Ангел тьмы

13. Январь в июле

Трой еще не раз пытался навязать мне свою печальную историю о зиме, упадке сил и смерти, но я бдительно оберегала нашу радость и страсть и принималась целовать его, едва лишь он с обреченным видом раскрывал рот. Два дня и три ночи мы не разлучались с ним ни на минуту, вновь и вновь предаваясь пылким любовным играм и ласкам. Мы не покидали пределов парка, окружающего особняк, катались верхом на лошадях только по дорожкам, спеша поскорее вернуться в коттедж и заключить друг друга в объятия. Но вот как-то вечером, когда ветер отогнал тучи к морю и выглянуло солнце, Трой вновь с серьезным видом усадил меня на ковер перед камином.

— Ты должна меня наконец выслушать, Хевен, — заявил он. — И не пытайся заткнуть мне рот. Я не хочу разрушать твою жизнь просто потому, что моя собственная жизнь омрачена предчувствием ранней смерти.

— А то, что ты намерен рассказать мне, может разрушить то, что уже сложилось между нами? — спросила я.

— Не знаю, — ответил он. — Тебе решать.

— И ты не боишься потерять меня?

— Нет, я надеюсь, что ты всегда будешь со мной, но если нам все же придется расстаться, я смирюсь с этим.

— Нет! — закричала я и, вскочив на ноги, устремилась к двери. — Я не желаю думать летом о зиме!

Я выбежала из его коттеджа и побрела через лабиринт к дому. По дорожкам уже стелился холодный туман, навевая тяжкие мысли. Задумавшись, я чуть было не налетела на слуг, разгружающих длинный черный лимузин Тони. Итак, они вернулись! Я спряталась в лабиринте, не желая, чтобы кто-то увидел, что я иду от коттеджа Троя.

Пока шофер вносил в дом чемоданы, я слышала, как Тони выговаривает Джиллиан за то, что она не уведомила меня об их приезде:

— Ты же ведь обещала мне вчера, что позвонишь Хевен!

— Тони, поверь мне, я несколько раз собиралась это сделать, — оправдывалась Джиллиан, — но меня все время что-то отвлекало. Я уверена, что наше внезапное возвращение будет для нее приятным сюрпризом. В ее возрасте я пришла бы в полный восторг от подарков, которые мы привезли для нее из Лондона.

Едва они вошли в дом, я пробралась через черный ход, а затем по черной лестнице в свои комнаты и, бросившись ничком на кровать, разрыдалась. Раздался стук в дверь, и в спальню вошел Тони. Признаться, я была рада вновь увидеться с ним после его продолжительного отсутствия. Дружелюбно улыбаясь, он стал расспрашивать меня, как я проводила здесь время, не скучала ли, чем занималась и как развлекалась.

Если бы моя покойная бабушка слышала, что я ему наврала, она перевернулась бы в гробу. На всякий случай я скрестила за спиной пальцы. Тони интересовался, как прошло выпускное торжество в школе, еще раз извинился за то, что не смог присутствовать при вручении мне аттестата. Ему также было весьма любопытно, была ли я на вечеринках и не познакомилась ли с каким-нибудь молодым человеком. Энтони с интересом выслушивал все мои небылицы, ни разу при этом не сделав удивленное или подозрительное лицо. Казалось, он не допускал и мысли, что я могла нарушить данное ему обещание и затеять интрижку с Троем.

— Что ж, мне приятно слышать, что тебе понравилась летняя телевизионная программа. Я не большой любитель сидеть перед телевизором, возможно, потому, что не жил многие годы в Уиллисе, — произнес он со своей подкупающей улыбкой, хотя слова его можно было расценить и как насмешку. — Надеюсь, у тебя находилось время и для чтения хороших книг?

— Я всегда нахожу время для чтения, — ответила я.

Он внимательно взглянул на меня своими проницательными голубыми глазами, обнял и направился к двери.

— Перед ужином мы с Джиллиан хотели вручить тебе наши подарки. Так что, может быть, тебе стоит умыться, перед тем как переодеться в вечернее платье? — обернувшись, сказал он на прощание.

Значит, мне не удалось одурачить его, он заметил следы от слез у меня на щеках! Нет, Тони провести невозможно!

Позже, однако, когда я рассматривала в библиотеке подарки, он не стал при Джиллиан спрашивать, почему я плакала.

— Тебе нравятся эти свитера? — спросила Джилл, снисходительно улыбаясь мне. — По-моему, я не ошиблась в размерах, и все они тебе к лицу.

— Мне они очень нравятся, — сказала я. — Все вещи как раз моего размера.

— А как ты находишь мои подарки? — спросил Тони. Он привез мне дорогие ювелирные украшения и тяжелую шкатулку, обитую синим бархатом. — Сейчас уже не изготавливают таких вещиц. Этот ларец эпохи королевы Виктории — антикварный, он очень ценный.

Положив шкатулку на колени, я стала рассматривать серебряное зеркальце, щетку для волос, гребень, две хрустальные пудреницы с узорчатыми крышечками и два флакона для духов, выполненные в том же стиле. Глядя на все эти вещицы, я вспомнила, как в возрасте десяти лет впервые открыла чемоданчик своей матери, с которым она пришла в Уиллис. Сейчас он хранился в стенном шкафу моей спальни, и внутри него лежал почти такой же туалетный набор.

Мне вдруг стало не по себе от этого страшного переплетения настоящего и прошлого. Ведь Тони знал, что Джиллиан уже подарила мне один туалетный набор. Зачем же мне, в таком случае, второй? Странная догадка пришла мне в голову, и я пожалела, что не дала Трою возможность сообщить мне нечто важное, на чем он так настаивал.

В тот же вечер после ужина, дождавшись, когда Тони и Джиллиан легли спать, я пробралась через лабиринт в коттедж, где застала Троя расхаживающим по комнате с задумчивым видом. Обрадованный моим появлением, он радушно улыбнулся, и на душе у меня потеплело.

— Они вернулись, — выпалила я, едва переступив порог и захлопнув за собой дверь. — Видел бы ты, сколько вещей мне надарили. Этой одежды хватило бы на дюжину студенток.

— У тебя озабоченный вид, — заметил Трой. — Чем ты так расстроена?

— Я готова тебя внимательно выслушать, — сказала я. — Пусть даже это будет мне и не совсем приятно слышать.

— Тебе что-то сказал Тони?

— Нет, ничего особенного. Он поинтересовался, как я тут без них проводила время, но ни словом не обмолвился о тебе. Мне это показалось странным. Тони держался так, словно тебя вообще не существует, чем напугал меня.

— Тогда слушай меня внимательно и не задавай вопросов, пока я не закончу. Все это очень серьезно!

Трой начал говорить, и, глядя на него, я поняла, что он пытается объяснить мне нечто такое, в чем сам еще до конца не разобрался.

— Дело совсем не в том, что я, как тебе кажется, не люблю тебя, Хевенли. Я безумно тебя люблю, и не подумай, что я говорю все это, чтобы как-то оправдать свое нежелание жениться на тебе. Я лишь пытаюсь помочь тебе найти способ, как уберечь себя.

Пока я ровным счетом ничего не понимала из того, что он говорил, но решила набраться терпения и молча выслушать до конца.

— Твой характер и твоя воля вызывают во мне одновременно и восхищение, и зависть. Ты по натуре борец, готовый сражаться до последнего ради поставленной цели. Я же на своем печальном опыте давно убедился, что не отношусь к людям такого сорта. Характер человека формируется в детстве, и я точно знаю, что вы с Томом сделаны из более прочного сплава, чем я, потому, что суровое детство закалило вас.

Он пристально взглянул на меня своими темными бездонными глазами — я прочла в них отчаяние, но прикусила язык и воздержалась от вопросов. Лето было в самом разгаре, зеленая листва деревьев оставалась еще по-весеннему нежной и светлой, а до зимы была целая вечность. Мне хотелось сказать ему: Трой, опомнись, я здесь, рядом с тобой, и тебе никогда уже не будет тоскливо и одиноко по ночам, если только ты сам не пожелаешь этого. Но я промолчала.

— Я хочу рассказать тебе о своем детстве, — продолжал он. — Моя мама умерла, когда мне не исполнилось еще и года. А спустя еще год скончался отец. Родителей заменил мне мой старший брат Тони. Он был для меня всем в этом мире, я боготворил его. Когда он уходил, солнце меркло, а когда возвращался, наступал восход. Он был золотым божеством, способным исполнить любое мое желание, и еще до смерти отца стремился сделать все, чтобы я был счастлив. Хотя самому Тони было всего лишь восемнадцать. Я рос болезненным и хилым мальчикам, я мог умереть от любой напасти и часто был на волосок от смерти, доставляя Тони массу тревог. Случалось, брат по нескольку раз заходил в мою спальню ночью, чтобы убедиться, что я еще дышу. А если я лежал в больнице, он навещал меня по три-четыре раза в день, приносил лакомства, игрушки и книги. В три года мне казалось, что он принадлежит только мне одному и существует лишь ради меня. И вдруг наступил тот ужасный день, когда он познакомился с Джиллиан ван Ворин. От меня он это скрывал, а когда наконец сказал, что намерен на ней жениться, то представил это так, будто бы делает это исключительно ради меня, чтобы у меня появилась новая любящая мать, а также заботливая сестра. Я насмерть перепугался и очень разволновался. Я ревновал Тони к этой чужой женщине и, как потом, смеясь, рассказывал мне он сам, буквально рвал и метал. Едва увидев ее, я своим детским чутьем почувствовал, что ей претит сама мысль об уходе за мной. Тони не понимал этого, лишь детям Богом дано читать мысли взрослых. И тем не менее она развелась со своим мужем и вышла за Тони, переехав жить в его дом вместе со своей двенадцатилетней дочерью. Подробностей свадьбы я не помню, у меня сохранились лишь общие впечатления.

Я был несчастлив, и твоя мать тоже. Я хорошо помню, что Ли, стараясь стать мне настоящей сестрой, подолгу просиживала у моей кровати и играла со мной. Но еще ярче в моей памяти воспоминания о том, как Джиллиан мешала Тони уделять мне больше внимания, чем ей.

Трой говорил примерно час, рассказывая грустную историю о двух одиноких детях, мальчике и девочке, которых судьба свела помимо их воли и которые сильно привязались друг к другу. И вот однажды случилось нечто ужасное: новая сестра Троя, которую он полюбил всем сердцем, вдруг убежала из дома. Ни понять, ни оправдать ее поступка маленький Трой не мог.

— Когда это случилось, — рассказывал он, — Тони был в Европе. Джиллиан вызвала его по телефону, он бросил все дела и прилетел. Они наняли частных детективов, но Ли словно сквозь землю провалилась. Сперва думали, что она объявится у родственников в Техасе, у какой-нибудь тети или у бабушки, но ее и там не оказалось. Джиллиан постоянно плакала, а Тони, как я уже позже узнал, обвинял ее в том, что Ли убежала из дома. Я знал, что она давно умерла, я почувствовал в тот же день, когда это случилось, мне было видение. Мои сны всегда сбываются, — с грустью добавил он.

— После бегства Ли меня свалил суставной ревматизм, на два года приковав к постели, — продолжал Трой свой рассказ. — Тони настоял, чтобы Джиллиан забросила свои общественные дела и все время уделяла только мне, хотя у меня была нянечка-англичанка по имени Берта. Вот ее я обожал, а Джиллиан была мне абсолютно не нужна, она лишь раздражала меня и пугала своими резкими неловкими движениями и острыми ногтями. Джилл не знала, как ей себя вести и что делать с таким хилым и болезненным мальчишкой, как я. Она часто с упреком говорила мне, что ни разу в жизни не болела, постепенно вдалбливая мне в голову мысль, что я появился на свет только для того, чтобы портить другим людям жизнь. Хорошие сны редко снились мне, а все чаще — страшные кошмары, после которых я еще больше убеждался, что мне не суждено быть здоровым и счастливым, иметь друзей, возлюбленную, жениться и вырастить детей. Позже мне стало сниться, что я умру молодым еще человеком. Так что когда я начал ходить в школу, то избегал детей, которые пытались подружиться со мной, и рос нелюдимым и замкнутым, постоянно думая о неминуемой ранней смерти. Я не хотел ни с кем связывать свое недолгое пребывание на этом свете, боясь своей кончиной причинить кому-то боль, подобную той, от которой постоянно страдал сам. Я думал лишь о том, как несправедлива ко мне судьба.

— Не понимаю, как человек с таким развитым умом, как у тебя, может поверить во всесильность выдуманного им же самим злого рока! — в сердцах воскликнула я, начиная злиться на Троя.

— Как же я мог не поверить в это, если все мои ночные кошмары и видения всегда сбывались! — возразил Трой.

В открытое окно пахнуло сырым и холодным ветром с океана.

Морские чайки и олуши с резкими криками парили над линией прибоя.

Я прижалась ухом к груди Троя и слушала, как бьется его сердце.

— Но это только фантазии болезненного ребенка, — успокаивала я, прекрасно сознавая, что эти фантазии слишком крепко засели у него в голове, чтобы я могла ему что-то объяснить.

Впрочем, Трой и не слушал меня.

— Ни у кого во всем мире не было такого преданного и заботливого брата, как у меня, — продолжал он. — Но рядом с Тони находилась Джиллиан, и она притворялась, что убита горем, и требовала, чтобы Тони утешал ее. Чтобы забыть о постигшей ее утрате, Джиллиан необходимо было путешествовать, бродить по шикарным салонам и магазинам Парижа, Рима и Лондона. Они с Тони объездили весь свет, и из каждой страны он присылал мне открытку и сувениры, и я тоже стал мечтать, что, когда вырасту, непременно побываю в тех же местах. Учеба давалась мне легко, преподаватели называли меня вундеркиндом. В колледже я тоже не обзавелся друзьями, так как был намного моложе однокурсников. Девушки дразнили меня сосунком. В восемнадцать лет я с отличием окончил Гарвард и тотчас же после получения диплома пошел к Тони, заявив ему о своем решении немедленно отправиться в кругосветное путешествие, чтобы увидеть, египетские пирамиды, пустыню Сахару и все такое прочее, что видели они с Джиллиан.

Тони не хотел отпускать меня одного, умолял подождать, пока у него появится возможность поехать вместе…

Однако неотложные дела удерживали его, а меня подгоняло время, которого, казалось, в моем распоряжении оставалось все меньше и меньше… В результате я отправился один кататься по пескам на верблюдах и карабкаться по ступеням египетских пирамид, повторяя маршрут Джиллиан и Тони. Увы, я пришел к выводу, что в своих детских грезах совершал несравненно более увлекательные путешествия…

Трой замолчал, и я очнулась от оцепенения, в которое впала, завороженная его монотонным загробным голосом. Но как же так, подумала я, ведь у него было все, о чем другие смеют лишь мечтать: огромное состояние, красивая внешность, редкий ум, и тем не менее он сам лишал себя счастливого будущего! Нет, во всем виноват этот громадный дом, с его просторными гулкими залами, длинными коридорами и множеством пустующих и поэтому, возможно, жутковатых комнат, в котором маленький мальчик слишком долго был предоставлен самому себе. Но почему же мы, нищие и презренные Кастилы, всегда верили, что со временем и у нас все сложится не хуже, чем у других людей?

— Мой дорогой Трой! — воскликнула я, целуя его в щеку. — Сколько же всего нам обоим пришлось вынести в жизни! Если бы тогда тебя сопровождал верный друг, ты не разочаровался бы в этом путешествии. Во всяком случае, мы с Томом не пришли бы в уныние от того, что наши детские мечты повидать мир вдруг осуществились бы в один прекрасный день.

При этих словах глаза Троя потемнели.

— Но над вами с Томом не висит злой рок! — возразил он. — А я обречен. У вас еще есть шанс покорить мир, мой же мир навсегда омрачен тяжкими вещими снами, многие из которых уже сбылись, а самым страшным еще только предстоит сбыться. Я уже не раз видел во сне надгробный камень, на котором высечено мое имя. Я всегда был слаб и подвержен меланхолии, как и твоя мать, и это нас с ней сблизило. Когда Ли убежала из дому, мне приснилось, что она умерла, и так оно и случилось на самом деле. Я тоже умру молодым, Хевен. Так как же могу я жениться на такой юной, одаренной и прекрасной девушке, как ты, зная, что вскоре ей суждено стать вдовой? Как же могу я стать отцом ребенка, если уверен, что обрекаю его на безотцовщину и все связанные с этим страдания, которые испытал сам? Неужели ты готова любить человека, обреченного на скорую смерть, Хевен?

Обреченного? Я содрогнулась, в полной мере осознав, какими поэтическими образами он себя окружил. Предчувствие близкой смерти, ощущение бренности бытия, разочарование в жизни, мечты о скором уходе из нее…

Нет уж, теперь рядом с ним я! И никогда уже он не будет мучиться от одиночества и неудовлетворенности. Покрывая его жаркими поцелуями, я лихорадочно стащила с него одежду, и мы оба, обнаженные, окунулись в море бушующих страстей, то взлетая, то падая на его пенистых волнах, вновь и вновь сгорая от неутолимого желания обладать друг другом. Остудить его не смог бы ни мелкий дождик, моросящий за окном, ни даже снег. Это стремительное течение должно было бросать нас друг к другу в объятия всю нашу долгую жизнь, до тех пор пока мы не состаримся и смерть не станет для нас желанной.

Ту ночь, хотя Джиллиан с Тони вернулись, я провела в коттедже Троя, боясь оставить его наедине со страшными снами. Хотелось того Тони или нет, но я твердо решила убедить Троя, что он должен жениться именно на мне. Проснувшись на следующее утро в его постели, я уже не сомневалась, что мне это удастся: Трой хлопотал, гремя посудой, на кухне, откуда вкусно пахло жареной рыбой и свежеиспеченным хлебом. Ощущая себя бодрой, красивой, женственной и совершенной, я наслаждалась доносящимися с кухни звуками, словно звучала «Серенада» Шуберта. Это был счастливейший момент в моей жизни: наконец-то я нашла того, о ком мечтала. От переполнявшего меня счастья я даже расплакалась.

Трой обязательно женится на мне, и я разукрашу всеми цветами радуги его жизнь, она больше не будет казаться ему унылой и серой. Еще во власти сна, я вошла на кухню.

— Мы должны сообщить Тони, что хотим пожениться, — с улыбкой заявил мне Трой.

Сердце мое затрепетало от приятного волнения, близкого к панике. Но я быстро успокоила себя мыслью о том, что отныне я больше не нуждаюсь в поддержке Тони. Раз мы с Троем решили стать мужем и женой, значит, у нас и так все будет прекрасно.

В тот же день, плотно пообедав, мы с Троем отправились, взявшись за руки и сияя от счастья, через весь сад и лабиринт в родовой особняк семейства Таттертон, чтобы поставить его старшего представителя в известность о принятом нами решении. Тони сидел за письменным столом в библиотеке. Солнечные зайчики прыгали у его ног на пестром ковре, а на губах играла многозначительная улыбка, — впрочем, скорее всего, она была наигранной, потому что Трой заранее предупредил его по телефону о нашем визите.

— Что ж, — произнес Тони, заметив, что мы с Троем держимся за руки, — опыт подсказывает мне: именно так и должны выглядеть влюбленные. Жаль одного — вы оба не сочли нужным узнать мое мнение…

— Так уж получилось… — промямлила я, обескураженная его словами, и высвободила руку.

— Да, мы с Хевен решили пожениться, — с вызовом заявил Трой. — В день моего рождения, девятого сентября!

— Минуточку! — вставая из-за стола, пророкотал Тони. — Ты всегда уверял меня, Трой, причем будучи вполне взрослым человеком, что никогда не женишься. Ты ведь не хотел иметь детей, не правда ли?

Трой снова сжал мою ладонь и притянул меня к себе поближе.

— Но ведь я не ожидал, что встречу такую девушку, как Хевен. Она вселила в меня оптимизм и уверенность в будущем, так что теперь я уже иначе смотрю на многие вещи.

— Думаю, я напрасно потрачу силы и время, если попытаюсь доказать тебе, Трой, что Хевен слишком молода еще для семейной жизни и что с ее прошлым она вряд ли сможет стать тебе хорошей женой.

— Ты прав, Тони, — кивнул головой Трой. — Переубеждать меня бессмысленно. Еще до наступления осени мы с Хевен отправимся в Грецию.

У меня снова учащенно забилось сердце: ведь мы с Троем едва коснулись планов на медовый месяц, и я лишь рассчитывала немного отдохнуть на одном из местных курортов, чтобы потом приступить к занятиям в колледже, где собиралась изучать английский язык. К моему полнейшему удивлению, Тони усадил нас на большой кожаный диван, и все вместе мы начали обсуждать, как лучше организовать нашу свадьбу. Однако я ни на секунду не заблуждалась насчет истинных намерений Тони, и каждая его новая улыбка, обращенная ко мне, все больше убеждала меня, что он попытается не допустить нашего бракосочетания.

— Кстати, моя дорогая, — любезно обратился он ко мне. — Из Уинтерхевен к нам переслали несколько писем на твое имя без обратного адреса.

Единственным человеком, который писал мне, был Том.

— Теперь нужно послать за Джиллиан и сообщить ей эту радостную новость, — сказал Тони с легким оттенком сарказма, как мне показалось. Впрочем, с полной уверенностью утверждать это я не могла, потому что Тони оставался для меня закрытой книгой.

— Благодарю тебя за благосклонное восприятие нашего решения, — промолвил Трой. — Я, судя по твоим рассказам, отреагировал несколько иначе, когда в свое время ты сообщил мне, что намерен жениться на Джиллиан.

В этот момент в комнату вплыла сама Джиллиан и грациозно упала в кресло.

— Кто-то собирается пожениться, или мне послышалось?

— Трой и Хевен, — выразительно взглянул на жену Тони. — Как приятно услышать столь удивительное известие на исходе чудесного летнего дня! Не правда ли, дорогая?

Она ничего не ответила, ровным счетом ни слова, только посмотрела на меня пустыми васильковыми глазами, в которых я не прочла ничего, кроме полного безразличия.

В тот же вечер был составлен план организации свадьбы и список гостей. Изумленная спокойной реакцией Тони и Джиллиан, я буквально онемела. Пожелав мне в фойе особняка доброй ночи, Трой воскликнул:

— Тони просто поразил меня! Я был уверен, что он станет возражать, но этого не случилось! Теперь я вижу, мой брат, как и раньше, старается ни в чем не отказывать мне!

Раздеваясь у себя в спальне, я вспомнила о двух письмах, которые Тони положил на мой ночной столик. Оба письма были от Тома, но содержали новости о Фанни.

Именно этого я и опасалась больше всего, зная, что Фанни совершенно не умеет распоряжаться деньгами. Второе письмо еще больше расстроило меня:

И ни словечка о том, чем занимается наш папаша!

Я трижды перечитала оба письма, и мне стало грустно и обидно за Тома, прозябающего в жалком городишке в Южной Джорджии и даже не мечтающего выбиться в люди. Мне не верилось, что папаша мог добиться успеха в бизнесе: ведь он не дочитал до конца ни одной книжки, да и считать умел с горем пополам. Разве мог он найти хорошо оплачиваемую работу? Том просто решил пожертвовать собой, чтобы помочь отцу, — вот к какому выводу я пришла.

Я решила поговорить с Троем. Он, похоже, спал, когда я постучалась к нему.

— Как хорошо, что ты пришла, — сонным голосом промолвил он, улыбаясь застенчивой мальчишеской улыбкой.

— Прости, что разбудила тебя, но мне не терпелось посоветоваться с тобой сегодня же, — сказала я, включая ночник на тумбочке и вручая ему письма Тома. — Вот, прочти и скажи, что ты об этом думаешь!

— Я не вижу здесь ничего страшного, — быстро пробежав оба письма, сказал Трой. — Оснований для паники нет, нужно послать твоей сестре денег, таким же образом можно помочь и Тому, вот и все.

— Том не примет денег ни от тебя, ни от меня. Фанни — та, безусловно, не откажется. Но я больше тревожусь за Тома. Отец может втянуть его в скверную историю, и Том просто загубит свою жизнь, решив помочь отцу содержать его новую семью. Послушай, Трой, я должна навестить своих родственников, прежде чем мы поженимся. — Я схватила его руки и стала покрывать их поцелуями. — Пойми, любимый, я сейчас так счастлива, у меня все так прекрасно складывается, что я просто обязана хоть как-то им помочь, прежде чем начать новую чудесную семейную жизнь с тобой. Я хочу, чтобы они знали, что я помню о них и всегда готова прийти к ним на помощь. Ты ведь не станешь возражать против того, чтобы мои родные приехали к нам в гости, когда мы с тобой станем мужем и женой. Ты же примешь их в нашем доме, правда, любимый? — С мольбой в глазах я ждала его ответа.

Трой потянул меня за руки, увлекая за собой на кровать.

— Знаешь, я уже несколько дней не решаюсь сообщить тебе еще одну потрясающую новость, — сказал он, целую мое лицо. — Надеюсь, что, когда ты узнаешь, в чем дело, ты простишь меня за мою нерешительность. Мне хотелось продлить нашу идиллию, я боялся, что, едва я сообщу тебе ее, ты тотчас же сорвешься с места. Дело в том, дорогая, что теперь ты сможешь навестить всех своих родственников: мои адвокаты нашли Лестера Роулингса! Он живет в Шейви-Чейсе, в Мэриленде, и является приемным отцом двух детей — Кейта и Нашей Джейн.

От радости у меня перехватило дух, и я разрыдалась, не веря в свалившееся на меня счастье.

— Успокойся, все будет хорошо, — поглаживая меня по голове, приговаривал Трой. — До свадьбы еще много времени, и ты все успеешь уладить. Я тоже с удовольствием поеду с тобой к Роулингсам и познакомлюсь с твоими младшими братишкой и сестренкой. И мы вместе подумаем, что лучше предпринять.

— Но они мои! — закричала я. — И я обязана собрать их всех под одной крышей, под крышей своего дома!

— У тебя еще будет время подумать, как лучше поступить, — поцеловал меня Трой. — Сперва мы навестим с тобой маленьких Кейта и Нашу Джейн, потом — Тома и твоего отца, а под конец нашего путешествия заедем к Фанни. А пока давай отправим телеграфным переводом Фанни несколько тысяч долларов, чтобы поддержать ее на это время.

Но всем нашим грандиозным планам не суждено было сбыться.

Пока я мирно спала в особняке в своей теплой спальне, решив, что нам с Троем лучше воздержаться от любовных игр до свадьбы, Трой уснул, открыв настежь все окна в своем коттедже. А ночью неожиданно подул ужасный северо-восточный ветер, началась гроза и хлынул ледяной дождь. Я проспала как убитая до шести утра и обнаружила чудовищные разрушения в саду, лишь выглянув в окно. Боже, что там творилось! Повсюду валялись вырванные с корнем деревья, розовый сад погиб, погребенный под грудами веток и листвы. Я побежала тотчас же к Трою и нашла его в жутком состоянии: он метался в горячечном бреду и едва дышал.

Я позвонила Тони, и он вызвал «скорую помощь». Троя увезли в больницу с тяжелейшим воспалением легких. На пороге своего счастья он вдруг оказался на грани между жизнью и смертью, пораженный внезапным недугом. Какой-то злой рок мешал ему обрести любовь и счастье, вполне заслуженные. Когда мы поженимся, решила я, этого никогда не повторится. Я всегда буду рядом с ним и стану защищать Троя от всех его страхов и предчувствий, которые каким-то таинственным образом, как я в этом теперь убедилась сама, всегда сбывались.

— Послушай, Хевен, — шептал мне Трой уже много дней спустя, лежа на больничной кровати. — Тебе не нужно ждать моего полного выздоровления. Кризис миновал, я обязательно поправлюсь и окрепну, а ты можешь уже теперь отправляться в свое путешествие. Ведь я знаю, как тебе не терпится поскорее увидеться с родными, особенно с Кентом и Нашей Джейн. — И чем больше он убеждал меня в этом, тем сильнее проникалась я ощущением, что мне действительно нужно спешить, иначе произойдет нечто непоправимое.

— Ты оставляешь его? — закричал Тони, когда я сообщила ему, что собираюсь на некоторое время уехать. Я побоялась рассказать ему правду о причинах и целях этой поездки, опасаясь, что он попытается задержать меня. — Именно теперь, когда он так нуждается в тебе, ты не придумала ничего лучше, чем отправиться в Нью-Йорк за свадебным нарядом? Что за дурацкая затея! Ведь ты мне обещала, что станешь для него спасением!

— Я люблю его, Тони, люблю, но Трой сам настаивает, чтобы я начала готовиться к нашей свадьбе. Ведь опасность для его жизни уже миновала, не так ли?

— Да он всю жизнь будет в опасности, пойми ты это наконец! — с тоской воскликнул Энтони. — Может быть, лишь когда у него родится сын, он избавится от навязчивой мысли о том, что ему не суждено оставить после себя потомство.

— Ты любишь его, — прошептала я с благоговением, увидев боль в его синих глазах. — Ты на самом деле его любишь.

— Да, я его люблю. Я нес всю ответственность за его жизнь с семнадцати лет, я сделал все, что мог, для своего младшего брата. Я женился на Джиллиан, которая была на двадцать лет старше меня, хотя она и обманула меня, сказав, что ей не сорок, а тридцать. По своей юношеской наивности я верил, что она на самом деле такая, какой казалась тогда, — добрейшая, нежнейшая и прекраснейшая женщина на свете. Лишь много позже я понял, что она невзлюбила Троя с первого же взгляда. Но было слишком поздно что-либо менять, потому что к тому времени я уже влюбился, самым тупым, безумным и идиотским образом влюбился в нее.

Он уронил голову на руки и негромко произнес:

— Хорошо, Хевен, поступай как знаешь, я не стану тебе мешать, потому что ты все равно сделаешь по-своему. Только имей в виду, если ты хочешь выйти за Троя, тебе следует вернуться как можно скорее. И ни в коем случае не привози с собой никого из своих деревенских родственничков! — Он многозначительно посмотрел на меня. — Да, малышка, мне все известно, и вовсе не от Троя. Я не так уж глуп и доверчив, как тебе кажется, моя милочка. — Он оскалился в дьявольской улыбке. — Скажу больше, мне с самого начала было известно, что ты бегаешь через лабиринт к моему брату.

— Но… но… — растерянно забормотала я, совершенно смущенная и сбитая с толку. — Но почему же ты не положил этому конец? — справившись с растерянностью, спросила я.

Тони цинично ухмыльнулся.

— И чего бы я этим добился? Ведь запретный плод вдвойне сладок! Признаюсь, у меня возникла дикая мысль, что благодаря тебе, столь отличной от всех девушек и женщин, которых он когда-либо знал, именно благодаря тебе, Хевен, такой чистой, свежей и чрезвычайно красивой, Трой наконец-то обретет желание жить дальше.

— Выходит, ты заранее рассчитал, что мы полюбим друг друга, и способствовал этому? — изумилась я.

— Я просто надеялся на это, — ответил он, впервые, как мне показалось, не покривив душой. — Трой мне заменил сына, которого у меня никогда не было и не будет. Он мой наследник, единственный, кому достанутся все богатства Таттертонов. Кроме него, некому продолжить нашу фамильную традицию. Он и его дети должны были заменить мне семью, которая у меня не сложилась с Джиллиан.

— Но ведь ты еще не стар! — вскричала я.

Тони болезненно поморщился:

— Ты предлагаешь мне развестись с твоей бабушкой и жениться на молодой женщине? Я бы именно так и поступил, если бы мог, поверь мне. Но порой мы сами загоняем себя в западню, из которой не можем выбраться. Я хранитель женщины, одержимой навязчивым стремлением вечно оставаться молодой, и у меня еще достаточно чувств к ней, чтобы не вышвырнуть ее отсюда в чужой для нее мир, где она не проживет без меня и двух недель. — Он тяжело вздохнул. — Так что действуй, моя девочка. Но только обязательно вернись сюда, потому что иначе ты всю жизнь не простишь себе того, что случится без тебя с Троем. И тогда ты уже никогда не сможешь стать счастливой. Запомни это!

