Золото и медь. Корона солнечных эльфов

Пролог

Часть 1

Если принять на веру слова лунных эльфов, что их солнечные сородичи любят ходить в свой храм, потому как там всегда весело, то можно сказать, что сегодня у детей бога солнца Краана были абсолютно все причины побросать дела и бежать в святилище бегом, ибо так весело, как нынче, даже здесь бывало нечасто.

С самого утра все жрецы были подняты приказом немедленно явиться, одевшись в будничную одежду, которую было бы не жалко потом выбросить. «Гнев огня» — явление, в честь которого были приняты подобные меры, случался в храме раз в несколько лет без какой-либо четкой периодичности и зависел от поведения солнца. В такие дни храмовое пламя разыгрывалось не на шутку: оно неистово гудело, выплескиваясь из костра, пожирая любые предметы, неосмотрительно оставленные в зоне его досягаемости и взвиваясь до самого полотка здания, отчего он давно покрылся черным налетом копоти. Само же помещение святилища наполнялось дымом, так что со стороны происходящее больше всего напоминало пожар; основное отличие от последнего заключалось в невозможности укротить огонь доступными смертным силами — единственное, что могли предпринять жрецы, это по возможности ограничивать зону возгорания, спасая ценные предметы, и ждать, когда великий Краан сменит гнев на милость.

Именно этим сейчас и были заняты находящиеся в храме краантль или солнечные эльфы: бегали в дыму, уворачиваясь от пламени, с ведрами воды, и заливали норовившие расползтись края костра. Ослепительно желтые языки пламени бичами хлестали им вслед, точно пытаясь ухватить, густой дым мешал дышать, от жара каменное здание раскалилось хуже печки; крики, плеск воды и грохот шагов дополняли картину суматохи.

Хотя, по сути, происходящее представляло собой не более чем рабочий момент, на молодых жрецов это зрелище все еще производило большое впечатление: они бегали, суетясь, возбужденно перекрикивались между собой; жрецы постарше тоже бегали, но медленнее и с более спокойными лицами. Старшего же жреца солнца и вовсе было не видно и не слышно — он безмятежно работал у себя в подсобке: «гнев огня» был слишком привычным явлением для него, чтобы нарушить обычный ход занятий и мыслей, чего нельзя было сказать обо всех остальных, находящихся в храме…

Молодой краантль, лишь на днях прошедший посвящение, вынырнул из-за дымовой завесы, со сверкающими от возбуждения и усердия темными глазами промчался к огню, поднося ведро воды, чтобы ограничить пламя, и тут же стрелой кинулся за новой порцией. Однако до двери так и не добежал, замерев вдруг на месте, как вкопанный: шагах в десяти от него, в непосредственной близости от бушующего пламени стоял ребенок! Краантль прищурился, не веря собственным глазам, но зрение не обмануло его: и впрямь ребенок, маленький эльфин. Его буйные кудри удивительного ярко-рыжего цвета непокорно выбивались из небрежно собранного пучка, вся поза выражала полнейшее бесстрашие перед бушующей стихией: отделенный от молодого жреца пеленой дыма, он с поразительной невозмутимостью, даже с интересом, стоял посреди храма, глядя на царящую вокруг панику — казалось, она не только не пугает, но даже развлекает его!

В ужасе за судьбу малыша краантль, бросив ведро, со всех ног ринулся к нему, но тут подстерегала новая неожиданность: маленький храбрец оказался вовсе не мальчиком, а девочкой! Впрочем, это заблуждение было простительно — с первого взгляда ее и впрямь легко было спутать с мальчишкой: на ней был мальчишеский костюмчик, выражение смуглого, усеянного веснушками личика упрямо и решительно, да и прическа забредшей в храм гостьи имела мало общего с тем, как укладывают свои холеные косы дочери луны и солнца. Вот только глаза — такие глаза могли принадлежать только маленькой женщине: возможно, дело было в широком промежутке между ними — странном, притягательном… И так примечателен был этот контраст задорного веснушчатого личика и по-женски широко расставленных глаз, что неудивительно, что подбежавший молодой краантль на несколько секунд застыл в полной растерянности, разглядывая представшее его взору необычное явление. Изумленный взгляд перебегал с бесстрашного лица эльфины на ее удивительные медные волосы — они словно чудесным образом вобрали в себя цвет близкого огня, бушующего тут же в храме: точно почувствовав это родство, пламя костра рядом с краантль вдруг взвилось особенно яро, заставив прикрыться рукой от жара.

