Злодейка чужого мира

Глава 22

Ясмин вернулась в дом расстроенная и злая. Она и вспомнить не могла, когда последний раз испытывала настолько непродуктивные эмоции. В школе? Впрочем, нет. Обид она хлебнула с головой.

А теперь оплачивает чужое горе, причинённое ее зеркальным отражением.

Столовую она не почтила присутствием и сразу проскочила в своё гнездо. Только ванна, постель и мама. Наскоро приняла душ, завернувшись в широкую воздушную сорочку из той странною ткани, что тоньше кисеи, но крепче шелка, с мерцающей на свету искрой. Потом забралась в кровать и накрылась одеялом с головой, пытаясь отключиться от темного жаркого взгляда, который пронесла в самом сердце с собой. В свою спальню, в собственную постель. Так смотрят брошенные любовники, а он всего-то…

Всего-то кто?

Не слуга. Не любовник, не возлюбленный. Он даже не враг, потому что разность их положений проистекала из происхождения, а не идеологических различий. Чужой, в общем-то, мальчик. Пусть даже и очень красивый.

Ясмин медленно отпустила одеяло, развернулась в прямую линию, насильно открывая себя миру. Вот так. Найти внутри себя тот испуганный, сжатый огонёк, побитый чужой ненавистью, обнять. Представить, как обнимаешь. Погладить по тёплым оранжевым крыльям, дать ему расцвести. Ясмин зарыла глаза и почему-то уснула.

Она стояла в светлой зале, изрезанной окнами в самое небо. В научном ведомстве всегда было темно, и видеть так много неба, так много солнца в помещении было для неё в новинку.

— Обычно столбенеют от роскоши, — насмешливо сказала ей мастер, — а ты, дуреха, голову задрала.

Ясмин тут же опустила голову. Низкие банкетки, обитые шёлком, полированные до зеркального блеска столики из голубого гренадила, сладкий запах сандала из сосудов для воскурений. Красиво, тупо и нефункционально.

— Пойдём, пойдём, — заторопила ее мастер. — Нужно представиться.

Каждое ведомство каждый год представляло Примулу семь своих лучших цветков ровно за месяц до экзамена. Ясмин проболела всю церемонию, отравившись собственным экспериментальным салатом. Это было не так уж и важно, ее имя стояло в списке лучших, но… Из семи цветков Ясмин была первой, и Примул пожелал их встречи.

— Мне нужно кланяться? — спросила она у мастера.

Та усмехнулась. Сегодня она была одета в свой любимый белый цвет, но празднично-веселая красная вязь делала ее чужой.

— Кланяться будешь на четвёртом уровне, а ты пока на втором.

Они прошли ту светлую залу и три подобных. Менялся разве что цвет шелка на банкетках. В четвёртой зале от окна к окну таскалась целая толпа в практически идеально тишине. Господа в длиннополых платьях прогуливались кто со своей серебряной госпожой — это было видно по деликатному касанию к локтю или даже запястью, — кто с коллегой. Уровень близости коллег обычно определялся на глазок, но многие ловко обманывали общественность. Например, Ясмин с мастером обманывали.

Уровень доверия в их связке допускал широкий спектр касаний и нарушений личных границ. Поглаживание по голове, касание лица и руки, даже некрепкое успокаивающее объятие. Но вне личной, закрытой от всех следящих растений в комнате они держали дальность в четверть метра. Расстояние, характерное для связки учитель-ученик, где учитель работает за зарплату, а ученик немного ленится. Они не обговаривали это специально. Просто… так вышло.

— Приветствую мастера Белого цветка.

К ним подошёл мастер Тонкой лозы, весьма открыто касающийся серебристой ткани рукава своей спутницы. Открытая заявка на ухаживания. Что ж, Ясмин могла понять его открытую демонстрацию завязи отношений — спутница была красива и весьма элегантна.

— Доброго рассвета, — пробормотала Ясмин, неловко склонив голову перед серебристой госпожой.

Та приподняла ее подбородок короткой метрической линейкой и благосклонно улыбнулась:

— Дитя Бересклета. Так вот ты какая… Не пойдёшь ко мне на практику этой осенью?

