Американская кузина

Глава двадцать первая

Однако ее покорность была временной.

— Но…

Маркиз взял ее замерзшие руки в свои, как ни странно, теплые и терпеливо проговорил:

— Никаких "но". Вы займетесь моей раной, когда мы оба согреемся. Я позволил вам пуститься на поиски приключений, потому что сглупил, думая, будто вы мне доверяете. А теперь вам придется поучиться послушанию. Иногда это невредно. Выпейте это. Свет у нас уже есть, настала пора подумать о том, как вас согреть.

Соррел было запротестовала, потому что ей совсем не хотелось пить бренди. Одного раза было вполне достаточно. Но она только посмотрела ему в лицо и послушно отпила глоток, дернувшись, как от ожога.

Однако она не отрицала, что ей было приятно в первый раз в жизни стать объектом чьих-то забот.

— Вот это по-моему! — одобрительно вскликнул маркиз и опять поцеловал ее в голову, после чего рассмеялся. — Не делайте такое лицо. У меня отличный бренди. Знаю, вам он не нравится, но согреться-то надо.

Соррел думала, что ей уже никогда не согреться, так она промерзла. Однако она боялась, что угодила из огня да в полымя, потому что увидела в его намерениях куда больше, чем он сам догадывался. И она твердо сказала:

— Я вам подчиняюсь… пока. Но бренди нам еще понадобится, когда я займусь вашей рукой. А если вы меня споите, то я ничего не буду соображать.

Он театрально вздохнул.

— Я уже вам говорил, что придется вам научиться доверять мне. Что же насчет соображения, то мне начинает казаться, это неплохая мысль, если в этом состоянии вы более послушны. Если бы кто-то из моих подчиненных посмел разговаривать со мной и противоречить мне, как вы, я бы тотчас отправил его под трибунал. А теперь делайте, как вам говорят, и вам скоро станет лучше, обещаю.

С этими словами он ушел обратно под дождь. Ей бы надо было протестовать и идти самой, но вместо этого она отпила бренди и почувствовала, как по ее телу начало растекаться тепло. Маркиз оказался прав. Знал он это или не знал, но он произнес магические слова. По какой-то причине он словно забыл, что она совсем не такое хрупкое и беспомощное создание, как ее мать или кузина, которых надо носить на руках и беречь, как драгоценную хрустальную вазу.

Однако временами совсем неплохо быть такой хрустальной вазой. Вскоре, однако, он вспомнит о том, что она сильная и сама может о себе позаботиться, и поймет свою ошибку, Но искушение было слишком велико.

Маркиз тем временем ничем не показывал, что осознал ошибку. Он быстро возвратился с отсыревшими ветками и полешками, и Соррел должна была признать его искусство, когда она все-таки развел огонь, и, кстати, без особого труда. Правда, он берег левую руку, и Соррел испугалась, что рана опять стала кровоточить.

Как только огонь стал ровным, маркиз поднялся с колен и отряхнул ладони.

— Теперь надо подумать, — проговорил он как ни в чем не бывало, — как бы нам высушить ваше платье.

Однако послушанию Соррел тоже был предел, и она твердо возразила:

— Ну нет, теперь нам надо подумать о вашем плече.

Он с любопытством посмотрел на нее и, ни слова не говоря, обнажил плечо. Соррел с облегчением вздохнула, когда увидела небольшую ранку, но все же недовольно сказала:

— Этого я боялась. Она опять кровоточит. Надо ее почистить и перевязать заново. У меня нет ни тени сомнения, что хирург прикажет пустить кровь. Завтра пораньше с утра надо будет послать за ним. Но и тогда не поручусь, что вы не заработаете лихорадку.

— Чепуха! Из-за этой ерунды? А насчет кровопускания, хирург пусть говорит, что хочет, я их порядком навидался и не верю ни одному из них, но, будьте уверены, я его к себе и на шаг не подпущу. Зато я верю вам. Перевязывайте, и покончим с этим. Кстати, вы обратили внимание, как я послушен, моя дорогая Соррел? Учитесь!

Бренди сделал свое дело, и Соррел почти совсем пришла в себя.

