Знаки внимания - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Тамара Шатохина

Глава 1.1

Я знаю горечь, боль потерь невосполнимых,

Страх за ребенка и бессилия нелепость.

Считал, что сам уже, наверное, как крепость -

Так закален, готов… но не терять любимых.

***

Это были даже не секунды – какой-то миг, вспышка! Я не успела осмысленно среагировать, осознать... Рев, внезапно ударивший по ушам, смазанное стремительное движение в опасной близости, и с моей стороны даже не оценка ситуации, а побег от нее. В реале только это чужое движение на меня и мое – хотя бы максимально параллельное, потому что уходить некуда! Сбоку овраг, а спасительные столбики ограждения чуть впереди – такие недосягаемо-белые в яркую черную полоску. И время, растянутое липкой сырой резиной! И резкий тянущий удар! И скрежет сминаемого металла!

Поступательной инерцией тело жестко вбивает в дверцу, и я кричу, а потом провисаю на ремнях, по ощущениям – перерезающим тело надвое. Потому что машина медленно заваливается и так же неспешно опрокидывается в неглубокий в самом своем начале овраг. Я не просто повторяю каждое движение своего Букашки. Всем своим существом я успеваю прочувствовать происходящее со мной по причине этой самой тягучей неспешности – заваливаюсь, вишу на ремнях вниз головой. Потом опять тяжело переваливаюсь в кресло, безо всякой возможности вдохнуть из-за почти невыносимого липкого ужаса, парализовавшего тело. Статика… итог - я жива… пока.

Спустя доли секунды руки начинают мелко дрожать, а сердце – бешено колотить в ребра, в ногах ватная слабость и непонятное щекочущее онемение, поднимающееся по бедрам вверх к животу. Я жадно вдыхаю и пытаюсь оглядеться, но и со зрением что-то не так – оно нечеткое и размытое. Отмечаю только движущиеся на дороге пятна – машины и тут веки сжимаются с силой, а зубы скрипят - накатывает боль. Но секунда, две… и я уже способна мыслить.

Не скажу, чтобы совсем ясно, но уже могу провести анализ своего состояния. Понимаю, что тяжелых травм нет, но ушибы есть точно, потому что неслабо меня приложило во время удара. Дышу сквозь зубы, стараясь отвлечься от боли – она вполне терпима, и насторожено принюхиваюсь. Запаха бензина как будто не слышно, но все равно машину нужно покинуть как можно быстрее.

Ослабевшими руками отстегиваю ремень безопасности, наощупь утапливая кнопку, и шиплю от боли, поворачиваясь на сидении. Тяну на себя скобу, и толкаю, дергаю водительскую дверку. Сразу становится понятно, что ее заклинило. Капот машины уродливо перекошен и вздернут, стекла на правой стороне осыпались. Похоже, что сильно повело весь кузов. Внезапно с порывом ветра в разбитое окно врывается запах бензина, порожденный моей панической фантазией. Или нет? Я снова с силой дергаю ручку и вдруг слышу:

- Отвернись! Отвернись, кому сказал! Мордой в сиденье, быстро!

Команда четкая и неоднозначная – чего уж, и я выполняю ее настолько быстро, насколько могу, не теряя времени на то, чтобы разглядеть говорившего. Вздрагиваю от звука нескольких спешных ударов, слышится противный хруст и спину осыпает мелкая стеклянная крошка.

- Руки давай сюда, я вытащу, - настойчиво командует намеренно спокойный мужской голос, но я слышу, как в нем дрожит напряженное нетерпение. Значит, угроза возгорания существует. Я делаю, как он сказал, но перед этим успеваю выдернуть из бардачка документы и сорвать с ветрового стекла регистратор.

- Руки, дура! – орет мужик, и я тяну к нему руки со старым кожаным лопатником и коробочкой регистратора в них. Он хватает меня под локти и с силой тянет на себя, протаскивая в образовавшийся проем. Дышит тяжело, почти с рычанием, а я изо всех сил помогаю ему, отталкиваясь от сиденья ногами. Нарастает паника, в ушах шум крови! И ощущение бега во сне – когда время растянуто, окружающее пространство словно бесцветное, вязкое месиво, а ты огромным усилием воли движешься в нем, но так невыносимо медленно…

Боль в месте ушибов усиливается, когда он перехватывает меня подмышки и протискивает через очень узкий сейчас почему-то оконный проем. Бедро с силой трется об него, и я отчаянно вскрикиваю от новой - резкой и острой боли.

- Лошадь полковая… отъела жопу, - злобно стонет мужик.

Наконец я вываливаюсь из машины и бьюсь о землю коленями, а он с силой вздергивает меня и тащит прочь от машины. Я волокусь за ним вверх по пологому склону, хромая и начиная понимать причину последней вспышки боли. Нога в крови, джинсы распороты, будто взрезаны ножом – длинно и ровно.

- Кровь, тут кровь, - бормочу я себе под нос, и вдруг меня швыряют, и я больно падаю коленями и животом на усыпанную каменной крошкой дорожную обочину. Резко выдыхаю воздух – его выбивает из груди туша мужика, тяжело навалившаяся сверху. И одновременно с этим гремит взрыв, а я хриплю-у-у… кричать не могу – легкие зажаты. В панике конвульсивно дергаюсь под тяжелым телом, тяну шею, жадно пытаясь вдохнуть, но вдруг как-то разом становится легче – он сначала приподнимается, а потом и вовсе встает с меня.

- Коза… права купила, – делает очевидный для себя вывод, даже не пытаясь помочь мне встать. В его голосе вселенская усталость, другими словами просто не передать…, а я понимаю, что ему тоже нужно время. Для него тоже все прошло не так просто. Я и сама до сих пор будто вибрирую внутри, мне не до мелких обид, я сразу же забываю все то, что он рычал в мою сторону – всю эту ерунду.

Глава 1.2

Мужчина садится на водительское сиденье и молчит. Время идет, а в моей голове беспокойно роятся и потихоньку формируются подозрения и выводы. Совершенно нелепые вначале догадки постепенно «обрастают мясом» и начинают казаться логичными. Хочется прекратить думать в эту сторону, но ничего не получается. А еще не хочется ни говорить, ни двигаться, когда мой слух улавливает звук форсируемого автомобильного движка, который приближается со стороны города.

Первым рядом с нами останавливается машина ГАИ, а затем - наш дежурный «Хантер». Я с отчаяньем или обреченностью – сама не понимаю, смотрю на гаишника, который неспешно выходит из машины. Зачем они сообщили в Шарашку? Именно сейчас я совсем не готова… И когда он приближается ко мне и спрашивает:

- Екатерина Мальцева? Это вы заявили о покушении на жизнь?

Я уже и не знаю, что говорить и отвечаю спокойно, как только могу:

- Сейчас не так уверена в этом, извините. Я тут была немного ... в панике, до сих пор пальцы подрагивают.

- Зачем же вводить в заблуждение органы? – используя выверенный служебный тон, интересуется гаишник.

- Так вы и не приняли во внимание, насколько я вижу. Вот товарищ… он вытащил меня из машины перед самым взрывом, - говорю я, глядя на своего спасителя – высокого и крепкого парня в джинсах и легком свитере, с некрасивым, но до невозможности приятным для меня лицом с жестким ежиком волос над ним. Он молча кивает, а я думаю о Георгии Страшном, который стоит за его спиной. Опять вспоминается, что он знает о марке.

Я не стала сообщать об аварии в нашу СБ, не желая лишний раз видеть его, да еще и в такой ситуации. И, конечно же, это было неправильно.

Страшный подходит ближе и смотрит, а я сразу же закрываю глаза, потому что до сих пор теряюсь от его прямого взгляда - до дрожи в ногах, до замирания сердца. Он так не вовремя здесь и сейчас, когда в голове сумбур и сумятица, а боль душевная медленно перемещается в самое сердце, почти вытесняя собой боль от ушибов. Я всерьез боюсь расплакаться, слушая его голос, встревоженный и непривычно мягкий, как никогда до этого:

- Катя… почему не вызвали скорую? Где у тебя болит?

Я молчу – все во мне противится такому его голосу, самому его присутствию здесь, и за меня отвечает мой спаситель:

- Да вроде не поломалась, а порез на ноге я закрыл. Когда гайцы отпустят, до "травмы" можно и своим ходом.

А Георгий не унимается:

- Катя… - снова мягко тянет он мое имя, сегодня впервые обращаясь так неофициально и на «ты»: - Посмотри на меня, пожалуйста. Тебе, правда, не нужна срочная помощь? Сильных болей нет?

Я заставляю себя открыть глаза и честно отвечаю:

- Нет.

- Ладно… - отрывает он пристальный взгляд от моих глаз и упрямо отворачивается к гаишнику: - Тогда разбирайтесь тут, а мы в больницу. Костя, останься здесь и проконтролируй.