Глаза у неё тлели слабой болотной зеленцой, тонкие скулы поблескивали на свету драгоценной пудрой. Ясмин, оставшаяся где-то в своём пятнадцатилетии, побежала бы, взвизгнув от счастья. До сегодняшнего дня ей не предлагали практику добровольно.

Вот только… Касание предметом чужого лица — демонстрация пренебрежения, громкое приветствие именем запретного тотема — открытое приглашение всему окружению посмеяться. Она почти физически ощутила всеобщее любопытство и насторожённость. В Варде любили посмеяться, если это бесплатно. И эта чудесная в своей красоте госпожа — друг мастера Тонкой лозы, что само по себе является очень дурным знаком.

Возможно, эта атака вовсе не на неё, а на мастера Белого цветка, но она уже давно все решила. За каждым ударом последует ответный удар.

— Я бы с радостью, — сказала она тоненьким голоском примерной ученицы. — Но я бы лучше уступила своё место Лаузе. Она двадцать четвёртая в этом году, а я, наверное, справлюсь самостоятельно.

Лауза — личная ученица мастера Тонкой лозы, и почти наверняка обошлась своим родителям в круглую сумму, настолько она бестолковая. Она неплохая, но у ремесленников ей было бы лучше. Это даже не месть. Легкий укол. Мастер Тонкой лозы благосклонно улыбается и безупречно держит удар, но отпускает руку своей серебряной госпожи.

Ну да ничего. В следующий раз они будут будут знать, что Ясмин тоже любит посмеяться. Весьма любит. А теперь, после смерти оружия, ей и бояться особо нечего — ниже падать просто некуда.

— Ты напрасно злишь их, — предупредила мастер, едва они отошли. — Уж больно ты разогналась, девчонка. Власть, сила, деньги и родовые тотемы стоят за их спиной, а за твоей спиной один только гонор.

Мастер брюзжала, а Ясмин улыбалась. За ее спиной был мастер Белого цветка — самый прекрасный в мире.

К Примулу их пригласили последними. Мастер была права, когда говорила взять с собой книгу по селекции розоцветных. Учить все равно нужно, а лень невозможная — розоцветные, по которым Варда сходила с ума, уже в зубах вязли. Уж и не знают, как выслужится перед Примулом, выходцем из тотема Спиреи.

— Высоких роз, мастер Звенящего шипа, — обе склонили головы перед высоким человеком, который не нашёл в себе желания подняться в приветствии.

— Доброго рассвета, — равнодушно ответил тот.

Даже не делает вид, что занят. Просто сидит, откинувшись в массивном кресле, которые так же ввели только при его правлении. Без разрешения Ясмин не смеет поднять головы, поэтому просто пялится на тёмные рукава, растекшиеся по красному дереву стола. Ужасающее сочетание.

— Подними голову, дитя Бересклета, — приказал он.

Ее мастеру он разрешения не дал, и Ясмин выпрямилась в одиночестве. И с удивлением поняла, что лицо Примула просто не ловится в фокус, ускользает, туманится. Смазывается в неяркое пятно. Каким-то немыслимым образом она понимает, что Ясмин-из-сна его видела, а вот она — нет. Быть может, потому что это не реальность, а воспоминания. Мыслимо ли запомнить незаинтересованного в тебе человека, когда рядом с неинтересным стоит Примулом садовая, выпестованная самим солнцем роза в человеческом обличье. Ясмин поднимает голову и падает в ночь его глаз. Эти глаза — самые странные в мире. Вечернее солнце бьет в боковые и задние окна, и когда Ясмин невольно сдвигается, выполаскивает, вынимает всю темноту из его глаз, делая их графитово-синими. Он совсем юн, но на нем знак отличия мастера. Сердце поднимается куда-то к горлу и трепещет, как маленькая стрекозка, пойманная в колбу.

— Мы заинтересованы в талантливых цветках, и каждому из них уготован гладкий путь. Ты, дитя, лучшая второй год подряд, что свидетельствует о незаурядном таланте в науке, мы надеемся, что ты ответишь нам искренностью. Мы не разделяем косность научного сообщества и желаем увидеть в тебе потенциал твоей матери.

