Агнесса. Том 1

ГЛАВА I

Город Хоултон невелик, но с чисто провинциальной наивностью гордится тем, чем гордятся и его собратья — гиганты: фабриками, деловыми конторами, увеселительными заведениями и магазинами.

Застроенный особняками центр хорошеет с каждым годом, вытесняя, уничтожая все, что может напомнить о существовании другой жизни, менее приятной, чем жизнь этих нарядных улиц. И все же по мостовой, случается, одновременно бегут кокетливые экипажи и влачатся грубые тяжелые повозки, в одной и той же толпе можно увидеть белые перчатки леди и застиранную юбку какой-нибудь фабричной девчонки.

Центр окружен районом строений, где живут люди со средним достатком; он самый большой, а на окраине жмутся к земле бедные, похожие на сараи бесформенные жилища — обиталища нищеты.

На первом этаже ветхого дома, в тесной комнатке с полупрогнившим полом и единственным выходящим во дворик окном живут трое: молоденькая женщина, маленькая девочка и собака.

Рано утром женщина вскакивает с постели, быстро одевается и будит малышку. И моментально из-под кровати вылезает огромный лохматый пес. В ожидании хозяйки он становится у двери. Девушка берет на руки еще сонную девочку и, выйдя за порог, стучится в соседнюю дверь.

Минуту спустя она вместе с собакой спешит по улице в центр города к большому ресторану, в котором выполняет одну из самых тяжелых и грязных работ — моет посуду. Рабочий день длится долго, до самой темноты, случается работать и по ночам.

Она исчезает в дверях черного хода, а пес садится на тротуар и, не сходя с места, не обращая внимания на прохожих, терпеливо ждет хозяйку.

Вечером, к великой радости собаки, женщина наконец появляется. Они идут обратно; по пути женщина забегает в лавку и покупает что-нибудь на ужин.

Вернувшись домой, она открывает ключом дверь, которую, если потребуется, можно выбить ударом ноги, хотя это никому не приходило в голову: в комнатке просто нечего красть. В холода хозяйка топит печку, а когда помещение наполняется теплом, забирает девочку от соседей.

У соседки тоже есть дети, требующие немало забот, но она не хочет отказываться от денег и соглашается присмотреть за малышкой.

Остаток вечера проходит незаметно. Хозяйка комнатки беседует и играет с ребенком или занимается своим убогим хозяйством.

И так — всю неделю.

По выходным дням они ходят гулять в расположенный неподалеку парк: девушка несет на руках малышку, рядом важно ступает пес. И девочка смотрит на мир широко раскрытыми наивными глазами, прижавшись к матери, для которой нет в целом свете существа дороже и роднее, чем маленькая дочь.

В квартале о девушке говорят всякое. Одни утверждают, что отец ребенка умер, другие — что он ее бросил, третьи — что она была гулящей девицей и родила дочь неизвестно от кого. Сама она никогда о себе не рассказывает, поэтому правды не знает никто. Живет она замкнуто, почти ни с кем не общается. Мужчины ее не посещают. Большую часть своего ничтожного заработка она тратит на дочь.

В их маленький мирок проникнуть трудно, они тщательно охраняют его, и некоторым обитателям квартала кажется, что девушка, девчушка и собака счастливы каким-то особым, тихим и печальным счастьем.

На первом этаже ветхого дома в тесной комнатке живут трое: Агнесса Митчелл, ее дочь Джессика и сенбернар Керби.

Агнесса покинула прииск с чувством утраты, утраты всего, что имела она некогда в этой жизни.

Ей некуда было ехать, и, выбравшись к железной дороге, она купила билет до первой попавшейся станции — городка, никогда не виданного ею, совсем чужого. Ей было все равно.

Предчувствия, возникшие еще в дороге, получили подтверждение: она убедилась в том, что ждет ребенка, но даже это событие, способное перевернуть, изменить всю жизнь, поначалу не вызывало у Агнессы иных чувств, кроме слабого, безотчетного удивления и столь же безотчетного страха перед тем, что еще не случалось испытать.

Агнесса нашла квартиру недалеко от вокзала и часто, сама не зная зачем, ходила встречать поезда; подолгу стояла на перроне, ожидая поезда, вглядываясь в равнодушно плывущую мимо толпу.

Она не опустилась, не стала безразлично-холодной и вместе с тем жила точно в каком-то забытьи. Деньги у нее пока были, и она перестала думать о том, что они когда-нибудь кончатся.

Однажды на вокзале ей стало плохо: опустившись на скамью, она почти потеряла сознание. По соседству оказались две молодые дамы, они помогли девушке прийти в себя и, поскольку положение ее было уже достаточно заметным, посоветовавшись, отвели Агнессу в родильный приют, где она и поселилась до поры до времени. Керби жил тут же, при ней, во дворе приюта, и Агнесса каждый день кормила его остатками обеда.

Появление ребенка, может быть, из-за пережитых волнений далось ей нелегко; одно время она была почти при смерти, но постепенно оправилась. К всеобщему удивлению, выжила также и девочка.

Агнесса не умела ухаживать за ребенком, а поначалу и не могла из-за болезни, но сестры приюта были добры и выходили маленькое слабое создание, своим рождением чуть было не погубившее мать, а теперь дававшее ей жизненные силы.

Взяв первый раз на руки ребенка, Агнесса осознала до конца, что это дочь ее и Джека. Это было необычно и радостно. Она словно начала жить заново, очнувшись от потрясений прежних дней. В появлении ребенка было веление судьбы или воля случая, даровавшие Агнессе то самое спасение от одиночества, о котором так страстно молила она.

Оставив приют, Агнесса переехала на новую квартиру, тогда еще другую, побольше, посветлее, и, пока позволяли средства, не работала, а ухаживала за дочкой, но деньги кончились, и нужно было как-то их добывать, на сей раз самостоятельно.

Агнесса не имела рекомендаций, никого здесь не знала у нее, одинокой, да еще с внебрачным ребенком, шансов найти хорошую работу практически не было. В гувернантки она идти не хотела; на такие места с детьми не брали, а отдать Джессику в чужие руки, неделями не видеться с нею — такого Агнесса не допускала и в мыслях. Но больше ждать было нельзя, и после нескольких недель бесплодных поисков она взялась за первую попавшуюся работу, еще раз поменяла квартиру и стала жить в надежде на лучшее.

Зарабатывая гроши, она экономила на всем, кроме того, что касалось Джессики. Ей советовали продать собаку, содержание которой стоило немалых денег, но она не согласилась, не могла предать Керби, верного друга. После получки Агнесса покупала ему кости, а остальное время пес жил на овсянке и той еде, которую Агнессе удавалось принести с работы, — это была единственная положительная сторона того каторжного труда, который приходилось выполнять. Перемыть за день горы тарелок, вилок, ножей, ни разу не присесть, не выйти на воздух — к вечеру у Агнессы кружилась голова, а по ночам первое время снились кошмары.

Ее руки, пальцы, игравшие Шуберта и Бетховена, не привыкли к пару и горячей воде, онемевшие ноги ныли, глаза ничего не видели; к тому же требовалась скорость — особенно изматывало Агнессу. Но постепенно она наловчилась и в последнее время справлялась недурно, однако атмосфера, царящая в кухне, угнетала ее. Агнесса оказалась самой молодой работницей, и ей нередко приходилось выслушивать замечания. Каким-то образом стало известно о ее положении: о том, что у нее есть ребенок, но нет и не было мужа; Агнесса чувствовала молчаливое осуждение женщин. Впрочем, молчали не все. Некая Вильгельмина, толстая хриплоголосая особа неопределенного возраста, с первого взгляда невзлюбила девушку и постоянно отпускала колкости, не оставляя ее в покое.

— Вот диво! — говорила она обычно так, чтобы слышали не только соседки, но и Агнесса. — Да будь я помоложе, смазливой и с осиной талией, стала бы я гнуться над посудой?! Неужели не нашлось бы мужчин, согласных мне заплатить?

— Да ведь не все могут так, — возражала соседка.

— Кое-кто, во всяком случае, может! — Вильгельмина повышала голос, — что ей?.. Разве она барышня, чтоб блюсти свою честь? Есть же у нее ребенок?! А дети, как известно, родятся не от святого духа, так что нечего прикидываться скромницей!

Агнесса не отвечала, она лишь ниже склонялась над водой и молчала, словно не слыша долетавших до нее обидных фраз.

Она решила никогда больше не встречаться ни с кем, не выходить замуж, а посвятить себя воспитанию дочери, но осуществить свои замыслы оказалось не так-то просто.

Вечно не хватало денег даже на самые необходимые вещи, нелегко было одной тащить воз домашних забот, одной воспитывать Джессику, но особенно трудно, как выяснилось, было считаться порядочной женщиной.

Часто Агнесса думала о том, что клеймо незаконнорожденности, отблеск того, что люди считали ее грехом, безвинно поразит самое прелестное в мире создание — ее маленькую беззащитную дочь. И везде и всегда будет преследовать Джессику. Как, как отвести от малышки этот тяжкий удар?

По ночам, если Агнессу не сваливал тяжелый сон, она плакала, уткнувшись в подушку, чтобы не разбудить Джессику. Порой ей слышались знакомые шаги, она вскакивала, как безумная, распахивала дверь: лишь ветер шумел в ночи.

Что же все-таки случилось на самом деле? Почему Джек исчез так бесследно — никто не видел его ни живым, ни мертвым? Эти вопросы Агнесса без конца задавала себе. И надеялась, до сей поры тайно и безрассудно надеялась, что он жив. Да, она не находила оправданий его поступкам, но невозможно было вычеркнуть из жизни то время, когда она была очень счастлива с ним. Все случившееся потом жгло сердце незаживающей раной: он стал преступником, грешником, достойным самых тяжких мук ада, но был ее возлюбленным, отцом ее ребенка, и Агнесса знала, что забыть Джека она не сможет никогда. И по вечерам, укачивая Джессику, она часто думала, вглядываясь в маленькое безмятежное личико: «Один человек никогда не заменит другого, ни за что не заменит, нет!»

Она хранила верность прошлому, как хранят святыню: ее сердце, казалось, закрылось навсегда, и она сама не могла представить, решится ли когда-либо довериться другому человеку, сумеет ли кого-нибудь полюбить.

Так прошло несколько лет. Агнессе исполнилось двадцать три года, Джессике пошел шестой.

ГЛАВА II

В городе хозяйничала весна. Бежали ручьи, экипажи мчались, разбрызгивая грязь, а воздух был прозрачно-голубым от утренней свежести. Городок проснулся рано и теперь сиял чистыми солнечными витринами; солнце светилось и в лицах снующих по тротуарам людей, пробуждая в них улыбки.

Две молодые работницы, бледные после бессонной ночи, обе в поношенных жакетах и старых башмаках шли не спеша, устало поглядывая на огромные стекла. Это были Агнесса и ее новая подруга по имени Филлис, сирота, вынужденная, как и Агнесса, сама зарабатывать на жизнь; простая добрая девушка была, в сущности, почти так же одинока; она единственная открыто симпатизировала Агнессе, ей хватало такта не задевать подругу любопытством по поводу появления внебрачного ребенка.

Они подружились недавно.

— Смотри, Агнесса! — Филлис дернула спутницу за рукав. — Смотри, какие платья!

Они остановились возле недоступно сверкающей витрины. Платьев было много, но Филлис показывала на два, одинакового фасона, сшитые из голубой и зеленой тафты.

— Красивые, — подтвердила Агнесса.

— Как мне нужно новое платье, ты не представляешь! — воскликнула Филлис. — Я думаю, мне бы пошло вон то, голубое.

— Да, ты блондинка, тебе будет к лицу.

— А тебе другое — зеленое!

Агнесса покачала головой. Всего пару раз за эти годы она решалась на крупную покупку для себя; она бережно относилась к своим вещам, и ее «лучшее» платье из синей шерсти по-прежнему было как новое, но… в общем, у нее почти ничего не было. Агнесса смотрела на свое отражение в стекле: темные пряди волос на лбу, глаза, зеленые, как луговая трава…

— Нет, Джессике нужны туфли.

— Ты все время покупаешь только ей, а себе ничего! Ну, пойдем, взглянем хотя бы! Или давай сначала посмотрим обувь!

Они направились к магазину.

— Если я куплю себе платье, то нужно будет его куда-нибудь надеть, — сказала Филлис Пойдешь со мной в театр?

— Не знаю, — уклончиво произнесла Агнесса. Она думала о своем.

Вошли в помещение. Пахло новой кожей. Лак, бархат, замша, туфли белые, красные, черные, изящные ботинки, полусапожки — у подруг разбежались глаза.

— Смотри, Агнесса, смотри, какие! — Филлис указала на черные туфельки из мягкой кожи. — Видишь?

— Да. — На ногах у Агнессы были стоптанные, потерявшие всякий блеск и вид ботинки.

— Примерим? Ну хоть просто так! — в отчаянии предложила девушка.

Получив туфли в руки, подруги почувствовали себя детьми, тайно завладевшими чужой игрушкой. Агнесса разглядывала чудесный башмачок; она уже забыла, когда в последний раз надевала такие туфли. В них ступают по коврам, цокают каблучками по мраморной лестнице, кокетливо поднимая край юбки… Призрак утраченного навеки мира мелькнул перед ней и исчез.

— Что ты задумалась? — спросила Филлис. — Примерь! Мне они малы.

Агнесса сняла потрепанный ботинок и нерешительно сунула ногу в мягкую туфлю. Она показалась девушке легкой, будто перышко, и пришлась впору. Эти туфли словно предназначались для нее, они смотрелись хорошо даже с грубым бумажным чулком.

— О, Агнесса, какая прелесть! — воскликнула Филлис. — Извини, но твои ножки не для этого старья! — Она презрительно оттолкнула ногой башмак.

Разувшись, Агнесса призналась:

— Филлис, у меня денег сейчас ровно на эту пару.

— Так бери! — подхватила девушка.

— Но Джессика останется без обуви.

— Я одолжу тебе денег. Нет, в самом деле, купи! Неужели ты не можешь позволить себе хотя бы это?

— Ты же сама собиралась что-то купить, — слабо сопротивлялась Агнесса.

— Ничего, я подожду! За меня не беспокойся!

— Безумие какое-то, — говорила Агнесса, выйдя на улицу с желанной покупкой в руках. — Зачем я это сделала?.. А Джессика быстро растет, я не успеваю покупать ей новую одежду… Моя голова скоро расколется пополам от постоянных расчетов!

— Я бы хотела увидеть твою девочку. Ты так часто говоришь о ней. Она, должно быть, прехорошенькая, особенно если похожа на тебя!

Агнесса улыбнулась наивной похвале подруги. Она знала, как быстро Филлис привязалась к ней.

— Приходи к нам в гости, Фил. Вечерами мы всегда дома.

Разговаривая, они свернули в свой квартал. Здесь почти не было деревьев, солнце высвечивало потемневшие доски строений. Дворики, грязные по весне, завешанные сохнущим бельем, были темны и убоги, как и дома.

Филлис жила в первом, более светлом переулке, в начале которого встречались совсем неплохие домики, предназначавшиеся для сдачи внаем. А Агнесса, попрощавшись с подругой, углубилась в самую глухую часть квартала бедняков.

Она миновала двор, подошла к дому и постучалась в низкую дверь, выходившую прямо на улицу.

Послышался шорох, потом легкие шажки и голосок, деловито спросивший:

— Кто там?

— Это я, доченька.

Дверь открылась, и на пороге появилась Джессика, маленькая девочка с копной нерасчесанных светлых волос и по-детски выразительными глазами удивительного переменчивого оттенка: издали они казались голубыми, а вблизи — бледно-зелеными, как степная трава.

— Мамочка! — Джессика прыгнула в объятия Агнессы.

— Недавно проснулась? — спросила та, целуя дочь.

— Да. А ты больше не уйдешь?

— Сегодня нет.

— А что мы будем делать?

— Приготовим завтрак, а после пойдем в магазин покупать тебе туфли.

— Туфли? Мне?! Самые красивые?

— Самые красивые!

От радости девочка закружилась по комнате. Впрочем, комнатка была такой маленькой, что они с трудом размещались втроем. Вещей — и того меньше: столик у окна, на стене — шкафчик с кухонной посудой, в углу — печь и кровать. Больше, если не считать придвинутых к столу пары стульев, ничего не помещалось, и Агнесса с Джессикой вынуждены были (к радости Джессики) спать вместе в одной постели, а Керби забирался под кровать. В низкое оконце был виден кусок двора, забор и — ни клочка неба. Дом давно осел, стены и особенно пол отдавали сыростью, было то холодно до дрожи, то невыносимо жарко и душно — когда топилась печь.

Иногда ночью Агнесса просыпалась и с нежностью глядела на прижавшееся к ней худенькое тельце. Она согревала Джессику своим теплом и роняла слезы при мысли, что ее девочка не видела ничего лучшего, чем эта мрачная сырая конура. И кого было в этом винить?

Агнесса повесила на вешалку у двери коричневый жакет с обтрепанными черными обшлагами и таким же воротником, сняла заляпанные грязью ботинки. Переоделась в домашнее ситцевое платье и взялась за дела. Руки ее, привычные к труду, работали слаженно и быстро. Склоняясь над столом, она то и дело сдувала со щеки непокорную прядь, выбившуюся из стянутой на затылке темной массы волос.

Часто она отрывалась от работы и с улыбкой смотрела на веселящуюся дочь. Право же, способность улыбаться вернула ей Джессика: до ее появления на свет Агнесса не верила, что когда-либо сможет опять делать это.

Она поставила перед девочкой чашку молока и положила булочку, себе позволила (гулять так гулять) чашку кофе, а Керби дожидалась его овсянка.

Потом принялась мыть посуду, которую Джессика вытирала и складывала на стол.

— Мама, завяжи мне большой бант! — потребовала она.

— Подожди, дорогая, сейчас закончим, и я причешу тебя.

Через полчаса они, держась за руки, шли по улице, и Джессика болтала без умолку. Агнесса, готовая постоянно, не переставая слушать этот звонкий голосок, улыбалась дочери, изредка ласково отвечая ей.

Они выбрали в магазине синие туфли и вернулись домой, где девочка, немедленно надев обновку, принялась расхаживать по комнате.

— У меня ведь тоже кое-что есть! — Агнесса с таинственным видом вытащила коробку.

Глаза Джессики загорелись.

— Что там?!

— Смотри! — достала черные туфли. — Нравятся?

Джессика едва не задохнулась от восхищения.

— Нравятся! Ой, как нравятся! Мама, давай ты их наденешь, и мы поиграем: ты будешь королева, а я — принцесса!

Вернулся пес: огромный, лохматый, он кинулся к своей маленькой хозяйке.

— Керби, Керби! — закричала девочка. — Давай ты будешь моей лошадью, я на тебе поеду во дворец!

Агнесса рассмеялась.

— Знаешь, Джесс, я сейчас отдохну немного, а поиграем мы с тобой вечером. Договорились?

— Ладно. Тогда я пойду на улицу.

— Иди, — согласилась Агнесса, — только не ходи далеко.

— А в соседний двор?

— Можно, милая. Если что-нибудь понадобится, постучишься.

— Хорошо.

Джессика позвала Керби, но пес предпочел вздремнуть под кроватью, и девочка ушла одна.

Агнесса заперла дверь и легла, но сон не приходил.

Сегодняшнее удовольствие стоило и будет стоить десятка ночных смен, бесчисленных подсчетов и головоломок: как прожить на зарплату, не голодая и не одеваясь в тряпье? Агнесса вздохнула. Когда она в последний раз открывала книгу? О чем она думает чаще всего? О том, что сварить на обед, как половчее заштопать чулок, сколько дней осталось до получки…

Она позабыла половину французских слов, с трудом вспоминала латынь, а недавно ей показалось, что она не помнит ноты. Пальцы утратили прежнюю гибкость; Агнесса давным-давно лишилась возможности выражать себя в музыке, а ведь когда-то и дня не могла прожить без чарующих звуков рояля.

В последнее время она как никогда часто вспоминала пансион, все то, чему ее учили там: музыка, языки, танцы, — теперь было недоступно, ушло безвозвратно в прошлое… И тем не менее в ее жизни это когда-то было, а вот Джессика… Что только не отдала бы Агнесса за возможность обучить девочку музыке, воспитать ее так, как хотелось бы, открыть малышке настоящий мир, увести навсегда из этих трущоб, от страшной жизни и убогих людей!

Эти пять лет измучили Агнессу, но сделали много сильнее, и она уже не заплакала, как бывало, от отчаяния, а лишь крепче сомкнула недрогнувшие холодные губы.

Джессика побегала по двору, покачалась на доске, поглазела на купающихся в луже воробьев, а потом, зайдя за дом, обнаружила там, на солнцепеке, островок сухой земли. Разыскала веточку и, присев на карточки, начала рисовать. Постепенно на земле появилось изображение смешной лопоухой собаки. Джессика дорисовывала хвост, когда из дома напротив вышли два мальчика; одному было лет шесть, другому — восемь. Младший нес мяч. Они подошли к Джессике и остановились за ее спиной — увлеченная девочка ничего не замечала.

Старший, разглядев ее творение, пренебрежительно хмыкнул и неожиданно наступил ногой на нарисованного пса.

Джессика увидела неизвестную тень и ногу, топчущую рисунок. Ничего не сказав, она протянула руку и попыталась отодвинуть помеху, но мальчик упрямо стоял на месте.

Джессика в недоумении вскинула свои небесные глаза и попросила:

— Отойди, пожалуйста, мальчик!

— Уходи сама, малявка, мы здесь будем играть! — последовал ответ.

— Места много, — спокойно возразила Джессика и предложила: — Давайте поиграем вместе!

— Мы с девчонками не играем! Поняла? — С этими словами мальчик стер часть рисунка. Теперь собака грустно смотрела на детей одним глазом.

Джессика возмутилась.

— Что ты делаешь?! Я тебе не разрешала трогать! Мальчики, переглянувшись, засмеялись, и один из них снова пнул землю.

Девочка стремительно вскочила.

— Я первая пришла! Не мешайте мне!

Старший подбежал к ней и больно дернул за волосы. Девочка отскочила в сторону.

Мальчишки, считая инцидент исчерпанным, не обра щали больше внимания на Джессику; стерев рисунок с земли, они стали мерить шагами площадку.

Джессика стояла в отдалении, потом внезапно приблизилась. Коленки ее дрожали от волнения, а глаза были полны слез.

— Я первая пришла! — воскликнула она с обидой, сжимая кулачки. — Зачем вы растоптали мою собаку?!

Мальчики оглянулись.

— Иди отсюда, малявка! — Желая напугать девочку, старший сделал к ней несколько шагов, но она не двигалась и продолжала говорить:

— Сами вы такие, противные мальчишки! Вот приду с Керби, тогда сразу вас прогоню!

— Испугались мы твоего Керби! — засмеялся мальчик. — Все равно мы тебя отлупим!

Джессика в ответ показала им язык и тут же полетела в грязь. Вскочила, бросилась было на своих обидчиков, но была снова сбита с ног.

— Что, получила? — весело спрашивали мальчишки, потешаясь над плачущей навзрыд, испачканной жидкой грязью девочкой.

— Попробуй пожалуйся! — предупредили они. — : Еще не так поколотим!

Их заметила проходившая мимо женщина.

— Что это вы делаете, сорванцы? А ну идите прочь, бессовестные! Вдвоем напали на маленькую девочку! Вставай, милая. — Она подала Джессике руку. — Где ты живешь?

Джессика показала.

— Идем! — Женщина подняла ее с земли и повела домой.

Прежде чем приступить к расспросам, Агнесса сняла с Джессики грязное платье, башмаки и, завернув дочь в покрывало, усадила на кровать. Джессика не переставала плакать: слезы текли по измазанному личику, оставляя на щеках светлые дорожки.

Агнесса поставила на огонь воду и села рядом с девочкой.

— Что случилось? — ласково спросила она, гладя ее по склоненной головке.

Джессика заплакала сильнее.

— Мальчишки стерли мою собаку! Я нарисовала, а они ногами растоптали! Я им ничего плохого не сделала!

— Не плачь, Джесс, я сейчас пойду и поговорю с ними.

— Не ходи! Они мне сказали: «Пожалуешься — еще поколотим!» И собаку ногами растоптали! Прямо на глаз наступили!

— Не огорчайся, доченька, ты нарисуешь другую собаку, мы вместе нарисуем!

— Не хочу, не надо мне другую! Я ту хочу! Той-то больше не будет! — И она зарыдала так бурно, что Агнесса испугалась.

— Не нужно так плакать, дорогая моя, — сказала она как можно спокойнее. — Мы что-нибудь придумаем… Давай все-таки нарисуем на бумаге собаку, именно эту собаку, сделаем ее снова!

— А так можно? — с недоверием произнесла Джессика.

— Конечно, можно! И рисунок повесим на стенку, на самое видное место! Не бойся мальчишек, запомни: мама тебя в обиду не даст!

Из-под кровати, потягиваясь, вылез Керби.

— Нехороший ты, Керби! — проговорила Джессика. — Вот пошел бы со мной, меня бы не тронули.

Переодетая и причесанная Агнессой, она уселась за стол и, совсем успокоившись, принялась рисовать заново.

Пес лежал возле ее ног. После Агнессы Керби был для Джессики лучшим другом, незаменимым товарищем в играх. Добродушный пес терпеливо сносил все ее выходки, на улице часто ходил за ней по пятам. Девочка и собака были неразлучны.

Агнесса всегда позволяла Джессике вволю играть во дворе, самой выбирать себе подруг. Дома она учила ее быть вежливой, послушной и доброй, старалась привить девочке хорошие привычки и манеры, и ее огорчало, что на улице, играя с соседскими детьми, Джессика видела порой совсем иные примеры, но вряд ли было бы правильно запретить ребенку общаться со сверстниками. Что ж, раз уж она с дочерью попала в эту среду… Агнесса уже сейчас задумывалась о будущем девочки; ей не давала покоя мысль о том, что, в сущности, если только их жизнь чудесным образом не изменится к лучшему, чему бы она ни научила дочь, удел Джессики один: работа на фабрике или в мастерской, пусть честная, но бедная и сложная жизнь простолюдинки. Да и чему можно было обучить ее здесь? К пяти годам девочка уже довольно бегло читала вслух, умела писать печатными буквами, но все остальное оставалось совершенно недоступным.

А сегодняшний случай? Конечно, можно было воспринимать его как обычную ссору детей, но Агнесса смотрела на это иначе: и пятилетняя Джессика, и она, Агнесса, они обе были совершенно беззащитны, ужасно хрупким казалось благополучие их мирка. Она не чувствовала поддержки человека, более сильного духом и телом, и не была уверена, что сумеет устоять перед натиском жизненных бурь, защитить Джессику и себя.

В лавине забот и тревог Агнесса забывала о том, что ей всего двадцать три года, и она может, пожалуй, вновь обрести счастье и любовь.

Филлис постоянно звала ее на прогулки, пикники и другие развлечения, устраиваемые поклонниками и друзьями. Пару раз Агнесса принимала приглашение, но никакого удовольствия не получила. Она не привыкла к шумным компаниям, знакомые Филлис не показались ей интересными, их шутки, разговоры и ухаживания выглядели неуклюже, да и они, как заметила Агнесса, не помышляли о серьезных отношениях с нею. Теперь она многое подмечала: недостаток образования, воспитания, ума, просто хороших человеческих качеств.

А Филлис не переставала удивляться равнодушию подруги, тем более что сама считала: ничто не способно так поправить положение бедной девушки, изменить ее жизнь, как удачное замужество.

Агнесса чувствовала, что изменилась, но не могла понять, в чем. Прошлое уже не держало ее так крепко, но и новое время еще не наступило, и она жила в ожидании неизвестно чего. Может быть, чуда?..

ГЛАВА III

Смена заканчивалась. Агнесса вымыла последнюю тарелку, вытерла локтем потный лоб, устало разогнулась. Из отсыревших от пара стен мойки сочилась вода, потолок потемнел, казалось, набух от влаги, узкие матовые окошки почти не пропускали лучей солнца.

Агнесса прошлепала по лужам в угол, где стояла швабра, и, взяв ее, принялась вытирать воду на полу. Кололо в боку, перехватывало дыхание, нестерпимо хотелось выйти на воздух — Агнесса то и дело останавливалась.

— Что ты там застряла? — проворчала Вильгельмина. — Господи! Ничего поручить нельзя — еле ползает, растяпа!

— Не нравится, как делаю я, делайте сами! — со злобой ответила Агнесса.

— Погляди-ка, заговорила! Вот это да! — возмутилась толстуха.

Агнесса молча швырнула швабру ей под ноги и вышла за дверь.

— Шваброй бы да в зубы тебе, нахалка! — крикнула вслед Вильгельмина.

— Оставь ее, — сказала одна из женщин, — ей сегодня с утра нездоровится.

— Завела бы любовника — вмиг бы выздоровела! А то строит из себя недотрогу!

— Может, и завела! Что она вам, докладывать будет? — озорно выкрикнула новая работница, Китти, бойкая девица лет двадцати.

— Завела! Хо-хо! — откликнулась Вильгельмина, ловко вынимая посуду из сушилки. — То-то и видно: ходит как в воду опущенная со своим паршивым псом, видали вы такое?! Да еще еду таскает из ресторана!