Он поедет со мной? Я замираю со снова закрытыми глазами и вся превращаюсь в одно большое настороженное ухо. Я не уверена сейчас, что смогу идти сама, и думаю о том, что если не смогу - поползу. Гаишник пытается настоять на той последовательности действий, которую считает правильной он, но Георгий уходит от дискуссии на тему опыта и компетентности, дожимая его:

- «Стопочки» выставьте, уважаемый, тормозная дорожка там, угол… чтобы все, как должно. Костя вам поможет, если будет необходимость. А я только отвезу Екатерину Николаевну и сразу вернусь.

Он смотрит по сторонам и подходит к бетонным столбикам ограждения, крайний из которых снес мой жарко чадящий внизу Жук. Мужчина спускается к нему и некоторое время стоит рядом. Потом, прикрываясь рукой от жара, обходит машину вокруг и заглядывает в глубокий овраг, встречи с которым мне удалось избежать. Медленно поднимается по склону и смотрит назад – на дорогу. Смотрю вместе с ним - я тянула, сколько могла, до этих столбиков. Это была немыслимо, просто невыносимо долгая секунда... или две? Влетела в самый первый – крайний.

Георгий возвращается к «авдюше» и делает шаг ко мне. В его темно-серых глазах внимательная сосредоточенность. Я тоже напряженно смотрю на него, всем своим видом требуя, чтобы он держался от меня подальше. И он решает что-то для себя и поворачивается к Ване – самому младшему в нашей СБ:

- Хватай ее… осторожненько и в больничку, а я остаюсь с Костей. Если отпустят – посидишь у них дома. А лучше пусть выспится в палате. Договорись на двухместную, пускай наблюдают до завтра.

- Есть, Георгий Артурович.

Страшный все не уймется со своим проклятым голосом:

- Катя… подушка безопасности не сработала?

Это его работа, вопрос рабочий и я честно отвечаю:

- Я ее сама отключила, она у меня всегда отключена, - вспоминается авария, и добавляю уже тверже: - Это мое решение.

- Откройся подушка, и мы бы не успели, - добавляет, кивая, мой спаситель, и Георгий резко отворачивается и отходит.

Я выдыхаю с облегчением, надеясь, что делаю это незаметно, а Ваня осторожно поднимает меня на руки и тащит к машине. К нему у меня тоже есть свои счеты, но они давно уже в прошлом. Внутри машины осматриваюсь - служебный «Хантер» это не просто гражданская версия военного УАЗ-469, а нечто нереальное, хотя по внешнему виду и не скажешь. Правда, клиренс не дотягивает до военного, передаточное число ниже, но зато он не такой шумный, а еще у него не матерчатый тент, а жестянка. Но это то, что известно всем, а я точно знаю, что есть еще что-то... добраться бы до него в лучшее время… ох! Вдруг вспоминаю и тяну руку за своими документами. Тот парень как-то сразу соображает - о чем я, быстро подхватывает с сиденья портмоне, подходит и сует его мне в руку. Я запоздало благодарю его за спасение и спрашиваю:

Глава 2.1

Пока едем в больницу, я обдумываю ситуацию. Ваня изредка посматривает на меня в зеркало и молчит. И я закрываю глаза… так думать удобнее.

Пытаюсь понять саму себя - почему первой в голову пришла мысль о марке? Да потому что совпало сразу несколько эпизодов, связанных с нею и странно совпало. Тот приезд мамы и ее интерес… Слова папы, что решиться на продажу марки можно, только отчаявшись – тут вообще не в бровь, а в глаз. Еще то, что говорила Ирина Борисовна – что они боятся не справиться, что может не хватить денег на операцию. И подозрительно еще одно – ближайший пост ГАИ на въезде в город, а это не так далеко. Оттуда машина, скорее всего, и пришла. И надо же - наша СБ вместе с ними… тут, как тут.

Мне плохо от тех выводов, которые напрашиваются, тошнит все сильнее, и я пихаю Ивана в плечо - нам приходится остановиться, и я еле успеваю высунуться из машины…

- Возьмите, Екатерина Николаевна, - протягивает он мне влажные салфетки.

- Ваня-а, - мычу я тоскливо, вытирая ими рот, - ну, хоть ты не начинай. Воды бы еще.

- Держи.

***

История марки почему-то вспоминалась с самого начала. С того самого дня, когда я узнала о ней - это было несколько лет назад, когда мы уже остались вдвоем с бабушкой, но она еще работала. Нам обеим в то время было не сладко – родители разъехались, и в один из моих приездов с учебы она отвлекала меня и себя заодно от ненужных переживаний. Все равно и тогда и сейчас от нас с ней не зависело ровным счетом ничего. Отец и мать рвали свою предыдущую жизнь в клочья, выжигали все хорошее, что там было когда-то, травили кислотой, чтобы даже следа не осталось. И в результате осталась только я, так что им пришлось делать вид, что меня тоже нет.

Бабушка советовала мне не осуждать их слишком сильно, все же они отсрочивали свое расставание год за годом, а потом месяц за месяцем вплоть до моего совершеннолетия. Дожидались, когда я поступлю учиться, оплатив учебу за первый год. На второй по итогам учебы я подала заявку на бюджет и мне ее подтвердили. Но, к марке...

Я помню тот ненастный осенний вечер - мы засиделись допоздна. Слушая рассказ о «наследстве» , я держала на ладони и рассматривала маленький кусочек рыжей бумаги в прозрачной пластиковой коробочке. Вертела так и сяк, не в состоянии понять – что же в ней такого особенного? А оказалось, что особенной была сама история ее появления в нашей семье.

Еще до нашего разговора свет вырубило из-за сильного ветра – опять где-то перемкнуло провода, что время от времени случалось в пригороде. И бабушка рассказывала историю марки, глядя на язычки свечного пламени. Крохотные хвостики огня слегка колыхались, а мы разговаривали и смотрели на них, не в силах отвести взгляд. Есть в живом огне что-то волшебное, когда он такой вот слабый и уязвимый, коронующий собою тонкую свечу. Бабушкин голос звучал тихо и печально:

- Они ведь даже не подозревали, что она там – под подкладкой портсигара. Дед забыл…, совсем забыл, как сунул ее туда, чтобы освободить место для курева. А потом просто нужно было взвесить… без той бархатной тряпочки внутри. Они даже не знали что это платина, думали – серебро, и то - в лучшем случае. Ювелир поддел вставочку (ткань была натянута на нее), а там эта марка. Дед убрал ее в кармашек рубашки, а бабушка нашла перед стиркой. Вот так, Катя. Портсигар этот - боевой трофей, - улыбнулась бабушка, оторвавшись взглядом от огненных язычков: - А как ты относишься к мародерству, Катерина?

- А есть предположения, варианты, мысли? – хмыкнула я. Разговор затягивал, сама марка была не так уже и интересна, хотелось скорее узнать историю ее появления. Я отдала коробочку бабушке и устроилась удобнее, натянув одеяло до плеч. А она встала с кровати и положила марку на стол, ласково проведя рукой по мозаичному рисунку столешницы.

- Рассказ долгий получится. Ты точно не хочешь кушать? Что-нибудь легонькое?

- Шариться в темноте по кухне точно не хочу. Залазь обратно и рассказывай.

В тишине, которая установилась в комнате, раздалось шипение, а потом и двадцать два мрачных и гулких удара – часы в резной оправе отбили десять часов вечера. Мы даже не вздрогнули – торжественный бой часов со старинным швейцарским механизмом был привычен до такой степени, что уже даже не будил меня по ночам. Бабушка подошла, поправила гирьку в затейливом корпусе из орехового дерева и бережно прикрыла дверку обратно.

Я тогда уже училась и приезжала к ней очень редко – один-два раза в месяц, да и то не каждый. Нам не хватало общения по телефону и в те вечера, когда я оставалась ночевать, мы подпирали спины огромными пуховыми подушками и садились на резную кровать в «комнате славы и памяти прадеда». Укрывались пледом или теплым одеялом и разговаривали. Вот и тогда бабушка вернулась под одеяло, укутала ноги и продолжила:

- За этот портсигар дед купил три больших мешка муки, а еще картошку на посадку – полтораста штук. В сорок шестом это было настоящее богатство. Я думаю - наша семья выжила только благодаря этому трофею. А может, все было и не так трагично, но когда бабушка вспоминала то время и говорила о нем - она всегда плакала… всегда. Сегодняшним умом…, я заставила бы деда написать мемуары, или хотя бы надиктовать их мне, например. Просто же спросить его… я тогда не знала, о чем нужно спрашивать.

Глава 2.2

- Дед и еще один солдат совершенно случайно оказались в том доме и в том самом кабинете. Он рассказывал, что одна из стен - торцевая, полностью состояла из небольших, ювелирно сделанных деревянных ящичков, где-то 10 на 10 сантиметров. На каждом был порядковый номер и ручка размером с большую пуговицу. А внутри – ювелирные изделия и золотой лом без камней, один только металл, а где и готовые уже зубные коронки. Все это на исписанных бумажках - заполненных квитанциях, очевидно. Тут я должна тебе признаться, как лично я отношусь к мародерству в этом конкретном, отдельно взятом случае – с полным пониманием и одобрением, - криво улыбнулась бабушка.