Это был первый раз, когда кто-то настолько открыто упомянул ее мать. Ясмин моргнула, пытаясь выбраться из морока волшебной красоты юного мастера, стоящего рядом с Примулом. Даже сумела отвести взгляд, но тот, как припаянный, тут же вернулся обратно. Лёг на белое лицо, на слишком тяжелые для нежных век ресницы.

— Твоя мать была необычайно талантлива, и я надеюсь увидеть в тебе научный восторг мастера Гербе…

— Мастер Эрван!

Только сейчас Ясмин заметила, что в личной зале Примула находится третий человек. Худощавый и улыбчивый Файон — мастер Невидимой сети. Не удивительно, что он посмел прервать Примула, тот забылся и сказал запретное в Варде имя. Имя женщины, когда-то разрушившей научные и социальные устои страны и рискнувшей жизнью тотема во имя научной выгоды. И проигравшей.

Ясмин не почувствовала боли. Слишком много потрясений за одну минуту жизни.

Когда они вышли, Ясмин тут же нервно повернулась к мастеру Белого цветка:

— Кто это?

Ее мастеру не было даровано разрешение поднять голову, поэтому она так и вышла со склоненной головой. Выпрямилась все тем же неуловимо-музыкальным движением, какое следует при приветствии на взаимный танец.

— Ты о Примуле? — удивилась она.

— Да нет же! — нетерпеливо шепнула Ясмин. — Юноша, что стоял по правое плечо от него!

Шёпот получился слишком громким и больше похожим на задушенный вскрик.

Мастер не ответила, только посмотрела строго. После непродолжительного молчания ответила:

— Выброси эти глупости из головы, Ясмин. Он — сын Примула, самый юный мастер, покоривший одно из самых сильных орудий, который окажет часть Флоре из тотема Терна, едва она войдёт в брачный возраст.

Флора из тотема Терна… Ее милая гадкая соуровница с уклоном в самоутверждение за счёт более слабых противников. Что ж. У неё есть впереди четыре года до достижения ими брачного возраста.

У неё по-настоящему много времени.

Она проснулась от омерзительной чужой улыбки, растянувшей рот. Умершая Ясмин добиралась до неё во снах, которые теперь уже не были настолько однозначны. Фло не была добра к Ясмин, но и сама Ясмин открыто провоцировала, дразнила и загоняла соуровницу, которой и в голову не приходило, что она давно поменялась местами с жертвой. Поведение Фло носило черты детского буллинга, неизбежного в больших коллективах, тогда как Ясмин была по-взрослому хладнокровна и методична. Если бы она вошла в пустыню ещё раз, то уже не смогла бы открыто сказать, что невиновна.

Ну или смогла бы. Только потом пришлось бы рассказать, что она не Ясмин.

Она не сразу поняла, что кто-то гладит ее по волосам. Повернула голову и увидела маму.

— Разбудила? — виновато спросила та.

— Нет! — тут же яростно замотала головой Ясмин.

Закрутилась, заворочалась в белой постели, выбираясь из одеяла.

— Я ждала тебя и так боялась, что усну. Расскажи, как ты вернула руку Абалю.

К сожалению, Абаль оказался прав. Плата меткой возымела своё действие.

— Абаль сам вернул свою руку, но большего я сказать не могу, — мягко сказала мама. — Он оплатил мое молчание, и я не хочу возвращать ему плату. Но я могу восстановить твои люфтоцветы, они мне понравились.

— Это Ли, — глухо сказала Ясмин. — Клирия из тотема Ворслея, ее приютил тотем Вереска, а после предал. Отдал, как ремесленника на нашу операцию.

Мать, будучи одной из тех, кто помогал восстановиться погибшим вардовцам в Чернотайе, не могла не знать, каким образом они умерли. Не могла не знать, что ее собственная дочь приложила к этому руку.

— Я понимаю, — она сказала это одними губами, но Ясмин, конечно, услышала.

— Как будет дальше? — спросила Ясмин. — Я не знаю, что делает глава и не знаю, о чем ты думаешь, мам, но я хочу остаться с тобой, я больше никогда… Куда бы ты не пошла, я пойду с тобой, ладно?

Они обнялись, сжались, как две уютные кошки, и лежали в этом объятии, пока не уснули снова. Ясмин было снова десять, и она была счастлива.

