4

Конечно, он не собирался спать с ней в этот вечер. Конечно, у него же еще куча непрочитанных писем. Сейчас он устроит ее все в той же комнату наверху и пойдет работать. Время — два часа ночи. Завтра ему.

— Фил, дай, пожалуйста, какую-нибудь сухую одежду. Я мокрая насквозь. Хочу принять душ и переодеться.

— Конечно, конечно.

Дрожащими руками он открыл шкаф, достал оттуда одну из своих рубах, потом почему-то прижал ее к себе, словно Селин уже надела ее и он обнимает их вместе…

Через полчаса она вышла из душа и показалась ему еще меньше и беззащитнее, чем там, под дождем, на дороге. Рубаха доходила ей почти до колен. Снизу торчали тонкие, изящные ножки с двумя синяками на левой лодыжке. Селин забралась на диван, подтянула колени к подбородку…

— Ой. Вам… тебе, наверное, холодно. У меня не найдется подходящих брюк… Я принесу плед.

Он хотел добавить, что вообще можно пойти спать, а под одеялом уж точно будет тепло, но постеснялся. И в тот момент, когда Филипп укутывал ее тоненькие плечики шерстяным пледом, Селин вдруг сама протянула руку к его лицу.

В глазах у него потемнело, сердце учащенно забилось, дыхание сорвалось, и он почувствовал, что еще немного, и он не сможет соблюсти правил приличия. Он взял ее за плечи и поднял с дивана, чтобы можно было прижаться к ней низом живота, который мгновенно раскалился до температуры плавки металла.

— Селин, это… я… — Филипп сжимал ее плечи и не знал, можно ли позволить себе большее. И в то же время знал: сейчас в любом случае он себе это позволит!

— Фил, я рада, что мы снова встре…

Он начал целовать ее, не дав договорить. Он пытался это делать нежно. Но нежность удавалась не всегда. От каждого прикосновения ему становилось все тяжелее спокойно стоять на месте, а брюки с каждой секундой становились все более тесными…

Селин улыбалась, демонстрируя свои клычки, и просто позволяла себя любить. И Филипп любил. Сначала любил — пытаясь осознать, какое счастье сейчас находится в его руках и обжигает его своим дыханием… йотом — не выдержал, подхватил на руки и в один миг взбежал на второй этаж.

Это была первая и настоящая ночь любви в его жизни, когда он безоглядно провалился в пучину своих ощущений. Он не старался больше запомнить каждый вздох и стон женщины, он не пытался быть лучше, чем есть на самом деле, он больше не играл в Самого Умелого Любовника В Мире. С Селин он просто жил и познавал заново плотскую любовь. Ту, которую, как он думал, открыл для себя еще в четырнадцать лет. А на самом деле — только сегодня. Селин не была нежна с ним, ее можно было назвать грубой и неумелой в постели, но сейчас Филипп был счастлив просто от того, что они находятся вместе. Пожалуй, она сильно уступала по технике исполнения Алисе, но это тоже не имело значения. А что вообще имеет значение, он не знал. И едва только его измученный и счастливый организм вновь набирался силы, он еще и еще раз доказывал себе, что теперь прежнего Филиппа не существует. А Селин, кажется, было просто хорошо, и она, не стесняясь, давала это понять.

А утром он проспал будильник. Он проспал все на свете, он проснулся счастливый и исполненный нежности. Теперь он никогда и никуда ее не отпустит! Теперь они навсегда будут вместе! Ни с кем еще ему не хотелось быть вместе до конца жизни… Филипп улыбнулся и прошептал:

— Селин…

Он протянул руку, чтобы обнять ее, и вдруг резко сел на постели. На соседней подушке вместо любимой женщины валялся Луциан и меланхолично смотрел на хозяина.

— Ты что тут делаешь? — вырвалось у Филиппа. — Где Селин?.. Господи!.. Селин! Селин!!!

— Ну что ты шумишь, милый! — сказала Марта, вплывая в комнату с подносом, где был сервирован завтрак. — Я привезла тебе Луциана, чтобы ты не скучал. И сама…

— Где Селин? Куда ты дела мою Селин? — Филипп тряс за плечи свою любовницу до тех пор, пока глаза ее не стали наливаться обидой.

— Ушла твоя Селин! Я сейчас все разолью! Убери руки! Я для него…

— Куда?!