14. Победители и проигравшие

Второй воздушный полет в своей жизни я совершила из аэропорта Бостона в Нью-Йорк, где пересела на другой самолет и полетела в Вашингтон, округ Колумбия. Я старалась выглядеть невозмутимой и умудренной жизненным опытом молодой дамой, но мне это плохо удавалось: слишком уж волновалась, боясь сделать что-нибудь не так, как принято. Из-за сумятицы и толкотни при посадке мне не удалось сесть у окошка, как хотелось, но какой-то любезный с виду молодой бизнесмен с радостью уступил мне свое место. Вскоре я, однако, выяснила, что мне за это нужно расплачиваться: молодой человек задал мне уйму вопросов, пытался назначить мне свидание, предлагал мне выпить с ним и жаловался на одиночество.

— Меня ждет муж, — твердо и холодно заявила ему я. — И я не пью алкогольных напитков.

Вскоре после этого он пересел к другой одинокой молодой пассажирке. Я чувствовала себя заметно повзрослевшей со времени моего вылета в сентябре из Западной Виргинии почти год тому назад. За это время я закончила среднюю школу, была зачислена в колледж и встретила мужчину, достойного моей любви, потому что он действительно нуждался в ней, а не притворялся из жалости, как Логан. Я обратила внимание на то, что другие пассажиры одеты гораздо проще и скромнее, чем я, щеголяющая в бледно-голубом брючном костюме, стоившем столько же, сколько тратила на питание семья Кастилов в течение года.

Оказавшись высоко над землей и глядя на густые облака в иллюминатор, я почувствовала себя проснувшейся от долгого сна, в котором пребывала с первого дня в усадьбе Фартинггейл. Меня теперь окружал реальный мир, где шестидесятилетние дамы не выглядели, как тридцатилетние, и никто, даже из летевших вместе со мной первым классом, не старался казаться чересчур утонченным и элегантным. В салоне туристического класса плакали дети. И впервые я осознала, что все это время находилась под впечатлением и влиянием громадного особняка Фартинггейл и его обитателей. Даже в Уинтерхевен его щупальца не выпускали меня, напоминая, кто на самом деле контролирует мою жизнь. Закрыв глаза, я мысленно помолилась за скорое выздоровление Троя. Он слишком долго прожил в этом дворце притворства, и его коттедж за лабиринтом, как я теперь уже понимала, был вовсе не укрытием от царящей в этом замке фальши, а всего лишь флигелем, насквозь пропитанным тем же духом.

Прибыв в Балтимор, я обнаружила, что Тони заказал для меня номер в гостинице, и мысленно поблагодарила его за это, одновременно отметив, как я заблуждалась, думая, что мне удалось вырваться из цепких щупальцев замка Фартинггейл: даже теперь я находилась под его неусыпным оком, о чем красноречиво свидетельствовал лимузин с шофером, поджидавший меня. Нет, Хевен Ли Кастил, тебе не выпутаться из этих сетей!

— Ты сама будешь договариваться с Роулингсами о встрече, — предупредил меня Тони перед моим отъездом. — Не думаю, что они легко согласятся отдать тебе своих усыновленных малышей. К тому же и сами дети уже могли привыкнуть к ним и к своей новой жизни. Не забывай, ты уже больше не Кастил, ты одна из нас, Хевен!

Но я всегда останусь одной из Кастилов, думала я, направляясь после завтрака в ресторане к телефону, чтобы позвонить Роулингсам. Мне рисовались картины моей радостной встречи с братишкой и сестренкой: Кейт и Наша Джейн несомненно придут в восторг, увидев меня.

Лицо Нашей Джейн засветится от счастья, и она бросится навстречу, тоненьким голосочком выкрикивая мое имя. Я приму ее в свои объятия и расплачусь от умиления, а она — от того, что я нашла ее и, значит, все еще помню и люблю.

Следом за сестрой ко мне застенчиво подойдет и маленький Кейт. Он тоже узнает меня и обрадуется мне.

Дальше этой встречи мои планы не простирались. Потребовались бы годы, чтобы легальным образом забрать детей от усыновивших их родителей, сказали адвокаты Таттертонов, и Тони был против этого процесса.

— Нечестно обременять Троя заботой о двух чужих детях: они могут невзлюбить его, а ведь ты знаешь, какой он ранимый, — говорил Тони. — Поэтому я не хочу, чтобы ты выиграла это дело. Стань его женой, роди ему детей и воспитывай их.

Прижимая трубку к уху, я с нарастающим волнением слушала гудки. Может быть, они уехали куда-нибудь отдыхать? Почему так долго не берут трубку? Затаив дыхание, я упорно ждала, когда раздастся мелодичный голосок Нашей Джейн. Кейт, как мне казалось, не решится подойти к телефону, он слишком застенчив.

Трижды я набирала номер, который мне дал Трой, но к телефону так никто и не подошел. Я заказала третью чашку кофе и еще кусок черничного пирога, — бабушка нас баловала им только по большим праздникам.

В три часа я ушла из ресторана и поднялась на лифте в свой шикарный номер на пятнадцатом этаже, — мы с Томом частенько мечтали пожить именно в таком отеле, греясь на солнышке на склоне холма и представляя себе, каким будет наше удивительное будущее. В Балтиморе я намеревалась пробыть не более недели, но Тони настоял на том, чтобы я жила в апартаментах, а не в каком-нибудь убогом одноместном номере. В моем распоряжении была довольно милая гостиная и даже полностью оборудованная всем необходимым кухня в черно-белых тонах, сверкающая чистотой.

Время неумолимо шло, в десять вечера я отчаялась дозвониться до Роулингсов и позвонила Трою.

— Только не нервничай, — успокоил он меня, — может быть, они куда-то увезли детей, а завтра вернутся. За меня не беспокойся, со мной все в порядке. Впервые я не сомневаюсь в том, что меня ожидает прекрасное будущее. Уверен, что у нас с тобой все будет просто замечательно. Какой же я был дурак, моя дорогая, ведь правда же? Я верил, что мне суждено умереть, даже не дожив до двадцати пяти лет. Слава Богу, я встретил тебя, иначе я извел бы себя своими навязчивыми идеями.

Ночью мне снился Трой: он сделался совсем маленьким, как ребенок, и куда-то улетал от меня, крича, как Кейт: «Хев-ли! Хев-ли!»

На следующее утро я встала пораньше и с нетерпением стала дожидаться восьми часов, чтобы позвонить. На этот раз мне ответил женский голос:

— Миссис Лестер Роулингс у телефона. Слушаю вас!

Я представилась и сказала, что хотела бы проведать моего брата и мою сестру, Кейта и Джейн Кастил.

— Нет! — закричала женщина и положила трубку. Я тотчас же перезвонила ей.

Рита Роулингс долго не отвечала, наконец я услышала ее рыдающий голос:

— Умоляю вас, — едва слышно проговорила она, — не тревожьте малышей. Они чудесно освоились в новой семье и вполне счастливы, у них теперь совершенно другая жизнь!

— Но ведь это мои кровные родственники, миссис Роулингс! А вы усыновили их совсем недавно!

— Прошу вас, ради Бога! — продолжала умолять меня она. — Я знаю, что вы их любите, помню, как тяжело вам с ними было расставаться, и сочувствую вам. Первое время дети часто плакали и вспоминали именно вас. Но вот уже два года, как они совершенно успокоились и называют нас с мужем мамой и папой. Они физически и психически вполне здоровы… Я пошлю вам их фотографии, заключения врачей и отзывы учителей, только не напоминайте им о пережитых ими страданиях! Пусть они забудут о всех ужасах, которые выпали на их долю в Уиллисе, в той жуткой лачуге.

Теперь настала моя очередь умолять ее.

— Поймите и вы меня, миссис Роулингс! Мне необходимо их увидеть! Я должна убедиться, что они действительно здоровы и счастливы, иначе я сама никогда не успокоюсь. Вы должны разрешить мне взглянуть на них, хотя бы издали.

— Ну, хорошо, — после тягостного молчания согласилась она. — Если уж вы так настаиваете, я пойду вам навстречу. Но дайте мне слово, что не подойдете к детям. И если вы сочтете их не вполне здоровыми, счастливыми и обеспеченными, мы с мужем сделаем все, что в наших силах, чтобы исправить положение.

После ее слов я поняла, что имею дело с волевой женщиной, которая намерена бороться до последнего за сохранение своей семьи и готова пойти на все ради того, чтобы дети остались с ней.

В субботу я покупала в маленьких магазинчиках подарки для Фанни, Тома и дедушки, а также кое-что для Кейта и Нашей Джейн, вдобавок к тому, что приготовила заранее.

В воскресенье я проснулась с радостным настроением, возлагая на предстоящую встречу большие надежды. Ровно в десять водитель предоставленного в мое распоряжение лимузина привез меня к старинной епископальной церкви, где двое моих малышей были на занятиях в воскресной школе. Рита Роулингс подробно объяснила мне, как найти их классную комнату и как себя вести.

— Если они дороги вам, Хевен, выполните свое обещание! — попросила она. — Думайте в первую очередь о них, а не о себе и постарайтесь, чтобы они вас не увидели.

В средневековой церкви было мрачно и холодно, но встречающиеся в длинных извилистых коридорах люди улыбались мне. Я обратила внимание, что все они хорошо одеты. Разыскивая нужную мне комнату, я почти заблудилась, но вдруг услышала, как поют дети. И на мгновение мне почудилось, что среди прочих голосов я узнала чистый и высокий голосок Нашей Джейн: так же старательно подражала она сопрано мисс Марианны Дил, когда мы пели гимны в единственной в Уиннерроу протестантской церкви.

Я пошла на эти сладкие детские голоса и обнаружила дверь, из-за которой они доносились. Осторожно приотворив ее, я застыла, боясь шелохнуться, и некоторое время слушала радостное пение под аккомпанемент пианино. Наконец, собравшись с духом, вошла внутрь просторного помещения, где пятнадцать детей, примерно в возрасте от десяти до двенадцати лет, пели стоя, держа в руках книгу церковных гимнов.

Кейт и Наша Джейн стояли рядышком, глядя в одну книгу, в восторге не столько от самого божественного песнопения, сколько от возможности громко выразить себя. Глядя на их счастливые лица, говорящие о здоровом теле и духе, на их хорошую одежду, я невольно расплакалась от умиления, благодаря Бога за то, что дожила до этой долгожданной минуты.

Ножки моих братца и сестрички, когда-то худенькие и слабенькие, окрепли и загорели, бледненькие сморщенные личики округлились и светились здоровьем и радостью, розовые губки улыбались, а в глазах не было и тени былой грусти и тоски от холода и голода. И, глядя на них, я почувствовала, как, озаренные светом, исходящим от этих милых существ, покидают меня темные воспоминания.

Хор умолк, дети расселись по деревянным креслам второго ряда и убрали книги гимнов в кармашки на спинках свободных кресел первого ряда. Спрятавшись за квадратной колонной, как мне велела миссис Роулингс, я наблюдала, тихонько плача и смеясь от радости, как Наша Джейн расправляет складки миленького бело-розового платья, довольная собой и своим нарядом. Она старалась держаться, как настоящая юная леди: сидела, плотно сдвинув загорелые коленки, выглядывающие из-под подола, и гордо держала голову с искусно уложенными волосами, ниспадающими почти до плеч и закрученными в очаровательные колечки. Девочка слегка повернулась, и я заметила у нее на лбу умело сделанную челку. Когда нам с Фанни было по десять лет, никто так не ухаживал за нашими волосами. Нет, Наша Джейн выглядела замечательно и была полна здоровья и жизненной силы.

Сидящий рядом с ней Кейт с серьезным лицом слушал учительницу, рассказывающую историю о юноше по имени Давид, который камнем, пущенным из пращи, сразил наповал великана. Это была одна из моих любимых библейских историй, я всегда считала, что камень не случайно попал точно в цель, ибо Господь был на стороне Давида, а не Голиафа. Но теперь я не слушала учительницу, впившись взглядом в Кейта. На нем были длинные белые брючки, в тон белой рубашке с голубой бабочкой под воротничком, и ярко-синий летний пиджачок. Вид у Кейта, как и у его младшей сестренки, тоже был цветущий.

За минувшие после нашей разлуки годы дети заметно подросли и повзрослели, но, встреть я их случайно где-нибудь в другом месте, безошибочно узнала бы их по повадкам: Кейт то и дело поглядывал на сестренку, как настоящий заботливый мужчина, желающий лишний раз убедиться, что с его подопечной все в порядке и она всем вполне довольна; Наша Джейн оставалась такой же кокетливой, как и в раннем детстве, и, похоже, манерность прочно засела у нее в крови.

Она удивительно походила на бабушку, и узнай Энни Брэндиуайн, что ее красота не сгинула в горах, а возродилась в облике ее внучки, то была бы на седьмом небе от восторга. А Кейт сильно напоминал сейчас своего деда, пожалуй, даже больше, чем кто-либо еще из многочисленного худосочного семейства Сары. Радостно было видеть, что под глазами у него уже не темнеют впадины, а личико, когда-то бледное, светится счастьем.

Уставившиеся было на меня любопытные глазки их соседей по ряду вновь обратились на учительницу, видимо, вполне удовлетворенные увиденным, но я на всякий случай спряталась за колонну, чтобы Кейт и Наша Джейн не разглядели меня. Я мысленно молилась, чтобы ко мне никто не подошел и не поинтересовался, что мне здесь нужно.

История о Давиде и Голиафе подошла к концу, учительница начала отвечать на вопросы учеников и спрашивать, как они поняли услышанное. Кейт отвечал неохотно и нерешительно, зато Наша Джейн сама подняла руку.

— Как же маленький камешек мог свалить с ног гиганта? — спросила она. Ответа я не расслышала, да и не очень-то прислушивалась: мне было не интересно, что скажет учительница.

Вскоре дети начали вставать, оглядываясь вокруг и расправляя на себе одежду. Я обратила внимание, как крепко вцепилась Наша Джейн в свою белую сумочку.

— Поторапливайся, Кейт, — строго сказала она брату, перекрывая пронзительным голоском общий шум, — Сузан пригласила нас на обед. Надеюсь, ты не забыл? Опаздывать нельзя!

Я последовала за дорогими моему сердцу крошками, о встрече с которыми так долго мечтала, и сердце мое сжалось от ревности, когда Наша Джейн бросилась в объятия Риты Роулингс. Стоявший рядом с ней супруг — полный и лысый мужчина — властно опустил руку на плечо Кейта, прежде чем обернуться и взглянуть на меня. Мне показалось, что он меня узнал, хотя и прошло уже три года с тех пор, как он видел меня в последний раз в нашей лачуге в горах: я тогда стояла, прижавшись спиной к стене, босая и в грязном старом платье, с глазами, полными отчаяния и боли. Сейчас я не была похожа на ту чумазую беспризорницу, но меня выдали слезы. Мистер Роулингс что-то сказал жене, и та потащила детей к «кадиллаку». И лишь когда они сели в машину, он улыбнулся мне и сказал:

— Спасибо!

Второй раз в своей жизни я провожала взглядом шикарный автомобиль Роулингсов, увозящий Кейта и Нашу Джейн, самых родных мне маленьких человечков. Слабенький дождичек уже перестал накрапывать, превратившись в пар под жаркими лучами выглянувшего из-за облачков солнца, на голубом небе засверкала радуга, а я все еще не могла сдвинуться с места. Наконец я спохватилась и побежала к поджидающему меня лимузину. Только не теперь, как бы упрашивал меня мой внутренний голос, еще не время, предупреждал меня он. Позже ты еще успеешь заявить о своих правах!

Тем не менее я велела шоферу ехать следом за «кадиллаком»: мне хотелось увидеть дом адвоката. Спустя десять минут «кадиллак» свернул в тихую аллею и заехал на подъездную дорожку к особняку Роулингсов. Я попросила шофера остановиться напротив, надеясь, что густая листва раскидистых деревьев скроет мою машину. Но Роулингсы и не думали оглядываться.

Их большой и красивый дом в колониальном стиле уступал, конечно же, замку Фартинггейл, но по сравнению с нашей хибаркой казался настоящим дворцом: его старинные стены из красного кирпича были увиты плющом, а на ухоженном газоне в аккуратных клумбах сочно зеленели подстриженные кустики и благоухали яркие цветы. Конечно же, детям здесь было гораздо лучше, чем в горах, среди скал и скудной растительности. И теперь я им уже была не нужна, им не снились больше дурные сны, и они давно уже перестали звать меня на помощь. А у меня в ушах все еще явственно звучал их голодный плач…

— Вас отвезти назад в гостиницу? — спросил шофер.

Я распахнула дверь лимузина и выскочила на тротуар, глотая слезы.

— Подождите меня здесь! Я вернусь через несколько минут.

Уехать, не повидавшись и не поговорив с детьми, я не могла: слишком исстрадалось мое сердце с того ужасного дня, когда наш папаша продал двоих своих младших детей.

Я проскользнула в ворота и через спортивную площадку прокралась во внутренний дворик, вымощенный плиткой, где возле небольшого бассейна под полосатыми тентами стояли круглые столики и стулья. Пригнувшись, я приблизилась к дому настолько, что могла разобрать голоса детей, доносящиеся из окон одной из комнат.

Прячась за огромными каменными вазами с декоративными растениями, я заглянула через стекло створчатой двери в комнату. Оказалось, что это закрытая веранда. Пол ее был устлан ковром цвета морской волны, диван и мягкие кресла обиты веселеньким ситцем в мелкий цветочек, с потолка свисали изящные плетеные корзиночки с домашними растениями в горшочках, а посередине комнаты на ковре играли в стеклянные шарики Кейт и Наша Джейн, жмурясь от солнечного света. Они уже сменили одежду, в которой были в церкви, на праздничную и держались чрезвычайно осторожно, стараясь не помять и не испачкать ее, ведь им предстояло вскоре отправиться в гости.

Я не могла оторвать восхищенного взгляда от белого, в оборках и рюшах, платья Нашей Джейн, отделанного светло-зелеными атласными лентами вдоль талии и маленькими розовыми шелковыми розетками по поясу пышной юбки. Золотистые волосы девочки, зачесанные со лба назад, были перехвачены на макушке зеленой лентой, завязанной бантом с бахромой, концы которой украшали маленькие шелковые розетки. Ничего красивее, чем это платье, ни на одной девочке я еще не видела. Но главное, что Нашей Джейн оно было к лицу.

Прямо напротив нее, поджав по-турецки ноги в блестящих новых ботинках, сидел в костюме в белую полоску Кейт, с галстуком-бабочкой того же нежно-зеленого цвета, что и ленты, украшающие платье и прическу его сестры. Костюмы обоих были подобраны, несомненно, продуманно и со вкусом.

Оторвав наконец взгляд от своих разнаряженных малышек, я разглядела на длинном столе в углу комнаты компьютер, а рядом на столике принтер. Играло радио, в углу стоял мольберт, круглый столик и табурет. Мольберт предназначался, несомненно, Кейту, унаследовавшему художественный талант от дедушки. И повсюду были игрушки и куклы, видимо, для Нашей Джейн, хотя ей и исполнилось уже десять лет.

И вдруг, к моему великому смущению и замешательству, передо мной возникла мордочка симпатичного щенка. Увидев меня, стоящую на четвереньках, он завилял хвостом и громко затявкал — дети обернулись и изумленно уставились на меня. Я растерялась. Щенок зарычал и разлаялся еще громче, и, испугавшись, что прибегут Роулингсы, я вскочила на ноги и вошла в незапертую дверь.

Кейт и Наша Джейн, словно набрав в рот воды, застыли на ковре перед своими цветными шариками. Отступать было поздно, и я изобразила на лице бодрую улыбку, не решаясь, однако, сделать еще один шаг им навстречу.

— Не волнуйтесь, — негромко сказала я. — Мне просто хотелось снова повидаться с вами. Я не собираюсь вмешиваться в вашу жизнь.

Дети молча глядели на меня, раскрыв рты, и в их глазах я заметила тревогу. Щенок обнюхал меня и, встав на задние лапы, положил передние на подол юбки. Дети явно пришли в ужас, и мне больно было смотреть на их испуганные лица.

— Кейт, Наша Джейн! — ласково успокаивала их я. — Ну посмотрите же на меня получше, разве вы не узнаете меня?

Я улыбнулась, надеясь услышать радостные возгласы, которые столько раз чудились в моих мечтах: «Хев-ли, ты пришла, ты нашла нас!»

Но дети молчали. Кейт нерешительно поднялся на ноги, поглядывая с опаской на Нашу Джейн, поправил свой галстук-бабочку и, упрямо сжав розовые губки, вновь сердито посмотрел на меня, проведя ладонью по лицу, как делал всегда в минуту смущения или волнения.

Наша Джейн тоже вскочила на ноги, рассыпав по всему полу шарики, и, обняв брата, пронзительно закричала:

— Уходи отсюда! Ты нам не нужна!

Я не верила собственным глазам. Почему они так перепугались? Неужели они меня с кем-то спутали? Может быть, им строго-настрого запретили разговаривать с незнакомыми людьми?

Я принялась сбивчиво объяснять им, кто я, называться по имени, но от волнения голос мой звучал хрипло и грубо и казался самой мне чужим.

Лицо Нашей Джейн побледнело как мел, девочка была близка к истерике, казалось, она сейчас закатит глаза и упадет на пол в судорожном припадке, как это с ней случалось раньше. Глядя на нее, Кейт тоже побледнел и, обернувшись ко мне, сердито сверкнул потемневшими от гнева глазами. Узнал ли он меня? Может быть, пытался, но не мог вспомнить?

— Мамочка! — вцепившись ручонками в Кейта, пронзительно взвизгнула Наша Джейн. — Папочка!

— Тише! — прижала я палец к губам. — Не бойтесь, ведь я не чужой человек и не причиню вам вреда! Ведь вы прекрасно знаете меня, мы же все вместе жили в горах! Разве вы забыли горы Уиллис?

Услышав это название, Наша Джейн побледнела еще сильнее. Казалось, она сейчас потеряет сознание. Я совершенно растерялась, не ожидая такого враждебного приема с их стороны.

— Раньше вы жили в горах, в другой семье, и мы с вами ходили вместе в школу через лес! — сбивчиво заговорила я. — А по воскресеньям мы посещали церковь. У нас было много цыплят, уток, гусей во дворе, и еще у нас была корова. А вспомните, сколько у нас было кошек и собак! Это же я, ваша сестра, Хевли, как вы меня называли. Мне захотелось повидаться с вами и убедиться, что вы счастливы.

Наша Джейн издала еще более дикий и отчаянный вопль, а Кейт выступил на шаг вперед, заслонив сестренку собой.

— Мы тебя не знаем, — грубым ломающимся голосом заявил он.

Теперь побледнела я, словно бы мне надавали пощечин — одну, вторую, третью, четвертую, — резких и обидных, как эти слова.

— Пусть она уйдет отсюда! — громко вскрикнула Наша Джейн.

Это был самый ужасный момент в моей жизни.

Столько лет я тосковала по ним и мечтала об этой встрече, и вот теперь они гонят меня прочь!

— Хорошо, я ухожу, — отступила я к двери. — Это ужасная ошибка, прошу меня извинить. Я обозналась, мы никогда раньше не встречались!

Я повернулась и побежала что было сил к лимузину. Плюхнувшись на заднее сиденье, я разрыдалась. Кейт и Наша Джейн не проиграли в тот день, когда папаша их продал: им повезло, они победили судьбу.

15. Опора семьи

Я не могла больше оставаться в этом городе; собрав свои вещи, выписалась из отеля и поехала на лимузине в аэропорт, откуда первым же рейсом вылетела в Атланту. Соприкосновение с прошлым, от которого я пыталась убежать, повергло меня в отчаяние: мне было страшно подумать, что моя будущая жизнь с Троем ознаменуется потерей всей моей семьи. Пусть я лишилась Кейта и Нашей Джейн, но Том не отвергнет меня, он наверняка обрадуется нашей встрече, он всегда был и останется моим заботливым и верным братом.

В трубке прозвучало три, четыре, пять гудков, пока мне наконец не ответил знакомый низкий голос: на мгновение мне почудилось, что отец на другом конце провода видит меня, оцепеневшую в телефонной будке.

— Могу я поговорить с Томом Кастилом? — хрипло выдавила я настолько чужим голосом, что ненавистный мне человек наверняка не узнал свою первую дочь, заботой о которой он особо не обременял себя на протяжении всей жизни. Мне ясно представилось его индейское лицо, пока он медлил с ответом. Больше всего я боялась, что он сейчас скажет: «Это ты, Хевен?»

— А кто его спрашивает? — спросил вместо этого папаша.

Тон его голоса стал мягче за эти годы.

— Его подружка, — коротко ответила я.

— Подождите, пожалуйста, одну минутку, — сказал он, словно бы произносил эту фразу по сотне раз в день. Откуда взялась такая вежливость? Папаша явно изменился к лучшему. Я слышала, как он положил трубку, слышала звук его удаляющихся шагов и раздавшийся из соседней комнаты знакомый хриплый бас с характерными деревенскими интонациями: «Том, тебе звонит какая-то очередная подружка, не пожелавшая даже представиться. Даю тебе на болтовню пять минут, времени у нас с тобой в обрез».

Раздался топот ног Тома к телефону, и, задыхаясь, он выпалил:

— Привет!

Голос его стал так похож на отцовский, что я даже вздрогнула от неожиданности, потеряв на мгновение дар речи.

— Кто бы то ни был, говори скорее, у меня нет ни минуты лишнего времени, — нетерпеливо проговорил в трубку Том.

— Это я, Хевен… Пожалуйста, только не произноси вслух мое имя, я не хочу, чтобы узнал отец.

Том явно не ожидал моего звонка.

— Вот здорово! — наконец воскликнул он. — Молодец, что позвонила, сестричка! Рад слышать твой голос. Отец вышел во двор к Стейси и ребенку, поэтому я могу спокойно говорить в полный голос.

Я не знала, что ему и сказать.

— Хевенли, — пришел мне на помощь брат, — ты не представляешь, какой он красавчик! У него черные волосы и большие карие глаза. О таком сыне мама и мечтала… — он внезапно умолк, и я подумала, что сейчас он добавит: «Он точная копия отца!» Но вместо этого Том спросил:

— Почему ты молчишь?

— Я так рада, что папаша получил наконец то, что хотел, — с горечью произнесла я. — Некоторым в этом смысле просто везет!

— Да ладно тебе, Хевенли, при чем здесь малыш? Ты не представляешь, какой он смышленый!

— Как же папаша назвал своего третьего сыночка? — с неприкрытой неприязнью и злостью в голосе поинтересовалась я.

— Эй, послушай, мне не нравится твой холодный тон, — заметил Том. — Неужели ты не можешь забыть о прошлом, как это сделал я? Имя мальчику, с разрешения отца и Стейси, дал я. Помнишь, кто был нашим кумиром в детстве? Фрэнсис Дрейк, знаменитый мореплаватель и гроза испанцев. Так вот, в его честь я и назвал мальчонку Дрейком! Дрейк Кастил — звучит неплохо, не правда ли?

Что ж, папаша и его продаст со временем, усмехнулась про себя я и резко переменила тему разговора:

— Том, я в Атланте. Хочу взять напрокат машину и заехать к вам. Но только мне не хочется встречаться с папашей.

— Чудесно, Хевенли, просто замечательно! — обрадовался Том.

— Так ты можешь устроить так, чтобы его в это время не было дома?

С болью в голосе Том пообещал мне что-нибудь придумать в этом смысле и подробно объяснил, как найти их дом в маленьком городке на юге Джорджии, что в двадцати минутах езды на автомобиле от аэропорта.

— Том, — услышала я отдаленный рык папаши, — тебе же ясно было сказано: пять минут, а не десять!

— Мне пора, — заторопился Том. — Я чертовски рад, что ты навестишь нас, но хочу тебе сказать, ты делаешь большую ошибку, сбрасывая со счетов Логана. Трой не тот парень, который тебе нужен, он никогда не сможет понять тебя, как Логан, и вряд ли будет любить, как он.

Я возразила ему, что это не я бросила Логана, а он отверг меня, оказавшись предателем.

— Ладно, Хевенли, пока!.. Увидимся завтра часов в одиннадцать, — пробормотал Том и положил трубку.

Переночевав в Атланте, я на другое утро взяла напрокат машину и поехала на юг, по дороге еще раз обдумывая письма Тома. «Вот уж не думал, что между тобой и Логаном пробежит черная кошка, — писал он в одном из них. — Все это из-за того, что ты живешь в этом богатом доме, я в этом уверен, Хевенли. Ты сильно переменилась, с тех пор как поселилась там, это заметно даже по твоим письмам и новой манере разговаривать».

В другом письме Том писал:

«Ты не Фанни, девушки, подобные тебе, влюбляются только один раз и навсегда».

Кем это, интересно, он меня вообразил? Ангелом? Непорочной святой девой? Но я совсем не ангел и не святая, у меня неподходящий цвет волос — он темный как ночь. Так что скорее я ангел тьмы, одна из прогнивших до мозга костей Кастилов, достойная дочь своего папаши. Он сделал меня такой, какая я есть.

С Троем я разговаривала минувшей ночью, и он велел мне поскорее заканчивать свои семейные дела и возвращаться к нему. И еще он сказал, что неплохо было бы пригласить на нашу свадьбу Тома, чтобы я не чувствовала себя неловко, и, может быть, даже Фанни.

Наивный Трой! Он понятия не имел, предлагая пригласить Фанни, что это за штучка! Я многое передумала в то утро, пока добиралась до городка, название которого обвела на карте кружком. Красная почва этих мест напомнила мне о тех временах, когда я жила вместе с Китти и Кэлом Деннисоном. Впервые после отъезда из Западной Виргинии мне вспомнился Кэл. Интересно, подумала я, где он теперь обитает? По-прежнему в Кэндлуике? Может, продал после смерти Китти ее дом и женился? Правильно он сделал, отправив меня в Бостон, ни словом не обмолвившись о том, что Китти обречена. Я улетала с надеждой, что она будет жить, несмотря на обширную злокачественную опухоль.

Я встряхнула головой, не желая больше думать о Кэле перед встречей с Томом. Нужно было непременно убедить его оставить папашу и продолжать учиться. Трой заплатит и за учебу, и за новую одежду для моего брата, если только тот не станет упрямиться из гордости: ведь он такой же, как и я.

Неожиданно я обнаружила, что сбилась с пути, перепутав местные проселочные дороги. Мне не оставалось ничего другого, как подъехать к бензоколонке и узнать у худого человека с красным лицом, куда мне теперь ехать. Он вытаращился на мою одежду, словно подумал, что имеет дело с какой-то ненормальной, а ведь на мне был легкий летний костюм (правда, дорогой), в котором, конечно жарковато в такое пекло, но не могла же я надеть при всех своих кольцах и колье какое-нибудь занюханное простенькое платье! Я взяла напрокат самый дорогой автомобиль и твердо была намерена сразить всех наповал своим шикарным видом.

Короче говоря, мне пришлось развернуться и проехать несколько миль назад до поворота на нужную дорогу, которая и привела меня к Деревянному приземистому домику сельского типа, где обитали Том и папаша со своей новой семьей. Придорожный ландшафт несколько напоминал тропики Флориды, так что я сделала остановку на обочине шоссе и привела себя в порядок, прежде чем спустя десять минут подкатить на синем «линкольне» к жилищу моих родственничков.

И тут удивительная мысль пронзила меня: ради чего, собственно говоря, я проделала все это путешествие? Чтобы вновь оказаться рядом со своим свирепым папашей? Что же я за дура такая?! И, тряхнув головой, я еще разок взглянула на себя в зеркало и посмотрела на дом, к которому подкатила с таким шиком. Это было современное жилище из кедрового бруса с низкой крышей и множеством окон; вокруг были посажены деревья и аккуратно подстриженные кустарники, а также цветы на изящных клумбах. Папаша наверняка гордился своим домом, ведь в нем было не менее четырех-пяти спальных комнат. Откуда же он взял деньги, любопытно узнать? Том мне об этом ни разу даже не обмолвился.

И где сейчас Том? Почему он не выходит на порог, чтобы поприветствовать меня? Я не вытерпела и сама направилась по дорожке к дому, дрожа от одной лишь мысли, что дверь мне откроет сам отец. А вдруг Том не выполнил обещания? Оставалось лишь уповать на свой потрясающий внешний вид: в костюме за тысячу долларов я чувствовала себя, как в рыцарской броне, а мои дорогие серьги, кольца и колье заменяли мне щит и меч. В таком наряде я готова была сражаться с любым драконом. Впрочем, возможно, мне так только казалось.

Я нажала на кнопку дверного звонка — он отозвался мелодичной трелью. Сердце мое учащенно забилось, и тревожно засосало под ложечкой. Послышались приближающиеся шаги, и я приготовилась приветствовать своего брата Тома.

