Граф в поезде

Глава 5

Себастьян чаще всего находил ожидание восхитительной формой пытки.

Однако это было до того, как ему пришлось ждать в третьем грузовом вагоне второго класса, гадая, станет ли Вероника Везерсток первой женщиной, в его личной истории, которая откажется от приглашения встретиться с ним.

Его окружение было посвящено не багажу, а грузам и грузам всех мыслимых видов. Медные трубы, прикрепленные к правой стене, блестели в тусклом свете из окна. Напротив них на запертых полках стояли мешки с ячменем и семенами. Ящики с замороженным маслом, были аккуратно сложены рядом с хрупкими коробками из-под фужеров.

Был бы батальон фужеров. В конце концов, их следующей остановкой был Париж.

Когда дальняя дверь открылась, он вздохнул с облегчением и прижался спиной к стене, надеясь, что полки и тени обеспечат ему укрытие.

Вероника вошла и мгновенно повернулась, чтобы запереть дверь от зимнего ветра, прежде чем взглянуть на мрак интерьера. Ее внимание сразу же отвлекла плотно набитая груда потертой мебели. На трехногих столах и корпусах шкафов, стояли стулья с рваной бархатной обивкой, скрепленные кожаными ремнями и цепями.

Поскольку она еще не знала о его присутствии, Себастиан воспользовался возможностью наблюдать за ней в бесхитростный, расслабленный момент. Она осмотрела каждый предмет потрепанной антикварной мебели, снимая персиковые перчатки с каждого пальца.

Почему это действие показалось ему невыносимо эротичным, он не мог сказать.

В этих неотапливаемых грузовых вагонах было чертовски холодно, зачем ей снимать перчатки?

Ох… Ох, черт.

Его очаровали изогнутые кончики пальцев, когда они проверяли текстуры и детали нескольких предметов, в то время как, мысли и ее мнения вырывались из ее горла легкими умозрительными звуками. Бессловесный шепот открытия, удрученный вздох, небольшой вздох от удивления, когда она обнаружила что-то неожиданное.

Он был дураком, предложив им встретиться в таком тесном помещении, хотя и заметил, что это безопаснее, чем где бы то ни было, где есть кровать.

Не то, чтобы ему когда-либо была нужна кровать, чтобы насладиться женщиной. На самом деле подойдет любая поверхность.

Осторожно, почти благоговейно Вероника погладила исцарапанную, шероховатую поверхность стола, ее пальцы находили бороздки и очерчивали их путь до конца. Закрыв глаза, она предалась личному моменту, как будто делилась с письменным столом воспоминанием, из-за которого ее щеки окрасились тремя оттенками персика.

Себастьян флиртовал, ласкал и имел бессчетное количество красивых женщин. В душе он был гедонистом и делал все возможное, чтобы оправдать свою репутацию на каждом шагу. Человек, движимый желанием, потворствуя ему, он поглощал любое удовольствие, которое могло доставить мгновение, растягивая его до последней капли.

В той вакханалии, которая была в его жизни, он не мог припомнить, чтобы когда-либо желал женщину с такой пылкостью.

Действительно, это граничило с насилием.

Не насилие по отношению к ней, а свирепая, примитивная реакция, врезающаяся в его тело с силой боевого молота. Пронзая его злыми копьями похоти, прежде чем высмеять его своим безразличием.

Это не только сильно встревожило его, но и привело в нетипичное недоумение. Несмотря на болезненно пылкую потребность, это не была острая потребность бросить бедра вперед в теплое отверстие с красивым лицом.

Его руки хотели построить для нее что-нибудь. Разбить то, что ее оскорбило, или тирана, которого можно свергнуть от ее имени.

Эти почти студенческие желания и стремления не были частью его намерений по отношению к женщинам с тех пор, как он был четырнадцатилетним парнем, отчаянно нуждающимся в убийстве дракона, чтобы завоевать свою девушку.

Будучи мужчиной, он стал монстром. В ее глазах все еще оставался им.

Движимый усиливающейся любознательностью, он пополз вперед, уже не прячась, но и не привлекая внимания к своему присутствию.

Что-то в старом столе настолько привлекло ее внимание, что он подошел достаточно близко, чтобы дотянуться до нее, а она еще не осознала, что она не одна.

Он избрал веселый тон, чтобы не слишком ее напугать.

— Какая милая старая вещь. Мне очень нравился один такой же в моей каюте на «Погребальной панихиде Дьявола».