— Пусть таскает, жалко, что ли, объедков! — вмешалась соседка.

— А то нет! Если каждая будет свору псов держать на ресторанных харчах, что же получится! Я говорю: завела бы любовника, больше бы пользы было! Хотя кому она нужна такая…

— И за что ты ее не любишь? — удивлялись женщины.

— Да она же чужая и мне, и всем вам, вот что! Видели бы вы ее руки, когда она пришла сюда: кожа точно белый шелк, ноготки, как зеркальца! А разговаривала как! Грамотная, не чета нам, темным. Барыня, да и только! Ясно, что грязной работы не видала. Теперь-то спесь с нее слетела, но не лежит у меня к ней душа — и все тут!

— А если б она и завела кого-нибудь по твоему совету, разве бы ты перестала ее осуждать? — произнес кто-то.

— Конечно, нет, не перестала бы! Потаскушки тоже не по мне! Вот если б у нее был муж…

— А может, и был! — снова вмешалась Китти. — Вы-то откуда знаете?

— Да всем известно: ее бросил любовник, когда узнал, что она беременна.

— Это она сама вам сказала?

— Не сама, но замужем-то она не была, это уж точно.

— Что правда, то правда: она о себе ничего не рассказывает, — подтвердила соседка.

— Вам расскажи, так вы пойдете языками чесать! — воскликнула Китти. — Слышала я сегодня, что вы болтали обо мне! Думаете, вышла из мойки, так и не слышу? Да я нарочно стояла под дверью!

— Ну?! Что же мы такое говорили? — подбоченилась Вильгельмина.

— То и говорили, сплетницы!..

— До сплетен ли? — произнесла немолодая работница. — Нам бы с работой управиться…

— Ничего, кое-кто найдет время!

— Замолчи, девчонка! — напустилась на Китти Вильгельмина, но та с визгом осыпала противницу таким бешеным потоком слов, что толстуха, плюнув с досады, отошла подальше.

Вскоре разговор прекратился. Утомленные женщины расходились поодиночке и парами, накинув ветхие жакеты, пряча ладони в карманы и рукава. Холодный ветер порывисто качал верхушки деревьев, завывал в темном небе, разгоняя по небу клочья бесноватых туч.

На противоположной стороне дороги виднелась неподвижная фигура большой собаки, Керби.

Китти, проходя по тротуару, махнула в сторону пса сумкой.

— Пока, собачка!

Но он даже не шелохнулся, продолжая глядеть на гаснущие окна ресторана.

Агнесса сидела в пустом зале. Она уже несколько раз тайком пробиралась сюда в те вечера, когда на душе было особенно тяжело, чтобы хотя бы на четверть часа прикоснуться к тени потерянного мира, который она когда-то отвергла сама, даже не успев полюбить.

Свечи потухли, смолкли звуки, зеркальные стены перестали отражать движения теней, и оттого пространство зала казалось почти до бесконечности огромным.

На возвышении, окруженный золоченым убранством, стоял рояль: вокруг него еще будто витали обрывки легкомысленных мелодий.

Агнесса чувствовала усталость, безмерную, какую-то вековую усталость; руки безвольно легли на клавиши, она думала, а пальцы двигались, и странная музыка казалась частью темноты, глубины зеркал и ночи.

Сейчас она нуждалась в одиночестве, и голоса, неожиданно вторгшиеся в ткань мелодии, заставили ее вздрогнуть.

Агнесса увидела свет в конторке управляющего, два силуэта на фоне портьер и перестала играть.

— Слышите? — произнес мужской голос, хотя в зале уже стояла тишина.

— Что такое? — второй мужчина, выходя из-за конторки с бутылкой коньяка в руке и двумя рюмками. — Нужно отметить наше соглашение, Хотсон (Агнесса узнала голос управляющего).

— Неплохая мысль… Но вы слышали музыку?

— Нет.

— Я зажгу свечи.

Чиркнула спичка — пламя осветило лицо замершей за роялем девушки.

— О, вы приготовили мне сюрприз, Торн! — воскликнул гость.

— Нет… Не понимаю, в чем, собственно, дело? Вы кто такая?

Агнесса опустила крышку рояля и, торопливо извинившись, встала, чтобы уйти.

Хотсон, однако, воспротивился.

— Постойте, мисс. Вы можете продолжать игру. Надеюсь, вы не возражаете, Торн?

Управляющий пожал плечами, разливая коньяк.

— Вы из обслуги? — спросил он Агнессу. Девушка объяснила, кто она такая, и, еще раз извинившись, попыталась уйти, но гость вновь задержал ее.

— Прошу вас, мисс, исполните что-нибудь. Если уж вы попали сюда…— Он улыбнулся. — Кстати, Торн, у вас образцовый ресторан: посудомойки играют на рояле. Хотя я несколько удивлен: такая изящная женщина могла бы выполнять и другую работу. Сыграйте же, мы просим вас!

Торн слегка поморщился, а Агнесса покачала головой.

— Я должна идти.

Управляющий перевел взгляд с Хотсона на девушку.

— Останься, — негромко произнес он. — Ничего тебе здесь не сделают.

Агнессе не хотелось подчиняться этим людям, поэтому она нахмурилась и молчала.

Хотсон улыбался. Агнесса взглянула на него: что-то неприятное было во внешности этого человека — жестковатая хитрость маленьких глаз или улыбка, обнажающая зубы, четыре из которых, по два снизу и сверху, сияли золотом; внимание непроизвольно приковывалось лишь к этим сверкающим квадратам.

— Как вас зовут? — спросил он подчеркнуто ласково.

— Агнесса Митчелл.

— Останьтесь, мисс Митчелл! — настойчиво повторил он. — Садитесь за рояль, играйте!

— Нет, мне пора домой.

— Полно! Ничего страшного, если вы задержитесь на полчаса.

— Ваше здоровье, Хотсон! — Торн поднял рюмку. — За наш общий успех!

— Благодарю вас, — ответил Хотсон и обратился к Агнессе: — Вы удивительно серьезны, мисс Митчелл, вам нужно научиться улыбаться. Конечно, мы неправильно поступаем, задерживая вас…

— Я могу идти?

— Что ж, идите. Хотя жаль… За вас, должно быть, переживают родные?

По спине Агнессы пробежала дрожь — так смотрел на нее Хотсон. Что-то в его взгляде пугало ее. Эти мужчины явно играли с нею, она не могла не чувствовать их снисходительной насмешки, за которой, однако, скрывалось — она угадывала — нечто другое.

— Почему вас это интересует? — резко спросила она. Она думала, что Хотсон рассердится, но он опять улыбался.

— Простите мою бестактность, мисс. Просто нам не хотелось, чтобы у вас были неприятности…

— Меня ждет дочь.

— Ах, вон оно что! — воскликнул Хотсон, вполне удовлетворенный ее ответом. — Тогда, конечно, идите скорее.

Когда Агнесса ушла, Хотсон повернулся к Торну.

— Вас удивляют мои низменные вкусы, не так ли?

— Нет, почему же…

— Да, вы знаете, — перебил Хотсон, — иногда очень неплохо бывает расслабиться в обществе такой вот девчонки! Если, разумеется, уверен, что об этом не станут болтать! — добавил он.

— Понимаю. Нечто вроде десерта. Или скорее приправы к обильной закуске! — засмеялся управляющий.

— Вот именно.

Агнесса вернулась домой далеко за полночь. Недовольная соседка, не слушая извинений, быстро проговорила:

— Девочку я уложила в твоей комнате. Наверное, она уже спит.

И, понимающе оглядев Агнессу, захлопнула дверь. Джессика не спала: когда мать вошла в дом, кинулась к ней и, чуть не плача, схватила за руку.

— Мамочка, где ты была?! Миссис Коплин сказала, что ты сегодня, может быть, не придешь. А я так боюсь одна!

У Агнессы перехватило дыхание.

— Что ты, Джесс, как я могла не прийти! Я задержалась на работе, меня не отпускали. Мы с Керби очень спешили. Ты же знаешь, я тебя никогда не оставлю одну! — говорила она, крепко прижав к себе девочку.

— Мама, а миссис Коплин еще сказала: «Ты лежи тихо, кругом полно разбойников, они могут прийти и тебя забрать». Знаешь, как мне было страшно!

— Не бойся, дорогая, она тебя обманула, здесь нет никаких разбойников. Спи спокойно. Завтра выходной день, я буду дома, мы пойдем гулять…— Она ласково гладила девочку по голове и успокаивала, пока та не заснула.

На следующее утро они проснулись от щебета птиц за окошком. Было поздно, но Джессика не хотела вставать, и Агнесса, смеясь, запустила в нее подушкой, которая тут же полетела обратно и угодила в вылезавшего из-под кровати Керби. Тот, невзирая на окрик Агнессы, прыгнул прямо в постель к Джессике. Девочка с визгом зарылась под одеяло, Агнесса бросилась на выручку, но тут ножки кровати подломились, не выдержав, и все трое — Агнесса, Джессика и Керби — очутились на полу.

Вдоволь нахохотавшись, как могли, починили кровать, навели в комнате порядок и стали собираться на прогулку.

Агнесса надела на Джессику лучшее платье, новые туфли, причесала как можно красивее и отпустила во двор.

— Подожди меня возле дома. Только не испачкайся, хорошо?

Девочка убежала. Агнесса подошла к зеркалу, вынула шпильки из волос — темные пряди упали на плечи, скользнули вниз и покрыли ее фигуру почти до пояса. Агнесса медленно расчесывала их, склоняя голову набок; прикосновение, теплое и мягкое, успокаивало. Но вот расческа зацепилась, запуталась в волосах — Агнесса резким движением забросила их за спину.

Она чувствовала себя неважно, вероятно, опять простудилась; в мойке было жарко, душно, а Агнесса, закончив работу, не раз выходила на улицу, где гулял ветер, шел дождь или снег. Однако она не решалась рисковать местом и даже совсем разбитая и больная наутро шла в ресторан.

Агнесса вгляделась в свое отражение: она была больше похожа на отца, на Аманду — совсем чуть-чуть, пожалуй, только фигурой, которая за эти годы окончательно сформировалась. Агнесса видела, что стала привлекательнее, чем прежде, хотя женственный облик ее несколько портило и разрушало то выражение лица и глаз, что бывает свойственно людям, постоянно ведущим борьбу: внешнюю — за свою жизнь и куда более сложную, внутреннюю, — за самих себя.

Возле дома Джессика беседовала с Керби. Она говорила с ним так, словно он понимал каждое ее слово, а Керби лениво слушал, глядя в сторону и изредка мигая темными глазами; его крупная морда казалась на редкость серьезной.

Он давно уже не был игривым беспечным щенком, он вырос, стал еще более сильным, по-настоящему взрослым псом, но помнил все, что было в той, прошлой жизни его собачьего детства. Многое для него осталось непонятным, но самое главное пес уяснил для себя давно: он всегда следовал за Агнессой, а потом — и за этой неугомонной маленькой болтушкой, неизвестно откуда появившейся в их жизни.

Джессика поговорила с собакой, потом, заметив соседку, миссис Коплин, направилась к ней.

— Миссис Коплин! — позвала она. Женщина оглянулась.

— Здравствуйте! — подошла поближе и, подняв голову так, чтобы видеть лицо соседки, сказала:— Вы мне вчера говорили, что меня разбойники заберут, а мама сказала, что вы обманываете, никаких разбойников тут нет. А обманывать некрасиво.

Женщина удивилась.

— Ишь ты какая! Самой от земли не видать, а уже взрослых учишь?! Далеко пойдешь!

— Нет, не очень далеко, в парк, — простодушно отвечала девочка.

— «В парк»! Скажи своей матери, пусть приходит домой вовремя, а то вовсе за тобой не буду смотреть!

Неподалеку еще одна соседка развешивала белье.

— Чья эта девочка, Сюзанна? — спросила она, натягивая веревку между деревьями.

— Агнессы.

— Это незаконная, что ли?

— Да, она.

— Гляди-ка, как выросла! — покачала головой соседка. — Давно я ее не видела.

— Да, выросла. Уже старших учит.

— А собака-то какая огромная! Ее ж на цепь надо!

— Конечно, я говорила Агнессе.

— А она?..

— А что она! Отвечает, что собака добрая, не тронет никого, даже, мол, девчонку она слушается. А я считаю, мало ли что этому псу придет на ум? Девчонка-то что понимает! Собака и ей может голову оторвать. Да что о них говорить, у них там теснота такая, повернуться негде, а собаку на улицу выгнать не могут, в доме держат! Это ли не глупость?

— Неправда это все! Керби хороший, он не кусается! — Слушавшая разговор Джессика вступилась за своего друга. В доказательство своих слов она положила ручку на морду пса. — Вот, видите?

— Видим-видим! — вздохнула Сюзанна.

Женщины пошептались немного и при появлении Агнессы замолкли. Она поздоровалась с ними, позвала Джессику, а Керби взяла на поводок.

— Они про нас говорили, — тихонько произнесла Джессика, оглядываясь на женщин.

— Пусть говорят! Посмотри лучше, какое солнце, как хорошо кругом!

— Да… Мама, ой, смотри, травка! — Она отбежала в сторону, туда, где между каменных плит тротуара нежно зеленели ростки.

Девочка осторожно потрогала их и повернула к матери радостное лицо.

— Ее нельзя рвать, она еще маленькая, да, мама?

— Да, доченька. Идем.

Парк, небольшой, летом ухоженный, сейчас пребывал в весеннем беспорядке.

Агнесса выбрала скамейку посуше и села. Джессика бегала по дорожкам, искала какие-то веточки, наклонялась к земле, щепочкой перегоняла воду из одной лужицы в другую, смеялась, что-то говорила сама себе вслух. Агнесса наблюдала за ней и думала о том, какое все-таки загадочное существо — ребенок. Немногие взрослые способны постичь, понять его мир. Но ведь тот, кто не помнит свое начало, жалок. Врата города закрылись, ключ утерян, и лишь не забывшие младенчества души своей могут парить над этим городом, взирая с высот с печальной улыбкой, благодаря за то, что это было в их жизни, и протестуя, потому что оно не повторится никогда.

Агнесса раскрыла было книгу, но яркое солнце и ветер, ворошивший страницы, не давали сосредоточиться.

Керби, устав сновать взад-вперед, обнюхивал еще голые, тонкие деревца.

Воздух был наполнен неуловимым, необъяснимым и прекрасным запахом начала весны.

По дорожке шла молодая женщина, а с нею — девочка, примерно одного возраста с Джессикой. Девочка катила перед собой игрушечную коляску, где сидели сразу три куклы.

Незнакомка поравнялась со скамейкой Агнессы, остановилась и, подумав мгновение, присела на край, оправляя приятно шуршащее нарядное платье. Для того, чтобы оценить ее внешность, понадобился всего один взгляд, и Агнесса опустила глаза. Миловидное личико соседки полускрывала тень от модной шляпки, легкий шарфик, золотые украшения искусно дополняли со вкусом сшитый туалет. Маленькой рукой в изящной перчатке дама поправила волосы дочки и отпустила девочку играть.

Нужны ли бриллиантам оправы? Простым камням не нужны — это точно. Агнессе стало стыдно за свою старую немодную одежду: платье из шотландки, выцветшие шляпу и жакет. Она посмотрела на свои руки, шершавые от работы. И вспомнила почему-то, как зимой первый раз колола дрова. Было холодно, слезинки замерзали на ветру… Раньше ей никогда не приходилось выполнять тяжелую работу, а теперь — давно уже — она таскала воду, дрова… Но страшнее было другое: она чувствовала себя неуютно и странно среди работниц ресторана, жителей своего квартала, точно птица, залетевшая в чужое гнездо. И вновь спрашивала себя: почему судьба выбрала именно ее, дала все это ей, за какие грехи? И не только ей (быть может, и впрямь грешной во многом), но и Джессике… Или она мало боролась и сразу смирилась? Агнесса стиснула испорченные работой ладони и на миг свела брови в одну строгую скорбную линию: что ж, если надо, она будет бороться еще! Ибо знала, чувствовала и верила: это еще не конец, еще не конец…

Джессика и дочка незнакомой дамы с любопытством смотрели друг на друга, не решаясь, однако, заговорить. Джессика первой нарушила молчание.

— Это твои куклы, девочка? — спросила она, кивая на коляску.

— Мои.

— А как тебя зовут?

— Майра, — девочка отвечала застенчиво и тихо.

— Меня — Джессика. Давай играть вместе!

Джессика взяла новую знакомую за руку — и девочки направились к скамейке.

Агнесса встала и на всякий случай привязала Керби. Соседка улыбнулась.

— Сколько вашей дочке?

— Пять. А вашей?

— Столько же.

Они разговорились. Молодая женщина жила в одном из тех сказочных особняков, чьи чудесные фасады украшали центральную улицу города. Кроме Майры, она имела годовалого сына, на время прогулки оставшегося на попечении няни. Делами мужа интересовалась мало, смысл ее жизни, как поняла Агнесса, заключался в заботе о доме и семье. Агнесса смотрела на нежное личико соседки и думала о том, что по-настоящему прекрасной может быть только женщина любящая и любимая, ибо лишь любовь озаряет глаза таким светом, делает движения такими грациозно-плавными, а улыбку — такой открытой и счастливой.

Пока они говорили, девочки дружно играли в куклы. Потом Джессика подошла к Агнессе и попросила:

— Мама, отвяжи Керби! Он будет играть с нами.

— Керби любит детей, — сказала Агнесса своей собеседнице.

Джессика обняла пса за шею.

— Иди сюда! — позвала она Майру. — Керби очень добрый. Не бойся.

Девочка несмело подошла. Женщины, глядя на детей, улыбались.

— Керби может покатать тебя на спине, — сказала Джессика. — Мамочка, посади Майру на Керби!

Майра вопросительно посмотрела на мать. Та поднялась со скамейки, но Агнесса опередила ее, приподняла девочку и посадила на спину собаки.

— Керби, Керби! — звала Джессика.

Собака двинулась с места и пошла по дорожке. Майра сидела, не шевелясь, свесив ноги по бокам пса,и улыбалась с восхищением и страхом.

А Джессика сияла от счастья.

Обратно шли, весело болтая. Потом Джессика вдруг замолчала и, подумав о чем-то, объявила:

— Мама, знаешь, я хочу куклу.

Агнесса поняла, в чем дело.

— У тебя есть кукла, — сказала она. Джессика посмотрела на нее разочарованно.

— У меня одна — и старая. А я хочу много. Агнесса замедлила шаг.

— Видишь ли, доченька, я сейчас не могу купить тебе куклу. Помнишь, мы купили туфельки…

— Кукла нужнее, — перебила девочка, — пусть бы лучше куклу!

— Подожди немного, Джесс, у меня сейчас нет денег. Вот пройдет немного времени, и мы опять сможем что-нибудь купить, тогда и будет у тебя новая кукла.

Джессика нахмурилась. Она силилась что-то понять.

— А Майре все время дарят кукол. У нее дома их знаешь как много! И игрушки всякие.

— Зато у тебя есть Керби. Это получше любых игрушек, многие дети мечтали бы иметь такого друга.

С этим Джессика не могла не согласиться. Но ей хотелось все выяснить до конца.

— А у Майры — маленький братик! Совсем маленький. Вот такой. — Она показала рукой, какого роста братик. — Он даже говорить не умеет! Мама, а братика мы можем купить?

Агнесса покачала головой.

— Ну да, — понимающе кивнула девочка. — Братик ведь больше куклы!

Улица сделала поворот в рабочие кварталы и сразу стала грязнее, уже; серые домишки словно бы навалились друг на друга и поддерживались, казалось, лишь рядами натянутых между этажами веревок.

Впереди на мостовой столпились люди. Что-то случилось, какая-то повозка не могла проехать, слышались окрики, из окон верхних этажей выглядывали привлеченные шумом люди, и любопытство сразу исчезло сих лиц: ничего особенного не произошло, просто на дороге пала лошадь, загородив узкий проход, и это вызвало скопление повозок и людей.

— Оттащите вы клячу в сторону! Снимите упряжь, — распоряжался кто-то.

Агнесса хотела пройти стороной, но Джессика заупрямилась.

— Хочу посмотреть, что там!

Агнесса и сама не знала причины столпотворения, поэтому не стала упорствовать, и они замешались в толпу.

Еще живая, лошадь лежала на боку, страдальчески вытянув шею; впалый живот ее судорожно вздрагивал, с губ срывались и падали темные капли, а в больших глазах светились слезы укоризны и печали.

— Что с лошадкой? — озабоченно произнесла Джессика, стремясь подойти поближе.

Она остановилась как раз напротив головы коня и несколько мгновений не отрываясь смотрела в умирающие глаза, потом внезапно прижалась к матери — Агнесса ощутила частое биение маленького сердца, и перед ней промелькнули картины ее собственного детства: она навсегда запомнила то чувство, испытав которое, ребенок делает первый шаг во взрослый чуждый мир; детство не кончается, оно еще будет длиться долго, но шаг уже сделан, и он не забудется никогда, шаг этот — первое познавание того, что в мире есть смерть.

— Пусть лошадка встанет! — умоляла Джессика, словно мать могла совершить чудо.

Она протянула вперед свои ручки, и они показались Агнессе здесь, среди грязных улиц, лепестками цветка, нежного, хрупкого цветка, который так просто сломать невзначай и так трудно вырастить и сохранить.

— Она обязательно встанет, моя маленькая, — сказала она, ласково увлекая за собой девочку и выводя ее из толпы.

Как всегда, ей удалось успокоить дочь, но сама она уже не могла обрести равновесия: как долго Джессика будет верить в нее, как в добрую волшебницу, способную в любом случае найти выход к свету? Агнесса подумала о том, что сама в детстве не имела рядом такого человека: мать не была для нее матерью в этом смысле, а отца она не знала вовсе. И тут пред нею предстало внезапно страшное откровение: она в чем-то повторяла историю Аманды, их судьбы в отдельных моментах были сходны. Обе стремились к своему счастью, и уделом обеих стало одиночество…

«Но с Джессикой будет иначе, — подумала Агнесса, — я сумею стать для нее настоящим другом на всю жизнь и постараюсь сделать все, чтобы защитить малютку от жестокой судьбы. Моя девочка никогда не будет одинока».

ГЛАВА IV

Дождь лил с утра, и к вечеру улицы сделались похожими на непросохшую акварель: размыто-туманные, с длинными линиями домов, ползущими силуэтами деревьев и людей. Было ветрено, тучи текли по небу, мрачные, смутно напоминающие что-то, едва различимое сквозь серую сетку дождя. Вода пузырилась на мостовой, сливаясь в лужи: было холодно и как-то по-особому неуютно.

Керби сидел под дождем с терпеливой неподвижностью и, подойдя ближе, можно было заметить, что весь он, от носа до кончика хвоста, дрожит мелкой дрожью, но глаза его как всегда упорно смотрят в одну точку — маленькое боковое окошко ресторана. Вода стекала с ушей, морды собаки, струилась по промокшей спине: шерсть слиплась и лежала тяжелым пластом.

Когда до конца смены оставалось часа три, Керби не выдержал: встал и отправился на задворки находящегося напротив магазина; там под небольшим навесом пес укрывался в дни ненастья. Отряхнувшись, он улегся на землю и свернулся калачиком, по-щенячьи уткнув нос в свой собственный мокрый живот.

Агнесса закончила работу чуть раньше обычного; вышла из ресторана, постояла на крыльце — ждала, не пройдет ли дождь. Зонта у нее не было, ждать долго она не могла и потому, спрятав руки в карманы, подняв воротник, шагнула под ливень. Она сразу почувствовала, как намокли ботинки: вода просачивалась сквозь потертые подошвы, обволакивая ноги неприятной холодной сыростью.

Агнесса решила, что Керби убежал от непогоды домой, и пошла по улице одна.

Вскоре она очутилась в безлюдных переулках. Это не пугало Агнессу — она шла по своему обычному пути.

Прозрачные змейки дождя ползли по лицу, мокрая юбка облепила ноги. Агнесса быстро наклонилась, одернула подол, выпрямилась и — отшатнулась от неожиданности: перед ней сияли четыре золотых квадрата. Одновременно над ее головой появился черный зонт.

— Добрый вечер, мисс Митчелл, — улыбался Хотсон.

Агнессу удивило, что он запомнил ее имя. Очевидно, он нарочно поджидал ее в безлюдье. Что ему нужно?

— Вы вся промокли. — В его голосе слышалась тщательно подчеркиваемая забота.

Они пошли рядом.

— Вы далеко живете? — осведомился Хотсоп. — За углом меня ждет экипаж. Я подвезу вас?

— Благодарю, — сдержанно отвечала Агнесса. — Но я почти пришла.

— Тогда позвольте вас проводить.

Он спрашивал ее о чем-то, она отвечала, но мысли ее были о другом: она чувствовала, что этого человека следует опасаться.

— …для вашей дочери, — услышала Агнесса конец фразы. Она постеснялась переспросить, но вскоре поняла: в руках Хотсон нес коробку, теперь он открыл ее и извлек на свет большую золотоволосую куклу.

Агнесса представила себе ослепленные счастьем глаза Джессики, ее радостный смех.

— Я не могу взять это, — твердо сказала она. Золотые квадраты исчезли. Наступила пауза.

— Не нужно отказывать в удовольствии своему ребенку, — с нажимом произнес Хотсон. — Ваша девочка будет рада. Возьмите.

— Нет-нет… спасибо.

Он не стал настаивать; глядя на идущую рядом девушку, оценивающе прищурил глаза.

Ливень стих. В рабочем квартале на улицах была непролазная грязь. Хотсон брезгливо поморщился.

— Куда смотрят городские власти? Непонятно. Давайте руку, мисс Митчелл. Дайте же!

Он насильно взял девушку за руку и, хотя она тут же испуганно освободилась, успел с наслаждением сжать нежные косточки.

Агнесса недоумевала: что же все-таки нужно от нее, бедной женщины, этому хорошо одетому, состоятельному на вид господину? Она опять глянула на него: ему было не меньше сорока, он был довольно высокого роста и уже начинал полнеть, что, впрочем, при его представительности не казалось неуместным, как и притягивающее взор золото улыбки. Но Агнесса вспомнила улыбку другого человека, и сразу стало понятно, что Хотсон по сравнению с ним — ничтожество. И душа ее вмиг наполнилась тягостной тоской и непонятным раздражением против этого самоуверенного господина.

— Зачем вы провожаете меня?

Он улыбнулся на сей раз одними губами и не ответил. Заговорил о чем-то незначительном, а потом спросил как бы между прочим:

— Не хотите, мисс Митчелл, переехать на другую квартиру?

— Нет…— произнесла она, обдумывая смысл его слов.

— Отчего же? Я думал, мы с вами договоримся.

— Не понимаю, о чем вы…— прошептала Агнесса от растерянности, потому что начала догадываться о смысле его предложения.

Он рассмеялся.

— Ну, мисс Митчелл!.. — Она молчала.

— Хорошо, подумайте до завтра. — Хотсон снова стал серьезен. — Предложите условия сами. Надеюсь, мы поймем друг друга. До встречи.

Он удалился не спеша, оставив ее на обочине скользкой дороги. Она шла вперед, дрожа то ли от холода, то ли от сознания своей беззащитности, предчувствуя унижения, волнение и стыд.

На следующий день все так же лил дождь, и Керби с утра лежал на задворках магазина.

Агнесса не успела опомниться, а поджидавший ее Хотсон уже простер над нею свой черный зонт.

— Здравствуйте, мисс Митчелл.

— Здравствуйте, — ответила, она и, глядя ему в глаза, добавила решительно:— Не провожайте меня. И не преследуйте больше, я не хочу видеться с вами.

— Да? Ну что ж… Идемте, мисс Митчелл, мне нужно вам еще кое-что сказать, — ничуть не удивившись, быстро произнес он и, не слушая Агнессу, насильно повел ее за угол ресторана.

— Вы поедете со мной, — проговорил он, взяв девушку под локоть.

— Куда? — спросила она спокойно.

— Ко мне.

На лице Агнессы промелькнула легкая усмешка.

— Я вас не понимаю.

— Скоро поймете.

У края тротуара остановился экипаж с черным верхом.

— Прошу вас…

Агнесса сделала шаг назад.

— Я никуда не поеду.

Хотсон оглянулся — прохожих не было, схватил девушку и втащил в экипаж. Она опомнилась лишь когда захлопнулись дверцы, а кони сорвались с места.

— Что это значит?! Выпустите меня!

Он окинул ее снисходительным взглядом.

— Это ничего не значит. Будьте благоразумны, сидите спокойно.

Она попыталась открыть дверцу.

— Хотите выпрыгнуть? — поинтересовался Хотсон. Бросив на него пронзительный взгляд, Агнесса выпрямилась.

— Послушайте, — стараясь сдержать дрожь в голосе, заговорила она, — как вы смеете принуждать меня ехать куда-то?! Что вам нужно?

— Ничего особенного. Я просто хочу с вами поговорить.

— Говорите, я слушаю. — Он отмахнулся.

— Не здесь! Не волнуйтесь, я потом отвезу вас домой.

Он взял ее за руку, но Агнесса вырвалась, отпрянула в угол и, сжав кулаки, приготовилась защищаться, Хотсон расхохотался.

— О, мисс Митчелл, как вы забавны!

