Закон противоположности

Глава первая

Меня зовут Володя. Мне двадцать три. Жизнь только начинается, хотя и кончится скоро. Дизель поддерживает в кабине тепло, но машина дальше не поедет. В поселке меня хватятся через два или три дня. Слишком поздно. Непроглядная метель. Связи нет.

Южнее Уренгоя вьюга заносит снегом грузовик. Скорость выбило на ходу, рычаг переключения передач остался на месте. Выжимаю сцепление, снова и снова включаю скорость – ничего не происходит. Треск, стук, глухие удары. Они расскажут о неисправности заранее, но только тем, кто их слышит. Для меня же грохот в узлах пустой звук.

– Татра хорошая машина, – говорили месяцем раньше мужики на газовом месторождении, – надежная и простая, – наперебой убеждали они меня, брезгливо колупавшего пузыри ржавчины вдоль лобового стекла, – ты на красоту не смотри. На севере красота в надежности, живым вернулся – красота.

Грузовик с ходу брал наледи, не вяз в перемётах, не перегревался, не стыл, казалось, нет непосильной ему задачи, но на разбитой колее аварии случаются внезапно. Догадываюсь, в чём проблема. А что толку? Ремонт на морозе, без нужных запчастей – задача непосильная.

Опытные водители выходят на зимники колонной. Больше машин – больше шансов доехать. Опытные водители, даже звучит фальшиво, как будто можно дважды умереть.

Поломка поврозь – верная смерть. Когда не остается топлива, они жгут свои машины, чтобы согреться. Черный дым далеко видно, и это дает надежду на спасение. Сначала сжигают запаску, затем в огонь отправляются сидения, пластиковые детали салона, колеса. Резина на морозе сгорает очень быстро. Десять – пятнадцать минут и от огромной покрышки остается проволока да горстка пепла. Что не сгорит, останется навечно в мерзлоте.

Чужие края, чужой самосвал, здесь всё холодное и чужое. Человеку тут не место. Тут и зверя-то непонятно что держит. Не из-за денег же и пенсионных льгот здесь медведи рыщут. Неужели не нашли они себе места теплее? Ненавижу холод. От него невозможно укрыться, он повсюду, и хуже всего то, что он медленно убьет меня в кабине ржавой Татры.

В родном Ростове стало слишком тесно. Я задолжал каждому, и меня все ненавидят, скорбеть точно не будут. Последнее, что у меня осталось – серебряный триптих в деревянной рамочке, подарок, скорее всего, бывшей жены. В центре иконы Спас Вседержитель, одной рукой он благословляет, в другой держит раскрытое Евангелие. Справа от Спасителя образ Божией Матери, слева Святитель Николай, покровитель путешествующих. Прикрепил икону над приборной панелью. Красиво получилось.

Срок, отведенный мне, измеряется теперь не годами и днями, а литрами солярки. Что хочет человек перед смертью? Не задумывался об этом раньше, не приходилось, зато теперь знаю и могу уверенно сказать: перед смертью человек хочет хурму. Не каждый, конечно, но лично я хочу сочную, вяжущую у чашечки хурму, такую, чтоб аж скулы свело, а язык стал шершавым и сухим. Когда-то у меня было всё, а теперь нет даже хурмы.

Смотрю на вас, святые угодники, и мне не страшно. Вас нет, как нет хурмы. На всякий случай, вдруг вы есть, хочу исповедаться. Не знаю с чего начать, никогда этого не делал. Тайная такая исповедь получается, хотя какие от вас, святых, могут быть секреты? Из всех библейских заповедей, я не нарушил только одну, и то, скорее случайно. Как бы там ни было, крови на моих руках нет. Только это и радует.

В чем признаться? Перед кем, а главное, зачем я должен оправдываться, и какая теперь от этого польза? Жил как все, не больше, не меньше. Поздним ребенком, появился на свет, когда маме было тридцать пять лет, а отцу сорок. Моему рождению предшествовало несколько выкидышей, и никто уже не надеялся даже на чудо. Но, вопреки всему, я родился в срок, ранним утром седьмого апреля.

Через три дня после моего рождения, отец забрал нас из роддома. Приехал с водителем на черной Волге. В тот день он увидел меня впервые. Когда маме нужно было выйти из машины, отец взял меня на руки, но ненадолго. Переступив порог только отстроенного дома, отец вернул маме младенца и на два дня пропал с друзьями в кабаках. Он постоянно так делал, всё время пропадал в бильярдных и ресторанах, обсуждая условия каких-то контрактов. Утром страдал от тяжелого похмелья и снова исчезал, иногда на несколько дней. Это часть его работы, как он сам выражался, а раз мы ни в чем не нуждаемся, то цель оправдывает средства.

Меня воспитывали бабушка и мама. Нет ни одного воспоминания о том, как мы играем с отцом или гуляем в парке. Может, такое и было, просто, я не помню, и мне об этом никто не рассказал. Я скучал. Часами пересматривал фотоальбом. Особенно мне нравилась фотография, на которой он стоит в классическом костюме – тройке и держит перед собой медаль за победу в краевых соревнованиях гиревиков. Такой сильный и красивый, я хотел быть похожим на него.

В две тысячи пятом году отец занялся аптечным бизнесом. На спорт времени не осталось. Появился лишний вес, одышка, лысина. Они с матерью стали часто ссориться.

– Ладно, меня не жалеешь, – говорила она, вытирая ладонью слезы, – себя пожалей, Володю, пожалел бы. Случится с тобой что-нибудь, кому мы будем нужны?

– Что может со мной случиться? – возражал отец, едва стоя на ногах, – ты же не понимаешь, ты совсем ничего не понимаешь в бизнесе. Сейчас такое время, теперь не на комсомольских собраниях решается судьба моего дела, а в ресторанах. А что делают в ресторанах? Правильно, едят, пьют и говорят о делах. Не понимаю твоих претензий, ты же сыта, одета, ни в чем не нуждаешься. Чего ещё нужно?

Мать молчала. Она хотела бы сказать, что ей нужен муж, поддержка, опора, но она плакала, молчала и никогда ни в чём его не упрекала. Я тогда решил, что не буду таким, как он, моя жена не будет плакать, а со временем мы заберем маму к себе, и больше никогда не увижу её слёз.

Изо дня в день папа возвращался домой поздно и пьяный. Мама переживала за его сердце, а лучше бы поберегла своё. Рядом с отцом она выглядела как Дюймовочка, такая же маленькая, добрая и красивая. Красоту матери невозможно описать словами, она не зависит от внешности. Нет такого художника, который смог бы передать эту красоту в красках, так как видит. Руки у неё пахли кремом. Найти бы сейчас тот крем, почувствовать родной запах…

Она никогда меня не ругала, не била. Самым строгим наказанием был сердитый взгляд. Я его хорошо помню, поднятой брови было достаточно, чтобы прекратить любую шалость.

В шесть лет меня отдали в спортивную секцию на футбол. Родители предложили выбрать между греко-римской борьбой и футболом. У борцов дурацкая форма, купальник какой-то, подумал я, и выбрал второе.

Дальше был интернат клуба, школа, тренировки, соревнования, сборы. Короткие выходные в кругу родных и снова на поле. Кто же мог знать, что это были лучшие годы моей жизни.

Глава вторая

Рано узнал, что такое сиротство, мне только исполнилось пятнадцать. Она ушла быстро, почти не мучалась. Я и не подозревал о болезни, которая сожрала маму так быстро. В тот день крёстный забрал меня с соревнований в Волгограде, сказал, что мама сильно болеет и нужно её навестить, а пока ехали, от друга пришло сообщение с соболезнованиями.

В десять вечера мы приехали домой. Помню, как выскочил из машины, натолкнулся на ждавшего во дворе отца, он крепко прижал меня к плечу. Мы стояли, молчали. Не пытался разорвать этих объятий, боялся войти в дом, боялся увидеть маму неживой. На порог вышла бабушка, заплаканная и мертвенно спокойная. Незадолго до моего приезда фельдшер скорой помощи вколол ей успокоительное.

– Где мама?

– Она в больнице, – ответил отец уклончиво и будто бы не мне. Приговор ещё не прозвучал, я надеялся, что мой друг, приславший свои соболезнования, ошибся, мама жива, просто сильно заболела, но её обязательно вылечат, она скоро вернется домой.

– Тело привезут завтра, после обеда, – тяжело сглотнув, добавил отец, и прижал меня к себе сильнее. По спине пробежал мороз, зашумело в ушах, ноги обмякли, опустились руки. Нет. Послышалось, он совсем не это хотел сказать, но отец плакал и прижимал меня сильнее, сильнее, сильнее.

Войдя в дом, я вдруг понял, что ничего не изменилось, на зеркале, ещё не завешанном тканью, лежала мамина расческа, в прихожей её обувь, на вешалке – пальто. Ничто не говорило о том, что в этот дом пришла смерть. Молчала и бабушка. Глаза у неё запали глубже, чем обычно, тонкая кожа стала прозрачной, желтоватой, видно каждую венку, каждый капилляр. Она плачет много часов подряд, и, кажется, не замечает ничего вокруг.

Разулся в коридоре, повесил ветровку в шкаф. Привычно сел в кресло в зале. В моей голове нет ни одной мысли. Совсем ни одной. Нет ни усталости, ни бодрости, ни скорби, ничего нет, вакуум. Просидел долго. Заснул. Проснулся через час от короткой мелодии нового сообщения в телефоне. Поначалу обрадовался, подумав, что видел дурной сон. У меня так бывает. Как-то приснилось, что я ВИЧ-инфицирован, причем сон был очень реалистичен, и я готов был поспорить на что угодно, что вчера сидел в очереди в поликлинике, сдавал кровь на анализ, получил положительный результат, а потом на лавочке в парке размышлял, как сообщить об этом родителям, как сохранить диагноз в тайне. Проснувшись в тот день, я продолжал думать о ВИЧ и о том, что в наше время с этим можно жить, причем довольно долго и даже счастливо, пока не понял, что не ходил я ни в какую поликлинику уже много месяцев, а значит, мне всё приснилось. До сих пор мурашки по коже, как вспоминаю тот сон. К несчастью, смерть мамы – не сон, и очередное сообщение с соболезнованиями напомнило мне об этом. Ненавижу сотовую связь.

Не помню, как наступило утро. Спал ли я вообще. В памяти этого не осталось. Разум поразительно избирателен в такие дни.

Незнакомые люди расставляли во дворе деревянные лавочки и два табурета, на которые потом поставят гроб. Моросил дождь, лавочки с табуретами постоянно передвигали, в поисках более подходящего, более сухого места. Установили пляжные зонты, но тут же убрали, слишком пёстрыми они были. Сосед принес полиэтиленовую пленку, её закрепили проволокой под виноградником, а на лавочках рассаживались старушки со всего района.

Отец уехал рано утром, вернулся в обед. Через час привезут маму.

Белый микроавтобус с табличкой «груз 200» на ветровом стекле остановился возле нашего двора. Крепкие ребята из похоронной службы осторожно несли гроб из красного дерева. За спиной я услышал шепот: «Какой красивый гроб». Обернулся, но не понял, кто это сказал. Одна из старушек-соседок протирала капли дождя с маминого портрета, перечеркнутого под стеклом черной ленточкой, другие просто шептались, мужчины стояли молча, скорбно склонив головы. Соболезнующих тут нет. Похороны для них – повод собраться, посплетничать, обсудить последние новости, а кому-то даже позлорадствовать, не всё, дескать, купишь за деньги. Не понимаю, как можно восхищаться гробом. Все гробы одинаковы, будь это саркофаг из чистого золота или ржавая кабина Татры, тому, для кого он уготован, никакой разницы нет.

