Алмаз. Книга вторая

3 глава. Все тайное…

Хотелось сорваться с места и бежать. Так чтобы от усталости сводило мышцы, а от обжигающе холодного воздуха, с безумной скоростью врывающегося в легкие, разрывало грудь. Все, что угодно, только бы не думать, не чувствовать. Но спасаться было негде – весь участок, на котором стоял дом семьи Симоновых, был огорожен высоким неприступным забором. Лишь на заднем дворе, где летняя беседка теперь покрылась осенней изморозью, был островок из молоденьких с облетевшей листвой деревьев и окружавших их такой же осиротевший кустарник.

На улице было около нуля, изо рта белыми клубами вырывался пар, но я не чувствовала холода. Какое сейчас это имеет значение? Сомневаешься в важности таких мелочей, когда жизнь замирает, и ты не представляешь, куда она повернет в следующий момент.

Что теперь будет? Как Костя воспримет правду?

– Надень, – на плечи опустилась куртка, – пожалуйста, – попросил Костя, когда я никак не отреагировала, и самостоятельно начал кутать меня в ветровку, как нерадивого ребенка.

Неохотно просунула руки в рукава, а Костя продолжал возиться с молнией. Следила за уверенными движениями его тонких пальцев, но так и не решилась посмотреть в глаза. Раньше с такой легкостью делала это, а теперь не могла себя заставить.

– Ты злишься? – не видя его лица, не понимала, какие чувства он испытывает.

– Нет, – коротко ответил. – Почему я должен злиться?

– Потому что у меня есть…был… от тебя секрет, – разглядывала серую мощеную дорожку у себя под ногами.

– Я скорее расстроен этим фактом, – и по ровному тону его голоса, слышала, что он говорит правду, – но не зол.

«Собачка» молнии с характерным жужжанием достигла ворота куртки, и наши с Костей взгляды встретились. Не представляю, что сейчас отражалось в моих глазах, скорей всего тревога, но в его – немой вопрос: что же именно я скрываю?

– Боялась и сейчас боюсь, что ты разочаруешься во мне, как только всё узнаешь, – не заметила, как щеки стали влажными.

– Откуда такие мысли? – его пальцы казались обжигающе горячим, когда он вытер слезы с моего похолодевшего от ветра лица.

– Потому что это не какая-нибудь ерунда вроде школьного романа, а… – не могла произнести вслух это страшное слово.

– А что? – не выдержал Костя напряженного молчания.

– Убийство, – едва слышно прошептала. – Я убила человека.

***

Мы стояли в противоположных углах беседки.

– Мне было тогда семнадцать, – нервно теребила в руках пожелтевший кленовый листок, безжалостно заламывая его во все стороны. – Сейчас вспоминаю себя ту, и понимаю, какой же глупой была. Даже не наивной, просто идиоткой. – Конечно, это не служило мне оправданием, но хотела, чтобы Костя понял, чем я жила тогда и каких ценностей придерживалась. – Никита Копылов был звездой школы, душой любой компании, ну а девчонки просто млели от него. Еще он славился самыми отвязными вечеринками. Никто не знал, где и когда будет следующая, пока за несколько часов до ее начала ты не получал смс с приглашением. А приглашали не каждого. Все мечтали туда попасть, и я в том числе. И вот однажды это произошло, меня удостоили чести. Сейчас смешно, а тогда я действительно считала это чем-то грандиозным. – Воспоминания чередой проносились перед глазами, оставляя на языке горький привкус сожаления. – Ты уже знаком с моим братом, который в некотором отношении просто копия нашего отца, чтобы представить, что мне можно было даже не мечтать получить разрешение на эту вечеринку. «Нечего тебе связываться с таким охламоном, как Капылов», – процитировала отца, стараясь подражать его строгому тону.

На мгновение подняла глаза на Костю: облокотившись на перила беседки, он запустил руки в карманы куртки и с хмурым взглядом внимательно слушал меня.

Как же хотелось узнать, что сейчас творится в его голове?

– И насколько я тебя знаю, ты, конечно же, сбежала, – догадался Костя.

Хотелось улыбнуться тому, как хорошо он успел узнать меня, но сейчас было не время предаваться романтике.

