ЦИКЛ КНИГ "48 МИНУТ, ЧТОБЫ ЗАБЫТЬ"
ТОМ I "ОСКОЛКИ"
***
Что, если однажды ты очнешься в поезде, не зная, куда он направляется? Не зная, откуда. Не помня ничего, даже собственного имени.
Прошлое уничтожено.
В настоящем невозможно разобрать, кто друг, а кто враг.
То, что случилось – тайна, из-за которой могут убить.
Все, что осталось у Виолы от прежней жизни – кольцо на пальце и странная связь с тремя парнями, которым, как и ей, стерли воспоминания. Хватит ли им времени и смелости, собрать правду из осколков того, что случилось в прошлом? Ведь есть вещи, о которых лучше забыть навсегда…
Яркий свет и нестерпимая головная боль. Странный монотонный гул. Где я?
Пол подо мной мерно раскачивается, и я, пытаясь подняться, упираюсь ладонями в ледяной металл. Белая краска вытоптана так, что сквозь нее просвечивают серые проплешины.
Почему я лежу на полу?
Осторожно перевожу взгляд, осматривая место, где нахожусь, но не узнаю его. Два ряда кресел справа и слева. За широкими овальными окнами проносится незнакомая, укрытая снегом местность.
Поезд?
Мимо проталкиваются подростки с дорожными сумками и массивными рюкзаками на плечах. В руках у них гитары, а сами ребята непрестанно болтают и громко смеются. Я хватаюсь за голову, крепко зажмуривая глаза.
Кто я? И почему не помню, как сюда попала?
Сердце вырывается из груди. Паника накатывает лавиной, от которой не сбежать, и я прерывисто вдыхаю, пытаясь успокоиться.
— С вами все в порядке, мисс?
Резко вскидываю голову.
Чуть наклонившись, пожилой мужчина в длинном бежевом плаще и такого же цвета шляпе встревоженно протягивает руку.
— Все… в порядке… — повторяю я за незнакомцем, вздрагивая и испуганно понимая, что не знаю, как звучит собственный голос. Выходит тихий хрип, будто кто-то расцарапал связки. Я откашливаюсь и пробую ответить снова: — Всё в порядке, я просто… я не знаю…
— Вам плохо? Может, позвать кого-то на помощь? Вы едете одна?
Слишком много вопросов!
Я сжимаю руками голову. Боль пульсирует, посылая заряды раскаленного электричества сквозь каждую клетку тела, и я снова зажмуриваюсь. Почему я не помню даже собственного имени? Разве можно такое объяснить? Никто не поверит, что я не сошла с ума!
— Мисс… мисс? Может, нужен врач?
Я отрицательно мотаю головой. Воздуха не хватает. Стены давят. Опираясь на руки, пытаюсь подняться, несмотря на покалывающую в ногах слабость.
— Виола! — кричит кто-то с другого конца вагона. — Виола, подожди!
Я инстинктивно поворачиваюсь в сторону шума. Невысокая полноватая женщина с туго закрученными кудрями подбегает ко мне, подхватывая под руку.
— Ты упала? — Она поднимает меня за локоть. И тут же, не дожидаясь ответа, начинает говорить сама: — Это все давление. Я ведь предупреждала. Зачем ты убежала одна, девочка? Мы же собирались прогуляться вместе, но только я отвернулась, тебя уже и след простыл.
Она продолжает без умолку тараторить, и по тому, как коверкает согласные, я отчётливо различаю северо-восточный диалект, очень редко встречающийся в нынешнее время. На секунду задаюсь вопросом, почему я могу перечислить все виды английских диалектов, но не знаю, кто я и где? Из всей бесполезной болтовни умудряюсь уловить лишь одну полезную вещь: меня зовут Виола.
— От этой погоды у меня опять разгулялась ужаснейшая мигрень, — жалуется женщина, крепко держа меня под руку, пока мы идём из вагона в вагон. — Поможет только крепкий чай. Только не Эрл Грей, потому что в тот раз…
Но я не слушаю. Все еще дрожа изнутри, рассматриваю пассажиров, пытаясь зацепиться хоть за одну знакомую деталь, но ни один из проходящих мимо людей мне не известен. Блондины, брюнеты, высокие, полные и худые, кто-то из них может знать меня?
— Ты уронила, — произносит ласково женщина, вручая мне черную сумку на тонком ремешке. Я забираю ее, надеясь, что внутри окажутся документы, кошелек или водительское удостоверение. Она продолжает цепляться за мою руку, словно мы знакомы давным-давно. Сначала я решаю, что, может, она моя родственница, но с её слов понимаю, мы всего лишь попутчики. Только кто «мы»?