Не плакал, потому, что не мог поверить, что она ушла. До сих пор не верю. Танатокосметолог перестарался с гримом, и толстый слой дешевой косметики навсегда скрыл её красоту. Больно видеть её имя на табличке, приколоченной к кресту. Больно, поэтому туда не смотрю.

Гроб простоял во дворе не больше двух часов. В это время папа был очень бледен, глаза покрылись мелкой сеточкой капилляров. Суетился. Поправлял ленточки на венке, разглаживал надпись «От мужа и сына». Вздыхал. С траурной гримасой принимал соболезнования. Лицемер. У него уже была другая женщина. Кто-то звонил ему, дважды он сбросил вызов, на третий ответил: «Я жену хороню, перезвоните позже». С каким же артистизмом он это сказал, как же мерзко.

После короткого отпевания гроб пронесли на руках до перекрестка, погрузили в тот же белый микроавтобус, и колона автомобилей потянулась на кладбище.

У могилы все молчали. Я стоял рядом с отцом, за локоть поддерживал бабушку, сама стоять она не могла.

– Нужно уже прощаться, сколько можно тянуть? – произнес тот же голос, что восхищался гробом. Говорила тётя Надя, соседка через дом, жирная, неухоженная женщина с глубокими оспенными шрамами на лице. «Свинье не терпится нажраться», – подумал я.

Отец подтолкнул меня к гробу, но я не сдвинулся с места. Толпа двинулась змейкой, каждый что-то шептал, целовал покойницу в лоб и отходил в сторону. Я так и не подошел.

Меня все жалели, и от этого я втайне раздражался. После поминок отец отвез меня и бабушку к ней домой, а сам уехал.

– Теперь, Володенька, ты круглый сирота, – сказала бабушка, когда мы вошли в квартиру.

– Почему круглый, а как же отец?

– Отец считает, что ты вырос, а для матери ребенок всегда остается ребенком, сколько бы ему не было лет. Я своего отца даже не знала. Я и мать то узнала, только когда мне исполнилось десять лет…

– Как это?

– Она меня в лагере родила. Из-за меня туда и попала.

– Да разве такое возможно?

– Возможно, ещё и не такое возможно. Прабабушка твоя была тогда молодой и очень красивой. Ухаживал за ней то ли чех, то ли поляк, точно не знаю, да это и не важно. После войны мужчин осталось мало, так что даже политически неблагонадежных расхватывали, как горячие пирожки. Роман был коротким, разлучил их НКВД. Маму отправили на десять лет в лагеря. Отца, наверное, тоже. Я полжизни пыталась узнать его судьбу, но это невозможно. Репрессированных поляков, да и чехов, было, как колосьев в поле, и у всех похожая судьба. Узнать бы, где его могила…

– Это ужасно.

Бабушка пожала плечами и тяжело вздохнула.

– Не ужаснее, чем хоронить единственную дочь.

Я крепко обнял бабушку, и мы расплакались.

– Бабуль, а ты помнишь, как встретилась со своей матерью?

– Помню. Будто это было вчера. Она приходила в детдом и сидела в сторонке, подолгу украдкой смотрела на меня. В детдоме было не сладко. Дети подбегали к ней, хватали за руки, а она сидела и не сводила с меня глаз. Так продолжалось несколько недель. Потом она меня забрала. Было страшно…

– Почему страшно?

– Я всего боялась. Нас же не баловали, ругали, били, наказывали за всё, что делали и что не делали…

Бабушка смолкла и, не моргая, уставилась на фикус в темном углу. По щекам её текли слезы, капали на грудь. Человек с незавидной судьбой. Появилась на свет, как плод запрещённой любви, детдом, больная мама, которую она похоронила спустя двенадцать лет, как повстречала. Жизнь, полная страданий, лишений и обмана. Оставшись сиротой, бабушка встретила интеллигентного молодого человека из хорошей семьи, который вскоре исчез, оставив её одну, беременную моей мамой. В отличие от прадеда, дед исчез добровольно, а точнее добровольцем. Отправился на великую социалистическую стройку Байкало-Амурской магистрали. Оттуда прислал открытку без обратного адреса. Мучила ли его совесть или переполняла гордость от причастности к важному делу, никто так и не понял. Мать моя не хотела быть одиночкой в третьем поколении. Потому и терпела пьяные выходки отца. Бабушка много раз говорила ей, и я это слышал сам, что в доме должен быть мужик, с руками или с деньгами, неважно, но обязательно должен быть мужик.

У бабушки я пробыл два дня, а потом вернулся в интернат футбольного клуба. Там было проще не думать об утрате.

Отцу хватило ума не приводить свою новую женщину в наш дом, где всё было обставлено мамиными руками. Я был там счастлив, но это время прошло. Язык не поворачивается назвать жилищем кирпичную громадину, в которой уже нет тепла хозяйки. Три года дом стоял пустой. Находиться среди этой затхлости невыносимо, и после интерната я снял квартиру.

Чувство вины заставляло отца осыпать меня дорогими подарками, но сам он отсутствовал, как и прежде. Раз в неделю от него приходил денежный перевод. Необходимости в этом не было, мне хорошо платили в футбольном клубе, а тратиться было не на что. На двадцатилетие отец подарил мне спортивную машину.

В том же году я встретил Ксюшу. На самом деле её звали Оксана, но это имя она почему-то воспринимала как личное оскорбление. Была прохладная сентябрьская ночь. Отмечали день города. В нашей компании я был единственным, кто не пил и у кого была машина. Шум стихал, народ расходился по домам, ресторанам и клубам, а она стояла на остановке одна. Последние троллейбусы давно ушли в депо.

– Привет, – крикнул я в открытое окно, остановившись напротив нее. Она демонстративно отвернулась. Забавная игра начинается, она будет делать вид, что не хочет, что б я её подвез, я буду настаивать, она будет ломаться, но и я не отступлю. Кто же сдастся? Времени у меня достаточно, ехать в пустую квартиру нет никакого желания, завтра выходной, так что сыграю по её правилам.

– Привет, – повторил я и отключил звук магнитолы, – послушай, это элементарно невежливо. Я тебя приветствую, а ты воротишь носик…

– Я ни с кем не знакомлюсь это раз, в чужую машину не сажусь – это два.

– Меня зовут Вова, а ты – прекрасная незнакомка. Видишь, мы уже почти знакомы, – сказал я и вышел из машины, – но если ты не хочешь садиться в машину, то я постою с тобой на остановке.

Мы простояли молча с полминуты.

– Мы ждём первый троллейбус? – спросил я в шутку. Она недовольно поджала губу. Первое очко в мою пользу. – Они с шести ходят или позже?

– С шести, – недовольно выдохнула она.

– Нужно было теплее одеваться, я теперь простужусь, и всё из-за тебя, прекрасная незнакомка, – сказал я, и она заулыбалась, всё еще не глядя в мою сторону.

– Как тебя зовут?

– Ксюша.

– Вова.

– Ты только что придумал это имя?

– Нет, его придумали мои родители, а я за ними повторяю.

– Редкое имя.

– Конечно, такое только у меня и президента.

– Ещё у Высоцкого.

– Точно, чуть не забыл. Видишь, плохого человека Володей не назовут. Так что, поедем? Ну, поехали. Отвезу тебя домой, приставать не буду, обещаю, – умоляющим голосом, но, не теряя достоинства, сказал я. Она посмотрела мне пристально в глаза. Щёчки, ушки и кончик носа раскраснелись, она скривила ротик, покусывая губы изнутри. Красавицей её не назовешь, но было в ней что-то, чего мне так не хватало в тот вечер. Что-то очень простое, неуловимое глазом. От нее веяло теплом человеческого тела. Может быть, я почувствовал это из-за того, что просто не хотел оставаться в одиночестве.

– Хорошо, – сдалась Ксюша, – но знай, что я отправила подруге номер твоей машины.

– Какая ты молодец. Всё правильно сделала. Теперь и подруга узнает, что я порядочный человек, – съязвил я и услужливо открыл ей дверь, она села и пристегнулась ремнем безопасности.

По пустому городу быстро приехали к её дому. Она не спешила уходить, ожидала, что попрошу чего-нибудь взамен. Мы обменялись телефонными номерами и договорились ещё встретиться.

Ксюша была младше меня на два года. Милая, но наивная и скучная девочка, серая мышка. В свои восемнадцать она выглядела младше. Одевалась несуразно, подчеркивая недостатки фигуры, и почти не пользовалась косметикой. Она совсем не привлекала меня, и это было взаимное чувство.

За два года мы виделись не более десяти раз. Дважды ходили в кино на какую-то любовно – сиропную блевоту, ужинали в кафе, но чаще гуляли, взявшись за руки, по городу. Она была активистом молодежно-политического движения. Остро беспокоящие её вопросы лежали далеко за границами моих интересов. Ксюша не понимала, как можно быть безразличным к проблеме бездомных животных, отсутствия детских площадок, пандусов и велодорожек. Меня же заботили дела насущные, отсутствие парковок, например.

– В чём смысл этих твоих велодорожек? С каких пор велосипедистам понадобились специальные дорожки. Да гнать их в шею нужно. Кидаются под колеса, олени.

– Как можно быть таким недалеким? Вокруг велодорожек вырастет велосипедная инфраструктура. Это же станции проката, сервиса, лавочки, ларечки с мороженым…

– Какие лавочки? Какое мороженое? Что ты несешь, Оксана? Знаешь, как они строят парковки? Ставят автоматы для оплаты на существовавших всегда стоянках. Всё, справились. Молодцы. Строительство твоих дорожек пойдет также, и за мои же деньги, власти отхапают добрую половину проезжей части, или тротуара, в лучшем случае.

Так мы спорили почти каждый раз, когда виделись. Она обижалась, мы прохладно прощались, не виделись месяцами, потом я звонил ей, мы снова встречались, и всё повторялось. Был ли у неё кто-нибудь ещё? Не важно. Никогда её не ревновал.

Она любила целоваться. При каждой встрече жадно впивалась, то и дело, стукаясь зубами о мои зубы, и, что особенно меня бесило, никогда не позволяла касаться своей маленькой груди под толстым свитером и плоской попы. Я не настаивал, не видя в ней ни своей девушки, ни будущей жены, ни матери своих детей.

Забыл бы про нее, но ребята собрались ехать с девчонками на море. У меня же никого не было, разве что Ксюша. Её придурковатый отец заявил, что отпустит дочь только в сопровождении старшей сестры. Нянька в планы не входила, но отступать было некуда. Так я познакомился с Яной.

Глава третья

Вы слышали когда-нибудь про любовь с первого взгляда? Это была она. В машине Ксюша сидела рядом, а Яна на заднем сидении. Не мог оторваться от её отражения в зеркале заднего вида. Она будто сошла с разворота эротического журнала. Кожа гладкая и загорелая, длинные каштановые волосы, узкие прямые плечи, правильные черты лица и пропорции тела. Густые брови, холодный и циничный взгляд карих глаз, четко очерченные губы. Она эссенция порока.