— Найдите себе для забавы что-нибудь более подходящее, — холодно ответила она и отвернулась к окну.

Стемнело. Агнесса старалась запомнить дорогу, но сквозь дождь и тьму ничего нельзя было разглядеть. Ей показалось, что они выехали за город, и она встревожилась еще больше.

— Куда вы меня везете? — спросила она немного погодя.

— Мне бы хотелось показать вам свой загородный дом, Агнесса.

— Мисс Митчелл, — поправила она.

— Вы излишне строги, дорогая, — заметил Хотсон.

Агнесса замолчала, ожидая конца пути. Она продолжала томиться тоской и страхом перед нарастающей опасностью, но не менее сильными были возмущение и злоба. Она беспокоилась о Джессике, оставленной у соседки.

— Скоро остановимся? — резко спросила она, не поворачиваясь.

— Сейчас, вот, уже приехали.

Хотсон вышел первым и подал Агнессе руку, но она отклонила его помощь и спустилась на землю сама.

Пахло мокрой травой, проселочная дорога петляла меж полей, уходя к горизонту. Край неба очистился от туч и нежно голубел вдали. Кругом не было ни души; Агнесса не могла даже предположить, в какой местности они находятся.

Неподалеку темнело обнесенное каменной оградой строение.

Хотсон отворил железную калитку.

— Входите, мисс Митчелл.

Упираться было бессмысленно. Она вошла во двор, поднялась на крыльцо. Хотсон открыл стеклянную, дверь, зажег свет, и Агнесса очутилась в огромной гостиной.

— Присаживайтесь, мисс Митчелл. Я сейчас вернусь.

Он исчез. Через минуту Агнесса услышала цокот копыт и похолодела: Хотсон отпустил экипаж. Из-за охватившего сердце волнения она не могла как следует рассмотреть убранство комнаты: заметила только большие окна, завешенные красными тяжелыми шторами, диваны, покрытые чем-то золотистым; на стенах висело множество картин в богатых рамках.

— Как вам нравится моя обитель? — спросил Хотсон, войдя в зал. Потолки были высокие, и голос звучал, как в храме. — Здесь еще пять комнат. Хотите взглянуть?

— Зачем вы отпустили экипаж? — Он сделал вид, что не расслышал.

— Я редко бываю здесь — в основном летом, так что в данное время прислуги тут нет. Но ничего, я сам поухаживаю за вами. Что будете пить?

— Зачем вы отпустили экипаж? — повторила Агнесса. — Вы знаете, я должна вернуться домой!

— Вы вернетесь. Но не ехать же на ночь глядя! И неужели вы думаете, что я привез вас сюда затем, чтобы сразу отвезти обратно?

— Прошу вас, отпустите меня! — воскликнула она в отчаянии и тут же поняла окончательно, что не вырвется отсюда.

Хотсон налил в рюмку янтарно-желтого вина.

— Мисс Митчелл, вы — бедная, одинокая женщина, которая…

— Я не бедная и не одинокая! — перебила Агнесса, вставая.

Он опередил ее: подошел к двери и повернул в замке ключ.

— Я еще раз повторяю: будьте благоразумны!

— Что вы делаете? Что вам нужно от меня?

— Пейте. — Он придвинул к ней рюмку по резному низкому столику. — И сядьте к огню. Ваша одежда вымокла под дождем.

Агнесса не двигалась, только опустила глаза, чтобы не видеть четырех золотых квадратов.

— Я уже спрашивал вас, — продолжал он спустя мгновение, — не желаете ли вы переехать на другую квартиру. Вы ответили отказом. Но вы бедны, не отрицайте, и одиноки — это мне тоже известно. Вы спросите, почему я выбрал именно вас? Сам не знаю. Вы мне приглянулись, очередной каприз, только и всего! Раньше мне нравились женщины иного круга, а в последнее время меня потянуло к таким, как вы. Впрочем, вы другая, вы где-то посередине — это уж совсем что-то новое, потому так притягивает меня. Хотя, что я вам рассказываю! Не стройте из себя наивную девочку, вы прекрасно все понимаете. Я предлагаю условия, наверное, более выгодные, чем те, которые предложит вам кто-либо другой. Вы можете жить где угодно, это ваше право, хотя я мог бы снять для вас хорошую квартиру. Вы сегодня же станете моей и получите на первый раз неплохую сумму. Надеюсь, вы мне понравитесь, и мои условия вас тоже устроят.

— Я заявлю в полицию, как только вернусь в город, — сказала Агнесса, стараясь собрать остатки самообладания. — И попробуйте тронуть меня — я позову на помощь!

— Да, но обратите внимание: мы здесь одни… Тот, кто привез нас сюда, будьте уверены, против меня не покажет, а больше нас никто вместе не видел. Нет, моя милая, в любом случае поверят мне, а не вам. А я, — он рассмеялся, — уж найду, что сказать.

Агнесса заметно побледнела, но в остальном внешне казалась спокойной.

— Я чувствовала, что вы не такой, каким хотите казаться!

— Разве я притворяюсь? — удивился он. — По-моему, я предельно откровенен с вами.

Он допил коньяк и со стуком поставил рюмку на столик.

— Мисс Митчелл, — его глаза смотрели жестко, — то, о чем я вам говорю, все равно произойдет… так или иначе. Вообще иной раз я предпочитаю встречать сопротивление, но сейчас мне хотелось, чтобы все произошло по вашей доброй воле. Мне не очень приятно будет применять насилие.

— По доброй воле — никогда! — прошептала она, а сама искала взглядом подходящие для защиты предметы. Хотсон заметил это и в который раз рассмеялся. Ему не стоило бы, наверное, большого труда взять ее силой.

— За кого вы меня принимаете? Вы, должно быть, сумасшедший! Никто никогда не обращался ко мне с такими ужасными предложениями…— не помня себя, говорила Агнесса.

— Я не сумасшедший, — задумчиво глядя на испуганную девушку, возразил Хотсон. — И я вам верю. Вполне возможно, что вы, в какой-то степени, женщина порядочная. Но мне никогда не отказывали, и я не привык отказывать себе. И не понимаю, что вы, собственно, боитесь потерять? Я предлагаю вам хорошие деньги…

— Я не торгую собой!

— Это мне безразлично. Я вам все объяснил. Отказываетесь тем хуже для вас. Впрочем, не будем терять время!

Он задул свечи. Комнату освещало теперь только каминное пламя; красные тени разлились по полу и стенам. Свет не достигал потолка, и высота его терялась в зловещей, не имеющей границ темноте. Агнесса проклинала свою самонадеянность: зачем, зачем она вошла в дом, почему не бросилась бежать со всех ног прочь, пусть в лес, пусть куда угодно, но подальше от этого дьявольского места?! Но, похоже, спасения все равно бы не было; так или иначе она оказалась бы в руках этого человека, хотя сейчас Агнесса предпочла бы попасть под колеса экипажа.

— Пойдем в спальню? — предложил Хотсон. — Посмотришь, как там шикарно!

Она помотала опущенной головой.

— Не хочешь? Ладно, все равно.

Агнесса сидела в углу огромного дивана, прижавшись к спинке, неподвижная, точно окаменевшая. Щеки ее пылали, как огонь в камине, и в глазах стояли слезы. Она вспомнила почему-то лошадь, изможденную лошадь, умирающую на грязной мостовой.

Потом подумала о Джессике, которая, вероятно, уже спала, а может, и не спала, а плакала, запертая в комнате соседкой.

— Хорошо, я согласна, — тихо произнесла она. Хотсон придвинулся к ней и обнял одной рукой.

— Давно бы так, — сказал он и потянулся к пуговкам на ее блузке.

Агнесса чуть не задохнулась от возмущения и стыда.

— Нет-нет, я сама, — торопливо проговорила она, — только… отвернитесь, пожалуйста.

Он, усмехнувшись, выполнил ее просьбу, но стоило ему отвернуться, как Агнесса вскочила с дивана и, подбежав к камину, схватила стоящую там кочергу, один конец которой был раскален докрасна.

— Только подойдите! — бросила она Хотсону.

— Да, что и говорить, ловко ты меня провела! — злобно рассмеялся он.

Агнесса стояла, готовая к защите, а он принялся говорить, говорил долго, не спуская с нее глаз, и, выбрав момент, когда она, утомленная напряжением, на секунду отвлеклась, выбил опасное орудие из рук девушки.

Агнесса растерялась, а он схватил ее в объятия, впился губами в шею… Она ударила его кулаком по лицу — Хотсон отшатнулся.

— Ах ты… девка!

Агнесса меж тем бросилась к дверям, но Хотсон успел догнать ее, одним махом скрутил ей руки и выволок в другую комнату, отделенную от гостиной тяжелой портьерой. Там швырнул на широкую кровать и уже бесцеремонно стал срывать с девушки одежду. Агнесса, вне себя от отвращения и гнева, сопротивлялась, как могла, но Хотсон был сильнее, много сильнее, и она чувствовала, что он победит. Забыв, что здесь на десятки миль никого нет, что она одна в этом страшном доме с этим ужасным человеком, закричала отчаянно:

— Помогите, помогите! Джек! Джек!

— Какой еще, черт возьми, Джек? — пробормотал Хотсон, разрывая на ней юбку.

Агнесса не знала сама, почему она обратилась за помощью к тому, кого не было и не могло быть здесь, кого, возможно, не было уже и на свете…

А Хотсон, обозленный тем, что не может справиться с девушкой, распаленный борьбой, удвоил усилия, и Агнесса почувствовала, что слабеет.

Во дворе послышался знакомый лай. Агнесса вспомнила о Керби и, не думая о том, откуда он мог здесь взяться, извернулась из последних сил…

— Керби!!

Зазвенело стекло. Сердце Агнессы забилось с надеждой. Она услышала шумное дыхание, потом — треск рвущейся материи; Хотсон повалился на пол и остался лежать там, боясь пошевелиться, ибо над ним нависла собачья пасть.

Агнесса, растрепанная, полураздетая, вскочила с кровати с воплем:

— Взять, Керби, взять!

Керби, всегда такой добродушный и спокойный, набросился на лежащего, а тот, закрываясь руками, в ужасе закричал:

— Убери собаку! Убери!

Агнесса опомнилась и схватила пса за ошейник.

— Фу, Керби, прочь! Не трогай эту гадость!

Она навалилась на собаку, обхватила руками ее шею и оттащила от Хотсона. Хотсон с опаской поднялся.

— Ты мне еще заплатишь, дрянь! — проговорил он сквозь зубы.

— Идем, Керби, — сказала Агнесса и, пошатываясь, побрела к выходу.

Она выбралась на дорогу. Свежий воздух и еще больше обретенная вновь свобода вернули ей часть сил, и она пошла назад, к городу, все ускоряя шаг, на ходу лаская обрадованного пса, морда которого была поранена осколками стекла.

Возвращаясь к ресторану, Керби успел заметить, как хозяйку втолкнули в экипаж, и немедля начал преследование. Вскоре он отстал, но дорога все же привезла его к дому Хотсона. Здесь он наткнулся на следы Агнессы, перепрыгнул через калитку во двор; заслышав крики хозяйки, разбил ударом лап и морды стеклянную дверь и подоспел вовремя.

Дома измученная Агнесса свалилась на кровать и проспала до полудня, но, и проснувшись, чувствовала себя совершенно больной. И неудивительно: обессиленная потрясением и борьбой, она полночи бежала к городу по вязкой колее, проделанной в немощеной проселочной дороге колесами экипажей; ноги промокли до колен; все тело ее до сих пор сотрясала дрожь. Агнесса решила, что не выйдет на работу, — будь что будет! — и снова улеглась в постель. Временами она вспоминала грубые прикосновения Хотсона и брезгливо вздрагивала.

Одежда была изорвана так, что ее оставалось только выбросить. И все же Агнесса удивлялась: что придало ей такие силы? Почему Хотсон не смог сломить ее сопротивление? Конечно, если б не Керби… Пес лежал у двери, и вид у него был предовольный — Агнесса уже отдала ему весь имевшийся в доме сахар.

Под вечер Агнесса заставила себя подняться. Она решила позаниматься с Джессикой. Но настроение ее, очевидно, передалось дочери: девочка была рассеянна, путалась, ошибалась, а потом и вовсе замолчала.

— Что с тобой, Джесс? — мягко спросила Агнесса. — Что-нибудь случилось?

Девочка молчала. Агнесса посадила дочь к себе на колени и посмотрела ей в лицо: в глазах Джессики отражалось какое-то почти недетское упорство.

— Мама, не оставляй меня больше у миссис Коплин, хорошо?

— Почему?

— Она плохая.

— Почему же?

— Она меня ударила.

— Миссис Коплин?! Когда?!

— Вчера, когда ты была на работе. Я плакала, плакала, а она сказала: «Перестань!» Но я все равно плакала, тогда она стала меня ругать, а потом стукнула.

— Может быть, она просто шлепнула тебя легонько?

— Нет! Стукнула! — повторила Джессика. — Несколько раз и больно! Она и Тину с Эммой била, но меня больше… Мамочка, оставляй меня лучше дома с Керби, я не буду бояться!

Агнесса прижала девочку к себе и, целуя ее, сказала:

— Хорошо, доченька, обещаю: я больше не поведу тебя к ней.

Потом встала и направилась к дверям.

— Посиди минутку одна, ладно?

Джессика кивнула.

Агнесса постучалась к соседям. Дверь открыла Сюзанна Коплин, молодая еще женщина, но, тем не менее, от бедности и каждодневных непосильных забот уже начавшая увядать, — красных рук ее стекала мыльная пена, а взгляд был раздраженным и усталым.

— Ты ко мне? Я стираю, подожди.

— Я на минутку. — Агнесса говорила очень спокойно. — Скажите, правда, что вы ударили вчера моего ребенка?

— А что?

— Нет, вы скажите, это правда?

Сюзанна недовольно хмыкнула.

— Не ударила, а дала шлепка. Она ныла весь вечер, потом ночью разревелась. Я ей говорю: «Успокойся, придет твоя мать», а она ноет и ноет. У меня ведь тоже дети, муж, ему рано вставать… Ну, наподдала ей слегка, что такого?

— Джессика сказала, что вы ее били.

— Она тебе скажет! Напридумывает, а ты и веришь.

— Да, верю. И вы не смеете поднимать руку на мою девочку!

— Ой-ой! — Женщина язвительно прищурилась (в этот момент она напомнила Агнессе Вильгельмину). — Какая она у тебя неженка! Пальцем не тронь! Каких она кровей-то, случаем, не царских? Может, откроешь секрет? Мы люди простые, а она, может быть, принцесса?

Агнесса вспыхнула.

— Прежде всего она человек, и я никому не позволю ее трогать!

— Знаешь что? — разозлилась Сюзанна. — Ты бы сначала воспитала ее как следует! Кто виноват, что твоя девчонка не понимает слов? Господи, вот наказание! Со своими-то делами не управишься, а тут еще за чужими детьми смотри. Ты что думаешь, я буду каждую ночь за ней глядеть, да еще уговаривать ее, пока ты шляешься невесть где?.. Потом ты еще одного нагулянного родишь, а мне возись с ними? Что мне гроши, которые ты платишь?

— Замолчите, — прошептала Агнесса.

— Ах, вот как! Что ж, смотри сама за своей безродной!

Сюзанна хотела захлопнуть дверь, но Агнесса с неожиданной силой уперла ногу в косяк.

— Как вы сказали? — изменившимся голосом проговорила она. — Значит, моя девочка безродная? — Глаза ее странно сверкнули. Перед ней стояли Вильгельмина, Хотсон… все те, кто унижал ее, измывался над ней… Агнесса чувствовала, что способна сейчас ударить эту женщину, задушить ее, разорвать на куски. Вероятно, Сюзанна что-то поняла, потому что уставилась на нее во все глаза; словно невидимая волна качнула Агнессу, кровь хлынула ей в лицо, она резко повернулась и побрела прочь.

Она не вышла на работу ни завтра, ни послезавтра; с трудом удавалось ей подняться, чтобы накормить Джессику и собаку, сделать домашние дела.

Через несколько дней она нашла в себе силы вернуться в ресторан, где ее ждал расчет. Агнесса, нисколько не удивившись, получила деньги и ушла. Правду она рассказала только Филлис. Ошеломленная девушка советовала подруге обратиться в полицию — Агнесса отказалась: чего бы добилась она, маленькая работница, никому не нужная, без гроша в кармане?

Посудомойки на прощание утешали девушку: не стоит унывать, вдруг подвернется другая работа, даже лучше прежней? Но Агнесса и не жалела; нужно было прорвать замкнутое кольцо; она чувствовала, что это предел: дальше она так жить не может.

Ожидание кончилось, начинался поиск.

ГЛАВА V

— Входи, Филлис, — говорила Агнесса, пропуская девушку вперед.

Сидящая за столом Джессика с любопытством уставилась на гостью.

— Здравствуй! — сказала Филлис. — Так, значит, ты и есть Джессика?

Девочка кивнула.

— Садись, Филлис, — пригласила Агнесса. Девочка подвинулась, освободив место.

— Чем ты тут занимаешься? — спросила гостья. Джессика бросила на нее заинтересованный взгляд и улыбнулась.

— Рисует, — ответила Агнесса, — она любит рисовать.

— Это хорошо. Может быть, станет художницей.

— Может быть, — повторила девочка с такой интонацией и видом, будто знала все наперед.

— Посмотреть можно?

Девочка протянула Филлис листки.

— Это кто? — спросила та, рассматривая рисунки.

— Это вот мама, это я, это Керби, — объяснять девочка.

— Хорошо получается! — похвалила девушка, и Джессика расцвела от радости.

— Сейчас будем пить чай, — улыбнулась Агнесса.

Джессика вскочила с места, подбежала к шкафчику, влезла на стул, достала чашки и принялась накрывать на стол. В каждом ее движении сквозила наивная прелестная детская грация.

— Мамина помощница? — сказала Филлис.

— Да, — гордо подтвердила девочка, — я много чего умею делать!

— Джессика, не хвастайся, — заметила Агнесса. Девочка замолчала, но тут же, не подождав и нескольких секунд, сообщила Филлис:

— А мама моя умеет играть на рояле и петь. У нее красивый голос!

— Да и у тебя ничего! — засмеялась гостья. — Звенит, как колокольчик.

Они посидели втроем, потом, уступая просьбе Джессики, поиграли с ней, после чего девочка убежала гулять во двор, а Агнесса и Филлис получили возможность кое-что обсудить.

— Что ты намерена делать, Агнесса? — спрашивала Филлис. — У тебя есть еще деньги?

— Мало. Я уже неделю ищу работу, но пока безуспешно.

— Я могу одолжить тебе немного денег.

— Нет, Филлис, пока не надо, спасибо. Вот вернусь, тогда будет видно.

— Вернешься откуда?

Агнесса замялась.

— Я хочу попытаться найти мою… мать.

— Мать?

— Да. Мы не виделись шесть лет, я ничего о ней не знаю, как и она обо мне. У меня мало уверенности в том, что я смогу ее найти, но это, кажется, последний шанс…— Она замолчала.

Пауза длилась долго. Филлис не выдержала:

— Ты никогда не говорила о матери!

— Да. Я никогда и не думала, что снова увижусь с ней. Клялась, что не вернусь…— она усмехнулась. — А теперь вот решила: чем терпеть унижение от чужих людей, лучше обратиться за помощью к родной матери. Не знаю, право же, как она меня примет… Конечно, не очень хотелось бы…

— Между вами что-то произошло?

— Это длинная история, — уклонилась от ответа Агнесса.

Филлис, задетая недоверием подруги, обиженно поджала губы. Потом спросила:

— Когда же ты едешь?

— Через три дня.

— Это далеко?

— В Новый Орлеан.

— О! А Джессика?..

— Хочу просить тебя взять ее к себе. Сможешь?

— Да, разумеется! Надеюсь, мы подружимся. Твоя Джессика просто прелесть. Знаешь, мне тоже захотелось такую дочку!

— Сначала пусть Бог даст тебе хорошего мужа. Ты этого заслуживаешь, Фил.

Девушка покраснела от удовольствия, а затем, умоляюще глядя на собеседницу, сказала:

— Агнесса! Мы не так давно дружим… Не обижайся только… Ты никогда о себе не рассказываешь… То, что болтают, это же… неправда?

— Болтают… про меня?

— О, Агнесса, только ты…

— Я не обижусь, Филлис. Да, конечно, это… неправда.

Она умолкла, а Филлис, набравшись решительности, спросила:

— Скажи, отец Джессики, он… жив?

Агнесса вздохнула так тяжело, словно узница, заточенная в подземелье и увидевшая вдруг недосягаемо далекий кусок голубого неба.

— Он погиб, — с тихой решительностью произнесла она и, предупреждая последующие вопросы, прибавила: — Это был несчастный случай.

Филлис сочувственно молчала. Агнесса солгала ей: не потому, что не доверяла, просто она решила раз и навсегда: никто не должен знать правду, она никому не даст повода посмотреть на Джессику как на дочь убийцы.

— Я понимаю твое любопытство, Фил, — сказала Агнесса. — Хорошо, я расскажу. В болтовне про меня на самом деле есть доля истины: мы не были обвенчаны.

И она рассказала изумленной девушке все, начиная от своего знакомства с Джеком и кончая рождением Джессики, утаив лишь одну, самую важную, деталь.

— И все же я рада, что у меня есть Джесс! Что делала бы я без нее? — сказала Агнесса в заключение. — Теперь ты видишь, Филлис, какая я дурная женщина; собираюсь просить помощи у матери, с которой некогда поступила очень скверно.

— Но ты не могла поступить по-другому! — воскликнула Филлис, но после добавила: — Хотя как ты решилась, Агнесса? Ты так сильно любила?

— Я решилась потому, что мне казалось: мечта соединяется с жизнью, переходит в реальность. Разве ты никогда не мечтала, Филлис?

— Конечно, мечтала. Но я хотела и хочу, чтобы появился человек, который избавит меня от такого существования, сделает богатой, свободной от забот.

— Это оттого, что ты выросла в бедности. А я не знала ее. Я мечтала о другой свободе… И потом, я действительно влюбилась, причем так, как влюбляются, наверное, лишь однажды: ничего не видя, не слыша, не замечая. Это была любовь-сумасшествие, любовь-наваждение: даже в момент, когда ты вроде бы все понимаешь, ничего не можешь с собой поделать!

— Он, наверное, был красивый?

— Да… или мне так казалось. Много ли нужно девушке в семнадцать лет? Я была наивна, Филлис… Не обвенчалась, а теперь страдать вместе со мной должна Джессика…

— Джек не знал, что она должна появиться?

— Нет. Не успел узнать, — вздохнула Агнесса и добавила: — Жаль…

Она подумала о своем отношении к Джеку теперь, по прошествии времени. Да, конечно, она любила его той бессмертной, возвышавшейся над предрассудками любовью, что, скорее всего, и впрямь дается человеку только раз в жизни.

В этом чувстве соединились страсть и влечение души, необъяснимое магическое влечение, непонятное, неодолимое. Оно стало темным и горьким после того, что она узнала, и все же Агнесса предпочитала не судить Джека за его поступки: он и так заплатил сполна своими непрожитыми годами. Сколько было бы ему сейчас? Лет двадцать шесть… Если бы ничего не случилось, он не встал бы на этот путь. И тогда с нею был бы тот, прежний Джек… Да, они не разбогатели бы, но и не прозябали бы в такой бедности, они бы поддерживали друг друга, любили, у них была бы настоящая семья, и… никакой Хотсон никогда бы не осмелился и пальцем дотронуться до нее, ни у какой Сюзанны не нашлось бы повода назвать Джессику безродной! Но сейчас образ Джека поблек, как поблекли, обесцветились и боль ее, и любовь; Агнессе казалось, что прежняя романтика чувств никогда более не всколыхнет ее душу, жизнь не заиграет прежними яркими красками. Все ушло, переболело, и, похоже, — навсегда.

А Филлис между тем пришла в голову мысль, и прежде неоднократно ее посещавшая, которую девушка, однако, никак не решалась высказать вслух. Она долго тянула, а затем, все еще сомневаясь, будет ли это уместно, произнесла:

— Послушай, Агнесса, но ведь прошло много времени, почему же ты ни на кого не смотришь? Ты ведь такая славная! Многие мужчины, я думаю, с радостью женились бы на тебе! Разве не тяжело одной?

Агнесса сначала слушала с печальной улыбкой, потом нахмурилась.

— Не надо, Филлис, — сказала она. — Конечно, тяжело.

— Почему же тогда ты не хочешь ни с кем познакомиться? Ты молода, Агнесса. Ты наверняка найдешь новое счастье!

— Не знаю… Вряд ли. Я не одна, у меня же Джессика.

Но Филлис, воодушевленная тем, что Агнесса не возражает категорически, продолжала настойчиво:

— Ну и что? Тот, кто полюбит тебя, полюбит и твоего ребенка. Тем более что это девочка. А Джессика пока маленькая, она привыкнет.

— Филлис, не нужно, пожалуйста, оставь это! Скажи лучше: собаку возьмешь? Джессика не пойдет без Керби.

— Возьму и собаку.

— Спасибо тебе!

— Ну что ты! Скажи, Агнесса, — Филлис решила не отступать, — ответь мне, пожалуйста: если бы встретился очень хороший человек, ты бы вышла за него?

— Не знаю… Не могу так сразу ответить. Довольно, Фил! Не хочу я никакого человека и никакого замужества не хочу. Я уже привыкла одна… Для меня главное воспитать Джессику. Знаешь, Филлис, мне так хочется, чтобы она выросла хорошей, доброй, имела тонкую душу, любила и понимала все красивое, настоящее, но вот иногда мне кажется: пусть лучше научится защищаться, увидит мир таким, какой он есть на самом деле, и не ждет от него чудес! Что может быть несчастнее очарованной души? Ведь рано или поздно человек прозревает! Человек, который живет без несчастий и проблем, становится слабым, и благо, если есть кому его защитить!

— Ты жалеешь о том, что случилось с тобой? — тихо произнесла Филлис. — Не надо разочаровываться, Агнесса, все еще будет хорошо!

Она говорила так убежденно, что, когда Агнесса подняла глаза, в них вспыхнула искра надежды.

— Ты так думаешь, Фил?

— Конечно! Я верю в тебя, Агнесса, верю! Ты будешь, обязательно будешь счастлива!

Человеку трудно без веры в него других людей, его согревают и обнадеживают искренность и сочувствие. Агнесса ощутила, как нечто, давно, казалось, затвердевшее внутри, начинает уменьшаться, уходить: ей стало намного легче от простых, бесхитростных слов подруги.

— Спасибо тебе. Спасибо, Филлис!

Керби убежал по своим делам, а Джессика принялась играть сама с собой, изображая то один, то другой персонаж придуманной ею сказки.

Она недолго пребывала в своем волшебном мире — во дворе появились ее давние обидчики, два мальчика из соседнего дома, и сказка мгновенно растаяла, исчезла.

На сей раз Джессика первой заметила их. Сегодня они не собирались прогонять ее, и старший мальчик ограничился тем, что, проходя мимо, сказал:

— Чего уставилась, малявка?

Джессика ничего не ответила, только по-прежнему не сводила с них взгляда.

— Надо же, настырная какая! — удивился мальчик и поинтересовался: — Давно не получала?

— Давай отлупим ее! — предложил младший, выглядывая из-за спины брата. Глазки его засветились в предвкушении удовольствия.

— Попробуйте только! — звонко воскликнула девочка. — Я позову маму, и она надерет вам уши!

Старший мальчик, подражая взрослым, презрительно сплюнул.

— Подумаешь, мамочку позовет! И мы свою можем позвать, так она твою быстро выставит отсюда!

— А я приведу Керби! Керби — большая собака, и вы сразу разбежитесь, вот! — Она торжествующе рассмеялась. В ее представлении сильнее Керби не было никого.

Мальчики на мгновение замолчали, потом старший нашелся:

— Ну, и что, подумаешь, собака! — сказал он. — Я своего отца позову, так он твою собаку камнями прогонит или выстрелит из ружья и убьет!

Джессика прикусила губку и молчала; в ее больших глазах копились слезы. Потом она, неожиданно нагнувшись, подняла ком земли, швырнула в мальчишек и пустилась наутек.

Земля угодила младшему в лицо, и он громко заревел, а старший помчался за беглянкой.

Джессика подбежала к своему дому, забарабанила кулачками в дверь, в следующий миг проскользнула в щель, и мальчик вынужден был повернуть назад.

— Откуда ты так бежишь? — спросила Агнесса, впуская ее.

— За мной гнались мальчишки! — отвечала запыхавшаяся Джессика.

— Опять?

— Да! А я одному прямо в глаз землей попала!

— Зачем же ты так? Ты девочка и не должна драться.

— Они сказали, что убьют Керби. — Губы ее задрожали. — Что их отец придет и убьет.

Джессика села на кровать и расплакалась; вытирая слезы, она с обидой выкрикнула:

— Я им покажу! Пусть только попробуют тронуть Керби!

— Что ты, родная, не надо плакать. Не слушай ты этих мальчишек, они все выдумывают.

— Да-а! — не веря, протянула девочка. — А ружье?..

— Нет у них никакого ружья.

— У них есть отец, а у отца ружье. А у нас отца нет, и ружья нет! Вот если бы у нас был отец, то он пошел бы и их всех перестрелял!