– Бессовестно соврала родителям и поздним вечером улизнула из дома. – Как же я потом раскаивалась и сожалела о лжи и этой своей бунтарской выходки. – Моя мечта сбылась, и я была безумна счастлива. Все шло просто отлично до тех пор, пока не объявился папа. Это был позор столетия: приехал на полицейской машине, с мигалками, в униформе. Он не стал разгонять вечеринку – все было в пределах закона, ему не к чему было придраться – а вот увести у меня на глазах у всех, как под конвоем, он мог.

– Не может быть, – рассмеялся Костя.

– Может, – улыбнулась, вспомнив папины своеобразные методы воспитания. – Только он был способен ославить на весь город, просто заботясь. Подумать только, укатить с вечеринки на полицейской машине.

Мы глупо хихикали, переглядываясь, пока пыл не поутих, а лица вновь не стали серьезными.

– Жаль, что я не успел с ним познакомиться, – уже без ухмылки произнес Костя.

– Думаю, ты бы ему понравился. – Папа, конечно, не хуже Макса поиздевался бы над парнем, но в итоге бы принял, видя, что я люблю его.

Будет ли Костя любить меня так, как прежде, когда выслушает мою историю до конца?

Мы снова погрузились в молчание: я разорвала в клочья несчастный лист и развеяла его по ветру, а Костя глухо постукивал носами тяжелых ботинок по деревянному полу беседки. Не хотелось возвращаться к мрачным воспоминаниям и снова переживать те трагические события, но другого выбора не было.

– Сам понимаешь, после папиного представления я считала себя униженной и оскорбленной, – продолжила рассказ, набравшись сил. – Всю дорогу домой отчитывала его, будто он ребенок, а не я. Он снисходительно позволил мне выговориться и выплеснуть эмоции, а потом одним лишь словом заставил замолкнуть. Не зря он работал в МВД: имел командный голос и обладал природным, что ли, умением управлять людьми. Мы с братом любили отца, а еще больше уважали. Он никогда не наказывал нас, тем более, не бил. Сажал напротив и вел долгую беседу и, как психолог, медленно подводил, выуживая из потаенных уголков души, к причинам наших поступков. После такой откровенной беседы он уже не мог на нас злиться или наказывать – он видел, мы все осознали свои ошибки. Это для него было главное. – Не заметила, как отошла от основной темы, погружаясь в детские воспоминания. Не смотря на это, Костя все так же внимательно слушал. – Его слово было законом в семье, только если дело не касалось нашей матери. Ее он любил безмерно и рядом с ней становился мягким и податливым.

– Думаю, так и должно быть: жесткость и требовательность с посторонними и любовь и забота с близкими. – Костя склонил голову чуть на бок, окидывая меня оценивающим взглядом с ног до головы, словно проверяя наши отношения на соответствие этому требованию.

Вспомнила как Костя ругался по телефону после происшествия с краской, и поняла, что со мной он обращался нежно. Надолго ли? Останется он таким после сегодняшнего дня?

– Один в один слова твоей матери, – никогда не забуду тот наш первый разговор.

– Ну так, – пожал плечами, – все идет из семьи.

Наверное, он прав: где, как не в семье, закладываются понятия о добре и зле, любви и верности?

– Так вот, – вздохнула и продолжила с того места, где остановилась, – по просьбе мамы, которая еще не знала, что ее непутевую дочь, как арестантку везут домой, отец остановился у заправки, чтобы что-то купить. «Во избежание попытки побега», – как сейчас слышала папин голос, – мне пришлось пойти с ним и не удаляться больше чем на два метра. – Я подбиралась к ключевой части истории и едва сдерживала чувства. – Папа был так увлечен наставлениями, что не сразу заметил, что на заправке творится неладное. – Сильно зажмурилась, стараясь изгнать из своей головы нахлынувшие образы. – Из магазина выскочило двое: дерганные и потрепанного вида мужчины. У одного из них в руках был пистолет. Отец тут же достал свой табельный и оттеснил меня за спину, защищая собой как щитом. Он не спешил стрелять – у них в полиции куча предписаний и требований, когда и в каком случае применять огнестрельное оружие. Он не мог палить без разбора и без адекватной оценки ситуации. Но у преступников свои законы. Выкрикнув «менты», один из них выстрелил. – Против моей воли слезы побежали из глаз. – Вместе с папой я упала навзничь. – Прикрыла рот ладонью, не давая отчаянному всхлипу вырваться наружу.

