только Баба Ниндзя и Ванька. ВАНЬКА! Ты знаешь, как я к нему отношусь! А никого нет – ни Нонки, ни Анны. Издеваетесь? Я к вам из Жулебино перлась по пробке и то не опоздала! Совсем охамели.

– Я уже еду, – прошептала Олеся, спускаясь по лестнице. Она мысленно представила спокойное, безмятежное лицо Анны и тут же почувствовала прилив сил. Анна – тот самый человек, который поможет ей выстоять. Анна сможет удержать ее от глупостей. Анна улыбнется своей безупречной улыбкой Моны Лизы, и все проблемы исчезнут.

– Что? Я говорю тебе, если вы немедленно не появитесь, он меня разрушит как личность – окончательно, а я и так себя ненавижу. Ты скоро будешь? – Женька не слушала, что ей говорили, потому что, когда она была взволнована, всегда говорила сама. Так что Олеся просто нажала кнопку «отбой» и вылетела из подъезда, стараясь не думать о том, что Максим, возможно, смотрит в окно. Она быстро пересекла двор и помчалась к дому Анны. Она подумает об этом завтра. Может быть, когда вернется домой, Максима в квартире уже не будет, и ей удастся убедить себя, что он и не приходил? Может, все обойдется. Господи, как же ей не хотелось снова его полюбить!

Почему Женя пришла вовремя

Можно ли изменить себя? Этот вопрос волновал Евгению Славянову с самого рождения, вот уже двадцать девять лет. Во всяком случае, с тех самых пор, как она себя помнила. Даже в детском садике, где положено прыгать на кровати и наслаждаться детством, Женя вела борьбу за место под солнцем. Чтобы с ней дружили, она отдавала вкусные кексики и сосиски в тесте. Это работало, но от недоедания Женя росла худенькой и бледной. А мама ее за это все время ругала.

– Люди подумают, что я тебя не кормлю. Ну-ка ешь кашу, Евгения! И поправь воротничок. Откуда у тебя пятно на фартуке?

– Оно тут уже было, – оправдывалась Женя.

– Глупости. Просто у тебя руки не из того места растут. Соседи, поди, считают, что я тебе одежду не стираю!

Маму было не переспорить. Впрочем, в большинстве случаев она была права. Женя пыталась, честно пыталась стать лучше, чтобы нравиться маме. Да что там маме! Женя старалась угодить подругам, любой ценой заслужить любовь учителей, одобрение сторожихи из раздевалки, уважение тренера по плаванию, улыбку мальчика из параллельного класса. Она чувствовала, что ей просто необходимо нравиться людям. Всем без исключения. И вскоре это привело к тому, что буквально все вокруг стали ее презирать. Одноклассники использовали ее так, как им взбредет в голову. Женя стояла на шухере, если нужно было украсть классный журнал. Она попробовала курить, только чтобы не разочаровать стайку «неблагополучных», которые не без удовольствия с ней игрались, как кошки с загнанной мышью. Она приносила из дому деньги и мамину косметику и отдавала все это только за то, чтобы ее взяли попрыгать в резиночку.

– Ну почему я такая невыносимая! – жаловалась Женя плакату с Дитером Боленом, который смотрел на нее понимающим взглядом и улыбался. Иногда по-доброму, а иногда едко, с издевкой. Даже Дитеру она не слишком-то нравилась.

Несколько раз Женя пыталась начать новую жизнь: когда поступила в институт, пару раз в течение учебы и когда выпускалась из него. Женя читала умные книги и журналы, – но не те, которые можно купить в любом киоске, действительно умные, написанные профессиональными психологами и для профессиональных психологов. Женя много училась, работала над собой, ходила на семинары. Все, что она хотела, – это любить. Конечно, хотелось бы быть любимой в ответ, быть счастливой, найти взаимопонимание. Нормальные мечты о том, чтобы найти Человека – вторую половину. Мало ли где, мало ли когда. Но хотя бы полюбить самой того, кто позволит ей это. Женя была готова полюбить практически любого.