Абаль обошёл весь сад, лес и осторожно исследовал дно озера. Не без тайн, но ничего особенного. А вот лаборатория, будучи открыта любым взглядам, несла в себе по-настоящему хорошие секреты. Чтобы открыть хотя бы один, нужно сидеть сутками, постигая извилистый пусть мысли мастера Гербе по мелким подсказкам, кратким запискам, экспериментальным смесям. Все ее тайны лежат у него перед носом, зашифрованные математическим письмом. У него нет этого времени. Даже сейчас.

Ясмин…

Он помнил, как она была шокирована, когда Хрисанф предложил убить его. Больше — она была в ужасе. И номер Семнадцать, которую Ясмин почти силой отцепила от себя, чтобы встать перед ней и закрыть от лилии. Где это видано? Номер Семнадцать, как бы это не случилось, была мертва, было бессмысленно спасать ее от песочной убийцы, даже наоборот — разумно использовать, как щит. Он бы использовал. А Ясмин не стала.

Он не привык себе лгать — она зацепила его. Семь лет он смотрел сквозь, а теперь видел ее одну. У него перед глазами были тысячи и десятки тысяч дней исследований, о которых Варда и мечтать не смела, а он лежал в лечебной камере, уставившись на луну. Мечтал, как сопливый цветок, переживающий гормональную бурю.

Всего год назад Ясмин предложила ему себя, и несколько секунд он ничего не видел — сначала от желания, пронзившего его длинной иглой до самой макушки, а после от ярости. Его тошнило от насмешливых глаз, читавших в душах. Даже унизительное положение слуги не приводило в такую ярость, как миг ее бесстыдной наготы. А теперь та, что покалечила Фло, сидела у него в голове маленькой белой звездочкой и не давалась в руки. Он не понимал, как эта отвратительная женщина могла быть той Ясмин, которая терпеливо выслушивала истерики Верна и закрывала собой номер Семнадцать. Другой взгляд, другие жесты, улыбка. Неужели Хрисанф, который ходил с ней на каждую операцию, и Верн, следивший за ней восемь лет, ничего не заметили? Как они могли не заметить?!

Или, может быть, они знали такую Ясмин с самого начала? Священный Лотос, одетый в багровые шелка ядовитой кальмии.

Перед глазами стояло лицо Ясмин. Испуганное и нежное. Он хотел поцеловать ее — там, на темной лестнице, где едва ли угадывался абрис губ, и перед лампой, когда она склонилась над его запястьем, лаская дыханием. И потом, когда отшатнулась на скользкой кушетке. Но на ее губах было сочувствие, а не любовь. Он не захотел.

Он хотел большего, но если Ясмин говорила правду, в конце каждой его мечты стояла веселая болотная гниль, вооруженная секирой, и предлагала ему скидку на церемонию сожжения. Мол, умерла, значит, умерла, зато ты на цветах сэкономил.

Абаль с трудом заставлял работать ум, выстраивать линию возможного будущего, выдавливать из проведённого дня крохи информации, заставляя их трудиться на своё благо. Вариантов было откровенно мало, но в одном из них он сумел бы вывернуться с выгодой для себя, даже с невероятной выгодой для себя. И с риском для Ясмин. Но, исходя из ее слов, она уже очень давно рискует, просто потому что родилась. Пришла в Варду. Не захотела сдаться.

Но все идет хорошо, пока они не знают, кто такой Верн. И Абаль, как сын Примула, будет их единственным вариантом выбраться омерзительными преступными ростками из Чернотайи обратно в солнечную счастливую Варду, пока они не знают.

Но здесь половина сада засажена шалфеем предсказателей, который испокон веков использовали для защиты от болотных духов, на церемониях пригляда и для обострения интуиции. Но то в Варде. Что шалфей обостряет в Чернотайе, он и думать боялся. Нужно быть внимательным и осторожным. Ни одного лишнего слова. Ни одного взгляда…

К собственному удивлению, Ясмин проснулась вместе с мамой. Та никуда не ушла, и они так и заснули на одной кровати, завернувшись каждая в своё одеяло.