— …стараюсь-стараюсь, а он…

— Куда она ушла?!! Ну?!

— Она оставила тебе — вот! — Марта вынула из кармана передника (ах, как они любили в своем время импровизировать с этим передником!) клочок бумаги и швырнула на постель.

Филипп долго не мог справиться с руками и чуть не порвал его, разворачивая. «Дорогой Филипп! Мне нужно спешить, спасибо тебе за прекрасную ночь любви и… что там еще говорится в таких случаях? Не помню. Лучше тебе меня не искать. Я сама позвоню, если будет надо, я подсмотрела твой номер. Будь счастлив! P.S. Твоя Марта — отменная стерва. Но, кажется, она тебя любит. Я и сама почти влюбилась. Целую очень-очень-очень нежно. Селин».

Филипп взвыл, сминая пальцами свое лицо.

— Не понимаю, что ты в ней нашел! Кожа да кости, И к тому же француженка. Фи!

— Вон отсюда! — заорал он не своим голосом.

— Фил, ты что, одурел?

— Вон, я сказал!

Марта смотрела на него во все глаза.

— Фил, ты способен прогнать меня из-за какой-то юной шмакодявки, которую впервые видишь?

— Марта, ты, кажется, нанималась ко мне в горничные?

— Филипп, ты передергиваешь.

— Вот и занимайся уборкой дома! А во всем остальном я разберусь как-нибудь сам.

— То есть я была нужна тебе всегда, при всех твоих бабах, которых ты менял, как перчатки. А теперь, когда ты споткнулся об эту маленькую вампиршу…

— Что ты сказала?

— Вампирша. У нее же клыки, ты что, не заметил?

— Что?

— Может, она тебя покусала? Ты проверь все места на теле, до которых она дотрагивалась своим… О-о, Филипп, я так соскучилась по тебе!

— Вон!!!

Через минуту оскорбленная в самых лучших чувствах Марта вся в слезах убежала к своей машине. Луциан с любопытством следил за сменой персонажей на сцене: сначала убежала та девчонка, которую он больше всего невзлюбил, потом хозяин прогнал добрую Марту. Марту, которая всегда так вкусно готовила! Жаль, он бы так не поступил. Жаль, потому что его собственная роль всегда сводилась к зрительской…

Филипп переехал в Дорф. Теперь, когда Селин могла в любой момент позвонить или вернуться, он не представлял свою жизнь нигде, кроме этого домика. Каждая клеточка стен напоминала ему теперь о той единственной их ночи любви и о единственной, как оказалось, ночи любви в его жизни. Потому что остальные связи были просто демонстрацией способностей и, если можно так выразиться, работой на имидж. Филипп любил эту комнату, эту постель, где все произошло, любил свою бледно-зеленую с оторванными пуговицами рубаху, которую он стащил зубами с Селин, когда донес до кровати…

Рубаху он не стал чинить и относить в прачечную. Тем более что она была почти чистой: Селин находилась в ней меньше получаса. Теперь рубашка — с оборванной планкой и огромными дырами вместо пуговиц — висела в его комнате на самом видном месте, и каждую ночь, засыпая, Филипп несколько минут любовался на нее.

Хотя он и понимал, что Селин живет в Берлине, и, возможно, если бы он тоже остался на зимней квартире, у них было бы значительно больше шансов встретиться в огромном городе. Но ему почему-то казалось, что, если судьба свела их у него в доме, по дикой (теперь это было совершенно очевидно) случайности, значит, их история имеет право на продолжение только в здешних местах… А может быть, он просто надеялся, что она позвонит. И каждый вечер летел словно на крыльях домой. Чтобы провести несколько часов у телефона, выпить пару бутылок пива, полюбоваться рубашкой и уснуть тревожным, разочарованным сном — в вечном ожидании звонка…

А в начале следующей недели он понял, что может упустить американцев. Решение лететь в Штаты, в качестве самой крайней меры, созрело у него давно, но теперь, похоже, пришла пора его исполнить.

Он собирался туда очень нехотя — потому, что за время его отсутствия могла позвонить Селин, потому, что голова его была забита отнюдь не работой, и потому, что некуда было деть Лу-циана. К Марте он обращаться больше не хотел, тем более что, уходя, она бросила в прихожей ключи от обоих его домов. Оставлять кота с кучей сухого корма на три дня казалось Филиппу жестоким поступком.