Однако дверь открыл мне вовсе не он, как я надеялась, и не мой мерзкий папаша. Вместо них я увидела перед собой миловидную молодую женщину со светлыми волосами и ярко-голубыми глазами. Она улыбнулась мне, словно никогда и не испытывала страха перед незнакомыми людьми или неприязни к кому-либо вообще.

Она с улыбкой ждала, пока я представлюсь, а я молчала, слегка растерявшись от ее обезоруживающего невинного вида и неожиданной чистоты и прохлады полутемной комнаты за ее спиной. На женщине были белые шорты и голубая трикотажная кофточка, одной рукой она прижимала к себе спящего ребенка. Боже, так ведь это и есть Дрейк, третий сын нашего папаши! Как же он похож на него!

Томительная пауза неприлично затягивалась. Я окончательно онемела, не в силах оторвать взгляда от этой женщины и ее малыша, чьи жизни могла бы легко разрушить, если бы только захотела. И лишь теперь, оказавшись перед открытой дверью этого дома, я наконец поняла, что приехала сюда не только для того, чтобы повидаться с Томом. У меня был и другой, скрытый, план: я намеревалась разрушить счастье, наконец-то обретенное моим отцом. Но все гадкие и злые слова, позорящие моего отца, которые я собиралась выкрикнуть ей в лицо, застряли у меня в горле, и я с огромным трудом выдавила из себя лишь свое имя.

— Хевен? — с восторгом переспросила она. — Так ты и есть Хевен? Та самая Хевен, о которой мне столько рассказывал Том? Боже мой, как я рада лично с тобой познакомиться! Проходи, проходи же в дом!

Она распахнула настежь стеклянную дверь, усадила мальчика на кушетку и одернула кофточку, бросив взгляд на свое отражение в зеркале. Том наверняка забыл предупредить ее, что я буду в одиннадцать часов, а я сама и вовсе выпустила эту женщину из внимания, строя собственные планы.

— Тома с отцом срочно вызвали на работу, там что-то случилось, — виновато улыбнулась она, оглядываясь вокруг, чтобы убедиться, что в комнате, куда мы перешли из большой прихожей, — полный порядок. — Сегодня утром мне показалось, что Том хочет что-то сообщить с глазу на глаз, — продолжала она. — Но отец все время торопил его, и он так и не успел мне ничего сказать. Теперь я понимаю, он хотел предупредить о твоем приезде.

Говоря все это, женщина сложила в стопку иллюстрированные журналы на столике и быстро свернула газету, которую, видимо, читала, когда я позвонила в дверь.

— Присаживайся, пожалуйста! Чувствуй себя здесь как дома, Хевен. Может быть, хочешь чего-нибудь освежающего? Я как раз собиралась готовить обед для нас с Дрейком, так что прошу тебя остаться. На улице сегодня невыносимая жара, а у нас прохладно.

— Я бы не отказалась от кока-колы, — сказала я, ощущая невероятную жажду от волнения. Почему Том не дождался меня? Что случилось? Кажется, и здесь мои родственнички не горят желанием видеть меня, словно бы только мне одной это нужно!

Вскоре хозяйка дома вернулась из кухни с двумя бутылками кока-колы в руках. Маленький мальчик застенчиво смотрел на меня своими огромными карими глазами, обрамленными длинными черными ресницами. Да, именно о таком сыночке и мечтала несчастная Сара, но ее пятый ребенок родился мертвым уродцем.

Бедная Сара! Где-то она теперь, чем занимается, подумала я в который раз.

Я сняла свой пиджак, в котором совсем взмокла, проклиная себя за свою глупую претенциозность.

Стейси Кастил мило улыбнулась мне и сказала:

— Ты действительно такая красивая, Хевен, как мне говорил уже много раз Том. Тебе повезло с братом, он боготворит тебя. Я всегда мечтала иметь братьев и сестер, но мои родители считали, что одного ребенка вполне достаточно. Они живут здесь же, в двух кварталах от нас, так что мы с ними частенько видимся. Моя мама любит приглядывать за малышом, а папа нередко рыбачит вместе с вашим дедушкой. Они и сейчас вдвоем сидят с удочками на соседнем озере.

Дедушка! А ведь я совершенно забыла о нем!

Стейси между тем продолжала говорить, словно бы истосковавшись по благодарному слушателю, с которым можно поболтать о семейных делах.

— Люк хотел бы, чтобы мы перебрались жить во Флориду, поближе к его работе, но я не могу оставить своих стариков одних. К тому же они так привязались к Дрейку!

Она сидела напротив меня и поила своего милого мальчугана, но тот был так увлечен, рассматривая меня, что с трудом мог сделать даже маленький глоток.

— Это твоя сводная сестра Хевен, — сказала Стейси. — Ей так подходит ее имя: ведь она такая молодая и красивая!

Младший сын нашего папаши поморгал своими огромными темными глазками, размышляя, насколько мне можно довериться, и на всякий случай спрятался за мамочку. Почувствовав себя в полной безопасности, малыш выглянул из-за нее и вновь уставился на меня, засунув большой палец ручонки в рот. Точно так же прятался когда-то за меня и маленький Кейт — у его матери, Сары, никогда не оставалось времени возиться с детьми. Исключение она делала только для Нашей Джейн, своей младшей дочки.

Я наклонилась к малышу:

— Привет, Дрейк! Твой дядя Том рассказывал мне о тебе. Я слышала, что ты обожаешь поезда, пароходы и самолеты. Я непременно пришлю тебе в подарок большущую коробку игрушечных поездов, корабликов и самолетиков. — Я с некоторой неуверенностью покосилась на Стейси и пояснила: — Дело в том, что семья Таттертон, в которой я теперь живу, прославилась своими замечательными игрушками. Таких, какие продаются в их магазине, больше нигде не найти. Как только я вернусь домой, тотчас же пошлю для Дрейка все самые интересные игрушки. Они ему наверняка понравятся.

— Это очень мило с твоей стороны, — обворожительно улыбнулась она, чем поразила меня прямо в сердце: ведь я могла давным-давно послать Дрейку свой подарок!

Продолжая разговаривать со мной, Стейси принялась готовить обед, и вскоре я узнала, что она безумно любит самого ненавистного мне человека — своего мужа и моего папашу.

— Он такой добрый, такой удивительный муж, — расхваливала его она. — Такой внимательный и заботливый! Я понимаю, Хевен, что у тебя о нем может быть иное мнение, но ведь на долю твоего отца выпало столько трудностей, и лишь здесь, вдали от тех ужасных гор и своих родственников, он смог наконец обрести счастье. Ведь он не бездельник, он просто слишком долго не мог выбраться из нищеты, так унижавшей его, и поэтому озлобился.

Судя по ее словам, она даже и не догадывалась, насколько мы с отцом ненавидим друг друга. Она также ни словом не обмолвилась ни о моей матери, ни о Саре, поэтому у меня начало складываться впечатление, что Стейси — очередная простодушная и доверчивая жертва моего папаши, вторая Ли Таттертон, — вероятно, именно такой тип хрупких женщин и нравился ему, а ради разнообразия он иногда развлекался и с рыжеволосыми стервами типа Сары и Китти.

Об отношении отца к брюнеткам мне еще, видимо, предстояло когда-нибудь услышать: ведь наверняка он и их затаскивал в свою постель.

Отведав жареного тунца с салатом латук и кусочками сыра и выпив чаю со льдом и горячими пирожками, мы полакомились на десерт шоколадным пудингом, которым Дрейк умудрился перепачкать все свое милое личико. Вернувшись в жилую комнату, я окинула взглядом огромные окна, выходящие в цветущий сад, и попыталась представить себе, как живется в этом замечательном доме Люку Кастилу. Вот за этим столиком он, наверное, пьет кофе, удобно расположившись на диванчике с кремово-бирюзовой обивкой, гармонирующей с интерьером комнаты, выдержанным в коричневых тонах. Если бы не корзиночка со швейными принадлежностями, можно было бы подумать, что это чисто мужское жилище.

— Это любимая комната твоего отца, — с гордостью заметила Стейси, словно бы прочитав мои мысли. — Люк сказал, что я могу обставить это помещение по моему вкусу, но мне хотелось сделать его уютным, чтобы он мог здесь расслабиться и ни о чем не волноваться. Тому и дедушке тоже нравится эта комната. — Она застенчиво улыбнулась и, покраснев, прикоснулась ко мне рукой: — Я действительно очень рада, что ты приехала к нам, Хевен. Люк ведь не любит вспоминать о своей прошлой жизни в горах, он говорит, что ему это неприятно.

О да, я могла себе это представить! У меня тоже осталось мало приятных воспоминаний о той жизни.

— Он рассказывал вам о моей маме, на которой женился, когда ей было всего четырнадцать лет? — спросила я.

— Да, он рассказывал, как они с ней познакомились в Атланте и как он влюбился в нее с первого взгляда. Но все же, — с некоторой грустью добавила она, — он почти ничего не говорил мне о том, как они жили в их горной хибарке. Ее ранняя смерть сильно потрясла его. Он и на мне-то женился, по-моему, потому, что я чем-то похожа на нее. И каждый вечер, когда я молюсь перед сном, я прошу Господа, чтобы Люк наконец перестал о ней думать. Он любит меня, я знаю, мы с ним счастливы. Но он не обретет полного счастья и покоя до тех пор, пока ты не простишь его, а сам он наконец не смирится с тем, что твоя мать умерла и ее уже не вернуть.

— А он не рассказывал вам, что он натворил? — чуть ли не закричала я. — Вы думаете, он правильно поступил, продав своих пятерых детей по пятьсот долларов за душу?

— Нет, я, безусловно, так не думаю, — спокойно ответила Стейси, охлаждая мой пыл. — Люк мне обо всем сам рассказал. Его вынудили к этому ужасному поступку обстоятельства. Ведь ему нужно было лечиться, а вы, все пятеро детей, могли погибнуть от голода за это время. Единственным оправданием его поступка может служить то, что в той ситуации он не нашел лучшего выхода, чтобы избавить вас от еще более тяжких страданий. Разве я не права?

Склонив печально голову, она терпеливо ожидала, когда я наконец скажу ей, что больше не держу зла на отца. Неужели она думала, что его предательство под Рождество было худшим из всего, что он сделал нам? Увы, это была всего лишь развязка. Надежда, появившаяся было на ее лице, погасла.

— Что ж, это ничего, что ты пока еще не готова простить его, — задумчиво сказала она. — Но я все же надеюсь, что ты скоро это сделаешь. Подумай об этом, Хевен! Не так уж часто нам представляется возможность простить нашего обидчика. Упустишь свой шанс, время уйдет, и потом уже может быть слишком поздно.

Я вскочила на ноги.

— Почему Том не дождался меня? Где он?

— Том просил меня уговорить тебя дождаться его, он обещал вернуться к половине пятого. А твой отец вернется гораздо позже.

— Я не могу ждать до половины пятого, — сказала я, боясь, что, если останусь, эта женщина уговорит меня простить моего папашу. — Мне еще надо слетать в Нашвилл к своей сестре Фанни. Пожалуйста, объясните мне, как лучше отыскать Тома.

Она неохотно дала мне адрес, умоляя меня взглядом своих голубых глаз быть доброй и снисходительной. Я вежливо попрощалась с ней, чмокнула в щечку Дрейка и поспешила оставить эту наивную молодую женщину, надевшую на глаза шоры.

Мне было искренне жаль ее, не способную разглядеть за привлекательной внешностью моего папаши безграмотного мужлана, который использует женщин в собственных интересах, а потом выбрасывает их за ненадобностью из своей жизни. Так поступил он с Ли Таттертон, Китти Деннисон и несчастной Сарой, — одному Богу известно, что с ней стало, после того как она убежала, оставив мне четверых своих детей. И лишь подъезжая к границе Флориды, я вспомнила, что так и не проведала своего дедушку.

Спустя час я добралась до провинциального городка, где, как мне сказала Стейси, подрабатывал во время летних каникул Том. Убогие домишки и совершенно несоразмерный торговый центр, напротив которого на автомобильной стоянке пылилось несколько машин старых моделей, произвели на меня тягостное впечатление. Разве мог Том здесь чего-то добиться? Исполненная решимости разрушить эгоистические планы папаши в отношении его старшего сына, я решительно помчалась на своем шикарном лимузине на окраину этого никчемного городишки, где и затормозила возле той самой высокой стены, о которой мне говорила Стейси.

Она явно не обо всем меня предупредила. Я заметила длинный ряд развевающихся разноцветных рекламных полотнищ, но что было на них написано, я так и не разобрала из-за сильного ветра. Едва я вылезла из машины и направилась к открытым воротам, как на меня налетела туча мошкары. Свободно пройдя на покрытую травой арену, испещренную множеством протоптанных тропинок, и теряясь в догадках, куда я попала, я с замирающим сердцем сделала еще несколько шагов и остановилась, пронзенная страшной догадкой. Мой брат Том решил пожертвовать, ради прихоти нашего папаши, своими лучшими годами, работая в цирке! Бедный, несчастный Том, как же он мог заживо похоронить себя в этом дешевом, ничтожном балагане, балансирующем на грани краха! Я разрыдалась.

Полуденное солнце нещадно пекло мне голову, вокруг работали люди, что-то насвистывая и напевая, стуча молотками и громко переговариваясь. Тут же играли и бегали друг за дружкой дети, время от времени бросая на меня любопытные озорные взгляды и взрываясь смехом. Видимо, в своем дорогом наряде, подходящем для прогулок по осеннему Бостону, здесь, в знойной Флориде, я выглядела нелепо. Я оглянулась: вокруг меня слонялись странные люди в эксцентричных костюмах, женщины в шортах мыли и стригли над тазиками волосы, на веревках сушилось мокрое белье, загорелые мускулистые мужчины в весьма скудной одежде деловито устанавливали будки и стойки с табличками: «Сосиски с булочками», «Бутерброды», «Прохладительные напитки», а также красочные рекламные щиты, на которых были изображены гибкие танцовщицы, уродливые мужчины с женским бюстом и женщины с бородой, толстяки и великаны, лилипуты, маги, змеи и крокодилы. Картину дополняли несколько чахлых пальм, отбрасывающих жалкое подобие тени, и запах зверинца, резко бьющий мне в ноздри. Не будь я столь враждебно настроена против всего этого, я, пожалуй, нашла бы данное зрелище колоритным и забавным. Но сейчас я не испытывала от него ни малейшего восторга. Правда, и на меня никто не обращал особого внимания.

Том не раз намекал в своих письмах, что отец наконец-то занялся чем-то действительно стоящим, о чем мечтал всю жизнь. Так вот, значит, что было его заветной мечтой — этот вонючий второразрядный балаган!

Охваченная отчаянием, я словно во сне пошла дальше, вдоль клеток со львами, леопардами, тиграми и прочими большими дикими кошками, и остановилась возле одного из старинных фургонов, привлеченная изображением тигра на плакате, налепленном на дощатую стенку с облупившейся красной краской.

Мне вдруг вспомнилась наша хижина в горах и моя бабушка, не раз рассказывавшая о точно таком же плакате, который стащил ее младший сын Люк в Атланте, куда он ездил в гости к своему дядюшке. Тот обещал сводить племянника в цирк, но потом забыл об этом. И вот двенадцатилетний Люк Кастил сам отправился пешком за пятнадцать миль от города в цирк и умудрился прошмыгнуть в него без билета.

Я вытерла слезы батистовым платочком и, подняв голову, увидела высокого юношу, направляющегося ко мне с огромной вилкой и большим подносом с сырым мясом в руках. Львы и тигры тотчас стали трясти лохматыми головами и скалить длинные и острые желтые клыки, громко фыркая и ужасно рыча. Они с жадностью набрасывались на кровавые куски, которые швырял им в клетку молодой человек, и с хрустом и чавканьем пожирали их, издавая жуткие утробные звуки.

Но что это? Неужели этот юноша — мой брат Том? О Боже! Да, это действительно был он: ловко пронзая вилкой мясо, Том кусок за куском кидал его между прутьями клеток прямо под оскаленные пасти хищников.

— Том! — бросилась я к нему. — Это я, Хевенли!

На мгновение я вновь превратилась в девочку из горного поселка. И на мне был не дорогой костюм от известного модельера, а старенькое, заношенное, бесформенное платье, посеревшее от стирки дурным мылом на железной стиральной доске. Я была босой и голодной, и мой любимый брат Том медленно обернулся ко мне, и в его изумрудных, глубоко посаженных глазах вспыхнула радость.

— Хевенли! Это ты? Не может быть! Ты все-таки приехала повидаться со мной, проделав такой длинный путь! — закричал он, позабыв о правильном произношении, которому его учили в школе, и переходя на привычный уиллисский говорок. — Слава Богу, это самый счастливый день моей жизни! Как я рад снова видеть тебя, сестренка! — Он бросил на пол пустой поднос и вилку и раскинул руки, чтобы заключить меня в объятия.

Я бросилась в них, обвив руками его шею, и припала к груди своего брата Томаса Люка Кастила, который был на четыре месяца моложе меня, словно бы мы с ним и вовсе не разлучались.

— О Боже праведный, — хрипло прошептал Том, — вот уж не думал, что ты так похорошеешь! — Он откинул голову назад, продолжая сжимать меня в вытянутых руках, и окинул восхищенным взглядом с головы до ног. — Надо же! Ты выглядишь точь-в-точь как эти фантастические девчонки с обложек журналов! — воскликнул он, потрясенный моими золотыми часиками, отполированными ногтями, туфлями за двести долларов и сумочкой за тысячу двести. И, конечно же, моей неотразимой внешностью.

— Я же говорила, что приеду, — сказала я. — Чему же ты удивляешься?

— Признаться, мне в это не верилось, — сказал Том несколько неуверенно. — И если честно, я боялся, что ты испортишь все, чего отец с таким трудом добился. Он простой необразованный человек, Хевенли, и старается в меру сил и возможностей заработать на хлеб для своей семьи. Я понимаю, что тебе его нынешнее занятие скорее всего не по нутру, но отец всю жизнь мечтал работать именно в цирке.

Мне совершенно неинтересно было говорить об отце. Я не ожидала, что Том станет защищать его. Похоже было, что он теперь больше заботился о нем, чем обо мне. Но я не хотела терять брата, не хотела, чтобы и он стал чужим для меня человеком.

— Ты стал как бы выше и крепче, — призналась я, стараясь не замечать его поразительное сходство с отцом. Том знал, как ненавистна мне папашина смазливая физиономия. Брат заметно возмужал, раздался в плечах, темные круги вокруг его глаз исчезли. И вообще он выглядел сытым, счастливым и вполне довольным жизнью.

— Том, я виделась с новой женой отца и его ребенком, Стейси дала мне этот адрес. Но почему ты не объяснил мне, где тебя можно разыскать? И чем конкретно занимается наш папаша?

Он широко улыбнулся и с гордостью произнес:

— Он зазывает публику в цирк, Хевен, и это у него чертовски здорово получается! Он так заводит публику, что она валом валит на представление! Останься до вечера и убедись в этом сама. Люди приезжают издалека, чтобы поглазеть на трюки с дикими животными, на клоунов, уродцев и девочек из кордебалета. И еще у нас есть «чертово колесо», а скоро будет и карусель. Помнишь, как нам в детстве хотелось на ней покататься?

Том взял меня за руку и потащил за собой.

— Пойми, Хевенли, — говорил на ходу он, — отец живет только цирком, он мечтал об этом с самого раннего детства, а мы и не догадывались! Сколько раз убегал он один из дома, чтобы пробраться в цирк! Мне кажется, что там он забывал о всей той ужасной нищете, в которой жил в этой горной хижине. Ты же помнишь, как ненавидел он угольные шахты: из-за этого он и пристрастился к самогону. И еще он хотел скрыться от всеобщего презрения, с которым все глядели на Кастилов, не вылезающих из тюрьмы за хулиганство и кражи. Возможно, их уважали бы больше, если бы они угодили за решетку за нечто серьезное, убийство, например, или что-то в этом роде.

— Хорошо, цирк был мечтой отца! Но разве ты сам мечтал об этом, Том? Ты не можешь пожертвовать своим образованием ради папаши!

— Он надеется в конце концов стать владельцем всего заведения, Хевен. Когда-нибудь цирк будет принадлежать только ему. Признаюсь, впервые узнав о его планах, я удивился точно так же, как и ты сейчас. Я давно собирался написать, но боялся, что тебе не понравится эта затея. Знаешь, я стал лучше понимать отца, и мне хочется помочь ему хотя бы раз в жизни добиться успеха. Я не испытываю к нему такой ненависти, как ты, и не разделяю подобного к нему отношения. Люк хочет обрести самоуважение, Хевенли, и если тебе его занятие кажется ерундой, то для отца это самое грандиозное дело, на которое он смог решиться в своей жизни. Постарайся при встрече не унижать его.

Я вновь огляделась вокруг. Несколько женщин, только что вымывшихся в душевых кабинках, стояли неподалеку, завернувшись в полотенца, и глазели на нас с Томом. Мне стало неприятно, что на меня все обращают внимание. Другие женщины зашивали рваные костюмы для выступлений. Мимо нас пробежала группа девушек-циркачек, оживленно о чем-то переговариваясь и подмигивая Тому. На грязных брезентовых матах репетировали силачи-акробаты, рядом с ними вытворяли забавные трюки карлики. Пожалуй, для такого человека, как наш отец, цирк был самым подходящим местом: здесь никто не интересовался его прошлым и не лез в душу с расспросами. Но в мире Тони и Джиллиан таким людям делать было нечего, поэтому-то Тони и запретил мне приглашать в дом кого-либо из Кастилов.

— Да, ты прав, Том, — проговорила я. — Пусть отец лучше занимается этим делом, так он хотя бы не сопьется. Но для тебя это занятие совершенно не подходит!

Я увлекла его за собой к скамейке под деревьями, чтобы перевести дух в их скудной тени. Прямо у наших ног прыгали и клевали хлебные крошки птички. Меня мутило от жары и дурных запахов. Все мои кольца и колье казались тяжелой ношей.

— Трой дал мне столько денег, что их вполне хватит на оплату твоей учебы в колледже, — нерешительно сказала я. — Ты не должен отказываться от собственной мечты ради того, чтобы отец мог осуществить свою.

Том покраснел и насупился.

— Ты не понимаешь, Хевенли, — тяжело вздохнул брат. — Я пытался поступить в колледж, но провалился на экзаменах. Я знал, что моим мечтам не суждено сбыться. Я всего лишь хотел сделать тебе приятное. Продолжай учиться, получай свой диплом и забудь обо мне. Моя жизнь мне нравится. А когда мы с отцом накопим достаточно денег, чтобы выкупить цирк, и станем его хозяевами, наша с ним жизнь станет еще лучше. Мы сможем выезжать на гастроли в другие города и штаты.

Я молча глядела на брата, совершенно ошеломленная тем, как быстро он отказался от своих идеалов и опустился на самое дно. Заметив мой пристальный взгляд, Том еще гуще покраснел.

— Прошу тебя, Хевен, не смотри на меня так, — смущенно попросил он. — У меня никогда не было таких мозгов, как у тебя, ты просто сама себя убедила, что я такой же умный. Никаких особых талантов у меня нет, а здесь я на своем месте и вполне этим доволен.

— Подожди! — воскликнула я в отчаянии. — Я дам тебе денег! Можешь распорядиться ими, как тебе будет угодно, только выберись из этой ловушки! Оставь отца, пусть он живет как хочет!

— Замолчи, прошу тебя, — зашептал Том, оглядываясь по сторонам. — Отец может случайно тебя услышать, вон он стоит возле кухонной палатки.

Я долго вглядывалась в крепкую фигуру высокого мускулистого мужчины с аккуратно уложенными черными волосами, в белой сорочке свободного покроя, вроде тех, что нравились Трою, и в выцветших джинсах, плотно облегающих его ноги, прежде чем узнала в этом человеке собственного папашу!

Он выглядел чище, свежее и здоровее, чем когда-либо, и совершенно не постарел с тех пор, когда я его в последний раз видела. Сейчас он разговаривал с забавным седым толстяком в красной рубахе, отдавая какие-то распоряжения. Покосившись на Тома, недовольный, что его сын прохлаждается с какой-то девицей, вместо того чтобы кормить зверей, отец скользнул по мне довольно безразличным взглядом мужчины, не интересующегося юными девицами, и, явно не узнав меня, сдержанно кивнул Тому, затем вновь обернулся к человеку в красной рубашке.

— Это нынешний хозяин цирка, мистер Уинден-баррон, — шепотом сообщил мне Том. — Он когда-то работал клоуном в труппе знаменитых братьев Ринглинг. И считает, что у них с отцом есть все шансы расширить дело. Гай Уинденбаррон и сам понимает, что долго не протянет, поэтому хочет оставить тысяч десять долларов жене. Мы с отцом уже скопили семь тысяч, и мистер Уинденбаррон обещал подождать, пока мы наберем всю сумму, чтобы выкупить у него цирк. Он наш настоящий друг.

Лишь теперь я поняла, что Том за минувшие годы завел новых друзей и живет собственными планами и надеждами. Жизнь каждого из нас шла своим чередом.

— Приходи сюда вечером, — сказал Том, словно бы желал, чтобы я поскорее ушла, пока меня не узнал отец. — Посмотришь представление, поглядишь на отца в работе, послушаешь музыку — и тогда, может быть, и ты «заболеешь» цирком, как многие другие.

Я не испытывала к брату ничего, кроме жалости. А что еще можно испытывать к человеку, сознательно разрушающему себя?

Остаток дня я провела в номере мотеля, пытаясь отдохнуть и расслабиться. Похоже было, что мне не удастся переубедить Тома, и все же я хотела попытаться еще раз.

Часов в семь вечера я переоделась в обычное летнее платье и вновь отправилась в цирк. За прошедшие часы там произошли удивительные перемены: медленно вращалось «чертово колесо», украшенное гирляндами лампочек, по всей площадке сверкали разноцветные огоньки, звучала веселая музыка, гуляла нарядная публика, — все это создавало особую, приподнятую атмосферу волшебного праздника. Унылые и обшарпанные днем вагончики и строения теперь выглядели, словно новенькие, радуя глаз яркими золотыми и красными красками. Все новые толпы людей заполняли площадь перед цирковым шатром, и на лицах у них светилась неподдельная радость. Я с интересом разглядывала публику, пришедшую на представление: девушек моего возраста, в коротеньких юбочках, жмущихся к своим парням, растерянных родителей, с трудом удерживающих за руку детей, норовящих вырваться и побегать самостоятельно по территории, где столько необычного, что дух захватывает, пожилых людей, привыкших коротать вечера, сидя в кресле-качалке на веранде.

В свои восемнадцать лет я ни разу не была в цирке. Мое знакомство с ним ограничивалось представлениями, которые показывали по телевизору, но здесь, в непосредственной близости от арены, возникали совершенно иные, новые и сильные, ощущения: шум возбужденной толпы, громкая музыка, запахи животных, сена, пота, опилок и навоза, жареных сосисок и гамбургеров, мороженого и кукурузных хлопьев — все это кружило мне голову, наполняло душу странным возбуждением и восторгом.

Почти голые и вульгарно накрашенные девицы в блестящих купальниках соблазнительно вертели бедрами на небольших помостах, развлекая публику перед началом основного представления. Уродцы с поразительной невозмутимостью демонстрировали всем желающим свои убожества. И глядя на все это, я впервые, кажется, начала понимать, что так потрясло воображение двенадцатилетнего деревенского паренька из горного шахтерского поселка Уиллис и на всю жизнь запечатлелось в его памяти. Только здесь, в цирке, мог забыть он о мрачных угольных шахтах и тускло освещенных прядильных цехах; не думать о самогоне и вездесущих полицейских агентах; отвлечься от тяжких воспоминаний о беспросветном нищенском существовании в ветхих лачугах среди угрюмых гор, обитатели которых знают и помнят все о каждом и никогда ничего не забывают и не прощают. Я почти была готова пожалеть этого наивного и невежественного паренька.

Слава Богу, что отец хоть под старость обрел то, к чему стремился всю жизнь, в его годы уже поздно мечтать о чем-то большем. Но это совершенно не годилось для Тома, весь этот мишурный блеск скоро потускнеет и надоест. Меня, например, он точно не мог соблазнить, не для того я сюда приехала.

Нужно было купить билет, а для этого встать в длиннющую, в один ряд, очередь к человеку на помосте, который зычным голосом расхваливал публике предстоящее на арене цирка представление. Этим человеком был мой отец. Стиснутая очередью, я глядела на него, задрав голову, и видела, по мере продвижения, сперва его черные блестящие сапоги, потом сильные длинные ноги, обтянутые белыми брюками, подчеркивающими его мужские достоинства, — точно в таких же были запечатлены на картинках в школьных учебниках герцоги, генералы и прочие знатные и выдающиеся персоны, тоже, видимо, обожавшие облегающие панталоны. Долгополый ярко-красный пиджак отца был украшен золотыми нашивками на рукавах, эполетами на плечах и двумя рядами золотых пуговиц, а из-под воротничка сорочки выглядывал белоснежный шейный платок. Его красивое лицо не тронули ни следы грехов и пороков, ни время. Ухоженное и гладко выбритое, оно дышало силой и властностью, здоровьем и уверенностью, а его черные глаза сверкали, придавая всему его облику таинственную магнетическую силу. Я заметила, что многие женщины смотрят на отца, как на бога.

Время от времени он снимал с головы черный цилиндр и, величественно взмахнув им, громко восклицал:

— Пять долларов, дамы и господа, всего лишь пять долларов — и вы очутитесь в ином мире! Не упустите свой шанс, он может и не повториться! Вас ждут захватывающие поединки человека и свирепых хищников. Восхитительные красавицы и отчаянные смельчаки исполняют для удовольствия публики головокружительные трюки под куполом цирка! Два доллара пятьдесят центов — цена входного билета для детей до двенадцати лет, малышей на руках можно пронести бесплатно! Спешите видеть неповторимую Леди Годиву — уникальную наездницу, которая на ваших глазах совершит потрясающий прыжок вверх со скачущей лошади! У вас волосы встанут дыбом от этого зрелища, леди и джентльмены, встанут дыбом, смею вас заверить!

Вновь и вновь Люк Кастил повторял свои магические заклинания, расцвечивая их все более фантастическими обещаниями под мелодичный перезвон кассового аппарата и монет. Шаг за шагом приближаясь все ближе и ближе к отцу, я слушала леденящую кровь историю о том, как цари джунглей будут танцевать под свист кнута укротителя. Отец пока еще не заметил меня, да я и не собиралась раскрывать своего присутствия: на голове у меня была широкополая соломенная шляпа, подвязанная под подбородком голубой шелковой лентой. Я также прихватила с собой солнечные очки, но забыла их надеть.

И вот наконец я оказалась прямо перед своим папашей. Он взглянул на меня сверху вниз и, неожиданно нагнувшись, ловко потянул за голубую ленточку, воскликнув при этом:

— Такой очаровательной девушке незачем скрывать свое личико от публики!

Моя шляпа слетела, и мы взглянули друг другу в глаза. Я услышала, как у папаши перехватило дыхание. Он был шокирован и на мгновение замер, потеряв дар речи. Но уже в следующую секунду он снова улыбался, протягивая мне мою шляпу со словами, произнесенными так громко, чтобы слышали все:

— Вот видите, я оказался прав: грех прятать такую красоту!

Как быстро он смог скрыть свое изумление! Почему я лишена такого хладнокровия? Мои коленки тряслись, а ноги стали ватными. Мне хотелось закричать и разоблачить этого негодяя перед всеми этими доверчивыми людьми, чтобы все узнали, какое он чудовище! Но меня уже толкали в спину, требуя поторапливаться и не мешать другим, и я даже не успела опомниться, как очутилась на скамейке трибуны рядом с улыбающимся Томом.

— Ловко наш папаша сдернул с тебя шляпу! — восторженно воскликнул он. — Не надень ты ее, он бы и не обратил на тебя внимания… Хевенли, умоляю, перестань злиться и так смотреть на меня! И не нужно дрожать. Отец и не думал тебя обидеть, он никогда тебя не обидит, уверяю тебя! — Он потрепал меня по подбородку, как всегда делал в детстве, когда я ударялась в панику. — Посмотри, там кто-то за твоей спиной умирает от желания поприветствовать тебя!

Обернувшись, я невольно вскинула к горлу руки, унизанные, назло папаше, кольцами, и встретилась взглядом с выцветшими голубыми глазами дряхлого старика. Это был мой дедушка!