Вероника повернулась к нему, отдернув руку от поверхности стола, как будто она ее обожгла.

— Как вы сюда попали? — спросила она, задыхаясь.

— Через ту же дверь, что и вы.

— Вы имеете в виду… вы были здесь все это время?— ее крылатые черные брови сошлись нахмуренно. — Вы не показались, когда я зашла.

— Надеюсь, вы сможете простить мое злодеяние, — пробормотал он, думая обо всем многообразии значений, которые могло передать это заявление. — Просто вы ворвались во мрак, похожая на карибский восход солнца, а я был слишком запыхавшись, чтобы поприветствовать тебя.

Ее настороженный взгляд еще не встретился с его взглядом, и он понял, что его флирт скорее раздражает, чем забавляет. Его комплимент не остался совсем не оцененным, отметил он, когда она провела свободной рукой по корсету и внимательно рассмотрела драпировки своей прекрасной юбки, прежде чем одернуть их.

— Чего вы хотите от меня?— спросила она опустив глаза с немалой долей нетерпения. — Из-за вашего сегодняшнего постыдного поведения я хочу остаться рядом с Пенелопой и Адриен, поскольку Артур Веллер сейчас в плохом настроении и, вероятно, выместит это на них.

— Мне сказали, что Веллер находится в вагоне-казино со своей молодой любовницей… женщины Веллера на данный момент в безопасности от его настроения.

— Отлично, — отрезала она, протягивая руку, чтобы оторвать кусочек от края стола, — я не хочу мешать вам ухаживать за дочерью герцогини, поэтому, если вы просто изложите своё дело, я пойду.

Его губы скривились в гримасе при мысли о банальной леди Джессике и ее воинственной матери.

— Это они скорее за мной ухаживают. Я лучше привяжу свою жизнь к кожаной старой свинье.

— Даже с ее чрезмерным приданым? — спросила она, скептически приподняв бровь.

— Вы забываете, миледи, что у меня есть пиратский клад сокровищ, и тратить его не на что, кроме моей собственной прихоти. Мне приданое дебютанта нужно, как озерному краю больше дождя.

— Ой,—она быстро моргнула, — но мне сказали, что ваше имущество и финансы в руинах.

— Послушайте, графиня, вы верите всему, что могут предложить сплетни? Кроме того, зачем восстанавливать несуществующие руины, если я могу потратить свои нечестные доходы на себя, а не на наследство, которое я вряд ли унаследую.

Хотя его ответ, казалось, ее обеспокоил, она все равно отказывалась поднять глаза хотя бы на его галстук.

— Полагаю, ваш ответ по этому поводу не должен меня удивить. Так что, пожалуйста, не могли бы вы рассказать мне, почему вы меня вызвали, и мы оба сможем вернуться к сегодняшним делам.

— Именно по этому поводу я и хотел бы поговорить с вами, — сказал он. — Мне стало любопытно, как именно вы планируете увезти бедную Пенелопу и ее любовника в Америку. А также предложить свою помощь, какой бы она ни была.

— Почему вы бы так поступили? — подозрительно спросила она.

Потому что Артуру Веллеру было опасно переступать дорогу. Потому что совесть, которую, как он думал, он похоронил, шепнула, что ее подорванное доверие к нему было ошибкой, над которой ему нужно поработать, чтобы вновь обрести его. Потому что, что-то в ней преодолело все эгоистические инстинкты, которые он тщательно культивировал десятилетиями. Ничего из этого он не мог сказать вслух.

— Потому что, дорогая миледи, я не могу выполнить свою часть работы, пока не будет выполнена ваша, а нетерпение — главный из множества моих недостатков.

— Я понимаю,— его ответ, казалось, успокоил ее. — Ну, план на самом деле простой. Как только мы прибудем на Лионский вокзал, у меня будет человек, который отвезет нас в своем автобусе в Гавр, где их зарегистрируют на пароход в Америку под псевдонимами.

— Я впечатлен,— Себастьян посмотрел на нее другими глазами.

Она была такой проницательной для такого нежного человека. Безжалостный ум не часто сохранял такое мягкое сердце, окутанное всей этой изысканной красотой. Господи, но она его поразила.

— Вы сказали «нас», когда обсуждали поездку в Гавр. Означает ли это, что вы поедите с ними?

— Да.

Мысль о таком расстоянии свернулась у него в животе, как тухлые сливки.