— Вы это называете послушанием? — переспросила Соррел; принимаясь за работу. — Помните, у меня богатый опыт в перевязке, и я знаю, что говорю. Больно? — спросила она, заметив, что он поморщился, когда она промыла рану бренди.

— Совсем не больно, — солгал он. — Расскажете мне когда-нибудь о том, как вы воевали? Мне бы хотелось послушать.

Она не ответила и стала наматывать ему на руку и плечо полосу из своей нижней юбки, к счастью, не промокшей под дождем.

Он было заметил, что повязка слишком толстая и рука не влезет в рукав.

— И не надо, ответила Соррел. — Вам придется держать ее на перевязи. И не возражайте. Помните, я надеюсь на ваше послушание в этом вопросе.

Он рассмеялся.

— Ваша взяла. А вот плащ я и в самом деле не собирался надевать, потому что его наденете вы. Он не такой мокрый, как ваше платье, и, если мы не хотим, чтобы завтра вы лежали с высокой температурой, вам надо обогреться и обсушиться. Конечно, лучше всего было бы раздеть вас, но я не смею. Итак, я вам подчинился. Теперь ваша очередь.

Соррел возразила, что она уже почти обсохла, но он все же заставил ее накинуть его плащ и снять совершенно мокрые башмаки, после чего растер ей ноги. Такую услугу ей могли бы оказать и мама… и даже кузина, но едва он прикоснулся к ее ногам, как она вспыхнула и испугалась, как бы ее не выдал предательский румянец.

И все же ей очень понравилась его забота. Ощущение было непривычным и на редкость приятным, пусть он даже не понимал, насколько его усилия необязательны.

Маркиз заставил Соррел пересесть поближе к огню и проговорил печально:

— Если бы я знал, как все обернется, я бы захватил одеяла и еду. Как бы вы ни храбрились, боюсь, к утру мы изрядно замерзнем.

— Нет, что вы! Мне уже тепло, благодаря вам. Мне бы ни за что так не развести огонь. Правда. Вы же видите, какая я послушная.

Она и правда проявляла редкое послушание, тем более что ее уже клонило в сон и ей стоило неимоверных усилий держать глаза открытыми. Маркиз с удивлением посмотрел на нее, словно только что осознал, как она права.

— И верно. Послушная. Надолго ли? Еще я боюсь, что мое общество не очень вас радует, иначе вы бы не зевали столь неделикатным образом. Мисс Кент! Нет, ничего. Спите! Мне ни к чему такая сонная собеседница, зато вы выспитесь на славу.

Соррел оглянулась и с изумлением увидела что-то вроде постели из веток, покрытых отлично высохшим плащом. Но ведь это не она, а он нуждался в отдыхе. Маркиз как будто заранее ждал ее возражений и опередил ее.

— Только не спорьте! Я отлично высплюсь на полу, ведь, уверяю вас, мне это привычно.

Соррел по его лицу поняла, что спорить в самом деле бесполезно, поэтому, ни слова не говоря, улеглась на импровизированную кровать, оказавшуюся на редкость удобной.

Маркиз встал на одно колено, чтобы подоткнуть под нее плащ, и Соррел увидела на его лице удивление и еще что-то, ей непонятное.

— Я должен был бы знать, что могу положиться на ваш здравый смысл, если бы только не ваша пламенная американская независимость. Мисс Соррел Кент, такая женщина, как вы, встречается одна на тысячу. Нет, на миллион. Правда, вы этого не понимаете.

Соррел уже засыпала, утомленная прошедшим днем и разморенная крепким бренди, поэтому она не поняла, то ли он в самом деле это сказал, то ли ей почудилось:

— Слава Богу, я не связался с вашей прелестной безмозглой кузиной!

Соррел сама удивилась, что, несмотря на холод и жесткую постель, крепко проспала несколько часов, не просыпаясь. Проснулась она оттого, что опять замерзла. В комнате было довольно темно. Еще она поняла, что осталась одна, а маркиз куда-то ушел.

Соррел не успела разволноваться, как дверь открылась и он вошел — весь в сверкающих дождевых каплях и с охапкой хвороста в руках.

Ей стало стыдно, что она греется в тепле, а он, раненый, таскает хворост из леса, и она виновато пробормотала:

— Я заснула крепче, чем думала. Давайте теперь я займусь хворостом. Нельзя же вам брать на себя всю ответственность за нас обоих.