- Потому что не понимаю другого - мы все видели снимки разрушенного Петродворца и только ли его? Знаем о почти тотальном разорении оккупированной территории и о том, как много национальных ценностей, вывезенных немцами, наши так и не нашли. А мы потом бесплатно реставрировали картины из немецких музеев, возвращали после войны многие дорогостоящие трофеи…, когда наша страна еще лежала в руинах. Когда теми своими ценностями, что все же нашлись в Германии, приходилось расплачиваться с американцами за ленд-лиз и зерно. Да та же «Янтарная комната»! Широкие и красивые жесты хороши, если делая их, ты не лишаешь куска хлеба тех, за кого в ответе. Нас лишали, покупая дружбу бывших врагов. И где она теперь, кто помнит хорошее?

- Не сотрясай, бабушка, - улыбнулась я, легонько толкнув ее плечом. Она любила поговорить о политике, яростно отстаивая свое мнение.

- Да… то золото из ящичков перекочевало в солдатские вещмешки. И если бы оно досталось тогда их семьям, то я сказала бы, что восторжествовала справедливость и этим хотя бы частично компенсировались годы и ужасы оккупации, страшной послевоенной нищеты и голодовки, дедовых ранений и туберкулеза, который настиг его по возвращению домой – сказались фронтовые лишения...

Пару раз мигнув, зажглись лампочки в люстре. Мне тогда подумалось, что совсем не ко времени. Я выползла из-под одеяла и задула ставшие бледными огоньки, переставив подсвечник с исходящими дымком огарками на подоконник. Оглянулась и обвела взглядом комнату. Она была обставлена мебелью, которую своими руками смастерил тот самый мой прапрадед, о котором шла речь.

В центре помещения - круглый стол со столешницей, выложенной мозаичным узором из разных пород дерева. Вокруг него стулья с высокими изогнутыми спинками с резным медальоном в самом верху – поющим в листьях соловьем. В одном углу комнаты большое зеркало в деревянной раме сквозной резьбы, с пузатой тумбой о двух дверках и потайным отделением. В другом углу - массивный тяжелый шкаф с узорными накладками на уголках.

А у стены – широкая кровать с высоким изголовьем из сплошной деревянной панели с барельефом на ней – русалки, камыши, сучковатое дерево. И видный парень, еще цепляющийся за ветку, но уже сдавшийся, тянущийся к воде и пожирающий глазами приподнявшиеся над водой полные русалочьи груди. А над барельефом вершина изголовья – резная корона кровати, сплетенная из цветов и листьев. На стенах комнаты – картины в широких узорных рамах… предок был талантище. Что еще оставалось ему делать, как не учиться резьбе по дереву, когда больше года он валялся в постели, обессиленный и ослабленный туберкулезом?

- А что было дальше? Куда делось золото? – вернувшись на кровать, опять торопила я бабушку. Яркую люстру выключила, оставив только свет в соседней комнате.

- А-а-а… перед отправкой домой их часть построили и зачитали приказ о мародерстве. Если бы нашли – полевой суд, а там уже все понятно. Они с товарищем зарыли золото в снарядной воронке под огромным приметным дубом в парке возле дворца Сан-Суси. Так в солдатских вещмешках и зарыли. Там, наверное, и лежит до сих пор.

- А вот это сильно вряд ли, - задумчиво протянула я, - после войны все проверяли на мины, разминировали.

- Э-э, нет, - хитро улыбнулась бабушка, - в то время миноискатели реагировали только на железо - Паша говорил. Так что… А у деда остался только портсигар белого металла, всего на один слой тонких дамских папирос. И сам тонкий, элегантный. Может, только благодаря ему и есть мы с тобой. Иногда такое зло берет! - завелась она опять, - они же потом сами… вагонами, составами, для себя лично тянули, сволочи!

- Не сотрясай, ба, смысл? - обняла я ее.

- И правда - хоть обтрясись…

Она взяла со стола коробочку с маркой и прошла в угол – к зеркалу. Наклонилась, нажала рычажок под тумбочкой и спрятала марку в выдвинувшийся потайной отдел. Рычаг щелкнул, и даже щелочки не осталось – только замысловатая резьба по дереву.

- Ее цену Паша тогда узнал только приблизительно – около миллиона в долларах, туда-сюда..., а сейчас - Бог ее знает? Тоже немало, наверное, я даже думаю, что это никакая не тайна, можно поискать те сведенья, что в свободном доступе - вещь известная. А в то время интернета еще не было, пришлось осторожненько выспрашивать у знатоков, объясняя интерес тем, что дед видел ее где-то на войне, в рамочке на стене... в общем - объяснить убедительно, очевидно, не получилось. После этого у нас был обыск, Катюш. Очень аккуратный обыск, но в своем доме разве не заметишь?

Глава 3

Возле приемного покоя областной больницы нас уже ждут. Рослый медбрат идет следом за Ваней, который упрямо тащит меня на руках.

- Ну и тащи, раз тебе делать нечего, - сдаюсь я, потому что запросто могла проехаться на каталке.

После врачебного осмотра выясняется, что у меня действительно только сильные ушибы да порез. Под уколами с местной анестезией я болезненно дергаюсь и цепенею, а потом рану шьют и накладывают повязку. К счастью, я не вижу этого – между мной и операционным полем установлена ширмочка. Но когда дело подходит к концу, все внутри уже спрессовано в нервный дрожащий комок, расслабиться никак не удается, на вопросы медиков отвечаю напряженным дрожащим голосом, и опять мне что-то колют. Потом делают рентген плеча и ребер, на гематомы, которыми наливаются предплечье, бок и бедро, медсестра бережно наносит пахучую мазь.

- Терпи, это уже не страшно, - убеждает она, когда я шиплю от боли под ее осторожными пальцами, - и хорошо, что болит. Значит, нерв не потерял чувствительность. А могло быть намного хуже - даже некроз тканей, ушибы тоже разные бывают.

Нас с Иваном размещают в двухместной палате. Он аккуратно сгружает меня на кровать, отходит к своей и снимает свитер, оставшись в светлой футболке.

- Вань, ну зачем ты здесь? – пытаюсь я устраниться от чрезмерной, а потому подозрительной для меня заботы СБ, - думаешь я смогу нормально выспаться, если ты будешь храпеть рядом?

- Потерпишь… Екатерина Николаевна, зато точно жива останешься, - ехидно тянет он.

- Это ты так иронизируешь, что ли? – поражаюсь я, - хочешь сказать, что я подняла панику на ровном месте?

- Я вообще молчу, - отворачивается он, натягивая поверх футболки белый медицинский халат.

Нужно позвонить бабушке, чтобы предупредить ее о том, что меня не будет дома, и я звоню. Врать ей я не собираюсь:

- Я жива и здорова, правда в синяках и нога поцарапана. Ты меня поняла? Ничего серьезного, но своего «Жука» я угробила.

- Авария… - выдыхает бабушка.

- Ба, ну ты же сама врач. Говорю же тебе – жива я и здорова.

- Ты Сергею звонила? – спрашивает она.

- Нет. И ты не звони. Он будет говорить… окажется, что он опять прав.

- А он неправ?

- А он неправ. За три года ни одного штрафа или аварийной ситуации по моей вине.

- А сейчас, значит… Ты где - у нас?

- Да, в областной. Но ты не приезжай, я буду спать. Страшный подговорил врачей, чтобы меня тут на ночь оставили.

- Спи тогда. Я позвоню и поговорю с лечащим. Кто у тебя?

- Я их не знаю, ба - женщина. Все. Да… на даче все в порядке.

- Да гори она синим пламенем…, позвоню и откажусь, - вырывается у бабушки.

Я не имею ничего против ее решения и прощаюсь. Осторожно устраиваюсь удобнее, поглядев на Ваню, что сидит на соседней кровати и смотрит в окно. Ну и как при нем спать? А он поворачивается и смотрит с укоризной:

- Страшный никого не подговаривал.

- Да ну? - вяло удивляюсь я, - а то я не слышала ваш разговор.

- Он беспокоится о тебе, - отстраненно уточняет Иван.

Ну да, вот это как раз вполне возможно, только по какой причине? Нет…, не укладывается в голове. Мне нужно хорошенько поразмыслить, хотя бы для того, чтобы исключить бредовую на первый взгляд, но вполне жизнеспособную версию о причине покушения. А Ваня мешает сосредоточиться. И не отвернешься же от него на другой бок – там все болит, а потому я просто закрываю глаза и делаю вид, что уже сплю. Нужно думать.

***

В «Шарашку» меня пригласили еще когда я доучивалась. Сам-Сам приезжал лично. Не знаю, были ли еще претенденты на это место, но выбрал он меня. Перед этим говорил с моим куратором, потом побеседовал со мной, но этот разговор не был тем, чего я ожидала – не было устного или письменного тестирования, настоящего собеседования, длинного разговора…

Меня взяли на эту работу. КБ действительно оказалось частным и занималось разработкой новых и передовых технологий в области электроники, а принадлежало Самсону Самуиловичу Дикеру. А почему взяли меня, я догадываюсь. Несмотря на чисто техническую профессию – инженер-электронщик, где-то глубоко во мне тлела творческая искорка, наверное доставшаяся от того самого моего прапрадеда-фронтовика. Я и сама не представляю что происходит в моей голове, почему там в определенный момент все так лихо проявляется и закручивается?

