Зов природы

– Ты опять флиртовал с этой отвратительной атавистичной Сереной!

Ванесса прекрасна в ярости. Она похожа на вулкан – полный бурлящей магмы цвета вишневой наливки, прорезанной алыми венами подземной крови. Она закипает – словно кофе, которое не успели вовремя снять с конфорки.

– Она столь естественно, природно, очаровательно примитивна, – поясняю я.

Я не могу устоять.

Ее груди, которые легко перепутать с горами, соски, розовые, как закат, интимная сердцевина, алая, как расцветающий на один день цветок гибискуса: ее плоть, упругая и пружинящая, вся ее суть, полная тайн и их раскрытия – апокалиптически влекущая.

– Это все равно что заниматься сексом с животным, – поджимает губы жена.

В каком-то смысле это так и было.

Мягкая ласка губ; проворный язычок, пробирающийся в каверны рта, и тугой пудинг ее начинки – все столь по-животному, по-звериному восхитительно, что понять мои эмоции мог бы разве что тигр, вонзающий клыки в загривок бьющейся антилопы. О, этот бег, бег, бег по саванне – и удар, и рывок, и два тела.

Переплелись.

Агония.

Так же было у нас с Сереной.

Ее стоны, полные Армагеддона, мелодичного, вибрирующего соло. Контральто натянутых телесных струн; аллегро, аллегро – и еще раз аллегро. Я играл на ее теле: так, как африканские аборигены играют на громадных, обтянутых в кожу барабанах – бумммм, бумммм, – гулкий ритм копыт, что выбивают пыль из вылизанной солнцем саванны.

Серена – о, Серена!

– Ты отвратителен, – бросила Ванесса, поднимаясь.

Она стояла у окна, взирая на город – лиги устремившихся в небо прямых линий, фасеточные глаза небоскребов, фары жадно обшаривающих проулки машин.

– О боги, я застукала вас на сиденье моего седана!

Алая рана рта, окаймленная пухлостью губ.

В ней была влажность утреннего цветка.

Ее ноги раздвинуты – она дышит, дышит.

Поблескивают стекла, пряный запах кожи, рев машин за окном.

Ванесса резко оборачивается – в подрагивающих пальцах сигарета.

– Тоско, 52, – говорю я.

Ее плечи опускаются.

– Я всегда знала…

Она знала, что я знал, что она знает – мы преисполнены знания, знаем все на свете, ничто не укроется от всевидящих фар нашей проницательности. Ее скулы подергиваются, она снова отворачивается к окну – я любуюсь ее точеными бедрами в электрическом свете пролетающего вертолета.

– Но с ней! – восклицает она. – С ней!

Растерянность вопиет из нее.

– Как ты мог, Билл! Как ты мог!

– Она всего лишь натуристка, Ва, – говорю я.

– Натуристка! – Она фыркнула, словно муха залетела ей в горло.

Она обхватывает плечи руками.

– Они отвратительны!

Мое плечо дергается в намеке на пожатие.

– Прости, я не разделяю предрассудков общества.

– Да уж, не разделяешь! – шипит Ванесса. – Я смотрю, ты проникся идеями ренегистов достаточно глубоко – на глубину вагины этой похотливой шлюхи!

Передо мной встает вагина Серены – вся ее сочность.

Как предупредительно, как надежно принимало меня ее нутро: словно банковский служащий, что оформляет крупных размеров вклад, как клуша-наседка, что собирает разбежавшихся цыплят. За окном ночь прочерчивают белые линии воспламененных газов – пассажирские лайнеры воспаряют на Марс.

– О, Билл! – поворачивается ко мне Ванесса. – Она совсем не модифицирована, понимаешь – совсем!

Ее трясет. Я тушу сигарету о голову кхмерского божка.

Поднимаюсь из кресла; принимаю ее в объятия, как несчастного ребенка.

– У нее всего одно сердце, череп не защищен титаном, не продублированы схемы!

Жена рыдает.

– Ну, ну, – говорю я. – На свете есть и более беззащитные создания.

Она утирает слезы.

Макияж ничуть не размазан – он татуирован под кожу.

– Но ведь, – всхлипывает она, – я могла ее ударить! Ударить, ударить!

Я понимаю.

Усиленный титаном кулак Ванессы способен пробить бетон – и превратить голову Серены в мясной бульон. Я провожу ладонями по спине жены.

– Нужно быть осторожнее с натуристами.

Она порывисто всхлипывает, но успокаивается. Таково море после бури – по нему еще ходит мерная зыбь, но уже не жди цунами.

– Ты ведь расстроилась только из-за этого?

Она прижимается ко мне щекой.

– Да конечно! Я не имею ничего против твоих узаконенных любовниц… но это!

Мои ладони поднимают подол, обнажая бедра.

Под тканью цвета электрик – тонкие кружевные трусики.

Она не смотрит мне в глаза.

– А ты не злишься за… Тоско?

Мои пальцы забираются ей в трусики. Я ласкаю холмик, покрытый шерсткой, раздвигаю влажный портик губ. Погружаю пальцы в начинку. Она учащенно дышит; мне нравится ее дразнить – играть мелодию вожделения, не даровав прощения.

– За твою связь с кибертроидом из Джнемпри?

Мои пальцы проникли глубоко.

Обладай кто рентгеновским зрением, он решил бы, что я показываю «виктори» в истекающей вагине. Она сочится похотью, как надкушенный пирог.

– Хха… – говорит Ванесса, – да, да, да…

Она выгибается, как спортивный лук.

Впивается клыками мне в шею.

– Нет, – говорю я, – нет. Я не прощаю тебя.

Ее пасть распахивается, и тело вибрирует.

Она – закипающий суп, что вот-вот польется из кастрюльки. Она вращает бедрами, насаживается на мои пальцы. Я играю на ней мелодию – заколачивая клавиши в нутро истерзанного телесного фортепьяно.

Я хватаю ее за хвост и резко выкручиваю, причиняя невообразимую боль.

На ее глазах – слезы, вибриссы подрагивают.

– Да, да, – истекает она. – Трахни меня!

Я мну ее грудь – все три пары, все шесть бархатных, покрытых шерсткой холмиков с возбужденными сосками. Властно заставляю опуститься на колени. Она принимает мой член, играя с ним шершавым кошачьим язычком.

Наконец, она на четвереньках – выпячивая бедра в отчаянной, животной надежде.

Оскаливаю волчью пасть: поверженная кошка у моих ног. Телевизор бормочет что-то о правах генетически не модифицированных меньшинств. Я вхожу в нее, и она кричит.

Более 30 % семейных пар, согласно статистике, составляются из фелино– и киномодифицированных людей. У нас два сердца и череп укреплен титаном.

К черту Серену – наступает Время для Нас.