— Ты бы шла отсюда, деточка, — обеспокоенно проговорил он, глядя из-под руки на странную гостью. — Тут у нас, видишь ли, все горит…

Эльфина придирчиво осмотрела его с ног до головы, видимо, решая, стоит ли вообще с ним разговаривать. Судя по всему, служитель солнца внушил ей достаточное доверие…

— Я ищу папу, — твердо заявила она, вперяя в него взгляд столь пристальный, что он аж растерялся.

— Кого?!

Храбрая крошка продолжала смотреть на него снизу вверх, ее взгляд выражал явную жалость. «Надо же, такой большой, а не знает, кто такой папа», — словно говорил он. Видимо, решив помочь незадачливому собеседнику, она уточнила:

— Моего папу…

Однако даже после столь исчерпывающей приметы солнечный эльф продолжал пребывать в затруднении. Вероятно, его сообразительность рисковала подвергнуться еще большему сомнению, если бы его не спас подоспевший товарищ.

— Да где ж ведро?! Ты что, заснул?! — крикнул он, появившись вдруг из дыма, и, увидев растерянность друга, добавил: — Что тут у тебя такое?!

— Да вот, девочка…

Подошедший краантль скользнул быстрым взглядом по детской фигурке.

— Так это же Аламнэй, дочка Кравоя!

— У него есть дочка?! — удивился молодой краантль. — А я не знал…

— Ты бы еще дольше тыквы у себя на ферме выращивал, так еще бы меньше знал, — буркнул второй, и, схватив ведро, тут же умчался на улицу, крикнув что-то по дороге эльфу, стоящему ближе всех к подсобке.

Глава 1

Глава 1

Жрец солнца сидел в своей комнате перед столом, заваленным бумагами до такой степени, что сам краантль был едва различим за ними. Такой же хаос царил и во всей остальной комнате: свитки, книги, одежда и вещи громоздились на стульях, на полу вокруг стола, а также почти на всех поверхностях, что были в помещении, являя странное противоречие собранности и сосредоточенности своего хозяина во всем, что касалось дел. К счастью, размер комнаты позволял разводить беспорядок почти без ущерба для удобства: просторная, с высокими потолками, она была больше похожа на зал, чем на жилые покои. Это сходство усиливали и огромные, от пола до потолка окна, полностью занимавшие дальнюю стену комнаты, — именно они и стали одной из причин, по которой старший жрец солнца облюбовал это помещение. Раньше здесь располагалась библиотека, однако Кравой так любил бывать в этом наполненном светом, просторном зале, что много лет назад выпросил его для себя у Лагда — князя лунной столицы и старшего жреца богини Эллар, приютившего Кравоя еще мальчишкой после падения солнечного города, когда народ краантль вынужден был покинуть родные места и беженцами прийти в твердыню Луны — Рас-Сильван, или Синий город.

Нигде в замке он не любил бывать так, как здесь, и неудивительно, ибо она как нельзя лучше соответствовала характеру хозяина — широкая и светлая, бывшая библиотека располагалась в самом восточном конце замка, как бы вынесенная полуостровом в пространство. Из-за специфической формы строения — здание замка лунных князей, где обитали также знатные краантль, имело форму изогнутого полумесяца — одна из стен комнаты была более узкой, нежели другая, что еще больше усиливало ощущение свободы и некоторой неделовитой беспечности, создаваемое остальной обстановкой. В глубине комнаты, под самыми окнами, стояла широкая кровать без спинок, на которую также, несмотря на все старания прислуги, каждый день распространялось нашествие книг, одежды и прочих предметов. Слева от нее под стеной находился массивный стол из темного дерева — за ним и сидел сейчас владелец комнаты, корпя над бумагами.

Склонившись над одной из них, Кравой внимательно перечитывал написанное, то и дело внося исправления. Сосредоточенное лицо выглядело усталым, между изогнутыми бровями пролегла складка. Он казался старше своих лет — безбедная юность солнечного эльфа закончилась на берегу Ин-Ириля, Северного моря. Великая битва у Моря, сплотившая народы всего Риана на борьбу с темным магом Моррогом и его приспешниками гарвами, унесла ее — резко, и, как казалось Кравою, навсегда. Слишком много навалилось на него в одночасье: после ухода Лагда, добровольно отошедшего в мир-без-времени ради спасения всего живого, он принял на себя управление делами в смятенном войной городе — до тех пор, пока юный Иштан, наследник Лагда, не сможет вступить в лунный круг, став законным правителем Рас-Сильвана. Увы, не самыми веселыми оказались эти несколько лет для столицы Эллар…

Славной страницей в истории эльфийского народа стала победа в Великой битве, однако ее последствия были далеко не столь радостными. Война унесла с собой много жизней, а вместе с этим и много средств. Вместо былого изобилия вернувшиеся домой воины застали пустые амбары и кладовые, а правители — оскудевшую казну: несметные богатства Луны и Солнца были принесены в жертву перед походом к Морю, а рудники в Бурых горах, принадлежавшие лунным и солнечным эльфам, стояли закрытыми еще с осени: реки, в которых мыли золото и серебро, сковал лед, и возобновить работу можно было не раньше мая, да и тогда металл будет поступать лишь небольшими партиями… Сейчас же снег лишь только начинал сходить с темнеющих полей, а до будущего урожая еще надо было как-то дожить.