В конце концов Йен предложил забрать Луциана к себе, и Филипп обрадовался: он совсем забыл о существовании лучшего друга. Со времени их поездки в Шведт Иен не задал ни одного вопроса о Селин, прекрасно понимая, насколько важной и серьезной для Филиппа являлась та встреча и последовавшая за ней ночь. Филипп тоже молчал, исключая всякую возможность обсуждать это с кем бы то ни было, даже с лучшим другом.

Филипп не стал рассказывать другу и еще кое о чем. Еще перед поездкой в Шведт он вспомнил, где и при каких обстоятельствах познакомился с Селин, и умолчал об этой истории. А теперь вечерами, чтобы развлечь себя, а скорее — усугубить раздвоение личности, снова и снова проигрывал в голове тот нелепый случай. Сначала он представлял свою комнату, смятую постель, нежный, узкий живот Селин, который он все время целовал. А потом вспоминал другую комнату, ту, которая была два года назад…

Это была каюта какого-то теплохода. В тот день на теплоходе веселились сразу две компании. Одна — примерно возраста старших школьников и выпускников колледжа, а другая — его друзья и подружки солидного возраста. Естественно, все тут же перемешались: тридцатипятилетние фрау танцевали с шестнадцатилетними мальчиками и наоборот…

Филипп в тот вечер был самозабвенно пьян. Он потискал немного свою тогдашнюю подружку и тут же потерял к ней всякий интерес, увидев черненькую пышненькую девочку лет двадцати. Он всегда любил черных или рыжих. Короче, ярких женщин. На Селин, которая забилась в угол и вяло переругивалась с каким-то парнишкой, он не обратил никакого внимания. Зато она смотрела на него во все глаза и, кажется, как и большинство женщин, впервые попавших в его компанию, находила самым привлекательным из мужчин.

Черненькая студентка университета по имени Эльза оказалась хорошей собеседницей, и бюст у нее доставал края стола, примерно четвертый размер, как больше всего и нравилось Филиппу. Эльза согласилась, что на открытой палубе немного холодно (было, плюс двадцать семь), а в каюте, наверное, сейчас тепло и уютно… Они посмотрели друг на друга с пониманием и стали спускаться вниз.

В это время Селин тоже кубарем катилась вниз по той же лестнице, убегая от своего преследователя. Он гонялся за ней и нес какую-то околесицу про то, что она — девушка легкого поведения и он лично видел ее с кем-то в постели. Филипп выждал некоторое время, пока стихнут крики и ругань, и прокрался посмотреть, что происходит во внутреннем коридорчике. Оказалось, что Селин и этот парнишка самозабвенно целовались, причем, судя по их жестам, это происходило с ними далеко не в первый раз, и, опять же судя по жестам, они уже были далеко не дети. По крайней мере, чувствовалось, что у них есть опыт занятий любовью в экстремальных условиях.

Эльза тоже выглянула из-за угла, хмыкнула и сказала, что парень-то в общем-то был прав, когда кричал про поведение своей подружки.

— Вы с ней знакомы?

— Немного. Бродяжка Селин. Она все время как перекати-поле. Француженка. А их не разберешь, чего им надо… Ну так мы идем к тебе в каюту?

А когда Эльза уже постанывала в его руках, а он пытался справиться с крючками на ее платье и одновременно откинуть покрывало с кровати, дверь с хрустом распахнулась и в каюту вбежала Селин. Без всякого стеснения она спряталась за полуголых Филиппа и Эльзу:

— Пожалуйста, спасите меня от него!

Эльза мгновенно вскипела словно чайник:

— Ты в своем уме?! А ну вон отсюда!

Но Селин смотрела не на нее, а на Филиппа:

— Не надо меня выгонять, он меня убьет.

— А от нас вы что хотите?

— Спрячьте меня куда-нибудь!

— А ну выгони ее! Или я уйду!

— Ну как же?.. — растерялся Филипп. — Девушке плохо.

— А если она у нас останется, тогда плохо будет мне! И тогда я уйду!

— Ну и уходи! — вдруг взвизгнула Селин хрипловатым голосом. — Ну и пожалуйста. А вы, — она вдруг устремила на него самый невинный взгляд, — я знаю, вы меня спасете.

Филипп развел руками. Он очень хотел провести сегодня бурную ночь. Но эту маленькую девочку, в улыбке которой было что-то странное, он тоже не мог бросить.