Ей было чуть за тридцать, а может меньше. За плечами неудачный брак и две дочки, о чем я узнал позже, когда это уже не имело значения. А тогда я видел только шикарную женщину. Знаете, чем отличается женщина от юной девушки? Это как лучи солнца, на водной ряби. В полдень они своим мерцанием режут глаз, но позже свет становится ровным, глубоким и мягким. Видевший такое меня поймет. Как же она умела себя подать! Мимика, жесты, осанка. Да, она знала, что выглядит на миллион.

Мы приехали в Геленджик. Ребята уже расселились в гостинице и забронировали для нас просторный номер из двух комнат. Компания собралась немаленькая. Там был мой друг Макс со своей девушкой Кариной и его друзья по спортзалу, с которыми я тоже общался, но не близко. Заметил парней, когда парковал машину. Они спорили о чем-то на широком балконе, а когда вышла Яна, трескотня мгновенно стихла и десяток глаз с обезьяним восторгом пялился на неё.

Перенес вещи, оставил девочек в номере отдохнуть с дороги и пошел к ребятам курить кальян. Каждому крепко пожал руку, а Макса поцеловал в щёку. Мы всегда так здоровались. Мой отец так приветствовал близких друзей. Во времена, когда был популярен сериал «Спрут» это смотрелось эффектно, по-сицилийски, но папа объяснил, что такое приветствие скорее дань традициям кавказских народов, и нет тут ничего мафиозного. Это он мог объяснить мне, но не соседям, которые породили миф о его криминальных связях. Приезжавшие к отцу бородатые морды на дорогих машинах подпитывали их воображение сверх меры, к тому же, соседям было приятно думать, что они бедны не от своей глупости и лени, а потому, что честные и никогда ни у кого копейки не украли.

Я взял запечатанный в полиэтилен мундштук для кальяна и дожидался своей очереди. Ребята молчали, переглядывались. Тишина наполнилась гнетущим напряжением, перераставшим в недовольство.

– Володька, черт тебя подери, что за галлюцинацию я только что видел? – шутливо напирал Макс, ища поддержки товарищей, – ты говорил, что возьмешь с собой Ксюшу в это короткое приключение, но, либо у меня двоится в глазах, либо ты, подлец эдакий, что-то скрываешь…

– Господа, ей Богу, ведете себя как мальчишки, – с наигранным возмущением подогревал я интерес к теме, и, конечно же, в шутку обратился так к этому сброду, – позвольте, заочно, представить вам Яну, сестричку Ксюши, и, кстати, напоминаю, что все вы люди без пяти минут женатые, так что подберите свои слюни, пока никто не поскользнулся и не пострадал.

Спортсмены на балконе загудели. Они все, кроме Макса, испытывали ко мне какой-то священный трепет. Так повелось ещё со школы, каждый хотел быть другом сына криминального авторитета, я же, со своей стороны, не спешил их разочаровывать. Когда твой папа обычный коммерсант, то к тебе относятся как к кошельку, но мысль о том, что ты заботишься о сыне бандита, окрыляет их в собственных глазах.

Вечером всей компанией пошли в ночной клуб. Наш столик плотно заставлен овощными и мясными нарезками, маслинами, фруктами, есть шампанское в ведерке со льдом, к которому никто не прикасается. Все пьют виски, разбавленный колой. В тарелке Яны пусто. Пододвинул к ней меню и предложил заказать самой всё, что угодно. Полные напускного безразличия глаза бегали по столбику с ценами, но делать заказ она не спешила, прикидывала в уме калории, углеводы, жиры, перелистывала страницы, вчитывалась в названия и ингредиенты блюд. Мне показалось, она просто робеет в незнакомой компании, но быстро понял, что у неё нет с собой денег, а мой жест, по-видимому, воспринялся, как купи себе еду сама. Очень-очень неудобно получилось. Сгорая от стыда, объяснил:

– Здесь система депозитарного бронирования столиков, в нашем задатке ещё гора денег, пропадут, если ты не поможешь их потратить. – Боялся показаться мелочным, но это сработало. Яна для вида полистала минуту меню, как бы поражаясь его скудности, и указала официанту на жареную барабульку, соте из черноморских мидий в сливочном соусе и салат «Цезарь с лососем».

Музыка оглушала, слепили стробоскопы. В толпе я видел только Яну. В коротком черном платье с открытой спиной она была воплощением соблазна. Открытые босоножки на высоком каблуке подчеркивали стройность ног, а ленточки обвивали тонкие щиколотки – верный признак породы.

Я не умею танцевать. Только и способен, что качать головой в такт музыке. Но вы бы видели, как танцует Яна. Движения четкие, плавные, непринужденные. Что не па, то всплеск эмоций. Жестом манила меня, я шел, покачивая плечами, а она сгибала в колене ножку, невесомо прокручивалась на носочке другой ноги и растворялась в дымке хейзера. Ксюша смотрела на нас равнодушно, ей было скучно.

В гостиницу вернулись на рассвете. Перед дверью нашего номера я остановил Яну за руку и, пропустив Ксюшу вперед, предложил продолжить вечер вдвоем. Она сразу согласилась, а чтобы никому не мешать, мы спустились во двор к бассейну. У меня была с собой недопитая бутылка виски из клуба. Стаканы и колу я захватил из номера.

Сидели на шезлонгах, влажных от росы, долго разговаривали, не помню о чем именно, но большим усилием сдерживал себя, чтоб не признаться ей в любви. Потом молчали, и я смотрел на неё не моргая, нахально разглядывал красивое лицо. Она не отводила глаз, ей нравилась такая игра, а меня пленял лукавый с прищуром взгляд.

К восьми часам у бассейна появились другие постояльцы. В присутствии посторонних стало некомфортно, и мы ушли. Яна легла в одну постель с Ксюшей, а я пошел во вторую комнату и долго ещё не мог уснуть.

Глава четвертая

Когда проснулись девочки, не знаю. Ксюша полулежала на кровати и выглядела жалко: болезненной и уставшей. Яну встретил в лобби баре за стаканом латте. Взял из холодильника бутылку воды без газа и подошел к ней. Хотел сострить или сделать комплимент, но язык стал чем-то рыхло-вязким, так что просто присел рядом, и разом отпив полбутылки, тяжко вздохнул.

– Давно так не проводила время. Спасибо, – сказала Яна с улыбкой.

– Спасибо тебе, – ответил я и почувствовал в коленках слабость, как бывает от сильного волнения перед дракой.

– И за что же?

– За то, что ты здесь, со мной.

Она едва заметно усмехнулась, обвела пальцем по кромке стакана, собирая пенку, а затем сказала, пожирая взглядом:

– Не стоит привыкать. Мы весело проводим время и этого достаточно, разве я не права?

Ответить было нечего. Я почувствовал себя уязвленным. Немного помолчали. Она ушла. Не привык сдаваться, а точнее, не умею проигрывать. Воля к победе – главное, что дали мне родители. Но этот тайм остался за ней.

Поднялся на свой этаж. Прошелся по коридору. Дверь в номер Макса приоткрыта. Мы дружим с детства, буквально выросли в одной песочнице. Всё ему рассказал, о нашем разговоре с Яной, о чувствах к ней, о своих переживаниях по поводу того, что я вообще-то ехал отдыхать с её сестрой и еще о многом другом, менее важном.

Коротко стриженый детина слушал зевая. Продолжи я ещё минуту, и он бы заснул. Из душа вышла Карина в белом гостиничном халате и с таким же полотенцем на голове. Макс нехотя встал, повел меня на балкон, сощурился от яркого солнца, сплюнул в клумбу под окном, осмотрелся, и, убедившись, что мы наедине, сказал:

– Володь, тебе пора бы знать, что женщины не любят мямлей. Будь с ней тверд и холоден, как сталь. Кстати, что касается твердости, то лучшее средство для потенции – это сто – сто пятьдесят грамм коньячка. Проверенный метод, работает как часы. Куранты в полночь, понял, да? – Макс больно толкнул меня локтем в бок, по-дурацки улыбаясь и подергивая бровями, – ну, стрелки в полночь смотрят вверх, понял, да? – он положил мне на плечо свою огромную руку и напутствовал:

– Иди, друг мой, и возьми Януську за пуську!

Макс хохотал в восторге от своей остроты, а я задумался над его словами.

До заката просидел у бассейна. В номер идти не хотел. Там она сидит с Ксюшей, обсуждают, наверняка меня, (кого же ещё), и тут я появлюсь, а они резко смолкнут и будут сидеть, переглядываться. Более неловкой ситуации не придумаешь.

Темнело. С набережной лилась музыка. Звуки смешивались в мелодичный низкий гул. Посижу ещё часик, а дальше буду действовать и решительно, и твердо, и холодно.

Подозвал официантку. Заказал двести грамм коньяка. Наверное, стоило выпить раньше. После первого же глотка стал спокойнее, рассудительнее. Беспокойство исчезло.

Да, черт возьми, я мужчина, я чемпион.

Коньяк обжигал горло, но пился приятно. Послевкусие отдаленно напоминало шоколад. Появилась бодрость, я повеселел и пошел в номер.

Ксюша спала. В моей комнате горел ночник. Тихо зашел в душ. От горячей воды закружилась голова, затошнило. Включил холодную, головокружение прошло, я присел на корточки и глубоко дышал. Скоро силы вернулись. Повязал на бедра полотенце и скользнул в комнату.

Аккуратно притворил за собой дверь и замер. Яна сидела на моей кровати боком, направив колени в сторону, и листала приложения в телефоне. На ней была ночная сорочка, и, загорелая, она выделялось на фоне безупречно белого постельного белья. Гостиничная постель видала то, что и не снилось режиссерам взрослых фильмов, но неизменно оставалась ослепительно белой и выглядела так, словно набита пухом из крыльев ангела. Очень легко, почти невесомо, Яна встала навстречу, взяла за руку и виновато посмотрела в глаза. Свободной рукой обнял её за талию и робко поцеловал. Опустил руку ниже к бедрам, под сорочкой не было белья. Тонкими руками она обвила шею и увлекла меня за собой на мягкий ковер. Она всё делала сама, так смело и ловко, что я не понял, как оказался стоящим на коленях перед ней, лежащей на спине. Её грудь качалась в мягком свете ночника. Яна стонала едва слышно, впиваясь пальцами в высокий ворс.

От частых движений тазом мне сделалось дурно. На смену стонам пришел отвратительный двоящийся звон в ушах, стало тяжело дышать, почувствовал слабость и дрожь во всем теле. На лбу и спине проступил холодный пот. Спазм волной пробежал по брюшным органам. Я резко подскочил и споткнувшись несколько раз, всё же успел подбежать к унитазу. Меня обильно рвало, а я смеялся.

Так я познал свою первую женщину, а вместе с ней симптомы непереносимости коньяка.

Глава пятая

Проснулся рано. Мой организм чист, голова не болит. Я ужасно голоден и слаб, от рвоты дерет в горле. Натянул шорты и майку, отправился в кафе. На завтрак предлагали блинчики со сгущенкой и кофе. Блины были толстыми, плохо пропеченными и чересчур жирными, а кофе имел неприятный жженый привкус, какой дают пластмассовые электрочайники.

Я почти всё доел, когда в кафе спустился Макс. Он наполнил поднос едой и сел напротив.

