Замок из дождя

8

Селин вытащила сигарету из пачки и закурила, глядя в окно. Филипп не отрываясь смотрел на нее: на ее тощую обнаженную спину, на ее худые, по-мальчишечьи широкие плечи, на упрямое выражение ее лица… Теперь ему казалось, что эта девушка навсегда останется загадкой. Он не сможет прочитать ее, как читал других, словно раскрытые книги.

Одни были интересные, другие — не очень, а Селин будет до самого конца неразгаданной.

Стоп. А до какого конца? Конца чего? Их отношений, их жизни?

— Селин… — вырвалось у него нежно и грустно.

Ее глаза смеялись:

— Что тебя мучает?

— Ты.

— А еще?

— Что ты уйдешь.

— И все?

— Нет. Еще — что мне будет плохо без тебя.

— А со мной — тебе хорошо?

— Нет. С тобой мне еще хуже… Господи, не слушай меня! Что я такое говорю…

— Правду.

Когда Филипп вспоминал свой путь из каюты теплохода и — до ворот родного дома в окрестностях Берлина, его охватывали безмерная гордость пополам с глубоким ужасом. Нормальный, смертный человек просто не в состоянии совершить такое путешествие! Сначала он заставил развернуть теплоход до Нью-Лондона, в котором час назад была остановка, и капитан со скрипом, исключительно отдавая должное персоне Филиппа, согласился.

Потом — вышел на ночную трассу, встал наперерез первой попавшейся машине и до ближайшего аэропорта ехал под безумным взглядом водителя, который согласился на все и бесплатно, лишь бы Филипп перестал кидаться под колеса.

В аэропорту ему несказанно повезло: заканчивалась регистрация на берлинский рейс.

Правда, билетов уже не было. Тогда Филипп, вспомнив свое обещание прилететь на метле или прискакать на хромой кобыле (ай да русская прабабка!), отловил у турникета сонного мужичка, спешившего последним на его самолет. Через пять минут уговоров, за которые Филипп разве что не становился на колени, мужичок почесал запотевшую лысину, посмотрел, что следующий рейс — через четыре часа, и почему-то согласился. Филипп купил его билет с переплатой втрое и был счастлив! Филипп его едва не расцеловал!

Дальше — проще простого. Прилетев в Берлин, он сразу поймал такси и приказал на предельной скорости лететь в Дорф. Усталость совсем не чувствовалась. Филипп был готов еще три раза совершить такой же перелет. Самое интересное, что за это время он ни разу не вспомнил о Джессике. Ни разу.

Он вбежал в дом и увидел Селин. Она сидела, как всегда, в большой комнате, у камина. На коленях ее топтался Луциан. Он выгибал спину и терся головой о подбородок Селин, выражая таким образом полное приятие и одобрение.

Селин сама подбежала к Филиппу и, наклонив его к себе чуть ли не за уши, поцеловала.

— Здравствуй, мой хороший.

Получилось легко и по-детски; но после — вся неловкость куда-то исчезла. Филипп уже не помнил (а разве можно рядом с ней о чем-то помнить?), что несколько часов назад встал из постели другой женщины. Он прижал Селин к стене, мгновенно возбудившись:

— А теперь давай я с тобой поздороваюсь.

Это был поцелуй-приветствие, это был секс-приветствие, это была в общем-то ни к чему не обязывающая забава. Любовь началась потом. Потом все стало серьезно, несмотря на частые подушечные бои, попытки покусать и защекотать друг друга до смерти… Это была самая настоящая любовь.

Три дня они не могли оторваться друг от друга, и в какой-то момент Филиппу показалось, что Селин тоже любит его. Ну самую малость. Как будто что-то переломилось в ней, и она смогла приоткрыть ему свое сердце. И в приоткрытое окошко он увидел, что сердце это сильно-пресильно болит. Почему? За что? Кто ее обидел? Когда ее успела наказать судьба?..

— Ты говоришь правду, Филипп, — сказала она и затянулась сигаретой. — Со мной тебе только хуже.

— Нет-нет-нет! Просто меня мучает… да, ты правильно сказала… меня мучает эта неизвестность. Что ты в любой момент уйдешь.

— Филипп, я бродяга. У меня даже прозвище такое — Бродяга Селин. — Она улыбнулась. — Но твой домик какой-то волшебный: я все время в него возвращаюсь.

— Хочешь, он будет твой? — спросил Филипп, глупо заглядывая ей в глаза.

— Ой-ой-ой, не надо. Зачем мне дом?

— Всем нужен дом.

— Мне — нет. Это научно доказано.

— Ты говоришь чудовищные вещи.