Результат был один и тот же – она пыталась произвести впечатление на людей, а они пользовались этим. Годам к двадцати пяти Женя смирилась и пошла другим путем – путем духовных практик. Она пробовала йогу, пробовала Рейки, медитировала под буддистскую музыку и однажды домедитировалась до того, что реально попала в транс. Как-то раз очередной гуру сказал ей, что у нее имеется недостаток зеленой энергии, что было не слишком понятно, и что ей необходимо ежедневно медитировать по сорок минут на тему приятия себя в мире и мира в себе. Это было более понятно. После этих слов гуру произвел некоторые загадочные манипуляции с Жениным телом, отчего каждая косточка и каждый сустав захрустели, а потом вдруг стало тепло и Женя почувствовала, что ей на все наплевать.

– Господи, как хорошо-то! Можно, я буду ходить к вам три раза в неделю? – взмолилась Женя, которой то, что сделал с ней гуру, понравилось куда больше, чем то, что с ней обычно делали мужчины.

– Я уезжаю на Тибет на все лето. А вам необходимо избавиться от внутренней матери. Вы уже выросли, так что пора перерезать пуповину, – сказал гуру и исчез. Однако его появление в Жениной жизни изменило все. Ну, или почти все. Так, по крайней мере, считала сама Женя.

– Он показал мне, кто я есть на самом деле! Я больше не стану отрицать собственную природу. Да, я такая. Другой меня нет и не будет. Что же мне теперь, не жить полной жизнью? – говорила она, размахивая руками. Конечно, несколько смущал тот факт, что и в двадцать пять лет она говорила это Дитеру Болену.

Однако изменить себя по-настоящему нельзя за пять минут. Зато теперь Женя знала, что изменить себя возможно, только если ты по-настоящему узнаешь и примешь себя.

А кроме этого, Женя решилась и, по совету гуру, перерезала пуповину. Ушел где-то год на то, чтобы решиться. У Жени была стабильная работа, нормальная и даже высокая зарплата, но все же… это был большой шаг – уехать из родной квартиры. Мать, конечно же, считала это очередной дурью неудачницы дочери. Вторая дочь, Женина сестра Екатерина, была совсем другой, она не была дерганой, как Женя, не была жалкой, не совершала глупостей, к тому же она была замужем. А как оценить женщину, которая к двадцати пяти годам сидит одна-одинешенька? Ни детей, ни даже постоянных отношений.

– Но я же и говорю, что, если я буду жить одна, у меня будет больше шансов на устройство личной жизни, – оправдывалась Женя.

– Дело не в том, что ты живешь со мной, – морщилась мама. – Ты посмотри на себя.

– А что теперь-то со мной не так? – Женя смотрела в зеркало и, хотя ей не слишком нравилось ее лицо (руки, ноги, плечи, улыбка, осанка, форма носа, коленные чашечки, цвет волос и все, что следует далее), она все же признавала, что данное ей богом тело запаковано теперь в подходящие шмотки от хороших, дорогих брендов. Волосы пострижены, вытянуты и превосходно уложены, косметолог помог справиться с проблемами кожи – она теперь вполне ровная и красивого оттенка. Рост… ну, тут уже ничего не поделаешь. Впрочем, хорошие сапоги на высоком каблуке легко все исправят.

– Ты слишком много времени уделяешь работе.

– Мне же нужно зарабатывать! – возмущалась Женя, вспоминая, во что ей обошлось черное пальто, в котором ее бедра не выглядели толстыми. Половина зарплаты! Зато потом можно было месяц не есть.

– Мужчины не любят карьеристок. А ты слишком независима. Теперь еще и квартира эта. Будешь совсем как бизнес-леди. Еще кошку себе заведи.

– Мама, у тебя же есть кошка.

– Это не одно и то же!

В общем, этот разговор никогда не заканчивался и никогда ни к чему хорошему не приводил.