— Ну пожа-алуйста! Мне нельзя возвращаться в свою каюту. А все пьяные.

— Мы, между прочим, тоже!

— Ну вы же уже меня знаете!

— У тебя что, больше тут подружек нет?

— Нет!!!

— Эльза, ну в самом деле…

— Хорошо. — Эльза надела босоножки. — Можете тут трахаться сколько влезет. А я пошла.

Как ни странно, Филипп не пошел догонять свою Эльзу, а вместо этого с интересом начал разглядывать Селин. Может, ему было уже все равно, с кем спать? Перед его глазами стояли почему-то чрезвычайно возбуждающие сцены, которые он подсмотрел за ней в коридоре…

Он только начал целовать ее, как Селин вырвалась из его рук и сказала, что у нее еще не было ни одного мужчины, и она очень сильно не хотела бы заниматься этим сейчас.

— Зачем тогда ты вообще в это все ввязалась? — спросил Филипп, который в тот момент еще не решил, как относиться к ее заявлению: пожалеть или, наоборот, рассмотреть это как один из бесценных подарков судьбы и уговорить ее вступить во взрослую жизнь.

— Я не знаю. Но лучше бы мне было действительно к вам не ходить.

— А ты не врешь? Учитывая то, что кричал тот парень…

Она улыбнулась, и снова Филипп не смог понять: что у нее не так в улыбке?

— Может, и вру. Но в любом случае я не девица легкого поведения. И не собираюсь с вами спать.

— Почему?

— Мы едва знакомы.

— А мы сейчас познакомимся.

— Я расценю это как насилие.

— Ну и что?

— Я буду кричать.

— Все же пьяные вокруг. Никто не поможет.

— Но вам-то я точно что-нибудь отшибу.

Он еще с минуту разглядывал ее почти детскую фигурку и решил, что на сегодня ему хва-тмна, да и с женщинами в таком состоянии может произойти осечка. Лучше как-нибудь потом. Можно, например, уговорить ее встретиться в выходные у него дома… С этой мыслью Филипп заснул поперек широкой кровати.

Что было дальше с Селин, он не знал, потому что утром проснулся один. У него не пропало ничего и? карманов, но почему-то было отчетливое ощущение, что его надули. И действительно это спорный вопрос: можно ли оставаться девственницей в шестнадцать лет, если ведешь в общем-то свободный образ жизни.

Он не сказал никому из участников поездки, что провел эту ночь не так, как сложено счастливому обладателю двух девушек. И про особенности личной жизни Селин он тоже ничего никому не сказал…

Американцы встретили его суховато, хотя и любезно. Они согласились, что история с секретаршей получилась некрасивая, но лично он в ней не виноват. Президент холдинга объяснил, что сегодня его личная переводчица и секретарь отбыла на учебу, но завтра будет на рабочем месте и Филипп сможет с ней познакомиться.

Наверное, ему уже успели насвистеть, что президент германской фирмы — великий бабник. Но Филиппа больше не интересовала Джессика и прочие симпатичные секретарши и переводчицы. Он думал только о Селин и впервые в жизни не мог объяснить природу этого наваждения.

Однако уже вечером его мысли переключились совсем на другое. Среди веселья, устроенного заморскими друзьями в честь его очередного визита, Филипп, словно чуткий охотничий пес, уловил слово «слияние». Он насторожился. Похоже, американцы серьезно взялись за него, а значит, визит затянется надолго. Интересно, зачем им так сильно понадобился маленький скромный обувной заводик в Германии? В Штатах становится мало места? Или, как в старой детской игре «Монополия», они из вредности и азарта стараются все подмять под себя?

Раньше он надеялся, что неправильно оценивает обстановку, что преувеличивает опасность и что с партнерами можно договориться, но в этот раз понял, что дело плохо. Если он не согласится принять все их условия до одного, то потеряет партнеров, а согласится — попадет в финансовую зависимость.

В конце концов, он заявил, что желает посоветоваться с французской стороной, и взял время на раздумья.

Филипп любил смешиваться с уличной нью-йоркской толпой. Он не считал себя настолько важной персоной, чтобы перемещаться по городу на личном автомобиле с шофером, поэтому отказался от машины, тем более отель, где для него сняли номер, находился в двух шагах от главного офиса холдинга.

