дней

День 7

Следующим утром я просыпаюсь с уже узнаваемым зудом в теле, который давно не испытывала; некоторое время остаюсь лежать под одеялом, вдруг пройдет. Солнечный свет льется в окно. В воздухе пахнет прохладой и влажностью Стар-Лейк. Я дремлю десять минут. Снова проверяю.

Нет. Он еще на месте.

Наконец вылезаю из кровати и, достав из нижнего ящика шкафа старые потрепанные леггинсы, морщусь из-за того, что они туги в талии, впиваются в нежную мягкую кожу. Кривлюсь и принимаюсь распутывать узлы на шнурках кроссовок, которым, в буквальном смысле, уже целый год.

Возможно, я уже через четыреста метров рухну замертво, свалюсь на краю дороги, как толстый сплющенный енот.

Но я хочу бегать.

Когда я спускаюсь, мама пьет кофе на кухне, но благоразумно решает не комментировать мой внезапный выход из трехэтажной башни и молча наблюдает, как я пристегиваю к ошейнику Оскара кожаный поводок.

– Полегче с ним, хорошо? – вот и все, что она говорит. Вероятно, она впервые за всю жизнь попросила кого-то быть полегче с кем-то. – Он маловато тренируется.

– Не волнуйся, – бормочу я, засовываю наушники и иду к задней двери. Машу Алексу, который обрезает рододендроны, и направляюсь по подъездной дорожке к улице. – Я тоже.

Я занималась бегом всю среднюю школу и первые три года старшей; в десятом классе Бристоль пытался завербовать меня в команду по бегу – вот так я про них и узнала. Но к тому моменту, как после произошедшего я уехала в Темпе – это был самый долгий, самый быстрый бег во всей моей жизни, – с карьерой бегуна было покончено. Выпускной год я провела на трибунах, чаще всего без движения. Теперь я чувствую себя бледным, рыхлым Железным Дровосеком, со скрипом возвращающимся к жизни.

Я бегу параллельно шоссе по каменистой велодорожке, которая в итоге сужается и становится Стар-Лейк-роуд. Мы с Патриком всегда бегали этим маршрутом – когда было так же тепло, но еще и зимой, когда замерзали берега озера и хрупкие на вид ветки сосен покрывались снегом. Он получил в десятом классе на Рождество яркий зеленый свитер, и я помню, как наблюдала за ним – он выделялся, словно какая-то экзотическая птица, – пока мы неслись по однообразному серому пейзажу. Я наблюдала за ним все время, за его быстрым изящным телом. Тогда мы с Патриком всерьез занимались бегом, но чаще всего наши забеги вокруг озера были предлогом остаться в одиночестве. Мы встречались с прошлой осени, но все до сих пор казалось новым, волнующим и удивительным, будто никто до нас не чувствовал такого.

– Гейб сказал, он и Софи Табор купались здесь осенью голышом, – сказал он мне, когда мы завершили круг, и его рука коснулась моей, спрятанной в перчатку.

Я засунула наши руки в карман куртки, чтобы согреться.

– Правда? – спросила я, отвлекаясь на его настолько близкое присутствие. А потом поморщилась. – А ты не считаешь «купание голышом» отталкивающей фразой? Мне она кажется какой-то неприятной. Как влага.

– Или трусики.

– Не говори про трусики, – требую я.

Патрик улыбнулся мне, наши плечи соприкасались, пока мы шли по замерзшему берегу озера. Сквозь зимние облака пробивался слабый ореол солнечного света. – Но нам стоит попробовать.

– Что? – непонимающе спросила я. – Искупаться голышом? – Посмотрела на корку снега, покрывающую землю, затем перевела взгляд на него. – Да, стоит.

– Ну, не сейчас, – пояснил Патрик, сжимая мою руку в кармане. – Спасибо, но мне хотелось бы дожить до выпускного, не отморозив хозяйство. Но когда будет теплее, да. Стоит.

Я заинтригованно и с любопытством посмотрела на него, окруженного морозным белым светом; меня пронзила дрожь. Пока что мы только целовались.

– Этим летом, – согласилась я и встала на цыпочки, чтобы чмокнуть его в уголок рта.

Патрик повернул голову и обхватил мое лицо руками.

– Люблю тебя, – тихо сказал он, и я улыбнулась.