— А я-то рассчитывал, что вы пока еще не проснетесь и не будете со мной спорить, — проговорил он удивленно. — Кроме того, моя вина, что огонь почти погас. Поэтому здесь и холодно. Спите. И не обижайтесь, что я вас разбудил.

Он был прав. Вскоре в комнате сделалось намного теплее. Однако Соррел не легла, а села на своей постели из веток И обхватила руками колени. Она смотрела, как он разжигает огонь и как одновременно делает множество других мелких дел, двигаясь с той экономной грацией, которая волей-неволей привлекает к себе взгляд. Соррел даже показалось, что маркиз куда-то исчез, а на его месте появился обыкновенный человек, способный справиться с любыми обстоятельствами, которые поставили бы в тупик нетитулованного мистера Фитцсиммонса.

Маркиз оглянулся, словно почувствовав ее взгляд, и наморщил лоб.

— Почему вы не спите? Вам холодно?

— Нет, тепло, — сонно отозвалась Соррел. — А вы хоть немножко поспали?

— Четыре часа, — бодро отрапортовал он, потом помолчал, словно не зная, говорить или не говорить. — Но, уж коли мы оба бодрствуем и у меня есть бесценная возможность поболтать с вами, может быть, вы мне расскажете об Америке? Мне было бы интересно. Соррел удивилась.

— Сейчас?

— А почему бы и нет? Мы не спим. Вы никогда не рассказываете о своем доме. И вообще никогда ничего не рассказываете. Сидите себе и позволяете другим привлекать всеобщее внимание.

— Опять вы! — рассердилась Соррел.

К чему напоминать ей, что она не любит привлекать к себе внимание? Впрочем, она не очень обиделась. Ей тоже показалось заманчивым рассказать о том, о чем она бы никогда не посмела говорить днем при всех.

— Рассказать об Америке? Знаете, она совсем не похожа на Англию. Не знаю, как вам объяснить. Она еще совсем молодая, грубая и такая… замечательная. Здесь все не так. Все устроено, все тихо и мирно. Везде порядок. Только не поймите меня неправильно. В Англии очень красиво. Это ведь тоже мой дом, только немножко другой.

— Вы живете в Аннаполисе?

— Да. Это — столица штата, так что у нас хватает и государственных зданий, и роскошных особняков. Но все равно Аннаполис пока совсем маленький по сравнению с Лондоном. Даже Вашингтон, который недалеко от нас, не сравнится с Лондоном по размерам и количеству жителей. Все же Америка очень… уютная и совсем не так подчинена всяким правилам и обычаям.

Соррел услышала его тихий смех.

— Вот уж не думал, что Америка уютная с ее индейцами и революциями. Многие англичане, подобно леди Смит, считают ее варварской и опасной страной. Но, думаю, вы получаете удовлетворение, отвоевывая землю у дикой природы и устраивая на ней жизнь по своим законам.

Соррел удивили его слова.

— Да, — не сразу подтвердила она. — Правда, это было еще до меня, но мой дедушка часто говорил мне, что раньше было интереснее. Он ведь был одним из первых и участвовал в революции, несмотря на почтенный возраст. Мне всегда немножко странно, что мой дедушка сражался против англичан, а мой отец женился на англичанке.

— Что же в этом странного? В общем-то, у нас много общего. Однако мне кажется, что не все интересное осталось позади, ведь теперь вы ведете собственную войну. Расскажите мне о ней.

Вот так в темноте Соррел рассказала ему такое, о чем никогда и никому не рассказывала. О том, как приплыл английский флот и ее с матерью отправили на ферму подальше от города. О том, как всю ночь слышались ружейные выстрелы. О том, как люди вешали фонари на деревья, чтобы обмануть англичан и чтобы их снаряды не разрушали город.

Маркиз рассмеялся, но спросил вполне серьезно:

— А что в это время делала неколебимая мисс Кент? Никогда не поверю, что вы сидели сложа руки.

Соррел рассказала ему об истерике служанок (и ее матери, если уж быть до конца честной, но об этом она не сказала) и о том, как мужчины с мушкетами караулили всю ночь и она с ними. Они ведь не знали, выстоял город или нет и не придется ли им тоже сражаться, и всю ночь слышали жуткую канонаду.

