Звездный час

Глава 1

Ночью был дождь, но к утру тучи рассеялись. Часть их уползла за горы, а другая отступила к горизонту и повисла там кисельной полосой тумана, размывая рубеж между водой и твердью, в этот ранний час не вполне отделившимися друг от друга. Небосвод радовал взгляд свежей голубизной, незапятнанной, как в первый день творения, и лишь за одну из вершин Ай-Петри ватным комом уцепилось последнее облако. Сама же горная гряда, своими очертаниями, как сказал бы любой экскурсовод, похожая на стену замка, словно не совсем обрела плоть после ночного небытия, отчего казалась полупрозрачной и обреченной растаять вслед за тучами.

Солнце едва поднялось над морем, но, даже скрытое за туманом, источало такой жар, что следы ночного дождя – лужицы на лестнице, ведущей от парка к морю, – на глазах превращались в темные пятна, а затем и вовсе исчезали. Влага задерживалась лишь по краям лестницы, в тени жестколистных самшитовых кустов, распространявших терпкий аптечный аромат. Где-то за этими зелеными шпалерами зычно гукали неугомонные горлицы, ведя громкий, но совершенно непонятный людям разговор.

По лестнице быстрым шагом спускалась молодая женщина, звонко шлепая по лужицам туфлями на низком каблуке. Ноги проворно несли ее вниз по ступенькам, короткий подол светлого платья взлетал, обнажая гладкие колени с пересекавшим одно из них росчерком свежей царапины, а над плечами танцевали тяжелые локоны светлых волос, роскошный дар щедрой природы, испортить который было не под силу даже модной завивке.

Судя по лицу молодой особы – слегка округлому, с упрямым подбородком и чуть вздернутым носиком, – она была идеальной представительницей среднеевропейского типа. Жители Москвы и Петербурга не колеблясь признали бы в ней соотечественницу, а в Третьем рейхе она с легкостью сошла бы за белокурую фрау арийских кровей, хотя тонкость ее фигуры не слишком отвечала эталону красоты двух этих стран, где в дамах ценят известную пухлость форм. Скорее ее можно было принять за коренную жительницу Британии или Северо-Американских Штатов; однако, будучи уроженкой Тверской губернии, она звалась Лизой Тургеневой и не первый год блистала в российском синематографе – ныне же вернулась на родину из Голливуда, где снималась у знаменитого маэстро Тичкока.

Ее дядя, нобелевский лауреат Аркадий Аристархович Кудрявцев, уже давно поселился с супругой Клавдией Петровной в Симеизе, неподалеку от которого, в местечке Кацивели, ему построили лабораторию для каких-то таинственных опытов. Здесь же находился в отпуске и Борис – родной брат Лизы, конструктор на московском заводе АМО. Осиротев в смутные годы революции, Лиза и Боба воспитывались у тети с дядей, заменивших им родителей. Отправленное племяннице приглашение навестить родных было составлено Клавдией Петровной едва ли не в ультимативных выражениях, но Лизе не пришло бы в голову ослушаться. Ничуть не тяготясь теткиной тиранией, она, пожалуй, почувствовала бы себя обделенной, если бы вдруг ее лишилась.

Тем не менее, доставляя себе удовольствие, а Клавдии Петровне – разнообразие, Лиза частенько устраивала бунты: и крупные, когда вопреки теткиной воле избрала карьеру манекенщицы, а затем актрисы, и мелкие, вроде нынешнего, когда еще до завтрака, улизнув из дома, сбежала к морю.

Возвращение в Россию выдалось утомительным. Из-за чужой войны, уже второй год сотрясавшей Европу, Лиза предпочла лететь на гидроплане «Добровольного флота» из Сан-Франциско в Петропавловск, оттуда на Иркутск, Новониколаевск, Екатеринбург над бесконечными сибирскими просторами, а затем новым рейсом – из Москвы в Крым. На симферопольском аэродроме Лиза выбралась из самолета, раскисшая от болтанок, шмелиного гула моторов и назойливого внимания спутников по перелету. Это было позавчера, но Лиза еще не до конца пришла в себя после дороги и не желала упускать случая лишний раз освежиться в морской воде, не подвергаясь атакам охотников за автографами, которых курортная свобода отношений делала особенно бесцеремонными.

Выйдя к пирсу, разрезавшему бухту на две неравные части, Лиза спустилась не на правый, благоустроенный пляж с мелкой галькой, кабинками и навесами, а на левый, по контрасту со своим соседом почитавшийся диким. Эта была зажатая между морем и отвесной стенкой набережной узкая полоса, сплошь заваленная мелкими и крупными глыбами, на которых не так-то просто было устроиться: как ни ляжешь, какой-нибудь камень непременно вопьется под ребра. Выбрав глубоко ушедший в землю валун с плоской вершиной, Лиза поставила на него туфли. Затем она сбросила с головы соломенную шляпку и сняла темные очки, за которыми скрывались ее голубые глаза под бархатными бровями. Наконец расстегнув ремешок, перепоясывавший платье, она избавилась и от самого платья.