– Ну что, Казанова, рассказывай.

И я рассказал. От Макса у меня секретов нет, почти нет. В подробности не вдавался, это не его дело, но глубокую «благодарность» за советы выразил. Он рассмеялся.

– Нормально, старичок, с каждым бывает. Вот, как-то раз поехали мы с заей в батиной машине, ну это, туда-сюда, а уже после того мне по-маленькому захотелось, и я в кусты отошел. Там кто-то навалил, а я, по темноте вступил и долго оттирался. Пришел не скоро, плюс воняло, как на ферме. Короче, сам понимаешь, что она там надумала, – его смех переходил в хохот, привлекая всеобщее внимание, – друг мой, могло быть хуже, правда, не бери в голову.

– А ты почему один, где Карина?

– Она любит поспать, а я пожрать, такие вот мы разные, и она, следовательно, спит там, а я ем тут, как видишь. Баланс интересов. – Он снова рассмеялся.

Макс любил приписывать себе истории, которые где-нибудь раньше слышал, и у него это неплохо получалось. Иногда я слышал интерпретацию моих же собственных басен, но никогда не упрекал во лжи. Таких друзей, как он, Бог дает раз в жизни, жаль, что я этого не знал.

К десяти часам в кафе появились Яна и Ксюша. Обе были обеспокоены моим здоровьем. В присутствии Ксюши обсуждать случившееся было неловко, но она проявляла даже большую озабоченность, чем её чертовски красивая сестра. Сошлись на том, что я чем-то там, наверно, где-то, отравился. Ксюша обняла меня за плечи и сказала громко, что бы слышали все:

– Я рада, что с тобой всё хорошо. Ты же мой самый лучший друг. – Особенно подчеркнула «друг». Она оказалась умнее, чем я думал. Всё разложила по полочкам и уступила сестре то, чего не имела сама.

В полдень я освободил номер и закрыл счет. Мы возвращались в город. Теперь уже Яна сидела в машине справа от меня, сжимая руку на подлокотнике, а Ксюша дремала на заднем сидении.

Всё хорошее кончается, подумал я, когда остановил машину возле дома родителей девочек. Ксюша вышла из машины, взяла свой рюкзак, поцеловала меня в щеку и исчезла за калиткой. Яна осталась в машине.

Проводив Ксюшу, я вернулся за руль.

– Я живу чуть дальше, через три квартала налево, – сказала Яна.

Мы остановились у панельной пятиэтажки. Дорога сильно утомила, но расставаться не хотелось. Она не предложила зайти в гости. Впервые видел её смущенной. Румянец растекался по смуглым щекам. Мы молча просидели секунд двадцать. Я крепко сжимал её руку. Было чувство, что мы больше не увидимся, аж слезы навернулись.

– Я, если что, никуда не спешу и с удовольствием выпью кофе, – нарушил давящую тишину.

Она вернула самообладание и улыбнулась.

– Ну, тогда пошли ко мне, и, кстати, за тобой должок. Прошлая ночь в зачет не пойдет.

Сказать, что я был счастлив, это ничего не сказать. Я снова в игре.

Глава шестая

В обеих руках держал тяжелые сумки. Не знаю, зачем она брала с собой столько вещей на два дня. На улице было жарко. В подъезде немного прохладней и воняло кошачьей мочой. Мы поднялись на второй этаж. Подошли к черной железной двери. Яна вставила ключ в замок, бедром нажала на дверь, и та со скрипом поддалась. Мы вошли в тесную прихожую.

Первое, на что я обратил внимание, войдя в квартиру, это была детская обувь разных размеров, расставленная по полочкам. В шкафу висели маленькие пальто и курточки.

Яна заметно нервничала, говорила много и несвязно. Сильно пожалела, что позволила мне войти. Из монолога я узнал, что отец её детей, разумеется, был мудаком, а в противном случае она (когда-то давно) просто не обратила бы внимания на него, как следует из закона противоположностей. Про закон она добавила напрасно, ведь я сразу задумался, что раз я (вне всяких сомнений) не мудак, то, следуя упомянутому закону, кто же тогда она? На немой вопрос у неё был заготовлен ответ, что она с тех пор повзрослела, и теперь иначе смотрит на вещи. Поймав растерянно-сердитый взгляд, она поняла, что и про «вещи» говорить не стоило, так как речь опять же шла обо мне, одушевленном. Окончательно запутавшись, она пошла в наступление:

– Говорила, что не стоит привыкать. Вот, посмотри, здесь моя настоящая жизнь. Да, у меня две дочки, они сейчас у мамы, и я безумно люблю их, а тебя, если что, не держу силком…

Я всё же кое-что усвоил из уроков Макса, схватил её за обе руки и крепко поцеловал. По щекам Яны текли слезы, я чувствовал их вкус.

Мы все устали. Нужно отдохнуть.

Решил не задерживаться. Стоя в дверях, пообещал вернуться вечером, но сам в этом очень сомневался. Слишком много всего свалилось на меня за эти выходные, разобраться бы.

Поехал к Максу. Он в таких делах разбирается, почти год живут с Кариной вместе. Семейный человек, не то, что я.

Дверь открыла Карина.

– Привет, а где Макс? Я ему звонил, не отвечает.

– В туалете, где ж ему ещё быть. Он такой брезгливый, кроме своего трона, никакой другой не признает. Два дня терпел, так что будет не скоро. Не стой в дверях, проходи на кухню. Угостить нечем, не готовила, могу предложить воду.

Залпом выпил стакан холодной воды и понемногу стал успокаиваться. Широкая фигура Макса полностью заняла дверной проем.

– Фух, это ты. Подумал, что у курочки моей крыша едет, и она с собой разговаривает. Случилось чего? Вроде ж только утром виделись.

Максим покосился на Карину и кивком указал на дверь. Обсуждать в её присутствии мои вопросы никто не хотел.

– Ой, вот не надо на меня так смотреть, я всё равно собиралась уходить, сплетничайте себе на здоровье.

Рассказал ему обо всём, что произошло. Он слушал внимательно, не перебивал. Ничего не посоветовал, говорил загадками, мол, о любом принятом мной решении я пожалею, и это лишь вопрос времени.

Силы меня покидали. Хотелось поскорее вернуться в свою квартиру, принять душ, переодеться. Обнял друга, поцеловал в небритую щеку и уехал. Что он имел в виду? О чем я должен пожалеть? И как скоро? В одном я был уверен, я хочу эту женщину, я её люблю.

Дома возбуждение только нарастало, не находил себе места, метался по квартире. Вышел на улицу. Купил ментоловые сигареты, прикурил, закашлялся, выбросил вместе с пачкой. Яна сводит меня с ума. Я должен её увидеть. Вернулся в магазин. Набрал полную корзину конфет и фруктов. Поймал себя на мысли, что ничего не знаю о её предпочтениях, но не идти же с пустыми руками.

Машину поставил недалеко от подъезда. Люблю старые дворики, там не бывает проблем с парковкой. Постучал. Дверь приоткрылась на цепочке.

– Кто там? – спросил детский голос.

Банальный вопрос поставил меня в тупик. Я долго соображал, что ответить и как представиться ребенку. Дверь захлопнулась и распахнулась настежь. Яна держала за руку очаровательную малышку. Белобрысенькая кроха ничуть не была похожа на свою мать.

Девочка, с которой я разговаривал через щель, оказалась младшей дочкой. Она представилась Кирой, глотая звук «р» и убежала. Старшая дочь Настя сидела с ногами на затертом диване и смотрела мультики в телефоне. В ушах у неё были наушники, и она никак не реагировала на мое появление.

Наконец-то смог рассмотреть квартиру. Ремонт не делался много лет, мебель была старой и убогой. Интерьер не вязался с образом роскошной женщины. Нельзя было не заметить, что в этих стенах и Яна вела себя иначе. От дерзкой львицы мало что осталось. Мне это очень понравилось. Я снова влюбился, в неё же, но совсем другую.

Яна попросила подождать на кухне, а сама отвела детей спать. Ожидание длилось вечность. В старых домах очень тесные кухоньки. Создать в них уют невозможно при всём желании. Для уюта нужны красивые безделушки, а тут и для нужных вещей места не найдешь. Тоска, глазом не зацепишься. Я задремал на табурете. Она рядом, там, за тонкой стенкой. На душе спокойно и легко.

Не услышал, как Яна вошла, заснул на секунду, не больше. Она обняла меня сзади за плечи и поцеловала в щеку. Не верила, что я вернусь, и потому смотрела на меня как-то ласково, с благодарностью.

– Здесь уютно, – мечтательно сказал я.

– Шутишь, наверное…

– Нет, серьезно, очень мило, компактно, просто и со вкусом, как шале, где-нибудь в горных районах Альп.

– Обманываешь. Не люблю, когда меня обманывают.

– Пусть тогда это будет не обман, а лесть.

– Лесть – худшая форма обмана.

– Почему?

– Потому что, – она пожала плечами, – обманывать в природе человека, но льстец не просто врет, чтоб что-то получить, он дарит надежду, а это больше, чем я могу себе позволить.

– Интересная мысль, глубокая. То есть, ты думаешь, мне что-то нужно от тебя?

– Да. Разве нет?

– И что же?

– Тебя нужно спросить.

Я знаю, что хочу в данный момент, но гоню прочь эти мысли, зная, что дети могут услышать стоны своей мамы, а, ещё хуже, застать её бешено скачущей на мне или что-нибудь в этом роде. Поэтому я слащаво ответил:

– Просто хочу быть с тобой, любоваться твоей красотой.

– Меня сейчас вырвет. Не люблю все эти слюнявые муси-пусечки. – Она покривилась, подкатила глаза, низко опустила челюсть и поднесла ко рту два пальца. – Всё-таки ты врешь. – Яна кивнула на выпирающую ширинку. Ей доставляет удовольствие вгонять меня в краску.

– Ни капли, – произнес я торжествующе, слегка растянул джинсы, складка на ширинке исчезла, и мы рассмеялись. Я был абсолютно счастлив, но понимал, что скоро нужно будет уйти. Тренировки нельзя пропускать, даже если ты счастлив.

Мы подходим друг другу идеально. Наши взгляды во многом сходятся, кажется, я знаю её всю жизнь. Шепотом проболтали до утра, как в ту ночь, возле бассейна. Яна рассказала, что работает продавцом в алкомаркете на Буденовском. Её мама водит детей в садик, и так далее. Каждое её слово произносилось с достоинством и гордостью. Она ценит свой скромный быт, бережет одежду, на всём экономит и прививает детям непонятную мне любовь к нищете. Это должно остаться в прошлом, теперь у них есть я, они ни в чем не должны нуждаться. Мне это по карману. Начну с новой квартиры, просторной, не меньше чем из трех комнат, светлой, с хорошим видом из окна. Да, сегодня же найду такую квартиру, а в клуб позвоню и скажу, что заболел. Кстати, самочувствие и впрямь паршивое, нужно часик поспать.

Уехал, когда светало, примерно в шесть. На дорогах ещё свободно, настроение отличное.

Проснулся в полдень. Отключаю на телефоне звук, когда ложусь спать. Не горжусь, этой привычкой, но если хочу спать, то сплю, и пусть там хоть потоп. С футбольного клуба звонили трижды. Это плохо, но как-нибудь оправдаюсь, что ж я не человек, что ли. Хуже было бы пропустить звонок от Яны, но она не звонила. Пора искать квартиру.