Я окидываю себя взглядом с ног до пояса и отмечаю, на мне дорогая одежда. На запястье золотые часы, которые совсем не выглядят подделкой. Кожаные ботинки, как и темно-синие джинсы, явно куплены не на распродаже в сетевом универмаге. И тут я понимаю, что даже не знаю, как выгляжу.
Нужно срочно найти зеркало. Туалет. В туалете оно обязано быть.
Я вытираю потные руки о ткань брюк, оглядываясь и все ещё надеясь, что увижу знакомое лицо.
Мы проходим через раздвигающиеся двери вагона, и в самом конце я замечаю табличку со значком уборной.
— Мне нужно в туалет, — прочистив горло, выдавливаю я, освобождаясь от цепкой хватки попутчицы.
— Хорошо, милая, я подожду тебя здесь.
Киваю. Женщина присаживается на диванчик неподалёку. По громкой связи объявляют, что через двадцать минут поезд прибывает на станцию.
Я подхожу к кабинке и дергаю дверь. Заперта!
Здесь негде сесть, потому опираюсь спиной на окно и судорожно открываю сумку. Какие-то чеки на лекарства, список покупок из супермаркета. Между блокнотом в кожаном переплете и косметичкой зажат кошелёк из мягкой, слегка шершавой кожи. Я обыскиваю содержимое: пара мелких купюр, пластиковые карты, университетский пропуск и, наконец, абонемент в библиотеку. Стандартный набор любой студентки.
Кто-то толкает меня и я, едва не роняю все из рук. Мимо проносится мальчишка, голося на весь вагон, следом за ним гонится девочка помладше. Я бросаю в их сторону гневный взгляд, потому что их пронзительный визг только усиливает не прекращающуюся ни на минуту мигрень.
Запихав все обратно, закрываю кошелек и на дне сумки нашариваю студенческую карту.
— Виола Элизабет Максфилд, — читаю я свое имя. Впервые. Мне двадцать один год. Мой день рождения пятого ноября.
Я изучаю фотографию, запечатанную штампом. Моя ли она? Скорее всего, да, но понимание того, что я не знаю, как выгляжу, и мои ли это документы, врывается в голову вихрем вопросов, принося новую порцию боли. Я закрываю глаза, пытаясь справиться с подступающей паникой. Опираюсь рукой на туалетную створку и делаю несколько глубоких вдохов.
Внезапно дверь уборной открывается, и я вваливаюсь внутрь, потеряв равновесие. Чьи-то руки ловят меня прежде, чем успеваю растянуться на мокром грязном полу. Внутри отвратительно пахнет, и я, поморщившись, отворачиваюсь, но цепкие пальцы продолжают удерживать крепко.
— Неужели нельзя смотреть под ноги? — цедит незнакомец сквозь зубы. Он явно не в настроении.
Окрестности, проносящиеся за окном, сливаются в красочный туман, поднимающийся сероватым облаком к малиновому небу. Если мы все ещё в Англии, в чем я уже на самом деле не уверена, то, судя по погоде, сейчас зима. Бесконечные поля, устремляясь вдаль, мягким ковром раскинулись на многие мили, монотонно повторяя свой однообразный узор уже в течение целого часа.
— Итак, — произносит Арт, сворачивая с центрального шоссе на узкую дорогу, — есть идеи, что за хрень произошла на вокзале?
Шон в это время перетряхивает содержимое карманов и бумажника. Ник на переднем сидении, сняв с шеи серебряную цепочку, разглядывает металлический жетон.
— У вас тоже такие? — поворачиваясь, спрашивает он. — На моем личный номер и надпись «Экспериментальный Бета».
Шон запускает пальцы за воротник, вытягивая тонкую цепочку с висящей на ней металлической пластинкой.
— Аналогично.
— Как и у меня, — раздается голос Арта с места водителя. — Я свой ещё в поезде заметил.
— Если мы солдаты, нас будут искать, — надевая цепочку обратно, говорит Ник. — И светит нам трибунал. Но самый главный вопрос: кто тогда она?
Он указывает на меня, и я вжимаюсь глубже в сидение.
— Она моя девушка, — отвечает Шон, — или невеста, мы это пока не выяснили. — Он поднимает руку, показывая кольцо.
— Прекрасно, — закатывает глаза Ник. — Но вы слышали, те агенты искали ее.
— На что ты намекаешь? — тут же ощетиниваюсь я.
— Ни на что, — с деланным равнодушием произносит он. — Просто факт констатирую.
— Я не причем, — оборачиваюсь на Шона, не зная, почему начинаю оправдываться.
— На твоем месте я бы тоже так говорил, — как ни в чем ни бывало комментирует Ник.
— Эй!