Костя быстрыми шагами пересек беседку и обнял, прижимая к груди.

– Тихо-тихо, – успокаивал, – все прошло.

Но рассказав так много, не могла оставить недосказанности, к тому же это был еще не конец.

– Я лежала в луже крови собственного отца, – говорила ему в грудь, – вообще не соображала. До моего сознания долетел обрывок фразы: «валить девчонку». Не знаю, что именно, может муштра отца, заставила меня побороться за свою жизнь. Перевернулась на бок и дотянулась до упавшего неподалеку табельного пистолета. Я умела обращаться с оружием – отец научил меня. А дальше… выстрел и последнее, что помню – яркие россыпи звезд, растворяющиеся в ночном небе.

***

Дышала. Просто выполняла механическую работу легких. Вдох-выдох. И ждала, когда боль отступит. Давно перестала верить сказкам, что со временем станет легче: горечь потери окутает дымка светлых воспоминаний, а жгучее чувство вины сменит смирение. Сладкая ложь. Но ради спокойствия родных я делала вид, что справилась со всем и продолжаю жить нормальной жизнью. Нормальной. Я ей уже никогда не буду, чтобы не говорили. Во мне что-то (хрупкое, нежное) сломалось, и я безвозвратно стала другой. Хуже? Сильней? Или же слабей? Не знаю. Просто другой.

Костя расстегнул молнию своей куртки, позволяя мне нырнуть ему под крылышко и согреваться его любовью. Надеялась, она не упорхнет как испуганная птица.

– Что ты теперь думаешь обо мне? – не видела смысла оттягивать неизбежный разговор. – Я пойму, если ты больше не захочешь… – не хотела произносить «быть со мной», будто это могло, как загаданное желание, в тот же момент исполниться, стоит только произнести вслух.

– Чего? – эхом отдалось у него в груди. – Любить тебя?

– Возможно, – как ненормальная вцепилась в пуговицу куртки и вращала ее, будто пыталась оторвать. Вырвать с корнем всё, что отравляет наши с Костей отношения. – Я же совершила, – ища подходящее слово, выбрала самое нелепое, – страшный грех.

Костина рука легла на мою, усмиряя буйство с несчастной пуговицей.

– Знаешь, что изменилось после твоего рассказа?

– Что? – подняла на него взгляд, готовясь принять от него самую жестокую правду. Немного успокоилась, когда не увидела в его глазах разочарования или отторжения.

– Теперь я считаю, – и тут проявил заботу, поправляя мои спутавшиеся на ветру волосы, – что помимо всего прочего, ты очень храбрая.

– Храбрая? – сейчас для меня это слово звучало как на китайском языке. – Что? Почему? – искренне не понимала. – Костя, сейчас не время шуток? – ломая голову, дошла и до такой интерпретации его слов.

– Я не шучу, – лицо оставалось невозмутимым, и я начинала верить, что он говорит совершенно серьезно.

– Храбрость не нужна, чтобы у….– замолкла. Язык не поворачивался снова произнести «убить».

– Она нужна, чтобы защищаться, – сжал мои плечи, – сражаться за свою жизнь.

Снова эти высокопарные слова, которыми меня пичкали после смерти отца!

– Меня иногда просто бесит, – выплюнула последнее слово, – что ты смотришь на мир через призму искусства, как-то абстрактно и возвышенно, – сделала несколько шагов назад, отдаваясь во власть промозглого ветра. – Всё можешь описать красивыми метафорами, отталкивающее сделать притягательным. Но реальная жизнь – это не всегда красиво. Порой она уродливая! – Все больше начинала заводиться и скоро, уже не сдерживаясь, кричала: – Никто не хочет меня понять, только предлагают утешение! Какой от него толк?

– Так объясни! – моя нервозность передалась и Косте. – Может, я пойму! По крайней мере, постараюсь понять!