— В Америку?

— Нет, на корабль. Я хочу проводить их в целости и сохранности, но я также хочу вернуться за Адриен. Она не знает, что останется одна в этом мире, когда ее муж и единственный ребенок уйдут.

— Что, если Веллер сделает что-нибудь, чтобы сорвать этот побег?— он спросил. — У вас есть план для непредвиденных обстоятельств?

— Конечно,— она закатила глаза, скрестив руки на груди и проделывая чудесные вещи со своим декольте.— Когда мы въедем в Париж, будет ночь, так что в том маловероятном случае, если Артур Веллер оторвется от своей любовницы, чтобы помешать нам выйти из поезда, я полагаю, мне просто придется устроить диверсию.

— По крайней мере, это будет просто, поскольку я уверен, что вы знаете, что вы одно из самых забавных существ на планете.

Он потянулся к своенравному локону, который выпал из ее прически и упал прямо перед ее глазами.

Она отдернула голову назад, прежде чем он успел коснуться ее, и отступила на несколько шагов.

—Пожалуйста, не надо.

Его рука замерла в воздухе. В его груди крутилось несколько темных подозрений, которые обрекали всех представителей его пола на озеро вечного адского огня. Огонь, который он часто хотел разжечь сам.

— Вероника, почему вы не можете посмотреть на меня?

— Я смотрю на вас.

— Мое горло не в счет. Посмотрите на меня.

Ее брови сошлись вместе, и даже в полумраке ее щеки разгорелись настолько ярким цветом, что могли соперничать с ее платьем.

— Не смейте указывать мне, куда смотреть и что делать, сэр. Ты не мой хранитель и не мой господин.

— Напротив, миледи,— пробормотал он, —я всего лишь ваш покорный слуга.

Ее взгляд остановился на столе, на который теперь опиралось его бедро.

— Мы закончили? Или было что-то еще, что хотелось бы обсудить?

— Что-то вас раздосадовало, — заметил он. — Это был Веллер?

— Нет.

— Был ли это я? — ее молчание было ответом за нее, когда она поглаживала трещину на деревянном столе.

Как бы он ни желал этого, он не сделал ни малейшей попытки приблизиться к ней.

— Я вас пугаю?

Она усмехнулась.

— Не в последнюю очередь.

Ложь.

— Да ладно, я знаю, что всю свою жизнь был подлецом и мошенником, но вы действительно боитесь, что я причиню вам боль?— он протянул руки, предлагая себя для пристального внимания. — Конечно женщина с твоим чувством моды сделала бы вывод, что мужчина в таком светло-сером костюме не собирался испачкать его кровью. И посадка его совершенно не позволяла жестко маневрировать — швы разошлись бы.

— Вы преступник и признанный пират, Монкрифф, — заявила она с забавным раздражением. — Ваша команда славилась тем, что причиняла людям боль.

— Никогда, женщинам, — заявил он, подняв палец, чтобы подчеркнуть суть. — Это было наше истинное кредо: женщины и дети всегда будут избавлены от многих возможных страданий от нашего пиратства. Один из камней преткновения с Грачом, с которым я полностью согласился. Вы с Лорелей были одними из первых женщин, поднявшихся на борт корабля.

К его крайнему изумлению, она фыркнула.

— Ты грязный лжец.

— Не в этот раз — увещевал он ее, не позволяя ускользнуть от своего добродушия.

Она уставилась на него так, будто он был самой большой и тусклой лампочкой, с которой ей когда-либо приходилось иметь дело.

— На вторую ночь на этом корабле капитан привел с собой настоящий отряд проституток, чтобы развлечь всю команду.

Отсмеявшись, он помахал ей рукой.

— Это не в счет — наш якорь упал.

— Гах! — она вскинула руки вверх и поерзала, как будто хотела пройти вдоль прохода, —ты самый смешной и одновременно, приводящий в ярость человек. Как ты избежал петли — одна из величайших загадок нашего времени.

— Это действительно не так, — он усмехнулся, наслаждаясь тем, насколько милой сделала ее досада, даже в бледном, сером зимнем свете, просачивающемся сквозь грязь окна. — Мне поставили своего рода ультиматум. Либо я объявлю себя бывшим графом Кростуэйтом, займу свое политическое место и возьму на себя дворянские обязанности… либо тюрьма и, скорее всего, петля. Я скажу вам, что это было одно из самых трудных решений, которые я когда-либо принимал. Жизнь лорда чрезвычайно утомительна. Бывают дни, когда я бы предпочел виселицу.