Одетый в модный летний костюм и белые штиблеты, он со слезами на глазах всматривался в мое лицо, пытаясь вспомнить, кто я такая, и наконец, видимо, вспомнил, судя по тому, что на его щеках вспыхнул легкий румянец.

— Так ведь это же Хевен! — радостно воскликнул он. — Взгляни-ка на нее, Энни, — толкнул он локтем в пустое место рядом с собой. — Хевен сдержала свое обещание, она вернулась к нам. И какая она стала хорошенькая, наша милая внучка! — Он обнял правой рукой воображаемую Энни за плечи, как привык это делать за многие прожитые с ней годы. Невыносимо больно было видеть все это и осознавать, что старик до сих пор не может поверить в то, что Энни давно нет в живых. Я обняла дедушку и чмокнула его в щеку.

— Ах, дорогой мой дедушка, как же я рада снова видеть тебя!

— Сперва следует поцеловать бабушку! — наставительно заметил он.

Я послушно обняла тень покойной бабули и поцеловала воздух там, где должна была быть ее щека. Потом я не выдержала и разрыдалась, оплакивая все утерянное, а заодно и то, чего мне предстояло еще добиться. Ну как я могла побороть упрямство и спесь Кастилов и вправить брату мозги?

Тому было не место в этом паршивом балагане, тем более что я могла оплатить его учебу в колледже. Я взглянула на дедушку, и в голову мне пришла идея, как сломать деревенское упрямство Тома.

— Ты все еще скучаешь по горам, дедушка? — спросила я.

Лучше бы я не задавала этого вопроса!

Просветлевшее было лицо старика тотчас же потемнело, он понурился и пробормотал с тоской в дрогнувшем голосе:

— Энни всегда говорила, что на свете нет лучше места, чем родные края… Отвезите меня домой! Назад, в наши родные горы.

16. В погоне за мечтой

Я уезжала от Тома и дедушки совершенно разбитая, злая и исполненная решимости непременно спасти хотя бы Фанни от того вреда, который она могла причинить сама себе. Прощаясь с дедушкой, я сунула ему в карман брюк пачку банкнот, которые он даже не потрудился пересчитать.

— Отдай это Тому, когда я уйду, — сказала я ему. — Пусть он возьмет, это ему пригодится на будущее.

Но только Господу Богу было известно, как распорядится такой кучей денег выживший из ума старик.

Мне снова пришлось лететь самолетом, на этот раз на запад, в Нашвилл, куда перебралась Фанни после того, как продала свою девочку супругам Вайс. В аэропорту я взяла такси, сказала водителю нужный мне адрес и, откинувшись на сиденье, закрыла глаза. Повсюду меня преследовали неудачи, все выходило не так, как мне того хотелось. Трой был единственной моей опорой, именно его поддержки сейчас мне не хватало. Но это дело я должна была сделать сама, потому что не могла допустить Фанни в свою личную жизнь.

В уютном и своеобразном городке, где временно обосновалась моя сестра, было жарко и душно. Над чистыми, утопающими в зелени улочками нависли грозовые тучи. Такси пронеслось мимо старинных зданий в вычурном викторианском стиле, миновало несколько шикарных особняков в стиле модерн и наконец остановилось возле запущенного и облупившегося четырехэтажного строения с перекошенными ставнями. Оно, впрочем, мало чем отличалось от остальных домов в этом худшем из всех районов знаменитого города.

На стук моих каблучков по осевшим ступеням крыльца молодые люди, сидящие в ленивых позах в креслах-качалках на веранде, нехотя обернулись и уставились на меня.

— Вот так чудо! — воскликнул один из них, симпатичный юноша в джинсах и с обнаженным торсом, вскакивая на ноги и шутливо кланяясь мне. — Вы только поглядите, кто к нам пожаловал — высшее общество!

— Меня зовут Хевен Кастил! — решительным тоном начала я, стараясь не выказать робости перед семью парами враждебных глаз, следящих за мной. — Я ищу свою сестру, Фанни-Луизу.

— Я так и подумал, — кивнул тот же молодой человек, который первым вскочил с места при моем появлении. — Я сразу узнал тебя по фотографии, которую мне показывала Фанни. Вот, говорила она, полюбуйтесь-ка на мою богатую сестру, которая ни разу не прислала мне ни цента!

Я даже побледнела от возмущения: ведь Фанни сама ни разу не удосужилась написать мне ни строчки! А фотографию она могла получить только от Тома. Может быть, Энтони намеренно скрывал от меня письма, полагая, что мне лучше их не читать?

— Фанни дома? — спросила я.

— Нет, — процедила смазливенькая блондинка в шортах и в лифчике, с сигаретой в полных красных губах. — Фанни решила, что ей отдадут мой номер, но только у нее ничего не выйдет. Она толком не умеет ни петь, ни танцевать, ни как следует держаться на сцене. Так что я даже не сомневаюсь, что завтра на прослушивание позовут меня.

Это было вполне в духе Фанни — пытаться отбить у кого-то кусок хлеба, но я промолчала. Я заранее предупредила ее по телефону, в котором часу к ней приеду, но она не удосужилась меня дождаться. По-видимому, огорчение отразилось у меня на физиономии, потому что один из молодых людей, тоже довольно симпатичной наружности, попытался утешить меня, пояснив, что Фанни, вероятно, так обрадовалась возможности получить работу, что даже забыла о том, что приезжает ее сестра.

Вокруг меня уже собралась целая толпа молодых людей, желающих поглазеть на сестру Фанни, поэтому я вздохнула с облегчением, когда прогремел гром, и, воспользовавшись всеобщим замешательством, прошмыгнула наконец в дверь.

— Комната 404! — крикнула мне вслед девушка по имени Розмари.

Когда я вошла в незапертую комнату Фанни, дождь уже начался. Комнатка оказалась маленькой, но довольно уютной. Она была бы еще уютней, если бы Фанни не раскидывала повсюду вещи и хотя бы иногда вытирала пыль. Я быстренько отыскала в комоде свежее покрывало и застелила им постель, после чего прибралась немного в комнате и, окинув ее удовлетворенным взглядом, уселась в кресло, глядя в открытое окно, за которым шумела гроза.

Задумавшись о Трое, Томе, Кейте и о Нашей Джейн, я не заметила, что дождь хлещет мне в лицо. Насколько же наивна и глупа я была, что так долго забивала себе голову заботами о других, живя тревогами минувших лет! Лучше было наслаждаться красотой настоящего и всеми открывшимися передо мной возможностями, а не трепать себе нервы попусту, пытаясь изменить судьбу и жизнь тех, кто сам палец о палец не ударил для этого. Нет, никто не страдал так сильно, как я сама, даже Фанни!

Я сжала ладонями пульсирующие виски. Мерный стук капель дождя, отдаленные раскаты грома и всполохи молнии убаюкали меня, и я задремала. Мне снилось, что мы с Троем бежим бок о бок сквозь облака или клубы пара, а за нами гонятся пятеро стариков.

— Беги вперед, — крикнул мне Трой и подтолкнул меня в спину, — я отвлеку их, свернув в другую сторону.

Старики побежали следом за Троем, я испугалась за него и от страха проснулась.

После дождя в душной комнате стало заметно свежее и прохладнее. Густые тени угасающего дня придавали старинным домикам с причудливыми верандами и крылечками налет романтичности. Еще не до конца проснувшись, я с изумлением огляделась вокруг: что я делаю в этой комнатушке с дешевой обстановкой? Как очутилась здесь?

Но не успела я сообразить, дверь распахнулась и в комнату влетела насквозь промокшая Фанни, громко выражая вслух неудовольствие по поводу ужасной погоды и напрасно потраченных последних карманных денег. Моя шестнадцатилетняя сестра заключила меня в свои объятия, чмокнула в щеку, бурно выразила свой восторг в связи с моим появлением и тотчас же переключила свое внимание на себя, воскликнув с негодованием:

— Проклятый дождь! Из-за него мой лучший наряд превратился в тряпку! — Она стянула с себя мокрое красное платье, плюхнулась в кресло и стащила с ног черные полуботинки из искусственной кожи, вокруг которых тотчас же образовалась лужа. — Ноги ломит, аж до самого копчика! — пожаловалась она.

Я остолбенела: Фанни выражалась точь-в-точь как Китти. Значит, все уроженцы Уиллиса употребляют одни и те же фразы!

— Этот проклятый антрепренер вытащил меня отсюда, не дав спокойно дождаться тебя, а когда я туда приехала, оказалось, им всего-навсего требуется, чтобы я им что-нибудь «почитала»! А я предупреждала его, что читаю пока еще неважно. Мне нужна роль, где нужно петь и танцевать! А они дают мне эпизодические роли, вообще без текста! Уже полгода, как я топчу здесь панель!

Выпалив разом все, что накипело у нее на душе, Фанни моментально успокоилась и повеселела, как это всегда с ней бывало. Улыбнувшись мне своей коронной очаровательной улыбкой и лишний раз продемонстрировав свои ровненькие беленькие зубки, которыми Господь наградил всех Кастилов, она спросила:

— Ты ведь что-то приготовила для меня? Ведь правда же? Том писал мне, что у тебя уйма свободных денег и что ты завалила его и деда подарками на Рождество. Только зачем нашему деду подарки и деньги? Лучше бы ты потратилась на меня!

Сестра заметно похудела и похорошела с тех пор, когда я видела ее в последний раз, и даже стала как бы выше ростом, хотя, возможно, у меня складывалось такое впечатление из-за черной обтягивающей комбинации, в которой она походила на отточенный карандаш. Ее черные волосы сбились в длинные мокрые пряди, но и растрепанная она выглядела достаточно привлекательной для мужчин.

Фанни вызывала во мне противоречивые чувства: связанная с ней кровными узами, я должна была бы любить ее и заботиться о ней. Однако мне трудно было побороть неприязнь, когда сестра с откровенной жадностью начала разрывать дорогую и красивую упаковку подарков, которые я один за другим извлекала из своей большой сумки.

— Вот как раз то, о чем я мечтала! — восторженно взвизгнула она при виде ярко-красного нарядного платья. — В нем я и пойду на следующей неделе на вечеринку!

Нетерпеливо отшвырнув платье в сторону, Фанни распотрошила вторую упаковку и завизжала еще громче и пронзительнее: в коробке лежала красная дамская сумочка, украшенная аппликацией из фальшивых бриллиантов. Атласные красные туфельки ей оказались чуточку малы, но она все-таки втиснула в них ноги, а увидев песцовую накидку, едва не лишилась чувств.

— И все это для меня, Хевен? Значит, теперь у меня есть даже собственные меха! Вот уж никогда не думала, что ты и в самом деле любишь меня. Иначе разве подарила бы ты мне такие дорогие вещи?

Прищурившись, она впервые окинула меня с головы до ног оценивающим взглядом, найдя меня, судя по выражению ее индейского лица, сильно изменившейся. Я и сама знала: мне говорило об этом отражение в зеркале. Красота моего лица, лишь обозначившаяся в ту пору, когда мы жили в горной деревне, расцвела в полную силу, а сделанная опытным модельером прическа эффектно обрамляла мою миленькую мордашку. Дорогая одежда, тщательно подобранная для встречи с сестрой, выгодно подчеркивала стройность моей фигуры.

Глубоко вздохнув, Фанни вынесла наконец свой приговор:

— Что ж, сестричка, для старой девы ты смотришься достаточно сексуально.

Кровь ударила мне в лицо.

— В Бостоне девушки не выскакивают замуж в двенадцать или тринадцать лет, как в горах! — фыркнула я. — Так что вряд ли меня можно назвать старой девой.

— Забавно тебя послушать, — с явной враждебностью ухмыльнулась Фанни. — Значит, мне ты привезла одни только шмотки, а деду выслала кучу денег. Только зачем они ему, хотелось бы мне знать?!

— А ты взгляни-ка в сумочку, сестричка, — улыбнулась я.

Фанни заглянула в изящную сумочку ценой в двести долларов и от изумления даже раскрыла рот: внутри лежало десять стодолларовых банкнот. Сестра тотчас же принялась лихорадочно пересчитывать их, бессвязно бормоча себе под нос:

— Боже праведный, ну, ты молодец, Хевен! А то я совсем на мели… Думала, не дотяну до конца этой недели… Спасибо, сестричка! — наконец сообразила она поблагодарить меня, изобразив бриллиантовую улыбку на своем смуглом лице. — А теперь валяй рассказывай, как тебе живется в твоем вонючем Бостоне. Я слыхала, что там все женщины ходят исключительно в синих чулках, а мужчины интересуются больше политикой, чем здоровым сексом. Это правда?

Я снова сваляла дурака, расслабившись и совершенно позабыв, с кем имею дело.

Скорее всего, этому способствовало еще и то, что впервые в жизни Фанни слушала меня внимательно, так что я спохватилась и прикусила язычок, когда уже было поздно и мне только и оставалось, что проклинать себя за то, что я выболтала Фанни почти все свои секреты.

К тому времени, когда я опомнилась, она уже сидела на кровати в одних черных трусиках и лифчике с застежкой на груди, которую то и дело машинально расстегивала и застегивала.

— Объясни мне наконец одну странную вещь! — прищурившись, спросила она. — Как это твоей бабуле Джиллиан удается в ее шестьдесят один год выглядеть молодой? Там у вас что, воздух какой-то особенный?

Я решила, что пора сменить тему, и в свою очередь спросила:

— А как жилось в последнее время тебе? Что слышно о твоей малышке?

Я сделала верный маневр, судя по тому, что Фанни охотно клюнула на мою уловку.

— Старуха Вайс присылает мне фотографии моей крошки! — с восторгом воскликнула она. — Они назвали ее Дарси. Хорошо звучит, не правда ли? У нее черные волосики, и вообще она просто прелесть! — Фанни спрыгнула с кровати и, подбежав к комоду, вытащила из-под вороха белья коричневый плотный пакет, из которого высыпала на стол не менее двух десятков снимков, запечатлевших ее дочку на разных этапах развития.

— Сразу видно, кто ее мама, не правда ли? — с гордостью сказала Фанни. — Ну, ясное дело, кое-что она унаследовала и от Вайси, но совсем чуть-чуть…

«Вайси»? Я мысленно усмехнулась, представив себе, каково добропорядочному священнику слышать, что его называют Вайси. Но малышка, смотревшая на меня с фотографии, действительно была очаровательна. И как от столь богохульного союза могло родиться такое милое создание?

— Она прекрасна, Фанни, — сказала я, — она просто очаровательна! И унаследовала лучшие качества своих родителей.

Лицо Фанни исказила гримаса наигранного отчаяния. Она упала ничком на кровать, прямо на разложенные на ней мои подарки, и начала стонать и рыдать, стуча кулаками по подушке.

— Все так мерзко, Хевен! — кричала она. — Совсем не так, как я себе раньше представляла! Эти режиссеры и постановщики говорят, что у меня смазливая мордашка, но слишком гнусавый голос! Дескать, мне нужно брать уроки вокала и вообще следует получиться, а танцевать я тоже будто толком не умею. Я сходила один раз на занятия, и после одного урока у меня так болели мышцы, что в другой раз я туда уже не пошла. Думала, что главное повыше задирать ноги, а ведь ты знаешь, что это у меня всегда здорово получалось, но им этого мало. А когда я пою, они так кривят рожи, словно им режет уши. А что еще они хотят от стиля кантри? У нас в деревне все так поют. Хевен, представляешь, они говорят, что у меня классная физиономия и фигура, но посредственные способности. Никак не могу взять в толк, что они этим хотят сказать. Разве способности нельзя со временем развить?

Фанни продолжала жалобный монолог:

— Только мне все это уже опостылело! Не могу больше слышать, как они смеются надо мной! А деньги-то у меня все кончились! И как-то совершенно незаметно. Знаешь, я клала их под матрац, боялась, как бы не украли. У меня осталось всего пятнадцать долларов — едва-едва протянуть эту неделю, и, если бы ты не приехала, мне пришлось бы идти на улицу и распродавать свои вещи.

Она метнула на меня быстрый взгляд, желая проверить, как я реагирую, но, поняв, что растрогать меня ей не удалось, быстренько стерла кулачком с лица слезы и улыбнулась коварной и злобной улыбкой.

— От тебя пахнет дорогими духами, Хевен. И сумочка у тебя из мягкой кожи, и туфельки тоже. Все это стоит кучу долларов! Готова побиться об заклад, у тебя с десяток манто, сотни платьев, тысячи туфель и миллионы долларов, поэтому ты и расщедрилась на дорогие подарки для меня. Но все равно ты не любишь меня так, как Тома! Ты кинула мне жалкие крохи, а сама заграбастала весь волшебный горшочек! Сравни мою комнатушку с хоромами, в которых ты живешь! Я знаю, что у вас там, в вашем замке, полсотни комнат и восемнадцать ванных, только непонятно, зачем они вам. У тебя в твоем полном распоряжении целых три комнаты и стенные шкафы, забитые шмотками и сумками с обувью, мехами и драгоценностями, и ты учишься в колледже! А что есть у меня? Ничего, кроме кровавых мозолей и ненависти к этому проклятому городу, где живут одни бессердечные люди!

Она вновь принялась безжалостно тереть кулаками глаза, пока они не покраснели и не опухли.

— К тому же у тебя есть порядочный парень — Логан Стоунуолл. И тебе наверняка никогда не приходило в твою тупую башку, что я тоже имею на него виды. Ты отняла его у меня, и я тебя за это ненавижу! Я не могу этого простить! Так что пора тебе рассчитаться со мной за все сполна. И не думай, что отделаешься какими-то жалкими подачками, которые тебе ровным счетом ничего не стоят, у тебя еще кучи долларов в запасе.

Не успела я и глазом моргнуть, как она бросилась на меня с кулаками!

Впервые в жизни я отвесила ей оплеуху. Она отлетела на кровать и захныкала.

— Ты раньше никогда меня не била! Это подло, Хевен Кастил, подло с твоей стороны!

— Одевайся! — оборвала ее я. — Я голодна и хочу есть.

Фанни натянула на себя короткую юбчонку из кожезаменителя, хлопчатобумажный свитер, который ей был явно маловат, нацепила на уши серьги кольцами и сунула ноги в мокрые туфли на тонкой пластиковой подошве с черными каблуками-шпильками высотой в пять дюймов. Содержимое ее пластиковой сумочки, которую она выронила из рук, увидев меня, так и осталось валяться на полу. Я скользнула взглядом по смятой пачке сигарет, рядом с которой лежало пять коробочек с презервативами, и с отвращением отвернулась.

— Извини, Фанни, но я жалею, что приехала. После ужина мы распрощаемся навсегда.

Мы пошли в итальянский ресторанчик на той же улочке, где жила Фанни, и за весь вечер она не проронила ни слова, занятая едой. Она сперва облизала свою тарелку, потом доела все, что оставалось на моей, хотя я могла бы заказать ей вторую порцию. Время от времени сестра бросала на меня исподлобья оценивающий хитрый взгляд, явно что-то замышляя. И все же ей удалось заманить меня в свою комнатушку.

— Ну пожалуйста, Хевен, — канючила она, — прошу тебя, как сестру, не бросай меня вот так, давай еще поговорим немного!

Но едва мы вошли в комнату, как она тотчас же переменилась в лице и с яростью в глазах закричала:

— А теперь слушай, что я тебе скажу, сестричка! — Она широко расставила ноги и уперлась кулаками в бока. — Что это ты о себе возомнила, черт подери? Думаешь, можешь вот так запросто приехать, кинуть мне какие-то жалкие шмотки и горстку денег, покормить в дешевом ресторане и этим от меня отделаться?

Я разозлилась: от самой Фанни я за всю свою жизнь не слышала даже доброго слова, не говоря уже о чем-то существенном.

— Почему ты не поинтересуешься у меня, как поживают Том, или Кейт, или Наша Джейн? — произнесла я.

— Меня никто из них не беспокоит, у меня хватает своих проблем! — выкрикнула злобно Фанни, загораживая мне проход к двери. — Ты у меня в долгу, Хевен. И тебе придется со мной рассчитаться. Ты обязана была заботиться обо мне, когда моя мать ушла, а ты позволила папаше продать меня этому Вайсу и его жене, и вот теперь они заполучили мою малышку! А ты знала, что я не должна была ее продавать им, ты могла остановить меня, но ты не приложила для этого достаточных усилий!

У меня даже челюсть отвалилась от подобной наглости. Разве я не пыталась отговорить ее не продавать ребенка за десять тысяч долларов?

— Но ведь я же пробовала переубедить тебя, Фанни! — раздраженно возразила я. — Теперь уже поздно к этому возвращаться.

— Нет, не поздно! И ты плохо старалась! Ты должна была найти нужные слова и предостеречь меня! А теперь у меня вообще ничего нет, ни девочки, ни денег! Я хочу, чтобы они вернули мне мою малышку! Я этого не вытерплю! Она мне снится каждую ночь, я люблю ее, она нужна мне, я не смогу без нее жить! Я только один раз и подержала ее на руках, а потом ее у меня забрали и отдали этой старухе миссис Вайс!

Я пыталась было изобразить сочувствие, но Фанни, похоже, в нем не нуждалась.

— И не пытайся убедить меня, что я сама во всем виновата! — орала она. — Я ошиблась и теперь в этом раскаиваюсь. А со всеми своими деньгами ты вполне можешь прокатиться в Уиннерроу и отдать им за меня десять тысяч зеленых, которые они заплатили мне за мою крошку. Дай им вдвое больше, но выкупи у них мою девочку!

У меня не находилось слов. То, что она требовала от меня, выполнить было просто невозможно.

— Ты поняла меня? — впилась она в меня горящим взглядом. — Ты должна выкупить мою дочь!

— Ты это серьезно, Фанни? Ты что, не понимаешь, что я никак не смогу этого сделать? Ведь ты же подписала бумаги, что отказываешься от дочери и согласна, чтобы ее удочерили чужие люди…

— Нет, я ничего подобного не подписывала! Я только дала свое согласие на то, чтобы миссис Вайс содержала мою малышку, пока я не достигну совершеннолетия и смогу сама заботиться о ней.

Правду она говорила или ложь, я не знала: Фанни всегда была хитрой и скрытной, и ее нелегко было раскусить. И все же я попыталась убедить ее рассуждать здраво:

— Как я могу забрать ребенка у людей, которые о ней заботятся? Судя по тем фотографиям, что ты мне показывала, они в ней души не чают и обеспечат девочку всем необходимым. А что можешь дать ей ты, Фанни? Нет, я не имею права доверить тебе ребенка при твоем образе жизни. Что ты будешь делать с этой малышкой? Ведь ей сейчас так много всего требуется! С кем ты будешь оставлять ее, когда станешь уходить, чтобы заработать для вас обеих на хлеб? Ты можешь мне это объяснить?

— Я ничего не обязана тебе объяснять! — сверкнув глазами, выкрикнула Фанни и расплакалась. — И если ты не сделаешь, как я говорю, я потрачу эту твою тысячу долларов на билет до Бостона! И уж тогда я расскажу твоей недоразвитой бабуле Джиллиан с внешностью чокнутой девицы все о ее ангелочке, которая сделала ноги из Бостона. Я ей все выложу, без утайки — и о том, что в лачуге, где она ютилась в горах, не было канализации и водопровода, и о том, что наш папаша торговал самогоном и сам пьянствовал, и о его пятерых братьях, не вылезающих из тюряги, и вот тогда твоя Джиллиан вмиг постареет. Не очень-то ей будет приятно узнать, как ее любимая дочка жила и что папаша даже после женитьбы на ней наведывался к девкам. Я ей расскажу и о налоговых инспекторах, и о сортире на улице, и обо всей той вони и том голоде, которые терпела ее дочь, и как она рожала без доктора, только с помощью нашей бабули. Я ей наговорю кучу гадостей, моя милая, и она возненавидит тебя, если только сперва не утратит остатки своего слабого рассудка!

Ошеломленная услышанным, я молча вытаращилась на Фанни, отказываясь верить тому, что она так сильно меня ненавидит. И это при всем том, что я всю жизнь заботилась о ней, как могла. Нет, с этой одержимой мне не о чем больше разговаривать, решила я и, нервным движением поправив прическу, шагнула к двери.

— Ты не уйдешь, Хевенли Кастил! — визгливо воскликнула Фанни, расчетливо напоминая мне о моей принадлежности к тому же презренному роду, к которому принадлежала и она сама. Сестра знала, как сделать мне больно.

Несмотря на то, что в комнате было совсем не холодно, я внезапно почувствовала сильный озноб.

— Я не оставлю тебя в покое, пока ты не заберешь мою крошку и не привезешь ее мне! — противным резким голосом крикнула Фанни.

— Ты же понимаешь, что я не могу этого сделать, — устало сказала я, проклиная себя за то, что приехала сюда.

— Тогда что ты можешь для меня вообще сделать? Ты можешь дать мне то же, что имеешь сама? А? Можешь предоставить мне жилье в вашем громадном доме, все блага, которыми ты пользуешься? Если уж ты так меня любишь, как говоришь, тебе будет приятно каждый день видеться со мной!

Озноб заколотил меня еще сильнее. Вот уж кого я меньше всего хотела бы видеть, так это Фанни!

— Извини, Фанни, — ледяным тоном начала я, — но ты мне совершенно не нужна в моей жизни! Я обещаю, что ежемесячно буду высылать тебе деньги, так что ты ни в чем не будешь нуждаться, но пригласить тебя к себе я не смогу. Муж моей бабушки строго-настрого запретил мне приглашать кого-либо из своих родственников, чтобы они не внесли разлад в его налаженную и обеспеченную жизнь. И если ты собираешься шантажировать меня угрозами рассказать ему, что я навещала тебя, то учти, он не раздумывая выставит меня вон, не дав ни цента, и при этом даже не моргнет глазом. И тогда уже не будет никаких денег ни для тебя, ни для того, чтобы выкупить твою дочь.

Ее узкие глазки стали похожи на щелочки.

— И сколько же ты собираешься переводить мне денег ежемесячно? — спросила она.

— Достаточно! — отрезала я.

— В таком случае лучше тебе высылать мне вдвое больше, чтобы я могла откладывать на воспитание дочери. Но не вздумай разочаровать меня, Хевен Кастил! Я доберусь до тебя, и можешь не сомневаться, что тогда уж ты точно всего лишишься!

Казалось, что холодный ветер с гор Уиллиса нашел меня и в этих теплых краях, чтобы заморозить до смерти. И уже чудился вой волков и мерещились сугробы снега вокруг нашей жалкой лачуги, грозящие похоронить меня под собой. Я с трудом пыталась собраться с мыслями и подыскать нужные слова, потеряв ощущение времени и завороженно глядя на грязные рваные занавески, которые ветер яростно задувал в комнату, норовя сорвать их с карниза.

И вдруг до меня наконец дошло, почему сестра так ненавидит меня! Ведь все это из-за Логана! Именно из-за него прониклась она ко мне такой ненавистью! Она лезла из кожи вон, чтобы привлечь к себе его внимание, а он даже и не взглянул на нее как следует ни разу! Я прижала ладони к своим пылающим щекам: как рано созревают в горах девушки и как скоро берутся сами решать, какой парень им подходит, когда этого вообще никто наверняка не может знать!

Взять, к примеру, судьбу несчастной Сары. Надо же ей было влюбиться в такого человека, как Люк Кастил! А Китти Деннисон, с ее безумной страстью к мужчине, которому она нужна была лишь для того, чтобы удовлетворить похоть! И все же Фанни продолжала стоять на месте, пытаясь испепелить меня своими ненавидящими черными глазками. Но будь я проклята, если уступлю ей его!

— Ладно, Фанни, успокойся, — стараясь казаться уверенной в своих силах, сказала я. — Так и быть, съезжу в Уиннерроу. Может быть, мне и удастся уговорить Вайсов вернуть тебе твоего ребенка. Но пока я буду там, ты должна хорошенько подумать, как тебе вырастить твою девочку здоровой и счастливой. Одних денег мало, чтобы стать хорошей матерью! Нужно еще научиться любить дочь сильнее, чем самое себя. Тебе придется отказаться от своей мечты стать актрисой и сидеть с малышкой дома.

— У меня все равно нет шансов стать настоящей артисткой! — с отчаянием простонала Фанни. — А я так мечтала об этом! — Признаться, на мгновение мне стало искренне жаль ее. — Так что я вполне могу оставить эту затею, — продолжала она. — Тут один мужчина хочет на мне жениться, и, пожалуй, я соглашусь и выйду за него. Ему, правда, пятьдесят два года, и я его совсем не люблю, но у него хорошая работа, и он сможет содержать меня и моего ребенка, конечно, если и ты будешь нам помогать. Так что, когда ты вернешься с моей Дарси, мы с ним уже станем мужем и женой навеки, а я постараюсь не транжирить попусту деньги, которые ты мне дала.

— Не будь дурой! — воскликнула я в сердцах. — Не выходи за старика! Найди молодого парня, примерно своих лет, заведи семью с ним и ни о чем не беспокойся. А когда я вернусь с твоей крошкой, то буду помогать вам, пока ты не встанешь на ноги.

— Можешь не сомневаться, я дождусь тебя! — улыбнулась Фанни. — Я буду молчать как рыба. Ни слова никому не скажу, даже Маллори, ну, тому парню, который втрескался в меня. А ты делай свое дело, и непременно добьешься своего, я знаю! Ты всегда добивалась своего, Хевен, разве не так?

И вновь она скользнула завистливым взглядом по моей одежде и драгоценностям, к которым я настолько привыкла, что уже и не замечала их на себе.

Но прежде чем отправиться в Уиннерроу, я позвонила Тому, оставив Фанни в Нашвилле.

— Фанни настаивает, чтобы я выкупила ее ребенка, — сообщила я. — Прошу тебя, возьми часть денег, которые я дала дедушке, и прилетай в Уиннерроу: одной мне не справиться с супругами Вайс.

— Хевенли, ты прекрасно знаешь, что я не могу этого сделать! Нужно быть полной дурой, чтобы сунуть деду столько денег! Он даже не помнит, куда их спрятал! Ты же знаешь, что больше доллара у него в кармане никогда не было. Зачем ты доверила ему такую сумму?

— Да потому что ты не согласился бы взять их у меня! — едва не плача от его упрямства, закричала я.

— Я хочу сам всего добиться, мне не нужны подачки! — упрямо твердил Том. — И если ты еще не растеряла все свои мозги, рекомендую забыть, что ты наобещала Фанни, и пусть девочка растет у супругов Вайс, тем более что все думают, что она их родная дочь. Из Фанни все равно не получится настоящей матери, дай ей хоть миллион в месяц, и тебе это известно не хуже, чем мне, Хевен.

— До свидания, Том! — с отчаянием прошептала я, чувствуя, что беспощадное время и обстоятельства украли у меня когда-то горячо любимого брата. Теперь я могла надеяться исключительно на Троя, но и он оказался не в лучшей форме, когда я позвонила ему.

— Скорее возвращайся домой, Хевен, — каким-то странным голосом сказал он. — Мне порой кажется по ночам, что ты мне только приснилась и мы больше никогда с тобой не увидимся.

— Я люблю тебя, Трой! Я не сон! Вот поговорю с Вайсами, и мы тотчас же поженимся.

— Я почти не слышу тебя, у тебя какой-то чужой голос.

— Это ветер шумит в проводах, я всегда его слышу. И я рада, что его слышит кто-то еще.

— Хевен… Ладно, я не хочу больше ни о чем тебя просить…

Первым же рейсом я вылетела в Западную Виргинию, в Уиннерроу, где на Мейн-стрит жил в квартире над аптекой Логан Стоунуолл.

Я испытывала судьбу, даже не догадываясь, что она уготовила мне. Знала, что рискую, но надеялась на силу денег, которые помогут мне вернуть одну маленькую девочку ее родной матери, и, возможно, в будущем она будет мне за это благодарна…

17. Всем напастям наперекор

В церкви пели, гордо вскинув подбородки в религиозном упоении. Люди вдохновенно и трепетно восславляли Господа Бога, и их торжественные лица напомнили мне о моем детстве — о той его поре, когда моей матерью была Сара, и жили мы в жалкой лачуге в горах Уиллис, и единственную радость для меня представляла любовь к Логану Стоунуоллу, а самыми счастливыми часами в жизни — те, которые мы с ним проводили по воскресеньям в этой же церкви.