— Нет, просто я люблю ходить по краю. Только так начинаешь чувствовать цену жизни.

— А это не страшно?

— Нет. Это прекрасно. Правда, полиция не всегда так считает…

— Тебя что, разыскивают? Ты можешь начать все сначала. Со мной.

Она расхохоталась, показав ему два прекрасных клычка, по которым, оказывается, он все время скучал:

— Да никто меня не разыскивает. Никому я не нужна! Только вот тебе зачем-то понадобилась.

— Бродяга Селин… А ведь я уже слышал это имя два года назад.

— Когда?

— На катере. Перед тем как ты ворвалась к нам в каюту. Ты ведь на эту историю намекала, когда пришла ко мне в первый вечер?

Селин расхохоталась:

— Ух, как взбесилась Эльза! Мне так понравилось. Я устроила это немного ей назло. Она так на тебя лезла… Помнишь?

Но Филипп вспоминал совсем другое. Перед его глазами стояла чрезвычайно возбуждавшая и тогда, и сейчас сцена в коридорчике катера, когда Селин целовалась с каким-то юношей.

— Значит, ты все придумала? А зачем?

— А ты мне понравился. Там еще наверху. Я за тобой наблюдала.

Филипп даже растерялся:

— Как понравился? Но ты же отказалась со мной… со мной…

— Спать?

— Да.

— Зато я не дала сделать это Эльзе. У нас с ней старые счеты… Ну что ты так смотришь? Стерва я?

— Вовсе нет. А эта Эльза, как я понял, она твоя знакомая?

— Да. — Селин смутилась. — Человек из прошлого… Не важно.

Он немного помолчал, пытаясь придумать следующий вопрос, чтобы не касаться щекотливых тем.

— Кстати, ты можешь мне рассказать о своем детстве? О своих родителях?

Она посмотрела на него так, что ему стало не по себе. Что он такого спросил? Разве это нескромный вопрос? Да, у нее была тайна, о которой она не хочет говорить, но детство — это совсем…

— Тебе действительно хочется это знать?

— Конечно.

— А зачем?

— Ну… А что в этом такого? Просто я рассказывал о себе. Ну не хочешь, не говори…

— Ну почему же. Кто-то в конце концов должен это знать!

— Селин, ты о чем?

— О детстве.

Она молчала очень долго. Может быть, прошел целый час, Филипп точно не знал. И все равно, как бы он ни готовился к ее рассказу, первые слова резанули слух и заставили вздрогнуть:

— У меня никогда не было ни родителей, ни родственников.

— В каком смысле? — машинально спросил Филипп.

— В самом прямом. Но, — она криво улыбнулась, — теоретически они, конечно, подразумеваются. Без участия двух разнополых существ невозможно сотворение третьего… Только я никогда их не видела.

Филипп блуждал растерянным взглядом по комнате. Он ничего не понимал.

— Я выросла в приюте при монастыре, на севере Франции… Можно, я не буду называть город? Все равно он для меня ничего не значит, а тебе нет до него никакого дела. Моей родиной стала Франция, мой язык оказался французским. На самом деле я даже не знаю своей национальности. Имя мне дали сестры.

Селин зло рассмеялась. Так она всегда смеялась, чтобы скрыть волнение. Хотя «всегда» в их случае звучало смешно. Просто за те несколько суток, которые они в общей сложности провели вместе, Филипп успел сделать такое заключение.

— А как же родственники в Шведте? У которых ты берешь деньги?

— Я знала, что следующий твой вопрос будет об этом. Видишь ли, Филипп… В Шведте у меня нет никаких родственников и никогда не было.

— Но зачем ты туда ездишь?

— За деньгами. Там живет один… он мой старый любовник. — Селин поморщилась. — Фу, он действительно очень старый… Но он дает мне денег. Если бы не он, я умерла бы с голоду.

В душе Филиппа поднималось что-то черное, чудовищное и мощное. Ему стало плохо.

— Селин, как же так?..

— А ничего. Я привыкла. Одна ночь с ним — и я обеспечена на месяц. Ну, это смотря как тратить, конечно… Иногда хватает на неделю. Он содержит меня, оплачивает мое жилье в Берлине. Он богатый и известный человек в городе. Я не буду называть его имени… Дело в том, что я живу с подругой в Берлине, и делаю вид, что я провинциалка, которую содержат родственники. Мы с ней пытались поступить в университет. То есть она пыталась. Только — в другой. А я… — Селин помолчала. — Я никогда не поступлю ни в какой университет. Я окончательно сбежала из приюта, когда мне исполнилось четырнадцать лет. Примерно с двенадцати меня несколько раз вылавливали и возвращали обратно. А потом добрые люди подсказали уехать из Франции, чтобы больше не поймали. Вот я и уехала. Документы, слава богу, у меня теперь есть. Тоже добрые люди помогли. Но куда я поступлю без школьного аттестата?