– Как? – было криком отчаянья. – Как такое объяснить? Как передать словами, что я чувствовала, когда пришла в себя в больнице, отходя от наркоза после многочасовой операции, и мне подтвердили смерть отца, а потом заявили, что тот мужчина, в которого я стреляла, тоже недавно скончался. В тот момент думала, что сойду с ума. – Как могла, старалась описать то свое состояние, что именно творилось у меня в душе. – Ты хоть представляешь, что такое видеть по ночам смерть отца? Никогда не забуду его взгляд: потухший, холодный, – этот образ навсегда отпечатался в памяти. – Подумать не могла, что последнее воспоминание об отце будет таким, – меня, как в трясину, затягивали воспоминания, но я не давала им полностью завладеть мной, концентрируясь на словах, что хотела, просто обязана сказать. – Следующие недели жила как в забытье, постоянно на обезболивающих и успокоительных. Не могла по-человечески утешить маму. Сама не могла нормально выплакаться. Даже спокойно похоронить папу не дали. Только мне удалось вырваться из больничной палаты, как сразу попала в суд. Слушания, допросы, следственные эксперименты….Я согласна была на все, лишь бы меня оставили в покое. Хотела, чтобы этот кошмар закончился, чтобы пап был жив, чтобы мы никогда не останавливались на той проклятой заправке…. – голос сорвался на плач, но мне удалось сдержать слезы. Видела, что Костя хотел утешить меня, но я запретила ему это делать, качнув головой. – Все папины друзья из МВД, конечно же, сделали все возможное, чтобы мне дали условный срок, – говорила уже более скупо на эмоции. – Да, в тюрьму я не села, но клеймо убийцы навсегда останется на мне. Отчасти и из-за этого я уехала из родного города, – буря внутри меня утихла так же быстро, как и разыгралась.

– Не буду читать тебе лекции о добре и зле, – прочистил Костя пересохшее горло, – о «тварях дрожащих и право имеющих». Не могу сказать и, более того, понятия не имею, – медленно, шаг за шагом, приближался ко мне, – как бы я поступил, оказавшись на твоем месте. Возможно, струсил бы. – Преодолел последнее разделяющее нас расстояние и вернул в свои объятия, – но одно я знаю точно – я люблю тебя. А остальное пусть катится к черту!

Больше похоже, что это я на короткой ноге с его приспешниками.

– А если я скажу, что иногда меня одолевают демоны прошлого, – никогда не была на исповеди, но думаю, сейчас это была она самая, – накрывает безотчетная паника? Что если ты спросишь меня, сожалею ли о содеянном, я не смогу уверенно ответить «да»? И я до сих пор не знаю, встань передо мной вновь выбор, поступила бы иначе?

Я показала свою темную сторону, и теперь дело было за Костей. Готова была принять любое его решение.

– Все равно люблю, – казалось, его ни сколько не напугали мои слова.

– Почему? – мне была непонятна его доброта. – Сам говорил, что веришь поступкам, а не словам. Вот тебе поступок.

– Я уже говорил: храбрый поступок, – не побоялся повторить, не смотря на то, как я отреагировала в первый раз на эти слова.

Вот то в нём, что всего несколько минут назад раздражало меня, теперь вызывало улыбку и заставляло сжиматься сердце от нежности. Как такое возможно? Это какой-то необъяснимый наукой феномен Константина Соболева. Эффект «Кит-Кат»?

Все боялась, что мой секрет разрушит наши с Костей отношения, но сейчас делала это собственными руками. Не за что спустила на парня всех собак. Его единственной ошибкой было то, что он выбрал не ту девушку, влюбился в не ту.

– Прости, – покаянно склонила голову. В ней еще была куча тараканов, что давно нашли там пристанище, и я мечтала махом разогнать их всех, рассказав о прошлом. – Долгие годы я наблюдала за отношениями родителей. Может, они были неидеальными (бывали и ссоры), но они любили друг друга. По-настоящему. Я видела, что случилось с мамой, когда мы потеряли отца. Не знаю, как она держалась, как находила силы поддерживать и нас с Максом. Однажды, спустя много месяцев после похорон, я застала ее в спальне. Она держала в руках папин свитер, задумчиво разглядывая его. Аккуратно стряхивала с него несуществующие пылинки, потом поднесла к лицу, вдохнув его запах, и зарыдала. Так отчаянно, безутешно. Не хотела, чтобы она знала, что я видела ее такой и сбежала из дома. Тогда я решила, что никому не позволю разбить мое сердце. Лучше не любить, чем так страдать. Знаю, это трусливая позиция, но я не хотела больше боли.