Голоса поющих говорили о том, что для них это лучшие минуты в жизни, но особенно пронзительно и чисто, как мне казалось, звучали они вот в такие же, как и теперь, душные летние вечера, когда на небе то и дело полыхали зарницы. Высмотрев незанятое укромное местечко в последнем ряду, я потихоньку начала к нему пробираться сквозь толпу стоящих в проходе нищих, вновь чувствуя себя самой ничтожной тварью из отверженного всеми семейства презренных Кастилов.

Даже не верилось, что те же благозвучные голоса, ласкающие сейчас мне слух, звучали нередко грубо и резко. Хотя что в этом удивительного, ведь они принадлежали не ангелам, а простым смертным, способным сотрясать воздух отборной руганью и проклятьями. К моему удивлению, в этот вечер в церкви собралось довольно много народу из нашего поселка, хотя раньше, как мне помнилось, среди соседей находилось мало любителей толпиться в воскресенье в душном помещении. Одетые во все лучшее, они косо поглядывали в мою сторону.

Я поняла, что меня узнали, несмотря на все мои наряды.

И как прежде, они не желали принимать меня как равную: я поняла это по их молчаливой отчужденности, если не враждебности. И не будь я столь решительно настроена, то, пожалуй, ушла бы, потому что знала, что ни богатство, ни даже слава никогда не помогут мне завоевать их уважение или, на худой конец, доброе расположение. Для таких, как я, место в общественной иерархии было заранее предопределено незыблемыми традициями и закостенелыми устоями провинциальных обывателей. Руководствуясь ими, они и решали раз и навсегда, что хорошо и допустимо, а что дурно и неприемлемо.

Жители горных деревушек по-прежнему занимали задние скамьи, обитатели долины держались вместе в середине, а самые уважаемые и почетные граждане, участвующие в благотворительной деятельности или не скупящиеся на щедрые пожертвования церкви, восседали в первых рядах, ближе к Богу. И среди них была, конечно же, самая благочестивая и чопорная — Розалин Вайс, не отводившая ничего не выражающего взгляда от своего супруга, неторопливо и с достоинством поднимающегося на подиум. Сшитый на заказ дорогой черный костюм придавал его фигуре удивительную стройность, хотя ни для кого не являлось секретом, что преподобный Уэйланд Вайс обладает таким завидным аппетитом, что просто не может не прибавлять в весе менее десяти фунтов в год. Мне же показалось, что он остался таким же, каким я видела его в первый раз, когда мне было десять лет.

Сначала я собиралась остаться на том же месте, которое сразу же заняла, — возле входа, но вскоре из-за того, что дверь то и дело открывалась и закрывалась, впуская горячий воздух с улицы, мне стало там настолько жарко, что я потихоньку перебралась в середину третьего ряда. Не обращая ни малейшего внимания на прикованные ко мне негодующие взгляды, я невозмутимо достала из кармашка на спинке стула передо мной книгу гимнов, машинально раскрыла ее на 216-й странице и начала петь, громким, чистым и высоким голосом, потому что все Кастилы хорошо поют и любят петь, даже когда петь им не о чем.

Вот когда я наконец привлекла к себе всеобщее внимание! Все оторопело уставились на меня, раскрыв рты и вытаращив глаза, ошеломленные и перепуганные тем, что я, кастиловское отродье, позволила себе такую дерзость! Однако меня не смущали их разъяренные взоры: не пряча глаз, я спокойно продолжала петь знакомый мне гимн, который так обожала Наша Джейн.

Я чувствовала, что думают в этот момент обо мне окружающие: «Как осмелилась эта подлая выскочка из мерзкого семейства Кастилов посягнуть на почетное место в святилище благородных людей!» — читала я во враждебных взглядах, ощупывающих мое лицо, мою одежду и золотые украшения, которые я нарочно надела, чтобы показать всем, что теперь я ни в чем не нуждаюсь.

По рядам прокатился возмущенный ропот, но и тогда я даже бровью не повела: пусть все вдоволь поглазеют на мои бриллианты и дорогой костюм!

Но напрасно я надеялась поразить своим внешним видом своих непробиваемых земляков, в их глазах не было заметно ни зависти, ни изумления: никакими нарядами и драгоценностями я не могла завоевать их уважение.

И так же резко, как обернули они свои головы на меня, когда я дерзнула пойти на место для уважаемых членов церкви, прихожане разом отвернулись от меня, а стоявшие рядом даже несколько отодвинулись, образуя вокруг меня пустое пространство. Я расправила плечи, села и стала ждать, как будут разворачиваться события дальше. Добропорядочный и богобоязненный мистер Вайс готовился обратиться к своим братьям и сестрам по вере с проповедью, и я надеялась, что она подскажет мне, как лучше действовать, чтобы осуществить задуманное. В церкви повисла зловещая тишина. Застыв в напряженной позе на неудобном деревянном стуле с высокой спинкой, я искоса, не поворачивая головы, посматривала по сторонам, надеясь увидеть родителей Логана, а может быть, и его самого.

Неожиданно все головы вновь обернулись — на сей раз на какого-то старика, медленно ковыляющего на негнущихся ногах по центральному проходу прямо ко мне. Боковым зрением я разглядела, что это не кто иной, как мой родной дедушка!

Но как он очутился здесь, если всего лишь два дня назад я виделась с ним во Флориде и имела неосторожность сунуть ему в карман пачку стодолларовых банкнот, надеясь, что он передаст их Тому. И вот дедушка здесь и несмело улыбается мне своим беззубым ртом, шепча:

— Рад видеть тебя снова, моя милая Хевен!

— Дедушка, — шепотом спросила его я, — как ты здесь оказался? — Обняв его за талию, я помогла ему усесться поудобнее. — Ты передал Тому деньги, которые я тебе оставила?

— Терпеть не могу равнинной местности, — пряча увлажнившиеся глаза, пробормотал он в качестве объяснения.

— Так что же все-таки с деньгами?

— Том не хочет брать их.

Я нахмурилась, не зная, как вдолбить что-либо в голову старику, не способному отличить реальную действительность от своих фантазий.

— Тебя прогнал отец?

— Люк славный парень, он на такое не способен.

Рядом с дедушкой я почувствовала себя уверенней. Он не предал меня, как Кейт и Наша Джейн. Вероятно, это Том сказал ему, что я направляюсь в Уиннерроу, и старик решил морально поддержать меня. А деньги, скорее всего, взял себе папаша.

Все собравшиеся в церкви обернулись и смотрели на нас, кто-то делая большие возмущенные глаза, а кто-то приложив к губам палец, так что дедушка от смущения согнулся в три погибели, готовый провалиться сквозь землю.

— Сиди прямо! — прошипела я, толкнув его локтем в бок. — Не унижайся и ничего не бойся! — Но дедушка остался в той же неудобной позе, прикрывшись, как щитом, соломенной шляпой.

Преподобный Вайс строго взирал на меня с подиума. Нас разделяло расстояние примерно в двадцать шагов, но все же мне показалось, что в его взгляде я заметила предостережение.

Ровным, задушевным голосом, проникнутым удивительной внутренней притягательной силой, он наконец произнес:

— Прошла зима. На смену ей пришла и быстро ушла весна. И вот опять для нас наступило лето, а вскоре и осень раскрасит своими яркими красками деревья, а потом снова повалит снег. И я спрашиваю: каковы же наши достижения? Добились ли мы успехов или остались в убытке? Известно, что человек обречен на страдания и грехи со дня своего рождения, тем не менее Господь был к нам настолько милостив, что пока сохранил нам жизнь. И потому мы продолжаем смеяться и плакать, болеть и выздоравливать. Некоторые из нас продлили свой род, другие потеряли близких и любимых, но такова воля Божья: давать и отбирать, чередовать утраты с приобретениями, восстанавливать и разрушать по прихоти природы. Но как бы ни был труден наш жизненный путь, в какую бы стремнину испытаний и страданий ни ввергала нас судьба, поток Его бесконечной любви к нам всегда нас вновь выносит в ровное и спокойное течение реки жизни, чтобы мы имели возможность возрадоваться и воздать Ему нашу хвалу, собравшись, как сегодня, в молельном доме, невзирая на таящиеся вокруг нас смерть и предстоящие нам завтра новые перипетии, от которых не дано уклониться. На все воля Господня, он благословляет и карает нас одному Ему ведомыми путями. Нет страшнее греха, чем убийство, но не менее тяжкий грех — копить в сердце своем злобу и ненависть и судить о чужих делах, не зная всех обстоятельств. И хотя тайные замыслы наши и не ведомы другим смертным, нет никаких тайн от Всевышнего!

Он излагал свои мысли, подобно Библии, иносказательно, и истолковать их можно было как угодно. Голос Вайса звучал монотонно и завораживающе, взгляд был устремлен прямо на меня, и я вынуждена была опустить глаза, чтобы не поддаться его гипнотической силе, парализующей волю.

Я ощущала на себе множество скрытых взглядов, но один из них резал меня, словно бритвой, и, оглядевшись вокруг исподлобья, я наконец поняла, откуда он исходит: пряча свои зеленые глаза под полями шляпки из зеленой соломки, на меня презрительно глядела Рива Сеттертон, мать Китти Деннисон!

По спине у меня пробежал холодок. Как же я могла явиться в Уиннерроу, совершенно позабыв о родственниках Китти? Еще слава Богу, что здесь, вроде бы, не было родителей Логана или его самого! Я потерла ладонью лоб, горячий и разламывающийся от боли. От избытка непривычных ощущений у меня все плыло перед глазами, голова кружилась, и я плохо соображала.

Дедушка внезапно распрямился, с трудом поднялся на ноги и протянул мне руку, пробормотав озабоченно:

— Ты скверно выглядишь, Хевен. Нам лучше уйти отсюда.

С неожиданной силой он вцепился в мою руку и увлек меня по проходу за собой. Я была слишком слаба, чтобы возражать ему или сопротивляться. Дойдя до задней скамьи, мы остановились и сели, и тотчас же на меня нахлынули детские воспоминания; и снова меня охватил трепет от множества окружающих меня хорошо одетых людей с самодовольными лицами, от самой церкви с ее витражами, и снова я ощутила собственную ничтожность перед Богом, равнодушным к нашим нуждам и благосклонным к тем, кто опускал в церковную копилку долларовые банкноты, а не жалкую мелочь.

Боль в висках становилась нестерпимой. «Что я здесь, собственно говоря, делаю?» — пронзила меня внезапная мысль. Да кто я такая, чтобы осмелиться сражаться с общепризнанным чемпионом гладиаторов этого уиннерроуинского воскресного Колизея? Я робко окинула взглядом переполненную церковь, надеясь увидеть хотя бы пару дружелюбных глаз… Но что же такое особенное сказал преподобный, после чего все присутствующие обратили взоры на меня?

Лица слились в одно бесформенное пятно с враждебными глазами, и вся защитная оболочка, державшаяся лишь на вере в любовь Троя, слезла с меня, словно краска с мокрого дерева. Мне хотелось вскочить, схватить дедушку в охапку и убежать прочь отсюда, пока на нас не выпустили из клеток кровожадных львов.

Я почувствовала себя спящей красавицей, очнувшейся от сна в стане врага. Чары, околдовавшие меня с момента моего вступления в замок Фартинггейл, распались, а день, когда я обрела Троя, вдруг стал казаться очень далеким.

Все случившееся со мной утратило реальность и представлялось мне лишь игрой собственного воображения. Я невольно поймала себя на том, что кручу на пальце обручальное кольцо с бриллиантом в девять каратов, которое Трой велел мне не снимать, даже если мы с ним и не поженимся. Я оставила кольцо в покое, но принялась теребить жемчужное ожерелье с бриллиантовыми и сапфировыми подвесками — тоже подарок Троя на нашу помолвку. Я словно бы пыталась убедить себя, ощупывая эти украшения, что всего лишь несколько дней тому назад жила в одном из богатейших легендарных домов в мире.

В этот воскресный вечер в церкви время словно бы исчезло.

Я ощущала себя то совсем старой, то вдруг превращалась в ребенка. Мои кости ныли, и вся я была охвачена жаром и бессилием.

— Склоним же теперь наши головы и помолимся! — воскликнул священник, отводя наконец от меня свой парализующий взгляд, и я вздохнула с некоторым облегчением. — Помолимся смиренно о том, чтобы Он даровал нам прощение, и мы смогли бы вступить в день грядущий, оставив в минувшем дне все наши грехи, печали и невыполненные обещания. Будем же чтить впредь всех, на кого мы таили обиду, и заречемся не обижать ближних своих и относиться ко всем людям так, как хотелось бы нам, чтобы и они к нам относились. Все мы смертны и должны прожить отпущенный нам на земле срок со смирением, не держа ни на кого камня за пазухой и никому не завидуя… — Вайс все говорил и говорил в подобном духе, и мне казалось, что обращается он именно ко мне.

Проповедь наконец закончилась, и ничего нового, по существу, я в ней для себя не услышала. Но тогда откуда же возникло у меня ощущение, что преподобный призывал именно меня к смирению? Знал ли он о том, что мне известно, при каких обстоятельствах стал он отцом прелестной маленькой девочки, которую вынесли его жене спящую с черного хода частного родильного дома? Я встала и, поддерживая дедушку под руку, направилась вместе с ним к выходу, не дожидаясь конца молитвенного собрания: стоять в конце очереди и униженно пожимать после всех руку преподобному Вайсу мне совершенно не хотелось.

Но едва мы вышли с дедушкой на улицу, еще не оправившись после пережитого унижения, как какой-то мужчина окликнул меня по имени. Сперва я подумала, что это Логан, но в следующее мгновение душа моя ушла в пятки: со счастливой улыбкой на лице и вытянув вперед руки, ко мне чуть ли не бежал Кэл Деннисон.

— Хевен, дорогая Хевен! — задыхаясь, воскликнул он. — Как я рад снова видеть тебя здесь! Ты выглядишь чудесно, просто великолепно! Ну, расскажи мне скорее, где ты была, чем занималась, как тебе понравился Бостон!

Когда на улицах Уиннерроу жара, а в домах нестерпимо душно, обыватели предпочитают не обливаться потом в спальнях, а сидеть на террасах и попивать охлажденный лимонад. И вынужденная стоять на самом пекле посередине площади и ломать себе голову над тем, как отвязаться от Кэла Деннисона, я больше прислушивалась к позвякиванию кубиков льда в графинах с напитками, чем к пустой болтовне мужчины, который когда-то был моим другом и моим соблазнителем.

— Бостон мне очень понравился, — кратко ответила я, беря дедушку под руку и решительно направляясь вместе с ним к гостинице на Мейн-стрит, в которой я сняла номер. Мне меньше всего хотелось прогуливаться у всех на виду в обществе Кэла Деннисона.

— Мне кажется, Хевен, ты хочешь избавиться от меня, — обливаясь потом, сказал Кэл. — Почему бы нам не зайти куда-нибудь и не поболтать за бокалом чего-нибудь прохладительного?

— У меня сильно разболелась голова, — честно призналась я. — И я мечтаю поскорее забраться в холодную ванну, после чего сразу же лечь спать.

Он тотчас же утратил всю свою обходительность и пробормотал, опустив голову:

— Ты говоришь точно как Китти.

Мне стало несколько неудобно перед ним, и, чтобы скрыть свое смущение, я обратилась к дедушке:

— Ты где остановился? — спросила его я, поскольку мы уже подошли к единственной в Уиннерроу гостинице.

— В нашем домике, конечно же, — ответил он. — Люк там все обустроил, и нам с Энни там очень хорошо…

— Останься лучше со мной в гостинице, дедушка! — сказала я. — Я сниму для тебя отдельный номер с цветным телевизором.

— Мне нужно домой, меня ждет Энни…

— Но дедушка, как же ты доберешься туда? — растерянно спросила я.

— Меня подвезет Скитер Берл, — улыбнулся дедушка. — Мы с ним теперь поладили.

Скитер Берл? Я не поверила собственным ушам! Ведь это злейший враг дедушки и папаши, как же дедушка нашел с ним общий язык? Я взяла старика под руку и повела его к гостинице, решив настоять на своем и тем самым совершив очередную глупость в этот день.

— Знаешь, — заявила я ему, — кажется, тебе все же придется сегодня переночевать здесь.

Дедушка тотчас же занервничал: он не привык спать в чужих кроватях, заявил он, и не собирается этого делать. К тому же его ждала Энни! Потом ему нужно напоить и накормить домашних животных. Он побледнел и с мольбой в глазах стал упрашивать меня:

— Иди спокойно в свою гостиницу, Хевен! Не стоит беспокоиться обо мне.

Он высвободил-таки свою руку и с неожиданной бодростью затрусил по Мейн-стрит, бросив мне на ходу:

— Не трать на меня время, занимайся своими делами! Я предпочитаю спать в собственной постели.

— Хорошо, что старикан ушел, — обрадованно подхватил меня под руку Кэл, увлекая за собой в бар в холле гостиницы. — Ведь я тоже остановился пока здесь: мне нужно решить кое-какие имущественные проблемы с родителями Китти. Они хотят прибрать к своим рукам все ее имущество, утверждают, что я палец о палец не ударил, чтобы приумножить его. Кажется, мне предстоит настоящая схватка.

— Разве они могут нарушить ее завещание? — вяло поинтересовалась я, проклиная судьбу за то, что она свела нас в самый неподходящий момент.

Мы сели за столик, и Кэл заказал ужин на двоих, держась так непринужденно и беззаботно, словно между нами ничего не произошло и после ужина я улягусь в его постель. Я же была полна решимости дать мужчине отпор при первом же его неприличном намеке.

Налегая на сандвич с ветчиной, латуком и помидорами, я слушала скучное нытье Кэла по поводу непокладистых Сеттертонов вполуха.

— Мне так тоскливо, Хевен, так одиноко. Какая это жизнь, если рядом нет женщины, которая тебя понимает! По закону я единственный наследник Китти, но из-за упрямства ее родственников вынужден теперь нанимать адвоката, а это нарушает все мои жизненные планы. Я понесу убытки и наверняка потеряю половину имущества, но им на это наплевать, они жаждут мести!

У меня уже начали слипаться глаза.

— Но за что им тебя ненавидеть, Кэл, — все же спросила я, чтобы поддержать разговор. — Почему они так поступают?

Он с тяжелым вздохом уронил голову на руки.

— Они не могут простить Китти то, что она не оставила им ничего, кроме добрых пожеланий. — Он поднял голову, и я заметила у него на глазах слезы. — Могу ли я надеяться, что красивая и молодая девушка вновь вернется ко мне? Теперь мы могли бы пожениться, Хевен. Мы могли бы завести семью. Я тоже бы начал учиться, как и ты, и потом мы оба стали бы учителями.

От усталости у меня уже не ворочался язык, и я позволила Кэлу поцеловать мою руку. Но едва он прижал мою ладонь к своей горячей щеке, как в бар ввалился Логан Стоунуолл — вместе со смазливой девицей, в которой я узнала родную сестру Китти, Мэйзи.

Боже мой, этого мне только не хватало! Логан выглядел великолепно, он заметно возмужал за это время. Вместо несколько наивного юношеского выражения на лице у него появилась циничная усмешка. Может быть, в этом есть и моя вина? Заметив меня, Логан помахал мне рукой, но тут взгляд его темно-синих глаз упал на Кэла. Лицо его исказилось удивлением и отвращением, и он демонстративно отвернулся.

— Логан, дорогой мой, — услышала я голос Мэйзи. — Это случайно не твоя бывшая подружка Хевен Кастил?

Он оставил ее вопрос без ответа. Я же вскочила на ноги.

— Извини, Кэл, — пробормотала я, — но мне что-то нездоровится. Я, пожалуй, лучше пойду к себе в номер и лягу.

Кэл Деннисон был крайне огорчен моими словами.

— Жаль, — сказал он, тоже вставая из-за стола. — Тогда разреши мне хотя бы проводить тебя до твоей комнаты.

Мне этого совершенно не хотелось, но я так измучилась всем свалившимся на меня за день, что позволила Кэлу подняться со мной на лифте на шестой этаж и дойти до самой двери. Быстро войдя в номер, я попыталась было захлопнуть за собой дверь, но Кэл оказался проворнее: он протиснулся-таки следом за мной в номер и тотчас же обнял, обливая меня своим потом и покрывая страстными поцелуями.

— Прекрати! — оттолкнула я его от себя. — Я не хочу! Оставь меня, Кэл! Я не люблю тебя! — закричала я. — И никогда не любила! Да отпусти же ты меня наконец! — Я ударила его кулаком в лицо, едва не угодив прямо в глаз.

От неожиданности Кэл отпустил руки и отпрянул от меня, едва не плача.

— Вот уж никогда не думал, что ты так скоро забудешь все то, что я для тебя сделал, Хевен, — тяжело дыша, проговорил он. — А я так мечтал снова увидеться с тобой в Уиннерроу! Здесь наслышаны, как ты разбогатела и преуспела, Хевен, только никто этому не верит. А Логан Стоунуолл, к твоему сведению, встречается не только с одной Мэйзи, у него теперь не менее полудюжины подружек.

— Мне это безразлично, — всхлипнула я, пытаясь вытолкнуть Кэла из номера. — Убирайся сейчас же, я хочу принять холодную ванну и лечь спать. Ясно тебе?! Оставь меня в покое!

Кэл с грустным видом вышел в коридор.

— Если передумаешь, имей в виду, что я в 310-м номере. Ты мне нужна, Хевен. Может быть, ты все-таки снова полюбишь меня? — с тяжелым вздохом спросил он.

Сколько раз точно таким же жалостливым тоном домогался он ласки у измученной после работы Китти, и я все это слышала через стенку. Конечно же, я нужна ему. Только Хевен уже не легковерная молодая дурочка, чтобы поверить в искренность его дружбы… И тем не менее не пожалеть его я не могла: уж больно несчастным показалось мне его лицо.

— Спокойной ночи, Кэл, — тихо сказала я. — И прощай…

С этими словами я отступила назад и захлопнула перед его носом дверь, успев добавить при этом скороговоркой:

— Между нами все кончено, подыщи себе новую подружку!

Кэл всхлипнул, но я не стала прислушиваться, действительно ли он разрыдался, а заперла дверь на ключ и задвижку и побежала в ванную. В голове у меня все смешалось. Зачем я приехала сюда? Забрать дочку Фанни? Но ведь это просто нелепая и смешная затея! Голова моя разламывалась от боли. Наполнив ванну, я осторожно села в нее. Вода показалась мне слишком горячей. Китти, помнится, любила горячие ванны. Куда подевался дедушка? Неужели он и в самом деле вернулся в эту хибару?

Даже после ванны мысли о дедушке не выходили у меня из головы. Что он сделал с деньгами, которые я дала ему? Нет, мне непременно нужно было его разыскать и все выяснить. Я оделась и вышла из гостиницы, поскольку все равно не смогла бы заснуть.

На улице было жарко и влажно, от асфальта поднимался пар. Ветра почти не чувствовалось — в этом смысле у нас в горах было гораздо лучше. Там в такую жаркую пору можно отдохнуть в тени деревьев и даже в нашей маленькой лачужке с ее крохотными комнатенками, потому что ветер с вершин Уиллис продувает все насквозь.

Я взяла напрокат машину и поехала по притихшим улочкам города. Было уже половина одиннадцатого, в это время работала одна лишь аптека Стоунуоллов. Едва я выехала из города и стала подниматься по извилистому шоссе в горы, как мотор сперва зачихал и зашипел, а потом и вовсе заглох. Я вылезла из машины, открыла капот и тупо уставилась на дымящийся двигатель, в котором ровным счетом ничего не понимала. Мысленно отметив это, я оглянулась вокруг: в сумерках знакомый ландшафт выглядел страшновато. Я подумала, что лучше вернуться в гостиницу, лечь спать и забыть о дедушке и о деньгах. Все равно Том не примет от меня помощи, да и дедушке я не особенно-то нужна. Меня начало трясти.

Все мои попытки завести мотор окончились безрезультатно. Ветер между тем усиливался, обещая дождь, причем не какой-то летний дождичек, а настоящую грозу с ливнем. С каждой минутой ветер все сильнее хлестал меня по лицу, и мне пришлось забраться в машину и ждать, пока кто-нибудь не придет на помощь. У меня болело все тело, и я уже начала подумывать, не передалась ли мне загадочная хворь Троя.

Лишь спустя полчаса показался какой-то едва ползущий автомобиль. Водитель прижался к обочине и, остановив машину, направился ко мне. Я опустила стекло и от удивления раскрыла рот: передо мной, наклонившись к окошку, стоял Логан!

— Что ты здесь делаешь одна ночью? — спросил он.

Я попыталась что-то сбивчиво ему объяснить, но он перебил меня:

— Так и быть, садись в мою машину, я довезу тебя до деревни.

Чувствуя себя совершенной дурой, я покорно последовала за ним и села рядом на переднее сиденье, не зная, что говорить дальше.

— Я тоже решил проведать твоего деда, — сказал Логан, включив мотор и резко рванув машину с места.

— Какое тебе дело до моего деда! — совсем по-детски воскликнула я неожиданно низким и совершенно чужим голосом.

— Он в таком возрасте, что за ним необходимо присматривать, — невозмутимо ответил Логан.

Мы оба замолчали. Ветер гнул деревья по обеим сторонам шоссе, ломая верхушки, потом вдруг забарабанил сильный град, и Логан был вынужден прижаться к обочине и выключить мотор. Погода неистовствовала минут десять, и все это время мы просидели молча. Наконец Логан снова тронулся с места, сосредоточенно глядя вперед, чтобы не пропустить поворот на проселок. Я тоже уставилась на дорогу, пытаясь унять охватившую меня дрожь.

Когда-то единственная гостиница в Уиннерроу казалась мне шикарной, теперь я убедилась, что это довольно ветхое строение. Но все же там было гораздо лучше, чем в той убогой лачуге, куда вез меня Логан. Я с трудом сдерживала слезы. Мне хотелось лечь в удобную теплую постель с чистыми простынями и красивым одеялом, чтобы наконец согреться и избавиться от пронизывающего меня до мозга костей озноба. Предстояло же провести ночь в старом домишке с дымной печкой и удобствами на улице. Но я не разрыдалась, а набросилась с упреками на Логана:

— Значит, изображаешь из себя добренького самаритянина? — язвительно воскликнула я. — Навещаешь моего старенького дедушку? Похоже, ты просто жить не можешь, не демонстрируя всему миру, какое доброе и чуткое у тебя сердце!

Он молча с презрением покосился на меня, и я не заметила во взгляде Логана ни искры прежней любви ко мне. И я подумала с болью в сердце, что еще один мой бывший друг стал моим врагом, готовым убить меня своим холодным взглядом и обидными словами. Как странно все обернулось!

Я откинулась на спинку сиденья, отодвинувшись от Логана как можно дальше, и уставилась в окно. Со мной творилось что-то неладное, все происходящее казалось нереальным, боль распространилась на грудь, ломило глаза, а лицо пылало. Каждое движение доставляло страдание.

— Я частенько подвожу твоего деда в Уиннерроу, — покосившись на меня, сказал Логан. — Он ведь в последнее время нередко приезжает из Джорджии и Флориды проведать свой старый домик.

— Он сказал, что его подвезет Скитер Берл… — с трудом проговорила я.

— Скитер Берл действительно подвозил его несколько раз в церковь и потом назад в деревню, но его случайно убили на охоте два месяца назад…

Почему дедушка солгал мне? Может, он совершенно выжил из ума и потерял всякую память… Впрочем, старик свихнулся уже давно, еще когда умерла его Энни…

Логан снова надолго замолчал, и я тоже. Как ни странно, мне совершенно было не жаль этого негодяя Скитера Берла, хоть он и оказывал моему деду в последнее время незначительные любезности.

От Уиннерроу до нашей горной лачуги было не более семи миль, но по такой дороге требовалось втрое больше времени, чтобы добраться до нее, тем более ночью.

— Почему ты не в Бостоне? — спросила я, пытаясь хоть что-то понять. — Разве занятия у тебя начинаются не в конце августа?

— А ты? — спросил он.

— Я собиралась вылететь назад в Бостон завтра утром… — вяло сказала я.

— Если прекратится наконец дождь, — усмехнулся он.

И словно бы в подтверждение его слов дождь хлынул сплошным потоком. Такой дождь я раньше видела только весной, когда ручейки и мелкие речушки вдруг превращались в ревущие неукротимые потоки, сметающие на своем пути мосты, вырывая с корнями деревья и заливая водой все на много миль вокруг. Случалось, что ливни затягивались у нас в горах на неделю, а то и на две, но и потом мы, дети, еще долго не могли ходить в школу из-за паводка.

А Трой будет ждать меня в Бостоне завтра к вечеру. Нужно будет позвонить ему, как только я вернусь в Уиннерроу, подумала я. Мы проехали еще несколько миль, и я спросила Логана:

— Как поживают твои родители?

— Замечательно, — коротко ответил он таким тоном, что у меня пропало желание расспрашивать его дальше. Но я все же сказала:

— Я рада это слышать.

Логан свернул с шоссе на глинистую проселочную дорогу, совершенно раскисшую от дождя и усеянную колдобинами и рытвинами, наполненными до краев водой. Дождь стучал по лобовому стеклу и захлестывал мне в боковое окошко. Логан пристально всматривался в опасную дорогу, подавшись всем телом вперед. Неожиданно он обернулся ко мне и, схватив меня за левое запястье, впился взглядом в огромный бриллиант на безымянном пальце.

— Все ясно, — наконец сказал он, брезгливо оттолкнув мою руку, словно прикоснулся к чему-то неприятному.

Я сжала губы и постаралась не думать о том, что подобным образом оттолкнули меня Наша Джейн и Кейт. Но отделаться от гнетущего чувства одиночества и растерянности оказалось совсем не просто, оно липло ко мне, словно гнилой лишайник.

Сосредоточенно следя за дорогой, Логан молчал до самого поворота во двор нашей старой хибары, которую я уже никогда и не надеялась увидеть вновь. Предчувствуя конец утомительного путешествия, я вздохнула с некоторым облегчением.

На этот раз я возвращалась в хижину, где родилась, побывав в Бостоне и переполненная впечатлениями от его красивых совершенных строений, почувствовав вкус к роскошной жизни высшего света. И теперь я замерла, готовясь содрогнуться от омерзительного зрелища, которое уже живо представлялось моему мысленному взору: сколоченная из досок лачуга, покосившаяся и наполовину сгнившая, с осевшей верандой и ветхой кровлей, с заросшим сорняками двором и нужником в кустах ежевики, тропинку к которому теперь затопило водой, так что дедушке и не добраться одному через эти глубокие лужи. Я поежилась при одной лишь мысли, что кому-то может прийти в голову вернуться в это убожество, и твердо решила, что утром встречусь с преподобным Вайсом и после этого тотчас же вернусь к Трою.

Логан заехал во двор и выключил мотор. Теперь мне предстояло оказаться лицом к лицу со всем этим кошмаром, на который обрек себя мой дедушка, добровольно заточив себя в это пристанище духа своей покойной жены, в это ненадежное, шаткое убежище от дождя и ветра, где ночью было, как мне казалось, невыносимо жутко и одиноко.

Но где же наша старая и ветхая лачуга? Я не верила собственным глазам: она исчезла! На ее месте стоял основательный, добротный бревенчатый дом, или «охотничий домик», как говорят горожане. Ошеломленная, я с трудом произнесла:

— Но как это понимать? Кто это построил?

Логан продолжал молчать, держа руки на руле и не глядя в мою сторону. В доме же вдруг вспыхнул электрический свет! Мне казалось, что я вижу сон.

— Насколько я слышал, твоему деду не понравилось в Джорджии, — сказал наконец Логан. — Ему там не хватало гор и было скучно без друзей и знакомых, он тосковал по Уиннерроу. Том написал мне, что ты выслала старику в октябре несколько сотен долларов на карманные расходы, и как только он получил деньги, немедленно отправился в родные места, надеясь встретиться здесь с Энни. Том добавил своих денег, заработанных нелегким трудом, и вот всего за три месяца старую развалюху сломали и на ее месте построили этот дом. Кстати, он и внутри довольно милый и уютный, можешь взглянуть, если желаешь. Или ты предпочитаешь оставить старика в обществе его постоянного спутника — духа покойной Энни?

Я не стала объяснять Логану, что дедушка все равно не расстанется со своим любимым призраком и что ему безразлично, уеду я или же останусь с ним, а лишь молча уставилась на прекрасное двухэтажное строение, даже по внешнему виду которого было ясно, что и внутри все устроено красиво и добротно.

Фасад был застеклен двумя рядами трехстворчатых окон, так что в комнатах всегда оказывалось светло. А как нам не хватало света и воздуха в старых крохотных каморках, вечно полутемных и задымленных. Нет, шесть окон — это замечательно!