Именно по этой причине, когда встал вопрос о том, где снимать квартиру, Женя выбрала ту, которая располагалась практически на другом конце города – в Строгино. Если уж резать пуповину, так уж чтобы ни одного шанса на то, что она уцелеет. Чтобы даже просто навестить мать и сестру в их Беляево, Жене пришлось бы просидеть два часа в пробке. Так что пуповина разлетелась на мелкие куски. Это произошло четыре года назад, и сама Женя считала, что с тех пор в ней произошли значительные позитивные изменения. Она все еще ненавидела себя, но уже не делала из этого большую проблему. Да, у нее все еще не было Человека, но зато у нее была Анна, а это многого стоило. Наконец-то у нее появилась подруга, с которой можно было быть собой. К тому же подруга умела ее так хорошо постричь, что она после этого три дня чувствовала себя настоящей королевой и красавицей. Ради одного знакомства с Анной стоило переехать в Строгино. Все, кто знал Анну, понял бы, о чем говорит Евгения Славянова. Анна была – как мать-земля, она примиряла врагов и усмиряла стихии. До тех пор пока дом Анны будет стоять на месте, окнами на Строгинский затон, мир будет нерушим.

Что же касается Человека… Именно по этой причине, собственно, Женя и не опоздала к Анне сегодня, хотя искренне надеялась, что сегодня вообще не сможет приехать. Женя надеялась быть в совершенно другом месте – на свидании с Мужчиной ее Мечты (сокращенно МММ), ее непосредственным руководителем Алексеем, по которому Женя сохла уже полгода. Она думала, что дело, наконец, сдвинулось с мертвой точки после того, как Анна научила укладывать волосы в прическу «сонная принцесса».

– Чем занимаешься сегодня после обеда? – спросил ее Алексей, едва увидел на крыльце офиса их маркетингового агентства на «Щукинской».

Женя зарделась. Вот она, сила правильной укладки.

– До пятницы я совершенно свободна! – улыбнулась она.

МММ почесал за ухом.

– Но сегодня пятница, – напомнил он.

– Я шучу. А что? – обрадовалась Женя.

– Ты не могла бы мне помочь? – спросил МММ и посмотрел на нее так жалобно, что Женино сердце тут же затрепетало. Помогать – это было как раз то, что она умела делать лучше всего. Она ему поможет, они будут делать что-то вместе с ним, да еще и разговаривать. Она НИ ЗА ЧТО НА СВЕТЕ не будет собой, и это ему понравится. Они пойдут пить кофе вместе, будут болтать о том о сем – она будет слушать его и восхищаться.

– Конечно, могу, – кивнула Женя, и через пять минут МММ вручил ей накладную и пять тысяч рублей.

– Нам обязательно нужно выкупить три коробки плитки, а то у них они заканчиваются, а нам не хватило на крыльцо.

– Плитку? – растерялась Женя.

– У меня совещание. Я вообще не понимаю, почему это свалили на нас. Но… ты слетаешь? Они тебе все погрузят, а мы здесь все разгрузим. Прикроешь меня? Я на тебя надеюсь, на кого еще мне рассчитывать! – Алексей улыбнулся, и дело было кончено.

Вместо свидания Женя поперлась в Жулебино за гранитной плиткой. Вот это и было ее Большой Проблемой. Кому придет в голову отправить за тяжеленной (по двадцать пять кило в пачке) плиткой именно ее. Стройную и хрупкую девушку двадцати девяти лет, в прекрасных замшевых туфлях Jimmy Choo с открытыми носками и в юбке GUESS?! Но как бы она ни выглядела, на ней словно вывеска висела – «Используй меня как хочешь. Я согласна на все». А ведь ей нужно было совсем немного – просто любить. И она совсем не была страшненькой. Она была просто не слишком уверенной в себе. Но почему-то куда более страшные девахи крутили романы, а ее отправляли за гранитной плиткой.

Потом Женя с изумлением наблюдала, как рабочие в оранжевых жилетах кладут эти три пачки прямо на асфальт и самоустраняются. Пять метров до машины, потом подъем, потом обратный путь в офис на «Щукинской» – все это вместо свидания. Когда же она вернулась с плиткой на работу, Алексея уже не было. МММ отчалил пораньше, чтобы миновать пятничную пробку. Женя разгружала плитку сама. Даже с учетом того, как тяжело ей было, времени это заняло всего какой-то час. К шести часам Женя была уже абсолютно свободна, хотя это ее и не радовало. Она бы хотела провести вечер как-то иначе, но никак не в обществе Анниного братца-раздолбая, волосатого хиппи в широченных шароварах и с фенечками на запястьях. Но лучше уж хоть какое-то общество, чем никакого. Ей нужно было с кем-то поделиться.