Ясмин засмеялась со сна от радости, перекатилась на кровати и обняла маму. Та сначала погладила ее по голове совсем, как маленькую, а после пощекотала. Ясмин казалось, что она никогда не уходила из Чернотайи, не взрослела, не совершала ошибок, и что это ее мама, а не…

— Хочу остаться здесь, — шепнула она. — Навсегда. Не думать больше ни о чем и никуда не уходить.

Мама засмеялась, потом легкомысленно спросила:

— Этот мальчик… Абаль. Что-то серьезное?

Ясмин застыла и вдруг поняла, что на самом деле это очень важный вопрос. Та, другая Ясмин, и не догадалась бы, а вот она прожила с мамой тридцать лет, изучила все ее маленькие хитрости. Маму очень волновали ее отношения с Абалем.

— Ну… — осторожно ответила она. — Он пришёл в Чернотайю, чтобы убить меня, а в результате дважды спас мне жизнь. Вряд ли мы… когда-нибудь… То есть, это маловероятно.

— Сложный ребёнок, — согласилась мама. — Ты целовалась с ним?

Все меньше это походило на мелкие личные сплетни между матерью и дочерью, и все больше напоминало допрос. Ясмин едва заметно нахмурилась, но лгать не стала:

— Мы прошли третье поле приказа, где поцелуй был пропуском на следующий этап испытания. Так что, конечно.

— Это плохо. Больше ничего не было?

Ясмин открыто насторожилась. Она не любила ограничений и приказов, слишком через многое прошла, чтобы ходить в домашнем ошейнике.

— Не было, — перебарывая себя, ответила она. — Почему ты спрашиваешь? Ты не хочешь, чтобы у нас с Абалем что-то… было?

Мама принуждённо засмеялась.

— Он опасен, вот и все, нет никаких иных причин. Я самая обычная и совсем не самая лучшая мать, и просто желаю тебе счастья. Пожалуйста, просто послушай меня. Он не единственный привлекательный мужчина на земле, а вот Лён очень скучал, когда ты уехала, он вырос очень умелым мастером.

— Ну ещё бы он не скучал, — уже не скрывая раздражения усмехнулась Ясмин. — Я была единственным разрешённым обьектом для травли в доме. Он, наверное, был в полном отчаянии, когда я уехала.

Мать изменилась в лице.

— Тот случай в библиотеке… И с водопадом?

— Да, разумеется, это не были несчастные случаи, я не настолько бестолковая, чтобы прыгать со скал или опрокидывать на себя шкафы. Но я не хотела жаловаться.

Ясмин тут же подняла руку, словно защищаясь от материнского взгляда:

— Это не твоя вина. Я весь тот год читала жизнь Священного Антропуса из рода малых Смоковниц, ты его помнишь, наверное. Не солги, не предай, не возжелай чужое, в страданиях и долготерпении растёт качество твоего оружия… Да и потом, в Варде было куда хуже, чем с Лёном.

Теперь из одеяла выбралась и мама, села напротив и заглянула в лицо. От тёплого тревожного взгляда стало хорошо, а потом сразу плохо.

— В Варде было настолько плохо? — спросила она.

Ясмин показалось, что даже с недоумением.

Но да, было очень плохо, и она не может, просто не может об этом сказать. Сказать это человеку, который собственными руками отправил дочь едва ли не в могилу.

— Терпимо, — поправилась Ясмин и сурово улыбнулась.

— Мастер Белого цветка когда-то была моим другом, я верила, что она позаботится о тебе.

Ясмин вздрогнула. Значит, вот как. Вот почему умерла мастер Белого цветка. Она сжала руки, комкая одеяло.

— Да, — с трудом сказала она. — Мастер Белого цветка была твоим другом.

Неприятный разговор они закончили не сговариваясь, только где-то на самом дне сердца остался тонкий меловой осадок от несказанных слов.

Зато к завтраку они вышли при полном параде, как сказала мама. Правда, как выяснилось в процессе, они подразумевают под этим совершенно разное. В мамином понимании одежда должна не стеснять движений, быть чистой, серьги маленькими, а лучше и без них. Браслеты должны быть потеснее, пояс покрепче, а сапожки без всяких глупостей вроде бисера или жемчуга. А волосы в пучок понадёжнее, чтобы не распался до вечера. Полный парад занял у них не больше пяти минут, и Ясмин даже не успела воспользоваться увлажняющим травяным кремом.