Бесспорно, мне хотелось посмотреть, как там все выглядит внутри. Но с каждой минутой мне становилось все хуже: меня то бросало в жар, то колотил озноб, ныли суставы и даже разболелся живот.

Я открыла дверцу со своей стороны и сказала:

— Логан, утром я доберусь до города одна пешком, не нужно меня ждать. — И вышла из машины, захлопнув за собой дверцу.

К моему удивлению, новый дом, показавшийся мне снаружи довольно маленьким, внутри оказался весьма просторным. В большой жилой комнате дедушка, стоя на четвереньках, деловито накладывал поленья в огромный, во всю стену, камин с массивной решеткой для угольев, прекрасной медной подставкой для дров и замечательным экраном. Не успел дедушка чиркнуть спичкой, как в доме уже стало тепло. Рядом с очагом камина, на большом плетеном ковре, похожем на тот, который когда-то смастерила бабушка из старых нейлоновых чулок (подаренных ей дамами из благотворительного общества), стояли два облезлых кресла — единственное, что осталось от «меблировки» нашей лачуги. В старые времена дедушка и бабушка сиживали на них летом на веранде, а зимой их переносили в дом. Эти рассохшиеся старенькие кресла-качалки растрогали меня сильнее, чем вся новая обстановка.

— Энни… — обрадованно воскликнул дедушка, кладя узловатую руку на спинку кресла, в котором обычно сидела бабушка. — Разве я не говорил тебе, что она здесь? Энни, наша Хевен вернулась к нам, она будет заботиться о нас с тобой!

О Боже, но я не могла там остаться!

Меня ждал Трой!

Логан вошел следом за мной в дом и, стоя возле входной двери, наблюдал с тревогой в глазах за моим странным поведением.

Пошатываясь, я обошла все четыре нижние комнаты, обитые деревянными панелями, и заглянула в кухню, где, помимо яркого электрического освещения, меня ожидала масса других сюрпризов: двойная раковина из нержавеющей стали, автомат для мытья посуды, большой двухкамерный холодильник, а также множество шкафчиков для посуды и приборов, стиральная машина и электросушилка для белья. На окнах красовались голубые льняные занавески с желтой, в мелкий цветочек, каймой, а круглый столик возле окна был накрыт такой же льняной скатертью. Пол сверкал ярко-голубой кафельной плиткой, а на сиденьях стульев лежали ярко-желтые подушечки.

Именно о такой вот кухне я и мечтала в детстве! Слезы выступили у меня на глазах, когда я коснулась рукой гладкой поверхности горки для посуды: ведь когда-то у нас была только одна полка и всего несколько тарелок на ней, а кастрюли и сковородки висели на гвоздиках. Как радовались бы всему этому комфорту Сара и бабушка, да и все мы, дети. И, почувствовав себя вновь на мгновение деревенской девчонкой, я повернула краны холодной и горячей воды и с наслаждением подставила ладони под тугие струи. Водопроводная вода — в горах? Я тряхнула головой и выключила на кухне свет: нет, все это мне определенно только снилось.

Но чудеса на этом не закончились: пройдя немного вперед по коридору, я обнаружила небольшую столовую с застекленной лоджией, из которой днем открывался бы замечательный вид на долину, если бы его не заслоняли деревья, а ночью видны были бы огни Уиннерроу. Теперь же за окном я могла видеть только дождь.

Из уютной столовой я прошла по коридорчику к ванной комнате и заглянула в расположенную рядом с ней дедушкину спальню. На полочке с зеркалами были аккуратно расставлены его любимые фигурки изящных животных и странных, но сообразительных гномов, обитающих в горах. Вся эта экспозиция подсвечивалась снизу скрытыми лампочками и выглядела весьма живописно.

Новая металлическая кровать дедушки была накрыта сделанным бабушкой покрывалом. На маленьком столике стояла лампа, у стены — два удобных кресла, шифоньер и комод. Покружившись по комнате, я пошла назад по коридору на кухню и по пути разрыдалась.

— Почему ты плачешь? — услышала я у себя за спиной негромкий и обеспокоенный голос Логана. — Разве тебе все это не понравилось? Или после огромного замка, к которому ты привыкла, этот домик кажется убогим?

— Нет, он очень красивый и уютный, и очень мне понравился, — глотая слезы, ответила я.

— Тогда перестань плакать, прошу тебя! — хрипло сказал он. — Ведь ты еще не все посмотрела, наверху тоже есть комнаты, оставь и для них несколько слезинок. — Я полезла в сумочку за салфетками, но Логан взял меня под локоть и увлек за собой к лестнице. — Дедушка не любит подниматься наверх, он считает, что в его доме вообще не должно быть никаких лестниц, — говорил он на ходу, чуть ли не силой таща меня наверх по ступенькам, хотя я и упиралась, поскольку мне становилось все хуже и хотелось поскорее прилечь. — Разве не о таком домике мечтала ты в детстве? Так вот, теперь твоя мечта сбылась, полюбуйся! Поверь, все это стоило больших трудов, так что смотри хорошенько сейчас, может быть, тебе уже и не доведется больше никогда здесь побывать…

Наверху имелось еще две спальни и большая ванная комната.

— Том написал мне, — сказал Логан, прислонившись спиной к двери чулана, — что твой отец тоже вложил в этот дом деньги. Может быть, он собирается когда-нибудь перебраться сюда со своей семьей.

Необычная интонация его голоса заставила меня наконец внимательно взглянуть на него. Логан был одет в обычную одежду, словно бы теперь уже не посещал по воскресеньям церковь. Он явно не брился сегодня и оттого выглядел старше, менее опрятным и привлекательным.

— Мы можем вернуться в город прямо сейчас, — предложила я, направляясь к лестнице. — Дом мне понравился, я рада, что теперь у дедушки есть и замечательное жилье, и достаточно продуктов в кладовой.

Логан молча спустился следом за мной вниз, где я попрощалась с дедушкой и поцеловала его в бледную впалую щеку.

— Доброй тебе ночи, дедушка, до свидания, бабушка! — произнесла я. — Завтра я снова навещу вас, как только улажу кое-какие свои дела.

Дедушка кивнул, теребя худыми пальцами накинутую на плечи бабушкину шаль.

— Мы рады были повидаться с тобой, — тихо вымолвил он. — Хорошо, что ты не забыла нас, Хевен!

— Может быть, тебе привезти что-нибудь из города? — спросила я. — Ты скажи, я куплю все, что нужно!

— Теперь у меня все есть, — пробормотал дедушка, оглядывая комнату слезящимися глазами. — Из города приезжает одна милая дама и готовит нам с Энни еду. Энни и сама бы готовила, но она плохо видит.

Я прикоснулась к подлокотнику бабушкиного кресла и как бы поцеловала ее в щеку. Глаза дедушки засветились радостью.

На крыльце я споткнулась, не устояв под напором ветра и холодного дождя, едва дыша и с трудом что-либо различая под ногами. Если бы Логан не поддержал меня, я бы наверняка упала лицом в грязную лужу.

Он что-то кричал мне в самое ухо, но вой ветра перекрывал его голос. Ноги мои подкосились, и я упала на руки Логана. Он крепко обнял меня и занес обратно в дом.

18. Помоги мне, о Господи!

Я потеряла чувство времени. Мне привиделась старуха, похожая на мою бабушку: она мыла и кормила меня, и постоянно приговаривала при этом, какая, дескать, большая удача, что от ее дома до нашего всего два шага, поскольку все мосты посносило водой и врачу из поселка до нас никак не добраться. И когда бы я ни открывала глаза, проснувшись днем или ночью, я видела у своей кровати Логана. А впадая в забытье, мне чудился зовущий меня голос Троя: «Возвращайся скорее! — умолял меня он, словно живой представ перед моим мысленным взором. — Я погибаю без тебя! Спаси меня, спаси меня, Хевен!»

А проливной дождь никак не прекращался, он все лил и лил за окном, и мне порой казалось, что я где-то в чистилище или, скорее, в аду. Потом наступил день, когда страх, сковавший мой разум, отступил, и я наконец осознала, оглядевшись вокруг незамутненным взором, где я нахожусь. Я лежала совершенно обессиленная и изможденная на большой кровати в одной из спален на втором этаже нашего нового домика в горах, после тяжелейшей из всех перенесенных за всю жизнь болезней. Ни разу я не проводила в постели более одного дня, в отличие от Нашей Джейн, которая часто и подолгу хворала.

Я не могла пошевелить рукой или повернуть голову, и это открытие настолько потрясло меня, что я закрыла глаза и вновь забылась сном. В следующий раз я проснулась ночью. Надо мной склонился Логан, он сильно зарос щетиной и выглядел озабоченным и усталым. Утром, когда я снова открыла глаза, я увидела, что он пытается умыть меня, и, оскорбленная жалостью к себе, в которой я не нуждалась, прошептала: «Нет!» — и тотчас же зашлась в сильнейшем припадке кашля.

— Извини, Хевен, — пробормотал Логан, — но Шелли Берл не сможет сегодня прийти, она поскользнулась и вывихнула лодыжку. Так что придется тебе примириться со мной. — Голос юноши звучал низко и сердито, а на лице его я прочла решительность и строгость.

— Но мне нужно в туалет, — смущенно прошептала я. — Позови, пожалуйста, дедушку, я обопрусь на его плечо.

— Дедушке тяжело подниматься по лестнице, он задыхается. Хорошо еще, что он вообще держится на ногах, — сказал Логан и без лишних слов осторожно приподнял меня с кровати. Перед глазами у меня все завертелось, и, не подхвати он меня, я бы упала на пол. Держа меня, словно ребенка, под мышки, он потихоньку довел меня до ванной комнаты, где я ухватилась за перекладину для полотенца и, едва он закрыл за собой дверь, почти без чувств рухнула на стульчак.

В последующие несколько дней я испытала глубочайшее унижение, вынужденная добираться до унитаза с помощью Логана. Я научилась смиряться и терпеть, пока он со всей возможной деликатностью протирал меня влажной губкой, прикрыв простыней. Порой я пыталась по-детски хныкать и отталкивать его руки, но испытывала при этом такую сильную боль, что вынуждена была прекратить всякое сопротивление. Постепенно я осознала, что без его помощи не обойтись, и сносила все гигиенические процедуры, не жалуясь.

В горячечном бреду я постоянно звала Троя, помня, что обещала ему вернуться как можно быстрее. Я вновь и вновь умоляла Логана позвонить ему и объяснить, почему я задерживаюсь, нарушая все наши свадебные планы. Логан кивал головой, обещая мне непременно выполнить мою просьбу, но я не верила ему. Я вновь начала бить его по рукам, когда он пытался дать мне с ложечки лекарство, порывалась встать, чтобы позвонить Трою, но тотчас же падала, и Логан вынужден был поднимать меня с пола и относить на руках обратно на кровать.

— Почему ты мне не веришь? — слышала я, засыпая, его нежный голос. — Ты принесла мне столько страданий — и спутавшись с ненавистным мне Кэлом Деннисоном, и влюбившись в этого Троя, о котором все время твердишь в бреду. — Он нежно убрал с моего влажного лба прядь волос. — Я был упрямым глупцом, Хевен, из-за чего и потерял тебя. Но почему ты все время пытаешься обрести где-то на стороне то, что я сам так хочу тебе дать? Ты всегда относилась ко мне только как к другу, не давала мне поцеловать тебя, сопротивлялась всем моим попыткам стать для тебя любимым.

Я раскрыла глаза: Логан сидел на краю моей кровати, печально понурив голову.

— Не нужно мне было так деликатничать с тобой, потому что ты все равно любила меня. Я знаю, ты и теперь меня любишь, — вздохнул он.

— Трой! — тихо простонала я. — Позови Троя… — Мне показалось, что Трой стоит за спиной Логана, прячась в тени.

— Спи, — пробормотал Логан, — и перестань терзаться из-за этого человека. Ничего с ним не случится, никто еще не умер от любви…

— Но ты не знаешь Троя! Ты не знаешь его так, как я…

Логан даже вскочил от злости с кровати.

— Прошу тебя, Хевен! — с яростью воскликнул он. — Так ты никогда не поправишься! Пойми же наконец, что я не врач, но я разбираюсь немного в лечении и лекарствах. Я стараюсь помочь тебе в меру своих сил. Несколько недель назад я привез для твоего дедушки кучу лекарств от простуды, даже и не предполагая, что они понадобятся тебе. Сейчас все дороги до города затоплены водой, дождь не прекращался целых пять дней. Я не могу выехать даже со двора, грунтовые дороги превратились в сплошное грязное месиво, машина наверняка завязнет.

Мне ничего не оставалось, как смириться и глотать горькую микстуру. А по ночам по-прежнему снился в кошмарных снах Трой. Он мчался верхом на коне, а когда я окликала его, он лишь пришпоривал скакуна, и тот уносил его от меня еще быстрее. И я бежала следом за Троем, который исчезал во мгле ночи…

Несколько раз передо мной возникало лицо дедушки. Тяжело дыша, он шептал мне, убирая с моего лба спутанные пряди волос: «Ты неважно выглядишь, моя девочка, ты совсем сдала. Энни приготовит тебе целебный чай из трав. Вот, поешь пока ее супа, поешь, детка…»

Наконец настал день, когда температура у меня упала. Голова моя тотчас же прояснилась, и впервые я осознала, в каком оказалась ужасном положении. Я снова очутилась в Уиллисе, там, где была когда-то наша лачуга, вдали от Троя, который уже наверняка впал в отчаяние, волнуясь за меня.

Я обернулась на Логана: он доставал из стенного шкафа чистые простыни, улыбаясь сквозь бороду, которая заметно старила его. Вид у него был изможденный.

В детстве мне часто хотелось нарочно заболеть, чтобы проверить, как сильно любит меня отец и станет ли он нянчиться со мной, как с Фанни. Он наверняка даже не потрудился бы подать мне стакан воды…

— Убирайся! — воскликнула я, отталкивая руку Логана с таблеткой. — Ты не должен был так поступать! Почему ты не вызвал врача и медицинскую сестру, когда миссис Берл ушибла лодыжку? Ты не имел никого права так обращаться со мной!

Но Логан не обратил на мои вопли ни малейшего внимания. Он молча перевернул меня на бок, постелил на матрац шерстяное одеяло и на минуту вышел из комнаты, вернувшись уже с тазиком горячей воды и несколькими полотенцами, а также с салфеткой для умывания и мыльницей в руках.

— Нет! — взвизгнула я, натягивая до подбородка одеяло.

— Умой сперва лицо, — намочив и намылив салфетку, протянул ее мне Логан. — И успокойся. Телефонная линия была повреждена еще в тот вечер, когда мы приехали сюда на моей машине. Я только что слышал по радио сводку погоды: обещают, что к вечеру дожди прекратятся. Но потребуется еще несколько дней, чтобы просохли дороги. Надеюсь, к тому времени ты уже вполне окрепнешь и будешь готова к поездке.

Я выхватила у него из рук салфетку и глядела на него до тех пор, пока он наконец не смутился и не вышел из комнаты, захлопнув за собой дверь. После этого я принялась безжалостно тереть мокрой салфеткой свою кожу, а освежившись, с удовольствием переоделась в свежую ночную рубашку, на этот раз — без помощи Логана.

В тот день я даже заставила себя съесть суп и бутерброды, которые подал мне на подносе Логан. Мы старались не смотреть друг другу в глаза.

— Что с дорогами? — спросила я, когда он уже был с подносом с грязной посудой возле двери.

— Просыхают. Выглянуло солнце. Обещали вскоре починить телефонную и электрическую линии. Не волнуйся, как только я смогу вызвать для тебя сиделку, я тотчас же уеду. Уверен, что это тебя очень обрадует. И больше мы с тобой никогда не увидимся.

— Снова жалеешь меня? — закричала я, приходя в бешенство. — Ты способен на сострадание, только когда я больна и слаба. Но в другое время Тебе на меня наплевать! Мне такое сострадание от тебя совершенно не нужно, Логан Стоунуолл! Я помолвлена с одним из самых замечательных мужчин во всем мире, так что я никогда больше не стану бедной и несчастной! И я люблю его, люблю настолько сильно, что мне даже больно видеть сейчас рядом тебя, а не его!

Итак, я высказала Логану все прямо в лицо, причем самым беспощадным образом. Он застыл на месте, побелев как мел. Потом резко повернулся и выбежал из комнаты.

А я разрыдалась, едва за ним захлопнулась дверь. Я оплакивала все, что ушло безвозвратно, — свое прошлое и несбывшиеся мечты и надежды. Но отныне все должно наладиться, у меня был Трой, который не жалел, а любил меня. Я была нужна ему, без меня он мог умереть.

После обеда я самостоятельно дошла до ванной комнаты и вымылась. Через день или два я готовилась навсегда покинуть это место.

Однако силы возвращались ко мне не так быстро, как я рассчитывала, и дороги высохли тоже не так скоро, как предсказывал Логан. Но когда они все-таки начали подсыхать, Стоунуолл почему-то не поторопился уехать, а терпеливо дожидался внизу, пока не появился почтальон и не сообщил ему, что дорога до Уиннерроу пригодна для поездки, если не принимать во внимание отдельных луж. Когда днем, часа в четыре, Логан задремал на диване в гостиной, я потихоньку спустилась по лестнице вниз и сама приготовила незамысловатую еду. Дедушка был очень доволен. Логан вообще ничего не сказал, когда я позвала его к столу, хотя то и дело бросал на меня украдкой изучающие взгляды, следя за каждым моим движением.

И вот наконец Логан доставил меня, все еще слабую, бледную и дрожащую, к гостинице в Уиннерроу, где я сняла новый номер и переоделась в чистую одежду, прежде чем позвонить Трою. Телефон в его коттедже не отвечал. Я положила трубку и набрала другой номер. На этот раз мне ответила одна из служанок в особняке.

— Хорошо, мисс Кастил, — сказала она. — Я передам мистеру Трою, что вы звонили. Сейчас его нет дома.

Расстроенная, я спустилась на лифте вниз, где в фойе увидела поджидающего меня Логана. При моем приближении он встал и без тени улыбки спросил:

— Чем я еще могу быть тебе полезен?

Я схватилась за голову: до моего отлета в Бостон оставалось всего четыре часа.

— Мне необходимо встретиться с преподобным Вайсом. Но я вполне доберусь туда одна. Прости меня за мою грубость, — сказала я, опустив глаза. — Я вела себя просто ужасно. Большое спасибо тебе за помощь, Логан! Желаю тебе счастья и всего наилучшего в жизни. А мне помогать больше не нужно, я сама позабочусь о себе.

Он смерил меня долгим взглядом, словно бы пытаясь прочесть мои мысли, потом молча взял за руку и отвел к своей машине.

— Отец навещает здесь дедушку? — спросила я, когда мы поехали.

— Думаю, что навещает, когда у него появляется такая возможность, — лаконично ответил он.

Логан больше не проронил ни слова, пока не высадил меня напротив дома на Мейн-стрит, в котором жила семья пастора Уэйланда Вайса, состоящая из трех человек — самого пастора, его жены и маленькой дочки.

— Еще раз спасибо, — твердым голосом произнесла я. — Но ждать меня не нужно.

— А кто же понесет твои сумки и погрузит их в твою взятую напрокат машину? Кстати, что с машиной? — с насмешкой спросил он.

Логан все-таки настоял на том, чтобы дождаться меня, я не стала тратить времени на споры, стараясь идти ровно и уверенно по дорожке к дому. Дойдя до крыльца, я обернулась: Логан дремал в автомобиле, устало положив руки на руль и склонив голову набок. Словно его измучило бесконечное ожидание меня и днем, и ночью…

Я постучалась в дверь и стала терпеливо ждать, когда мне ее откроют. И чем дольше переминалась я на крыльце с ноги на ногу, тем сильнее и злее становилась. Усталость и слабость как рукой сняло! Какое право имел этот священник лишать Фанни ее ребенка! Он соблазнил Фанни, когда она была еще подростком: ей было только четырнадцать лет. Это же настоящее преступление!

Я была полна решимости вернуть в лоно семьи хотя бы одного ребенка, тем самым восполнив отчасти утрату двоих детей. Хотя уверенности в том, что Фанни можно доверить воспитание девочки, у меня, признаться, не было.

Дверь мне открыла Розалин Вайс собственной персоной. Увидев меня, она нахмурилась, но явно не удивилась, словно бы ожидала, что я рано или поздно появлюсь: не случайно же я оказалась в церкви неделю назад. Как обычно, на ней было малосимпатичное темное платье, в котором она походила на пугало.

— Нам с тобой не о чем разговаривать, — заявила мне Розалин с ходу, — убирайся с моего крыльца и больше не приходи сюда!

Но захлопнуть дверь перед моим носом ей не удалось: я решительно оттолкнула ее и вошла в дом.

— Вам придется многое мне объяснить, — резко заявила я ледяным тоном. — Мне нужно поговорить с вашим мужем. Где он?

— Его нет дома, — закрывая собой проход, с вызовом заявила Розалин. — Немедленно выйди вон! Мало вы со своей сестрой натворили бед! — закричала она, состроив на своем худом продолговатом лице брезгливо-чопорную мину, словно бы прикоснулась к чему-то мерзкому и непристойному.

— Значит, вы все-таки признаете, что Фанни моя сестра. Замечательно! И чем же она вам не угодила, хотелось бы мне знать?

— Кто там? — раздался голос преподобного, и я направилась в кабинет, дверь которого оказалась приоткрытой (так что Розалин не удалось помешать мне), и очутилась лицом к лицу с самым влиятельным человеком в Уиннерроу.

Привстав с кресла, «Вайси» любезно улыбнулся мне, и я совершенно растерялась. Я надеялась застать их врасплох, заявившись с утра пораньше. Но хотя еще не было и десяти часов, оба они были уже одеты. Единственной деталью туалета хозяина дома, придававшей ему домашний вид, были черные бархатные тапочки, окаймленные красным атласом. Почему-то именно они окончательно обескуражили меня.

— Так-так! — произнес он, потирая ладони и делая непроницаемое лицо. — Похоже, что одна из заблудших овечек пришла проситься обратно в стадо, жаждая покаяния и прощения.

Эти слова моментально вернули мой бойцовский дух. Наконец-то я выскажу ему все, что я о нем думаю! Я давно ждала подходящего повода, чтобы восстановить справедливость и воздать ему по заслугам! Священник вновь удобно устроился в кресле перед камином с искусственными цветами вместо пламени и принялся выбирать себе сигару из медного ларца, инкрустированного красным кедром. Он аккуратно обрезал кончик сигары, еще раз тщательно осмотрел ее и лишь после этого раскурил. Все это время я продолжала стоять.

Очевидно, он и не намеревался предложить мне присесть. Но это нисколько не смутило меня: я невозмутимо подошла к точно такому же креслу и уселась в него, закинув ногу на ногу. Мистер Вайс окинул их оценивающим взглядом, но и это не вывело меня из душевного равновесия: на мне были абсолютно новые туфли, что же касается ног, то Трой не раз говорил мне, что они необыкновенно стройные.

Черные глаза-бусинки лениво скользнули по мне с затаенным интересом и, застыв на бюсте, вспыхнули лукавыми искорками. Губы пастора растянулись в обезоруживающей улыбке, устоять перед которой наивная дурочка вроде Фанни, конечно, не смогла бы. Несмотря на почтенный возраст, пастор не утратил обаяния и привлекательности, сохранив завидное здоровье и приятную внешность, о чем свидетельствовали его плотная фигура и лоснящаяся кожа румяного лица.

— Мне знакомо ваше лицо, — густым проникновенным голосом произнес пастор, задумчиво морща лоб, — странно, что запамятовал ваше имя: обычно я не забываю имен столь очаровательных юных созданий.

Входя в этот дом, я понятия не имела, с какого боку подступиться к нему. Теперь же, после этих слов, я поняла, как нужно действовать: Вайс, вне всякого сомнения, был напуган и прятал свой страх за маской блаженного неведения.

— Вы прекрасно помните, как меня зовут, — покачивая ногой, самым любезным тоном возразила я. — Мое имя невозможно забыть, тем более — священнику: Хевен Ли, по-моему, уникальное имя, не правда ли? Не каждую девушку называют «божественной».

Все это я произнесла, возможно, благодаря перенесенной простуде, а также определенному опыту, обретенному в Бостоне, с какой-то особой, сексуальной хрипотцой в голосе, удивившей даже меня саму.

— Кстати, Фанни просила передать вам привет и сказать, что у нее все в порядке, мистер Вайс, — с очаровательной улыбкой добавила я, с каждой минутой чувствуя себя все более уверенно, поскольку определенно смущала пастора своей молодостью и красотой. Видимо, и Фанни не составило особого труда соблазнить его, несмотря на его духовный сан. — Моя сестра очень признательна вам и вашей супруге за заботу о ее дочери, но теперь, когда она решила отказаться от сценической карьеры и намерена в скором времени выйти замуж, она хочет забрать своего ребенка.

Супруга пастора Вайса громко охнула и разрыдалась у меня за спиной, но сам он даже бровью не повел, а лишь спокойно осведомился:

— А почему Луиза поручила вам сообщить мне все это? Почему не приехала сама?

— Фанни доверила эту миссию мне, потому что самой ей было бы трудно сказать вам это без слез, — ответила я, как мне показалось, весьма находчиво. — Теперь она жалеет о своем необдуманном решении продать вам своего ребенка: ведь, став матерью, она уже не может рассуждать, как легкомысленная девица. Она сильно изменилась и очень тоскует по своей крошке. При этом Фанни готова возместить вам ваши затраты: я хоть сейчас могу вернуть вам десять тысяч долларов, которые вы заплатили ей за девочку.

— Простите, но это какое-то недоразумение, — расплылся в благожелательной улыбке пастор. — О каких десяти тысячах вы говорите? И вообще, какое отношение мы имеем к дочери Фанни? Мы, безусловно, понимаем, что милая Луиза, выросшая в горах, была лишена предрассудков и вела весьма фривольную жизнь, обладая диким нравом, и нам искренне жаль, если она действительно продала своего ребенка и теперь раскаялась в этом…

Я встала и, подойдя к письменному столу, взяла в руки обрамленный фотопортрет четырехмесячного ребенка. Малышка улыбалась в фотообъектив темными индейскими глазками, точь-в-точь такими же, как у Фанни и всех Кастилов. Только волосики у девочки были не прямыми и грубыми, как у ее матери, а мягкими и курчавыми, как у отца в младенчестве — мистера Вайса. Девочка действительно была очень красивой; с тоненьким колечком на пальчике пухленькой ручонки и в хорошеньком белом платьице с кружевами и оборками, она выглядела ухоженной и избалованной дочкой горячо любящих родителей.

— Вон отсюда! — выхватив фотографию у меня из рук, взвизгнула Розалин Вайс. — Уэйланд, что ты с ней разговариваешь! Выкини ее вон!

— Я пришла, чтобы выкупить у вас ребенка Фанни, — холодно сказала я. — Вы можете получить за нее двадцать тысяч долларов: десять из них — за вашу заботу о девочке. В противном случае я обращусь в полицию. Я расскажу все: и как вы прикатили на своем лимузине к нашей хижине и купили у нашего папаши за пятьсот долларов Фанни, и как заставляли ее делать тяжелую работу, и как добропорядочный пастор совратил четырнадцатилетнюю девчонку и принудил ее родить ему ребенка, потому что его жена рожать не может…

Преподобный вскочил на ноги.

Лицо его окаменело, в глазах вспыхнула звериная злоба.

— Не пытайся угрожать мне, девчонка, я этого не люблю. И не потерплю, чтобы со мной разговаривали подобным тоном! Ты слишком много возомнила о себе, глупая и манерная девица из презренной семейки нищих Кастилов! Я вижу таких, как ты, насквозь! — Он самоуверенно усмехнулся: — Луиза ничего подобного нам не писала и не говорила по телефону. В конце концов, благодаря нам, она довольно неплохо живет… Но так уж Господь устроил этот мир, что люди никогда не платят за добро добром, а предпочитают делать своим благодетелям пакости.

— Минуточку! — воскликнула я, не дожидаясь, пока он начнет приводить соответствующие примеры и цитаты из Священного Писания. — Вы не можете отрицать, что купили мою сестру у моего отца, мы с Томом готовы подтвердить это в суде, поклявшись на Библии. Может быть, вам напомнить, в какой день, месяц и год это случилось?

Я подождала, пока Вайс сменил шлепанцы на туфли и со строгим лицом вновь уселся за письменный стол, откинувшись на спинку кресла и прикрыв ладонью подбородок. Теперь, когда я видела только половину его лица, мне стало труднее читать его мысли: оставались только злые глаза и насупленные брови, не сулящие ничего утешительного.

— Кто ты такая, чтобы выставлять мне условия? — ухмыльнулся он. — Да нацепи ты сколько угодно колец и бриллиантов, все равно останешься дочерью презренного Кастила. Кому, по-твоему, поверят власти — тебе или мне?

— Но Дарси очень похожа на Фанни! — с улыбкой уверенного в себе человека возразила я.

— Да у нас есть документы, подтверждающие, что третьего февраля этого года моя жена родила девочку! А чем ты докажешь, что это ребенок Фанни?

— А растяжки на бедрах у вашей жены есть? А как насчет отпечатков ступней и ладоней? Фанни стащила копию свидетельства о рождении своей дочери, и в нем записано, что матерью является она, а не ваша супруга! Вы совершили подлог! Как, по-вашему, к этому отнесутся власти?

Розалин Вайс тяжело вздохнула за моей спиной.

Преподобный растерянно заморгал глазками, и я поняла, что он дрогнул. А ведь я все это придумала, на самом деле никаких доказательств у Фанни не было. Вообще никаких!

— Да твоя блудливая сестра ляжет под кого угодно! — закричала Розалин Вайс, бледнея.

— Это к делу не относится! — вскинула я подбородок. — Суть в том, что преподобный Вайс совратил четырнадцатилетнюю девочку. Будучи человеком духовного сана, он стал отцом ребенка Фанни, которая еще сама не достигла совершеннолетия! Мало того, этот уважаемый пастор говорит всем, что эту малышку родила его жена! Медицинская экспертиза без труда установит, что ваша жена никогда не рожала! Верните девочку Фанни! Отдайте Дарси мне, я отвезу ее к родной матери!

Розалин Вайс заскулила, как побитая собака.

Но священник еще не думал сдаваться.

Взгляд его стал холоднее и жестче.

— Мне прекрасно известно, кто ты такая и что из себя представляешь, — прищурившись, прошипел он. — Твоя бабка по материнской линии замужем за человеком из клана Таттертонов, известных торговцев игрушками. За тобой стоят влиятельные люди с их миллионами, и ты надеешься этим меня запугать. Но знай: Дарси моя дочь, и я буду драться до конца, чтобы она осталась в моем доме, а не в доме жалкого бродяги. Так что убирайся отсюда и держись от нас подальше!

— Я обращусь за помощью к полиции! — закричала я, тоже теряя самообладание.

— Можешь делать, что тебе вздумается, тебе все равно никто не поверит. В городе всем известно, что из себя представляет Фанни Кастил! Прихожане будут на моей стороне, даже зная, что эта развратная, бесстыдная девица сама залезла в мою постель и соблазнила меня своим блудливым телом. Ибо я всего лишь человек, а человек, как известно, слаб и грешен по своей природе.

Но его доводы не пошатнули моей уверенности в себе.

— Либо вы отдаете мне Дарси, чтобы я отвезла ее Фанни, либо я сегодня же вечером расскажу вашим прихожанам, что произошло после того, как вы купили Фанни для своих плотских утех! Не сомневаюсь, что это повергнет их в шок и ярость. Если вы знали, что из себя представляет Фанни, когда брали ее в свой дом, тогда почему же вы не отказались от своего замысла? Вы умышленно ввели в свой дом соблазн и не устояли перед ним! Дьявол победил пастора Уэйланда Вайса, и ваша паства не простит вам этого!

Преподобный задумчиво взглянул на меня, словно я была всего лишь пешкой на его шахматной доске и достаточно ему было сделать лишь один ход своей черной королевой, как меня не станет.

— Я слышал, что ты сильно болела, — неожиданно сменил он тон разговора. — Ты плохо выглядишь, девочка, совсем плохо. Между прочим, как тебе понравился тот чудесный домик, в котором живет теперь твой дедушка? Ты думаешь, что такой бревенчатый коттедж можно было построить на те жалкие гроши, которые ты дала ему? Так вот, это я, по своей душевной доброте, добавил денег на строительство и отделку этого дома: все-таки твой дед теперь еще и прадед моей дочки. А я всего лишь человек, жалкий, грешный человек, и моему сердцу не чуждо сострадание…

И он впился в меня своим проницательным взглядом.