– Интересно, я все еще могу иметь детей? Вполне возможно, что после того, как я тащила эту жуткую плитку, у меня их уже не будет. Но мне и не надо, знаешь ли. Я даже боюсь представить, каких детей я могу воспитать, с моим-то характером и ненормальной психикой. Такое не лечится, верно?

– Но почему ты согласилась на это? – спросил бесполезный Ванька, развалившись на огромном диване в центре гостиной. Квартира Анны была уникальной в своем роде. Башня-новостройка со странной летающей тарелкой на крыше продавалась в свое время со свободной планировкой, и Владимир, муж Анны, спланировал общую зону кухни, гостиной и столовой, соединенных широкими арками. Он говорил, что теперь будет где собраться их семье, а поскольку семья была действительно большая – трое детей, свекровь, брат Анны и бесчисленные подруги, гостиная никогда не пустовала. Жаль только, что сам Владимир там так и не посидел.

– Потому что я – дура, – фыркнула Женька. – Такая у меня судьба. Не могу отказать.

– А я бы тебя тоже за плиткой посылал, – пожал плечами этот мелкий мерзавец Ванька после секундного раздумья.

– Убью, – предупредила Женька.

– Принеси мне пива, а?

– Покалечу!

– Только бери холодное, ладно?

– Сволочь ты, Ванька! – Женька надулась, но Ванька только хмыкнул и полез в Аннин холодильник. Тогда Женя продолжила, потому что он был неправ, совершенно ошибался на ее счет. – Вообще, предполагалось, что мне ее погрузят в машину. МММ не мог знать, что они мне эту чертову плитку на асфальт выложат?

– Обычно всем и грузят. Но только не тебе, верно?

Женя посмотрела на Ваньку с ненавистью, но все же знают, что ему, как говорится, что в лоб, что по лбу. Непробиваемый. Тогда Евгения решила нанести ответный удар:

– А ты почему тут торчишь? У тебя разве не сессия? Разве не положено студентам в мае круглосуточно корпеть над учебниками?

– Не в этом счастье. Ты знаешь, я к институтам отношусь спокойно, – заявил этот поганец, в анамнезе которого действительно уже имелся один брошенный институт. Да и в этом, нынешнем, Ванька не перетруждался.

– А как ты к армии относишься? – хмыкнула Женя.

– К армии я никак не отношусь, слава богу, а еще четыре года, и она ко мне не будет уже никак относиться. Мне бы только до двадцати семи продержаться. А тебе, Женя, надо учиться говорить «нет». Хочешь, я тебя потренирую? – как ни в чем не бывало предложил Ванька, поедая бутерброд с котлетой. – Возьму недорого.

– Ты бы лучше сам сказал «нет» самому себе. Что ты все поедаешь запасы своей сестры? Не стыдно? Анна в лепешку сбивается, чтобы всех вас тут прокормить! Ты не пробовал есть у себя дома? Или привезти сюда продукты? Сколько тебе лет, что ты ведешь себя, как ребенок?

– Уфф, как страшно. От Анны не убудет, если я пирожок съем. А насчет возраста – хочешь поиграть в эту игру? Изволь. Мне – двадцать три года, а тебе? Что, не скажешь? И правильно, в таком возрасте уже на пенсию уходят, – усмехнулся Ванька и достал остатки вишневого пирога.