Это, наверное, скорее дар, чем способность – объемное образное мышление. Когда четко обозначены основные положения функционального назначения аппаратуры, ТУ и тех. требования конструктивной документации, электронные схемы и соединения возникают и рисуются в моем мозгу, как готовые цветные картинки с переплетением цветных проводков и гнездами электронных узлов. И я мысленно стараюсь обустроить их «уютненько» в моем понимании, то есть максимально удобно и правильно с моей точки зрения, ну и электроники, само собой. И потому мои идеи и решения зачастую бывают неожиданными и нелогичными – в привычном понимании, но довольно часто приводят к искомому результату посредством неповторимой и гениальной женской логики вкупе со знанием предмета.

Глава 4

Под вечер меня навещает Стас, как и обещал. Проходит к моей кровати и кладет на тумбочку большой апельсин, который смотрится на ровной темной поверхности ярко и одиноко. Посетитель садится на стул, а сам смотрит на Ивана, который так же внимательно изучает его.

- Ну и что там они высмотрели – не знаешь? – не выдерживаю я.

- А-а… нет, не знаю, - переводит он взгляд на меня, - твой регистратор забрали, мой тоже, я рассказал им все, что видел, а видел я не так и много – мужика в шлеме и на мотоцикле. Все черное.

- Извини за регистратор, - чувствую я себя виноватой.

- Да ладно. Вернут же потом. Ты сама как?

- Сама нормально, - вздыхаю я. Говорить с ним легко: - Сделали укол и сейчас ничего не болит. Пока не шевелюсь, само собой.

- Извини…, я не досмотрел тогда – стекло это, - смотрит он с сожалением на мое бедро, прикрытое одеялом. Даже под ним угадывается повязка.

- Ничего страшного, понятно, что ты очень спешил. Врач сказал, что если шрам и останется, то почти незаметный. Я… стараюсь не думать о том, что могло случиться – жутко, просто гоню мысли, - зачем-то делюсь я своими ощущениями.

- Нормально, - отмахивается он от моих слов, - если вникать на самом деле, то оно тебе нужно? Я тоже стараюсь не думать. Катя, я тут вспомнил…, нервничал тогда, а когда я стрессую, то обычно несу всякую ересь, так что ты не обижайся, ладно?

- Да брось… - понятно, что он говорил тогда на эмоциях, а козой я и сама себя чувствую – зачем было опять уходить от столкновения? Да давить его надо было! Но это сейчас я такая умная, а тогда действовала чисто по-женски. На это, скорее всего, и рассчитывали, руководствуясь предыдущим опытом.

- Я что хотел сказать? – кивает Стас, - если следователь докопается до сути, то тебе, скорее всего…

- А разве расследуют? – удивляюсь я, - приехали же только гаишники?

- Нет, потом еще народ подтянулся, ты ж заявила. Так вот: если заведут дело о покушении и дойдет до следствия и суда, то мало ли? Вдруг тебе нужна будет консультация? У меня жена работает в адвокатуре, звони если что. Я оставлю тебе ее визитку, она сама предложила, так что не стесняйся, ладно?

- Спасибо, Стас, и за это тоже огромное спасибо, - влажнеют у меня глаза, - ты чувствуешь себя в ответе за меня, которую спас, да?

- Где-то так, - улыбается он, поднимаясь со стула, - рад, что ты в норме. Я и сам тогда струхнул. Могу только представить – как оно тебе было.

- Сейчас уже никак, - благодарно киваю я, - еще в приемном вкололи что-то такое – все воспринимается нормально, а потом вслед и еще добавили.

- Медики знают, что делают. Отдыхай тогда... лечись. Вот Лизина визитка, - кладет он рядом с апельсином кусочек ламинированного картона, - звони, если что.

- Спасибо. Если понадобится – обязательно.

Иван поднимается с кровати и провожает Стаса до двери, открывает ее для него и протягивает руку для рукопожатия. Они молча прощаются, и Ваня прикрывает дверь. Подмигивает мне:

- Нормальный, оказывается, мужик.

Не подумав, я пытаюсь пожать плечами и кривлюсь. А он командует: - Ложись и спи. Можно мне апельсинку?

И не дожидаясь моего разрешения, забирает апельсин и выходит из палаты.

***

Мое знакомство с коллективом состоялось очень жарким июльским днем, и выглядела я и чувствовала себя тогда не совсем привычно. Перед этим бабушка настояла, чтобы я вышла, наконец, из образа шаляй-валяя. Как врач-гинеколог, она считала, что в физиологическом плане все должно происходить в свое время, а идеальный фертильный возраст славянской женщины – с 19 до 26-27 лет. А значит, до истечения этого волшебного времени я должна успеть познакомиться с подходящим мужчиной, построить с ним отношения, выйти замуж и родить первого ребенка, а желательно и двух – ни много, ни мало. А тут я такая – не в образе воплощенной женственности, а сплошного разгильдяйства (о, ужас – состаренные джинсы, а уж прорехи на них, а объемные кроссовки!), соответственно и шансов на благополучный исход дела в ее понимании не предполагалось.

Спорить с ней я не стала, хотя и могла бы, потому что считала, что понятие женственности не обязательно подразумевает ношение юбок и платьев. И сама бабушка служила тому ярким примером, потому что почти всегда носила брюки – медицинский костюм на работе, домашку и пижамы дома, ну и в других случаях в основном так же. И выглядела она при этом вполне женственно и гармонично - худощавая, с короткой стрижкой, в очках с тонкой золотистой оправой.

Да, я могла бы поспорить и побороться за то, чтобы одеваться так, как было удобно мне, но не стала. Мы с ней берегли друг друга, потому что остались друг у друга одни. Да и в словах ее присутствовал здравый смысл, все-таки от первого впечатления зависело многое. И выглядеть на первой встрече с коллективом нужно было хотя бы серьезно, потому что до понятия внушительно и солидно мне было еще ой, как далеко. В первую очередь – из-за возраста.

Глава 5.1

Ты твердо знаешь, что тебе нельзя -

Запретно. Никогда не будет можно.

Вот только… прикоснуться осторожно

И, замирая, заглянуть в глаза…

Глаза на пол лица, а в них – беда-а,

Мир разом рушится и отсекает разум.

И понимаешь как-то вдруг и сразу -

Так не посмотрят больше никогда…

Никто так не смотрел и не любил,

Жизнь проходила тяжело и сложно,

И вот - перед тобой стоит ОНА…

Нет! Не нельзя, а просто - невозможно.

***

И вот о чем я думаю, лежа на больничной койке и стараясь отвлечься от своих болячек и не допустить боли душевной, потому что надуманное мною, мне же самой не нравится категорически. Дело в том, что работа, которую выполняет бюро Сам-Сама, в подавляющем своем большинстве является сверхсекретной. Многие заказы настолько дорогостоящие и важные, что за разглашение и утечку информации о них обязательно последовало бы наказание вплоть до уголовного.

Так вот: за почти три года, которые прошли с того первого дня, все как-то определились с моей ролью и местом в коллективе. В нашем КБ я далеко не самая умная и не являюсь мозговым центром, но точно стала генератором идей – свеженьких, нестандартных, хотя и не всегда с возможностью воплощения их в жизнь. Со временем им перестали удивляться и с ходу отметать, как неосуществимые, а некоторые из них даже приняли и упорно домысливали и дорабатывали все скопом, в том числе и я.

Творческий союз Катерины Мальцевой и мужского состава конструкторского бюро оказался продуктивным, а в некоторых отдельных случаях даже прибыльным для Шарашки. А, как известно, конкуренцию еще никто не отменял. Поэтому важность и конкурентоспособность разрабатываемого на данный момент проекта вполне себе могла стать причиной покушения на меня. Вот в недалеком прошлом один такой был однозначно, и там все было предельно серьезно. А может, я очень преувеличиваю свою значимость и даже скорее всего, но совсем исключить такой вариант не могу, да и не хочу – он устраивает меня гораздо больше, чем предыдущий, пришедший на ум.

***

Тот первый день на работе вспоминается очень ярко и местами болезненно: все то время, пока продолжался разговор на рабочие темы, я помалкивала. Георгий и еще один парень вышли из помещения и на совещании не присутствовали. Шеф постепенно представил всех сотрудников, на каждого из которых я бросала короткий взгляд, кивала и опять упиралась им в лицо Сам-Сама. Чувствовала я себя крайне неловко и очень надеялась, что это не слишком бросается в глаза, но похоже, что зря. Меня не втягивали в разговор, и складывалось впечатление, будто они все сплоченно и дружно давали мне время прийти в себя после той сцены у двери. Будто понимали всю ее неоднозначность и то, что мне сейчас не по себе из-за этого. Проявляли невероятный такт и не присущую большинству мужчин деликатность, к которым я совершенно не привыкла в студенческом общении. И я еще больше цепенела от осознания того, что все это неестественно и вынуждено, а значит - они все видели и поняли.