Теперь на ней остался лишь весьма смелый купальный костюм, явно выходивший за рамки приличий, которые установил ялтинский градоначальник Дурново, издав рескрипт с четким перечислением фасонов, допустимых к ношению на пляже. Купальник, который выбрала для себя Лиза, состоял лишь из лифчика и трусиков, которые могли бы сойти за шортики, и открывал на обозрение ее живот и всю спину. Подобный наряд, пожалуй, отважилась бы надеть только какая-нибудь из тех богемных дамочек, которые отдавали предпочтение самым дальним уголкам ялтинских пляжей, да и тем он был бы ни к чему: эти эмансипе вовсе обходились без купальников, давая заработок мальчишкам, которые за полтинник ссужали любознательным господам бинокли и сами подсказывали удобные для наблюдения места.

Впрочем, как знать – быть может, и сам суровый Дурново, увидев стройную фигуру Лизы в этом легчайшем костюме, давно никого не удивлявшем на пляжах Калифорнии, смягчился бы и ввел послабления для хорошеньких девиц, но сейчас видеть Лизу не мог никто, кроме чаек, оглашавших морские просторы тоскливыми криками. Ранним июньским утром, в самом начале сезона, на набережной не было ни души. И потому, нисколько не тревожась за судьбу своих вещей, Лиза лишь придавила камнем брошенное на валун платье и спустилась к воде.

Каким бы спокойным ни было море, на берег накатывал мелкий прибой. Пенистая кромка с еле слышным шипением обтекала те камни, что покрупнее, длинными живыми щупальцами проникая в углубления между ними, а те, что помельче, омывала целиком, своим прикосновением на миг придавая им почти алмазный блеск, и тут же отходила. Едва Лиза ступила на мокрую гальку, волна облизнула ее босые ступни, заставив поморщиться – все же вода была прохладна. Однако Лиза, собравшись с духом, заходила все глубже, вглядываясь в слой жидкого стекла, настолько чистого и прозрачного, что лежавшие под ним камни приобретали особенную четкость, хотя дрожащая, бликующая поверхность непрерывно искажала их очертания, приближала, обманывая взгляд, и Лизе требовалось все внимание, чтобы не удариться и не поскользнуться на покрывавшей камни слизи. Море, ластясь к купальщице, подбиралось к ее коленям, и Лиза вздрагивала всякий раз, как вода касалась еще сухих участков ее кожи, но не останавливалась, пока ее ноги совсем не скрылись в воде, и лишь тогда, наконец решившись, рухнула в объятия волн, в момент погружения не сдержав восторженного взвизга.

Фыркая и отплевываясь, она вынырнула из тучи брызг и принялась энергично грести руками и ногами, а слегка разогревшись, отдышалась и перешла на неторопливый брасс, держа курс чуть наискось от протянувшейся к ней солнечной дорожки – ленты расплавленного металла, разбрасывавшей ослепительные искры.

Отплыв на сотню саженей, Лиза перевернулась на спину. Ее глазам предстала вся панорама Симеиза, от выпятившей горбатую спину остроухой горы Кошки до пологих, уходящих в море мысов в направлении Алупки и более далеких курортных поселков – Кореиза, Гаспры, Мисхора. Под лучами солнца, встававшего над полосой таявшего тумана, Лиза нежилась в этой гигантской ванне с морскими солями, возможно находившейся в ее полном распоряжении, если только где-нибудь в Одессе или Батуме какого-то другого бесшабашного купальщика тоже не посетила идея ненадолго установить монополию на всю черноморскую воду.

Пусть вода поначалу казалась холодной, но после того, как тело привыкло к ней, вылезать на берег уже не хотелось. Спиной Лиза ощущала толщу стихии, подпиравшую ее, не давая идти на дно, и к чувству блаженства примешивалась капля гордости, будто ей впрямь удалось укротить необузданную силу, которая, разбушевавшись, с легкостью глотает огромные стальные коробки, а вот ее смирно держит на своей необъятной ладони. Повернувшись к горизонту так, чтобы не видеть берега, Лиза воображала, что вокруг только море, а сверху – хрустальный колпак неба и весь мир принадлежит ей одной. И когда она вполне насытилась этой фантазией вкупе с просоленным воздухом, в ее сознание проникла толика сладковатой жути: в мире не найти одиночества полнее того, какое она ощущала в тот момент.

Так Лиза покачивалась на волнах, когда некий невидимый гигант, словно бы решив испробовать на прочность мироздание, легонько встряхнул пространство за самый его уголок. Звук сперва пришел по воде, отозвавшись в Лизином теле глухим содроганием, а затем из-за свинцовой кромки над горизонтом, в которую превратились остатки утреннего тумана, донеслись неясные раскаты, похожие на дальний гром.

Это не могло быть землетрясением, и все же Лиза бросила тревожный взгляд в сторону берега. Там царило полное спокойствие. И прибрежные скалы, и белые постройки, полускрытые за кипарисами, и грандиозный задник голубой ай-петринской стены – все было таким же, как минутой ранее. Пока глаза Лизы пытались отыскать следы разрушений, ее тряхнуло снова, и с чуть заметным запозданием с юга вновь прилетел гром. Третьего раската Лиза не стала дожидаться. Она поспешила к берегу, инстинктивно держа курс на островерхую виллу почти в самой середине поселка, покинутую ею около часа назад.