Шум, наполовину недоверие, наполовину разочарование, вырвался из ее груди.

— Вот почему все ненавидят аристократию.

— Говорит графиня.

— Вдова! — воскликнула она. —И я никогда не хотела стать графиней. Я влюбилась в Мортимера Везерстока еще до того, как узнала, что он сын графа.

Теперь настала его очередь возмущаться.

— Если ты скажешь мне, что любишь этого идиота, я прямо сейчас выброшусь из поезда.

— Каким бы заманчивым ни был этот исход, я не могу утверждать, что любила Мортимера Везерстока. Пока он ухаживал, я нашла его очаровательным. Он был одним из самых красивых мужчин, которых я встречал в обществе, и никогда не показывал ту гниль, которая гноилась в его душе, пока не стало слишком поздно.

Вопросы застревали в горле Себастьяна, пока не заставили его замолчать. Он хотел понять степень ее ущерба. Не просто залатать дыры, пронзившие ее душу и дух… но по-настоящему их исправить.

“Как может такой сломленный человек, как ты, исцелить ее?”— спрашивала его совесть. “Она лучше, чем ты когда-либо будешь”.

Именно из-за этого шепота некоторое время назад он запер свою проклятую совесть и никогда не планировал снова освобождать ее.

Какой чертов ключ нужен, чтоб эта женщина смогла вырваться из тщательно поддерживаемой тюрьмы, к своей лучшей жизни?

— Я не желала титула, — продолжила она. — Я хотела быть женой. Чтобы принести гордость своей семье. Заботиться о большом доме и посвятить себя различным благотворительным делам. Мне хотелось вырастить добрых сыновей и сильных дочерей. Я хотела… Почему ты так смотришь на меня?

— Потому, что я собираюсь тебя поцеловать, — выпалил он. — Я думал, это чертовски очевидно.

— Ты не,— вот только... на этот раз она не отступила. — Вы хотите, чтобы я,— ее сочный рот приоткрылся. — Я никогда.

Гигантская ложь.

— И почему бы нет? — спросил он, помня о том, что многие люди больше всего лгали самим себе. Особенно, когда дело касалось дел сердечных.

Или какие-то дела, правда?

На этот раз ее глаза поднялись над его галстуком, но остановились на его губах.

— Я знаю, где был этот рот,— изобразила отвращение.

— Поскольку они всегда были на моем лице, — поддразнил он, — я могу ручаться исключительно за их местонахождение. Клянусь, они никогда не рисковали заходить туда, куда не следует.

— Я знаю, что они пробрались между бедер простой шлюхи, — обвинила она. — Они могут быть больны.

— Правда?— он почесал затылок, наслаждаясь происходящим. Значит, графиня была сплетницей? Как весело – он нашел восхитительный недостаток, которым они могли поделиться. — Просто шлюх слишком много, чтобы запомнить их всех, хотя у меня нет привычки платить за что-то обычное.

— Как ты мог забыть?— она вскинула руки вверх, словно сдаваясь. — В тот день на корабле вы пировали, нет, нападали на нее. Я думал, тебе грозит опасность потерять из-за нее язык…

— Ты. Смотрела? —каждый мускул в теле Себастьяна сжался при одной этой мысли. Не со злостью или смущением, нет, с чем-то гораздо более опасным. Внезапно у его желания появились зубы и когти, разрывающие его кожу и его неразвитую самодисциплину в клочья.

К счастью, она была слишком раздражена, чтобы это заметить.

— Я искала выход! Я уж точно не устанавливала этот глазок между твоей каютой и своей тюрьмой.

— Вряд ли это была тюрьма, — защищался он. —В этой спальне был самый удобный матрас на всем корабле. Стоил целый один кристалл…

— Дверь заперли снаружи!

— Только для того, чтобы уберечь тебя от причинения себе вреда. Ты угрожала прыгнуть в океан посреди шторма, чтобы попытаться, хотя это невозможно, доплыть до берега.

— Чтобы избежать такой отвратительной участи, как та бедная проститутка, которая должна была страдать под тобой.

Себастьян запомнил эту встречу, потому что его так возбудила женщина в соседней комнате, что он выбрал проститутку с такими же волосами и горящими зелеными глазами. Он насладился ею, а затем наполнил каждое ее отверстие тем исключительным энтузиазмом, который он испытывал по отношению к этой конкретной заключенной.