На Садовой присмотрел отличный вариант. Новый дом, высокие потолки, консьержка, всё по высшему разряду. Не хватает разных мелочей, но это не беда, купим. Яна освободится в пять. Заберу её с работы, покажу квартиру и там же верну должок за ту испорченную ночь.

Яну на работе не нашел. Кассир сказала, что она болеет. Я не один такой умный, разница лишь в том, что она предупредила начальство, и ей за это ничего не будет. Еду к ней домой. Правильно было бы позвонить заранее и обо всём договориться, но я ненавижу свой сотовый, особенно если кто-то звонит ночью или с неизвестного номера, так что не пользуюсь им без острой необходимости.

Убедить Яну в том, что нам нужно срочно поехать за сюрпризом в одно место не получилось. Она не доверяет мне, а сюрпризы и вовсе терпеть не может. Раскрываю карты. Новость воспринимается без восторга, который я ожидал. Её смущает очень высокая плата за квартиру, к тому же, не с кем оставить детей. Любопытство и страх борются в ней, но она, как и я, немного фаталист, хотя мама называла эту мою черту безответственностью. Вера в неизбежность предначертанного свыше помогала Яне выжить в трудную минуту. Она соглашается. Едем.

Квартира нравится всем. Договорился с грузчиками, и завтра Яна переезжает с детьми. Я не спешу освобождать свою квартиру, мы ещё не обсуждали с ней, что будем жить вместе, думаю, она по достоинству оценит такой поступок.

С переездом покончено ещё засветло. Удивительно, но собственных вещей у Яны оказалось совсем мало. Даже посуда в старой квартире ей не принадлежала. Список вещей, которые нужно докупить растет, и меня это только радует. У каждого теперь есть своя комната, своя собственная постель и телевизор. Они так не жили никогда. Что ж привыкай, моя королева.

Глава седьмая

Переезд в новую квартиру – то ещё приключение. Грузчики сложили коробки и сумки в коридоре. Предстояло всё распаковать и найти для каждой вещи подходящее место. В шкафах не оказалось вешалок, пришлось сложить одежду на стулья. Заказал доставку ужина из ресторана. Вспомнил о том, что нет посуды. Поехал за тридевять земель, что бы купить одноразовые тарелки и вилки. Когда вернулся, еда уже остыла, стулья завалены вещами, сонные дети капризничали, Яна валилась с ног.

Время было позднее. Девочки расставляли в своих комнатах мягкие игрушки. Я воспользовался моментом их отсутствия, обнял Яну и потянулся поцеловать, а она склонила голову, так, что губы коснулись виска. Жест означал: «давай не сегодня». Я всё понимаю. Поцеловал в губы и уехал.

Моя квартира казалась чужой. По полу разбросаны грязные вещи, постель смята, неприятный запах из мусорного ведра распространился повсюду. Пакет с мусором завязал и выставил на балкон. Завтра выкину.

Повалился на кровать. В душ идти лень. Лежу. Ощущение грязи на коже не дает покоя, свербит, мерзкое чувство. Лежу дальше. Сна ни в одном глазу. Горячий душ поможет расслабиться, мне это необходимо, а ещё хочу какого-нибудь алкоголя, но холодильник пуст.

Горячая вода творит чудеса, обнимает и ласкает. Мне хорошо. Никакой спешки, лишь аромат шампуня, клубящийся пар, и руки Яны в моем воображении, гладят косую мышцу живота, скользят на пах и дальше. Закрываю глаза. Её не остановить. Темп движений нарастает, нарастает и обрывается, лишь, когда непроизвольно вздрагиваю и с хрипотцой испускаю глубокий вздох всей грудью. Тело приятно обмякло. Иллюзорная Яна – дьяволица. Она довольна собой, по подбородку течет вязкая слюна, капает на грудь, Яна облизывается, подмигивает мне горящими глазами, требует ещё сладострастия. Пробивает мелкая дрожь. Сладострастие звучит намного мелодичнее, чем онанизм, но всё же Яне лучше об этом не знать.

Спал как убитый. Проснулся задолго до будильника, но не вставал. Яркий луч солнца нашел единственную щель между занавесками и светит мне в глаза. Пылинки кружатся как балерины в свете рамп. Нужно многое успеть. Съезжу на тренировку, потом покупки всего необходимого в квартиру, где-нибудь поужинаем и, в удобный момент предложу ей жить вместе.

Собирался вставать, когда позвонила Яна. Совсем не подумал, что раньше детей в садик водила её мама, которая жила рядом со старой квартирой. Теперь же эта забота упала на её плечи. Она не просила, но я знаю, что должен помочь.

На ходу оделся и бегом из подъезда. Пробок почти не было, и я приехал быстрее, чем думал, но подниматься к ней не стал. Полчаса прождал в машине. Она вышла из подъезда с детьми. Открыл пассажирскую дверь, откинул спинку сидения. Малышки, спотыкаясь о высокий порожек, протиснулись на заднее сидение. Поцеловал Яну в щечку. Из-за спешки я нормально не умылся и сомневался в свежести дыханья.

Ждал, пока она отведет детей в группу детского сада. Отвез её на работу. До открытия магазина еще четверть часа, но тренировка уже началась, и мне нужно спешить. Мы простились до вечера.

Когда сильно торопишься, останавливается всё, кроме стрелок на часах, которые несутся вперед с чудовищной скоростью. По заездному карману обгоняю раззяв, подрезаю, вклиниваюсь в ряд, резкий поворот, свистит разогретая резина, тормоз, выхожу из заноса, газ в пол, снова тормоз до полной остановки. Оставалось не больше километра до тренировочной базы. Идущий впереди автобус стал, я вывернул руль влево, чтобы объехать его по встречной полосе и не заметил, как в попутном направлении несся внедорожник.

Удар был сильный, но скользящий, так что я не пострадал. У подбившего меня тяжеловеса счесан край бампера. Моей же машине досталось, так досталось. От заднего крыла, вдоль водительской двери и дальше на переднее крыло тянулась глубокая вмятина, переднее колесо неестественно завалено в бок, асфальт залит техническими жидкостями вперемешку с мелкими кусочками пластика и стекла фар.

Лысый мужичок выскочил из внедорожника и, матерясь, быстро осмотрел повреждения на своей машине, после чего двинулся ко мне. Ожидал услышать поток ругани в свой адрес, но мужичок принялся извиняться, жестикулировать, что-то пытаясь объяснить. Я его не слушал, сердце бешено колотилось.

Спустя час после аварии прибыл экипаж дорожно-патрульной службы и эвакуатор. Толстый лейтенант заполнил какие-то документы и сделал несколько фотографии, после чего за работу принялся эвакуаторщик.

Лебедка тащила мою машину на платформу, когда позвонил отец. Ему нажаловались в клубе, что я второй день пропускаю тренировки, и он был этим весьма раздосадован. Про Яну я рассказывать не стал, как-то неуместно, а вот аварию описал в малейших деталях и немного приукрасил.

Папа сменил гнев на жалость, мол, вечно мне достается, жизнь-то как не справедлива. Не стал его переубеждать. Мы договорились встретиться в автосалоне, что б выбрать новую машину. Дела у него идут в гору. Говорит, что взял в партнеры старого друга. Тот намерен вложиться по полной программе в наш гостиничный бизнес. Хорошая новость, деньги мне теперь нужны как никогда раньше. Притворился, что хромаю, и попросил передать тренеру, что мне нужно пару выходных дней. Теперь могу спокойно заняться делами, никто не побеспокоит.

Новая машина напоминает нефтяной танкер. Огромная и чересчур комфортная, создана скорее для стариков. Разгоняется медленно, при торможении клюет, но смотрится очень солидно.

За Яной приехал на огромном черном джипе. Она не сразу меня узнала и отвернулась в сторону. Ей ни к чему знать об аварии, поэтому сказал, что купил машину для большего удобства и безопасности детей. Она прониклась глубоким уважением, и целовала меня страстно, как никогда раньше.

Её мама забрала детей из садика и на ночь девчонки останутся у бабушки. В торговый центр мы поехали вдвоем. Ненавижу торговые центры. Как можно полчаса выбирать чайный сервиз, которым ты никогда не будешь пользоваться?! Я немного приревновал ко всем этим безделушкам, так аккуратно и заботливо она складывала всё в тележку.

Расплатился. Загрузил утварью полный багажник. Нас ждал ужин в шикарном ресторане и сказочная ночь.

Ненавижу азиатскую кухню, больше чем торговые центры, а Яна любит. Сколько бы она не учила меня пользоваться палочками, еда всё время валилась на брюки и стол. Секунда оставалась до точки моего кипения, когда Яна сказала, что можно есть руками и так едят многие японцы. А вот есть роллы и суши вилкой – дурной тон.

Из ресторана я ушел голодным.

Наш скарб остался в машине. Утром всё занесу.

Поднимаемся в лифте, сгораю от нетерпения, но виду не подаю, читаю рекламу. Она долго возится с замком, не привыкла ещё, крутит ключ до конца в одну сторону, потом в другую. В старой квартире сердцевина была вставлена в замок вверх ногами, я это сразу заметил, а ещё свет включался нажатием клавиши вниз, горячая вода открывалась слева от крана, ножи тупые, вилки погнутые. Такое не встретишь в богатых домах. Наконец она открыла дверь. Мы в прихожей. Толкнул дверь, она громко хлопнула, но мне всё равно, наваливаюсь всем телом, прижимаю Яну к стене.

Мы не отошли от двери и шага, как я уже стащил с неё футболочку, сражаюсь с застежками лифчика, она в это же время рывками расстегивает мой ремень. Целуемся очень горячо и влажно. Джинсы упали до колена, она тащит меня к дивану, спотыкаюсь, чуть ли не волочусь, но не отпускаю её.

Никогда её не отпущу.

Яна упирается задней областью колена в подушку дивана и падает. Её руки на моей шее увлекают за собой. Целую ушки, шею, грудь. Тонкие пальцы теперь на моей спине, она прижимает меня сильнее. Выпрямляю спину. Обеими руками сжимаю её ягодицы, двигаюсь к ступням. Пальчики ног возле моего лица, целую их, каждый поочередно, облизываю, покусываю. Ей это нравится. Она не стонет, а кричит. Нас слышно на весь этаж, а может быть и район. Плевать. Стук по батарее возвращает на землю. Секундная пауза. Она смеется, дразнит меня.

Всё! Валюсь без сил. Она улыбается. Я никак не могу отдышаться.

Женщины любят ушами, но пустомель и болтунов никто не любит. Я доказал свои чувства делами, но от этого не легче. Волнуюсь. Всё просто только в кино, а здесь нет режиссера и бесконечного числа дублей. Есть только я, она и этот единственный момент, когда уместна фраза:

– Я люблю тебя, – тихо признался на ушко.

Она промолчала.

Я выглядел жалко, провалиться бы мне на месте. В умоляющем взгляде читался вопрос о взаимности.

– Я не сказала тебе нет. Почему ты всё время спешишь? Зачем?

Спокойная и независимая, она ласкала мою руку от ногтей до локтя. Неожиданно, крепко сжала пальцы, склонила голову и поцеловала запястье. Жестом она сказала о покорности, а во взгляде было: «я всего лишь слабая женщина, продолжай, и всё получится».