— Ну как же так?.. Ты же говорила… Я не понимаю!

— Да ладно тебе, это все было вранье. Правду я тебе рассказываю только сейчас. Я больше не хочу жить в Германии, мне тут не нравится. Хотя у нас с подругой хорошая квартира в Берлине, там много книг. Целая комната — под библиотеку, представляешь? А я всегда любила читать… Мне нравится читать и путешествовать. Так легче забыть о своей неудавшейся жизни. Вообще — забыть о себе. — Она немного помолчала. — По закону я имею право вернуться во Францию и потребовать жилье у правительства. Как сироте мне полагается. Но меня не привлекают разборки с полицией, с дирекцией приюта и школьным начальством. Теперь мне уже… много лет. Это было давно, и прошлое ворошить совсем не хочется.

— Селин… — после долгого молчания заговорил Филипп. — Я хочу сказать… Отныне ты можешь считать меня своим первым родственником. Пока — единственным. Потом будут еще. Я обещаю.

— Я с родственниками не сплю. — Она улыбнулась. — Хотя у меня их и не было, так что утверждать это в общем-то глупо.

— Ну я не это имел в виду. Я просто… Мой дом — твой дом. Все, что есть у меня в жизни… я разделю это поровну и половину отдам тебе… Нет, я могу не делить и сразу отдать все. Все — тебе. Хочешь? Вся моя жизнь — тебе. Я предлагаю тебе…

— Я не хочу выходить замуж, Фил.

— Селин!

— Ты ведь это хотел сказать?

Он уронил голову на грудь:

— Да.

— Ну вот. Просто мне не нужна твоя жалость. Мне есть где жить, и… родственники мне не нужны.

— Какая жалость! Селин, какая жалость! Я готов продать душу дьяволу за одну твою улыбку. Ты что, не понимаешь? Я же тебя…

— Что?

— Я дам тебе ключи.

— Ключи?

— Да, ключи.

— Ты по-настоящему поселишь меня в своем домике?

— Да. Я же сказал: мой дом — твой дом. А не хочешь выходить замуж, живи просто так.

Она вдруг прыгнула верхом на него и обняла:

— Фил, если ты меня не обманываешь, я поживу здесь! Правда! Мне просто больше…

— Как я могу тебя обманывать?

— Это не важно. Главное, мне не придется ехать в берлинскую квартиру и в Шведт.

Филипп встряхнул ее за плечи:

— Обещай мне, что больше никогда… — Он проглотил ком в горле. — Никогда не будешь себя продавать этому старому… Иначе я его просто убью!

— А ты ревнуешь? — спросила она игриво.

— Нет. Я считаю это… — Он вдруг испугался обидеть ее. — Впрочем, да. Я ревную.

— Хорошо, не буду.

— Я дам тебе денег. Хочешь — возьми любую из моих карт. Забери насовсем. Можешь — две, три, можешь — все. Только оставь какую-нибудь одну для меня… Мне еще в Штаты лететь.

Она улыбалась. Тихо, спокойно и как-то светло. Почти детской улыбкой.

— Спасибо тебе, Фил…

— За что?

— За то, что хочешь меня спасти. Ты один веришь, что это возможно.

— А ты?

— Я — нет.

— И все равно я попробую, можно?

— Конечно…

Она провела ладонью по его груди и поцеловала. Филипп тут же забыл обо всем на свете. Он отдаст ей все, если нужно. Он сдерет с себя кожу и — тоже отдаст ей. Лишь бы она не уходила.

На следующее утро позвонил Сеймур и тактично дал понять, что Филипп — свинья.

— Ты просто наглый, беспардонный хряк, понятно? Это, заметь, еще мягко сказано.

Филиппу было не до того. В комнате наверху спала его самая любимая женщина, в баре стояла недопитая бутылка вина, а в холодильнике было много продуктов… В общем, он собирался в ближайшие пять минут состряпать для Селин что-то вроде завтрака, похожего на то кушанье, что она сама готовила, в первый раз приехав к нему.

А тут — Сеймур. И, оказывается, он, Филипп, свинья.

— Да, свинья! Девушка тут рвет на себе волосы, президент, кстати, тоже, а ты… Ты, Фил, на календарь смотрел?

— Смотрел.

— Ну и как там? Все в порядке?

— Давай по делу.