– И я тебя.

Не знаю, что выбивает из меня дух: это воспоминание или физическая нагрузка, но уже через полтора километра нам с Оскаром приходится остановиться и немного пройтись. Дороги здесь прячутся в лесах и петляют, изредка проезжает машина. Деревья нависают над асфальтом, но я все равно потею в футболке с треугольным вырезом; утренний воздух начинает прогреваться. Когда мы проходим мимо съезда к гостинице Стар-Лейк, я импульсивно тяну поводок и иду по знакомой гравийной дорожке к полянке, на которой сутулится старый отель. Вдали виднеется Катскилл со сверкающим у подножия озером.

Я работала в покосившейся гостинице целых три лета, выдавала полотенца на берегу озера и стояла за кассой в небольшом сувенирном магазине в лобби – так делали многие из нашей школы: обслуживали столики в столовой или преподавали в бассейне уроки плавания. Патрик и Джулия навещали меня между сменами в пиццерии; даже Имоджен однажды работала тут несколько месяцев в десятом классе, когда «Френч Роуст» закрыли на ремонт. Здесь все выглядело запущенным: выцветший ковер со столистными розами и старомодный лифт, который перестал работать еще до моего рождения. Это место находилось на грани закрытия и, кажется, все же закрылось: на главной парковке пусто, а лужайка испещрена гусиными какашками. На проседающем крыльце жутковато покачиваются на ветру кресла-качалки. Но внутри горит свет, и когда я толкаю главную дверь, она распахивается в пустое лобби с той же самой выцветшей мебелью в цветочек.

Я собираюсь развернуться и уйти – здесь страшно, настолько заброшенным кажется это место, – как в лобби, точно в чертовом «Сиянии», выбегает маленький мальчик в кроссовках с подсветкой, подпрыгивает на одном из обитых парчой диванов, а затем устремляется в коридор, ведущий в столовую. Я громко ахаю.

– Фабиан! Фабиан, разве я не просила тебя здесь не бегать? – В лобби выходит высокая женщина за тридцать, в обтягивающих джинсах и футболке полицейского управления Нью-Йорка, и резко останавливается, когда видит зависшую в дверном проеме меня, похожую на затаившегося психа. – О, вы новая помощница? – спрашивает она, глядя за мое плечо в коридор, куда убежал Фабиан. Кажется, она раздражена. Ее лицо окружают крепкие пружинистые кудряшки. – Вы опоздали.

– О, нет. – Я смущенно качаю головой. Странно, что я сюда вошла. Не понимаю, зачем, вернувшись в город, появляюсь в тех местах, где меня не хотят видеть. Я как будто обзавелась новым хобби. – Извините. Я здесь раньше работала. И не знала, что вы закрыты.

– Снова открываемся этим летом, – говорит женщина. – Под новым управлением. Мы должны были открыться в День поминовения, но это было несбыточной мечтой. – Вижу, как она рассматривает мою потную одежду и кроссовки, влажный хвостик и лицо в красных пятнах. – Чем вы занимались?

Одну безумную секунду думаю, что она говорит про Гейба и Патрика – вот насколько глубоко укоренилась вина, кажется, даже эта незнакомка может ее почувствовать, – но потом я понимаю, она имеет в виду мою работу здесь, и объясняю.

– Правда? – говорит она заинтересованно. – Мы ищем сотрудника. Личного помощника для нового владельца. Вообще-то, мы его уже наняли, но она опаздывает, а ты здесь. Я приму это за знак. Я сейчас только и делаю, что вижу знаки. Мои дети из-за этого очень нервничают.

Я улыбаюсь, ничего не могу с этим поделать. Я не искала работу – особенно такую, где вполне возможно столкнуться с кучей ненавидящих меня, – но в этой женщине есть что-то победоносное, что разжигает жажду предвкушения, которую я почувствовала, когда столкнулась в тот день на заправке с Гейбом.

– А кто новый владелец? – спрашиваю я.

Женщина широко улыбается в ответ, будто у нее есть секрет, которым она хочет поделиться, и радуется, что я сейчас здесь.

– Я. – Она вытягивает гладкую загорелую руку и уверенно пожимает мою. – Пенсильвания Джонс. Зови меня Пенн. Можешь начать с завтрашнего дня?