Яна распрямила ножки и легла на живот. Её смущали едва заметные стрии – следы беременностей. Лунный свет ложился на спину и ягодички, разливался по стройным ногам. Этим ножкам место на подиуме, где-нибудь в Париже, или в рекламе нижнего белья. Вишенкой на торте были две ямочки на пояснице.

Ветровое стекло побелело от налипшего снега, топлива в баке одна четверть, а я вспомнил ямочки на пояснице. Смешно. Один их вид сводил меня с ума. Спросите, что самое красивое в женщине, и я, не сомневаясь, назову эти ямочки. Теперь-то никто не спросит. Мне осталось жить часов пять от силы. Если повезет – шесть, но не больше. Каково умирать от холода? Об этом я знаю заранее, слышал от местных старожилов. Когда не останется сил, просто засну. Согнусь в три погибели. Буду кутаться во всё, до чего только дотянусь, что б согреться, и когда согреюсь – усну. Конец. Смерть во сне ещё нужно заслужить. Совсем не плохо, могло быть хуже.

Заснули в одной постели. Пару раз попытался обнять, но она сбрасывала мою руку, вроде бы как случайно, во сне. Как же мы ещё далеки.

Проснулся, когда Яна собиралась на работу. На ней короткий халатик. Она сосредоточено подводит карандашом верхнее веко. Наблюдаю за ней лежа. Макияж глаз окончен. Взгляд бегает по туалетному столику, подбирает помаду. Хочет сделать губы максимально выразительными. Меня словно не существует. Скидывает халатик на пол, на ней только слипы. Тянется за лифчиком и встречает мой взгляд. Улыбается, прикрывает рукой грудь. Беру её за ногу, чуть выше колена, тяну на себя, она падает в постель, перекатывается через меня, тут же пытается встать, но я не пускаю. Яна в моих объятиях. Целую плечи, грудь, живот. Она вырывается, но не сильно, скорее, для вида.

– Что ты делаешь? Я опоздаю на работу.

– К чёрту твою работу, позвони, скажи, что заболела.

– Я так уже говорила позавчера.

– Тогда не звони, просто не ходи.

– Нельзя, меня уволят или оштрафуют, а потом уволят и не заплатят.

– Хочу, что бы мы жили вместе. Тебе не нужно будет работать.

Она замерла, кажется, пытается понять, действительно ли я это сказал или ей показалось.

– Я тебя обманывал хоть раз?

Смотрит с недоверием, но встать уже не пытается.

– Мое слово – гранит, – продолжаю уверенным тоном, – с этой минуты, ты не будешь нуждаться ни в чем. Просто поверь.

Яна растерянно смотрит в сторону выхода. Во взгляде страх и мучительное беспокойство.

– Я люблю тебя. Ты заслуживаешь большего, и я тебе это дам, ну же, давай, кивни головой и оставайся.

Она кивает, щурится, что-то припоминая, отводит взгляд в сторону, уголок рта приподнялся, может, она улыбнулась, неуверен, вижу только её профиль.

Переволновался, но назад дороги нет. Приподнялся на локтях. Я голоден, возбужден и горд. Целую ягодичку. Встаю. Белья на мне нет. Яна закрывает ладонью лицо, смеется. Сейчас умоюсь и принесу с машины покупки, посуды-то нет.

Трижды спускался к машине и поднимался, нагруженный пакетами. По спине бежал пот, а с лица не сходила дурацкая улыбка. Трудно поверить, что это произошло на самом деле. Яна не разделяет моего восторга. Она по-прежнему лежит в кровати и смотрит в потолок. Менять привычный образ жизни нелегко, ей нужно многое понять самой и как-нибудь объяснить детям.

Умыл в ванной лицо, обтер полотенцем и тихо, как змея, прокрался в спальню. Яна меня заметила и наблюдает сквозь прикрытые реснички. Прилег рядом, шепчу ей:

– Ты такая красивая. – Она отводит в сторону взгляд. – А эти брови, – нарочно говорю про брови, потому, что она с ними возилась очень долго, – они сводят меня с ума.

На лице расплылась довольная улыбка.

– Обожаю твои брови. – Продолжаю шептать ей на ушко, глубоко вдыхая сквозь волосы. – Как же ты пахнешь…

– Это не я пахну, а лак для волос. – Резко, но с кокетством оборвала Яна. При этих словах у неё едва слышно заурчало в животе.

– Намек прозрачен. Закажем домой или куда-нибудь съездим?

– Конечно съездим, зря я что ли брови рисовала! – Она резко поднялась и села в постели. – А куда поедем?

– Позавтракаем в кафе на набережной, немного прогуляемся, купим одёжку, снова прогуляемся, будем наслаждаться бездельем, пообедаем, снова побездельничаем, заберем из садика деток, возьмем вкусняшки и домой.

– Отличный план, а теперь отвернись, мне нужно одеться.

Погода не подвела: тепло, солнечно, легкий ветерок; город утопает в зелени. Мы хорошо провели время. По дороге домой заехал в кафе, дети выбрали большую пиццу, картошку и пирожные.

В квартире детский смех и любимая женщина, но я как будто не в своей тарелке. Привык ходить за Яной по следу, как тень: она в кухню, я туда же, она в спальню, я не отстою. Яна раздражается, но не говорит, а я ничего не могу поделать с собой. Раньше это было нормально, я вроде бы, как в гостях был, а теперь не знаю где мое место.

Всё больше убеждаюсь, что не знаю Яну. В социальных сетях нет её страничек. Может, неправильно ищу, даже фамилию не знаю. На Ксюшиной страничке нет ни слова о сестре, ни общих друзей, ни фотографий. Она настолько дорожит личным пространством, или может быть скрывает что-то?

Детям непривычно присутствие в доме постороннего мужчины. Нахожу это добрым знаком. Её прошлое не сильно меня беспокоит. Само собой, нелепо рассчитывать, что женщина с двумя детьми девственница. Миф о том, что каждый мужчина мечтает иметь ту, которую взял невинной, придумали и растиражировали старые девы, единственное достижение которых в том, что их никто не покрыл. Так говорит Макс. Он считает, что этим тихоням кукушку рвет похлеще, чем портовым шлюхам. Любительское фото единственной непорочной, с которой он имел связь, позже встретилось ему во всей красе на сайте для взрослых, а вот других своих бывших он там не встречал. Убедительно, да и к тому же я не сомневаюсь в порядочности Яны.

Помаялся немного и пошел в спальню. Уже поздно, день был насыщенный, и хочется отдохнуть. Яна скоро уложит девочек спать и придет, а пока просто полежу. Дверь приоткрылась, в комнату вошла Кира с плюшевым медвежонком и протянула игрушку мне. Я растерялся, не пойму, что с ним делать. Яна, наблюдавшая за нами с порога комнаты, широко улыбнулась и пояснила:

– Мишу нужно поцеловать, а то он не сможет заснуть.

Поцеловал медвежонка в носик и вернул Кире, та деловито прижала его к груди, повернулась уходить, но замерла, потопталась, развернулась ко мне и сказала едва слышно:

– Спокойной ночи, папа.

– Сладких снов, принцесса.

Глава восьмая

Прошло чуть меньше месяца, как мы живем вместе. Малышек в садик вожу я. Кира называет меня папой. Умиляюсь, каждый раз, как это слышу. Она такая смышленая. Настя чуть замкнутая, но более послушная, мы с ней ещё подружимся. По выходным гуляем в парках, хочу показать им все аттракционы, жаль, становится прохладно.

Семейная жизнь – это дорого. После садика вожу Настю на танцы. Преподаватель говорит, что у нее есть талант, а я считаю, что талант есть у преподавателя – талант вымогать мои деньги, но Яне не говорю, она сама знает.

Купил ей абонемент в спортивный комплекс. Не хочу, чтобы скучала, пока я на тренировках. Её гардероб заметно прибавил. В торговых центрах такие напористые продавцы, что одежду толком не рассмотришь, поэтому, некоторые вещи, которые она покупает, не подходят ей по размеру или фасону, и тогда Яна отдает их матери или сестре. Я не считаю это чем-то зазорным, вещи-то хорошие, дорогие, как по ним сшиты.

Давно не видел Макса. По пятницам они с ребятами собираются в пивной, играют в покер. Заведение старое, и мы там всех знаем. В конце зала есть темный уголок, там, за ширмой и проходит турнир. Картежник из меня никудышный, но посмотреть всегда интересно. Не повредит развлечься, к тому же я ненадолго.

Яна смотрит сериал, я глажу в другой комнате рубашку.

– Куда-то собрался?

– Да, хочу повидаться с Максом, ты же не против?

– Делай что хочешь.

– Ты обиделась, что ли?

– Нет, с чего ты взял? Просто мне не нравится этот твой Макс. Он недалекий и пошлый матерщинник.

– Ну, это не главные его качества. Он ещё преданный друг, надежный товарищ.

– И что, я должна станцевать от радости?

Не нахожу что ответить, совершенно пустой разговор. Поссориться не хватало из-за этих пустяков. К Максу само собой не поехал, но и это она вывернула наизнанку, «Чего же ты? – говорит. – Давай, иди, развлекайся, а то, что мне плохо, пусть тебя совсем не беспокоит». С ней что-то происходит, мне тревожно, боюсь за нее. В детстве тебя спрашивают, как именно болит живот, но ты теряешься и не знаешь, что ответить, попросту не понимая разницы между ноющей и острой болью. Подобное чувство я испытал сейчас.

Узнал, что некоторые циклические процессы в её организме теперь неотъемлемая часть нашей жизни. Стараюсь поддержать морально, как могу, но это сложно. В первый день цикла мы едим шоколадные конфеты с фисташками, пьем полусладкое вино, желательно испанское, но можно и грузинское, смотрим грустные фильмы о любви. Теперь, когда секрет гармонии раскрыт, я иду не в пивную, а в магазин, где кроме всего прочего, нужно купить Яне гигиенические прокладки. Думал, что легко с этим справлюсь, но, оказалось, есть много нюансов, и одинаковые, на первый взгляд, упаковки различаются количеством капелек, означающих впитывающую способность. Пришлось возвращаться, менять стыдно, купил другие, но на этом всё только начинается. Дальше мы смотрим низкокачественную запись французского мюзикла. По сюжету, парень встречается с девушкой, и они друг друга любят. Трогательно и невинно, как в индийском кино, все танцуют, поют, ничего не понятно. В следующем действии девушка умирает, сбитая машиной, а переживший её, поёт грустную песню. Утешить возлюбленного усопшей приходит его друг, но он оказывается геем. Такое там понеслось, что вспоминать противно. Яна рыдает, а я картиной не проникся. Мне больше нравятся боевики, но любимая считает, что в таких фильмах нет ни смысла, ни интриги.

– Что бы ты сделал, если бы знал, что жить осталось всего сутки? – спросила меня Яна накануне месячных.

– Не знаю. Банк ограбил бы, а потом попробовал бы героин, сделал бы татуировку на лице, хотя нет, татуировка это слишком. К чему такой вопрос?

– Так, ни к чему. Каждый месяц, из года в год повторяется одна и та же пытка. Знаешь, что приговоренным к смерти не сообщают дату казни. Из гуманных соображений. Живут себе, надеются на что-то, а потом раз и всё кончено.