Домой вернулась все еще немножко «не в себе». Сбросила в прихожей босоножки, захватила полотенце и просторный домашний халатик и сходила на улицу в летний душ, снова окунувшись при выходе из дома в знойное июльское пекло. После душа поспешила обратно - туда, где уже уютно гудел кондиционер, и подсела к компьютеру. Посидела, подумала и, найдя «Золушку», перемотала фильм на то самое место. Смотрела и слушала песню в исполнении юного принца, с болезненным любопытством вглядываясь в выражение его лица и вслушиваясь в то, что он говорил - тихо и проникновенно:

- Милая… таинственная гостья… Добрая… милая… таинственная гостья…

И в конце разочаровано выдохнула – нет, не так, не то… только намек, может - интонация, зачатки какие-то. Не дрожит все внутри и не замирает сердце. Не влажнеют ладони, судорожно сжимаясь будто только для того, чтобы их бережно разжала сильная мужская рука. Не отливает от лица кровь (или наоборот – я уже не помнила) и не сбивается дыхание от непонятного и жадного ожидания.

И чего там можно было ждать – потерянно думала я, какого… вообще меня так переклинило? Ничего же не было. Вообще не понятно. Зато в кино все было ясно, светло и чисто – история для детей, красивая сказка. Выключила комп и улеглась на прохладное льняное покрывало, раздумывая о том, как же, наверное, отстойно и тупо выглядела я у той двери, на глазах у всего народа, с ходу надумав интерес к себе и выставив на всеобщее обозрение свой.

А ведь все, похоже, имело очень простое объяснение - безопасник увидел незнакомого человека на охраняемом объекте и подошел поинтересоваться – откуда, куда, зачем? А может и знал кто я, и даже скорее всего, потому что пропуск и допуски явно не мимо него оформляли. Так что, по ходу, мужик просто слегка постебался – совершенно безобидно и непринужденно, потому что у него как раз было хорошее настроение и ему не чуждо чувство юмора. И он вполне себе мог предположить наличие такового и у меня тоже.

Глава 5.2

Кроме того, что мы с бабушкой "очень похоже думаем", как говорит она, нас еще сильно сблизили семейные неприятности. И между нами царит полнейшее доверие – до выворачивания души наизнанку, до обнажения малейших нюансов чувств и настроения друг перед другом. У меня были подружки, но никогда не было по-настоящему близких подруг, и я думаю, это потому что я не особо нуждалась в них. Всегда была бабушка, мы с ней были друг у друга. Иначе обе просто не выжили бы, годами находясь между двух огней – между отцом и матерью.

Вот и сейчас я попыталась объяснить ей свое состояние как можно точнее:

- Я чувствую себя придурковатой принцессой, долгие годы изолированной от мужского общества где-нибудь в глухой башне… так как-то. Какая-то эмоциональная беспомощность... Не знаю… просто мне стыдно, - так-сяк обрисовала я картину и все-таки не сдержалась, повергнув бабушку в панику - плакала я редко. А до этого вообще считала, что после родительского развода у меня выработался стойкий иммунитет к стрессу любой природы.

Пришлось признаваться в том, что сегодня я готова была безоговорочно влюбиться с первого взгляда впервые в своей жизни - доверчиво и безоглядно, волшебно и прекрасно, как в сказке. А получилось, что в мужчину, у которого есть мало того, что семья, так еще и всем известная любовница.

Я и сама не понимала тогда, что уже влюбилась, и разум в этом процессе не участвовал, тут он был бессилен. Что это такое вообще было – непонятно, без названия, потому что в любви – обязательно чувственность, химия там, тяга, а тут… одна мысленная маята. Что, я не видела во время учебы и обаятельных, и красивых, и даже поющих? Было, видела, слышала – и ничего. А тут – все трудно...

И даже частично справившись со временем с этим сумасшествием, отболев им в острой форме, я так и не научилась чувствовать себя рядом с ним «в своей тарелке». И все так же не могла вести себя по-настоящему спокойно и естественно под его взглядами. Я изображала это спокойствие, как могла, и не всегда оно мне удавалось, особенно в самом начале. Я и тогда не могла и до сих пор не могу не принимать его во внимание. Но я долго не признавала сам факт такого «попадания» и свято верила в свою адекватность и мне понадобилось какое-то время для того, чтобы понять, что все по-взрослому и я вляпалась по-полной.

Признав, в конце концов, это дело, я все же постаралась выглядеть достойно. Держалась с ним спокойно и вежливо, как и он со мной. Не жалась и не пряталась по углам, но старалась по возможности пересекаться как можно реже. Но все равно оно из меня перло – неосознанно. В КБ Дикера не был принят какой-то особый дресс-код, народ одевался удобно и прилично, и я так же. Но никогда еще я не уделяла своему внешнему виду столько внимания. Я будто мстила ему этим, пускай это и звучит глупо. Мелко и беззубо мстила за то, что посмел тогда посмеяться надо мной, за то что, будучи женатым, так безжалостно влюбил в себя - легко, будто играючи… за его любовницу, за то, что пел тогда, за то, что брал за руку и держал в своей ладони мои волосы!

Бабушка тогда успокаивала меня, сразу поняв, что со мной стряслось, а я еще не верила в это, я еще безнадежно трепыхалась. Она не стала выпытывать у меня подробности, только спросила:

- Красивый, наверное?

- Нет, я не сказала бы, дело не в этом. Я не знаю… он улыбался.

- Первая любовь самая чистая и светлая, Катюш, запомни то свое состояние.

- Пару минут? Да легко! Так-то вообще без проблем… помнить особо и нечего. Да какая любовь, бабушка? Не дай бог, – шмыгала я носом, умирая внутри от обиды на него, на себя, на саму жизнь и ее обстоятельства. Если бы еще она тогда не жалела меня…, а так я ожидаемо поплыла, отпуская эмоции.

- Пара минут, - соглашалась она, обнимая меня: - Пара минут над землей в розовых облаках в ожидании счастья. Тебе будет с чем сравнить, когда придет другая, взрослая любовь. Ты узнаешь ее благодаря этому своему скромному опыту. А сейчас еще долго будет больно и это даже хорошо.

- Лучше некуда, куда уж, - пыхтела я, вытирая последние слезы и сморкаясь. Стало легче, когда я выплакалась, и потом я просто терпела ее поучения, не особо веря им и жалея о своем глупом срыве.

- Это ничего, зато ты не пойдешь по неправильному пути. Ты пронесешь свое первое чувство с высоко поднятой головой, не испачкав его грязью. Потихоньку отболит, и не забудется, конечно, но перестанет быть таким важным. Вот только лучше, чтобы его не было рядом с тобой. А так это может тянуться… еще какое-то время.

Она была права – это длилось годы, почти два долгих года я боролась с чувством, которое скупо подпитывали его случайные взгляды, просто присутствие и незначительные события, которые мое сознание упрямо отмечало, как «знаки внимания». Смешно же - вспоминать каждый прошедший день и замирать сердцем от того, что сегодня принц взглянул два раза, вздохнул один раз, придержал для меня дверь – один раз, напрягся всем телом, услышав мой голос, но не обернулся на него. Ну, бред же… просто я испугала его, громко заговорив за спиной, ответив кому-то.

Были срывы, когда особенно сильно перенервничав, я плакала почти всю ночь, представляя себе все то, чего лишалась из-за своей влюбленности не в того человека. Встречи и прогулки вдвоем - рука в руке…, а я помнила ласковое тепло тех самых мужских пальцев. А еще – поцелуи…, как бы это могло быть с ним? Длинные значимые взгляды, нежные или жадные касания – это для начала. Но с ним нельзя было даже этого…

Глава 6.1

Зачем ты так? Не уж-то оскорбил?

Обидел, осторожно прикоснувшись,

Не осознав, позволив миг… порыв,

От боли отстранения проснувшись.

Тайком дотронувшись и замирая весь…

Не ожидая яростной расплаты,

Когда с тобой мы оба виноваты…

Зачем тогда была такая месть?

И ты горишь… я помню этот взгляд,

Я так хотел остановить мгновенье!

Ведь это было лишь прикосновенье

Или я все же… виноват?

***

Никто из коллег потом ни разу даже не намекнул мне о той сцене у двери и моем влюбленном щенячьем взгляде. Да и сам-то случай, по большому счету, был мелким и пустяковым. Это только для меня он стал трагедией вселенского масштаба. И даже очередным трофеем ловеласа Георгия я себя не почуяла, потому что его отношение ко мне всегда оставалось предельно уважительным. Только иногда, совершенно случайно, происходило что-то такое…. Будто бы мелочи, но даже они в моем состоянии были категорически противопоказаны, оборачиваясь настоящим потрясением и вызывая непредсказуемую реакцию.

Как-то уже зимой, отпросившись с работы пораньше, я одевалась, собираясь домой. Вся правая от лифтов половина этажа в не так давно отстроенном офисном здании арендовалась Дикерами. И гардероб у нас был устроен наподобие школьного, чтобы не захламлять верхней одеждой рабочие помещения – прямо напротив него находился пункт охраны при входе на этаж.