Примерно в таком невеселом состоянии старший жрец солнца принял правление Рас-Сильваном. Многие эллари — лунные эльфы — скептически относились к резкому возвышению Кравоя — слишком молод он был, да и где это видано, чтобы солнечный эльф управлял городом Луны! Время от времени раздавались тихие подстрекательства к бунту против такого солнечного самоуправства: среди лунных велларов — жрецов храма Эллар — было много тех, кто тайно хотел занять место еще не вошедшего в возраст Иштана, однако дальше слов дело не шло, так как толкового выхода из сложившегося бедственного положения не мог предложить никто. К тому же по никому не известной причине именно Кравою Лагд, уходя в другой мир, отдал ключ от храма Луны — а это много значило в Рас-Сильване…

Была и еще одна причина, по которой недоброжелатели молодого краантль держали свои возмущения при себе — это его сила, которая уже впечатляла и продолжала расти с каждым днем. За годы, прошедшие с Великой битвы, Кравой сильно изменился, и это изменение было отмечено всеми — те, кто знали его раньше, говорили, что он очень возмужал, обретя спокойствие и рассудительность, которые дает осознание и ощущение собственной силы. Да и о его магических способностях, иначе называемых виденьем, ходило много разговоров — похоже, слова мудрого Лагда оправдались: даже старожилы в храме Солнца не могли не удивляться виденью молодого жреца, проча ему блестящее будущее.

Сам же Кравой обращал мало внимания на эти пророчества, равно как и на ропот недовольных им. В первую очередь потому, что ему было некогда — особенно в первые пару лет. Целыми днями он разъезжал на своем рыжем скакуне по окрестным землям, заключая, к вящему недовольству эллари, договора на поставку продовольствия с людскими правителями. На первых порах люди относились с некоторым подозрением и опаской к солнечному эльфу с необычным для них слишком красивым лицом и заостренными ушами — Кравой замечал, как люди нет-нет, да и косятся на них любопытными взглядами — с волшебным орлом, неизменно следующим за ним высоко в небе, а пуще — с прозрачно-золотистой тенью, образованной всего лишь свойством Кравоя пропускать солнечный свет и все же настолько пугавшей людей, что они старались на всякий случай не наступать на нее лишний раз. Все это вызывало некоторую настороженность, но довольно скоро, успокоенные честностью солнечного эльфа, а также выгодностью предложений, люди стали принимать его почти с удовольствием, назвав за глаза Золотым всадником.

Глава 2

Глава 2

Есть в мире вещи, пережив которые нельзя остаться таким же, как прежде. Так, Великая битва навсегда изменила многих детей Эллар — недаром те, кому посчастливилось вернуться с нее, зачастую даже брали себе новые имена, ибо вернулись они уже совсем не теми, кем уходили: кровавое зрелище войны и смерти столь глубоко изменяло их, что старые имена уже не годились… Но Иштан, молодой наследник лунного престола, за нехарактерные для эллари интересы к целительству еще в детстве прозванный Ардалагом — Слышащим Травы — не стал менять имени, решив, что оно является частью его судьбы, равно как и те изменения, что произошли с ним на берегу Ин-Ириля. Уходя на Битву с войском Моррога мечтательным подростком, почти ребенком, он вернулся назад юношей, полным мыслей, чувств и памяти, и, если отбросить зло войны как таковое, можно сказать, что эти перипетии пошли ему на пользу, дополнив и оттенив свойственный с детства озорной нрав глубиной мысли и чувства, на приобретение которой у иных уходят десятки лет.

Исследователь, идеалист, целитель — и в то же время лунный аристократ… Он был очень непрост: удивительным образом в нем уживались совершенно различные на первый взгляд качества. Кристальная чистота и спокойствие души, столь необходимые для работы с высокими энергиями, сочеталась с живостью чувств и мыслей, а всегдашняя приветливость и видимая прозрачность поведения скрывала глубокий, пребывающий в постоянном движении ум. Со временем этот постоянный мысленный анализ становился все более важным и глубоким в нем: казалось, он не просто живет — но исследует жизнь! И эта привычка к наблюдению, страсть к постоянному исследованию, к проникновению в суть вещей, чем дальше, тем больше обостряла прозорливость Иштана: порой складывалось впечатление, что он способен прозревать мысли и поступки других куда глубже, чем можно было предположить, — такая прозорливость удивительно не вязалась с его юным возрастом, неизменно привлекая внимание окружающих.