Бесполезно взывать к тому, чего у человека нет. К тому же руки Евгении сами собой потянулись к пирогу, и она тоже взяла кусочек. Анна умела печь пироги, как никто другой. Нонна, Официальная Лучшая Подруга Анны, говорила, что именно из-за пирогов Анны она еще в переходном возрасте набрала свои лишние двадцать килограмм, и теперь ей приходится героически худеть. В этой войне Нонна была пока проигравшей. Но она предпочитала говорить, что, во-первых, это не война проиграна, а только несколько сражений. Во-вторых, она работает на сидячей работе, живет в стрессе, не высыпается, а к тому же в Москве теперь стал такой воздух, что в нем вообще не выжить. А если еще не есть… Кстати говоря, где ее носит? Все они договорились встретиться в семь часов у Анны, как обычно по пятницам. Уже семь часов двадцать минут. Уж Нонна-то могла бы не опаздывать. В конце концов, работая учительницей, должна бы она быть пунктуальной. К тому же ее школа располагается буквально в нескольких кварталах от дома Анны – в пробку бы она точно не попала.

– Алло? – Женя набрала номер Нонны, но абонент был временно недоступен.

– Жрет где-то, – уверенно заявил Ванька.

Женя возмутилась и принялась защищать подругу, но в целом в этот раз он мог оказаться прав. Если Нонна опаздывала к своей лучшей любимой подруге Анне, то, скорее всего, ее усадили за какой-нибудь очередной стол по какому-нибудь очередному поводу. Нонна работала в школе учительницей английского языка, и поскольку коллектив был большим, то почти ежедневно там случались какие-нибудь посиделки по поводу то дня рождения, то годовщины работы в школе, то… «просто что-то захотелось тортика купить, такой красивый был и свежий…».

– Наберу еще раз. – Женька потянулась к телефону, однако в этот момент в дверь позвонили, и через мгновение в гостиную влетела Олеся – бледная и с каким-то близким к панике выражением лица.

– Где Анна? – спросила она так, словно от наличия той зависит чья-то жизнь. Но телефон Анны тоже не отвечал, и где она есть, никто не имел ни малейшего представления. Это было странно.

Почему опоздала Нонна

Сильнее всего на свете Нонна ненавидела детей. Конечно, чужих – своих у Нонны не было, слава богу. И, проработав пять лет в школе, она уже не была уверена, что так уж их хочет. Родители школьников по большей части не имели никакого представления о том, что есть такое их собственные дети. Дети хамили, матерились прямо при учителях (спасибо, что не на учителей, потому что и это бы Нонну уже не удивило). Дети стреляли сигареты у школьных охранников, а однажды один ученик десятого класса пронес на урок английского банку пива. На жесткое требование Нонны немедленно выбросить алкоголь и заняться уроком детина ответил, чтобы Нонна Аркадьевна «кончала бузить», и предложил ей пива.

– Холодное! – поделился он, искренне не понимая, из-за чего весь сыр-бор и зачем «немедленно к директору». За годы работы в школе у Нонны выработалось умение скрывать свои чувства, а от его ледяного командного тона даже Анна порой подпрыгивала на месте. Маска злюки помогала Нонне вбить в головы учеников хоть какие-то знания: базовые понятия о временах, формах глаголов, самые распространенные фразы на английском.

Жизнь в школе приносила массу интересного и занятного, или, вернее, абсурдного и бесполезного. Чаепития, дни рождения в учительской, сплетни и бесконечные отчеты – короче, все, что угодно, кроме денег. Нонна не раз участвовала в разного рода абсурдных мероприятиях типа конкурса «народные умельцы России», когда всему учительскому составу приходилось мастерить поделки, которые, предполагалось, должны были делать школьники, и ее это уже не пугало. Болото засасывало.

– Эти дети рождаются такими или становятся? – интересовалась Женька, крайне далекая от проблем воспитания и оттого сохранившая исключительно романтические представления о семье и браке.

– Мне кажется, их можно сразу по выходу из роддома ставить на учет в детскую комнату милиции, – пожимала плечами Нонна. – Единственное, чем эти сегодняшние дети обладают – это высокой самооценкой. Такой высокой, что хочется взять и стукнуть их прямо по самооценке.

– А куда смотрят родители? – удивлялась Анна, ее дети были больше похожи на нормальных детей: они любили не только компьютеры, но и сказки, обожали лепить из пластилина. Нонна таких почти не встречала в своей школе.