Свет, щедро освещавший подобие прилавка на входе, где я оставила сумку, глушили собой два ряда высоких вешалок, массово завешенных зимней одеждой и головными уборами. Еще кто-то одевался в конце ряда, стоя спиной ко мне. Сняв с верхнего рожка вешалки вязаный берет, я натянула его на голову, сунула руки в пальто, накрутила на шею шарф и вытянула из-под него косу. Шагнула на выход и вдруг почувствовала, что мои волосы что-то держит. Это длилось какой-то миг, даже долю его, но я удивленно дернулась, оглядываясь и не представляя себе - за что там можно было зацепиться? И увидела стоящего в шаге от меня уже одетого в верхнюю одежду Георгия.

Его рука медленно опускалась, а лицо потерянно застыло, будто его застукали на чем-то запретном. Но растерянным оно было только вначале, а потом…, потом что-то вдруг изменилось в его выражении и я не знаю, что это было – в прищуре его разом потемневших глаз, в жестком изломе губ… Что-то такое, окунувшее меня в жар от самой макушки и до кончиков пальцев на ногах. Такое сказочное ощущение, накатившее первый раз - медленная, неспешная нега, охватившая все тело и сделавшая меня слабой и нежной, тонкой и дрожащей внутри, полностью зависимой от такого его взгляда. И выглядела я на тот момент, наверное, как дурочка-Золушка в фильме, зачаровано распахнувшая глаза до упора. Чертов принц!

Потом я мучительно вспоминала, пытаясь сообразить – правильно ли я поняла этот очередной «знак внимания» или это больной выверт моего подсознания, измученного безнадежной любовью? Выражение его лица, напряженная поза…, по моим ощущениям - будто на низком старте. И напряжение это гудит высоковольтной линией между нами… или это только в моей голове творился такой откровенный беспредел? Скорее всего, так оно и было. Сумрак… он всегда обманчив, и искать что-то важное для себя лучше, наверное, при ярком свете.

Я первая отмерла тогда. Нашла в себе силы развернуться и уйти. Но он, само собой, видел, как я зависла – глаза в глаза. Я была для него открытой книгой, понятной и незатейливой. Моя влюбленность ни в коем случае не являлась для него тайной, но он больше ни разу не коснулся меня – ни руки, ни даже волоска.

Может просто потому, что косу я в тот же вечер обрезала. Жаль было…, много лет растила, красивая была коса – длинная и толстая, но не тяжелая, пышная. Но тогда мне казалось, что иначе просто никак – нужно это сделать, просто необходимо! Чтобы он понял, что я не разрешала, что я против! Что больше не допущу ничего подобного! Что не дам себя мучить и отравлять жизнь непониманием происходящего.

Что вообще это было с его стороны и зачем – шутка такая? Просто интерес к длинным волосам? Скорее, смахивало на издевательство, ведь он все понимал про меня. Но он не мог, это не было похоже на его привычное поведение и совершенно не вписывалось в образ взрослого и серьезного человека. Я не знала в чем дело и защищалась так - скрипели под ножницами волосы, по щекам стекали непослушные слезы…, я почти ничего не видела в зеркале. И отрезать-то я отрезала, но сразу же и пожалела об этом. Опять плакала…, а потом и бабушка плакала, когда увидела. Проклятый чужой принц!

Два долгих года…

Он, как начальник нашей СБ, знал обо мне все – что я купила подержанную машину и у кого, где живу, кто мои родители и где сейчас находятся. Что бабушка в шестьдесят пять ушла на пенсию, что у меня все эти годы не было никакой личной жизни, что в моей банковской ячейке лежат старинные серебряные серьги и трофейная марка стоимостью в миллион долларов. Мне пришлось рассказать об этом, когда он задал мне вопрос в лоб, вызвав к себе в кабинет:

- Екатерина Николаевна, я настаиваю… мне нужно, просто необходимо знать – что вы вложили в банковскую ячейку? Это не простое любопытство. Вы должны понимать, в чем заключается моя работа. Есть серьезные причины требовать от вас самого честного ответа.

Глава 6.2

На ворохе волос и смятых простынях

В моих руках нагая женщина… Моя!

Целую щеки с длинной тенью от ресниц,

Ласкаю плечи, глажу линию ключиц…

Вчера – живот и впадинка пупка,

А раньше… сны, как пытка. Нелегка

Ты, доля жаждущего и не смеющего взять,

И только в снах… А предстоит еще… терять.

Хочу…! И больно так немыслимо хотеть.

Как говорят? Париж увидеть – умереть?

Нет, все не так! Тебя одну держать в руках,

Любить на влажных, скомканных шелках!

Вот что в разы дороже - от любви сгорать

С тобою вместе! Но… не время умирать -

Сереет утро, начиная новый день,

Дела, заботы…, а над ними – ночи тень…

***

Я постепенно узнавала о нем – не выспрашивая, а нечаянно услышав чужие разговоры. То здесь, то там всплывала скупая информация, относящаяся к Георгию, и я впитывала ее, как губка. Само собой, прямо расспрашивать о нем я не стала бы. И это было психологически некомфортно и утомительно – видеть человека каждый день, испытывать к нему ненормальный, болезненный интерес и не иметь возможности узнать о нем самые простые, элементарные вещи. О других сотрудниках со временем я узнала многое - слушая и уточняя потом, просто спрашивая по случаю. Не со всеми у меня сложились приятельские отношения, все-таки большинство мужчин были старше меня и намного. Зато, благодаря моему возрасту, они и относились ко мне слегка покровительственно и снисходительно, а в общем - по-доброму. А вот с молодежью у нас оказалось много общего – все мы в разные годы окончили один и тот же институт. И вот с ними все было просто и привычно.

Но вот те крохи, что я смогла узнать о личной жизни Георгия: у него была жена Лена и двое детей – старшая девочка семи лет и мальчик Саша – трех.

Прошлой осенью, совсем еще ранней осенью, именно той, когда я познакомилась с Сергеем, получилось так, что я присутствовала при разговоре Сам-Сама и Георгия. Мы с шефом ждали, пока Ирина Борисовна, его жена и секретарь, приготовит для нас свой фирменный кофе, и обсуждали некоторые рабочие моменты.

Он вообще сильно выделял меня среди других работников, не знаю уж, чем именно я оказалась так интересна шефу? Может быть тем, что и я тоже получала от нашего общения нешуточное удовольствие? Так что с обоими Дикерами мы довольно часто встречались или в кабинете начальника или в секретарской. Если меня приглашала Ирина Борисовна, это значило, что общение предполагалось неформальное и, как правило – не только с кофе, но и с печеньками или пироженками. Беседовали мы при этом на самые разные темы – и посторонние и рабочие. В тот день женщина заглянула в кабинет к шефу и поинтересовалась:

- Самсончик, тут к тебе прорывается СБ. И что ты на это скажешь?

- Что кофе придется делать целых три раза, счастье мое, - покивал головой шеф. И в кабинет вошел Георгий. Я совершенно неосознанно подобралась в кресле, скрестив и поджав ноги, втянув живот и тоскливо размышляя – когда же я, наконец, перестану зажиматься и нервно дергаться в его присутствии? Уже взрослый вроде человек, целый инженер и даже как будто в авторитете, что только подтвердил сегодняшний разговор с начальством...

- Присаживайтесь, Георгий Артурович, - пригласил шеф, - сейчас Ирочка сделает нам всем свой фирменный кофей. С Катенькой мы уже закончили, но вы немного подождите – Ирочкин кофей того стоит.

Пока пили кофей, опять зашел разговор о небольшом междусобойчике на загородной даче шефа, который тот устраивает для сотрудников. Перед этим приглашение на него получила и я. Меня звали приезжать вместе с бабушкой, которая к тому времени была уже хорошо знакома с Ириной Борисовной. И Георгий тоже приглашался вместе со всей семьей. Шеф говорил, неспешно прихлебывая сваренный с неведомыми пряностями кофе:

- Вы же знаете, как у нас там замечательно хорошо. И девочки ваши отдохнут, соберут для себя поздней смородины (мы с Ирочкой не справляемся), и Саша побудет на свежем воздухе. Мальчику полезно выехать на природу, вряд ли получается…

- Спасибо, - оборвал его на полуслове Георгий, скользнув взглядом в мою сторону. Не посмотрев, только дернувшись посмотреть. Будто то, о чем они говорили, как-то касалось меня или наоборот – ни в коем случае не должно было коснуться.

К тому времени я, как сверхчувствительный радар, научилась считывать и улавливать малейшие нюансы его настроения по звучанию голоса, характеру дыхания, звуку шагов, только по намеку на движение. Мне вообще нельзя было находиться близко от него, я сразу же начинала резонировать, становясь болезненно зависимой от странного ощущения, будто наши ауры сливаются, сплетаются и горят…, горят... Потому что мне-то точно становилось жарко и неловко.

- Я посоветуюсь с женой и скажу вам точно.