Агнесса так и ахнула, кровь бросилась ей в лицо; пронзенная невыносимым воспоминанием, она воскликнула:

— Не смей так говорить, слышишь, Джесс! Если ты считаешь, что можно так поступать, — ты плохая девочка!

— Я хорошая девочка! — Джессика. — Это мальчишки плохие!

— И ты такая, раз хочешь делать так же, как они! Нельзя быть злой!

— Я добрая! Мама, не ругай меня! — Девочка снова залилась слезами.

— Ну хорошо, хорошо, — сказала Агнесса, обнимая ее. — Не плачь и запомни: мы никого не собираемся обижать, у нас никогда не будет ружья, и стрелять мы не станем.

— Да, — согласилась Джессика. А после, помолчав, спросила: — Кто это?

— Где?

— А вот! — Девочка показала на портрет Джеральда Митчелла, который Агнесса всегда держала на видном месте.

— Твой дедушка.

— Дедушка?! Нет! Дедушки старенькие бывают! — Джессика даже засмеялась, до того нелепым показался ей ответ.

— Все дедушки когда-то были молодыми, а еще раньше детьми, вот такими, как ты.

— А где он сейчас, мой дедушка?

— Он умер, Джесс, — отвечала Агнесса. — Очень давно, когда я была еще даже младше тебя. Твой дедушка, а мой отец. Его звали Джеральд Митчелл.

Джессика смотрела на мать ясными зеленовато-голубыми глазами.

— Мама, а у меня отец был?

Агнесса вздрогнула, как от внезапной боли: ей предстояло преодолеть еще и этот порог.

— Был, моя хорошая.

— А он тоже умер?

Джессика, для которой жизнь, смерть и время еще не стали чем-то осознанным, спрашивала с обычным детским любопытством, а Агнесса вдруг почувствовала, что не может в присутствии своего ребенка (и ребенка Джека!) не только говорить, но и думать о Джеке как об умершем… нет-нет, он просто исчез куда-то… но не в небытие, бездушное и бесплотное! Говорят, некоторые люди… никогда не оставляют нас… Даже если их уже на самом деле нет.

— Я… не знаю!

— Значит, он может вернуться к нам! — обрадовалась Джессика. — Мама, давай найдем нам папу! У всех девочек есть папы, и я тоже хочу! Только пусть он будет хороший, ладно? Тогда и мальчишки меня будут бояться! Мы его познакомим с Керби…

— Твой отец знал Керби. Керби ведь старше тебя; он тогда как раз был щенком.

— Мама, — Джессика задумалась, — а где была я? Я-то откуда взялась?

Агнесса улыбнулась и, взяв девочку за руки, притянула поближе к себе.

— Знаешь, Джесси, давай я лучше расскажу тебе, откуда взялся Керби! Это очень интересная история.

Девочка кивнула. Потом спросила:

— Мама, а мой папа был хороший?

— Конечно… хороший, дорогая. Ложись, тебе уже пора спать.

Агнесса с любовью смотрела на свою дочь, и в глазах ее появилось что-то светлое и далекое.

— Да, маленькая, мне еще нужно тебе сказать… Тебе понравилась Филлис?

— Да.

— Так вот: мне нужно съездить в другой город, ненадолго. Может быть, вы с Керби пока поживете у Филлис?

— А может, ты нас с собой возьмешь?

— Нет. Это очень трудная поездка. Тебе придется остаться у Филлис. Хорошо?

— Ладно, останусь. Только ты не задерживайся.

— Конечно, нет, моя милая.

Джессика легла в постель, укрылась одеялом. Агнесса оставила только одну свечку и при свете ее принялась чинить какие-то вещи: одежду Джессики, свою… Она вдруг приподняла голову: в полумраке в отражении старого зеркала ее лицо казалось зеленовато-бледным, как у русалки, волосы, чисто вымытые и крепко стянутые в узел, были похожи на темную повязку над высоким лбом. Агнессе захотелось распустить их, и она сделала это — они рассыпались по груди, спине и плечам блестящими шелковистыми нитями. Она долго-долго смотрела в зеркало, словно стараясь разглядеть в нем какой-нибудь пророческий знак. И вдруг услышала голосок засыпавшей Джессики:

— Я знаю, ты что-нибудь привезешь мне оттуда. Что-нибудь очень хорошее!

Агнесса повернулась к ней и ответила серьезно и твердо, будто приняв окончательное решение:

— Я постараюсь.

ГЛАВА VI

Поезд мчался на Юг. Агнесса сидела, прислонясь к холодному стеклу, и думала. Она попыталась представить себе встречу с Амандой… Прошло столько лет… Она и сама толком не знала, что скажет матери. Станет просить прощения, а потом помощи? Она прекрасно помнила сказанные Амандой слова: «Уезжай ради Бога, но, когда ты в один прекрасный день надумаешь, вернуться, да еще, глядишь, с ребенком, знай: я тебя не приму! И прощения моего тебе не дождаться!» Что ж, предсказание Аманды сбылось почти полностью. Почти, ибо Агнесса убеждала себя, что унижаться не будет. Но все-таки поражение, поражение, а не победа — это придется признать…

Постепенно Агнесса отвлеклась от мыслей о матери, и, глядя на бегущие мимо окон равнины, горы, города и реки, прониклась ощущением покоя, отрешенности от земной суеты. Все исчезло, появляясь лишь на миг, и только небо миля за милей оставалось неизменным. Казалось, именно в тех непонятных далях и сокрыты ответы на все земные вопросы. «Почему же, — думала Агнесса, — при взгляде на вечные дали каждый раз рождается заново это неуловимо-клятвенное „Memento mori“2? Почему?

Месяц скакал по верхушкам деревьев, полосы света скользили в простенках вагона, неслись, пропадая во тьме, огни дальних станций, а с ними уносились и мысли о том, что прошло и что будет.

Агнесса незаметно для себя заснула и проснулась уже на следующий день. За стеклами проплывали желтые степи Джорджии — это был Юг. Дальше время полетело быстро, настал момент, когда впереди показался желанный город.

Послышался звонок, немного погодя объявили станцию, и сразу поднялась суета: пассажиры стаскивали с полок чемоданы, корзины, узлы и, толкаясь, устремлялись к выходу. Агнесса тоже взяла сумочку, одолженный у Филлис шелковый зонтик и ждала, когда схлынет толпа в проходе вагона.

Чемоданов у нее не было. В сумке лежали деньги — немногим больше, чем требовалось на обратную дорогу.

Агнесса достала зеркальце. Она принарядилась, собираясь на поезд: надела самое приличное, хотя и очень скромное синее платье, новые туфли, тонкие чулки и свою единственную шляпку.

Пробираясь к выходу, Агнесса смотрела в окна на шумный перрон южного города. Город показался ей чужим, пугающим и… удивительно красивым.

Она увидела вереницу зданий, верхушки деревьев, экипажи, людей; все это уходило, текло куда-то по набережной в центр города, уносилось в разноголосом вихре, смешанном с ветром, запахами озерной воды, жаркой пылью мостовых. Здесь уже вовсю пылало лето: цвели розы, шла бойкая торговля всякой всячиной, кругом стояла привычная летняя кутерьма.

Агнесса начала свое путешествие по незнакомому городу. Она не смогла бы, пожалуй, описать его. Свет солнца, улыбки, зной и ветер, стук лошадиных копыт, звонки экипажей, беспорядочные крики, гудки пароходов, трепет парусов, люди, люди, люди…— все это, слитое воедино и по отдельности, и звалось Новым Орлеаном, красивым южным городом.

Садясь в конку, Агнесса обронила мелкую монету; она успела ее поднять и, поднимая, загадала: если орел, то ей повезет в этом городе. Выпал орел, и Агнесса радостно улыбнулась.

Она постеснялась расспрашивать прохожих, поэтому до вечера плутала по улицам, смертельно устала от жары, мелькания экипажей, людей, домов, но так ничего и не нашла. Один раз она позволила себе перекусить в дешевом ресторанчике и там же отдохнула немного, сидя под тентом. С удивлением она замечала, что не испытывает волнения, ею овладела беспечность странницы, и она глазела на прохожих, охваченная если не душевным подъемом, то, по крайней мере, странной уверенностью в себе, не испытывая уже ставшего привычным упадка сил, физических и духовных. Она столько лет не выезжала никуда, так увязла в серой низменности жизни, что поездка стала подобной глотку свежего воздуха. Агнессе сейчас было безразлично, что ее туфли и одежда покрылись пылью, что она устала и ей негде ночевать. И, вероятно, не придется больше обедать… Она расплатилась и пошла дальше… куда глаза глядят.

В этом городе все дороги вели к порту. Очутившись там, Агнесса наконец поняла, откуда нужно было начинать поиски, и, несмотря на усталость, продолжила путь.

Подошла к парапету, послушала, как мягко шуршат сонные волны, потом вернулась на центральную улицу, кишащую людьми. Она старалась идти ближе к краю тротуара, чтобы ее не задевали спешащие жители и гости шумного квартала. Она шла и думала; вид озера испортил ей настроение: Агнесса не любила набережные, они всегда напоминали ей Калифорнию, Санта-Каролину, океан — дивный сон ее юности. Она не вернулась туда, не захотела, не смогла — ей помешала память о былом.

Внезапно она заметила женщину, чья внешность несомненно привлекла внимание прохожих: длинные, чуть ли не до плеч перчатки на белых руках, ярко накрашенное лицо и взгляд — хитровато-ленивый, томный и одновременно цепкий, достающий неуловимо, как жало змеи. Неподалеку Агнесса увидела еще двух девиц, потом еще одну и почувствовала, что наконец-то напала на след. Она прошла вперед по улице, и перед ней предстало двухэтажное здание с пышно расцвеченным парадным подъездом и множеством неприметных окошек и дверей. К подъезду то и дело подкатывали экипажи, из них вылезали прилично одетые мужчины и исчезали в дверях. Агнесса подумала, что именно за этими дверями умирает достоинство, то самое, что она все эти годы пыталась сохранить. Агнесса не сразу сообразила, что именно сюда, в этот дом, привезла ее, совсем крошку, тогда еще молодая Аманда, что она, Агнесса, сделала здесь свои первые шаги и произнесла первое слово. Здесь! И теперь она сама приехала сюда. Ей вновь пришло на ум, что в чем-то она повторяет путь Аманды. «Но, — сказала себе Агнесса, — пусть я никогда больше не полюблю, однако ни душу, ни тело никому не продам! Никому, ни за что, никогда!»

Агнесса не имела ни малейшего представления о здешних порядках и по наивности попыталась войти с парадного входа. Она уже поднялась по ступенькам на крыльцо, когда одна из девиц преградила ей путь, выставив вперед ногу в замшевой туфельке.

— Куда?.. Кто вы такая? — негромко произнесла она.

— Я хочу видеть хозяйку этого заведения, — сказала Агнесса.

Девица изумленно вытаращила глаза и захохотала.

— А Господа Бога ты видеть не хочешь? Зачем тебе хозяйка?

Агнесса сошла вниз. За углом она приметила совсем молоденькую девушку, чье выражение лица не было столь вызывающе надменно, как у первой.

— Простите…— Агнесса замялась, не зная, как лучше сказать. — Простите, мисс, не подскажете ли вы, где бы я могла увидеть миссис Митчелл, Аманду Митчелл?

Девушка на секунду задумалась.

— Аманду Рыжую? Агнесса растерялась.

— Раньше она была хозяйкой этого дома.

Девушка удивленно выпятила перламутрово-розовую губку, а потом окликнула подружку:

— Джейн! Подойди сюда!

Подошла, виляя бедрами, крупная девица с маленьким веером в руке. Ее роскошные плечи блистали в красном свете фонаря. Первая девушка объяснила ей, чего хочет Агнесса.

— Вы что-то путаете, — резко произнесла девица, с интересом глядя на Агнессу. — Если вам нужна Аманда Рыжая, то можно позвать, конечно, только по важному делу, но если вы хотите видеть хозяйку, то идите к хозяйке!

— А как ее зовут?

— Мисс Хейман, — ответила молоденькая девушка. Агнесса задумалась. Когда-то она уже слышала это имя… В памяти всплыли перемаранные, насыщенные непонятным жаргоном строки писем. Лорна Хейман, доверенное лицо Аманды! Значит, она все-таки попала туда, куда нужно. Наверняка, даже если миссис Митчелл и нет здесь, Лорна знает, где ее найти!

Теперь перед Агнессой стояла задача проникнуть в дом.

— Вы не могли бы помочь мне увидеться с нею? — спросила она.

— А зачем вам хозяйка?

— Мне очень нужно с ней поговорить, — терпеливо отвечала Агнесса, чрезвычайно неловко чувствуя себя здесь, в обществе этих женщин. Очевидно, что-то отразилось в ее лице, потому что лицо полной девицы презрительно вытянулось, и она бросила подружке:

— Помогай, если хочешь, а мне пора!

Первая девушка стояла в сомнении.

— Спасибо вам. Извините, — сказала Агнесса, развернулась и пошла прочь, назад.

Внимание ее привлекла узкая боковая дверь, в которой время от времени исчезали девицы. Агнесса проскользнула в нее и столкнулась с огромным детиной, выкатившим на девушку бараньи глаза.

— Куда? — грозно спросил он.

Агнесса без лишних слов выскочила обратно.

— К кому вы? — спросила ее миловидная девушка, задерживаясь перед дверью.

— К мисс Хейман.

— К Лорне? — в лице девушки мелькнуло выражение неприязни. — Думаю, ее сейчас нет наверху, она, наверное, с гостями… Хотя вдруг…

— Проведите меня к ней, прошу вас! Мне очень нужно с ней встретиться! — Агнесса прикоснулась к руке собеседницы.

Та, чуть поколебавшись, сказала:

— Хорошо. Я попробую. Идемте.

Они вошли в дом. Спутница Агнессы шепнула детине пару слов, и он, согласно кивнув, пропустил женщин.

Они миновали темный коридор, поднялись по лесенке на второй этаж, и там девушка, объяснив Агнессе, куда идти дальше, удалилась.

Агнесса быстро прошла несколько смежных, красивых и, к счастью, пустых комнат и остановилась перед указанной дверью, за которой слышались голоса, один из которых вкрадчиво говорил:

— С бумагами все в порядке. Мы ведь не первый год знаем друг друга.

Мужской голос ответил что-то, и женщина засмеялась. Потом дверь отворилась, мужчина прошел мимо Агнессы, и она вошла в комнату, представлявшую собой нечто среднее между кабинетом и гостиной. У стены стояли два дивана с бархатными подушками вишневого цвета, пол был застлан дорогим ковром, на окнах висели коричневые с золотыми разводами шторы, стены украшали картины — преимущественно портреты красивых женщин. Прямо перед дверью стоял стол, за ним темнели бюро и солидный шкаф с позолотой. За столом сидела очень бледнокожая блондинка лет тридцати пяти и писала что-то на листе бумаги.

В комнате было относительно тихо; иногда откуда-то снизу доносились взрывы смеха, бренчанье рояля и стук каблуков.

— Здравствуйте, мисс Хейман, — сказала Агнесса, приближаясь к столу. Она вдруг оробела; у нее было ощущение, словно это апартаменты королевы или, по меньшей мере, какого-нибудь министра.

Лорна подняла голову и, увидев перед собой незнакомую скромно одетую молодую женщину, несколько переменила выражение лица, еще сохранившееся от разговора с первым посетителем.

— Кто вы такая? — спросила она, и Агнесса сразу поняла, что не встретит здесь ничего даже отдаленно напоминающего дружелюбные чувства. «Кто вы такая?» и «Куда?» — в этих часто повторявшихся вопросах скрывалась настороженно-презрительная холодность. Чтобы войти сюда, спрашивать и получать ответы, нужен был пропуск, подтверждение тому, что ты этому миру не чужая, а у Агнессы ничего похожего не было… Но она — дочь Аманды!

— Меня зовут Агнесса Митчелл, и я ищу свою мать, Аманду Митчелл. Она была, а возможно, и до сих пор является хозяйкой этого заведения.

Ни тени удивления или замешательства не промелькнуло в лице Лорны, ни единым жестом или взглядом не показала она, что имя Аманды Митчелл хоть что-нибудь ей говорит. Агнесса поняла, что промахнулась.

— Вы ошибаетесь, — спокойно произнесла Лорна, глядя на посетительницу внимательно и серьезно, — хозяйка этого заведения я.

— Может быть, — согласилась Агнесса. — Мне необходимо только узнать, где сейчас находится миссис Митчелл.

Лорна усмехнулась уголками губ.

— Вы меня с кем-то путаете. Я не знакома с женщиной, о которой вы говорите.

— А я думаю, вы ее знаете.

— С чего вы взяли? — удивилась Лорна.

— Я видела ваши письма у матери.

Лорна покачала головой. Она держалась столь невозмутимо, что, не будь Агнесса полностью уверена в своей правоте, нашелся бы повод усомниться.

— Уверяю вас, вы ошибаетесь.

Агнесса продолжала стоять, понимая, что не стоит, однако, продолжать этот бесплодный разговор, дело проиграно: Лорна ничего ей не скажет.

— Кто вас ко мне прислал? — полюбопытствовала мисс Хейман.

— Никто.

— Вы вообще-то знаете, куда пришли?

— Знаю.

— Тогда вы, моя милая, должны знать и то, что такое заведение, как наше, не занимается поиском пропавших родственников. Обращайтесь в полицию. Если хотите найти через нас клиентов, тогда мы еще постараемся вам помочь, но у вас, я вижу, другие проблемы. Словом, я вас не задерживаю. — Закончив речь, она демонстративно принялась писать.

— Мисс Хейман! Если вы не можете сказать, где моя мать, скажите, по крайней мере, жива ли она!

— Да сколько же мне повторять! — раздраженно проговорила Лорна и пристукнула по столу костяшками шлицев. — Вы мне надоели! Не знаю я вашей матери и знать не хочу!

Агнесса решила, что пора уходить. Она положила на стол Лорны небольшую бумажку.

— Извините. Я оставлю вам свой адрес на случай, если миссис Митчелл захочет меня увидеть.

— Ничего не знаю! — крикнула Лорна вслед, но, когда Агнесса ушла, взяла листок, внимательно прочитала, что на нем написано, и убрала в стоящую на столе большую позолоченную шкатулку.

Было поздно, и Агнесса отправилась на вокзал дожидаться утреннего поезда. Спешить было некуда, поэтому она медленно, ничего не замечая, брела по освещенной фонарями улице.

Что ж, она приехала сюда напрасно, разве что увидела процветающее предприятие Аманды. Да, доход, очевидно, немалый… Она вспомнила шелковое, шуршащее, надушенное платье Лорны, ее белокурые с желтым отливом волосы, тщательно завитые, уложенные… А она, Агнесса, прозябает в нищете, не зная, как прокормить себя и дочь… Нельзя сказать, что это справедливо! А может… ей все-таки повезло, что она, поддавшаяся предательской слабости, не нашла здесь Аманду? Пусть даже та не стала бы торжествовать — все равно: каким унижением выглядело бы внезапное появление заблудшей! Унизительно ли просить помощи у более сильного? Возможно ли сохранить достоинство, признав ошибки, или, напротив, не отступая?..

Она так увлеклась невеселыми мыслями, что не обратила внимания на мужчину, упорно следовавшего за нею почти от самого публичного дома. Пройдя через привокзальную площадь, она вступила в темный переулок, где не было жилых домов, и по обеим сторонам дороги высились каменные стены. Агнесса наконец услышала за спиной тяжелые шаги и, стремясь поскорее выйти на людный перрон, почти побежала по дороге.

Из мрака выступила вдруг огромная фигура, глаза которой, казалось, фосфоресцировали в ночи. Агнесса вскрикнула, метнулась в маячивший рядом арочный проем, кинулась вправо, влево — везде темнели холодные стены. Это был тупик. Агнесса прислонилась к камню и закрыла глаза; она еще надеялась, что ее не заметят, но, конечно, ее увидели и подошли вплотную…

Агнессу не покидало ощущение нереальности происходящего, будто все происходило не наяву, а в тягучем сне, и состояние было такое, словно хочешь и не можешь проснуться. Руки и ноги одеревенели, и, если бы Агнесса вздумала побежать, бег получился бы тоже как во сне: бессмысленное, бесполезное передвижение увязающих в песке ног.

— Испугалась, милашка? — спросил грубый голос. — Спокойно, только без крика! — Чья-то рука выдернула из рук Агнессы сумку.

Агнесса не запомнила лица грабителя; когда она очнулась, рядом уже никого не было. В первый миг она не расстроилась, она была даже рада, что все ограничилось только грабежом.

И все же она осталась без единого цента.

Агнесса села на скамейку перед зданием вокзала и стала смотреть на уходящие поезда.

Она подумала, что вокзал, любой вокзал — удивительное место, островок твердыни в вечном движении, перересток случайностей и судеб, место, где с особым болезненным чувством вспоминаешь свою жизнь, исчезающую в прошлом, как цепочка вагонов, и в то же время всегда ждешь чего-то нового; кажется, вот-вот из-за поворота вынырнет состав, несущий радость встречи с судьбой.

Вскоре Агнесса начала замерзать — ночи были еще холодны; тогда она вошла в здание и стала ждать там. Впрочем, ждать было нечего: купить билет она не могла, значит, уехать — тоже; однако заставить себя идти куда-то сейчас было Агнессе не под силу.

Близился рассвет. Уже открылись кассы, на платформе начал скапливаться народ. Было по-утреннему прохладно, пахло свежей листвой и еще чем-то неуловимо-приятным, южным. Агнесса вернулась на облюбованную скамейку и уже около получаса сидела там, размышляя, и, как ни странно, мысли ее были вовсе не о том, как выбраться из этого города.

Она вновь и вновь вспоминала свою жизнь, которая, как казалось ей самой, делилась на четыре периода, окрашенные каждый в особый цвет: первый — до выхода из пансиона, полный неясных мечтаний, второй — жизнь в сером особняке, на берегу океана; эта жизнь была залита изнутри и извне ослепительным светом — огромное пространство, напоенное солнцем, надеждой и верой в великое счастье, третий период — это бегство, прибытие на прииск и отъезд с него, и последний — ее теперешнее существование, самый длинный, самый тяжелый. На заре жизни, когда не видишь горизонта, утопающего в золотисто-розовом тумане, легко шагается и дышится в беззаботной череде дней, но потом, когда обнажаются серые бесплодные дали, где уже нет сияющих звезд, не всегда находишь силы продолжать путь. Душа Агнессы устала и не имела более сил вести ее вперед.

Женщина сидела и смотрела вниз на серые камни, на носки своих пыльных туфель. Она чувствовала сильный голод, но делать было нечего — приходилось терпеть. Этот город отнял у нее последние жалкие крохи и ничего не дал взамен.

К скамье, на которой сидела Агнесса, подошел молодой человек с чемоданом в руке.

— Разрешите присесть рядом с вами?

Агнесса, почти не глядя на него, равнодушно кивнула и вновь принялась думать. Она решила обратиться в полицию: все-таки нужно было как-то уехать.

Она повернулась к своему случайному соседу и спросила:

— Не знаете, где здесь полицейский участок?

— Нет, к сожалению. Я нездешний.

Агнесса замолчала. Потом встала, чтобы спросить еще у кого-нибудь, но молодой человек задержал ее.

— Что-нибудь случилось, мисс? Простите, может быть, я смогу чем-то помочь?

Он так внимательно и серьезно смотрел на нее, что Агнесса не нашлась, кроме как ответить просто:

— Меня ограбили, отобрали все деньги, а мне нужно сегодня уехать домой.

Ее сосед не удивился, только расспросил девушку поподробнее, а потом спросил:

— Где вы живете?

Агнесса сказала.

— Подождите минутку. Он скоро вернулся.

— Вам нужно непременно уехать сегодня?

— Да, меня очень ждут дома, я не могу задерживаться.

— Но ваш поезд уходит утром, сейчас, через несколько минут, а вечернего нет, — заметил он.

Агнесса растерянно молчала, и тогда молодой человек сказал:

— Вы можете, конечно, обратиться в полицию, но вам придется задержаться. Сразу вам вряд ли помогут. У вас есть знакомые в городе?

— Нет, никого.

— Много у вас украли?

Агнесса назвала сумму и поймала его удивленный взгляд.

— Уезжайте сейчас, — произнес он решительно. — Я одолжу вам денег.

Агнесса отстранилась.

— Нет, не надо!

— Почему? — удивился он.

— Вы меня не знаете.

— Ну и что? Я хочу вам помочь.

Она заметила, что, разговаривая с ней, он одновременно будто думает о чем-то другом. Казалось, он силился что-то вспомнить — и не мог.

Агнесса поднялась со скамьи.

— Нет, извините. Спасибо вам, но я как-нибудь сама найду выход, — ответила она и пошла по перрону. Она не сделала и десяти шагов, как случайный собеседник нагнал ее.

— Мисс, подождите! Остановитесь, пожалуйста! Агнесса остановилась.

— Простите, но… Я забыл фамилию… Ваше имя не Агнесса?

— Да… Агнесса Митчелл.

Смуглое лицо незнакомца покрылось румянцем.

— Мисс Митчелл, конечно! Значит, я не обознался. А вы не помните меня?

— Я вас не знаю…

Она пожалела, что ответила так, потому что увидела, как он огорчился, и еще — Агнесса разглядела вдруг в лице незнакомца тот особый внутренний свет, который давно перестала замечать и находить в лицах окружающих людей.

— Да, вы, наверное, не запомнили меня, ведь мы виделись всего один раз и так недолго… Это было несколько лет назад на конном заводе, где я в то время работал. Ну и вы… тоже оказались там. Меня зовут Орвил Лемб.

Теперь она ясно вспомнила дождливый вечер, когда состоялось давно позабытое знакомство с этим человеком.

— Ах да!.. Простите, у меня не очень хорошая память на лица, мистер Лемб. Но я помню, как говорила с вами.

Агнесса не знала, что еще добавить, и он тоже молчал, не осмеливаясь задавать ей вопросы.

Так они стояли друг перед другом, но через несколько мгновений раздался протяжный гудок, и Орвил встрепенулся.

— Ждите здесь! — приказал он Агнессе и через минуту явился с билетом. — Едем, мисс Митчелл.

Агнесса безропотно последовала за ним. Они добежали до вагона, Орвил помог ей войти, и Агнесса не успела моргнуть, как поезд тронулся, и город стал исчезать за окнами. Ей казалось, что она опять видит сон.

— Вот, — сказал Орвил, открывая дверь. — Ваше купе, мисс Митчелл. Мое — по соседству.

Агнесса увидела столик, обтянутый бархатом диван, шелковые занавески, зеркало на стене. Это был вагон первого класса, в каких ей не доводилось ездить.

— Отдохните, — сказал Орвил, усаживая девушку на диван. — Я потом к вам зайду, если позволите.

— Да, конечно. Спасибо вам.

Она была так растеряна от неожиданности, что даже не удивилась тому, что он едет с нею в одном вагоне и, очевидно, в одну и ту же сторону. Кажется, он не говорил, куда направляется, но Агнесса нашла их соседство вполне естественным: она едет в Хоултон, и Орвил Лемб, само собой разумеется, тоже. Много позднее она сообразила, что это все-таки довольно странно.

Агнесса поняла, что ей действительно необходимо прийти в себя после бурных событий дня и неожиданной встречи. Что-то подсказывало ей: этому человеку можно довериться. Ей показалось, что она почувствовала в нем простоту, простоту сердца, способного откликнуться на чужую беду. И улыбался он так сочувственно и добро…

Ей стало куда легче на душе, она уже не ощущала себя такой одинокой. Немного было у нее знакомых и, тем более, таких, кто бы мог ей бескорыстно помочь… И в то же время Агнесса думала о том, что не стоит, пожалуй, доверять первому впечатлению: кто знает, каков на самом деле этот мистер Лемб? Она совсем не помнила, каким он ей показался тогда, почти семь лет назад…

Орвил пришел через час.

— Вы ведь не завтракали, мисс Митчелл? — И предложил: — Пойдемте в ресторан.

Агнесса замялась.

— Нет… Я не хочу есть…

Он улыбнулся, поняв ее.

— Мисс Митчелл, прошу вас! Право, не стоит объявлять голодовку.

Он подал ей руку. Агнессе ничего не оставалось, кроме как согласиться.

В ресторане среди почтенной публики Агнесса почувствовала себя неловко. Вдобавок она стеснялась своего спутника. Впрочем, голод несколько приглушил волнение; когда принесли заказ, Агнесса почувствовала себя в другом мире: она позабыла вкус половины блюд, а вкуса другой половины не знала вообще.

Орвил же, глядя на нее, раздумывал.

Не нужно было обладать большой проницательностью, чтобы понять: эта женщина одинока или, по крайней мере, очень несчастлива в браке. Но он помнил слова Агнессы о том, что ее ждут дома.

— Давно вы живете в Хоултоне? — спросил он.

— Почти шесть лет.

— С вашей семьей?

— Нет, — сказала Агнесса, но тут же поправилась: — Вернее, да, я живу с дочерью. — Она подумала о Джессике: даже такая кратковременная разлука с нею представлялась долгой. Здорова ли она?

— А вы… тоже едете в Хоултон?