К тому же, несмотря на то что неплохо «поднялся» за последние годы, он все равно привык считать себя простым деревенским парнем, а простому деревенскому парню в огромном Нью-Йорке всегда было на что посмотреть, прогуливаясь по Манхэттену.

Конечно, Филипп много раз бывал в Штатах, и Нью-Йорк был ему хорошо знаком, но всякий раз вызывал что-то вроде трепетного оцепенения, что возникает у дикаря, впервые увидевшего автобус.

Дорогие заведения манили его ароматами и призрачными соблазнами, все смешивалось в единое целое: удовольствия, деньги, любовь, пороки…

Здесь Филипп чувствовал себя маленьким мальчиком, впервые увидевшим океан страстей — еще не вкусившим их, но уже одурманенным. Здесь ему хотелось, чтобы его кружило, вертело, словно на карусели, сводило с ума и бросало с огромной высоты в мерцающую невесомость…

Это было восхитительное, разъедающее душу чувство, которое впоследствии он назвал жаждой порока. И прямой ассоциацией, словно одно было неотделимо от другого, он вспомнил о Селин… Удивительно, но она, как и ночной Нью-Йорк, тоже внушала ему это чувство. Сильно и остро, не оставляя другого выбора.

А она сама? Что толкает ее на опасные ночные приключения, в результате которых они познакомились два года назад, а теперь стали близки?.. Ее гложет именно такая жажда жизни и жажда порока! Гложет и съедает, заставляя уходить из дома — в ночь.

И — в дождь…

И внезапно остановившись посередине тротуара, Филипп понял, что Селин ему ближе всех на свете… А он, похоже, единственный, кто ее понимает. Ему стало безумно жаль эту маленькую, беззащитную бродягу с прекрасной вампирской улыбкой. Она так одинока, она всего лишь ищет любви и свободы и готова ради нее на все…

Филипп заказал обед в приличном ресторане на Бродвее, с приличными ценами. Обычно он не любил выбрасывать деньги на ветер, он мог бы поужинать и в номере или в более дешевом заведении. Но когда он думал о Селин, все более-менее разумные инстинкты покидали его, а вместо них (видимо, давала знать о себе русская прабабка!) проявлялось разудалое безрассудство, которое толкало его на странные поступки.

Рядом с Селин, он, наверное, мог бы раздаривать первым встречным «полцарства и полконя», как любила говаривать упомянутая прабабка, прочитавшая ему в детстве немало русских сказок. Почему полконя, Филипп никогда не знал, но догадывался, что она так шутит…

Ужин принесли вкусный и обильный, и, торопливо занося нож над куском мяса, уже сглатывая голодную слюну, Филипп зачем-то остановился, для приличия решив украсить себя салфеткой, как остальные посетители ресторана. Устроив ее поверх галстука, он поднял глаза на окно… И замер, кажется, издав громкий горловой звук. Потому что за огромным стеклом, где было видно половину широкой улицы (честное слово, такое бывает только в сказках!), уныло свесив голову под мелким дождем, брела Селин.

Тотчас в груди прожгло, взорвалось, не хватило воздуха и обвалилось все разом. Он понял, что летит в пространстве, не ощущая времени и головы. Захотелось подбежать, обнять, растерзать, раствориться в ней, напиться ею допьяна. И остаться так навсегда.

И еще он почему-то почувствовал, что он бесконечно старый дурак по сравнению с ней и что она его сейчас не поймет.

Опрокидывая стул, цепляя чинных посетителей ресторана, он кинулся к окну. Зачем? Селин не видела его, она уже прошла мимо. Филипп бросился к двери, чуть не свернув швейцару шею, и, рассекая промозглый ночной воздух, в два прыжка оказался возле нее.

— Селин!!! Селин!!! Постойте! Постой!

Он схватил ее за плечи и прижал к себе, пытаясь вспомнить немногочисленные известные ему французские слова:

— Селин, Селин, господи, почему ты не сказала, что тоже летишь в Нью-Йорк? Я бы никогда… мы бы никогда… мы были бы вместе, всегда были бы вместе… Селин, девочка моя…

Она чуть отстранилась и ответила тоже на ломаном французском:

— Молодой человек, мне очень жаль. Но я не Селин.

Филипп замер и пошатнулся, как будто его подстрелили.

— Почему? — машинально проговорил он, не в силах соображать.

Она улыбнулась одними губами:

— Наверное, потому, что меня по-другому назвали при рождении.

Загрузка...