Возможно, из-за этой самой прозорливости в синих глазах веллара все чаще проглядывала тонкая лукавинка, как если бы он хотя понимал и видел реальность значительно глубже, чем другие, но считал нужным лишь частично докладывать о своих открытиях в форме слов; по свидетельству многих такое же выражение было некогда в глазах его сестры… Со временем эта глубина взгляда в Иштане становилась все более явной, как если бы каждая пойманная и передуманная им мысль оседала в глазах этим блеском ума, придирчиво и жадно изучающего внешний мир. Что же касается его собственных мыслей, то о них мало кто знал что-либо сверх того, что он произносил вслух; со всеми, кроме очень близких, — а по существу, с одним лишь Кравоем — молодой веллар всегда сохранял некую дистанцию, так что залезть ему в душу было нереально.

В общем, очень скоро он стал одним из самых замечаемых эллари в городе: красота, ум, затаенное богатство внутренней жизни — все это так отвечало тем свойствам, что приписывались холодному свету Эллар! Однако было в Иштане еще нечто большее, нежели совокупность этих качеств, нечто столь неосязаемое, что ему даже трудно найти определение… Благородство души — так можно назвать это свойство; неуловимое, и, тем не менее, неким флером окутывающее все его поведение. Аристократизм духа, отточенный бессчетными поколениями именитого рода — он сквозил в молодом велларе ежесекундно — в каждом взгляде, движении, в тоне, которым он говорил с другими эльфами, и даже в жесте, которым поправлял плащ, садясь в седло. С каждым годом эта порода в нем становилась все более явным, очерчивая будущий облик князя Рас-Сильвана.

Претерпела изменения и внешность Иштана: ранее хрупкий и нежный, он вытянулся, став выше ростом; конечно, до плечистых краантль ему было далеко, но в его фигуре была неподражаемая стройность и легкость, о которых не мог и мечтать никто из более тяжеловесных сыновей Краана. Так же, как ни одному из краантль не мог принадлежать такой взгляд: с годами глаза веллара все сильнее наливались густой синевой, обретая ту почти пугающую проницательность, которой славились старшие маги луны. Даже Кравой порой говорил полушутя-полусерьезно, что когда он оказывается перед Иштаном, ему кажется, будто его выставили голого на мороз и допрашивают. Что уж говорить о девушках, неодолимо притягиваемых сапфировой глубиной глаз старшего веллара и втайне готовых утонуть в ней навсегда. Как бы невзначай они старались как можно чаще попадаться под этот взгляд; так же, невзначай, по часам знали расписание каждого дня будущего правителя и каждое слово, сказанное им в компании. Единственное, чего они не знали, так это то, что сердце его уже занято, причем, очень прочно и надолго…

Образ, так неожиданно ворвавшийся в его жизнь, впервые предстал перед Иштаном в один из вечеров в Круге песен. Было начало августа, ночи еще стояли по-летнему теплые. Он увидел ее не сразу, так сдержана и тиха она была, но когда, после известного в Рас-Сильване певца-эллари в круг вышла невысокая, хорошо сложенная девушка — вышла, странно не поднимая глаз и не глядя вокруг, — он, невольно привлеченный чем-то в ее походке и фигуре, тут же перевел взгляд в центр круга. Когда же она после короткого вступления запела, Иштан почувствовал, как внутри него вдруг образовался какой-то провал. Еще секунду назад рассеянно-мечтательный, как всегда в Круге песен, он весь обратился в слух и зрение; боясь пошевелиться, боясь вдохнуть, просидел неподвижно всю песню, наблюдая за незнакомой певицей. Кровь то и дело приливала к бледным скулам — ему казалось, все окружающие замечают, как он смотрит на девушку, но заставить себя оторвать глаза от нее он был не в состоянии.

Начать с ее непохожести на других певцов — как внешностью, так и манерами. Длинные шелковисто-тонкие волосы имели необычный для города каштановый цвет; их темнота красиво подчеркивала фарфоровую белизну кожи на лице, тонкой нежно-округлой шее и таких же нежных руках, выглядывающих из рукавов простого зеленого платья. Волосы были заколоты выше затылка так, что половина оставалась распущенной, слегка прикрывая шею — эта прическа позволяла видеть ушки, также необычной формы: в отличие от эллари и краантль — тонкие и сильно вытянутые, точно листья сабельника, и длиной почти с женскую ладонь.