– Родители. Вот отличный вопрос – куда смотрят родители. Большая часть смотрит в бутылку или интересуются только своей работой. Самые страшные – те, которые считают, что хорошее воспитание выражается в покупке самых дорогих и модных гаджетов и самой модной одежды. Эти дети смотрят на мир с презрением, и этому они научились у своих родителей.

– Но а если с ними серьезно поговорить? – предлагала Женька.

– Поговорить? С родителями? Было бы неплохо, но некоторых я в глаза не видела ни разу за все те годы, что мучаюсь с их наглыми отпрысками. А однажды один так называемый «отэц» мне вообще заявил, что будет очень признателен, если я заткну хавальник и перестану доставать его сына.

– Что?

– А то! А иначе хуже будет. Ночи-то темные, а дороги-то узкие, – развела руками Нонна.

Но это было, конечно, исключение. Обычно на родительские собрания удавалось заманить только треть родителей, и приходили как раз те, чьих детей можно было выносить и к кому у Нонны не было особых претензий. А производители тех ужасных шалопаев, которые мешали вести уроки и не поддавались никаким педагогическим приемам, никогда не являлись на собрание. Похоже, знали, что ничего хорошего их там не ждет.

Когда Нонна только устраивалась в эту школу после института – рядом с домом, удобный график, симпатичный историк, – она была уверена, что это только на пару лет, пока она не подыщет что-то более подходящее. Мужа, например. Но с тех пор концепция изменилась. Замуж Нонна больше не рвалась, хотя и не отбрасывала возможность такового поворота. Она просто перестала суетиться по этому вопросу. После пары невразумительных и каких-то совсем неромантичных романов Нонна утратила энтузиазм. Вера в то, что мужчины в женщине прежде всего ищут нежную, участливую и любящую душу, тоже как-то подугасла.

– Задницу они ищут красивую, вот и все, – уверяла она теперь. – А потом что? Сидеть и в одиночку тянуть детей, как Анна? Нет уж, спасибо. Или нормальный человек – или никакого.

– Никакого? – ужасалась Женька. – Неужели ты согласишься прожить всю жизнь в одиночестве?

– А неужели ты всю жизнь будешь стелиться перед мужиками, только чтобы они на тебя обратили внимание? – строго парировала Нонна.

– Я не стелюсь, – обижалась Женька.

– Сделай мне кофе, – командовала Нонна, и Женька немедленно бежала исполнять.

Анна только качала головой и улыбалась. И делала Жене салатик, чтобы та не волновалась, что поправится. Рядом с ней все чувствовали себя самыми лучшими. То, что Анна до сих пор никого не встретила – уже почти четыре года она жила одна, – было, по мнению Нонны, самой чудовищной несправедливостью и абсурдом. Уж Анна-то! Если бы она только захотела… Нонна столько раз предлагала. Да любой бы побежал, только бы поманила. Чай, не Женька, у которой на лице прямо написано, что об нее можно ноги вытирать. Но нет, Анна упрямо крутила головой и отказывалась от любых предложений еще до того, как они были озвучены. Впрочем, надо признать, что с серьезными предложениями от серьезных мужчин сейчас были проблемы. Все больше попадались такие, как Аннин брат Ванюшка – сплошная легкость бытия, пофигизм и ничего больше. Или такие, как Олесин Максим – а уж от таких отношений, дорогой Господь, защити и сохрани. Олесю Нонна подобрала три с лишним года назад и с тех пор продолжала опекать на правах старшего товарища и просто более опытной и умной женщины. Олеся была на пять лет младше, нуждалась в некотором руководстве мудрого наставника – а для Нонны не было ничего более «вкусного», чем кого-то учить и наставлять, а также спасать. Как только Олеся познакомилась с Максимом Померанцевым, спасать ее можно было хоть круглые сутки.