— Фил, сегодня пятница. Ты продул всю неделю. Ты в курсе, что во вторник должен был обсуждаться вопрос о слиянии?

— Черт!

— Ага. В среду приехали французы, кстати, чтобы поддержать тебя…

— Черт!!!

— Вчера президент сказал, что ты — недобросовестный партнер. А сегодня — пятница.

— Черт! Черт! Черт!!!

— А я добавлю: ты — идиот. И говорил еще, что не интересуешься бабами. Да у тебя только девки на уме.

Лицо Филиппа сразу изменилось:

— Подожди, а с чего ты взял…

— Джессика сказала.

Он поперхнулся:

— Джессика сказала?

— Да. Она сказала, что ты спрыгнул с теплохода и помчался к своей берлинской барышне.

— Это Джессика так сказала?

— Да.

— А что она еще тебе сказала?

— Ну… больше ничего.

— Умница какая. Больше ничего не сказала. — Он вдруг заорал, чуть не сорвав голос: — А как мы спали перед этим, она тоже тебе рассказала?!!

— Да успокойся ты, она просто сильно обиделась на тебя. Ну она вышла из каюты, встретила меня, мы как-то быстро напились… Она очень переживает, Фил.

— Заткнись!

— Зачем ты так делаешь? Знаешь, как она плакала?

— Не знаю и знать не хочу. Меня ждут. Пока, Сеймур.

— Эй! Эй! — орала трубка.

— Ну что?!

— Что ответить президенту?

— Как они меня достали!.. Ладно, скажи, сегодня буду. А это надо — под выходные?

— Ты знаешь, если он задумал тебя съесть, для него не существует никаких выходных. Через две недели Рождество, но и оно его не остановит.

— Ладно, я понял. К вечеру буду.

Филипп положил трубку, развернулся и наткнулся на Селин. Она стояла, закутанная в простыню, и смотрела на него строго.

— С кем это ты спал?

— С тобой, хорошая моя. Иди ко мне…

Но она отбросила его руки.

— Я серьезно. О чем это ты разговаривал?

— Ты ревнуешь?

— Нет. Просто мне интересно. Ты что, кого-то бросил ради меня? — Она вдруг улыбнулась, прищурив глаза. Кажется, ее это забавляло: ради нее кого-то бросили.

— Да.

— Правда?

— Да. Я бросил очень хорошую и красивую женщину, которая продала бы душу дьяволу, чтобы быть на твоем месте.

— На каком моем месте? Она что, здесь когда-то жила?

— Я имею в виду то место, которое ты занимаешь в моем сердце.

— Ты сам мне его отвел. Я ни на что не напрашивалась.

— Селин, не обижайся. — Он нежно подхватил ее на руки и понес наверх. — Я не хотел тебе рассказывать… какой трудный и страшный путь преодолел, чтобы встретиться с тобой. А Джессика, она, конечно, очень хорошая, но…

— Знаешь что, Фил? Я не ревнивая, но про твоих женщин слушать не хочу.

Он просиял:

— Правда?

— Правда. Разбирайся с ней сам. Но если ты ее бросил ради меня, то и меня когда-нибудь бросишь.

— Нет! Нет! Никогда этого не будет!

Как доказать ей, что это просто невозможно — бросить ее ради кого-то? Это нелепо и абсурдно, как если бы небо перевернулось и солнце стало вставать с другой стороны. Он вбежал в спальню и опустился с Селин на кровать. Их постель была смятой, но такой манящей, ему казалось, что в мире не осталось больше никаких точек опоры, кроме этой комнаты, этих стен и этой бледно-сиреневой шелковой простыни, по которой разметались светлые волосы Селин.

— Я никогда тебя не брошу. Я люблю тебя.

— Фил!

Он готов был расплакаться. Вот оно. Вот оно — самое главное, что должно случиться на этой неделе! При чем тут какое-то слияние? Сейчас Селин тоже расплачется от счастья и согласится стать его женой!

— Селин, я предлагаю тебе…

И они будут жить долго и счастливо и умрут в глубокой старости, в один день!

— Стать моей…

Нет, они не умрут никогда!

— Фил, я согласна.

— Что?.. Ты согласна?

— Конечно, согласна! Ты еще спрашиваешь!

— О-о-о. Я так люблю тебя, девочка моя…

— Слушай, а я успею сделать визу, если тебе надо прямо сегодня?

Он мелко заморгал:

— Куда?

— Как куда? Фил, что с тобой? В Штаты. Ты ведь это мне предлагал?

— В Штаты?.. Подожди, так ты согласна стать моей женой?

— Какой женой? Я хочу в Америку! Я всю жизнь мечтала переехать в Нью-Йорк!