- Я предварительно уже говорила с Леночкой, - объявила от двери Ирина Борисовна, - девочка в диком восторге, да. И если вы таки соберетесь, то Самсончик пошлет за вами нашего «Патриота», чтобы поместилось кресло Сашеньки. Там же без задних сидений…

Я услышала, как резко звякнула в руках Георгия ложечка в чашке и скосила глаза в ту сторону. Чашка опять дрогнула на блюдце, которое он держал своими длинными пальцами и он взялся за него второй рукой и смотрел так, будто не знал, что дальше делать со всем этим – с чашкой, с кофе, с приглашением? И то напряжение, которое чувствовалось во всей его позе, в его молчании, касалось меня. Я очень ясно почувствовала это и сразу нашла объяснение - он не хочет соглашаться, потому что там буду я. И все верно, это все было очень правильно, я и сама не хотела. Но как же это было обидно – до рези в глазах, до горькой слюны во рту! Неужели он боится, что его жена что-то поймет, неужели по мне все так заметно… вот до этих самых пор?

Глава 7

Папа приезжал после обеда в пятницу, и встречала его в нашем доме бабушка – его мама. Я подошла после работы, задержавшись там так долго, как только сумела. По дороге заехала в магазин и долго бродила между прилавками, выбирая продукты, но ни кушать, ни просто покупать не хотелось ничего, и я подарила себе маленький букетик хризантем – мелких, вишневых, вкусно пахнущих горьковатым осенним холодком. С ними в руках и вошла в дом, разулась и, не снимая плаща, прошла в гостиную, откуда слышались звуки разговора.

Папа вскочил с дивана, увидев меня и быстро подошел, взяв за плечи и вглядываясь в лицо. А я была не в состоянии нарисовать на этом лице ничего, кроме вежливой улыбки, а может даже и жалкой, потому что хотелось расплакаться. Вцепилась в букет двумя руками, как в спасательный круг и улыбалась, глядя на него.

- Здравствуй, папа, как доехал, как дорога? – показала воспитание, пытаясь осторожно отстраниться.

- Катюшик… – обнял он меня, не обращая внимания на дерганье, и крепко прижал к себе.

- Привязал себя там, как веревкой, идиот… и пилил ее по нитке, и пилил каждый день… Прости старого дурака, такой отравой пропитался… ненависть страшная штука, - бормотал он мне в макушку, - насколько сильно любил ее, настолько сильно и ненавидел потом – до исступления просто, до желания убить, уничтожить следы на земле.

- И меня тоже? – отстраненно уточнила я.

- И от тебя подальше… от всего, что напоминало… - обреченно прошептал он, - не видеть и не знать, забыть к...

- А зачем тогда приехал? – стоя на пороге комнаты, выясняли мы отношения.

- Попустило, наконец, Кать, прояснилось в мозгах. Ну не совсем же я идиот, как ты думаешь? Помрачение какое-то на самом деле, я даже у психа лечился, - тяжело вздохнул он, - болезнь, помрачение, отрава… Я болел, тяжело болел ревностью и ненавистью. А сейчас сам себя не понимаю и как это вообще можно понять? Прошу тебя - прости ты меня за все, что мы творили, прости меня, пожалуйста. Я уже не смогу без вас.

- Да мы давно уже простили, - ответила бабушка с дивана, - нам тоже нужно было от вас отдохнуть. Мы хорошо тут жили, присоединяйся, если что. Кать, раздевайся уже, что ты в дверях выстроилась? А цветы от кого?

- От магазина, - призналась я, согласно кивнув.

- Ни с кем не встречаешься? – удивился папа и тоже печально кивнул, будто соглашаясь с чем-то, а потом улыбнулся: - Ну, а хочешь, я тебя познакомлю? Есть у меня старый друг, это ему я тогда продал свой бизнес и за нашей бабулей он тут без меня присматривал.

- О как… - отреагировала бабушка.

- Да, они тогда всей семьей переехали с Урала. Завтра приглашает в гости, у него свой дом и сын есть - Сережка, кажется. Но ничего не обещаю – ему за тридцатник, может и женат уже давно.

- Вот вначале узнал бы точно, а потом и обещал, - ворчала бабушка.

- Да уж… - поддержала я ее безо всякого энтузиазма, - а то я тут уже вся в предвкушениях, а вдруг там все совсем не так?

Я вообще не представляла – о чем говорить с ним? Радостно озвучить прощение? Я не была готова сделать это, наоборот – после его слов обида вспыхнула с новой силой. А папа с облегчением рассмеялся, стягивая с меня плащ. Я смотрела на него и отмечала, как сильно изменился он за эти годы – поседел, похудел, на лице прорисовались морщины, но почему-то от этого он стал еще красивее. Его лицо… раньше на нем почти всегда читалось болезненное напряжение – упрямо сжатые губы, резкая линия скул, жесткий прищур карих глаз, глубокая морщинка между бровями. Сейчас же оно стало умиротворенным каким-то, что ли? А взгляд – мягким и только немножечко обеспокоенным. Ну да... он же чувствует себя виноватым перед нами.

- А где вы поселите меня - в своей антикварной лавке? – со смешком поинтересовался он.

- Куда поселим, туда и вселишься, - буркнула бабушка, - не надо было хорошую квартиру продавать, Кате бы пригодилась.

- Мам, да мне все равно – где, я только на недельку. Потом начнется загонная охота на кабана, а это у меня основной зверь. Но теперь я буду часто приезжать, а конец декабря и начало января у меня полностью свободны. Новый год встретим вместе, я надеюсь. Кать, бабушка говорила, что ты купила себе старую колымагу?

- Не такую и старую – шестилетнюю. Нужно было освежить навыки, у меня же перерыв был, - пожала я плечами, - смысл калечить новую машину?

- Было? – забеспокоился папа.

- Нет, ничего не забылось, я нормально вожу.

- Завтра посмотрим тебе что-нибудь приличное, у меня с собой нормальная сумма на подарок. Что бы ты хотела? Только сильно не зверей, денег не так и много, – заглядывал мне в глаза мой папка. Который больше четырех лет говорил со мной только раз или два в месяц – у тебя все нормально, ты здорова? Горький осадок от этого оставался, и можно было отказаться от его подарка. Я и сама, наверное, через какое-то время смогла бы купить себе новую машину, пускай и не совсем ту, что хотела. А можно вообще отказаться общаться с ним, и он примет такое мое решение - куда он денется? Я понимала это.

Но такого не хотелось, потому что я слишком хорошо помнила его до всего того, что потом случилось между ними – веселого, живого и деловитого, умевшего интересно отдыхать вместе с нами и работать на износ. Он тогда любил и меня и маму очень сильно. Пускай он будет у меня – думалось мне, пускай я отпущу обиды и прощу его, да я уже простила.

Глава 8

На следующий день мы поехали покупать машину, и очень повезло, что нашелся цвет кузова, который сразу понравился мне – вкусный мятный с перламутровыми искорками. Но стоимость даже в минимальной комплектации… в интернете я видела совсем другие цены. Я мигом потухла и категорически отказалась от такого подарка.

- Папа, это жулики однозначно, я читала о таком. Заманивают якобы низкой ценой, а потом… - встрепенулась я, - там еще в договоре купли-продажи мелкими буквами могут быть прописаны обязательства покупателя и за их невыполнение тоже придется платить и ого-го!

- Кать... обижаешь, твой папа что - лох? Я звонил Сашке с утра – советовался. Нормальный здесь салон. Возьму в кредит, я могу себе позволить, поверь мне. Сейчас начнется сезон и деньги "потекут рекой".

- Я добавлю, пап, не спорь, это не обсуждается. Я тоже хочу поучаствовать, раз уж выпросила. Оформляй кредит так, чтобы когда я продам своего «крокодильчика»…

Мы договорились, и вскоре я ходила вокруг Букашки, нарезая круг за кругом, ласково гладила крышу, слегка выпуклые передние дуги. Заглянула в салон, с удовольствием обнюхала его, посидела по очереди на всех без исключения сиденьях. Вышла и, обойдя опять свое сокровище кругом, по-хозяйски ощупала диски и протекторы.

Папка оформлял покупку в кредит и посматривал на меня. А потом, когда уже выкупленная и заправленная под завязку машина выезжала из соседней с автосалоном заправки, он - притихший и молчаливый, попросил меня остановиться у какого-нибудь нешумного кафе, которое мне нравится.

И не успела я выйти из машины, как он уже стоял рядом, а потом крепко обхватил меня и долго не отпускал, мы просто стояли вдвоем и обнимались. Я чувствовала себя надежно и правильно пристроенным ребенком. Хорошо и уютно я себя чувствовала.

- Ты еще такая маленькая у меня, Каточек. Как я, скотина такая, мог? – оторвался он от меня, - пошли… поговорим с тобой.

Я категорически не хотела выяснять отношения – вчера все уже было сказано. Но похоже было, что папа решительно настроен на разговор. Поэтому я уговорила его не ограничиваться кофе и легонько перекусить перед походом в гости, и вначале мы поели. За это время он немного успокоился, но все равно не до конца:

- Нам тогда дела не было до тебя, Кать – и ей и мне, но это я сейчас все понимаю. То, что мы тянули до твоего совершеннолетия…, я теперь будто со стороны смотрю и вижу, что твои интересы были для меня вторичны - просто причина удержать ее рядом еще немного.