Сегодня Нонну задержали в школе, но не тортики, как предположили Ванюшка с Женей, а вариант № 2 – тупое мероприятие, вернее, его репетиция. Казалось бы, пятница, май, все нормальные люди должны лететь по дорогам Подмосковья на дачи. Ха-ха, лететь?! Ну, плестись. Неважно. Или хотя бы сидеть за огромным столом в доме Анны и расписывать пулю, обсуждая свежие сплетни, которых у одной Нонны имелся десяток. Вместо этого Нонна сидела в актовом зале на стуле на сцене, украшенной прошлогодними сушеными кленовыми листьями, которые постоянно крошились на пол, и читала вслух по ролям какие-то невероятно бездарные стихи о Природе и Любимой Родине.

– В этом году в РОНО решили провести творческий вечер, который ознаменует собой окончание учебного года, – сообщила с постным лицом директорша Ольга Савельевна. Потом, оглядев потухший и тоскующий учительский состав, она поднатужилась и нацепила на лицо фальшивый энтузиазм и немного восхищения. Ужасные стихи принадлежали перу главы межрайонной комиссии РОНО, тучной женщины, которая уже много лет наводила ужас на директоров школ и которую за глаза звали комиссаршей.

– Прекрасные слова, не правда ли? – «сияла» Ольга Савельевна. – «И шепоток ручьев разбудит, и лист осенний опадет». Какой стиль!

– Ольга Савельевна, это же идиотизм, – осторожно высказалась Нонна. – Зачем им этот вечер? Для кого?

– Для всех нас, чтобы мы могли сблизиться, почувствовать корпоративный дух. От всех школ нашего округа будут выступать. Нам достался стих про осень.

– Скажите, а это самый длинный стих в ее арсенале, или у комиссарши были длиннее? – хмыкнул историк. – Потому что это своего рода рекорд – три страницы таких вот рифм. «Осень – Мы не просим». Кого и о чем? Или это – «Капая – Зацветая»? Это вообще не в рифму.

– Это белый стих, – фыркнула директорша.

– А это? «Желтая палитра – Сто четыре литра»! – зачитал историк, вызвав у большинства присутствующих дам такой хохот, что директорше пришлось даже стучать линейкой по столу, чтобы усмирить педагогический состав.

– Если человек бездарен, он бездарен во всем! – выдохнула химичка, отсмеявшись. У нее, как это иногда все же случалось даже с учителями, завязался роман на стороне – за пределами школы, так что она страдала сейчас даже больше Нонны.

– От таких стихов не только лист, все опадет! – возмущенно бросил физрук, который, как и историк, пользовался льготами из-за того, что был мужчиной, и надеялся избежать позорного участия в «корпоративе». Но тут был другой случай, комиссарша отдельно пожелала, чтобы все доступные мужчины обязательно участвовали – ее стихи как нельзя лучше сочетаются с мужским тембром.

– Почему вообще все потакают этому идиотизму? – поинтересовалась учительница литературы и русского языка, которую от комиссаршиной «поэзии» буквально выворачивало наизнанку. Она любила Пастернака и Цветаеву, так что ей было особенно тяжело переносить «шепоток ручьев».

– Потому что нам нужны фонды на ремонт первого этажа и спортзала. Значит, так, – отрезала Савельевна, – каждому даем по строчке. А чтобы звучать чуть подольше, будем повторять строчки вместе.

– А еще можно разыграть в лицах, – вытянула руку Нонна. – Я могу быть «лист». Я могу опадать в оркестровую яму.

– Отличная идея.

– Что? – нахмурилась она.

– Все шутите? Между тем можно действительно как-то оживить читку.

– Оживить труп невозможно, – возразил историк.

– Мы можем показывать слайды с красотой и ручьями, – радостно предложила директриса.

– О, нет! – застонали учителя.

Нонна уронила голову на плечо соседки и закрыла глаза. Она любила пятницу у Анны даже больше своей дачи под Солнечногорском, она любила преферанс, любила сплетни и их компанию, даже Ванюшку любила за то, как изящно он терзает Женьку. Она была не готова показывать слайды, она хотела домой.

Но когда ей удалось высвободиться из пут комиссаршиного творчества и долететь (буквально двадцать минут пешком) до дома Анны, выяснилось, что спешила и переживала она напрасно. Подруги все еще не было дома. И на звонки она не отвечала.