Казалось, она ждет именно такого ответа. Орвил кивнул.

— Вы живете там? — спросила Агнесса, изумляясь невероятности странных совпадений.

— Нет, — быстро ответил Орвил. — Я живу в Вирджинии. В Хоултон еду по делам. Я никогда еще там не был… А сколько лет вашей дочери, мисс Митчелл?

— Пять. Ее зовут Джессика.

— Красивое имя, — похвалил Орвил и подумал: «Да, наверное, это его ребенок».

«Если он помнит меня, то уж Джека-то наверняка не забыл, — в свою очередь сказала себе Агнесса. — Он, должно быть, считает, что Джек бросил меня, или я ушла сама… Хотя какая разница, что думают обо мне люди!» Она не хотела признаться, что на самом деле ей было далеко не все равно.

Орвил действительно думал именно об этом. Он помнил эту историю гораздо лучше, чем представляла Агнесса, он не забыл, как уязвил его тогда выбор юной,чистой девушки… Значит, она все-таки рассталась с этим парнем? И вопреки своим мыслям Орвил решил, что, пожалуй, именно Джек ушел своей дорогой. А эта женщина… Орвилу было искренне жаль ее, и все же он не без тайного удовлетворения говорил себе: «Не может быть, чтобы она не раскаивалась!»

— Мне бы хотелось повидать вашу дочь. Можно?

— Да, приходите, пожалуйста.

«А ведь они, очевидно, так и не обвенчались, — запоздало сообразил Орвил, — все-таки были вместе по меньшей мере около года». Он постарался отогнать от себя эти мысли: что ему, в конце концов, за дело, как жили двое совершенно чужих людей?!

Впрочем, одним своим до крайности неожиданным и безрассудным поступком он уже доказал явное неравнодушие ко всей этой истории, вдруг получившей продолжение… доказал, во всяком случае, самому себе!

Орвил незаметно усмехнулся. Деловой человек не поедет в Хоултон, если ему надо в Вирджинию, никогда не станет проделывать путь в полстраны неизвестно зачем! Да, но он не мог допустить, чтобы женщина, которую он не забывал все эти годы, вновь исчезла неведомо куда. Он не искал ее и не надеялся встретить… вернее, искал, но не Агнессу Митчелл, а… другую, но хотя бы чем-то похожую на нее.

Выпили кофе, после чего официант принес счет и красивую коробку, которую Орвил протянул Агнессе.

— Это Джессике и вам, мисс Митчелл.

В коробке, перетянутой розовой шелковой лентой, были дорогие шоколадные конфеты. Орвил заметил, что глаза Агнессы, нежно-зеленый цвет которых он запомнил с тех давних-давних пор, вдруг стали колючими. Она отодвинула подарок.

— Спасибо, не нужно, мистер Лемб.

— Почему? Возьмите, пожалуйста.

— Нет… Джессика… она не любит сладкое.

— Тогда пусть только для вас.

— Я, — Агнесса вздохнула, — не возьму.

Она замолчала, и Орвил смотрел на нее с каким-то странным выражением сомнения, словно пытаясь проникнуть в суть ее мыслей. Агнессе стало неловко, она вдруг подумала о том, что, возможно, делает не так, как надо… совсем она, наверное, разучилась общаться с приличными людьми, а ее наряд явно не соответствовал положению пассажирки первого класса, тогда как ее спутник имеет вид человека состоятельного. Агнессе не приходило в голову спросить себя, нравится ли ей Орвил, она только равнодушно отметила, что на нем хороший костюм, что у него красивые черные волосы и спокойные карие глаза, что держится он просто, но с достоинством, очень вежлив и предупредителен с нею…

— Извините, мисс Митчелл, — сказал Орвил, — я не хотел вас обидеть. Может, я показался навязчивым, напросившись к вам в гости…

Агнессе стало стыдно.

— Это вы простите меня, мистер Лемб. — Она придвинула к себе коробку. — Возьму, спасибо. И обязательно приходите к нам. Познакомитесь с Джессикой… Вы любите детей?

— Да.

— Наверное, есть и свои?

— Нет, — ответил Орвил, — я живу один.

— Совсем один? — вырвалось у Агнессы.

— Да, если не считать домашней прислуги. У меня есть еще старшая сестра, но она живет в Айронвуде.

— А ваши родители?

— Умерли. Отец — совсем недавно, а мама — когда мне было тринадцать. Она тяжело болела, но никто не принимал этого всерьез, а потом ей вдруг стало совсем плохо, и оказалось, что уже поздно… Отец считал, что все это лишь капризы… Она была моложе его на семнадцать лет.

«Сколько смерти кругом, а жизни нет никакой», — подумала Агнесса, а вслух сказала:

— А я очень рано лишилась отца. Мать не видела шесть лет. Я ездила сейчас повидаться с ней, но не смогла найти.

Она спросила себя о том, готова ли к большей откровенности; возможно, Орвил, рассказывая о себе, предполагал именно это, не даром так выжидательно смотрел на нее. Но больше он ничего не услышал.

Орвил сразу понял, что Агнессе приходится самой зарабатывать на жизнь и, вероятнее всего, тяжелым трудом, понял по ее внешнему виду, а также узнав, с какой ничтожной суммой денег она отправилась в столь дальний путь. И Джек этот, наверное, просто сбежал, прельщенный если не другой женщиной, то всегда желанной для него свободой. Опрометчиво было доверяться такому парню: в отношениях с женщинами ему явно не хватало постоянства. Трудно было представить его в роли любящего, заботливого и тем более верного мужа. На конном заводе Джек слыл к тому же, как помнил Орвил, несдержанным на язык и на руку, да и что могло быть между ними общего?! Он ведь даже грамоты, кажется, толком не знал. И если раньше, живя с ним в одной комнате, Орвил мог еще признать в нем некоторые достоинства, то теперь с высоты своего сегодняшнего положения решил окончательно: Джек никто и ничто. Но об Агнессе он так думать не мог. Конечно, с точки зрения общества эта женщина заслуживала осуждения: она сбежала из дома, жила в незаконной связи с человеком, явно ее не достойным и имела от него внебрачного ребенка, но по-человечески Орвилу было очень жаль Агнессу, он не мог заставить себя относиться к ней как к падшей, более того (он сам удивлялся) — хотелось ее уважать, воспринимать как равную. Он не считал эту женщину простолюдинкой, да она ею и не была. И ему очень захотелось как-нибудь ей помочь.

Они вернулись в свой вагон. Орвил ушел к себе, а Агнесса, когда наступила ночь, долго лежала без сна, слушая стук колес. На столике в маленькой вазе стоял небольшой букет неярких цветов, из тех, что растут на склонах южных гор и по обочинам дороги и чьи словно пропитанные воском лепестки не вянут, только со временем блекнут на солнце, теряя прежний яркий цвет. Они, эти цветы, не умирают без воды, но и не остаются живыми, они застывают, не изменяются, они красивы вне жизни, вне смерти, и Агнесса с непонятным страхом долго смотрела на них.

Потом она наконец заснула, и приснился ей Джек, впервые за годы разлуки. Она всегда хотела, чтобы он пришел к ней во сне, но ее желание не исполнилось ни разу. А сегодня была иная ночь.

Они молча сидели рядом, и вокруг сгущался мрак. Так продолжалось долго, потом Джек положил свою руку на пальцы Агнесс, и она почувствовала могильный холод этой руки. Агнесса попыталась заглянуть в его глаза, но он отворачивался. В какой-то миг ей все же удалось поймать его взгляд, и она увидела вдруг, что взгляд Джека так же холоден, как его прикосновение: так странно пусты были его глаза, словно он и не жив вовсе! И Агнессу пронзил ужас: она понял, что Джек давно уже мертв. Она захотела освободить руку, но он сжал ее кисть и поднес к своим губам, совершенно белым и ледяным. Агнесса громко вскрикнула, а Джек вдруг рассыпался прахом, и сразу стало так темно, что ничего уже нельзя было разглядеть.

Агнесса проснулась, вскочила, дрожа от ужаса, выбежала в пустой коридор. Постояв у окна, успокоилась немного, вернулась в купе, легла, но до утра не сомкнула глаз.

«Что-то случилось с Джессикой, — решила она, — что-то случилось».

Она не рассказала Орвилу о своем сне, старалась не думать о привидевшемся жутком кошмаре, как и о том, что он означал.

Они сошли с поезда. Орвил записал ее адрес, а также, на всякий случай, адрес Филлис, и Агнесса поспешила к подруге.

И — как она ни боролась с собой — всю дорогу ее преследовало воспоминание о сне.

«А ведь если бы в душе моей хоть частично осталась та любовь, что переполняла меня тогда, — подумала она вдруг, — то, приди ты ко мне живой или мертвый, я отдала бы все блага мира, лишь бы воскресить тебя своею любовью, и ты не посмел бы исчезнуть вновь!»

ГЛАВА VII

Джессика лежала в постели в крошечной спаленке Филлис, полузакрыв глаза, вялая, с яркими пятнами румянца на щеках, равнодушная ко всему. Приезд Агнессы на мгновение вызвал у нее слабую улыбку, а затем девочка опять отвернулась к стене. Сидящий возле кровати Керби грустно смотрел на маленькую хозяйку.

— Это я виновата, — чуть не плача, говорила Филлис. — Мы с ней гуляли, и пошел дождь. Я звала Джессику домой, но ей захотелось побегать по лужам, а я разрешила. Мне и в голову не пришло, что она может заболеть. Я в детстве бегала — и ничего… Прости меня, Агнесса!

Агнесса выпрямилась.

— Я не сержусь, не в этом дело… Ты звала врача?

— Да, конечно! И лекарства купила. Но нужны еще деньги.

— Опять деньги! — почти простонала Агнесса. — Кончится ли это когда-нибудь! — Потом снова наклонилась к дочери. — Джесси, милая, что у тебя болит?

— Я хочу спать, — чуть слышно ответила девочка.

— Спи, моя хорошая. — Агнесса укрыла ее получше и, расстроенно глядя на Филлис, спросила: — Филлис, когда у тебя получка?

— Через неделю. Последние деньги я отдала за квартиру…

— Да ведь и мне скоро срок платить, — вспомнила Агнесса, — а ничего нет… Ума не приложу, как сумею выкрутиться. Да еще Джессика!

— Ты не волнуйся, — попыталась успокоить Филлис. — Врач сказал, что у Джессики ничего страшного, всего лишь простудилась немного.

— Я думаю о том, что будет дальше, — заметила Агнесса.

Филлис только вздохнула.

Потом Агнесса рассказала наконец подруге о посещении борделя, о грабеже, о встрече с Орвилом. Последним Филлис особенно заинтересовалась.

— Так он богат? — спросила она.

— Наверное! — Агнесса показала коробку конфет.

— О! — вырвалось у девушки. — Это тебе?!

— Да. Я не хотела брать, но пришлось.

— Правильно. А он симпатичный?

Агнесса пожала плечами.

— Не знаю…

— Ну, тебе он понравился?

— Да, вообще он, по-моему, порядочный человек.

Филлис, вопреки недавнему настроению, широко улыбнулась.

— Он что, здесь проездом?

— Не знаю. Кажется, да. Ну какое это имеет значение?

— Но он обещал зайти?

— Обещал.

— А ты попроси помощи у него, — подсказала Филлис. — Намекни хотя бы.

— Филлис!

— А что? — защищалась девушка. — Богатые должны помогать бедным. Несправедливо, когда у одних есть все, а у других ничего.

— Ну знаешь ли…

Агнесса провела ночь у постели Джессики, а наутро отправилась на поиски работы. Она проходила безрезультатно целый день, а вечером только и думала о том, как же выпутаться из создавшегося невыносимого положения.

Никакого выхода она не находила.

Орвил пришел через два дня. Дверь открыла Филлис.

— Здравствуйте. Могу я видеть мисс Митчелл? — спросил Орвил.

Филлис, ослепительно улыбаясь, пригласила войти. Орвил мгновенно произвел на нее самое выгодное впечатление.

— Агнесса пошла за лекарствами. Она скоро вернется. Может, вы подождете? — предложила Филлис.

— Пожалуй, — согласился Орвил. — А что, кто-то заболел?

— Джессика.

— Это серьезно?

— Нет. Ей уже лучше.

— Тогда можно мне увидеть девочку?

— Конечно. Она там, в другой комнате. Пройдите.

Джессика при виде незнакомого мужчины нырнула под одеяло и затаилась там, но спустя секунду Орвил заметил голубой глаз, с любопытством смотревший в дырочку с краю одеяла.

— Где-то здесь спряталась маленькая девочка, — сказал Орвил, — которая не хочет познакомиться с Лолитой. — С этими словами он посадил на кровать принесенную куклу, нарядно одетую и с такими же пышными золотистыми волосами, как у куклы Хотсона.

Джессика от неожиданности приподнялась на подушках и изумленно уставилась сначала на игрушку, потом на Орвила.

— Это мне? — спросила она.

— Тебе.

— И ее зовут Лолита?

— Да.

Джессика взяла в руки куклу и улыбнулась весело и благодарно.

— Спасибо! — восхищением прошептала она. — Какая красивая! Лолита!

— Я рад, что тебе нравится, Джессика.

— А откуда вы знаете, что я Джессика?

Орвил улыбнулся.

— Знаю.

Потом спросил:

— Что же ты заболела?

Джессика серьезно ответила:

— Меня дождик промочил. — И тут же заверила: — Но у меня уже ничего не болит.

— Это хорошо. Поправляйся скорее. Договорились?

Джессика кивнула.

— А вы ко мне пришли? — поинтересовалась она.

— И к тебе, и к твоей маме, — сказал Орвил. Джессика помолчала, по-видимому, обдумывая его ответ, потом глаза ее вдруг блеснули какой-то догадкой, и она, вся просияв, спросила с надеждой:

— Вы насовсем приехали?

— Нет, я живу в другом городе.

— Но у нас тоже хорошо! — уверенно заявила Джессика и несмело протянула ему руку. Орвил взял маленькую ручку в свою. Личико девочки порозовело.

— Останетесь? — спросила она, глядя ему в глаза своими, не по-детски серьезными в этот момент.

Орвил молчал в замешательстве. Он солгал, когда сказал Агнессе, что любит детей. Он не знал, любит их или нет, просто потому что почти не общался с ними. Из знакомых детей у Орвила был лишь восьмилетний племянник, но и его Орвил не видел уже давно. Он не думал, что знакомство с этой девочкой вызовет в нем такие чувства: волнующую нежность при виде кажущегося совершенно беспомощным хрупкого существа, которое тем не менее обладало уже всеми свойствами личности: своими собственными мыслями, характером. И таким любознательным взглядом.

«Вот он, огонь негасимый, — подумал Орвил и слегка сжал ее маленькие пальчики. — Если жизнь каким-то чудом каждый раз побеждает смерть, вновь и вновь создавая глаза, губы, волосы, тело и новую душу, значит, есть все-таки смысл в бытии человеческом».

— Я обязательно еще приду к тебе, Джессика, — ответил он.

Девочка облегченно вздохнула.

— А откуда вы узнали, что я болею? Мама сказала? Или Филлис?

— Филлис.

— Она хорошая. И мама хорошая. Только мальчишки плохие.

— С мальчишками воюешь?

— Да. Их отец хотел убить нашего Керби из ружья! А вы можете надрать им уши?

— Драться нехорошо.

— Знаю, но они же первые нападают! Я бы сама их побила, но я ведь девочка, и они сильнее. А вы можете нас защитить: и меня, и маму, и Керби!

— А кто такой Керби?

Джессика засмеялась.

— Это же наша собака! Большая собака, вы ее помните?

— Нет, я и не знал, что у вас есть собака.

Джессика озадаченно умолкла: она снова обдумывала что-то.

— Вы ее помните, наверное, маленьким щенком! А Керби уже вырос, вот увидите, каким он стал: больше меня!

Орвил покачал головой.

— Ничего, — сказал он, видя, что она огорчена, — я еще увижу твою собаку. Надеюсь, она не злая?

— Керби — добрый! Но вы должны его помнить!

— Нет, Джессика, ты меня с кем-то путаешь: я никогда не видел Керби.

Длинные ресницы дрогнули. Девочка молчала. Орвил погладил ее по светлой головке, подумав при этом, что в столь быстро установившихся доверительных отношениях с ребенком есть, пожалуй, что-то неестественное, странное, а девочка привстала, уцепилась за него и горячо зашептала:

— Вы ведь хороший, я знаю, и мама говорила, что хороший. Вы забыли, вы можете вспомнить!

Когда Агнесса вернулась, Орвил уже ушел.

— Ничего, — сказала Филлис, — он обещал еще прийти. Он разговаривал с Джессикой.

Агнесса пошла к дочери.

Джессика встретила мать, сияя улыбкой.

— Мамочка, почему ты так долго? Ты принесла лекарства?

— Принесла.

— Вот и хорошо. Теперь я совсем поправлюсь.

— Конечно, поправишься.

Агнесса села на кровать и ласково потрепала волосы дочки.

— А хочешь я тебе что-то скажу? — с таинственным видом прошептала Джессика.

— Скажи.

— Иди сюда!

Агнесса наклонилась, Джессика обняла ее за шею и застенчиво проговорила:

— К нам приехал наш папа.

Агнесса почувствовала, как по телу от самых корней волос пробежала волнующая дрожь.

— И он, может быть, останется с нами! — заплетающимся от счастья языком добавила девочка.

Агнесса от растерянности и прочих охвативших ее чувств поначалу не могла вымолвить ни слова, но потом произнесла как можно мягче:

— Доченька, это не твой папа.

— Почему?

— Так. Не твой и все. Разве он говорил тебе что-нибудь об этом?

— Нет, я сама догадалась. Он не говорил, потому что стеснялся: ведь его так долго не было! Но он хороший, ты правду говорила, он мне сразу понравился!

— Джесси, дорогая, нельзя так поступать! Тебе захотелось, и ты все выдумала… Но ведь от этого на самом деле ничего не изменилось, понимаешь? Не может совершенно чужой человек… О Господи! — Агнесса не закончила; она сидела, уронив руки на колени и бессильно покачивая головой.

Глаза Джессики были печальны.

— Пусть он будет моим папой, — тихо сказала она через некоторое время, — пусть будет!

Агнесса обняла дочь, посадила рядом с собой и, ласково гладя ее по голове, заговорила:

— Видишь ли, маленькая, у тебя есть только один отец, один, понимаешь? Ведь не может же, скажем, Филлис стать твоей мамой! Этот господин приехал совсем ненадолго и не к нам, а по делам…

— Нет, к нам! — упрямо перебила Джессика. И вытащила из-под одеяла спрятанную куклу.

— Это он мне подарил! Разве чужим девочкам дарят таких кукол?! — А потом добавила: — Филлис не может быть моей мамой, потому что моя мама — ты. А отца у нас нет, и этот человек может стать моим отцом. Мы его попросим, он и согласится.

— Ладно, Джесси. — Агнесса решила не мучить больше ни себя, ни девочку. — Не будем об этом.

Вечером она рассказала Филлис о своем разговоре с Джессикой. Они обе сидели и шили при свете маленькой лампы, а девочка спала в соседней комнате. У Филлис было просторнее: две комнатушки и крошечная передняя. Квартира располагалась во втором этаже.

— Мне он понравился, — сказала Филлис об Орвиле. — По-моему, он человек очень даже достойный.

— Я тоже так думаю, но дело в том, что…

— Я бы на твоем месте не упустила такого мужчину, — не дав ей закончить, произнесла девушка.

Агнесса промолчала.

— А что? — продолжила Филлис. — Он, как видно, обеспеченный.

— Это не главное.

— Одно из главных, — возразила Филлис. — И в твоем положении — особенно. И Джессике он понравился.

— Филлис! Джессика — ребенок, но ты-то — взрослая! Что может быть между нами общего? Этот человек просто помог мне, так зачем сразу делать далеко идущие выводы?

— Что-то я не встречала мужчин, которые бы помогали женщинам просто так, — сказала Филлис. — Ты ему понравилась, вот в чем дело!

Агнесса встала с места.

— Все это глупости! — резко произнесла она. — Он приехал по делам, сколько раз повторять?! Он и видел-то меня всего два раза и ничем не давал понять, что я ему небезразлична… в том смысле, в каком ты об этом говоришь.

— Пока не давал.

— Филлис!

— Агнесса!.. О чем ты, скажи пожалуйста, думаешь?

— О том, чем предстоит платить за квартиру.

— Переезжай ко мне насовсем! — предложила Филлис. — Места хватит!

— И жить на твою зарплату?

— Найдешь работу.

— Где я ее найду?

Агнесса села, обхватив голову руками. Филлис тряхнула пепельными волосами.

— Ты слишком все усложняешь, Агнесса! А жизнь намного проще. Не отталкивай мистера Лемба! Пойми, это твой шанс!

— Мне нечего понимать кроме того, что ты, как и Джессика, выдумываешь то, чего нет, — сухо произнесла Агнесса.

— Возможно. Но если он все-таки окажет тебе внимание, не отказывайся, подумай.

— Мне не о чем думать! — Зеленые глаза Агнессы вспыхнули гневом.

Филлис возмутилась:

— Неужели он тебе ни капли не нравится?! Я бы на твоем месте пококетничала с ним, дала бы понять, что ты им интересуешься… Вдруг бы это подействовало?!

— Ну и что дальше? — с тихой угрозой произнесла Агнесса.

— Ой, да ничего! Я же не имею в виду что-то дурное! — защищалась девушка. — А вдруг он захочет жениться на тебе? Агнесса! Ведь твой Джек умер! Умер! Но ты, ты-то — живая! А девочку тебе не жаль? Смотри, как она потянулась к мистеру Лембу, такое редко бывает! Неужели ты хочешь, чтобы Джессика так и выросла в бедности, да еще без отца!

— Перестань! — с изменившимся лицом крикнула Агнесса. — Я все знаю, знаю и без тебя!

Филлис умолкла, обиженная.

— Извини, пожалуйста, — Агнесса и добавила уже спокойно: — Филлис, милая! На свете очень много хороших, честных девушек, которые с радостью согласятся выйти замуж за Орвила Лемба. Это во-первых. Во-вторых, мистеру Лембу не приходят в голову те мысли, которые так навязчиво завладели твоей головой, и, в-третьих, бедная женщина с внебрачным ребенком не самая лучшая партия для него. Я никогда не смогу вернуться в то общество, которое покинула когда-то; я отвергла его, теперь оно отвергает меня. И потом, знаешь, Филлис, я не собираюсь замуж.

— Почему?

— Потому что жить с человеком только ради того, чтобы не быть одинокой и бедной, — это мучить его и себя.

— А если полюбишь?

Агнесса тяжело вздохнула, потом слабо улыбнулась.

— Я уже забыла, что значит любить мужчину. И, наверное, не вспомню никогда. А Орвилу Лембу нужна любящая жена, красивее, моложе меня, нужны свои дети.

— Ты, конечно, знаешь, что ему нужно! — иронично произнесла Филлис и прибавила: — А ребенка ты сумеешь ему родить!

— Но я больше не хочу, — возразила Агнесса. — Я чуть не умерла тогда. И потом я люблю только Джессику. Бросим эти разговоры, Фил, мне становится стыдно при мысли о том, что подумал бы мистер Лемб, если б услышал все это!

— Хорошо, перестанем, если ты так хочешь, — согласилась девушка. — Но увидишь — я была права!

ГЛАВА VIII

Орвил Лемб родился в состоятельной семье. Отец его держался строго не только по отношению к детям, Opвилу и его сестре Лилиан, но и к своей жене, которая действительно была значительно моложе своего супруга, хотя впоследствии намного раньше умерла.

Если Лилиан выросла послушной, склонной к тем правильным поступкам, которые с детства диктовала ей мораль, то на Орвила воспитание в строгости оказало иное воздействие: с малых лет он отличался крайней самостоятельностью суждений. После маминой смерти, в которой Орвил склонен был обвинять отца, их отношения испортились настолько, что в семнадцать лет мистер Лемб-младший «сбежал», как говорили знакомые, из дома, семь лет скитался где-то и лишь потом неожиданно вернулся к отцу, уже не чаявшему увидеть заблудшего сына. Отец не сразу узнал Орвила — за семь лет подросток превратился в мужчину.

Мистер Лемб-старший так никогда и не узнал, что же нужно было сыну, зачем он, имеющий все, пустился в необъяснимое, никому не нужное странствие, чего он хотел добиться, что взять от жизни за эти семь лет. Кое-что Орвил все-таки сумел доказать: самостоятельно завершил образование, нашел хорошую работу… Делать было нечего: отец принял сына и простил, хотя Орвил и не просил об этом, так как не считал себя виноватым ни в чем и вообще готов был в любую минуту вернуться на свою собственную дорогу. Чем бы все это кончилось — неизвестно, но спустя три месяца отец умер, оставив Орвилу и его старшей сестре большое состояние, которое они, согласно завещанию, разделили между собой.

Лилиан уехала к мужу, а Орвил принял руководство делами отца. Будучи неплохим юристом, он через некоторое время разобрался в тонкостях семейного предприятия и с успехом продолжил дело. Орвил был оптимистом, и, словно бы в награду, жизнь даровала ему удачу, тогда как всю их семью преследовали несчастья: рано ушла из жизни мать, Лилиан осталась вдовой на втором году замужества… Орвил много работал, не особо увлекался доступной ему роскошью, разъезжал по стране и, несмотря на свои двадцать восемь лет, до сих пор не женился. С женщинами он был безукоризненно порядочен, это отмечали все. Годы странствий покрылись, разумеется, мраком неизвестности, но в последующее время он не увлекался совершенно никем, ни об одном его любовном приключении никто никогда не слышал: скорее всего, он интересовался лишь работой.

Орвил часто вспоминал мать, чей портрет висел дома в гостиной рядом с портретом отца. Имя этой женщины повторяло название города, в котором жил Орвил и в котором она сама жила когда-то, — Вирджиния… Вирджиния Лемб… Орвил помнил ее глаза, глубокие, темные, как воды лесной реки, помнил темно-коричневые прямые и длинные волосы, неторопливые движения, всегда спокойный, мягкий голос, руки… Она садилась за рояль и пела печальным голосом, играла, и звуки — проникновенно-прекрасные звуки — наполняли дом… А потом она умерла. Умерла…

Слуги — те, кто давно жили в особняке Лембов, помнили разразившийся вслед за этим семейный скандал, самый крупный за прошедшие годы, да и, пожалуй, единственный в своем роде, когда Орвил, тринадцатилетний мальчик, бросил страшные обвинения в лицо своего отца, Рэймонда Лемба, перед которым трепетали все, кто когда-либо был с ним знаком. А потом мальчик надолго замкнулся в себе.

Что ж, они никогда не понимали друг друга… Мать ушла, а с нею ушли понимание, доверительность и человечность. Отец был честен и строг как к другим, так и к себе, но ему многого не хватало. Он не обладал каким-то особым внутренним зрением, умением сочувствовать и верить. С Лилиан у Орвила сложились неплохие отношения, но сестра была очень сдержанной, скрытной — они никогда не делились своими проблемами, как и тем, что лежало на душе. Одним словом, у Орвила были причины чувствовать себя одиноким.

Он в самом деле удивился бы, если б услыхал разговор Агнессы и Филлис, потому что к тому времени и сам еще не смог бы определить, насколько важна для него эта неожиданная встреча. Но она была важна и на случайна — в этом Орвил не сомневался ни минуты.

Потерявшая надежду Агнесса искала место прислуги. Она пошла на это после разговора с квартирной хозяйкой, которая пригрозила в случае неуплаты долга выгнать Агнессу вон. Но с ребенком в служанки наняться было трудно; Агнесса обошла уже с десяток домов, нигде ее не брали, а между тем через неделю истекал срок квартирной платы за полгода. Первое время можно было, конечно, пожить у Филлис, но это был не выход.

Агнесса с утра до вечера занималась поисками, оставив Джессику и Керби дома; иногда она отводила девочку к Филлис, и тогда Керби шел со своей старшей хозяйкой. Сегодня Агнесса была одна. Она шла по улице, посматривая на вывески магазинов и кафе. И, как всегда, ее не покидали мысли о дочери.

Джессика поправлялась быстро, но после болезни сделалась серьезнее, грустнее, часто подолгу смотрела, в окно, не двигаясь, не произнося ни слова. Как-то вечером она расплакалась ни с того ни с сего и после ласковых уговоров Агнессы проговорила с обидой:

— Почему он не приходит, почему? Сказал, что придет, а не приходит!

— Может быть, ему некогда. — Агнесса попыталась успокоить дочь, но слова эти вызвали новую бурю.

— Ну и что? Тебе часто было некогда, ты работала, но ведь приходила домой! А он — нет! Почему?

— Наш дом — не его дом, не забывай об этом. Если он захочет, то придет…

— А если нет?

— Значит, нет. — Агнесса подозревала, что Орвил вообще уехал из города.

И Джессика с грустью соглашалась.

Агнесса, вспоминая разговор с дочерью, так задумалась, что налетела на идущего навстречу человека.

— Извините, пожалуйста! — хотела пойти дальше, но прохожий преградил ей дорогу.

— Мисс Митчелл! Здравствуйте! Я как раз направляюсь к вам.

Агнесса подняла глаза и увидела перед собой Орвила Лемба.