Наверху вдруг заплакал ребенок, словно бы неожиданно проснувшись. Спустя минуту Розалин Вайс принесла девочку на руках в кабинет. И, глядя на ее заплаканные глазки, пухленькие алые губки, темные курчавые волосики и удивительно светлую кожу лица, я почувствовала глубочайшее умиление и не могла не растрогаться при виде того, как крепко вцепилась она своими ручонками в женщину, которую считала матерью. Ярость моя улеглась, и я вдруг поняла, что Фанни хочет использовать Дарси как орудие мести! Зачем я расстраиваю эту чудную малышку и ее мать? И для чего выслушиваю все эти неприятные для меня слова, которые монотонным голосом вдалбливает мне в уши Вайс?

— Я предчувствовал, что когда-нибудь ты придешь по мою душу, Хевен Кастил, — бубнил он. — Я помню, как ты сидела на задней скамье, уставившись на меня своими чистыми голубыми глазами и словно бы сомневалась в каждом слове, срывавшемся с моих губ. Твое лицо говорило мне, что ты хотела бы верить, ты нуждаешься в вере и стараешься уверовать, но все же мне никогда не удавалось так построить свои проповеди, чтобы убедить наконец тебя, что Бог есть и что Он любит каждого из нас и заботится о нас. Я начал оценивать свои проповеди по тому, как ты реагируешь на них. И вот однажды, когда я уже было решил, что мне удалось убедить тебя и что настал миг моего торжества, в этот же самый день скончалась твоя бабушка! А вскоре после этого похоронили и мертворожденного ребенка твой матери. И, стоя у края их могил, я почувствовал, произнося скорбные слова, что потерпел полное поражение. Я понял тогда, что твое сердце отныне закрыто для моих проповедей, а ты решила самостоятельно построить свою судьбу, хотя это абсолютно невозможно. Ты не ищешь помощи ни у человека, ни у Господа Бога.

— Я пришла не для того, чтобы выслушивать ваши рассуждения и нотации, — прервала я Вайса. — Не вам меня судить, вы меня не знаете.

Он вскочил и, выбежав из-за стола, встал прямо передо мной.

— Ты заблуждаешься, Хевен Ли Кастил! — прищурившись, воскликнул он, сверля меня взглядом. — Мне прекрасно известно, что ты из себя представляешь! Ты опаснейшая из женщин, несущая в себе семена разрушения, — как для себя самой, так и для всякого, кто тебя полюбит. А многие не устоят перед красотой твоего лица и тела и будут коварно обмануты тобой. Ибо ты будешь думать, что если ты не обманешь их первой, то они опередят тебя. Романтическая мечтательница, рожденная, чтобы разрушать свою собственную жизнь и уничтожать других людей, вот кто ты такая!

Он вздохнул, продолжая пронзать меня своим печальным и одновременно ненавидящим взглядом, словно бы читая мои мысли, и уже спокойным тоном продолжал:

— А теперь поговорим о моей дочери Дарси. Мы взяли твою сестру в свой дом исключительно из сострадания и добрых побуждений, хотя, насколько я вижу по выражению твоего лица, ты в это и не веришь. В то время твоему отцу приходилось очень трудно, и нам хотелось хоть чем-то помочь ему. Мы с Розой поступили так, как велел нам Господь. И мы официально удочерили ребенка твоей сестры, на что она дала свое согласие, подписав соответствующие бумаги. И чтобы быть до конца откровенным с тобой, я признаюсь: если бы твой отец не навязал нам чуть ли не силой свою вторую дочь, я выбрал бы тебя! Ты поняла? Тебя! А теперь спроси меня, почему я хотел так поступить! — И, не дожидаясь моего ответа, он ответил сам: — Потому что я хотел лично изучить твое противостояние Господу Богу…

И, взглянув в его серьезные и полные сострадания глаза, умеющие скрывать подлинные, потаенные мысли, я поняла, что не могу состязаться с таким умным человеком, как Уэйланд Вайс, — ведь не случайно же он стал богатейшим человеком в нашем округе. Даже зная все его трюки, с помощью которых он добивался уважения наивных и несведущих прихожан, я не могла избавиться от ощущения, что и меня он опутывает своей паутиной, словно паук глупую муху.

— Замолчите сейчас же, я прошу вас! — воскликнула я, готовая провалиться сквозь землю от стыда. Мне стало ясно, что я все потеряла. Том живет собственной жизнью, и я ему больше не нужна. Даже маленькие Кейт и Наша Джейн сообразили, что им лучше вовремя от меня отделаться, пока я не испортила им жизнь. Дедушка вполне счастлив, доживая остаток своих дней в новом домике в горах, вместе с тенью любимой Энни. А ведь я едва не омрачила и его убогое счастье. Действительно, я всем приносила одни лишь беды и несчастья!

Меня обдало жаром: болезнь, кажется, возвращалась. С трудом удерживая слезы, я упала в кресло. Нет, этот ребенок не нужен Фанни. Если она не пошевелила и пальцем, чтобы помочь Кейту и Нашей Джейн, с чего же я решила, что она станет хорошей матерью для Дарси? Голова моя раскалывалась от резкой боли. Какое я имела право пытаться лишить малышку той единственной матери, к которой она привыкла? Нет, девочка должна остаться именно здесь, в доме Вайсов, они любят ее и смогут обеспечить ее в жизни. А что может предложить взамен Фанни Кастил? Мне захотелось поскорее покинуть этот дом. Пошатываясь, я встала и сказала Розалин:

— Я не стану помогать Фанни в ее намерении отнять у вас девочку, мадам. И прошу извинить меня за мое вторжение, обещаю вас впредь не беспокоить.

И не в силах более сдерживать слезы, я повернулась и бросилась к двери, услышав уже на пороге, как преподобный воскликнул мне вдогонку:

— Да хранит тебя Господь!

19. Ветер крепчает

Логан довез меня до аэропорта и вместе со мной дождался объявления на посадку. Сделав серьезное лицо, он посмотрел мне в глаза и еще раз повторил, что я верно поступила, оставив ребенка Фанни в надежных и заботливых руках Розалин Вайс.

— Ты все правильно сделала, — в третий раз сказал он, когда я выразила сомнения в логичности своих поступков. — Фанни не годится на роль матери, и мы оба это прекрасно знаем.

Возможно, что в глубине души я лелеяла надежду забрать малышку с собой в усадьбу Фартинггейл, уповая на то, что она покорит Троя своей младенческой красотой и он удочерит ее. Как глупо было с моей стороны даже допускать подобную мысль! Если Фанни была недостойна воспитывать Дарси, то откуда у меня уверенность, что этого достойна я?

— Прощай, — глядя поверх моей головы, произнес Логан. — Я желаю тебе счастья и удачи во всем. — И прежде чем я успела поблагодарить его, он развернулся на каблуках и быстро удалился.

Отойдя шагов на пятьдесят, он обернулся и натянуто улыбнулся мне. Мы обменялись пристальными взглядами, и я побежала к трапу самолета.

Спустя несколько часов я уже была в Бостоне. Едва держась на ногах от усталости и мечтая лишь о том, чтобы поскорее добраться до своей кровати, я подошла к такси и, хриплым голосом назвав водителю адрес, рухнула на заднее сиденье, закрыв при этом глаза. Передо мной возникло лицо Логана. Улыбаясь, он говорил мне:

«Я понимаю, почему ты так поступила. Ведь если бы Фанни действительно хотела оставить ребенка у себя, она могла придумать, как это сделать. И ты бы ей тогда помогла».

Все дальнейшее казалось мне нереальным: и странная улыбка, с которой меня встретил дворецкий Кур-тис, открывший дверь, потому что я не могла найти свой ключ, и его слова: «Рад вас снова видеть в этом доме, мисс Хевен», сказанные с какой-то особой интонацией. И почему он назвал меня по имени?

Пораженная, я проводила взглядом Куртиса, уносившего мои сумки с вещами, и, обернувшись, удивилась еще сильнее представшему передо мной зрелищу: двери в большой гостиной были распахнуты настежь, и в следующей комнате тоже. Несомненно, в доме готовились к большому приему. Но по какому случаю, подумала я, но решила не ломать себе голову: когда Тони был дома, он каждый день мог находить какой-нибудь повод для празднества.

Переходя из комнаты в комнату, я с изумлением разглядывала огромные букеты свежих цветов, расставленные повсюду, сверкающий хрусталь, серебро, золото и бронзу, ослепляющие своим блеском. А на кухне, где уже готовились горячие закуски, Рай Виски улыбнулся мне так, словно он и не знал о моем долгом отсутствии. От вида пищи у меня засосало под ложечкой, и я поспешила к лестнице.

— Итак, ты наконец-то вернулась! — услышала я громкий и властный голос. Из своего кабинета с недоброй ухмылкой на лице ко мне направлялся Тони. — Как ты посмела выкинуть такое! Ты нарушила свое слово! Ты даже представить себе не можешь, что ты натворила с Троем!

Я побледнела, колени мои задрожали.

— С ним все в порядке, надеюсь? Я болела. Я очень хотела вернуться! — бессвязно пыталась я оправдаться.

— Я сильно разочарован твоим поведением, моя девочка. Ты расстроила Троя, он впал в глубочайшую депрессию, заперся в своем коттедже и даже не подходит к телефону. Он забросил работу и не встает с кровати.

Ноги мои подкосились, и я опустилась на ступеньку.

— У меня был грипп, — едва слышно пролепетала я. — И высокая температура. Там шел такой ливень, что врач никак не мог приехать, размыло все дороги и смыло все мосты…

Тони внимательно слушал меня, поджав губы и не задавая вопросов, но в его пристальном взгляде я заметила нечто такое, от чего у меня мурашки побежали по спине. Внезапно он нетерпеливо взмахнул рукой, не желая больше меня слушать, и сказал:

— Отправляйся и приведи себя в порядок, а потом зайди ко мне в кабинет. Джиллиан сегодня устраивает банкет в честь своей подруги, собирающейся вскоре выйти замуж. А нам с тобой нужно решить кое-какие вопросы.

— Я должна немедленно видеть Троя! — с трудом поднимаясь на ноги, капризно воскликнула я. — Он меня поймет, в отличие от тебя!

— Трой так долго ждал тебя, что может и еще немного подождать.

Провожаемая его взглядом, я поднялась по лестнице и вбежала в свою спальню, где застала горничную Перси — она распаковывала мои сумки.

— Рада снова вас видеть, мисс Хевен, — натянуто улыбнулась она. — Добро пожаловать домой!

Домой? Но станет ли когда-нибудь этот громадный особняк для меня настоящим домом? Пока еще я чувствовала себя в нем чужой.

Я быстро умылась, причесалась и переоделась перед зеркалом, из которого на меня смотрело усталое лицо с синевой под глазами, но упрямо сжатыми губами. Слегка напудрившись, я вышла из комнаты и стала спускаться по лестнице в кабинет Тони, когда дверной звонок громко оповестил о прибытии первых гостей. Куртис бросился встречать их, распахнув дверь перед женщинами, в руках которых я увидела красиво упакованные подарки. Гостьи были настолько взволнованы предстоящим торжеством, что на меня даже не обратили внимания. А я была только рада этому, поскольку терпеть не могла подруг Джиллиан, всегда задающих массу вопросов.

Подойдя к дверям кабинета Тони, я тихонько постучалась.

— Входи, Хевен, — отозвался Тони. Он сидел за письменным столом, спиной к окнам, за которыми сгущались лиловые сумерки.

Поскольку окна первого этажа этого дома находились на высоте не менее пятнадцати футов от земли, из них открывался прекрасный вид на лабиринт, такой уютный и скрытый от посторонних глаз, как мне всегда казалось, когда я пробиралась через него к коттеджу Троя. С его тенистыми дорожками были связаны мои самые романтические воспоминания, именно они привели меня к таинственному домику в глубине парка, где я нашла свою любовь. Я не могла оторвать взгляда от высоких рядов живой изгороди, но властный голос Тони вывел меня из оцепенения:

— Сядь, — приказал он из сумрака кабинета. — И расскажи мне еще раз, как ты ездила в Нью-Йорк за свадебными нарядами и попала под проливной дождь, который лил не переставая неделю кряду, затопив все дороги и посносив все мосты, так что доктор никак не мог до тебя добраться, пока ты металась в горячке.

Слава Богу, что Логан подробно рассказал мне о случившемся ненастье, когда умывал и причесывал меня, так что я без труда могла поведать Тони о стихийном бедствии, охватившем все восточное побережье. Тони дал мне выговориться до конца, и, только когда мой голос совершенно стих и я замерла в трепетном ожидании, сцепив пальцы рук, он тяжело вздохнул и наконец произнес:

— Я презираю лжецов. С тех пор, как ты уехала, произошло множество событий. Но сперва я хочу сообщить тебе, что мне известно, что ты не ездила в Нью-Йорк за покупками к свадьбе, а вместо этого сперва навестила в Джорджии своего брата Тома, потом проведала во Флориде своего отца, после чего слетала в Нашвилл к сестре Фанни.

В комнате стало еще сумрачней, и я не видела лица Тони, однако он не включал свет. Сквозь стены доносились оживленные женские голоса, сливающиеся в один неразличимый гул. У меня возникло безумное желание присоединиться к гостям: я была готова даже на это, лишь бы не сидеть здесь с Тони. И, тяжело вздохнув, сделала попытку встать.

— Сядь на место! — холодно приказал Тони. — Я еще не закончил. Тебе предстоит ответить на несколько моих вопросов, и ответить честно. Во-первых, я хочу знать, сколько на самом деле тебе лет.

— Восемнадцать, — не задумываясь ответила я. — Честно говоря, я и сама не понимаю, зачем я солгала вам тогда, при нашей первой встрече. Скорее всего потому, что стеснялась рассказать правду о том, как познакомились и поженились мои родители. Ведь мама согласилась выйти за отца, зная его всего лишь один день после их встречи в Атланте. Да и велика ли разница — один год?

Тони ничего не сказал на это, но его молчание в темноте было выразительнее любого ответа.

— Но ведь Трою я с самого начала призналась, что мне семнадцать, а не шестнадцать лет! — в отчаянии воскликнула я. — Умоляю, Тони, позволь мне сейчас же пойти к нему! Я ему нужна и сумею развеять его мрачные мысли. Я действительно сильно болела, поверь мне! Если бы только могла, ползком бы вернулась к Трою!

Тони уперся локтями в стол и обхватил ладонями голову. В темно-лиловом квадрате окна за его спиной выглянул из-за туч полумесяц. Время шло. На небе то вспыхивали, то гасли звездочки. Молчание Тони и темнота в кабинете становились уже невыносимыми. Ну почему он не отпускает меня к Трою?

— Тони, пожалуйста, разреши мне пойти к нему! — снова взмолилась я.

— Нет, — прохрипел он. — Сперва ты расскажешь мне все, что тебе известно о знакомстве твоей матери с твоим отцом, и как можно подробнее: я хочу точно знать день, месяц и год, когда они встретились и когда поженились. Расскажи мне также все, что тебе известно о своей матери от бабушки и дедушки. А к Трою ты пойдешь не раньше, чем ответишь на все мои вопросы.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем я закончила свой сбивчивый рассказ о семье Кастилов и их нищенском прозябании вообще и о том, что знала о Ли ван Ворин, в частности, хотя знала я о ней очень мало. Потом Тони начал задавать мне свои бесчисленные вопросы:

— Значит, пятеро братьев в тюрьме… — задумчиво повторял он за мной. — И тем не менее она вышла за него замуж. Ты сказала, что твой отец всегда ненавидел тебя? А ты когда-нибудь задумывалась, в чем причина его ненависти?

— В том, что, родив меня, мама умерла, — просто ответила я, окончательно подавленная холодным мраком надвигающейся ночи и гнетущей тишиной в комнате. Я уже не слышала голосов гостей, мысленно перенесясь в прошлое: снова меня окружали горы, и снова я стала одной из презренных Кастилов, которым никогда не суждено выбиться в люди. Никогда, никогда, никогда! Боже, ну почему же он так странно смотрит на меня? Все страхи и сомнения вдруг навалились на меня одной громадной глыбой. Стоунуоллы отвергли меня, теперь, видимо, отвергнут и Таттертоны. Я сжалась и замерла в тягостном ожидании.

Мне казалось, что прошло не менее получаса после того, как я ответила на последний вопрос Тони, а он все продолжал хранить молчание, сидя спиной к окну, из которого мне на лицо падал мертвенно-бледный лунный свет. Наконец он заговорил нарочито спокойным голосом:

— Когда ты только появилась у нас, я думал, что сам Господь послал тебя, вняв моим молитвам, чтобы спасти Троя от его саморазрушительных навязчивых идей. Он крайне замкнутый человек и трудно сходится с девушками, как мне кажется, из-за своей застенчивости и ранимости… И, конечно, из-за этих странных мыслей о неминуемой скорой смерти…

Я машинально кивнула, хотя ровным счетом ничего не понимала. Почему он так серьезно говорит обо всем этом? И откуда этот вкрадчивый, настороженный тон? Разве он не одобрил своим молчаливым согласием наши с Троем планы на совместное будущее?

— Он говорил с тобой о своих снах? — спросил Тони.

— Да, — кивнула я.

— И ты тоже склонна верить в них? Как и он?

— Даже не знаю. С одной стороны, мне хочется верить, потому что Трой считает, что сны часто предсказывают будущее. Но, с другой стороны, мне не хочется верить, будто он умрет молодым.

— А он не говорил тебе, сколько, по его мнению, ему еще осталось жить? — с тревогой в голосе спросил Тони, так, словно бы и сам не был до конца уверен, что все это лишь неизжитые фантазии, рожденные воображением больного ребенка, на плач которого он часто прибегал когда-то по ночам.

— Когда мы с Троем поженимся, ему уже не будет так страшно и одиноко, и он перестанет думать о смерти, — сказала я. — Я постараюсь понять его, вселить в него оптимизм, научу радоваться жизни, и тогда он навсегда избавится от всех своих тревог. Мне кажется, он очень боится одиночества, и в этом корень всех его страхов и волнений.

Тони наконец включил настольную лампу. При свете глаза его показались мне удивительно голубыми.

— Похоже, ты считаешь, что я уделял Трою мало внимания, — с досадой воскликнул он. — А ведь именно ради него я и женился, когда мне было всего двадцать лет, на женщине, которая была вдвое старше меня. Я надеялся, что она станет Трою настоящей, заботливой матерью, не то что какая-нибудь сопливая девчонка, которой совершенно не хочется нянчиться с болезненным и хилым ребенком. И еще я думал, что Ли станет для него сестрой…

— Может быть, он был настолько потрясен твоим объяснением смерти его матери, что рай стал казаться ему притягательнее реальной жизни, — заметила я.

— Вполне возможно, что ты и права, — печально согласился Тони, пожав плечами и откинувшись на спинку кресла. Он оглянулся в поисках пепельницы и, не найдя, спрятал портсигар в карман. Я еще ни разу не видела, чтобы он закурил. — Мне и самому приходила в голову подобная мысль, но что я мог поделать, если он упорно не желал избавляться от своих печалей? Когда я женился на Джиллиан, Трой сильно привязался к Ли и после ее побега из дома долго плакал по ночам, уверенный, что именно он и стал главной причиной ее бегства. Он тяжело заболел и три месяца пролежал в постели. Чтобы успокоить его, я вынужден был говорить ему, что Ли непременно вернется, и с тех пор мальчик уже не расставался со своей надеждой на это. Подозреваю, что со временем тоска по ней переросла в детскую любовь. Ли стала его идеалом любимой женщины, ее образ укрепился в его подсознании настолько, что все эти годы, вплоть до того момента, как нам позвонил твой отец, он ждал, что твоя мать вернется и станет для него той единственной женщиной, о которой он всегда мечтал и не мог найти. Но вместо Ли появилась ты!

Все помутилось у меня в голове от этих слов.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что я как бы заменила ему мою мать, в которую он был с детства влюблен? — закричала я, впадая в истерику. — Трой любит меня за то, что ему нравится именно во мне, а не потому, что я похожа на свою мать! Как может трех-пятилетний ребенок влюбиться, словно взрослый мужчина, и оставаться влюбленным в свой идеал в течение семнадцати лет! Такое нелепо даже и предполагать!

— Пожалуй, ты и здесь права, — смерив меня пристальным взглядом прищуренных глаз, со вздохом согласился со мной Тони и снова полез в карман за портсигаром, оглядываясь вокруг в поисках пепельницы. — Мне просто пришло в голову, что Трой вознес Ли на пьедестал и сравнивал с ней всех женщин, но только ты совпала с его идеалом.

Кровь ударила мне в голову, я обхватила ладонями горло.

— Ты говоришь какую-то чушь! Да, Трой любил моя мать, он сам рассказывал мне об этом. Но он ее любил совсем не так, как мужчина любит женщину, а как одинокий маленький мальчик, нуждающийся в близком человеке, который принадлежал бы только ему одному. Я рада, что он нашел меня, я буду ему хорошей женой. Ему нужен человек из другого мира, не избалованный богатством, способный еще радоваться жизни. Меня унижали, били, оскорбляли, притесняли, я страдала от голода, нищеты и холода, но я все равно радуюсь, что живу на этом свете, и ничто не заставит меня предпочесть жизни смерть. И я научу тому же Троя!

— Да, полагаю, ты вполне подошла бы для него. И ты это уже доказала, за что я тебе чрезвычайно признателен: Трой стал совершенно другим человеком! И тем не менее, Хевен, ты не можешь выйти за него замуж. Я не могу допустить этого.

Вот оно — то, чего я больше всего и боялась!

— Но ведь ты сам говоришь, что я подхожу ему. Что же произошло? Не забывай, что в моих жилах течет кровь не только Кастилов, но и ван Воринов!

Он с жалостью посмотрел на меня, сразу вдруг постарев на несколько лет от сильного огорчения.

— Как прекрасна ты в своем благородном негодовании, — сказал он, — теперь я понимаю, за что Трой полюбил тебя. У вас с ним так много общего, хотя вы и не знаете, в чем истинная причина этого. А я не хочу говорить, что вас с ним роднит. Просто обещай мне, что пойдешь к нему и деликатно, щадя его чувства, скажешь, что не сможешь выполнить свое обещание выйти за него. Естественно, после этого ты должна будешь оставить этот дом, но я позабочусь о твоем финансовом благополучии. Ты ни в чем не будешь испытывать нужды, обещаю тебе.

— Ты хочешь, чтобы я отказалась от своих брачных обязательств? — не веря своим ушам, переспросила я. — И ты еще смеешь утверждать, что беспокоишься о Трое? Разве ты не понимаешь, что для него разрыв со мной станет страшным ударом? Он считает, что обрел во мне наконец ту единственную в мире женщину, которая способна его понять! Ту, которая будет с ним до его последнего дня!

Тони встал, озираясь вокруг, чтобы не смотреть мне в глаза, и хладнокровно повторил:

— Я пытаюсь сделать, как лучше. Ты должна понять, что Трой мой единственный наследник, после моей смерти вся наша компания перейдет к нему или же его сыну. Такова наша семейная традиция. На протяжении трех с половиной веков «Игрушки Таттертонов» переходили от отца к сыну или от брата к брату… И так должно быть и впредь. Трой должен жениться и иметь наследников, потому что моя жена слишком стара, чтобы рожать детей.

— Но у меня нет физических недостатков! Я способна рожать детей! Мы с Троем уже обсуждали этот вопрос и решили завести двоих.

— Я надеялся, что мне удастся решить это дело без неприятных эксцессов. Я прошу тебя не ставить меня в неудобное положение и не вынуждать говорить то, чего мне говорить не хотелось бы, — произнес Тони, тяжело уперевшись ладонями в стол и продолжая рассеянно озираться по сторонам. — Но ты, кажется, не намерена проявить понимание и такт. Тем не менее я еще раз прошу тебя поверить мне на слово, что у меня имеются веские основания противиться вашему с Троем браку. Ну почему ты не хочешь пойти мне навстречу?

— Почему? Я не вижу никаких причин для этого! Что мешает нам стать мужем и женой, объясни же мне наконец! Мне уже восемнадцать лет, по закону я могу выйти за него, и никто не сможет мне помешать осуществить свое законное право!

Тони тяжело опустился в кресло, отодвинулся вместе с ним от стола и, закинув ногу на ногу, стал покачивать ею. И, как ни странно, я поймала себя на том, что с удовольствием смотрю на его вычищенные до блеска туфли и высокие темные носки. Он тяжело вздохнул и заговорил совершенно другим тоном:

— Все сложилось так нелепо из-за твоего возраста. Я был уверен, что ты моложе, чем ты есть на самом деле. И лишь случайно, когда ты уехала, Трой обмолвился, что тебе уже восемнадцать. До этого момента у меня не возникало и тени сомнения! Когда я смотрел на тебя, я видел копию Ли, только с темными волосами. Даже своими движениями и манерой держаться ты похожа на нее, особенно в минуты хорошего настроения. Но порой ты напоминала мне и кое-кого еще… — Он внимательно посмотрел на мои волосы, за лето заметно посветлевшие и даже порыжевшие у корней, и спросил: — Ты когда-нибудь носила короткую прическу?

— Да какое это имеет значение? — теряя терпение, закричала я. — При чем здесь моя прическа?

— Мне кажется, что, если твои волосы постричь покороче, они будут виться, как, впрочем, это и случается с ними, стоит лишь тебе попасть под дождь!

— Да разве это играет какую-то роль? — снова воскликнула я. — Ну и что из того, что они не такого же цвета, как у моей мамы или у Джиллиан. Трою они нравятся, он мне не раз об этом говорил. Пойми же, Тони, что он любит меня! Он уже махнул на все рукой и мысленно считал себя мертвецом, пока не появилась я. Это он мне тоже не раз говорил. Но я убедила его, что его предчувствие скорой смерти не оправдается.

Тони снова встал с кресла и, поправив стрелки на брюках, сказал:

— Скажу откровенно, я не любитель мелодраматичных сцен с признаниями и покаяниями. Я предпочел бы, чтобы они разыгрывались на сцене театра или на киноэкране. Сам я человек уравновешенный, и мне остается лишь восхищаться людьми с таким легковоспламеняющимся и взрывным характером, как у тебя. Возможно, ты этого и не знаешь, но и Трой обладает схожим темпераментом, с той лишь разницей, что он медленнее разгорается, а когда взрывается, то волна поражает его самого. Вот почему я стараюсь быть предельно осторожным. Еще раз готов поклясться тебе, что люблю своего брата больше, чем себя. Он для меня как сын, и могу с полной откровенностью сказать тебе, что я не желал иметь родного сына, чтобы не лишать Троя права на наследство. Мне кажется, ты и сама уже догадалась, что именно гению Троя наша фирма обязана своим процветанием. Это он создает новые игры и придумывает оригинальные игрушки, а я лишь продаю их по всему свету и пользуюсь славой, принадлежащей по праву ему. Я не более чем управляющий, мне и за десять лет не выдумать того, что так легко рождается в голове Троя.

Я слушала Тони с нарастающим недоумением: зачем он рассказывает мне все это? И почему именно сейчас, когда меня волнует совершенно другое?

— Так что президентом нашей компании должен стать Трой и никто другой, — повторил Тони. — И поэтому умоляю тебя: исчезни из его жизни без лишнего шума, а уж я позабочусь о том, чтобы смягчить этот удар. Ты можешь вернуться к своему Логану, не помню его фамилии, а я положу на твой банковский счет два миллиона долларов! Подумай над этим! Два миллиона, — раздельно повторил он. — Да за такие деньги убивают, — добавил он со своей обворожительной улыбкой. — Сделай это ради Троя! Да в конце-то концов — ради самой себя! И ради меня, и ради своей покойной матери…

Мое терпение лопнуло, этого я уже простить ему не могла.

— Да какое она имеет отношение ко всему этому? — закричала я, вне себя от ярости на него за то, что он посмел коснуться в такой момент памяти моей матери.

— Самое непосредственное, если уж тебе так угодно знать! — еще громче воскликнул он, словно моя ярость вспыхнула жарким пламенем прямо у него под ногами.

20. Моя мать и мой отец

— Что бы там ни было, я хочу знать все до конца! — воскликнула я, вскакивая с кресла.

— Ты требуешь от меня слишком многого, моя девочка, — осевшим голосом проговорил Тони. — Но все же я пойду тебе навстречу, хотя мне и не хотелось бы этого делать. Сядь и выслушай меня до конца, а потом уже можешь дать волю своим чувствам и даже возненавидеть меня, как я того, собственно, и заслуживаю.

Холодный взгляд его синих глаз сковал мой язык, и я молча повиновалась.

— Ли с самого начала возненавидела меня, — ровным глухим голосом начал свой рассказ Тони. — Она не могла простить мне, что я отбил мать у ее отца, которого она обожала. Все мои попытки примириться с ней девочка отвергала, и в конце концов я махнул на них рукой, понимая, что они обречены на неудачу. Ли все равно продолжала бы считать только меня главным виновником бед своего отца.

После медового месяца я понял, что допустил большую ошибку, женившись на Джиллиан: она уже не способна была любить кого-либо, кроме себя. Боже мой, целыми днями Джилл могла глядеть в зеркало, восхищаясь своей юной внешностью! Но я не подавал виду, что это бесит меня, хотя, наблюдая за тем, как тщательно она причесывается, припудривает носик и подкрашивает губки, меня едва не тошнило.

Тони криво усмехнулся и с горечью в голосе продолжал:

— Слишком поздно я осознал, что за красивой внешностью Джиллиан скрывалась полнейшая пустота. Все хорошее, разумное и доброе, что было, возможно, когда-то за ее оболочкой, перешло к дочери. Джиллиан я стал видеть дома гораздо реже этого юного создания, которое, как я заметил, совершенно не интересовалось своим отражением в зеркале. Девочка одевалась в простые и свободные платья и носила длинные прямые волосы. Много времени проводила она вместе с Троем, с удовольствием играя с ним, и меня это радовало.

До поры Ли не осознавала, насколько она сексуальна и чувственна. Ее округляющиеся бедра и маленькие острые груди, не стесненные одеждой, словно бы излучали здоровую сексуальность. Поначалу она просто злилась на мать, когда та смотрела на меня осуждающе, заметив, что я не без интереса поглядываю на ее дочь, но вскоре поняла, что мать просто ревнует ее ко мне. И вот тогда Ли решила отомстить ей за то, что она разрушила жизнь ее отца, и стала флиртовать со мной.

Я уже стала понимать, к чему он клонит! Я почувствовала это! Мне захотелось заставить Тони немедленно замолчать, но я смогла лишь откинуться на спинку кресла и протестующе вскинуть руки. Однако Тони, похоже, не замечал этого, устремив взгляд поверх моей головы в прошлое.

— Ли начала дразнить меня, насмехаться надо мной. «Ты женился на бумажной кукле, — постоянно повторяла она. — Лучше пусть она вернется к моему отцу, Тони. И если ты сделаешь это, я останусь у тебя: я не так влюблена в себя, как она». И видит Бог, она возбуждала меня: в свои тринадцать лет Ли была несравненно сексуальнее своей матери.

— Прекрати! — закричала я. — Замолчи сейчас же, я не хочу это слышать!

Но остановить его уже было невозможно, слова извергались из него бурным потоком, словно река в весеннее половодье.

— И вот однажды, когда Ли превзошла себя в насмешках и издевательствах надо мной, в которых она упражнялась ежедневно, наказывая таким образом меня и Джиллиан за зло, причиненное нами ее отцу, я схватил ее за руку, затащил в кабинет и запер на ключ дверь. Я намеревался только припугнуть ее немного и дать ей понять, что не следует так шутить с мужчиной. Мне тогда было всего двадцать лет, и я проклинал и ненавидел себя за то, что попался в сети Джиллиан, из которых не мог уже выпутаться. Дело в том, что перед нашей женитьбой она с помощью своего адвоката состряпала и вынудила меня подписать документы, по которым, в случае нашего развода, половина всего моего состояния отходила к ней. Вот почему, захлопнув и заперев за собой дверь кабинета, я не испытывал угрызений совести, а, даже напротив, чувствовал себя справедливым мстителем, наказывающим и Джиллиан, которая меня обвела вокруг пальца, и ее дерзкую дочь, осмелившуюся издеваться после этого надо мной, постоянно напоминая мне о непростительной глупости.