Она плыла до тех пор, пока не почувствовала камни под самыми коленями, и только тогда встала на ноги, но море определенно не желало ее отпускать: выходя на берег со всей возможной осторожностью, Лиза все равно оступилась, упала в воду и погрузилась в нее почти по плечи. Лишь со второй попытки ей удалось выбраться на сушу, и она повертела головой, отыскивая свой камень с одеждой.

Камень был здесь – в десяти шагах от нее, тот самый, неправильных очертаний, с неровной, чуть вогнутой поверхностью, но сейчас ни на нем, ни рядом с ним не лежало ничего – ни платья, ни туфель, ни темных очков.

В глазах Лизы промелькнуло недоумение, словно она засомневалась, что выплыла на свой пляж. Затем она уже с беспокойством оглянулась по сторонам, ища того, кто разъяснил бы ей эту оказию. Из растерянности ее вывел голос, раздавшийся из-за нагромождения валунов под самой стенкой набережной:

– Как водичка, госпожа Тургенева?

Лиза вскинула голову. Над камнем поднялось одутловатое лицо господина не первой свежести с щеточкой черных усиков и прилипшей ко лбу прядью редких волос, заставлявшей вспомнить германского фюрера, чьи портреты встречались в каждой второй газете. Не сказать, чтобы все это, вместе взятое, производило приятное впечатление, и все же Лиза воскликнула, просияв улыбкой облегчения:

– Жорж, негодник, это вы?! Никак тоже решили искупаться? А ну-ка, подайте мне полотенце!

Господин, названный ею Жоржем, маслянисто улыбнулся и встал во весь рост, отряхивая полу пиджака, к которому прилагался шелковый галстук павлиньей расцветки. Лиза поняла, что ошиблась на его счет: Жорж в воду явно не собирался.

– Лиза, вы восхитительны! – заявил он, не трогаясь с места. – Выходите из моря на рассвете, как пенорожденная Киприда!..

Их знакомство восходило к тем временам, когда Лиза снималась в своей первой картине, у Протазанова, где у Жоржа, не новичка в кино, тоже была небольшая роль. Довольно быстро Лиза избавилась от его прилипчивых ухаживаний, после чего их пути разошлись. Жорж, когда-то обращавший на себя внимание Чардынина и даже Эйзенштейна, приобрел стойкое амплуа мелких негодяев в копеечных фильмах о благородных бандитах, чем дальше, тем больше зашибал, и последние годы Лиза ничего о нем не слышала. Она представляла его себе проспиртованным, опустившимся субъектом, и тем больше ее удивляли эти неожиданные заигрывания.

– Слушайте, Жорж. – Улыбка Лизы стала кислой. – Все это мы проходили десять лет назад! Бросьте свои донжуанские интонации и давайте сюда полотенце! – приказала она, сделав шаг к Жоржу.

Тот протянул ей полотенце, но, едва Лиза притронулась к нему, отдернул руку.

– Жорж, хватит валять дурака, – сказала Лиза, уже не улыбаясь. – Я не собираюсь играть с вами в пятнашки! Меня ждут к завтраку, и вообще что за хамство – заставлять даму мерзнуть!..

– Это затем, чтобы согреть вас в своих объятиях! – отозвался Жорж, раскрывая руки, и теперь уже Лиза отпрянула от него. Однако, на мгновение оказавшись рядом с ним, она уловила носом то, чего прежде не замечала из-за морского ветра: от Жоржа, из всех пор его лица, усеянного частыми пеньками щетины, разило перегарной кислятиной.

– Жорж, да вы пьяны! – возмутилась Лиза. – Отдавайте мои вещи, не то позову городового!

– Какой городовой, Лиза?! – осклабился Жорж. – Где вы его видите? И какая муха вас укусила? Мы же добрые друзья, я не сделаю вам ничего дурного! Ну да, выпил малость, так это для храбрости… Я, Жорж Благолепов, ничтожество, мелкий актеришка, говорю с самой Лизой Тургеневой, новой звездой Голливуда…

Произнося все это, Жорж шагнул к Лизе и, прежде чем та опомнилась, обхватил ее руками и прижался губами к ее рту. Лиза старалась вырваться, мотая головой, чтобы увернуться от колючих усов Жоржа и его сочных губ, пропахших папиросами и массандровским портвейном, но насильственный поцелуй настигал ее вновь и вновь. Вместо «Оставьте меня! Пустите! Вы что, с ума сошли?!» ее рот издавал только писк и нечленораздельные вопли. Одна рука Жоржа елозила по спине Лизы, подбираясь к резинке трусиков, другая пыталась справиться с застежкой лифчика. Лиза извернулась было, чтобы дать насильнику пощечину, но не успела этого сделать. Невесть откуда налетевший буйный вихрь оторвал от нее Жоржа и отбросил прочь, как приставучую собачонку.