– Не нравится мне твое настроение. Ничего не кончено. Вон, винишка ещё полбутылки. Я знаю один способ, как избавить тебя от этих мучений…

Яна посмотрела на меня удивленно, с сомнением.

– Надежный способ, – продолжил я, – но со своими недостатками. Гарантия девять месяцев, а потом процедуру нужно регулярно повторять.

– Идиот, – она больно ткнула меня указательным пальцем в ребра, залилась краской и звонко рассмеялась.

Приговоренному не говорят дату его казни. Очень гуманно. Я знаю дату своей смерти и что дальше? Где банк, который я хотел ограбить? Где наркодилеры? Даже татуировщика нет. Только снег, бесконечный снег бесконечно застилает бесконечную тундру и раздолбанная Татра посреди этой бесконечности с самым беспомощным существом на планете, возомнившим себя венцом творения.

Я обречен, конец близок, ноги коченеют в могильном холоде, а паники нет. Даже странно. Будущего нет, настоящее не имеет никакого значения, а прошлое… Прошлое прошло, его не вернуть, да и если можно было бы вернуть, то не стал бы, не такое уж оно было радостное.

Домашние хлопоты целиком лежат на Яне. В квартире всегда чисто, белье свежее. И как только она всё успевает? У нее хорошо получаются салаты и супы, а вот вторые блюда из мяса выходят либо очень жирными, либо сухими. Сама она их никогда не ест, а я давлюсь, икаю, запиваю горячим чаем и ем. Сегодня на ужин гуляш. Резиновые кусочки мяса потонули в жиру и исчезли под оранжевой мутной пленкой. Долго ковырялся, но так и не доел, в тарелке осталось много жидкой жирной массы.

Из-за стола встал с тяжестью в печени. Яна сосредоточено наблюдала за мной. Хотел уже выйти из кухни, как вдруг, тарелка с остатками гуляша полетела в сторону мусорного ведра, скользнула по краю, упала на пол и рыжие пятна забрызгали стену. Я оцепенел. Никак не ожидал такого поступка от женщины, которая обращается с посудой бережно, как с младенцем. Она и сама не ожидала, сидела на том же месте, но уже бледная и глубоко дышала, а в глазах сверкало какое-то безумство.

– Зая, ты чего?

– Я не зая, не рыбка, не птичка. Терпеть не могу этот зоопарк. У меня есть имя, и оно меня полностью устраивает!

– Перестань. Я всё понимаю, ты устаёшь, это всё быт, рутина…

– Какая к чёрту рутина. Я люблю и умею готовить, мне нравится, когда все с удовольствием едят, но когда тебе не говорят за это даже спасибо, то это и есть рутина. Самые обыкновенные вещи должны приниматься с благодарностью…

Раньше я не видел её такой, раздувала ноздри, хватая и выстреливая воздух, но всё равно задыхалась, дрожала, глотала окончания и целые слова, слезы текли так обильно, что намокли волосы на висках.

Я опустился перед ней на пол, головой прижался к коленям и крепко их обнял.

– Прости меня, я виноват, не подумал.

Она немного успокоилась, всхлипнула.

– Совсем не съедобно?

– Нет, ну почему же, очень…

– Врун, сказал бы сразу, что это не еда, а собачье дерьмо, но не нужно лгать, пожалуйста, никогда не лги мне.

Мы просидели так долго, она на стуле, я на полу перед ней. Молчали. Яна гладила меня по голове, а по стене стекали капли жира.

Глава девятая

Яна не была актрисой, она действительно была разной. Чередовала в своей сущности манеры заботливой матери, роковой женщины, деловой леди, простушки, жертвы, госпожи. Одно оставалось неизменным, в любой ипостаси она была на высоте, хотя сама считала иначе и, как бы вытрезвляя меня, указывала на свои недостатки. Такая самокритика лишь забавляла. «У меня совсем нет талии, – говорила она в моих объятиях, – а эти ужасные растяжки, фу, уродство», «Дай-ка посмотрю, – отвечал изумленно и целовал живот, провоцируя приступ щекотки». Иногда кажется, что она подталкивает испытать к ней отвращение, получить повод сорвать с меня маску в доказательство лживой натуры всех мужиков, но усилие тщетно, парирую каждый выпад и контратакую.

Кто обжегся на молоке, дует на воду. Яну преследуют призраки её неудач, фантомные боли ушедшей юности. Мои прикосновения для неё слишком навязчивы, она не любит долгих прелюдий и ласк, как затравленный волчонок, за мягкой внешностью которого кроется злость.

На календаре седьмое сентября. После мощного ливня идет ситный дождь, стихает, нарастает, но никак не кончается. Яна заберет малышек из садика, оставил ей деньги на такси, а мне нужно поговорить с отцом.

Договорились встретиться возле бизнесцентра на Нижнебульварной в семь часов. Ужасное время для поездок по городу, но не так уж часто он о чем-то просит. Отец ждал на стоянке. Я остановился, и он поразительно легко для своей грузной фигуры запрыгнул в машину. В салоне запахло перегаром:

– Привет сынок, думал, уже состарюсь на парковке. Чего так долго?

– Извиняй, пробки, – ответил я равнодушно и немного приоткрыл окно.

– Как машинка?

– Спасибо, хорошо.

– Как твоя девочка, когда познакомишь?

Я не говорил ему про Яну и судорожно стал перебирать, кто и что мог ему рассказать, но так ничего и не надумал.

– Тоже хорошо, а откуда ты знаешь?

– Догадался. Увидел в подстаканнике красную помаду и спросил вот в надежде, что мой сын не из этих, – он усмехнулся своей шутке, – я надеюсь, что восемнадцать ей уже есть, а то нас ждут неприятности.

– Разумеется есть. Она прелесть, познакомлю вас на днях.

– Отвези-ка меня домой, а по пути кое-что обсудим.

Я кивнул, включил передачу, и автомобиль плавно пошел к выезду.

– Заезжал на наш дом, – продолжил отец, – в почтовом ящике взял письмо от военкома.

По спине пробежали мурашки, я сглотнул и вытаращился на отца с испугом.

– Пишет, что ждет тебя с вещами в ближайшее время. Ещё бы, не призывник, а мечта. Но есть и хорошие новости, ты уже неделю как студент института физической культуры и спорта. Сделаешь фотографии, сходишь в деканат и получишь студенческий билет, я обо всем договорился. Обмывал сейчас с твоим деканом зачисление сына.

– А без этого никак, пап, ну что я там забыл.

– Я не давлю, хочешь в армию, иди, для тебя же стараюсь.

– Нет, в армию не хочу.

– Ну, двух детей ты за месяц не родишь, по здоровью не откосишь, об этом раньше нужно было думать, а отсрочку дадут только в этом институте, в Гарварде у меня друзей пока нет, так что не время харчами перебирать. В жизни пригодится, ты же понимаешь, что футбол это не профессия, сегодня ты звезда, завтра все забыли.

– А учитель физкультуры, разве профессия, – огрызнулся я, – и напомни, пожалуйста, сколько раз тебя твой красный диплом агронома выручал?

– Я буду помогать, чем смогу, ты же знаешь, но возьмись за ум, времена круто изменились. А диплом агронома помог, когда алюминий на пшеницу менял в девяносто восьмом, они мне фураж по цене первого класса запихнуть хотели, до сих пор бы ту пшеничку жрали, а так посмотри на какой ты машине ездишь, я в твои годы о велосипеде мечтал.

В инфизе училось много одноклассников, с той лишь разницей, что они уже скоро окончат. Я их открыто считал дебилами, о чем в лицо говорил каждому и не раз. Институт тут не при чем, совпадение, но появиться там первокурсником было бы совсем некстати. Но и в армию идти нет ни малейшего желания. Вот же засада.

Отец задремал. Мы подъехали к его дому, я заглушил мотор и нервно грыз кожу вокруг ногтей, в надежде, что есть запасной вариант, он сейчас проснётся, рассмеется, и скажет, что классно меня разыграл. Папа проснулся, но не рассмеялся, а напомнил, что завтра к десяти в деканат с фотографиями, поцеловал и крепко пожал руку на прощание. Настроение такое, что осталось только утопиться в реке.

На улице стемнело. На время не смотрел, наверное, было уже часов одиннадцать. В квартире темно и тихо. Девочки спят. Вошел в спальню. Яна сидела на широком подоконнике. Её силуэт был едва различим на фоне темно-серого неба.

– Не включай, пожалуйста, свет.

Я подошел к ней вплотную, глаза привыкали к мраку. На подоконнике стоит пустая на треть бутылка вермута и стакан. Яна сползла с подоконника, щелкнула выключателем на ночнике и стала передо мной в нелепом выгоревшем на солнце сарафанчике, который был ей мал и едва прикрывал попу.

– Тебе нравится? – Она взялась за подол с обеих сторон и растянула платье в стороны. – Бабушка сшила его, когда мне было двенадцать лет. Каждое лето я проводила у неё в Сальске. Мешала родителям жить для себя. Отец так и не смирился с тем, что я не мальчик, как же так, у него, у десантника, и сыкуха в доме растет.

– Ты пьяна?

– Нет, – она замахала головой, и чуть не свалилась на пол, но я вовремя подхватил – совсем чуть-чуть выпила. Будешь? – Она протянула мне почти пустой стакан.

– У меня есть идея, давно хотел попробовать один коктейль из фильма, я сейчас, я быстро.

В морозильной камере взял бутылку «Финляндии», и наполнил четверть стакана. Ледяная водка тянулась тоненькой струйкой. Со стаканом пошел в спальню, добавил вермут, попробовал, превосходный получился вкус. Яна отпила с моего стакана и скривилась

– Очень крепкий, сюда бы капельку спрайта.

– А он есть?

Яна покачала головой.

– Ты рассказывала про бабушку.

– Да, бабуля жила в Бровках, рядом с Сальском, и в этом платье я ходила с ней пасти козочек. Выходили на луг, она доставала вязание и часами сидела в тенечке, а я гоняла прутиком коз. Мне казалось это занятие очень важным, хотя они и без моего участия находили себе поесть.

Я был тронут этой историей, представлял, как она босая бежит по траве в этом сарафанчике, с белым платочком на голове. Яна снова забралась на подоконник и через плечо всматривалась в неоновые вывески сквозь мокрое стекло.

– Что было потом?

– Потом бабушки не стало. Я училась в девятом классе, когда это произошло, – на щеке блеснула слеза и я приобнял её за плечи, – бабуля была мне самой близкой и родной, а я с ней не простилась.

Накрыл ладонью кисть её руки. Она показалась мне очень холодной, и я машинально сжал пальцы сильнее.

– У меня всегда холодные руки, ты ещё не заметил? – она слегка улыбнулась, свободной рукой смахнула слезу и убрала волосы с лица.

Поднес руку ко рту и стал греть дыханием, целовать. Рука стала теплее. Она не пыталась отдёрнуть её и наблюдала за мной с интересом. У Яны очень красивые руки, запястье тонкое, пальцы длинные, прямые.

– Тебе хорошо со мной?

– Да, я счастлива. – Слова звучали фальшиво, от выпитого мартини язык немного заплетался. – Где же ты был лет десять назад?

Я прикинул в уме.

– В начальной школе.

Она усмехнулась.

– Тогда мне следовало бы тебя усыновить.

– Это вряд ли возможно. Но зато я могу тебя уженовить.