— Слушай друг, притормози с обвинениями, — это уже Артур.
— Да плевать, — бухтит Ник. — Просто из-за девчонки все это дерьмо происходит, вот увидите.
Я вжимаюсь в сиденье.
— Хочешь уйти? — вдруг откликается Шон. — Можем остановить машину, и ты свободен.
Он говорит негромко, но уверенно. Мне нравится его способность справляться с ситуацией, не повышая голос.
— Давайте сперва перекусим, — предлагает Арт, улыбаясь, словно пытается разрядить обстановку. — А дружелюбие проявите потом[1].
Ник сердито сверлит взглядом дырку в лобовом стекле, а я отворачиваюсь к окну, прислонившись к нему лбом. Земля, словно зелёное покрывало, пролетает мимо. За спиной остаётся дорожный знак въезда в город, и Артур сбавляет скорость.
Я открываю боковой карман сумки и, вытащив оттуда несколько смятых чеков, обнаруживаю на дне телефон. Первое имя, которое бросается в глаза — «Отец». Я открываю сообщения, но не нахожу ничего важного, кроме стандартных фраз вроде тех, что я в порядке. Более того, начинаю гадать, какие между нами вообще были отношения? Ладили ли мы? Были ли близки? Судя по тому, что мы пишем друг другу лишь пару раз в год — не похоже.
Я пытаюсь найти контакт мамы, но в записной книжке такого имени не существует. Значит, у меня лишь отец. Где он сейчас? Беспокоится ли обо мне? Может, стоит ему позвонить? А если выдам себя?
Пока я обдумываю, что лучше предпринять, взгляд останавливается на строке с надписью «Любимый. Тот, что под дождем», и я медленно просматриваю сообщения, начиная читать снизу вверх. Большинство ничего не значат, мы договариваемся о встрече или просто желаем друг другу спокойной ночи. Но одно сразу же привлекает внимание.
«Нас опять заперли в лаборатории, я должен писать дневник, но сижу и мечтаю о тебе. Почему я мечтаю о тебе почти все время? Это нормально вообще?».
Лаборатория?
Может, мы часть жуткого эксперимента? Бред! Такое бывает только в фильмах.
Прокручиваю текст дальше.
«Ви, я так соскучился, что хочу поцеловать каждую твою веснушку. Кажется, я фетишист».
Поворачиваю голову, исподтишка разглядывая Шона. Мы сидим близко, наши колени соприкасаются, но он не отодвигается и, похоже, не возражает против этого. Жаль, я не могу вспомнить наш первый поцелуй. Интересно, было ли между нами что-то большее? Опускаю глаза к экрану и решаю отмотать сообщения к самому началу.
«А знаешь, мне даже понравилось покидать твою комнату через окно. Я чувствовал себя героем того самого романа, о котором ты рассказывала.»
«Боже, Арт своим пением сводит меня с ума. Можно я к тебе перееду?»
«Сегодня полковник в отъезде. Жди. И если ты спрашиваешь про цвет, я выбираю черный»
Я читаю строки, захлебываясь словами и пытаясь сдержать улыбку, но уголки губ тянутся вверх, словно кто-то натягивает их, привязав тонкие ниточки. В моих чувствах к Шону пока пусто, но прочитанные слова касаются сердца, разжигая внутри нежный огонек симпатии. Я не знаю этого парня, но почему-то верю каждой строчке.
«Сегодня Джесс наорал на весь отряд. На самом деле парни ни при чем. Он в очередной раз угрожает снять меня с позиции командира (это уже забавно, правда?). Встретимся на нашем месте в десять?»
Значит, Шон является командиром отряда? Звучит логично. Такой строгий и суровый снаружи, тонко чувствующий внутри.
«Люблю тебя, веснушка! Уже скучаю!»
Мне нравится, как он делится со мной мыслями каждый вечер. Это как писать друг другу письма. С одной стороны, старомодно, но при этом так романтично.
«Засыпаю, сидя на совещании. Несмотря на то, что я не спал всю ночь, в чем, между прочим, ты виновата, я все равно заявлюсь сегодня снова. И да, то чёрное белье просто восхитительно!»
Значит, мы…
Я покрываюсь румянцем и кошусь на Шона, будто подглядываю за чужой жизнью, заполняя словами, сказанными другой девушке, гулкую пустоту. Заполняя себя чужой историей любви. Он поднимает на меня взгляд и… улыбается?
— Всё нормально? А то у тебя выражение лица… взволнованное, что ли?
— Да, в порядке, просто читала сообщения, — тараторю я в ответ. К лицу приливает жар, и я опускаю глаза, разглаживая несуществующие складки на своём пальто. — А то я ведь совсем тебя не знаю.