Костя молчал, долго молчал. Наверное, наконец, осознал, что он не тот человек, который убережет меня от обид и разочарований. С ним, как не с кем другим, мне скорей всего грозит все это пережить. Но теперь поздно о чем-то сожалеть, я уже зашла в эту реку и еще немного и окунусь в омут с головой. Я знала на что шла, и все равно отправилась в это опасное приключение. Наконец, я поняла, что же так рьяно мама все эти годы пыталась до меня донести: любовь стоит того, чтобы рисковать.

– Я рано, будучи еще совсем зеленым, – тихо заговорил Костя, а его взгляд был устремлен куда-то вдаль, – привык к публичности, к вниманию. Привык рассказывать обо всем, что со мной происходило в моей жизни, – голос звучал уже более уверено. – Как правило, это была полнейшая хрень: неудачные романы, разгульные тусовки. О таком можно поведать всей стране – ерунда. – Он перевел взгляд на меня:– Но то, что между нами, должно быть неприкосновенным. – Казалось, каждое его слово было произнесено только для меня и должно быть услышано только мной и ни кем иным. – Не хочу, чтобы тебя обсуждали, не хочу выставлять тебя на обозрение, как вещь. Никаких интервью, никаких Премий. Ты только моя, а любопытные пусть найдут себе щелочку в другой двери и подглядывают еще за чьей-нибудь жизнью.

Похоже, у Кости произошла значительная переоценка жизненной позиции, да и я за последние месяцы стала более гибкой во многих отношениях. Постепенно мы меняли друг друга. Нет, не подстраивались, в каких-то моментах переступая через себя, а помогали расти над собой, шлифуя, как необработанный алмаз, все неровности характера. Хотелось надеяться, что мы делали друг друга лучше. Мне это точно было необходимо.

– Что будет с прессой? – меня волновало, что журналисты теперь с еще большим рвением начнут на нас охоту. – Тебя изведут вопросами. Как мы выберемся из этого скандала?

– Для репортёров у меня один ответ, – хитро улыбнулся. – Без комментариев.

– Это ты-то и без комментариев? – не верила, что такой словоохотливый человек, как он, будет спокойно помалкивать в сторонке.

– Без комментариев, – пожал плечами.

– Ты что на мне испытываешь свою систему? – меня начало веселить его дурачество.

– Без комментариев, – заладил как попугай.

– Я люблю тебя! – выбила его из колеи.

– Без… – оборвал фразу на полуслове, когда до него дошел смысл сказанного мной. – И я тебя.

Настала моя очередь веселиться:

– Без комментариев, – подняла ладони вверх, отстраняясь от него.

– Издеваешься? – прищурил глаза.

– Без комментариев, – повторила, но уже с другой интонацией, будто силилась что-то объяснить, говоря на незнакомом ему языке. – Без комментариев, – и смотрела на него как на дурака.

И даже когда я, смеясь, убегала от него, а он загнал меня, как охотник дикую лань, и, закинув на плечо, занес в дом, и на вопрос друзей о том, что вообще происходит, мы в один голос ответили:

– Без комментариев!

Я думала, что с этого дня моя жизнь изменится, причем в худшую сторону, но все сложилось как нельзя хорошо.

Конечно же, первой позвонила мама и просила не принимать близко к сердцу поднявшуюся шумиху. Когда она закончила успокаивать и утешать, принялась нелестными выражениями отзываться о тех, «у кого только совести хватило» из нашей семейной драмы сделал телевизионное шоу. Беспокоясь о ее бедном сердце, попыталась отвлечь рассказом о том, как все воспринял Костя. И как следствие, мне долго пришлось выслушивать лекцию о «хорошем мальчике», но теперь это вызывало у меня только улыбку.

Стоило только положить трубку, как позвонил Макс. Этот давал обещания найти моих обидчиков и расправиться с ними по-мужски. От правосудия Максима Кирова никому не уйти!

Но больше всего меня беспокоила реакция Костиных родителей. Моя репутация в глазах Ольги Алексеевна была окончательно испорчена. Именно ее звонка я ждала со страхом, и когда это неизбежно произошло, и женщина лишь коснулась неловкой темы, ограничившись словами «назойливые папарацци из всего сделают сенсацию», с облегчением выдохнула. С тех пор я не сомневалась – она меня приняла.

Не обошли вниманием друзья и одногруппники. Они заявили, что не повелись на досужие сплетни и, вообще, «только дурак поверит желтой прессе». Я не собиралась их ни в чем переубеждать, полагая, что если они мои настоящие друзья, то правда ничего между нами не изменит. Даже Аня с Олегом были в курсе только части событий моего прошлого. Они знали лишь, что я трагически потеряла отца, а о большем и не спрашивали.