Когда он смотрел, он смотрел на стену, которая разделяла его, не зная, что она была прижата к тому самому глазку, который они использовали, чтобы следить за своими пленниками, наблюдая за ним в ответ. Будь он проклят, если из-за этого каждая капля крови не попала прямо ему в пах.

К счастью, он потратил двадцать лет на то, чтобы научиться ставить безразличие выше любых других эмоций, при взаимодействии с миром.

— Чтобы прояснить ситуацию, мне интересно, что в моем выступлении тебя так оскорбило?

— Вся эта чертова сцена меня оскорбила, — воскликнула она. — От начала и до конца.

«Я понял тебя», — подумал он, раскрывая улыбку Чеширского кота.

— Должен задаться вопросом, миледи, если вы нашли увиденное настолько оскорбительным, как утверждаете, то зачем было смотреть всю картину?

На самом деле было жестоко молчать, пока она бормотала и искала ответ, которого, скорее всего, не понимала. Но открытие было слишком восхитительным, чтобы не полакомиться несколько минут, прежде чем пожалеть ее.

— Нечего стыдиться, графиня, внутри каждого из нас есть что-то вроде вуайериста… видимо, кто-то один больше, чем кто-то другой.

— Я не…

— Однако у меня есть спорный вопрос,— он поднял палец. — Никогда эта женщина – или любая женщина из моих близких знакомых, если уж на то пошло – никогда не страдала из-за этого процесса. Если вы внимательно присмотритесь, вы заметите, что я доставил ей удовольствие, как минимум дважды, прежде чем позволил себе свое. Для меня это предмет личной гордости.

Обхватив себя руками за талию в явно защитном жесте, Вероника все еще не уступила его превосходной точке зрения.

— Таким женщинам, как она, платят за то, чтобы тешили эго мужчины. Они умеют разыгрывать свое удовольствие не хуже любой жены.

Он не упустил из виду ее нечаянное признание, но плавно избежал придирок.

— Я заплатил женщине, чтобы она погладила многие участки меня, мадам, но мое эго никогда в этом не нуждалось.

— Теперь я верю, — язвительно сказала она. — Хотя я полагаю, что твоя завышенная самооценка не позволяет тебе представить, что женщина могла симулировать удовольствие от твоего внимания.

— Со мной никогда такого не случалось.

— Вам никто не признается, — бросила она вызов. — Но я знаю, что есть способы сделать так, чтобы удовольствие выглядело как настоящее.

— Конечно, — согласился он. — Но есть способы узнать это, поэтому многие мужчины игнорируют это либо из-за невежества, либо из-за простого эгоизма. Это невозможно изобразить.

— Если ты так говоришь, нет проблем.

— Если мужчина просто ищет лживых визгов, то его наверняка можно обмануть, — признал Себастьян, понизив голос и наклонившись к ней. — Но, как и у многих диких существ, желание женщины часто передается невысказанными, неконтролируемыми сигналами. Взять, к примеру, расширение ее глаз. Набухшие от крови губы и напряжение сосков. Ее дыхание участится, а нежные ноздри раздуются.

Себастьяну очень нравилось, что она изо всех сил старалась размеренно дышать и прижимать полные губы к зубам.

— То же самое можно было бы сказать и о испуганной женщине, как о возбужденной, — сказала она хриплым от ощущения и напряженным от волнения голосом.

— Если по реакции женщины, я не могу определить, возбуждена ли она, то бесспорно, что ее пол покажет все.

— Ты… ты ведешь себя абсурдно, — обвинила она.

Если бы он в этот момент протянул руку и коснулся ее щеки, Себастьян мог бы диагностировать у нее лихорадку. Она была созревшей и подготовленной, и это, вероятно, способствовало ее вспыльчивости.

Джентльмен даст ей время прийти в себя.

Но он никогда не утверждал, что он джентльмен, и хищник внутри него чувствовал ее возбуждение, как акула почувствовала кровь в воде.

Сейчас было не время отступать.