— Это вы! Здравствуйте, — сказала она смущенно: ей вспомнился разговор с Филлис.

Орвил, как всегда, внимательно посмотрел на нее и спросил:

— Вы куда-нибудь торопитесь?

— Нет… Я ищу работу, — призналась она.

— Вот как! И какую же? — вырвался вопрос.

— Я ищу место прислуги.

— Прислуги?! Вы?! — Орвил возмутился до глубины души. — Нет, что угодно, но это не для вас!

Агнесса невесело улыбнулась.

— Это не самое худшее. По крайней мере не хуже того, что было раньше.

— Где вы работали раньше? — тихо спросил Орвил.

— Посудомойкой в ресторане.

Орвил помолчал, размышляя. Потом предложил пройтись по парку.

— Мне необходимо с вами поговорить.

Агнесса согласилась. Она по-прежнему испытывала перед ним неловкость, и не только из-за споров с Филлис, о которых Орвил не мог знать; она чувствовала себя обязанной ему и не знала, чем может оплатить.

— Мистер Лемб, спасибо вам за куклу для дочери, право, не нужно было…

Заговорив, Агнесса ощутила что-то похожее на страх, на тайное замирание сердца. Она не могла угадать даже малой доли того, что Орвил думал о ней, а именно это было для нее важно; Агнессе очень хотелось иметь друга, просто друга, которому можно верить. И ей опять показались загадочными странные обстоятельства: она совсем не помнила Орвила, вернее, не вспоминала его до этой случайной встречи и даже не сразу смогла узнать, но он узнал ее, а значит, не забыл с тех давних времен. Почему? И оказался здесь, рядом с нею… Хотя никто не заставил бы Агнессу поверить сейчас, что Орвил Лемб приехал в Хоултон только из-за нее.

Агнессе хотелось сказать Орвилу, что он понравился Джессике, но она не решалась.

Они пошли по аллее. Ветер качал верхушки деревьев, и листья с каким-то жалобным, похожим на звон звуком, переворачиваясь, светились серебристой изнанкой.

— Вы любите этот город? — неожиданно спросил Орвил.

— Я привыкла… Здесь появилась Джессика.

Агнесса подумала о том, что, несмотря на все невзгоды, незаметно для себя полюбила Хоултон. Здесь была совсем иная природа, чем в Калифорнии, другие растения, другой воздух… Не было южной пышности, буйства красок, было больше строгости, тишины. Росли высокие, красивые сосны…

Отсюда было не так уж далеко до побережья Атлантики, но Агнесса не любила вспоминать об этом. Ее всегда тянуло к противоположному берегу, на другую сторону континента.

— Джессика поправилась? — спросил Орвил.

— Да, спасибо.

— Я обещал ей, что приду еще раз. Вы разрешите? Дело в том, что мне пора уже ехать назад…

У Агнессы не хватило духу отказать, но ее нерешительность Орвил заметил.

— Это неудобно? — прямо спросил он.

— О нет, мистер Лемб! — воскликнула она в еще большей растерянности. — Не знаю, как объяснить вам… Видите ли, Джессика несколько неправильно восприняла ваше появление…— Агнесса вдруг умолкла, пораженная своими собственными словами. — То есть, я хочу сказать, она очень быстро привязывается к людям…— прибавила девушка, пытаясь исправить неловкость и увязая еще глубже.

— Да, она общительная девочка, — сдержанно подтвердил Орвил. — Мне понравилась ваша дочь.

— Приходите в любой вечер, мистер Лемб. Я дальше одна пойду, простите. Мне тут дали один адрес. Может, на этот раз повезет.

Орвил тоже замедлил шаг. Он присматривался к Агнессе: эта женщина не была рождена для той ожесточенной жизненной борьбы, которую ей приходилось вести. Сейчас, растерянная, поникшая, она выглядела далеко не красавицей, но поэзия любви могла бы сделать ее невыразимо прекрасной… Если бы вдруг капризное дуновение судьбоносного ветра унесло прочь мучившие ее заботы! Ведь она, именно она, способна понять все, что происходит в момент слияния душ, постичь глубину вне-суетных мгновений жизни. Неизведанные доселе чувства помогли Орвилу догадаться об этом.

Он снова вспомнил свою мать, Вирджинию Лемб, после смерти которой, пусть не признаваясь в этом себе, Орвил подсознательно чувствовал себя одиноким. Агнесса чем-то напоминала ее, а в чем-то отличалась: похоже, была сильнее. Женщина иногда становится такой поневоле, лишившись поддержки мужчины… Жизнь жестока: он опоздал, он не встретил ее юной девушкой, мечтательно-нежной, похожей на его идеал… вернее, встретил, но она была уже увлечена другим мужчиной, совсем не похожим на него, Орвила.

Эти мысли не раз посещали его в последнее время; они удивляли Орвила: он ведь не был никогда ни романтиком, ни поэтом, и становиться им сейчас было, пожалуй, уже поздно.

— Мисс Митчелл, — сказал он, — возможно, я смогу предложить вам кое-что получше. Вы знаете языки?

— Знала. Французский, латынь.

Орвил кивнул.

— Вы могли бы переводить кое-какие статьи.

— Для кого?

— Скажем… для меня.

— Вам это нужно? — с сомнением произнесла Агнесса.

— Иногда. И не только мне… Работы будет дня на три в неделю.

Предложение оказалось весьма неожиданным и больше походило на хитрую уловку: Орвил просто хотел ей помочь.

— Я все перезабыла, — сказала Агнесса и добавила с печальной уверенностью: — Я не смогу.

— Вы легко вспомните все, чему учились когда-то, — столь же убежденно возразил Орвил.

— Вы просто хотите помочь мне.

Орвил удивился.

— Что в этом плохого?

— Ничего, — с грустной покорностью произнесла Агнесса.

— А вы не пробовали шить на заказ? — спросил он. — Или давать уроки музыки?

— Очень трудно заработать на жизнь рукоделием. Да и уроки… Мне, мистер Лемб, трудно найти хороший заказ. У меня нет рекомендаций, да и вообще…— Она замолчала.

— Мисс Митчелл, позвольте, я попытаюсь помочь вам, — сказал Орвил. — Возможно, мне удастся найти что-нибудь для вас.

— Спасибо, но у вас свои дела… Зачем еще возиться со мной?!

Они проходили мимо ресторана. Окна были ярко освещены, слышалась музыка.

— Вот здесь я работала, — заметила Агнесса. — А Филлис и сейчас там, у нее вечерняя смена. — И добавила: — Я не хотела бы возвращаться туда.

Орвил поймал ее отрешенный взгляд.

— Вам не нужно возвращаться.

Они остановились друг против друга. Непонятное, пугающее чувство пронзило Агнессу; она не могла понять, что возникает между ними: отчуждение или близость, но было ясно, что он в ее жизни уже не случайно. Она не знала, что скажет ей Орвил, чего он хочет от нее. А сама она ни о чем не мечтала, только об отдыхе и покое…

— Мисс Митчелл, я хочу, чтобы вы взяли, — Орвил вынул маленькую, в четверть листа тетрадку, — вот это. Посмотрите, когда останетесь одни. Вы, я знаю, играете на рояле, значит, любите музыку. Эти ноты записывала моя мать, здесь ее любимые произведения. Тетрадь я нашел в семейном архиве, и она оказалась у меня с собой. Возьмите, пожалуйста.

— Зачем? — растерялась Агнесса, но тут же поправилась:— То есть извините, спасибо. Но у меня все равно нет инструмента.

— И все же возьмите.

То был знак большого доверия — Агнесса поняла. У нее самой была такая заветная тетрадь, которую она не показывала никому.

Орвил Лемб… Этот человек, несомненно, заслуживал того, чтоб узнать о ней всю правду до конца. По крайней мере исчезли бы недоразумения. К чему недомолвки? Орвила не обманешь — он не Филлис. Да и зачем?

— Мистер Лемб, — Агнесса запнулась (как иногда бывает тяжко на душе, и путаются мысли, не идут слова!), — вы помните Джека?

Орвил от неожиданности замер. В нем боролись два противоречивых стремления: с одной стороны, он хотел узнать правду, с другой — не желал слышать об этом человеке, который — в этом он был убежден — не должен существовать ни в памяти, ни в чувствах, ни в жизни Аг нессы.

— Да, помню, — спокойно ответил он.

— Я никому не рассказывала, но вы, я думаю, можете знать о том, что случилось.

— Давайте зайдем куда-нибудь, посидим, — предложил Орвил. — Так будет удобнее.

— Нет-нет, — столь же поспешно отказалась Агнесса, идя рядом с Орвилом, она могла не смотреть ему в глаза.

— Хорошо, мисс Митчелл, как хотите.

Агнесса медленно и бесстрастно начала свой рассказ. Она излагала только факты, совершенно не давая понять, какие чувства испытывала при этом, как относилась к тому или иному событию, и Орвил постепенно начал нервничать. История эта по-настоящему заинтересовала его тогда, когда Агнесса дошла до момента злоключений на прииске. Он внимательно слушал. А Агнесса чуть ли не впервые испытывала потребность говорить о своей жизни с человеком, столь мало ей известным.

Орвил был удивлен, более того, неприятно поражен услышанным. Значит, Джек оказался еще хуже, чем можно было предположить! Если раньше Орвил готов был обвинять его в легкомыслии, возможно, в предательстве по отношению к любимой (а мог ли этот человек любить по-настоящему?!) женщине, то теперь… Преступное ничтожество…

Вероятно, что-то отразилось в его взгляде, потому что Агнесса произнесла:

— Я тяжело болела, а он выходил меня.

Это прозвучало как попытка оправдания — показалось Орвилу. Он промолчал. Он многое отдал бы за то, чтобы узнать, была ли разочарована Агнесса до того, как узнала жестокую правду.

— Послушайте, мисс Митчелл, — сказал он немного погодя, — вы все-таки не знаете наверняка, что он убит?

Агнесса помедлила.

— Я не видела его мертвым и ничего не слышала о нем. Он исчез, как в воду канул. Я потом писала на прииск, хозяйке, у которой мы жили, но мне не ответили. Я думаю, возможно, Джека и не убили сразу, его могла взять полиция. Но за такие преступления приговаривают к смертной казни.

— Да, — подтвердил Орвил, — нет смягчающих обстоятельств.

— Не думаю… Уверена: если бы Джек был жив, я бы знала об этом.

Орвила задел ее трагический полушепот.

«Я ревную эту женщину к памяти ее любовника? — подумал он. — Какая чушь!»

Если Джека повесили — он того заслужил. Если Агнесса несчастна, то по своей вине. Он искоса взглянул на спутницу. Нет, быть жестоким по отношению к Агнессе невозможно. Ее нужно пожалеть.

Орвил проводил ее домой, но не зашел к ней, пообещав прийти завтра перед отъездом.

Когда Орвил ушел, Агнесса раскрыла тетрадь. Частица чужой неведомой души и жизни скрывалась в написанных ровным почерком фиолетовых строках. Агнесса прочла надпись на титульном листе: «Вирджиния Кэролайн Лемб». Вирджиния Лемб, незнакомка, давно ушедшая в никуда, стоящая перед миром вечности. А ее собственная мать? Где ее искать? Где?

Сдержанная и серьезная, Агнесса встретила Орвила у порога. Из-за спины выглядывала сияющая Джессика, Керби был привязан в углу, возле кровати. Ужасающая бедность обстановки бросалась в глаза сразу, тем более что в комнате буквально негде было повернуться. Жилище Филлис было обставлено куда лучше, и потому Орвил не ожидал увидеть здесь ничего подобного: в таких лачугах ему еще не приходилось бывать.

А Агнесса принарядилась и изменила свою до сей поры очень простую прическу; она сразу стала намного симпатичнее, и Орвилу было приятно.

Он протянул Агнессе букет роз, которые та приняла с изумленной улыбкой; как на чудо, смотрела она на нежный бархат лепестков. Где Орвил мог достать такие цветы?

— Спасибо…

Джессика, ждавшая своего часа, переминалась с ноги на ногу, а когда Орвил наконец посмотрел на нее, остановилась в смущении.

— Что же ты? — Агнесса легонько подтолкнула ее. — Мистер Лемб пришел к тебе.

Орвил не знал, что накануне Агнессе стоило большого труда убедить девочку не говорить ничего лишнего и что Джессика проявила при этом завидное упрямство. Конечно, Агнесса понимала дочь: жизнь не должна начинаться с разочарований, сопротивление реальности естественно.

Джессика, застенчиво глядя на улыбающегося Орвила, наконец подошла. Керби зарычал из угла: его привязали, и в доме был чужой мужчина — такого пес не мог допустить.

— Тихо, Керби! — сказала Агнесса и добавила: — Вообще-то он добрый пес, просто к нам редко кто-нибудь заходит.

Джессика внимательно наблюдала за ними, что-то соображая. Ее личико было сердитым.

— Лучше, если ты погуляешь, — решила Агнесса, выталкивая собаку за дверь.

Керби обиделся: в этот момент он кое-что понял и запомнил навсегда. Джессика, вопреки обыкновению, не вмешалась и не заступилась за собаку.

— Где твои куклы? — спросил Орвил. Девочка оживилась.

— Вот они! У меня есть еще кукла Нора, она не такая красивая, как ваша. Я хотела сделать ее служанкой Лолиты, но мама сказала, что так нехорошо, пусть они будут сестрами или подругами. А хотите, я покажу вам свои рисунки?

— Ты рисуешь? Покажи.

Джессика вытащила из-под кровати коробку и, забираясь с ногами на кровать, пригласила:

— Садитесь!

Орвил сел на стул и взял коробку. Он не спеша перебирал рисунки и слушал пояснения девочки. Линии, выведенные по-детски неуверенной рукой, были неровны, но, как показалось Орвилу, глаз ни разу не ошибся в сочетании цветов, в каждом рисунке угадывалось что-то новое, неповторимое.

— Интересно! — сказал он. — Я, например, в детстве не умел так рисовать. Да и сейчас не умею. Это вы ее научили?

— Нет, — отозвалась Агнесса, — я, скорее, приучила.

Она подошла и села рядом с Орвилом.

— Иногда мне нужно было делать что-либо по хозяйству, и я, чтобы чем-то занять ее, совсем еще маленькую сажала за стол, давала бумагу… А теперь она уже сама постоянно рисует.

— Надо подарить ей краски, — решил Орвил. — Пусть пробует рисовать красками. Я, конечно, не знаток, но, по-моему, у нее явные способности.

Агнесса покачала головой.

— Я думаю, о способностях говорить рано. В детстве многие кажутся способными, а потом все исчезает куда-то.

— У вас есть маленькие дети? — спросила Джессика, делая вид, что не замечает строгого взгляда Агнессы.

— Нет, — ответил Орвил.

— Джесс! — вполголоса предостерегающе произнесла Агнесса, но Джессика не обратила на это внимания.

— Да? — глубокомысленно произнесла она и посоветовала: — А вы возьмите кого-нибудь в дочки!

Агнесса, чтобы скрыть вспыхнувшую краску неловкости и смущения, отвернулась к окну.

— Джесси, вон там Тина и Эмма, пойди поиграй с ними, — сказала она.

— Не хочу.

Обычно у Агнессы не возникало проблем с дочерью, это был, пожалуй, первый случай, когда девочка проявляла характер.

— Иди, — повторила Агнесса. — Покажешь им новую куклу. А потом вернешься к нам.

— Ладно, — с неохотой согласилась Джессика. Когда девочка ушла, Агнесса вздохнула свободнее.

И все-таки сохранялась какая-то недосказанность между нею и Орвилом — оба ясно чувствовали это. Орвил смотрел на Агнессу — на длинные ресницы опущенных глаз, на нежную незагорелую кожу лица, на выбившуюся из прически тонкую прядь волос. Безжалостный труд посудомойки испортил ей руки; Орвил подумал о том, что Агнесса все эти годы, забывая о себе, постоянно думала, заботилась о дочери: ни один человек, взглянув на Джессику, не сказал бы, что девочка выросла в такой бедности. Сам Орвил тоже не подозревал, какой слабой, крошечной она родилась: он видел перед собой вполне развитого, здорового ребенка.

Глядя на Агнессу, он вдруг принялся искать в ее лице черты, которые передались Джессике. Джессика была миловидным ребенком, но Орвил хотел бы видеть ее несколько иной: с такими же темными, как у сидящей перед ним женщины, волосами, черными ресницами и прохладно-зеленым цветом глаз.

Он смотрел на Агнессу: что изменилось в ней за эти годы? Конечно, она стала старше, что-то исчезло, но в то же время новая прелесть появилась в ней. Девчонка превратилась в женщину! Орвил вдруг будто новыми глазами увидел, как густы шелковистые пряди волос Агнессы, как свежо ее лицо… И она умна: она, как видно, хорошая мать и хозяйка и может стать верной подругой тому, кто полюбит ее. Чья она теперь, эта женщина? И почему он решил тогда, много лет назад, что не может обладать ею?!

Он думал долго, смотрел на ее лицо, руки, шею — и внезапно чуть не задохнулся от тех мыслей, что пришли ему на ум.

— Мисс Митчелл! — позвал он, стараясь отвлечься.

— Да? — отозвалась она. Она не была особо искусна в кулинарии, но сегодня испекла печенье, заняв в очередной раз денег на сахар и муку, и сейчас хлопотала, накрывая на стол.

— В вашем городе, кажется, есть хороший театр?

— Есть.

— Вы были в нем?

— Нет.

— Хотите посмотреть?

Она не ответила. Женская гордость не позволяла ей говорить, почему она не может пойти.

Ни одного хорошего платья! И ничего вообще!

Лицо ее горело. Она чуть заметно покачала головой.

Разговор разладился.

«Двадцать три года, — вновь подумала Агнесса, — золотой возраст! Пройдет, все пройдет, а останется что?» Не век она будет молода, а что ждет ее в жизни? Череда безутешных лет?

Мысли нахлынули на нее, опять придавили неусыпной тяжестью: ничего ей не видать — ни любви, ни света, ни радости! Ничего, ничего, никогда!

Она почувствовала головокружение и оперлась на стол. Так бывало, она не удивилась, не испугалась, только очень захотела остаться одна, чтобы прийти в себя от всего, что пришлось передумать не в первый раз.

Но у нее был гость, и она не могла забыть об этом.

— Мистер Лемб, я просмотрела ноты. Удивительно, но почти все произведения — мои любимые.

Она говорила искренне, и его карие глаза задумчиво блеснули.

— А ваш любимый композитор?

— Трудно сказать. У многих я находила что-то близкое, волнующее меня. Мне нравятся Шуберт, Бетховен…

— Жаль, что нет пианино, вы бы сыграли.

— Пожалуй…

— Мы провели бы чудесный вечер.

Агнесса зажгла лампу. Орвил следил за ее неторопливыми движениями.

— Я люблю сумерки. А вы, мисс Митчелл?

— Не знаю. Раньше любила утро, потому что за ним следовал новый день. А теперь… Вечер, может быть.

— Почему?

Агнесса подняла глаза.

— Можно лечь спать и забыться.

— Вам никто не помогал все эти годы?

— Я встречала хороших людей, Филлис, например.

Они поговорили еще немного, потом Орвил собрался уходить.

— Ну вот, мисс Митчелл, — сказал он, — утром я уезжаю. Спасибо вам.

— За что? Это вам спасибо, я должна благодарить вас.

— Вы ничего мне не должны, — ответил Орвил. Агнесса вдруг заметила в его взгляде нечто новое, какой-то странный пугающий огонь. Он, ни слова ни говоря, взял ее руку и поцеловал.

— Не надо…— испуганно прошептала Агнесса. — Мистер Лемб!

Она отняла руку и внезапно, неожиданно для самой себя, расплакалась. Она хотела сдержаться, но не смогла все годы одиночества, обид и тоски выплеснулись в этих слезах.

— Не надо, ничего не надо, — проговорила она, когда Орвил участливо потянулся к ней.

— Простите, мисс Митчелл, я не хотел вас обидеть! Успокойтесь, пожалуйста! Я сейчас уйду, только успокойтесь! Вернется Джессика, она испугается!

Последние слова подействовали. Агнесса умолкла, вытирая слезы. Она молча встала, пряча лицо. Орвил дождался, когда она повернется, и заговорил взволнованно:

— Послушайте, мисс Митчелл… Я должен, я хочу признаться вам, что солгал… Я приехал в Хоултон из-за вас, только из-за вас! Я действительно собирался уехать завтра, но, пожалуй, задержусь еще на несколько дней… Подумайте, не отвечайте сразу! Я прошу вас стать… моей женой.

Пока он говорил, Агнесса смотрела на него во все глаза. Потом опустила голову.

— Пожалели меня? — выдавила она.

— Я люблю вас…

Ошеломленная, она не знала, что сказать, а Орвил вдруг вздохнул с радостным облегчением: плотина была прорвана, река вошла в естественное русло. И хотя новизна несла в себе не только облегчение, но и свойственный всем людям страх, он понимал, чувствовал сердцем: это именно то, что нужно, иначе не может быть. Он любит эту женщину, и с ней, только с ней будет счастлив, именно ее образ он пронес в себе с момента вступления в светлую юность и до сих пор. Он влюбился в нее давно, когда увидел в первый раз, и просто боялся признаться в этом даже самому себе. Но если, если она откажет? И Орвил, страшась отказа, быстро заговорил:

— Мисс Митчелл, прошу вас, подумайте! Если вы… согласитесь, то я сразу же возьму вас с Джессикой с собой в Вирджинию, увезу отсюда!

Он в смятении умолк, не уверенный, что ему удалось подобрать нужные слова. Он был взволнован как никогда.

— Хорошо, я подумаю, — тихо произнесла Агнесса. На пороге появилась Джессика.

— Вы останетесь у нас?

— Мистер Лемб уходит, ему пора, — быстро проговорила Агнесса.

— А он еще придет? — спросила девочка, переводя взгляд с Агнессы на Орвила.

— Приду, Джессика.

— Мы проводим вас немного. — Агнесса молчала, зато Джессика не умолкала ни на минуту.

— Только вы обязательно приходите, — строго предупредила она Орвила.

Когда Агнесса с Джессикой пошли назад, Орвил оглянулся и посмотрел вслед. В темноту удалялись две тонкие фигурки, большая и маленькая, а рядом двигался огромный лохматый пес.

Свеча горела всю ночь. Уже уснула Джессика, погасли огни в окнах соседних домов, а Агнесса все сидела за столом и думала.

Она понимала, что Орвил богат, хотя сам он никогда об этом не говорил; он мог жениться на девушке из состоятельной семьи, молоденькой, не побывавшей замужем, а не на ней — женщине, не имеющей ничего, кроме совершенно чужого ему ребенка. Значит, он действительно ее любил? Ее, Агнессу? Но сделать предложение, столь неожиданное и быстрое? Не было ли это лишь порывом, минутным, вызванным внезапной бурей души? А если нет?

Выйдя за него замуж, она решила бы множество проблем, ей не пришлось бы самой зарабатывать на жизнь, Джессика имела бы одежду, игрушки, книги; она, Агнесса, научила бы ее играть на рояле, отдала бы в хорошую школу, они жили бы, наверное, в собственном доме; может быть, съездили бы куда-нибудь, повидали бы другие города, даже страны, и Джессика, конечно, была бы счастлива. И она сама, Агнесса, получила бы возможность читать книги, вволю заниматься музыкой, она одевалась бы красиво и модно, и никто больше не посмел бы сказать, что она непорядочная женщина. Орвил был, вероятно, хорошим человеком, и, если бы он смог полюбить Джессику, девочка непременно ответила бы ему самой искренней привязанностью. Чего же можно пожелать еще? У них с Джессикой был бы дом, настоящая семья, все то, о чем она, Агнесса, столько мечтала! Все ли?

Агнесса вдруг подумала о том, что если она выйдет замуж, то у нее может родиться еще один ребенок. И Орвилу наверняка захочется иметь от нее сына или дочь.

Она с нежностью смотрела на мирно спящую Джессику. Агнесса не хотела больше детей, других детей, она боялась навредить вот этой, уже живущей девочке, она желала, чтобы Джессика выросла в любви, единственная и не сравниваемая ни с кем.

Любовь! Орвил ей нравился как человек, но она никогда не задумывалась, сможет ли полюбить его.

Она запуталась в жизни, блуждала где-то в темноте и никак не могла выйти на свет.

Днем Агнесса зашла к Филлис.

— Что с тобой, Агнесса?! — воскликнула та, открыв дверь. — На тебе лица нет!

Агнесса сообщила ей о предложении Орвила, и Филлис обрадовалась несказанно.

— Я знала, что так будет! Я так рада за тебя, Агнесса! Это тот человек, который нужен тебе!

— Почему ты уверена в этом?

— Я немножко разбираюсь в людях!

— Но он даже не спросил, люблю ли я его, — заметила Агнесса.

— Ты до сих пор романтична, Агнесса? Да, может, ты так полюбишь Орвила, как тебе и не снилось!

— Нельзя пережить одно и то же дважды.

— Можно, — ответила Филлис, — одно и тоже можно пережить дважды, только по-разному, и далеко не всегда первый опыт оказывается самым удачным. Ты что, сравниваешь мистера Лемба со своим Джеком?

— Нет, мне это даже в голову не приходит, — ответила Агнесса, и Филлис так и не поняла, что она имела в виду.

Они проговорили почти до вечера. Говорила, правда, больше Филлис, находя все новые и новые доводы в пользу этого брака.

— Агнесса, он же образованный человек, человек твоего круга! Ты никогда не будешь скучать с ним! И Джессика твоя целыми днями ждет не дождется его! И он, вот увидишь, будет хорошо относиться к ней! Господи, да где ты еще встретишь такого мужчину?

И после, обнимая подругу, Филлис, уже уверенная в своей победе, шутливо произнесла:

— Ты ведь пригласишь меня на свадьбу, правда? А если тебе не нужен мистер Лемб, то я тогда возьму его себе: уж я-то знаю, с каким человеком женщина может быть счастлива! Ты будешь такой красивой невестой, Агнесса! Боже мой, да если б этот мужчина не любил тебя по-настоящему, разве он предложил бы тебе сразу же стать его женой?!

Дома Агнессу встретила радостная Джессика.

— Мамочка, а когда мистер Лемб принесет мне краски? Он обещал!

— Иди ко мне, Джесси, — позвала Агнесса. Девочка подбежала. Агнесса поставила дочь перед собой и долго пристально смотрела на нее. Джессика не понимала, в чем дело, но, видя серьезность матери, стояла притихшая. А Агнесса, схватив вдруг девочку в объятия, расплакалась и прошептала, обращаясь к невидимому:

— Прости меня, Господи! Слышишь, прости!

Испуганная Джессика прильнула к ее груди.

— Мамочка, что ты?!

— Ничего, доченька, все хорошо. Только обещай любить меня вечно и не покидать никогда!

— Я люблю тебя, знаешь, как люблю!

— Я тоже люблю тебя, только тебя, моя маленькая, всегда это помни!

Перед сном Агнесса прогуливала Керби.

— Керби, а что скажешь мне ты? Новый хозяин… Как ты относишься к этому?

Собака вздохнула шумно и тяжело.

— Ты каждый день гулял бы в парке, забыл бы, что такое холод и голод, и тебя ждала бы в миске на обед сахарная кость.

Керби слабо вильнул хвостом.

— Глупый ты пес! — сказала Агнесса. Возвращаясь, она столкнулась лицом к лицу с квартирной хозяйкой.

— Так-то, милочка, неделя проходит, — процедила та, — не забудь, что я тебе говорила еще месяц назад. Сколько же можно терпеть!

— Не волнуйтесь, я заплачу, — сухо произнесла Агнесса.

Хозяйка в ответ недоверчиво поджала губы.

— Отстаньте вы со своими деньгами, — добавила Агнесса в отчаянии. — Дайте жить спокойно!

Хозяйка от изумления открыла рот, а Агнесса, не оглядываясь, прошла дальше.

Ночью дико шумел ветер, сломленные дождем ветви деревьев, увядая, клонились вниз. Такой грозы не было давно, и ни одна звезда не светилась на окутанном тучами небе.

Агнесса опять лежала без сна, охваченная думами и сомнениями. Но под утро она все же приняла решение.

Когда Орвил пришел к ней, она ответила, что согласна выйти за него замуж.

ГЛАВА IX

Время летело, как во сне. Через три дня Агнесса и Джессика, собрав немногочисленные вещи, вместе с Керби выехали в Вирджинию. Провожавшая их Филлис обещала приехать на свадьбу, которая должна была состояться в следующем месяце.

Агнесса возражала против пышного торжества, Орвил соглашался с ней, но сказал, что не может обидеть близких друзей, поэтому событие все-таки придется отметить, хотя бы в узком кругу.

Агнесса и Джессика временно поселились в отеле, в номере, который снял для них Орвил. За то время, пока они с Агнессой находились вместе, он ни разу даже не взял невесту за руку, не без основания считая, что вся жизнь еще впереди.

На следующий день по приезде он повез Агнессу по магазинам, где она по его настоянию накупила для себя и Джессики множество разнообразных вещей и одежды. Было заказано самое главное: белое платье, чему Агнесса вначале отчаянно сопротивлялась, так как не считала себя достойной этого наряда, но Орвил умел настаивать, и в конце концов она уступила.