- Пап, а может, не нужно, ну его? – ужаснулась я наметившемуся масштабу самобичевания и попыталась остановить его. Вот зачем мучить себя и, наверняка же - меня тоже? У меня тут праздник сегодня… со вчерашнего вечера праздник, так зачем?

- Какое совершеннолетие, Катя? – горячился папа, - тебя нужно было мерить совсем другими мерками – два факультета за четыре года! У тебя не было юности с этой учебой, ты сбежала в нее от наших проблем, из родного дома, а потом и города. А тебе не просто мы нужны были рядом, а поддержка наша, спокойствие, стабильность, как минимум, а максимум - любовь наша безмерная, учитывая особенности твоего характера. Понимать нужно было, что у тебя не само собой все так хорошо получается, а что тебе трудно неимоверно!

- Пап, па… - опять попыталась я остановить его.

- У тебя до сих пор нет отношений, - сказал он уже почти спокойно, но как-то безнадежно, - потому что ты насмотрелась нашей семейной жизни. Так же? Ты боишься из-за нас? Катя... ты могла не совсем так все понять, это не всегда…

- Ой, да не придумывай ты, пожалуйста! – уже всерьез разозлилась я, - здесь вы точно не виноваты. Просто мне не повезло с первой любовью.

- Первая почти всегда комом, - глухо согласился папа. Откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел на меня. Когда понял, что выдавать пароли и явки я не собираюсь, вздохнул и заговорил опять:

- Когда раны на теле, их видно – это кровища и боль, а потом еще и шрамы остаются. И на душе тоже раны и они тоже больные, Кать, иногда просто невыносимо. И шрамы остаются так же и тоже внутри все уродуют, - он тряхнул головой и заговорил тихо, почти зашептал:

- Ты с самого своего рождения была очень спокойная. Не плакала вообще, только кряхтела, когда хотела кушать или чтобы тебя помыли. И потом, когда подросла немного… вечно в уголке где-нибудь, чтобы тебе не мешали, все сама с игрушками и своими книжками… молчком. Я понимаю, что просто ты такая, но что с тобой такой делать, когда уже женское взросление, когда гормоны… я просто испугался, что не справлюсь, Кать, самому бы тогда выжить. Если бы еще пацан, а то – девочка, да еще и немного не от мира сего, закрытая. Вот и оставил тебя со спокойной душой на бабушку, все же вы женщины и к ней ты всегда была как-то ближе, чем к нам, что ли? А мама… она, наверное, и не собиралась звать тебя с собой, ты бы все равно не поехала… после всего. Да и куда - если ты уже учишься? Может она потому и согласилась ждать эти два года - до твоего совершеннолетия... Да..., а уже потом я просто боялся возвращаться сюда, все оттягивал. Потому что думал – приеду и вдруг обнаружу, что из-за нее и тебя не люблю, и тогда у меня не останется никого - совсем один останусь.

- И даже не любопытно было – как я тут? Раз в месяц… - прорвалась-таки обида, и я больно закусила губу - и на фига я...? Но вот же как они всегда воспринимали меня…, а бабушка и сейчас воспринимает – как странное заумное дитя, нуждающееся в пристальном надзоре. Да еще и любовь отеческая ко мне под вопросом.

Глава 9

Воронцовы жили в пригороде. В частном секторе, как и мы. Но дом моих дедушки и бабушки был самым обыкновенным домом из белого кирпича, таким, какие разрешали строить в советские времена – безо всяких вторых этажей и фигурных пристроек. Да и много ли настроишь на четырех сотках земли? А вот их дом ставили гораздо позже, и участок был раз в пять больше. И помидоры в теплице здесь, судя по всему, не выращивали, о чем так мечтала бабушка – вокруг дома раскинулось что-то наподобие маленького и очень красивого парка.

На воротах было прикреплено переговорное устройство, и папа с кем-то пообщался через него. Так что когда мы проехали в образовавшийся вместо скользнувших в сторону ворот проем, нас уже ожидал высокий солидный мужчина. Пока они ручкались и обнимались, я рассмотрела, что он немного старше и выше папы, и что в его светло-русых волосах тоже полно седины, а вот фигура уже поплыла - там намечался небольшой животик. Когда они повернулись ко мне, я вежливо улыбалась.

- Вот, Саш, это моя Катюша, - с гордостью представил меня папа, - инженер-электронщик в свои двадцать два, два факультета в «ЛЭТИ» - за четыре года и уже два года работает. А ты можешь так похвастаться?

Мужчина подмигнул мне и слегка поклонился.

- Есть кем, есть, Коля. Мне очень приятно, Катюша. Я вижу, что ты еще и красавица и…

- И мне тоже очень приятно, - прекратила я обязательные реверансы, взглянув при этом на папу. А он смотрел на меня как-то… непонятно. Я даже немного растерялась, но он объяснил свой взгляд. Не мне, а своему другу – неохотно, будто заставляя себя:

- Не смущай мне ребенка – она не сильна во всем этом, она у меня очень серьезная, да, Кать?

- И в чем же это я не сильна? – удивилась я.

- Комплименты всякие, пустые разговоры, флирт… вся эта дребедень, - вздохнул папа. Опять он что-то надумал и винил себя? Точно мы с ним не договорили.

Нас поспешили увести от машины. Александр Павлович показал нам свой дом, познакомил с женой – интересной ухоженной женщиной по имени Лара. Совершенно случайно мы оказались одеты очень похоже – в светлые брюки и туники с длинными широкими рукавами – у меня бирюзового, а у нее – травяного цвета. Она понравилась мне тем, что не навязывала свое общество, не лезла в мужской разговор и очень приятно улыбалась – тепло и немножко отстраненно, будто знала какую-то хорошую тайну.

Когда мы уже сидели за столом и угощались, подъехал их сын, который, как меня уже просветили, давно живет отдельно, в своей собственной квартире и до сих пор не женат. Отец вышел встретить его, а мы с папой дружно обернулись, когда они уже вдвоем вошли в комнату. В гостиную вошел не парень, назвать его парнем не повернулся бы язык - Сергей оказался очень интересным молодым мужчиной, светловолосым и голубоглазым, как его отец, и таким же высоким. И одет он был просто и демократично - в темные джинсы и ярко-синюю рубашку поло.

Он сразу же показался мне слишком взрослым, совсем не подходящим для меня и это почему-то сразу успокоило и расслабило. Время шло, и постепенно вечер становился очень легким и приятным, особенно когда старшие мужчины немножко подвыпили и стали смеяться, вспоминая свою молодость и разные смешные истории. Мы с Сергеем слушали их и переглядывались между собой, улыбаясь друг другу с пониманием, как заговорщики. Скорее всего, мы оба узнали много нового о своих отцах.

Он понемногу пил вино, по-видимому, не собираясь больше садиться за руль в тот день. А я, вкусно поев, просто отдыхала, потому что Лара категорически отказалась от любой моей помощи. Но потом за столом заговорили о людях, о которых я никогда даже не слышала и я заскучала, а он заметил это. И пригласил посмотреть сад и посидеть на качелях, которые, оказывается, были устроены где-то там в углу. Его поддержала Лара:

- Я включу фонарики вдоль дорожки, проведи тогда, покажи Кате весь сад. А я уберу лишнюю посуду и тоже подойду к вам, помогать мне не нужно. Ловите момент, а то скоро совсем стемнеет.

И я с радостью согласилась. Мы молча медленно прошлись между кустами и деревьями по вымощенной камнем извилистой дорожке вдоль всего участка. В дальнем его углу, уютно заросшем высокими кустами жасмина и сирени, и нашлись качели. Вокруг них, отдельными небольшими группками, разными по высоте и цвету, росли мелкие осенние хризантемы, как раз такие, какие я всегда любила. И я потянулась понюхать их, с удовольствием вдыхая знакомый холодный запах. Наше общее молчание абсолютно не напрягало, но дальше так молчать было просто неудобно, и я объяснила Сергею:

- Люблю их, приятно пахнут – горько и свежо.

Он подождал пока я сяду на пышный матрас и откинусь на такую же мягкую глубоко простеганную спинку качели, а потом отломил от цветущего кустика густо усыпанную белыми цветами веточку.

- Тогда наслаждайся, скоро они отцветут. Я слышал, что осень будет холодная и дождливая, а зима ранняя.

- Поговорим о погоде? – улыбалась я из-за веточки. У нас не было общих тем для разговора, совершенно.

- Сам не люблю пустой говорильни, - тоже улыбался он, но смотрел серьезно: - Давай встретимся где-нибудь только вдвоем и посидим, пообщаемся. Тогда я смогу определиться с темами для разговора. Хотя погода - тема беспроигрышная.

- Чем ты занимаешься? – решила я помочь ему.

- У нас общее дело с отцом – бывшее ваше. Ты должна знать.