Вместо этого он положил свою руку на стол рядом с ее и наклонился, пока его губы не зависли над раковиной ее уха. Ни одна часть из них не касалась другой

Но каждый нерв в его теле был жив от ее ощущения. Настроен на сами вибрации ее атмосферы…

— Ваши сокровенные складки кожи краснеют, — продолжал он голосом чуть громче шепота, грозя быть унесенным ритмичной какофонией поезда. — Капюшон из нежной плоти набухает, обнажая хитрую волшебную жемчужину, которую он бережет… Это восхитительное маленькое место, где содержится так много твоего удовольствия. Складки станут скользкими от желания, и если им уделять должное внимание, вы выпустите поток влаги, во время своей высшей точки наслаждения, чтобы собрать ее, мне потребовались бы два глотка. Твои мышцы сжимали бы мой член мощными, хаотичными спазмами. Поверь мне, моя красавица, это вещи, которые нельзя изобразить. Ты наверняка это знаешь.

Она ничего не сказала. Ничего не сделала.

Фактически, они стояли так, так долго, что он выпрямился и отстранился, чтобы осмотреть ее с легким беспокойством.

— Вы это знаете? Ты когда-нибудь…

Она посмотрела на кончики их пальцев, лежащих на столе так близко, насколько это было возможно, не соприкасаясь. Дыхание входило и выходило из нее с заметным трудом, неустойчивое из-за силы ее дрожи.

«Это были значительные вибрации», — отметил Себастьян. Но сильнейшая, пробирающая кости дрожь, вызванная непреодолимыми эмоциями.

Он знал ответ, и сердце, которое, как он утверждал, оставил где-то на необитаемом острове, разбилось от несправедливости.

— Вероника. Посмотри на меня.

Она вздрогнула, но не отступила. Возможно, он непреднамеренно вел себя более жестоко, чем предполагал. Ему хотелось мучить ее возбуждением. Но… что, если возбуждение было для нее мучением?

Что, если Мортимер Везерсток нанес раны, которым еще нужно время, чтобы зажить?

Сглотнув волну ярости, он придвинул руку ближе, позволяя энергии пройти между ними по дуге, прежде чем подушечки их пальцев соприкоснулись.

— Посмотри на меня, — сказал он, на этот раз мягче.

С бесконечной медлительностью она откинула шею назад, пока их взгляды не встретились. Даже в тусклом свете ее глаза сияли цветом самого экзотического восточного нефрита.

К изумлению Себастьяна, что-то внутри него успокоилось.

В прошлом ему говорили, что посмотреть в глаза правильной женщине — все равно, что упасть, потеряться в их цветах или, возможно, утонуть в их глубинах. Земля сдвинется, планеты выровняются и вся эта мелодраматическая романтическая чепуха.

Как интересно узнать, что они ошибались.

Это не было ни падением, ни утоплением. Наоборот, на самом деле.

Земля полностью перестала двигаться.

Впервые в своей запутанной жизни Себастьян успокоился. Он замолчал. Шнуры из бархата и шелка опоясывали его конечности и привязывали его к этому месту, к этому моменту, заставляя оставаться на одном месте достаточно долго, чтобы догнать самого себя...

И перевести дух.

Медленный, легкий вдох, приправленный нотами ванили и янтаря, расцвел в его груди томной задумчивостью заката. Отказавшись подчиниться воле Человека, Бога или безжалостному влиянию самого Времени, это ощущение поразило его и лишило его ума, на который он так сильно полагался.

Чудесно.

Другого слова для этого не существовало. С каждым более глубоким вдохом в его груди, постоянное напряжение ослабевало, уступая место другой потребности, которая удивляла его, а его мало что удивляло его в этом мире.

Его желание, хотя и всепоглощающее, утратило свою неистовую остроту. Одержимость и провокация, пульсирующие в его венах, остановились в его груди, чтобы расшириться и растаять, прежде чем слабые, сладкие удары пронеслись по всему его телу, неся в себе инородное вещество, столь же опасное, как любой токсин…

Тот, который он не мог точно определить.

Нежность, наверное. Уязвимость. Нужда в ее самой щедрой форме.

Необходимость поклоняться тем частям тела, которые она скрывала даже от самой себя. Обожать то, что никогда даже не ценилось. Дать ей то, чего ее лишали .

Он познал блаженство нераскаянной снисходительности. Он вкусил сладость отброшенных запретов. Он погрузился в такое опьяняющее удовольствие, что оно переросло в боль и стало от этого еще более сильным.

И это, видимое и желанное, никогда не пробовалось на вкус?

Чертовски трудно сдержаться.

— Вероника,— Господи, как он любил произносить ее имя. Как он надеялся, что сможет прошептать это напротив ее женского входа. — Позволь мне заставить тебя кончить.