Джессика не могла прийти в себя от обилия впечатлений, да еще таких неожиданно радостных, а Керби в недоумении расхаживал по роскошному номеру отеля, обнюхивая невиданные вещи.

Город понравился Агнессе, он показался ей большим и светлым.

Орвил заблаговременно разослал приглашения, одно из них было отправлено сестре. Приглашение сопровождалось коротенькой запиской, где Орвил в шутливой форме просил сестру не сердиться и не падать в обморок, а также сообщал, что девушка, на которой он женится, молода, красива, умна и выражал уверенность, что Лилиан разделит его мнение. О Джессике, однако, не обмолвился ни словом; хорошо зная характер старшей сестры, он справедливо полагал, что с таким признанием лучше повременить. Вообще, он жалел Лилиан: она давно уже была больна, тяжело и, похоже, неизлечимо. Она мало писала о своем самочувствии, но Орвил догадывался, что никаких улучшений нет.

Приближался день свадьбы, и Орвил, закончив приготовления, пригласил Агнессу с Джессикой посмотреть дом, где им предстояло жить. Это был двухэтажный особняк со множеством прекрасно отделанных комнат, галереей и огромным парком. Перед домом простиралась большая лужайка с цветником, кроме того, имелся задний дворик с небольшой конюшней, где содержался экипаж и верховая лошадь Орвила. Гостей и хозяина встретили две девушки-негритянки, Лизелла и Полли. Орвил редко бывал дома, и девушки следили за порядком в доме, вели хозяйство. Из прислуги здесь постоянно проживала кухарка Рейчел, женщина средних лет. Несколько мужчин, ухаживающих за парком и животными и охранявших дом, были приходящими работниками, в определенное время они сменяли друг друга. Во всяком случае, Агнесса не почувствовала никакой суеты или присутствия в доме лишних людей.

Орвил показал будущей жене свой кабинет, библиотеку просторную комнату, все стены которой были заняты стеллажами; Агнесса уже забыла, когда в последний раз видела столько книг, а теперь эти книги будут принадлежать и ей! Потом они прошли в гостиную с мягкими креслами и диванами, где Агнессу ожидал приятный сюрприз — рояль; после Орвил показал им столовую, комнату, предназначавшуюся Джессике, а затем ввел Агнессу в ее личные апартаменты. Комната эта, имеющая два входа, примыкала к спальне. Здесь было все, что нужно молодой женщине: два небольших дивана, кресла, трельяж, туалетный столик, книжные полки, изящные безделушки и прочее. Все удобно, просто, красиво. По соседству находилась гардеробная, которую еще предстояло заполнить.

Проходя по большим светлым комнатам с хрустальными люстрами, дорожками, коврами, Агнесса с изумлением думала о том, что скоро станет хозяйкой в этом доме, жизнь переменится до неузнаваемости, все пойдет по-другому. Орвил рекомендовал ей в личные служанки Лизеллу, но сказал, что при необходимости можно нанять еще новых слуг, и Агнессе, давно привыкшей все делать самостоятельно, казалось удивительным, что у нее будет горничная. Ее пугало неожиданное богатство, она не знала, как относиться к таким поворотам судьбы — возможно, оттого, что привыкла к несчастливым переменам.

Посовещавшись, они решили не брать Джессику в церковь, оставить дома под присмотром Лизеллы. Агнесса считала, что не стоит утомлять девочку малопонятной ей церемонией: к тому же она не знала, известно ли гостям о том, что у нее есть дочь.

Народу в церкви собралось много. Здесь были друзья Орвила, его сестра Лилиан Хантер, несколько ее подруг, дальние родственники, знакомые и давние попечители семьи Лемб, Филлис и просто любопытный народ, который не мог пропустить такое зрелище. Ну и, конечно, служители церкви.

Агнесса и Орвил прошли сквозь расступившуюся толпу под позолоченными сводами храма. Ножки Агнессы в белых туфельках осторожно ступали по алому покрытию каменного пола. Верхняя часть ее платья была сшита точно по фигуре, а нижняя состояла из нескольких надевающихся друг на друга полупрозрачных легких юбок, перехваченных в талии широким атласным поясом. Руки в кружевных перчатках сжимали букет белых роз.

Было заметно, как Агнесса волнуется; Орвил внешне хранил спокойствие, но глаза его сияли особым светом новых, его самого удивляющих чувств.

Жених с невестой подошли к алтарю, и церемония началась. До Агнессы плохо доходили слова священника, она никак не могла проникнуться сознанием того, что все происходит на самом деле; ей казалось, что она лишь свидетель, а не участник этого действа, которое виделось словно во сне. В то же время она была взволнована до крайности, она чувствовала себя так, будто обманывала в чем-то себя и всех этих собравшихся здесь людей.

Присутствующие стояли, затаив дыхание, некоторые улыбались, иные едва сдерживали слезы. Временами в паузах всех обнимала торжественная тишина, и тогда сердца трепетали сильнее, замирали мысли, и всепроникающее безграничное величие Храма Господня отражалось в каждом взоре, устремленном на алтарь.

Уже произносились слова клятвы, как вдруг пламя свечи Орвила, задрожав на миг, погасло. По церкви пронесся тревожный шепот, но Орвил беспечно улыбнулся Агнессе и поднес фитиль к пламени ее свечи.

— Плохая примета, — негромко произнес кто-то в толпе, Сестра Орвила, Лилиан, стоявшая в первом ряду, обернулась, и под ее взглядом все умолкли, будто и не было ничего.

Церемония завершилась. Зазвучали голоса певчих, и гости ринулись поздравлять молодых. Агнессу задарили цветами — часть букетов пришлось передать Филлис; каждый человек считал необходимым произнести несколько слов, женщины обнимали Агнессу, мужчины пожимали руку Орвилу, кто-то прямо здесь вручал Агнессе подарки в бархатном футлярчике, в красивой коробке, а люди все шли и шли к ней; она старалась улыбаться в ответ на любезности, и ей казалось странным, что люди, все эти годы стоявшие так высоко над ней, смотрят на нее как на равную, выражают свою симпатию и даже восхищение ей, посудомойке из ресторана, на которую привыкли смотреть с презрением или равнодушно, будто на вещь. Что стали бы думать они, если б узнали?!

Подошла Лилиан Хантер. Она поцеловала Орвила, потом повернулась к Агнессе, и та слегка смутилась перед этой женщиной, прямой, смуглой, как цыганка, с черными глубокими глазами на исхудавшем некрасивом лице. Она сдержанно поздравила Агнессу, вручив ей перевязанные белой лентой розы.

Филлис, нарядная, улыбающаяся, дождавшись своей очереди, крепко обняла подругу, прошептав слова, которых Агнесса в шуме не смогла разобрать.

Агнесса взяла Орвила под руку: они пошли к экипажу в окружении гостей. Все уселись, и кортеж двинулся в дом Орвила, где был накрыт свадебный стол.

— Похоже, выбор Орвила удачен, — говорили по дороге подруги Лилиан.

— Невеста, кажется, бесприданница? — шепотом уточнила одна из них.

Лилиан услышала.

— Да, вы не ошиблись, — с достоинством ответила она, — но Орвил может обеспечить любую женщину. Для нашей семьи деньги никогда не были на первом месте; пусть невеста бедна, но зато она хорошая, порядочная девушка. Она воспитывалась в известном пансионе.

Женщины тотчас почтительно замолчали.

Лизелла, Джессика и Керби находились в дальней комнате, где все было устроено так, чтобы они не скучали. С негритянками Джессика освоилась быстро: они с Лизеллой спокойно играли, перелистывая книжки; правда, двадцатилетняя служанка не могла удержаться: ей хотелось взглянуть на молодых и гостей, и она иногда тайком выглядывала в зал.

Один за другим следовали тосты, пожелания новобрачным, пока кто-то не предложил танцевать.

Места было достаточно. Агнесса заметила, что друзья Орвила не придерживаются таких строгих правил, каким следовало окружение Лилиан; вскоре их настроение передалось большей части гостей, беседа потекла оживленнее, с шутками, смехом.

Орвил танцевал хорошо. Агнесса была под стать ему: стройная, грациозная в своем воздушном наряде, она послушно следовала движениям мужа, и все сошлись во мнении, что они весьма подходящая пара.

Еще раньше Агнесса заметила висящие на стене гостиной портреты родителей Орвила. У отца было смуглое, несколько грубоватое лицо и тяжелый взгляд; мать, тоже южанка, имела более одухотворенный облик, мягкие, исполненные спокойной мудрости черты, и Агнесса пришла к выводу, что Орвил больше напоминает мать.

Агнесса танцевала с Орвилом, смотрела на него и никак не могла внушить себе, что отныне этот человек — ее муж. В сущности, она совсем не знала его, он не казался ей близким и родным. Она испытывала к Орвилу дружеское расположение, не более, и думала: не поспешила ли она, ухватившись как за спасительную соломинку за эту возможность выбраться из пучины унижений и бедности?

Иногда Агнесса с замиранием сердца вспоминала о том, что настанет момент, когда гости разойдутся, и она останется с Орвилом наедине.

Лилиан Хантер улыбалась. Она и еще несколько дам перешли в глубь комнаты и оттуда наблюдали за танцующими.

— Хорошая девушка, — одобрительно кивали дамы.

— Надеюсь, через год нас пригласят на крестины? — вполголоса произнес кто-то.

И даже строгая Лилиан не сдержала улыбку. В это время Орвил подвел Агнессу к роялю, на котором когда-то играла Вирджиния Лемб.

— Может быть, попросим миссис Лемб исполнить что-нибудь?

Гости с готовностью зааплодировали, а Агнесса невольно вздрогнула, услыхав новое имя, которым отныне ее будут величать. Агнесса села за инструмент. Она боялась сыграть плохо после столь долгого перерыва в регулярных занятиях, стеснялась такого множества незнакомых людей. Ее пальцы слегка дрожали, и Орвил заметил это.

— Не волнуйтесь, дорогая, — сказал он тихо и положил руку на ее плечо.

Агнесса начала играть, постепенно забываясь, как бывало всегда. Она вспомнила красное солнце Калифорнии, темные горы и себя, очарованную страстным, переполненным жаждою жизни безмолвием великого мира, которое не нуждается в словах, потому что все понятно и так. Что ж, оказывается, ничего нельзя забыть! И все-таки, пусть прошло хорошее, но и плохое уходит, нельзя жить открытой лишь несчастьям! И она поняла, почувствовала наконец, что еще может проснуться для новой жизни, а возможно, и любви, вернуться к той точке отсчета счастливых минут, с какой и начался путь ее души.

Между тем Джессика, в очередной раз оставленная Лизеллой, почувствовала скуку. Керби, устав от игр, забрался под кровать. Девочка вначале осторожно приоткрыла дверь, потом выглянула в соседнюю комнату, а после, осмелев, пустилась путешествовать по дому. Она добралась до гостиной, но, видя сквозь щель в дверях незнакомых людей, долго не решалась войти.

Наконец любопытство взяло верх — она на мгновение высунула голову в гостиную. Никто ничего не заметил, и она повторила свой маневр еще и еще раз. В глубине комнаты Джессика увидела Агнессу, хотела выбежать к ней, но ее смутили дамы, сидящие возле дверей. Джессика ограничилась тем, что вошла и встала у стены в надежде, что мать заметит ее, но Агнесса была далеко, к тому же она играла на рояле и потому не видела дочь, зато девочку случайно заметила одна из дам, что сидели у входа.

— Смотри-ка, девочка! — сказала она своим соседкам.

Женщины повернулись. Остальные гости слушали игру Агнессы и не видели этой маленькой сценки. Джессика, поняв, что обнаружена, хотела исчезнуть, но дамы ласково поманили ее, и она не решилась уйти.

— Чей это ребенок? — удивились женщины.

— Наверное, кого-нибудь из гостей.

— Как тебя зовут, маленькая?

— Джессика.

Женщины притянули девочку ближе к себе.

— Хочешь конфетку? Может быть, яблоко? Или апельсин?

Они говорили с ней тем елейным тоном, каким часто разговаривают с детьми забывшие свое детство взрослые и каким никогда не говорила с дочерью Агнесса.

— Я ничего не хочу, — ответила Джессика, — я уже всего наелась!

— Хорошенькая девочка, — произнесла какая-то дама. — Глазки красивые.

— И волосы вьются, — добавила другая.

Они стали вертеть Джессику во все стороны. Она вырвалась из их рук и сказала сердито:

— Пустите меня к маме!

— А где твоя мама?

— Вон там! — Джессика показала в зал.

— Которая? Как ее зовут?

— Агнесса. Она в белом платье. Моя мама сегодня невеста! — с гордостью добавила девочка.

— Не может быть! — воскликнули женщины. — Твоя мама?!

Они в изумлении переглянулись. Воцарилось молчание.

— А может, она вдова?

— Лилиан говорила, что она барышня, а не вдова! «Мисс Митчелл» — вы же слышали!

— Значит, она точно не знает! Господи, она так щепетильна, бедняжка…

— Орвил Лемб сделал хороший выбор! — воскликнула дама, уязвленная более других, потому что еще в прошлом году безуспешно пыталась женить Орвила на своей родственнице. — Невеста, должно быть, девка — вот и все!

— Но почему мистер Лемб в таком случае женился на ней? Он далеко не глуп, мы все это знаем. Вообще, еще месяц назад никто не слышал, чтобы у него была невеста, и вдруг… Что-то тут не так!

— Боже мой, да все так! Как будто вы не знаете, на какой крючок ловят такие женщины порядочных мужчин! — в сердцах сказал кто-то. — Мир перевернулся: проходимцы соблазняют хороших девушек, а приличные мужчины достаются гулящим девицам.

— Но на вид она скромная, воспитанная…

— А незаконный ребенок?

— Может, здесь кроется какая-то тайна?

— Знаем мы эти тайны!

Они разглядывали Джессику с презрительным сожалением, видя в ней уже не ребенка, а некое позорное клеймо той женщины, которую они сами же не так давно публично восхваляли. Они смотрели так на испуганную девочку до тех пор, пока в комнату не вбежала не менее перепуганная Лизелла. Увидев собравшихся вокруг Джессики дам, она остановилась в замешательстве, но затем попросила позволения увести девочку.

— А отец у тебя есть? — осторожно спросила одна из женщин под выжидающими взглядами остальных.

— Будет! — уверенно заявила Джессика. — Я мистера Лемба попрошу стать моим отцом!

Кто-то ахнул.

— Спокойно! — нашлась наиболее выдержанная женщина. — Постараемся что-нибудь выяснить.

Вчетвером они увели Джессику в пустующую соседнюю комнату и там, усадив на стул, продолжили допрос.

— С кем ты жила раньше, с мамой?

— Да, с мамой. И с Керби.

— Кто это — Керби?

— Наша собака… Пустите меня к маме!

— Подожди, успеешь к своей маме. Значит, отца у тебя нет?

— Есть.

— Но ты его не видела никогда? До того, как познакомилась с мистером Лембом?

Джессика отрицательно помотала головой.

— А что тебе мама о нем говорила?

— Что он хороший. Это и есть мистер Лемб, я знаю. Он теперь мой папа, и мы с мамой и Керби будем у него жить.

Она хотела рассказать, как хорошо они будут жить, но, заметив пристально-недобрые взгляды незнакомых женщин, испугалась и смолчала.

— Вот так сюрприз! — произнесла одна дама.

— Неужели Лилиан не знает? — высказала другая общую мысль.

— Подозреваю, что нет! Женщины покачали прическами.

— Вы думаете, ребенок незаконнорожденный?

— Скорее всего, да!

Джессика изъявила желание пойти в гостиную к Агнессе, но Лизелла решительно повела ее назад в детскую, приговаривая:

— Почему вы не слушаетесь, мисс? Вам же велели сидеть в комнате! Почему вы вышли?

— Мне стало скучно, я пошла посмотреть, где мама. И я не мисс, а Джессика.

Свадебное торжество завершилось около полуночи. С молодыми прощались сердечно, но несколько дам украдкой озабоченно переглядывались и перешептывались не оставалось сомнений в том, что вскоре тайна будет разглашена.

Оставшись один с Агнессой, Орвил выждал немного, потом подошел к ней и обнял за плечи. Она мягко освободилась из его рук.

— Я пойду побуду немного с дочерью.

Она повернулась и пошла в комнату Джессики, а Орвил сел в кресло возле окна и стал смотреть на лунно серебрящиеся крыши дальних домов. Он не двигался, но временами по лицу его пробегали мрачные тени.

Агнесса нашла Джессику лежащей в кроваты и крепко прижимающей к себе куклу. Агнесса присела на край беленькой постельки.

— Ты еще не спишь, доченька?

— Я тебя жду, — ответила девочка и, взглянув на мать, воскликнула:— Ты такая красивая! Как Фата-Моргана! А где мистер Лемб? Он уже спит?

— Нет.

— Пусть он придет ко мне!

— Нет, уже поздно. Он придет завтра. Спи, моя маленькая, — Агнесса поцеловала дочь. — Спи, а я должна идти.

Девочка подскочила.

— Ты что, уходишь?! — Глаза ее испуганно расширились. — Я тут буду одна?!

У Агнессы сжалось сердце.

— Я позову Лизеллу или Полли.

— Не хочу я Полли и Лизеллу! Ложись со мной!

— Нет, Джесси, твоя кроватка слишком маленькая.

— Тогда посиди здесь.

— Хорошо, только ты ложись и закрой глаза. Джессика послушалась.

Вскоре она заснула, но Агнесса ушла не сразу. Бедная ее маленькая девочка! Как хотела бы она, чтобы Джессика была счастлива и теперь, и всегда! И теперь, и всегда хотела быть ее лучшим другом, поверенной маленьких секретов и больших тайн, которые когда-нибудь появятся у нее, ее утешительницей и советчицей на все времена.

Уходя, она чуть не расплакалась: с давних пор слезы стали ее частым спутником. Как-то будет теперь? Она успокаивала себя: только бы Джессике было хорошо здесь, в новом доме, обстановке, с новыми людьми, а остальное не слишком важно. Что, конечно же, было не так.

Агнесса бесшумно вышла за дверь и вызвала Лизеллу.

— Лиза, я могу попросить вас присмотреть за Джессикой? Она не привыкла еще к этому дому, может испугаться ночью.

— Да, миссис, конечно. Я устроюсь в детской на диване. Не беспокойтесь, пожалуйста, все будет хорошо.

Агнесса поблагодарила служанку и отослала ее, немного успокоившись.

Она направилась было в спальню, но, подумав, зашла сначала в свою комнату. Остановилась перед зеркалом, вспоминая минувший вечер. Венчание, свадьба… Все было необычно, ново… Ей понравилось… И все-таки она улыбалась скорее неловко и грустно, чем так, как делала бы это любая счастливая невеста, а ведь своим отношением к ней да и вообще Орвил, пожалуй, заслуживал большего.

Она посмотрела в зеркало: белое платье, в ушах и на шее подаренный Орвилом жемчуг, красивая прическа… Настоящая дама! Но ко всему, очевидно, надо привыкать, даже к богатству. Вот Джессика — другое дело: ей, похоже, казалось естественным, что они будут здесь жить; что ж, детям проще поверить в сказку, они живут не прошлым, не будущим, а настоящей минутой. Да, так и должно быть.

Агнесса сняла драгоценности: медленно, затягивая время, стянула свадебный наряд. Затем надела кружевной пеньюар; задержавшись, расплела волосы, в последний раз глянула на себя, на свое испуганно-напряженное лицо и с чувством человека, входящего в ледяную воду, открыла дверь в смежную комнату.

Там никого не было.

Агнесса выглянула в коридор: пусто. Она посидела немного на краю кровати, а потом, внезапно решившись, легла.

Спальня была обставлена со вкусом. Туалетный столик с перламутровой крышкой, бледно-голубые занавеси на двух больших окнах, кровать, тоже большая, широкая, с резной спинкой, атласные подушки и покрывало из тончайшей шерсти, вытканное темно-синим узором. Перед кроватью был постелен бархатный коврик, на стене висел нежных тонов персидский ковер, а на ковре — старинный кинжал редкой работы. Точно такой же лежал у Агнессы в чемодане!

Раньше она часто доставала его и любовалась тонкой резьбой костяной рукоятки, тусклым блеском желтоватого металла. Да, верно, их же было два, и один, значит, хранил Орвил! Агнесса вспомнила давнее предсказание о том, что люди, владеющие такими талисманами, обязательно встретятся. Ей показалось странным, что Орвил оставил его здесь, наверное, забыл, и она подумала: нужно убрать этот кинжал отсюда, но тут же мысленно осеклась — разве она здесь хозяйка? А разве нет? Она не могла представить себя владелицей всего того, что ее окружало; богатство словно было больше Агнессы, превосходило пределы допустимого ею.

«Прошлое нужно учиться забывать», — сказала она себе. Сегодня перед венчанием она сняла с пальца зеленое кольцо и положила его в шкатулку, которую спрятала далеко-далеко. Многое придется спрятать в такие же дальние тайники души и смириться с этим, как с неизбежностью: есть в судьбе раз и навсегда проведенные рубежи.

Сегодня ее брачная ночь. Когда-то она сравнительно легко преодолела этот порог, просто потому, что вообще почти не представляла, что значит иметь близкие отношения с мужчиной… Предательские мысли заползали в голову, она вспомнила вдруг то, что старалась не вспоминать: бурные, ошеломляющие страстью ночи с Джеком. Первое время она страшно мучилась, замыкаясь в себе, и лишь позднее вдруг поняла, что значит эта буйная страсть и что приносит она. Джек! Никогда ей не произносить вслух это имя. Теперь ее муж — Орвил.

Агнессе подумалось почему-то, что Орвил будет другим, в нем будет меньше страстности, но зато больше нежности и созерцательной глубины. А ее собственная чувственность пребывала в забвении, усыпленная северным грустным солнцем и шестью годами одиночества. Агнесса поняла: то, что она когда-то имела связь с одним мужчиной, вовсе не значило, что ей будет легче сейчас стать женою другого; она испытывала ту же неуверенность, тот же страх неизвестности… И многое отдала бы за то, чтобы спать сегодня одной.

Что поделаешь, странное чувство — любовь! Оно приходит ниоткуда и уходит в никуда, нельзя внушить его себе и запретить нельзя. И невозможно жить с человеком, глядя в его глаза и не пленяясь ими, не пить из них жизнь и не давать им свет.

Она встрепенулась от шороха и снова замерла, зажмурив глаза.

Орвил прошел зачем-то к окну, постоял там, а затем, повернувшись, будто случайно присел на кровать с Агнессой. Он был все в том же вечернем костюме, а она в легком пеньюаре из кружев и белого шелка лежала поверх покрывала в неудобной позе, на боку, положив под голову руку. Сердце ее тревожно забилось.

Он заговорил так, что, казалось, каждое слово дается ему с трудом:

— Агнесса, я даже не знаю, что сказать… Я действительно очень люблю вас, вы единственная и прекрасная для меня, но… Я хочу, чтобы вам было хорошо, прежде всего вам. Я пойму, понимаю… В конце концов здесь есть вторая спальня. Для меня важна в первую очередь духовная близость с вами. Вы…

Она не дала досказать: слова его вдруг странно согрели ее, и она ответила:

— Нет… не уходите, пожалуйста! Не сердитесь на меня, я просто… слишком долго была одна. Орвил!

Он улыбнулся и глубоко вздохнул.

— Скажите еще раз вот так!

— Орвил…

— Я люблю вас, Агнесса!

Теперь она повернулась и смотрела на него; он выглядел слегка растерянным и смущенным; в его лице промелькнуло сейчас что-то мальчишеское. Агнесса подумала, что, если позволит ему уйти, это будет ошибкой; возможно, он почувствует себя несчастным, этот человек, который, без сомнения, сильно любил ее и желал ей только добра. Не столь уж часто она лгала во благо других.

— Да я ведь тоже… вас люблю! — сделав над собой усилие, тихо произнесла она.

Он молча глядел на нее. Агнесса не могла прочитать его мыслей, но ей почудилось: он все понимает. Орвил наклонился и поцеловал ее, совсем не настойчиво, а скорее вопрошающе-нежно, и Агнесса ответила ему.

Тонкие легкие простыни показались ей очень холодными, холод этот словно проник сквозь кожу и наполнил собой ее напряженное тело. И все же, когда погас свет и они с Орвилом оказались совсем рядом, она не отстранилась и обняла мужа, и приникла к нему, повторяя себе, что отныне их дороги скрещены, судьба ее неразрывно связана с его судьбой, и нужно постараться сделать все для того, чтобы путь их, совместный и долгий, стал счастливым.

ГЛАВА X

На другой день Агнесса проснулась поздно, и пробуждение это почему-то напомнило ей то утро, когда она впервые очутилась в сером особняке Аманды. Тогда ей казалось, что впереди ее ждут лишь светлые дни, что ей уготовано в жизни только счастье. Более прекрасного, безмятежного времени уже не будет никогда.

Агнесса медленно, словно нехотя открыла глаза: Орвила рядом не было.

Она вскочила легко, как бывало когда-то, натянула пеньюар и, разбрасывая по плечам волосы, подбежала к распахнутому окну. Выглянула вниз. Там все утопало в зелени; взглянув на кроны высоченных деревьев, облитые солнечным светом, Агнесса улыбнулась с каким-то новым ощущением вступающей в силу жизни.

Агнесса снова бросилась на кровать, легла, закинув руки за голову и вытянув ноги. Она вспомнила, как совсем недавно приходилось вскакивать на рассвете, содрогаясь от холода, будить хныкающую Джессику и бежать, бежать, вертеться в немыслимом круговороте дня.

Дверь открылась, и Орвил подошел к ней: в руках его были цветы. Он выглядел таким счастливым, что Агнесса невольно улыбнулась искренней улыбкой.

— Доброе утро, Агнесса!

— Доброе утро, Орвил!

— Господи, не дай мне сойти с ума! — сказал он, привлек к себе жену и приник к ее губам нежным, трепетным поцелуем.

Он впервые произнес вслух подобные слова, они звучали очень естественно, искренне, просто: так, словно созревая в его душе, ждали своего часа, своего мига, этой, только этой женщины.

— Я люблю тебя! Люблю!

Потом они вышли в гостиную, где ждала Джессика, уже одетая и причесанная, а также Керби и Лизелла.

— Прошу вас, мэм, — сказала служанка, — все готово.

— А мы с тобой, — обратился Орвил к девочке, — пойдем посмотрим краски, которые я тебе обещал. Они в твоей комнате.

Джессика взвизгнула от восторга, и они с Орвилом, взявшись за руки, поспешили в детскую.

Лизелла же провела госпожу в ванную комнату. Агнесса забралась в теплую воду — это доставило ей большое удовольствие. Когда они с Джессикой жили в прежнем доме, то купались в большом тазу, предварительно грея воду на плите.

Ей и не снилась подобная роскошь — ванна, в которой можно было лежать, чуть ли не плавать.

После купания Лизелла закутала Агнессу в огромное полотенце, тщательно высушила ее волосы и, вооружившись щипцами для завивки и расческой, спросила, какую прическу сделать.

К завтраку явилась Лилиан Хантер. Филлис забежала попрощаться с Агнессой, ей нужно было ехать домой. Подруги расстались с сожалением, договорившись переписываться.

Лилиан Хантер была мрачна.

Орвил сам вывел Джессику в столовую и усадил напротив сестры.

Во время завтрака Лилиан сидела очень прямо; на Агнессу она не смотрела совсем, зато Джессику разглядывала долго. А девочка не замечала ничего; лишь однажды, поймав пристальный взгляд незнакомой дамы, спросила:

— А вы что, будете жить с нами?

Лилиан не ответила, а Агнесса сказала строго:

— Джесси, не разговаривай за столом.

Орвил молчал, прекрасно все понимая, и не удивился, когда после завтрака сестра предложила ему уединиться для разговора.

— Я пойду позанимаюсь с Джессикой, — сказала Агнесса Орвилу и подала дочери руку. — Идем, дорогая.

Орвил и Лилиан прошли в гостиную. Лилиан остановилась у окна, глядя на улицу. Потом повернулась к брату. Ей исполнилось тридцать четыре года, но выглядела она старше. На висках уже пробивалась седина, на лице виднелись морщинки, особенно заметные, когда она предавалась раздумьям, а мысли ее с каждым днем становились все тяжелее и горше. Орвил вспомнил, как в раннем детстве они с сестрой, случалось, бегали по этим комнатам наперегонки, редко, правда, потому что отец не любил детской возни и шума.

— Я все знаю, — сказала Лилиан. — Я не думала, что ты скроешь от меня…

— Мне, собственно, нечего скрывать, — ответил Орвил, спокойно перенося ее пристальный взгляд.

— Ты должен был мне рассказать обо всем, Орвил. Я не могу тебе простить, — глухо проговорила она.

— Я тебя ничем не обидел, Лили. Объясни, что ты имеешь в виду.

— То, что у этой женщины есть ребенок! Внебрачный! И об этом я узнаю последней, причем от чужих людей!

Орвил промолчал.