– Ну не свиноты?! – причитала в трубку Аня. – Я бы на твоем месте нашла гада, который это сделал, взяла бы его за яй….

– Я поняла! – не желала слушать продолжение этой, несомненно, шокирующей истории.

– Ничего ты не поняла, добрая душа! – подруга возмущалась, будто это на неприкосновенность ее личной жизни покушались. – Как всегда все спустишь гадам с рук! – ее мстительная натура требовала возмездия. – Позови-ка Костю, уверена, он поддержит меня, – окончательно отстранила меня от дела, взяв все под свой контроль.

– И не подумаю, – пресекла на корню попытку развязать войну с журналистами. – Все хорошо, – успокоила подругу, понимая, что она лишь беспокоиться обо мне, – правда, – самой было странно это говорить, но я чувствовала облегчение. – Так даже лучше, я, наконец, смогла все рассказать Косте.

Эти слова возымели на Аню действие, и ее праведный гнев чуть поутих.

– И твой Костик оказался настоящим прекрасным принцем, – тихо вздохнула, – не разочаровал и в этот раз. Черт, он что у тебя идеальный? – почувствовала крупинку зависти, но скорее белой.

– Нет, – вспомнила наш сегодняшний разговор с парнем и улыбнулась, – конечно, нет. Просто он любит меня, – от этих слов стало на душе тепло.

– Любовь-морковь, – устало, будто ей надоело выслушать про так называемые розовые сопли, пропела Аня. – Свадьба когда? – требовательно по-деловому спросила.

– Уступлю первенство вам с Олегом, – увильнула от скользкой темы.

– Я и Олег? Да никогда! – и тут же принялась «хвалиться» его новыми провалами в плане их отношений. – Ты не поверишь, что он выкинул вчера! Так вот, я…

В трубке раздался звук, сигнализирующий о второй линии – кто-то настойчиво пытался дозвониться до меня. Была только рада, что нашла повод не выслушать в адрес Олега обвинения. Заварили кашу под названием «отношения», пусть сами и разбираются. Я их предупреждала, что не буду рефери в их любовных игрищах.

– Ладно, Ань, не могу больше говорить, – взглянула на экран, – Лёша звонит, наверное, что-то важное. Пока! – прокричала, отняв трубку от уха, чтобы переключиться на другой вызов.

– С каких это пор он названивает тебе по вечерам? – последнее, что услышала от Ани прежде чем скинуть звонок.

– Лёш, ты мой спаситель! – обрушилась с благодарностями на парня. – Тебе нужен Костя? – не прерывала поток мыслей. – Он все еще на фотосессии, а телефон сел, – зачем-то выкладывала ненужные подробности. – Я передам ему все, что нужно. Говори, – приготовилась внимательно слушать и запоминать.

– Вообще-то я хотел поговорить с тобой, – первое, что сказал, когда я, наконец, замолчала и великодушно дала ему слово.

– Со мной? – растерялась. Раньше он не звонил мне без веских причин, и обычно они касались Костиных дел. – Уже все видел? – догадалась, предчувствуя еще один ободряющий и жизнеутверждающий разговор. – Сразу предупреждаю, в суд мы ни на кого не подаем! – рассудила, что он последует той же логике, что и Костя.

– Жаль, – сдержанно, по-другому, думается, он и не умел, рассмеялся, – очень хочется кого-нибудь засудить.

– Все вы, адвокаты, одинаковые, – шутя, пожурила парня, – все бы вам судиться. – Неожиданно для себя совершенно серьезно, произнесла: – Опасный вы человек, Алексей.

– Почему? – вернулся холодный тон.

– Люди, что в жизни руководствуются логикой и разумом, в момент, когда в игру включается сердце и чувства, не могут справиться с ситуацией. Теряются и совершают глупые ошибки.

– И подлые поступки? – усугубил ситуацию, доводя до крайности. Иногда казалось, что для него существует только черное и белое, и никаких оттенков. Закон либо нарушен, либо нет.

– Возможно, – по себе могла судить, что люди способны на многое, даже на то, чего сами от себя не ожидают.

– Боишься меня? – последовал резонный вопрос.