Она рассмеялась.

– Это как?

– Очень просто, выходи за меня.

Лицо её стало серьезным, хмель моментально ушел.

– А вот возьму и выйду, – она пристально посмотрела в глаза, видимо рассчитывала, что я отступлю, сконфужусь.

– Отлично, тогда завтра же едем в ЗАГС.

– Нет, завтра понедельник, у них выходной.

– Значит послезавтра.

Она протянула мне руку, и я пожал её.

– Не пожалеешь, торопышечка мой?

– Жалею только о том, что не встретил тебя лет десять назад. Пойдем спать, невеста.

Помог Яне слезть с подоконника и представил её в пышном белом платье, сзади девочки в таких же белых платьишках несут длинный шлейф, а я стою перед алтарем в смокинге с белой хризантемой в петличке, как в голливудском фильме. Она входит, все оборачиваются, раскрывают рты, проглатывают языки. В картину примешался её слабоумный папаша, я его быстро убрал из своего воображения, но вместе с ним исчезло всё. Я знал, что ни платья, ни алтаря не будет. Подберем свободную дату, распишемся, и в лучшем случае, отметим это дело в ресторане в самом узком кругу.

Глава десятая

Утром мы делали вид, что вчерашнего разговора не было. Яна, как обычно, собрала малышек в садик, поцеловала меня на прощание и чуть ли не вытолкала за дверь. Она никогда не говорила, что будет скучать и не просила возвращаться скорее, знала, что я и так нигде не задержусь. Как же быстро я привык к её присутствию в моей жизни и как сильно этим дорожил! Не осталось и тени тоски по прежним временам, когда мы носились с ребятами по городу, приставали к приезжим абитуриенткам, пустоголовым, не способным ни прилично одеваться, ни достойно себя вести. Совсем другое дело – Яна. Она считает глупость пороком, а не достижением, мартышка же не способна долго занимать своим дурачеством, быстро наскучит, с людьми так же. С умной и опытной женщиной трудно, чувствуешь, что идешь против самого замысла природы, это же не ей, а мне отведена роль самца, вожака, добытчика, лидера, а выходит наоборот. Трудно, зато совсем не скучно.

Я слишком далеко зашел. Яна, может быть права, и не стоило так торопиться, но сказать ей сейчас об этом значит потерять её навсегда или потерять доверие, что по сути одно и то же. Думать об этом не хочу. Заурядное выражение «вторая половинка» для меня обрело дух и плоть с именем Яна. Да и к тому же я сильно привязался к детям, особенно к младшей с её ангельским чистосердечием.

Помню, когда впервые приехал забрать девочек из детского садика, Кира выбежала мне навстречу и повисла на шее, громко объявив всем, что за ней пришел папа. Яна внесла меня в список лиц, которые могут забирать ребенка, но воспитательница посмотрела на меня с крайним удивлением и недоверчиво спросила:

– Так вы, значит, папа Киры?

– Так и есть, а что вас, собственно, смущает?

– Да нет, ничего, просто мы вас не видели раньше, и вы так молодо выглядите.

– Вы тоже выглядите молодо. Я сперва даже подумал, что нянечку подменяет студентка-практикантка. – Дородной воспитательнице было далеко за сорок, а в застиранном белом халате и стоптанных туфлях она выглядела на все шестьдесят, но от комплимента вечно красные щёки у неё побагровели, как будто на халат пролили кагор.

– Бросьте, что вы такое говорите, где я, а где студентка, – она смущенно поправила очки и издала странный крякающий звук, то ли хихикнула, то ли икнула. Допрос прекратился сам собой.

Сегодня я медленно ехал по городу привычным маршрутом, но всё как-то резко изменилось. Солнце светит слишком ярко, трава ненатурально зеленая. Так на меня влияет ранняя осень, сентиментальным становлюсь, а всего лишь кончился дождь.

Несколько месяцев с Яной я прожил будто много лет, показанных в фильме на очень быстрой перемотке. Мне захотелось сделать паузу. Нет, я не струсил, это что-то другое. Предположим, идёшь по музею и видишь, висит картина, ты на нее посмотрел и дальше пошел. Картину вроде бы видел, но так и не понял, что хотел сказать художник. Как это объяснить Яне?

Остановил машину в Газетном переулке, прошел по блошиным рядам и по длинной лестнице спустился к Дону. Мое любимое место, мы часто тут гуляли с мамой. Набережная сильно изменилась с тех пор, раньше не было лавандовых клумб, миллиона скамеек и сувенирных ларьков, а из развлечений помню только черные кнехты у девятнадцатого причала, на которые взбирался, чтобы лучше рассмотреть корабли речного флота.

Вдоль причала стоят прогулочные теплоходы и катера, вдалеке буксир толкает баржу с песком. Я почувствовал пристальный взгляд и обернулся. Против солнца стоял с распростертыми объятиями Макс. Эту тушу я не перепутаю ни с одной другой, мне и лица не нужно видеть. Я страшно обрадовался. Макс подошел вплотную и сдавил меня в объятиях так, что захрустели кости.

– Где, пропащий, пропадал? Вот уж не ожидал тебя тут увидеть.

– Всё как всегда, дела, делишки, дом, Яна, детишки…

– О, так вы ещё встречаетесь, рад за тебя.

– Не просто встречаемся, Макс, мы живем вместе, а завтра подадим заявление в ЗАГС.

– И кого ждёте?

– В смысле?

– В том смысле, что она же беременна, в положении, залетела. Так понятнее, да?

– А, ты об этом. Нет, Яна не беременна.

– Теперь я чего-то не понимаю. У тебя жар, что ли? Ты здоров, парень? Ау! Проснись, старичок. Может ты не в курсе, но не обязательно жениться на каждой, которая дала нюхнуть промежность.

– Слова подбирай, про Яну говорим, как – никак.

– А что это меняет?

– Не вынуждай меня…

– Вынудишь тебя, как же, исчез, ни ответа, ни привета, трубку не поднимаешь, а выясняется, что Володя просто друзей на шкуру променял.

– Заткнись.

– Да иди ты, Иуда.

– Тебе туда же, скатертью дорожка.

– На свадьбу не приду, можешь не тратиться на приглашение.

– И не собирался.

Макс смачно плюнул под ноги, не подал руки, развернулся, перешел дорогу и засеменил по лестнице прочь. Меня захлестнула злость, хотелось что-нибудь крикнуть ему вслед или швырнуть, но под рукой ничего не оказалось.

Сколько же во мне злости?! Очень много. Я накопил ворох обид, что тут поделаешь, не умею прощать. Мой гнев может кипеть годами, но ни на грамм не испарится. Трудно жить с таким багажом. Макс – толстокожий кабан, забудет, наверное, про ссору уже через минуту, а я не забуду. Видеть больше не хочу эту свинью, Яна насчет него была права.

Над Доном низко кружат чайки, в мутной воде отражается Ворошиловский мост. Смотреть здесь больше не на что, бесит унылый пейзаж. Ссутулившись, неспешно я побрел к машине. По пути обложил матом цыганку, удача, видите ли, скоро меня ждёт и нежданное богатство, аферистка грязная.

В машине я почувствовал покой. Запустил двигатель, с воздуховода потянуло легким холодком. Мотор совсем не остыл, а казалось, я бродил не меньше часа. Луч солнца блеснул в крохотной царапинке на лобовом стекле, и эта досадная мелочь стала той соломинкой, что сломала верблюду спину, хотелось просто лечь и разреветься.

Припаркованный впереди грузовичок тронулся, обдав густым облаком сажи. В десятке метров я увидел ювелирный магазин, на витрине которого красными буквами обещали скорую ликвидацию и большие скидки. Снова аферисты, подумал я, но следом пришла мысль купить Яне кольцо.

Над тяжелой дверью звякнул колокольчик. Хорошенькая продавщица лениво посмотрела в мою сторону и уткнулась в каталог. По-видимому, спортивная одежда не особо вяжется в её скудном сознании с достатком, и она решила не утруждать себя понапрасну. Я медленно осматривал прилавки, ассортимент небогатый, в основном колечки с фианитами, много серебра, часики, цепочки. Продавщица настороженно искоса поглядывала, как бы я чего не прихватил.

– Что-нибудь подсказать?

– Хочу купить кольцо с бриллиантом.

– Это вот здесь. – Она кивнула перед собой, и я подошел ближе.

Колечки под толстым стеклом отличались только ценой.

– Бриллианты настоящие?

– А вы как думаете? Это ж Якутия! Чистейшие камни! Совершенство! – оскорбилась продавщица.

– Думал, они дороже стоят. Дайте вон то, второе слева.

– Расплачиваться картой будете? Коробочка нужна?

– Нет, деньгами, а коробочку не надо.

Я расплатился. Продавщица долго разглядывала купюры, крутила, мяла, засовывала их в какую-то машинку, опять разглядывала. Мне это всё порядком надоело, не дожидаясь, пока она выдаст чек, я сунул кольцо в карман и ушел.

Не стоит спешить домой в плохом настроении. Заправил полный бак, поставил машину на мойку. Чистая машина с полным баком прибавляет уверенности в себе и поднимает настроение. Пошел перекусить в кафе. Съел бутерброд с семгой, неспешно выпил кофе, а потом поехал за девочками в садик. Мне непременно хотелось, чтобы они присутствовали в момент, когда я вручу Яне колечко. Только малышки смогут искренне разделить эту радость со мной, и больше никто.

Мы вошли в квартиру неслышно. Яночка что-то печёт, сладкий аромат слышно с лестничной площадки. Кира одернула меня за рукав и показала развернутой ладошкой на ботиночки. Помог ей разуться и заглянул на кухню. Там никого не оказалось, на столе остывает пирог. Нет ничего уютнее, чем только что испеченный пирог. Какая же она умничка.

Яна вышла из ванной. Влажные волосы она свернула в гульку и закрепила прядью кверху, обнажая длинную шею.

– Что-то вы сегодня раненько.

– Не терпелось поскорее тебя увидеть.

Яна скривила милую гримасу. Я замер, не сводя с неё глаз, в кармане нащупал колечко и уставился пристальнее, думал, что бы такое сказать. Репетировал по дороге, но всё забыл. Пауза затянулась. Кира хотела побежать к маме. Настя остановила её, и девочки остались у входа в комнату.

– Что-то случилось? – Спросила Яна с испугом.

Я подошел близко, взял её руку, вложил колечко и крепко обнял, а она прикрыла в это мгновение глаза, вытянула руку вперед и ахнула раскрыв ладошку за моей спиной. Я слышал, как у неё учащается пульс и замедляется дыхание.

– Вова, – простонала она, – ты с ума сошел. Это же… Вов…Ты…

– Да, да, пусть с запозданием, но думаю, оно тебе очень пойдет, ты же помнишь, куда мы завтра идём?

Она рассеяно кивала, мы всё еще стояли обнявшись, и я чувствовал движение её подбородка на своем плече.

Глава одиннадцатая

Утро вторника было солнечным и теплым. Меня трясло от волнения, всё валилось с рук, мутило, позавтракать так и не смог. Яна собирается долго. Завитые с вечера волосы укладывает в прическу, затем макияж, нужно выбрать подходящее платье, а платьев много, я об этом позаботился. Чтобы не терять время понапрасну, решил отвезти девочек в садик и вернуться за ней позже.