— А я еще рассказываю всем, какая она скромная, честная девушка, хотя и бедная! Теперь людям есть над чем посмеяться — и поделом мне! Пусть я никогда не была хороша собой, но ты-то, по-моему, привлекательный мужчина, Орвил, тебе не составило бы труда найти достойную невесту. Я всегда хотела, чтобы ты поскорее женился, чтобы жизнь твоя устроилась окончательно, но ты, ты… женился на какой-то…

— Подожди, Лилиан! — прервал он ее. — Ты можешь говорить что угодно, твои чувства я понимаю, но не позволю тебе одного — оскорблять Агнессу, тем более что ты совсем не знаешь ее! Ты не можешь считать ее бесчестной только потому, что услышала сплетню!

Лилиан, выслушав, подошла к нему, села, положив руки ему на плечи, и сказала неожиданно мягко:

— Ты же совсем мальчик, Орвил.

Он рассмеялся.

— Я не мальчик: через два года мне исполнится тридцать лет.

— Но для меня ты всегда останешься младшим братом, неразумным ребенком. Ну скажи, зачем нужно было спешить?

— Прости, Лили. Я в самом деле не сообщал тебе о ребенке, потому что знал: ты будешь против. Не хотел огорчать тебя. Думал, после ты примешь это как неизбежное. И поверь, я не задумывался над тем, спешу или нет. Мне просто хотелось поскорее назвать эту женщину своей.

— Я знаю, Орвил, — вздохнула Лилиан. — Ты бы не смог завести себе просто любовницу, как это делают другие.

— Агнесса бы не стала моей любовницей и ничьей бы не стала. Повторяю, она порядочная женщина.

— Это мы слишком порядочны, Орвил. И потому уязвимы.

Орвил удивился: раньше Лилиан никогда не говорила ему таких вещей.

— Возможно, — сказал он. — Что ж, нас так воспитали. Но я думаю, это не плохо.

— Не знаю, — продолжала Лилиан, — приносит ли счастье праведная жизнь. Этим ведь пользуются другие: честностью, благородством, бескорыстием…

Нехорошее предчувствие посетило Орвила: значит, Лилиан стало совсем плохо, раз она решилась столь откровенно говорить с ним.

— Ну, я-то не был таким уж праведником! — ответил он, стараясь перевести все в шутку и отвлечь сестру от мрачных размышлений. — Вспомни хотя бы мое бегство!

Лилиан опять вздохнула.

— А я? Кому я делала зло? Была послушная, тихая… Родители всегда больше любили тебя: отец мечтал только о сыне, а мама — потому что ты был живее, сообразительнее, привлекательнее; чем я. — Орвил никогда бы не подумал, что Лилиан в тридцать четыре года по-прежнему столь остро переживает свои детские обиды. — Я старалась быть всегда и во всем хорошей, как и учили, а результат?.. Кларк… Ты помнишь Кларка?

— Конечно, помню.

Орвил знал эту историю. Лилиан исполнилось двадцать четыре года, она была застенчива, некрасива и к тому времени уже не совсем здорова. Она не имела поклонников, и знакомые втайне считали, что судьба Лилиан решена. А потом вдруг ею заинтересовался юный прожигатель жизни, стройный красавчик Кларк Хантер. Орвил не знал, почему Лилиан, умная, рассудительная девушка, оказалась падкой на явную ложь. Очевидно, как позднее думал он, человеку, а тем более женщине, бывает трудно отказать себе в надежде на счастье, пускай даже призрачное. Лилиан, ослепленная иллюзиями, приняла предложение Кларка; после свадьбы как-то вдруг расцвела, даже похорошела и, несмотря на серьезную болезнь, сумела родить сына, названного в честь деда Рэймондом. Однако вскоре все кончилось: Кларк был из тех, кто лишь позволяет себя любить; и Лилиан раздражала его, и ребенок… в лучшем случае Кларк не обращал на них внимания. Лилиан осталась одна в своей спальне; днем Кларк если и появлялся дома, то всячески унижал и оскорблял жену, называя уродиной и старухой или же угрозами добивался того, что только и нужно было ему от нее: денег. Лилиан, воспитанная деспотичным отцом, молча сносила издевательства (все открылось намного позже), ни разу никому не пожаловалась. После смерти Рэймонда Лемба Кларк стал как будто добрее, и когда Лилиан получила свою часть наследства, принялся потихоньку уговаривать ее переписать по крайней мере половину имущества и денег на его имя. Неизвестно, что случилось бы дальше, но как раз в это время в Айронвуд приехал Орвил. Узнав о намерениях Кларка, он очень доходчиво объяснил сестре, чего не следует делать. В результате наследство было записано на имя Рея, сына Лилиан, и Кларк до самой своей смерти тихо ненавидел Орвила. Вскоре он погиб столь же бесславно, как и жил, — в какой-то пьяной драке.

— Мне с самого начала было отказано в любви. И зачем я только родилась!

В глазах женщины засветились слезы. Лилиан никогда так не говорила, она всегда была очень выдержанной; Орвил знал, что ее слезам можно верить, она не плакала даже в критические минуты, и раз не сдержалась сейчас, значит, дела совсем плохи.

Орвил ласково обнял сестру.

— Не говори так, пожалуйста, Лили. Я всегда тебя любил, ты же знаешь. И мама с отцом тебя любили, неправду ты говоришь. Потом у тебя есть сын. Кстати, как он? Ты не привезла его с собой…

— У него школа… Он и так учится неважно…

Когда Лилиан заговорила о сыне, лицо ее стало совсем расстроенным.

— Он все такой же сорванец?

— Хуже. Он мой ребенок, но… Господи, Орвил, он все время врет и мне, и всем вокруг. Хитрит, а в последнее время стал ужасно дерзким. И в школе та же картина. Прямо не знаю, что делать!

— Это пройдет, Лили. Просто возраст такой. Все мальчишки в восемь лет неугомонны.

— Нет, ты не понимаешь. Тем, кого он боится, вредит исподтишка, а кого нет… Смотрит на меня глазами Кларка и говорит гадости. Как будто душа Кларка вселилась в ребенка, чтобы продолжать мучить меня на этом свете. Однажды я даже ударила его; потом в себя не могла прийти. Знаешь, мне в голову пришли вдруг страшные мысли: я подумала, что если высеку Рея, то отомщу Кларку. О Господи, да что со мной?! — Она закрыла лицо руками.

Орвил подумал о том, что лучше бы Лилиан не молчала в свое время: теперь бы ей не хотелось выместить на сыне запоздалую злость! Хотя… кто сможет изменить жизнь человека, кроме него самого!

— Лили, милая, — произнес он, — поверь мне, все будет хорошо. И почему бы тебе не переехать сюда? Это же наш общий дом.

— Нет-нет, и оставь это. Я не стану вмешиваться в жизнь твоей новой семьи, — очень сухо проговорила она и освободилась из объятий брата; минутный порыв прошел, самообладание вернулось к ней.

— Тогда отправь Рея к нам на каникулы. Я постараюсь помочь тебе. И не надо мстить Кларку, мертвым не мстят, он уже получил свое.

Лилиан, как видно, колебалась.

— Нет, — сказала она, — я не пришлю к тебе Рея. Вообще-то я так и хотела сделать, но теперь…

— Ты зря, Лили. Пусть приедет. И ему не будет скучно подружится с Джессикой.

— Я сказала, нет! — Перед ним была прежняя решительная Лилиан. Когда, в какие моменты своей судьбы она сменила кротость на ожесточенную решимость, Орвил не успел уловить.

— Напрасно.

— Нет. Только вот…— Лилиан замялась. — Если со мной случится… что-нибудь, — тихо произнесла она, — я хотела тебя просить… Ты возьмешь к себе Рея? Ты позаботишься о нем?

— И о нем, и о тебе. Не волнуйся, Лили, ты поправишься.

— Уже нет. — Лили отрицательно мотнула головой, и странно: прежняя горечь исчезла — Но я боюсь. Честно сказать, Орвил, я разлюбила жизнь. И мне все равно.

— Но ты должна жить. Хотя бы ради Рея.

— Рея воспитаешь ты. Знаю, это будет очень нелегко, и я не хочу взваливать на твои плечи такое бремя, но… иначе не получится. Хотя, конечно, у тебя уже есть одна обуза… Послушай, Орвил, ты, наверное, не совсем хорошо представляешь, на что решился. Как ты собираешься справляться с чужим ребенком? И своего-то воспитать нелегко, а тут…

— Воспитаю. Девочка мне очень нравится, мы уже немного подружились. И Агнесса легко справляется с ней.

Лилиан уязвленно вздрогнула и продолжала уже в ином тоне:

— С незаконными детьми природа нередко играет злую шутку, но расплачиваться приходится другим. Посмотри на эту девочку: она похожа на тебя? Или на свою мать? Эти белокурые волосы, светлые глаза… Сразу видно, что это не ваш общий ребенок!

— Чепуха, Лили! Бывает, дети вовсе не похожи на родителей. И мы с тобой никогда не были похожи друг, на друга.

— Кое в чем были. Появление блондинки в семействе Лемб стало бы большой новостью, как стало новостью то, что один из самых уважаемых людей в городе женился на женщине, воспитывающей незаконнорожденного ребенка!

— Ты просто уже не знаешь, что сказать, Лили. Ты прекрасно понимаешь, что Агнесса хорошая женщина, и видишь, что ее дочь — прелестная девочка!

— Кстати, чем занималась твоя жена до знакомства с тобой? Кто отец ребенка?

— Теперь, получается, я.

— О, Орвил, перестань, мы не в игрушки играем! — огорченно воскликнула Лилиан.

— Хорошо, — спокойно произнес он. — Я тебе все расскажу.

Он вкратце рассказал свою историю знакомства с Агнессой, умолчав, разумеется, о некоторых вещах.

— Да, — подавленно прошептала его сестра. — Что тут скажешь! Значит, она решилась бежать с любовником без родительского благословения? А где же он теперь, этот человек?

— Насколько мне известно, там, откуда не возвращаются.

Лилиан вздохнула и, глядя на Орвила проницательным взглядом черных глаз, произнесла:

— Хорошо, если так! А то, пожалуй, тебе стоило бы опасаться, что твоя супруга опять сбежит, только на сей раз от тебя!

— Лили!

— Прости, Орвил. Сорвалось, я не хотела.

— К авантюрам влечет в юности, Лилиан. А потом уже хочется чего-то иного. Не беспокойся за меня, все будет как надо.

— А ты не думаешь, что женитьба на ней может помешать твоей работе? И потом, я не уверена, что ее примут в обществе! И на тебя, и на всю нашу семью ляжет тень.

— Это меня не волнует.

— Кажется, раньше тебя волновала в первую очередь работа. Бог с ней, с семьей, раз уж ты не дорожишь ее честью…

Орвил взорвался:

— Что работа, карьера, общество?! Я люблю Агнессу и хочу быть с ней — вот что для меня важнее всего! Я хочу, чтобы дома меня ждала семья, мне надоело одиночество! Чего ты добиваешься, Лилиан?!

Лилиан покачала головой.

— Ничего. Я не хочу обижать тебя, Орвил, ты мой брат и очень хороший человек, но все же скажу: я думаю, что этой женщиной руководил прежде всего расчет. Вспомни церковь! Господь не лжет! Твоя свеча погасла — этот брак не принесет тебе счастья!

— Я не верю в приметы. И вообще, ты слишком далеко зашла, Лили. Вернее, я далеко зашел. Позволить тебе обсуждать мою жену на второй день после свадьбы безнравственно, в конце концов! Нельзя же этого не понимать.

В том, что Орвил поддерживал этот малоприятный ему разговор, в самом деле была огромная уступка обстоятельствам: он никогда и ни с кем не обсуждал свою личную жизнь. Просто сейчас ему было жаль сестру: он знал, как оскорбил бы Лилиан отказ обсуждать столь болезненно-важную для нее тему.

Он отвечал сестре, а сам думал о том, что его отношения с Агнессой и вправду пока сложны. Возможно, потребуются усилия для того, чтобы добиться от нее той подлинной откровенности, что и является одним из залогов счастья. Орвил понимал: Агнесса вышла за него если и по человеческой симпатии, то не по любви, настоящей любви. Он невесело усмехнулся: с ним Агнесса, наверное, не сбежала бы, бросив все на свете!

Она была его женой и, следовательно, принадлежала ему, но Орвилу не нужна была ее бессловесная, холодная покорность, ему нужна была только любовь, и он убеждал себя: Агнесса просто еще не разобралась в себе, слишком мало они были знакомы, мало времени провели вместе, она не успела, просто не успела его полюбить. У нее еще будет время! Он старался не задавать себе вопроса о том, много ли времени потребовалось ей для того, чтобы полюбить тогда, в первый раз.

— Да, Орвил, да! Но безнравственно и другое. Вспомни, сколько было среди наших знакомых девушек из приличных семей! Мисс Ренделл, мисс Шарп!

— А! Эти кокетки с пустыми глазами! Они только и могут сплетничать и хвастать друг перед другом нарядами и мужчинами, которых удалось покорить. Вот им-то муж точно нужен только для того, чтобы выставлять его напоказ своим подругам да чтобы оплачивать счета. Но я хочу иметь женой не пустоголовую куклу, а настоящую женщину, верную, умную женщину, с которой можно поговорить обо всем.

Лилиан недоверчиво улыбнулась.

— А что, она… такая?

— Такая!

— Но вы всего день как повенчались.

— Ты, вижу, считаешь меня неспособным разбираться в людях.

— Ты влюблен.

— А тебе хотелось бы, чтоб было иначе?

Лилиан не нашлась, что сказать.

— Когда ты уезжаешь? — спросил Орвил.

— Сегодня.

— Побудь хотя бы до конца недели.

— Нет. Тебе лучше во всем разобраться самому, я буду только мешать. И потом Рей там один. А когда ты приедешь? То есть, я хотела сказать «все вы»?

— Осенью. Или зимой. Как получится.

Они поговорили еще, и напоследок Лилиан произнесла те слова, которые Орвил ожидал услышать непременно:

— Не о том мечтали наши родители!

— Они мечтали о том, чтобы мы были счастливы, Лилиан, а я, кажется, начинаю понимать, что такое настоящее счастье.

Полчаса спустя Орвил вошел в залитую солнцем комнату, где на диванчике сидели Агнесса и Джессика. Агнесса читала вслух книжку, а Джессика внимательно слушала, изредка разглядывая картинки.

— Что, девочки, — сказал он весело, — не пора ли нам пойти прогуляться?

— Пора! Пора! — закричала Джессика.

— Тогда собирайтесь! — Орвил подмигнул Джессике и вышел из комнаты.

Агнесса открыла шкаф, где висели в ряд ее платья (никогда у нее не было столько платьев!) и принялась выбирать, что надеть на прогулку. Ей хотелось нарядиться получше, чтобы доставить удовольствие мужу. Она выбрала светло-сиреневое платье из муара, модную шляпку с сиреневыми перьями и подошла к зеркалу. На нее смотрела привлекательная молодая женщина с красиво уложенными волосами, стройная, с мягким светом в глазах. Агнесса вспомнила парк в Холтоне и свою случайную собеседницу, которой позавидовала тогда. Теперь Агнесса выглядела не менее прелестно, чем та дама.

Она стала одевать Джессику. Девочка крутилась из стороны в сторону и задавала бесконечное множество вопросов.

— Мама, а у мистера Лемба много денег? — спростила она вдруг.

— Наверное, много, не знаю, — ответила Агнесса, завязывая бант. — А зачем тебе?

— Помнишь, ты говорила, что у нас нет денег на куклу? А мистер Лемб купил мне много игрушек. Значит, он может купить нам братика или сестричку?

Агнесса улыбнулась.

— Это не так просто, как ты думаешь. Твое желание не может исполниться сразу, как ты хочешь. Нужно подождать.

— А долго нужно ждать?

— Долго.

— Сколько? Месяц?

— Месяц — это мало. Наверное, не меньше года, а может, и больше.

— Так долго! Значит, нужно очень-очень много денег?

— Да, много.

Джессика задумалась. Потом спросила:

— Но ведь у нас никогда не было много денег, как же ты смогла купить меня?

Aгнecca опустилась перед ней на корточки и, глядя ей в лицо, сказала серьезно:

— Я отдала за тебя все, что у меня было, Джесс.

— Ты так хотела девочку?

Женщина кивнула.

— А почему?

— Я была совсем одна. Одной плохо, моя маленькая. Понимаешь?

— Да. Но я не хочу ждать целый год! Я спрошу мистера Лемба, можно ли быстрее, хорошо? Надо постараться купить ребенка раньше!

Агнесса слегка покраснела.

— Нет-нет, Джесс! — поспешно произнесла она. — Не вздумай говорить это мистеру Лембу! Нельзя постоянно приставать к человеку с просьбами. Понимаешь?

— Понимаю, — как взрослая, вздохнула Джессика.

— И пожалуйста, веди себя хорошо, доченька, договорились? Хорошие девочки и так все получают без лишних просьб.

— А если я буду послушной, то мистер Лемб разрешит мне назвать его папой?

Агнесса замерла, как на распутье. Она не знала, что ответить, а Джессика смотрела на нее своими глазами, переменчивыми, будто морская вода. Сейчас они казались голубыми, почти небесной, чистой синевы. Агнессе жаль было Джессику, которая так желала иметь отца, но как отнесется к этому Орвил?

— Разрешу, Джесс, — голос Орвила, стоявшего на пороге.

— Правда?! — воскликнула девочка. — Я могу тебя так называть?

— Можешь, если мама не против.

Девочка повернулась к Агнессе, и та кивнула. Джессика с застенчивым лукавством взглянула на Орвила.

— Иди, позови Керби и пойдем! — сказал он ей. Девочка убежала вприпрыжку.

— Ты готова, дорогая? — спросил Орвил, любовно глядя на Агнессу, и заключил: — Да ты просто прелесть!

Он подошел и, вытащив из кармана маленький бархатный футлярчик, сказал:

— Вот, я забыл отдать вчера… Нравится?

Агнесса взяла коробочку из его рук. Внутри, на черном бархате, как звезды южного неба, сверкали бриллиантовые камни колье, соединенные перемычками из лунного серебра.

— Нравится… Спасибо, Орвил.

Она посмотрела ему в глаза и улыбнулась.

— Агнесса! — он обнял ее. — Скажи, ты счастлива? Счастлива хоть чуть-чуть?

— Я очень счастлива, Орвил, — просто и без запинки ответила она, и Орвил мог бы с кем угодно побиться об заклад, что невозможно ответить более искренне, чем это сделала Агнесса.

Потом они гуляли по солнечному парку, вышли и в город. Агнесса и Орвил шли под руку, а Джессика на два шага впереди них вела на поводке Керби… вернее, Керби тащил Джессику за собой.

— Агнесса, я думаю, лучше будет, если дать Джессике мою фамилию, — сказал Орвил. — Теперь, когда ты стала миссис Лемб, девочке не стоит называться Митчелл. Я не хочу, чтобы ее происхождение постоянно ставилось под сомнение.

— Да, конечно, — коротко отвечала Агнесса, — так будет лучше.

Орвил облегченно вздохнул. Хорошо, если с этой историей удастся покончить раз и навсегда. Ему было неприятно, что люди, считая Агнессу честной, наперебой хвалили ее, а часом позже, узнав, что у нее есть ребенок, принимались выискивать в ней недостатки; при этом они совсем не знали ее и не стремились узнать, им важен был лишь факт подтверждения ее непорядочности, коим считалось живое существо — Джессика. И Лилиан на прощание посоветовала отдать девочку в «хороший пансион» «там ее постараются воспитать как леди». Вспоминая слова сестры, Орвил недобро усмехнулся: Лили, как видно, решила, что Агнесса неспособна воспитать свою дочь сама и что Джессика изначально испорченная, раз появилась на свет незаконно.

Но теперь, можно надеяться, все неприятное останется в прошлом. Он удочерит девочку, а общество… оно сдастся рано или поздно перед ним, перед обаянием Агнессы… Только вот сердце, человеческое сердце… чем можно взять эту крепость? Добром, наверное, любовью, терпением…

Вечером Джессику с трудом уложили спать, она была так возбуждена, взволнованна, что ее никак не удавалось успокоить.

День был полон впечатлений — она исследовала дом и парк, перезнакомилась со всей прислугой, устраивала дом для кукол, листала новые книжки… Наконец заснула. Здесь же устроился Керби. Пес с первого дня вознамерился водвориться в спальне хозяйки, но туда его не пустили, и Керби избрал полумеру: поселился в детской, тем более что здесь он встретил поддержку Джессики.

Своеобразно он вел себя по отношению к Орвилу: с большим достоинством, незлобно, но достаточно независимо и отстраненно, всем своим видом давая понять, что поселился здесь ради Агнессы и Джессики и отнюдь не обязан благодарить Орвила за гостеприимство. Самое важное пес решил для себя давно: хозяин, живой или мертвый, был для него единственным. И заводить другого Керби не собирался.

Агнесса и Орвил посидели возле кроватки девочки, тихо беседуя.

— Агнесса, — Орвил, — в этом месяце я решил не заниматься делами. И тебе, я думаю, нужно отдохнуть. Может быть, съездим к морю?

Лицо Агнессы наполнилось светом.

— В Калифорнию, Орвил?..

— В Калифорнию?.. Вообще-то я думал немного поближе. Впрочем, мы можем поехать куда захочешь.

— Нет-нет, — быстро произнесла Агнесса, — я не хочу в Калифорнию.

— Но…

— Я передумала.

— Хорошо, как скажешь.

— А Джессика?

— Разумеется, мы поедем вместе с Джессикой. И даже Керби возьмем с собой.

Ужинать поехали в самый шикарный ресторан города. Агнесса в темно-зеленом бархатном платье с приколотой у плеча розой и в драгоценностях сидела за столиком; позолоченный сервиз, хрусталь, ковры —пугающие роскошью предметы окружали ее, и она не могла понять, что есть сон: то, что было тогда, месяц назад, или все-таки ее теперешняя жизнь. Слишком быстро все происходило, она не успевала опомниться, осознать как следует свои действия и мысли… Давно ли мыла посуду за гроши, а теперь сама — богатая посетительница ресторана, куда более внушительно-роскошного, чем тот, в Хоултоне. Что бы сказали ее бывшие напарницы, если б увидели ее сейчас? А Филлис? Она по-прежнему работает там…

— Жаль Филлис, — произнесла Агнесса вслух. — Теперь не увидимся долго.

Ей хотелось помочь подруге, но она стеснялась попросить об этом.

— Хочешь помочь ей?

Агнесса замялась.

— Да, — призналась она наконец. — Филлис единственная меня поддерживала. Но я не знаю, как это сделать.

— Это довольно просто, — ответил Орвил.

Агнесса пожала плечами: живой неподдельный бархат ее кожи озарялся мягким светом, и влекла, неудержимо притягивала, не отпускала загадочная зелень глаз. Орвил любовался этой не осознающей своей силы женщиной: то был ее миг, ее час, ее жизнь.

— Но у меня нет ничего, — возразила она. Орвил внимательно посмотрел на нее.

— У тебя есть то, что есть у меня, и наоборот. Разве нет?

— Филлис примет не всякую помощь. Просто деньги она не возьмет.

— Понимаю. Но не обязательно делать так. Можно, например, помочь ей устроить мастерскую или магазин, чтобы она имела постоянный доход, который, кстати, будет зависеть от ее труда. А чтобы это не выглядело как благотворительность, пусть отчисляет тебе процент, небольшой, разумеется, как будто ты с нею в доле.

— Но Филлис простая девушка, она никогда ничем подобным не занималась. Думаешь, она справится?

— Научиться несложно. Я отправлю к ней надежного человека, он все сделает.

— Спасибо, Орвил. — Агнесса ласково тронула его ладонь.

Темные глаза Орвила наполнились светом.

— Агнесса, милая…

— Ты выполняешь все мои просьбы. Что я могу для тебя сделать?

— Ты уже сделала. И я хочу, чтобы у тебя были просьбы. Всегда. А еще лучше будет, если я научусь и так догадываться обо всех твоих желаниях.

— Ты так сильно меня любишь? — очень тихо прошептала она.

— Я так сильно тебя люблю, — не сводя с нее глаз, ответил он.

Потом оглянулся. Атмосфера сладкой тоски наполняла все вокруг, но Орвил чувствовал что-то совсем другое. Его не расслаблял желтоватый полумрак, таинственный переливчатый блеск напитков в бокалах — все это лишь помогало подчеркнуть сосредоточенность, царящую внутри. «Любовь — очень древнее вино, и им никогда нельзя напиться допьяна», — подумал он. Он всегда рассуждал трезво, он знал, что есть на свете женщины куда более совершенной красоты; Агнесса не казалась ему красавицей, потому что ею и не была, но она излучала невидимый для многих свет души, не совсем понятной и все-таки Орвил чувствовал это — близкой ему, только ему, человеку, который ее любил.

Он смотрел на нее, как она пьет шампанское, как улыбается, отвечая… Принесли форель, потом жаркое… Агнесса по-детски удивлялась, пробуя позабытые блюда, она смеялась, и Орвил не мог понять, что блестит сильнее: изумруды в ее колье или пронзительно зеленые глаза. Они говорили, и Орвилу казалось, что между ними с каждым доверительным словом возникает притягательная, непостижимая внутренняя близость. Они не замечали никого. Иногда он вспоминал как о невероятном о том, что совсем скоро придет ночь, и женщина эта снова будет спать в его объятиях, а потом они вместе проведут день, и все следующие ночи и дни будут рядом. Всегда.

Бог вознаградил Орвила и простил Агнессу: их одиночество кончилось, растворилось в соединении душ.

— Знаешь, Орвил, — сказала Агнесса, — только одно не дает мне покоя, я до сих пор не знаю, где моя мать. Помнишь, я говорила тебе, что не смогла найти ее?

— Помню.

— Да… Тогда я отыскала то заведение… Я говорила тебе, что моя мать жила доходами с публичного дома?

Агнесса уже не была стеснительной барышней: прошедшие жестокие годы научили ее называть вещи своими именами.

Орвил поставил на столик бокал.

— Кажется, нет, — спокойно ответил он. Агнесса рассказала.

— Я хотела бы ее найти, — сказала она. — Не знаю, встреча была бы, наверное, преждевременной, но хотя бы узнать что-нибудь…

— Мы постараемся найти ее, дорогая.

Агнесса помолчала, а потом произнесла, напряженно глядя перед собой:

— За мной тянется длинный хвост всяких неприятностей!

Орвил возразил:

— Нет. Вернее, не знаю, как судят другие, но у меня свое мнение на этот счет. То, что тебя окружает или окружало, существует отдельно от того, что ты имеешь внутри. Если ты чиста душой, не способна обмануть и предать — это первое и главное. Я никогда не идеализировал мир и людей, Агнесса, потому мне не особо грозит разочарование.

— Я совершила плохие поступки.

Орвил рассмеялся.

— Какие? Сама распорядилась своей судьбой? Дала жизнь невинному ребенку? Насколько мне известно, это все.

— Да.

— Так и не стоит об этом! — Орвил приблизился к ней. — Милая моя, давай не будем больше говорить о том, что не относится к нашей теперешней жизни, хорошо? Для меня ты самая лучшая, разве это не главное для тебя?

— Я обыкновенная. — Агнесса улыбнулась.

— Ты помогаешь понять прелесть обыкновенности, Агнесса, — сказал Орвил. — И, подумав, что она может обидеться, добавил: — Но сама ты необыкновенная. Для меня.

— А ты очень хороший, Орвил.

— Правда, хороший?

— Правда.

Не прошло и двух недель, как они уже были у океана. Они могли бы поселиться на какой-нибудь богатой вилле, а вместо этого сняли маленький домик под тростниковой крышей на самом берегу солнечной бухты, где кроме них не было никого.

Бухту окружали скалы, чайки кружили над водой. Агнесса любила вставать на рассвете, бродить босиком по берегу, встречая солнца, слушать шелест волн.

Днем они вчетвером отправлялись путешествовать. Лазили по горным тропинкам, купались с утра до вечера, ходили за продовольствием на ближайшую ферму.

Джессика целыми днями бегала полураздетой, а дни стояли солнечные, и вскоре ее кожа покрылась золотистым загаром.

Керби едва поспевал за своей маленькой хозяйкой. Он охранял ее на берегу и в воде, зорко следя за тем, как она барахтается среди волн.

Вечерами они втроем сидели на камнях, любуясь закатом, рассказывая разные истории.

Когда шли гулять, Джессика любила идти между Агнессой и Орвилом, взяв их за руки. С Орвилом девочку связывала все более крепнущая дружба.

Агнесса же хорошела с каждым днем, к ней вернулся румянец и прежний веселый смех. И это была во многом заслуга Орвила, который продолжал относиться к жене с большим вниманием и любовью.

Орвил знал много, несравенно больше, чем Агнесса, но она снова стала читать, часто просила его рассказать что-нибудь, они почти всегда обо всем рассуждали на равных, и, как предугадала Филлис, никогда не скучали вместе.

Они вернулись в город в начале осени. Орвил взялся за дела. В его отсутствие или когда он работал в кабинете, Агнесса гуляла по городу, играла и занималась с Джессикой, каждый день разучивала новые музыкальные пьесы; вместе они посещали магазины, выставки, театры. У нее появились знакомые из числа знакомых Орвила и их жен; нередко они с Орвилом шли к кому-нибудь в гости или кто-нибудь навещал их.

Вся ее жизнь пошла по-другому, впереди виделся свет, и Агнесса мечтала, мечтала, как в былые дни, надеясь и веря только в лучшее.