Ангел Любви (Сборник)

Та, которая ждет

Он всегда звонил по телефону перед приездом, и едва успевал поднести руку к звонку, как всякий раз происходило необъяснимое чудо: дверь открывалась еще до звонка и ему навстречу сияли, эти по-детски распахнутые глаза. Эти руки на шее, горячее тело, доверчиво прижавшееся к тебе.

Ты — центр мироздания.

Он забывал, сколько ему лет, сколько дней Она без него. Она заводила старенький советский будильник, и они любили друг друга.

Говорили между ласками о его концертах, и о его новых, теперь уже дисках. О его детях, его маме, и снова о гастролях.

Были времена, когда Она тайком давала ему деньги, пряча их в задний кармашек брюк.

А теперь Он, оставлял: то в ванной, на полочке, то на подоконнике, между цветочных горшков, коробочки с турецкими побрякушками.

Они редко виделись, чтобы мужчина мог помнить эти мелочи. И очень удивлялся, когда женщина смущенно напоминала ему, что браслет, так заставивший его душу, стонать от подозрений, подарен им.

У него все меньше волос на голове, и седая, когда-то рыжая, борода.

У нее уже не проходящие морщинки в уголках глаз, обмякшие груди, губы.

Они начинали целоваться прямо с порога, словно боясь потерять хоть мгновение встречи. С годами поцелуи, как хорошее вино, так же кружили голову, вот только желание разгоралось так медленно, что появлялся страх и стыд: а вдруг, не пожалеет, не простит.

Он возвращался после долгой разлуки, Она ждала. Для кого-то в этом большом городе — ролевые игры, а для них двоих, жизнь.

— Сними рубашку и майку, пахнет, — она помогала ему дрожащими пальцами, расстегивать пуговки.

— Да ерунда, в костюмерной их дюжина висит.

— Я быстро постираю, потом выглажу.

— Ну не беспокойся, — он боялся разомкнуть объятья.

— Нет, я все таки постираю, и выглажу, — наконец-то рубашка падала ей в руки.

Он присаживался на кровать и, обняв ее колени, пытался удержать. — Да ну ее, вон же в шкафу сколько висит.

— А помнишь, как пять лет назад? Она заметила, что это не та рубашка, что ты одевал утром. Тогда она все рубашки выбросила, и купила новые. Отдохни с дороги.

Он покорно позволял себя уложить и укрыть одеялом.

Женщина уходила с его рубашкой, куда-то вглубь квартиры.

— Приготовить, что-нибудь вкусненькое?

— Ты ведь знаешь, я перед концертом не ем.

— Мне приятно, просто готовить для тебя.

Она что-то осторожно делала на кухне, иногда роняя какие-то мелочи, и тут же шепотом себя ругая.

Он устало закрыл глаза и закинул руки за голову.

— Я отнял у тебя жизнь.

Слова сорвались с губ, хотя ему казалось, что он проговорил это во сне.

— Ты подарил мне Любовь, — она присела на краешек кровати, от нее пахло теплом кухни и ароматом ванили.

— Да, что там рубашка, — неожиданно вернулся мужчина к прерванному разговору. — Вот однажды, я твой волос на рукаве утащил. Весь концерт, смотрел на него с любовью, словно ты на концерте со мной. Потом спрятал его в карман жилетки, он там до сих пор лежит. Я точно знаю.

Он только слукавил в одном: ее волос лежал вместе с тюбиком нитроглицерина.

А Она промолчала, что сидит на каждом его концерте, рыдая в душе, в такт гитарным струнам.

Он тяжело дышал, но превозмогая огненную боль в груди, целовал: и эти мокрые завитки волос на висках, и порозовевшее от недавней любви ушко, и трепетную жилку в изгибе шеи.

Рубашка приятно согревала кожу после прохладного душа. Женщина повязывала ему галстук.

— Ну зачем ты, — она не договорила и поцеловала его куда-то в бороду.

— Ты же знаешь, я не для себя, для твоего здоровья.

— Глупости, ничего мне такого не надо, — но опровергая свои слова, прильнула к нему, одаривая, сладостной негой.

— Иди, долгие проводы горькие слезы.

Встреча, предопределившая их отношения на долгие, долгие годы была, тогда казалась мимолетным наваждением. Рейс все откладывали, и Он пошел, в модный тогда видеосалон, скоротать часы ожидания. Их кресла оказались рядом. На экране великолепный Брюс. Ли побеждал всех врагов, а соседка рядом плакала. Он слышал тихие всхлипы, и сам не зная отчего, погладил ее руку.

Она прилетела отдать последний долг своему отцу, но таксисты в непогоду заломили цены, наравне с ее стипендией. Он всего лишь два месяца назад похоронил отца. И вот словно в страшном сне все повторилось сначала. Он не только дал денег, но и поехал с девушкой, и участвуя в печальных ритуалах, ни на шаг не отходил от нее.

Ее боль была так созвучна его боли, с той лишь разницей, что его отец был для него всем, а она видела отца всего пять лет, своей детской жизни.

Почему жалость этой незнакомой девушки, почти девочки принесла ему утешения больше, чем все очень правильные слова жены он не мог объяснить. В момент встречи он чувствовал себя одиноким, а рядом был такой же, больной от утраты, человек.

Она училась в Ленинграде. И если бы не его гастроли, то встречи были бы чаще. А когда он уже почти решился уйти от жены, та огорошила его новостью о своей третьей беременности.

Он не ушел, и долгие годы был холоден к младшему сыну. А тот, словно, что-то доказывая отцу, стал замечательным и известным художником.

Она стала его музой, его живой водой. Он для нее стал: и отцом, и мужем, и ребенком.

Она догнала его уже на улице. Такси еще не приехало.

Ей, как всегда за последний год, стало страшно. А вдруг? Навсегда? И никогда? И зачем жить? Без него?

Прижалась всем телом и прошептала, впервые за столько лет: «Я люблю тебя».

— А я, пою тебе об этом, каждой своей песней..

Такси помчало его к центру города, он успел развязать галстук, так любовно повязанный всего несколько минут назад, а потом боль, огненной стрелой, ударила куда — то в затылок.

— Прости, — успел прошептать он, той, которая ждет.