Маркиз хмыкнул.

— А когда сгорел Вашингтон? Соррел не любила вспоминать об этом.

Служанки продолжали рыдать, мама лежала без чувств, потому что никто не знал, жив ли еще ее муж и отец Соррел, который уехал в столицу. Они видели огонь пожарища, слышали взрывы, и было так светло и жарко, словно солнце поднялось не с той стороны.

Но Соррел была не одна на ферме, конечно, там оставалось несколько мальчишек и стариков, на которых можно было положиться. Правда, местная полиция отправилась в город, и люди боялись, потому что англичане обещали все сжечь

Когда она замолчала, он гораздо дольше обыкновенного не подавал голос, но потом все же спросил:

— А Балтимора? Насколько я понял, вы там были сестрой милосердия.

Об этом Соррел не только говорить, но и думать не хотела. И все же он имеет право знать, наверное, больше, чем кто бы то ни было. И она собрала силы, чтобы рассказать ему о Балтиморе, а пока говорила, неожиданно сама почувствовала странное облегчение.

Мама не пускала ее, но вмешался папа. Он возвратился из Вашингтона и знал, как на самом деле все складывается. Многие храбрые и решительные женщины уже покинули свои дома, и Соррел знала, что она должна быть там, и не только из-за Вильяма, который был там, но ради всех других, подобных Вильяму, чьи жены и невесты были слишком далеко и не могли им помочь.

Отец сам отвез ее в Балтимору, пока ситуация оставалась неясной и никто не знал, взяли англичане форт Макгенри или не взяли.

Однако чудесная новость о том, что форт выстоял против хваленого британского флота, быстро померкла пред лицом тех кошмаров, которые открылись их глазам. Соррел никогда не думала, что такое возможно, и если поначалу ее еще тошнило от вони и она едва не теряла сознание от одного вида ран и стонов умирающих, то потом словно задубела и уже ничто не могло лишить ее равновесия. Она обрабатывала раны, участвовала в операциях, которые делали еле державшиеся на ногах от усталости хирурги, подавала воду умиравшим мальчикам.

Когда она нашла умиравшего от раны в живот Вильяма, она уже не способна была ни на какие чувства. Он испустил последний вздох на ее руках, но сначала слабо улыбнулся и поцеловал ей руку. Времени оплакивать его у нее не было. Слишком много раненых требовали ее внимания. Она сложила ему руки на груди и оставила его, не чувствуя никакого горя и мучаясь своей виной из-за этого. Маркиз долго молчал.

— А вы и в самом деле героиня. Соррел ощутила некоторую неловкость.

— Я делала только то, что должна была делать. Вы же сами знаете.

— Да. Знаю. Но я также знаю, что далеко не все способны на такое. Как вы думаете, что бы сделала ваша прелестная кузина, попади она в такую же ситуацию? Или ваша мать?

Соррел удивилась.

— Но от них никто ничего подобного и не требует.

— Ну когда же вы поймете? — возмутился маркиз. — Далеко не все мужчины так уж ценят внешнюю красоту. Вы совершенно не умеете любить себя, мисс Соррел Кент.

Нет, этого он никогда не поймет. Не в силах дольше терпеть ее молчание, он проговорил почти сердито:

— Вы только и делаете, что забиравтесь в угол и ничего для себя не требуете. Хотел бы я оказаться рядом, когда вы наконец поймете, чего вы хотите, моя дорогая Соррел. Даже ваша красивая и безмозглая кузина понимает, что в этой жизни за все надо сражаться, будь ты даже расписной красавицей, денежным мешком или семи пядей во лбу. А до тех пор, боюсь, вы так и не вылезете из своего угла и будете получать пинки и насмешки. Стыдно вам, мисс Соррел Кент. Очень стыдно!

Соррел не успела ответить, если бы даже она нашла, что ответить, как он поднял голову и прислушался. Потом маркиз произнес совсем другим тоном, в котором она услышала непонятную ярость:

— Черт бы их всех побрал! Насколько я понимаю, едут наши спасители. Если я на что-то и рассчитывал, то как раз на то, что мой друг Фитц сам не отправится и другим не позволит совершить столь раннее и романтическое путешествие! Надо же все так испортить!