— Так ты изнасиловал мою мать… мою тринадцатилетнюю мать? — хриплым шепотом спросила я. — Ты, такой благородный и образованный, поступил как последний подонок?

— Ты не понимаешь, — с отчаянием в голосе воскликнул Тони. — Я ведь сперва намеревался всего лишь припугнуть ее, надеясь в душе, что она рассмеется и обзовет меня дураком и на этом все закончится. Но она испугалась по-настоящему, словно бы действительно приняла мои намерения всерьез, и это еще больше разозлило и возбудило меня, потому что я знал, какие свободные в плане секса нравы царят в Уинтерхевен, и был уверен, что и Ли уже имеет определенный опыт и весь ее испуг не более чем очередной спектакль. И я изнасиловал ее! Да, я силой взял твою тринадцатилетнюю мать.

— Ты животное! Чудовище! — завизжала я, вскакивая с кресла и бросаясь на Энтони с кулаками. Я хотела вцепиться ему ногтями в физиономию, но он схватил меня за руки. — Теперь мне ясно, почему она убежала отсюда! Теперь мне все понятно! Это ты толкнул ее в объятия моего папаши, чтобы голод и холод в горах доконали ее!

Я ударила его ногой в голень — он отпустил мои руки и отшатнулся, но я изловчилась и стукнула его кулаком по лицу.

— Я ненавижу тебя! Ты убил ее! Ты отправил ее прямиком в настоящий ад!

Он сжал мне запястья и насмешливо бросил в лицо:

— Она убежала вовсе не после этого — первого — случая! Как не убежала ни после второго, ни после третьего. Дело в том, что твоя мамочка вошла во вкус и с удовольствием предавалась со мной новым для себя играм, находя их упоительными. Она приходила и стояла в дверях, а когда я шел навстречу, ее начинала бить дрожь. Случалось, она даже плакала от переполняющего ее желания, вскрикивала и вырывалась, когда я прикасался к ней, поскольку знала, что никто не услышит ее криков, а потом с исступлением давала волю сладострастию, отдаваясь мне.

Мне все-таки удалось влепить ему пощечину! Окрыленная успехом, я попыталась выцарапать ему глаза.

— Прекрати! — оттолкнул он меня, и я едва не упала. — Я не потерплю этого! Я ведь мог бы и не рассказывать тебе ничего!

Я снова бросилась на него и ударила по лицу кулаком. Он схватил меня за плечо и стал трясти так, что у меня рассыпались волосы.

— Пока я не узнал подлинную дату твоего рождения, я не считал, сколько времени продолжался наш тайный роман. Теперь я это сделал, и вот что получается: Ли убежала из дома восемнадцатого июня, а ты родилась двадцать второго февраля, то есть спустя восемь месяцев. А мы с ней были любовниками на протяжении по крайней мере двух месяцев, из чего я вынужден сделать следующий вывод: имеется очень большая вероятность, что ты моя дочь.

Руки мои упали как плети, я побледнела. В ушах у меня зазвенело, и ноги стали словно ватные.

— Я не верю тебе, — осевшим голосом произнесла я. — Это неправда. Не может быть, что Трой мой дядя…

— Мне очень жаль, Хевен, мне действительно очень жаль, но это так. После того как ты рассказала мне историю знакомства и женитьбы Ли и Люка Кастила, мне стало ясно, что он не мог быть твоим отцом, если только ты не появилась на свет раньше срока. Бабушка никогда не упоминала об этом?

Пятясь назад, я молча покачала головой. Так значит, бродяга Кастил, которого я считала своим палашей, мне вовсе и не отец!

— Ты говорила, что отец всегда ненавидел тебя, Хевен. И я догадываюсь почему: Ли вполне могла признаться ему, что беременна, даже до того, как они поженились. И я уже ни капельки не сомневаюсь, что ты моя дочь: у тебя волосы точно такие же, как и у Троя, и такие же тонкие и длинные пальцы, как у всех Таттертонов.

Он растопырил свои пальцы, и я сравнила их со своими. Ничего нового для себя я в них не увидела — те же маленькие ладошки с тонкими длинными пальцами и овальными ногтями. Что же до цвета моих волос, так у половины женщин в мире такие волосы, ничего в них необыкновенного тоже нет. Мне всегда казалось, что и у моей бедной бабушки были бы точно такие же руки, как и у меня, если бы ей не приходилось всю жизнь столько работать.

Я проглотила ком в горле и, тяжело вздохнув, молча покинула кабинет Тони, опасаясь, что от пережитого потрясения меня стошнит. С трудом поднявшись по лестнице, я упала на кровать в своей спальне и разрыдалась.

Так, значит, я вовсе не из рода Кастилов? И у меня нет пятерых родных дядей, отбывающих пожизненный срок в тюрьме?

Я даже не услышала, как в комнату вошел Тони. Опустившись рядом с кроватью на колени, он тихо и мягко произнес:

— Не нужно так все усложнять, моя дорогая! Мне искренне жаль, что я разрушил твой любовный роман с Троем, но зато теперь я знаю, что ты моя дочь, и очень рад этому. Все уладится, вот увидишь. Я понимаю, что потряс тебя своим признанием, но ты должна знать, что я все равно любил твою мать. Она была совсем еще ребенком, но я до сих пор не в силах ее забыть. Я также люблю, хотя и по-своему, тебя, Хевен, и очень признателен за все, что ты сделала для Троя. Я более чем щедро отблагодарю тебя, помни об этом, когда будешь разговаривать с моим братом. Постарайся подобрать нужные слова для объяснения с ним, такие, которые не причинили бы ему боли и не толкнули бы на роковой шаг. Ведь ты понимаешь, что за всеми его снами и предчувствиями кроется больная психика. Он сам внушил себе, что окружающий его мир слишком враждебен ему, и поэтому стремится покинуть его.

Тони пожал мне плечо, встал и, полуобернувшись в дверях, добавил сдавленным голосом:

— Будь осторожна с ним, он очень раним и совсем не такой, как ты, я или Джиллиан. Он невинный агнец в этом мире хищников и не знает, что такое ненависть. Трой способен только любить, а потом страдать от разочарования, ощущая себя ущербным в этом жестоком мире. Так что прошу тебя, Хевенли, поделись с ним всем лучшим, что в тебе есть, всем самым лучшим!

— Но я уже сделала это! — закричала я, вскакивая и швыряя в дверь подушкой. — Трой уже обо всем знает? Ты сказал ему, что, возможно, я твоя дочь?

Тони даже вздрогнул от этих слов.

— Я не смог решиться на это, — опустив голову, тихо проговорил он. — Он уважает, любит, просто обожает меня. И для меня Трой — это самое лучшее, что есть у меня в жизни, несмотря на все огорчения, которые он доставил мне. Умоляю тебя, найди благовидную причину для расторжения вашей помолвки! Если он узнает правду, то возненавидит меня. И будет прав. А я ничего не смогу возразить. Ты могла бы спасти моего брата, и я несу всю ответственность за то, что отнимаю тебя у него. Молю тебя лишь об одном: подбери нужные слова.

Я потратила целый час, умываясь ледяной водой и аккуратно накладывая грим, чтобы уничтожить следы слез на своем лице. Так ничего и не придумав, прошла через лабиринт к коттеджу Троя и постучалась в дверь. Однако, как и предупреждал меня Тони, на стук никто не отозвался, словно домик пустовал.

Было уже довольно поздно, почти десять вечера. Птички едва слышно чирикали, устраиваясь на ночлег. Воздух насыщен благоуханием розовых кустов. На клумбах возле голубой двери коттеджа блестели примулы и анютины глазки, кусты гардении тихо покачивали огромными цветками, которые казались голубыми в лунном свете. Нежный теплый ветерок ласкал мне лицо, словно поцелуй любимого, а любимый заперся в своем доме и не желал мне отпирать. Я дернула за ручку, и дверь открылась сама.

— Трой! — нерешительно позвала я, застыв на пороге. — Это я, Хевен. Я вернулась. Прости меня, но я задержалась, потому что заболела…

Ответа не последовало. Я не почувствовала знакомого запаха свежего хлеба, и это еще сильнее испугало и насторожило меня. Я бросилась к спальне Троя и распахнула дверь настежь. Трой лежал на кровати лицом к открытому окну. Ветерок трепал его волнистые волосы, пробегал по занавескам и лепесткам роз в вазе.

— Трой, — снова окликнула я его, приближаясь к кровати. — Пожалуйста, посмотри же на меня! Скажи, что ты прощаешь меня за то, что я не сдержала своего слова и не вернулась вовремя. Я стремилась к тебе всем сердцем, но ничего не могла поделать, поверь мне!

Но он продолжал неподвижно лежать лицом к окну. Я подошла еще ближе и, присев на кровать, осторожно повернула к себе его голову. Глаза его словно бы остекленели, он был где-то далеко-далеко отсюда, охваченный кошмарным сном. Я сразу поняла это, мне подсказало сердце!

Я мягко поцеловала его и прошептала:

— Вернись ко мне, Трой, умоляю тебя! Ты не одинок, я снова рядом с тобой. Я люблю тебя. Я всегда буду тебя любить!

Снова и снова повторяла я свои заклинания, пытаясь вернуть его из страшного мира снов к реальности, пока наконец его остекленелый взор не потеплел и в нем не вспыхнула радость. Трой провел пальцами по моему лицу, не веря собственным глазам:

— Ты вернулась… О, Хевен, я думал, ты уже никогда не вернешься. У меня появилось странное чувство, что ты снова полюбила этого Логана Стоунуолла, разлюбив меня.

— Нет, я люблю одного лишь тебя! — страстно воскликнула я, покрывая его бледное лицо жаркими поцелуями. — Меня подкосил грипп, и я пролежала неделю с высокой температурой. К тому же лил такой сильный дождь, что водой смыло все мосты и размыло дороги, нельзя было никуда дозвониться. Я вернулась к тебе, любимый, как только появилась такая возможность.

— Я чувствовал, что напрасно впадаю в панику. Я знал, что ты рано или поздно вернешься, я чувствовал это… — слабо улыбнулся Трой.

Он обнял меня и запустил руку в мои волосы, прижав меня к своей груди. Я услышала редкие удары его сердца, — но, может быть, мне это только показалось?

— Знаешь, я передумала насчет большой свадьбы, Трой, — сказала я. — Давай незаметно исчезнем из усадьбы и отметим это событие скромно, вдвоем.

Поглаживая меня по голове и целуя мою макушку, он сказал:

— Ты не представляешь, Хевен, как я устал! Я думал, ты мечтаешь о большой свадьбе.

— Нет, я мечтала, что мы отпразднуем это событие вдвоем.

— Нужно обязательно пригласить Тони, — прошептал Трой, целуя мой лоб. — Без него никак нельзя, ведь он мне как отец…

— Как тебе будет угодно, — прошептала я, прижимаясь к его исхудавшему телу. — Ты окончательно выздоровел после воспаления легких?

— Настолько, насколько я вообще способен выздоравливать — после любой болезни…

— Ты никогда больше не будешь болеть! Я буду теперь заботиться о твоем здоровье.

Всю ночь мы не выпускали друг друга из объятий, мечтая о будущей совместной жизни и строя разные планы, но меня не оставляло ощущение, что все эти мечты уносит ветер, словно струйку дыма в окно, за которым они и тают во мраке ночи. Как могла я после всего, что случилось, выйти за него замуж? И как я могла отказаться от этого?

Ближе к рассвету я спросила его, мог ли Тони изготовить модель для портретной куклы с моей матери и не замечал ли он, что отчим испытывает к своей падчерице более чем родственные чувства.

— Нет! — сердито воскликнул Трой. — Это совершенно исключено! Женщины сами вешались Тони на шею, но он всех отверг ради Джиллиан, которую безумно любил.

И я поняла, лежа в его объятиях, что никогда он даже в мыслях не допустит, что его старший брат использовал женщин в собственных эгоистических интересах, и даже на Джиллиан он женился, надеясь переложить на нее с дочерью заботу о своем болезненном младшем брате, чтобы самому иметь возможность разъезжать по Европе, где он наверняка не пропускал ни одной юбки.

На рассвете, прощаясь со слезами с Троем, я обняла его и прошептала:

— Прости меня за мою излишнюю подозрительность. Я люблю тебя, люблю, люблю, и непременно скоро опять приду к тебе, только посплю немного. Пожалуйста, дождись меня, хорошо?

— Жду тебя к обеду, Хевен! Приходи в час дня, я буду ждать! — воскликнул он, сжав мои руки.

Я надеялась, что усну, едва лягу в свою постель, но сон не приходил, я вертелась и крутилась с боку на бок, пока мне это не надоело, и решила, что лучше пойти и позавтракать в столовой. Но когда я спустилась вниз, то обнаружила за столом Тони: удобно устроившись, он объедался сахарной дыней, отправляя в рот кусок за куском. Он тотчас же засыпал меня вопросами: виделась ли я с Троем, разорвала ли я с ним помолвку, как он на это отреагировал, что я ему сказала, была ли я к нему добра, снисходительна, заботлива — и так далее, и тому подобное.

— Я старалась как можно меньше говорить о тебе, — холодно и враждебно отвечала я. И только щадя чувства Троя, я не рассказала ему, что за человек его любимый братец, каким он был и каков он есть на самом деле.

— Как ты ему все объяснила?

— Никак. Мы все еще помолвлены. Я не нашла в себе мужества сказать ему, это убило бы его! Я не могу этого сделать, Тони! Просто не могу!

— Я чувствую, ты хочешь, чтобы он возненавидел меня. Впрочем, может быть, действительно лучше выждать несколько недель, прежде чем сказать ему, дескать, ты поняла, что все еще любишь того молодого человека, от которого раньше была без ума, — Логан, так, кажется, его звали, если не ошибаюсь? Трой переживет этот удар, я ему в этом помогу, находясь с ним рядом. И лучшим лекарством для него станет работа. А когда Трой смирится с тем, что ты не выйдешь за него замуж, поскольку любишь другого, он найдет тебе замену. Я позабочусь о том, чтобы подыскать для него приличную девушку, на которой он захочет жениться.

Мне настолько больно было выслушивать все это, что я готова была завыть, как волк на луну, или рвать на себе волосы, подобно Саре, когда у нее родился мертвый ребенок.

— Какой же ты гадкий человек, Тони! — в сердцах воскликнула я. — Клянусь, если бы только Трой не был таким чувствительным и ранимым, я непременно рассказала бы ему, что ты сделал с моей матерью. И он возненавидел бы тебя! Ты лишился бы единственного дорогого тебе человека!

Тони жалобно взглянул на меня:

— Умоляю, не забывай, что это убьет его! Трой живет одной лишь верой и надеждой! Он совершенно не такой, как ты и я, он не перенесет этого потрясения, он не боец.

— Не смей сравнивать меня с собой! — крикнула я.

Вместо ответа он потянулся еще за одним кусочком дыни.

— Обещай мне, Хевен, что ни слова не скажешь Джиллиан! — впиваясь в сладкую мякоть зубами, проговорил он.

Я молча встала из-за стола и направилась к двери.

— Ладно! — закричал Тони, брызжа слюной. Он вдруг потерял самообладание и схватил меня за руку с такой силой, что я развернулась и увидела, как его лицо, всегда такое приятное и миловидное, перекосилось от ярости. — Ступай к Трою! Отправляйся немедленно! Убей его! А покончив с ним, беги тотчас же к Джиллиан и уничтожь ее! А когда расправишься со всеми в этом доме, отправляйся к своему отцу и разрушь его жизнь! Испорти жизнь всем — Тому, Фанни, Кейту и Нашей Джейн! Ты жаждешь реванша, Хевен Ли Кастил! Я вижу это по твоим глазам, этим необыкновенным голубым глазам, которые говорят о том, что в тебе засел дьявол, а вовсе не ангел! Тебе меня не обмануть!

Я выбросила вперед руку, сжатую в кулак, метя ему в лицо, но он так неожиданно отпустил меня, что я потеряла равновесие и сама шлепнулась на пол. Быстро вскочив на ноги, я рванула вверх по ступеням с такой скоростью, что он и рта не успел раскрыть. Очутившись в своей спальне, бросилась ничком на кровать и разрыдалась.

В час дня, когда я снова пришла в коттедж, Трой встретил меня в мастерской. Выглядел он значительно лучше.

— Проходи, — с улыбкой поклонился он мне. — Я хочу сначала показать тебе новую железную дорогу, которую я только что закончил, а потом мы пообедаем.

Макет железной дороги занимал весь угол его мастерской. Это была искусно выполненная панорама железной дороги, огибающей горы и ныряющей в туннели, с железнодорожными вокзалами, со множеством включающихся и выключающихся огоньков, с миниатюрными поездами и пассажирами. Глядя на движущиеся по замкнутому маршруту вагончики этого крошечного «Восточного экспресса» (который то трогался с места, то набирал скорость, то вновь замирал у перрона, чтобы высадить и принять путешественников), я подумала, что Трой не случайно показывает мне все это.

Какую мысль хотел выразить создатель этих игрушечных составов, которые двигались по различным хитроумным маршрутам, но в конце концов прибывали на одну и ту же конечную станцию? Не так ли и все человечество все время куда-то спешит на разных поездах, достигая определенных высот и падая с них вниз, но все же проводя большую часть этого путешествия длиною в жизнь, неспешно скользя по равнине. Задумавшись, я закусила нижнюю губу и сжала пальцами лоб… Но тут взгляд мой случайно упал на одну из пассажирок — темноволосую девочку в голубом пальто и голубых ботиночках. Она чем-то напоминала меня, и я невольно улыбнулась. Поезда все же наполняют жизнь пассажиров какими-то острыми ощущениями и приключениями, хотя и не могут вырваться из замкнутого круга. На конечной станции из вагона вышла уже не девочка, а старушка в таком же голубом пальто и голубых ботинках. Я посмотрела на другой перрон, в начале маршрута, и увидела, что девочка в голубом пальтишке садится на другой поезд…

Да, Трой — настоящий мастер! Он не только делает замечательные игрушки, но и вкладывает в них скрытый смысл, свое ощущение мира и свои надежды. Меня охватило прежнее радостное возбуждение.

— Трой! Где ты, Трой! — закричала я. — Иди же ко мне, нам так много нужно обсудить!

Трой сидел возле открытого окна, обхватив руками колени и глядя застывшим взором куда-то вдаль. Все окна в его спальне были открыты настежь, и по комнате гулял сырой холодный ветер.

Встревоженная, подбежала я к нему и принялась трясти за плечи, пытаясь вывести из небытия, в которое он опять впал.

— Трой! — взывала я. — Трой, что с тобой?!

Но он продолжал смотреть прямо перед собой остекленевшим взглядом, словно бы не замечая ни меня, ни пронизывающего ветра, порывом которого даже сдуло настольную лампу на пол. Я бросилась опускать окна, что было довольно непросто сделать. Когда я укутывала Троя одеялами, он не пошевелился и не проронил ни слова.

Лицо его стало бледным и холодным, а пульс едва прощупывался. Я побежала к телефону и позвонила в особняк, но там никто не снимал трубку. Дрожащими руками я принялась листать телефонный справочник, пытаясь найти номер какой-нибудь ближайшей больницы, чтобы вызвать врача, но тут Трой громко чихнул.

— Трой! — кинулась я к нему. — Что ты делаешь? Ты хочешь убить себя?

Взгляд его оставался мутным и бессмысленным, но он все же тихим голосом произнес мое имя. Наконец он понял, что это я стою перед ним, и вцепился в меня, как утопающий за соломинку.

— Ты вернулась! О Боже, я думал, что ты уже никогда не вернешься! — воскликнул он, пряча лицо в мои разметавшиеся волосы.

— Ну конечно же я вернулась! — Я принялась покрывать его поцелуями. — Ты что, забыл, что я провела с тобой всю прошлую ночь? — кричала я, целуя его шею и руки. — Разве я не сказала, что непременно вернусь и мы обязательно поженимся? — поглаживала я его по спине и по плечам. — Прости, что я задержалась, но ведь теперь-то я все равно здесь, с тобой! Мы поженимся и заживем другой, новой жизнью! Мы превратим каждый наш день в праздник! — Я заметила, что Трой не слушает меня, и замолчала…

Мы оба разом чихнули, и я уложила Троя в постель, укрыв его одеялами, чтобы он согрелся и перестал дрожать. Я тоже изрядно озябла и решила, что лучше лечь и обнять его. На кухне позвякивали на сквозняке хрустальные подвески люстры, вторя мелодичному бою каминных часов. Поглаживая темные волосы Троя, взъерошенные ветром, я приговаривала:

— Все хорошо, любимый, ты просто впал в свой очередной транс. Все пройдет, ты поправишься…

— Хевен, — прохрипел Трой, сжимая меня в объятиях с неожиданной силой, — ты даже не представляешь, как я тебе благодарен. Я не в силах больше притворяться, что могу жениться на тебе или просто жить вместе с тобой. В твое отсутствие у меня появилась возможность все хорошенько обдумать. Мне только казалось, что я нормальный здоровый человек, во многом потому, что ты старалась внушить мне это. Но это не так! Я болен, и мне не суждено стать таким, как все. Я был уверен, что ты никогда уже не вернешься в этот дом, однажды вырвавшись из него в реальный мир. Хевен, здесь никогда не жили нормальные люди, в этом доме царят обман и притворство. Все мы — ты, я, Тони, Джиллиан и даже слуги — лишь следуем правилам игры, обязательным для обитателей этого заколдованного замка.

У меня снова заломило в висках.

— Каким правилам? Какой игры, Трой?

Он рассмеялся демоническим смехом, от которого у меня кровь застыла в жилах, и, сжимая меня в своих объятиях, вместе со мной перекатился с кровати на пол, после чего стал срывать с меня одежду и покрывать жаркими поцелуями.

— Надеюсь, что мы сделали ребенка! — воскликнул он, когда все уже произошло, и начал собирать с пола остатки моей порванной одежды. — Думаю, я не причинил тебе боль. Я не хочу причинять тебе боль, Хевен. Но мне хочется оставить после себя что-то настоящее, сделанное из моей плоти и крови. — Резко прижав меня к себе, он вдруг разрыдался, вздрагивая всем телом и издавая глубокие хриплые стоны.

Мне пришлось долго гладить его по спине и целовать, прежде чем он немного успокоился и мы наконец легли на кровать и укрылись от холода под одеялами. Тревожно прислушиваясь к его судорожным всхлипам, я вынуждена была признаться себе, что Трой слишком сложен для моего понимания. Поэтому мне ничего не оставалось, как принять его таким, какой он есть, и надеяться, что однажды он все-таки избавится от навязчивых мыслей о ранней смерти.

Утешаясь этой надеждой, я заснула. Просыпаясь время от времени, я смотрела на спящего рядом со мной Троя, не выпускающего меня из своих рук, и вновь забывалась сном.

Потом наступил новый день, и на ночном столике в своей комнате я обнаружила записку от Троя. Охваченная тревожным предчувствием, я взяла ее и стала читать:

Записка была подписана большими заглавными буквами: Т. Л. Т.

Прочитав ее, я вспомнила тот ужасный день, когда я случайно обнаружила в нашей лачуге записку, оставленную Сарой отцу, в которой она писала, что уходит от него навсегда. Покидая нашего отца, она всех нас бросала на произвол судьбы: с этого момента мы должны были сами заботиться о себе. И вот вновь мне предстояло самой позаботиться о себе в доме, где я оказалась никому не нужна.

Осколки моей любви ранили мне сердце, причиняя нестерпимую боль. Эта боль привела меня в неистовство, и я помчалась к спальне Джиллиан и, хотя было только девять утра, а она никогда не вставала с постели раньше полудня, принялась колотить в дверь кулаками, требуя, чтобы Джилл немедленно меня впустила.

Однако на этот раз, к моему удивлению, Джиллиан уже бодрствовала, одетая с необыкновенной тщательностью в светлый костюм, словно была готова выйти из дома и ей оставалось только надеть жакет. Волосы женщины были гладко зачесаны назад, отчего она выглядела старше или строже, но одновременно симпатичнее. Во всяком случае, меньше походила на ожившую большую куклу.

— Трой уехал! — воскликнула я, глядя на нее с укором. — Что ты наговорила ему, чтобы толкнуть его на это?

Джиллиан не спеша надела жакет, взглянула на себя в зеркало и лишь после этого обернулась и молча уставилась на меня. Видимо, выражение моего лица обеспокоило ее, потому что она стала озираться по сторонам, моргая своими васильковыми глазами, словно бы ища защиты у Тони. Не обнаружив его в комнате, она вновь уставилась на меня, и на этот раз я увидела в ее глазах неподдельную радость.

— Трой уехал! Нет, он действительно уехал? — восторженно переспросила она шепотом.

В комнату без стука вошел Тони. Словно бы не замечая Джилл, он набросился с расспросами на меня:

— Как себя чувствует сегодня Трой? Что ты ему сказала?

— Я? Я ему ничего не говорила. Это твоя жена решила, что ему пора знать всю правду, всю мерзкую правду!

Глаза Джиллиан померкли и вновь стали бессмысленными.

— Что ты ему наговорила? — обжег ее взглядом Тони, резко повернувшись к ней на каблуках. — Что ты могла сказать ему? Твоя дочь не могла быть с тобой откровенной, потому что она всегда презирала тебя!

Джиллиан застыла во всем своем безукоризненном великолепии с раскрытым ртом, готовая пронзительно закричать.

— Джиллиан, я хочу знать, приходила ли к тебе перед тем, как убежать, моя мать! Она сказала, что с ней случилось? Что она рассказала тебе? Что?

— Убирайся! Оставь меня в покое!

— Что заставило мою мать убежать из этого дома? — не унималась я. — Ты всегда уходила от объяснений! В этом был виноват пятилетний мальчик? Или твой муж? Моя мать рассказывала, что ее отчим домогается ее? Как ты отреагировала на ее слова? Отказывалась ей верить? Или сказала, что не понимаешь, о чем она говорит?

Джиллиан принялась теребить бледными пальцами кольца на своих руках, то снимая, то надевая их, и наконец с отрешенным видом уронила их в пепельницу. Звон металла, стукнувшегося о хрусталь, испугал ее.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — сказала она, с ужасом глядя на меня.

— Бабушка… — громко и отчетливо произнесла я, и Джиллиан, смертельно побледнев, вздрогнула. — Моя мама убежала из дому из-за Тони?

Ее васильковые, так похожие на мои, глаза расширились, потухли и застыли. Она с силой сжала ладонями щеки, из ее перекошенного рта словно бы вырвался немой вопль, и все лицо ее исказилось ужасной гримасой.

— Замолчи сейчас же и не произноси больше ни слова! — закричал на меня Тони, подбегая к Джиллиан и обнимая ее за плечи. — Ступай в свою комнату, Хевен! И не выходи оттуда, пока я не приду и мы не поговорим! — Он осторожно отвел Джиллиан в ее спальню и уложил на атласное покрывало цвета слоновой кости. И только тогда она издала первый громкий пронзительный вопль!

Она вскрикивала снова и снова, содрогаясь всем телом от этого истерического визга и старея у меня на глазах. Молодость сходила с ее лица, словно шелуха с луковицы, и это было жуткое зрелище. Не в силах больше присутствовать при нем, я повернулась и в отчаянии убежала, чувствуя себя виноватой в том, что растоптала столь бережно охраняемую долгие годы красоту. Кругом я сеяла одно лишь разрушение!

Оказавшись в своей спальне, я принялась нервно ходить из угла в угол, думая только о Трое, но иногда вновь вспоминая, что я натворила с Джиллиан. Тони постучался в дверь и вошел, не дожидаясь моего приглашения. Увидев, что я собираю чемоданы, он вздрогнул и сообщил мне печальным голосом:

— Джиллиан наконец уснула. Мне пришлось дать ей успокоительное.

— Надеюсь, с ней все будет нормально? — с тревогой спросила я.

Он с отрешенным видом уселся на изящный стул с обитым шелком сиденьем, закинул ногу на ногу, слегка подтянув брючину, чтобы не помялась стрелка на колене, и лишь после этого насмешливо взглянул на меня, скривив губы в язвительной улыбке.

— Джиллиан никогда не станет нормальной, — прищурившись, сказал он. — Она перестала быть нормальной с того дня, как убежала твоя мать. Она никогда не рассказывала мне об этом дне… И лишь сегодня мне удалось наконец воссоздать полную картину того, что случилось…

Я присела на такой же стульчик напротив него и затаила дыхание, готовая услышать нечто ужасное, хотя, как я думала, все самое худшее мне уже было известно. И если я заблуждалась, то это лишь еще раз говорило о том, что я так и не научилась пока до конца разбираться во всех сложностях человеческой натуры, во всех хитроумных ходах и уловках, на которые способны люди ради сохранения своего самоуважения, несмотря на то что некоторые вещи утрачиваются безвозвратно.

— В тот год, когда твоя мать убежала из дома, — начал Тони, печально потупившись, словно бы охваченный запоздалым раскаянием, — я находился в Германии для встречи с одним из изготовителей мелких деталей для наших игрушек.

— В данный момент меня совершенно не интересуют твои игрушки, — перебила я его.

— Прости, что я несколько уклонился от темы, но я просто хотел объяснить тебе, почему меня здесь не было в тот момент. Короче говоря, твоя мать неоднократно пыталась рассказать Джиллиан о моих непристойных поползновениях. Но в этот раз, когда Джиллиан снова не захотела ее выслушать, Ли не выдержала и закричала, что у нее давно уже прошли все сроки месячных. «Значит ли это, что я беременна, мама?» — спросила она. Джиллиан пришла в ярость, отказываясь верить ей. «Ты просто испорченная маленькая сучка! — закричала она. — Зачем такому мужчине, как Тони, нужна сопливая девчонка, как ты, если у него есть я? Если не выбросишь эти гадкие вещи из головы, я выгоню тебя вон из этого дома!»

«Можешь не беспокоиться, — побледнев как мел, прошептала Ли, — я уйду сама, и больше ты меня никогда не увидишь! Но если я беременна, то мой ребенок будет единственным наследником всего состояния Таттертонов!»

— Но откуда тебе все это стало известно? — пораженная этими словами, воскликнула я.

Тони уронил голову на руки и ответил осевшим голосом:

— Я давно знал, что Джиллиан завидует красоте Ли, не требующей никакого специального ухода и косметики… Но только теперь, в припадке истерики, она выкрикнула мне в лицо всю правду. Ли была беременна, когда убежала из дому, и толкнуло ее на этот отчаянный шаг равнодушие собственной матери и ее нежелание ей помочь. А я, любя Ли, разрушил жизнь не только ей, но и собственному брату.

Оглушенная всем услышанным, я едва не упала со стула. Значит, я уже точно не дочь нищего Кастила и не дитя гор. Но какое это имело значение теперь, когда я потеряла Троя?

21. Все течет, все изменяется

Трой уехал. Каждый день я ждала от него письма, но он ни разу так и не написал мне. И каждый день я ходила через лабиринт к его коттеджу, втайне надеясь, что он вернулся и мы станем с ним хотя бы друзьями. Сад и домик Троя пришли в запустение, и я велела садовникам навести там порядок. Однажды за завтраком, когда Джиллиан еще спала, Тони сказал мне, что один из его управляющих сообщил, что Трой одну за другой объезжает все фабрики компании в Европе.

— Это добрый знак, — пытаясь изобразить радостную улыбку, с наигранным оптимизмом воскликнул Тони. — Раз он путешествует и появляется на людях, следовательно, он не валяется где-то на кровати в ожидании смерти.

Мы с Тони заключили нечто вроде союза, основанного на общем стремлении вернуть Троя домой и помочь ему выжить. Занятая учебой в колледже и ежедневными заботами, я все меньше злилась на Тони и думала о том, что он сделал моей матери, пусть даже она и сама спровоцировала его ужасный поступок. Учеба в колледже давалась мне не легко, я много занималась и сильно уставала, и без помощи Тони, помогавшего мне «грызть» гранит науки, я вряд ли бы выкарабкалась. От прежней Джиллиан осталась одна лишь тень. Вытащив на божий свет всю правду о своей дочери, которую она столько лет таила в самом потайном уголке своей души, Джиллиан замкнулась в мрачном мирке тяжких воспоминаний, забросив всю свою благотворительную деятельность и прячась от старых знакомых и друзей в постели, уже больше не заботясь о своей внешности. Она постоянно звала Ли, умоляла ее вернуться и простить свою мать за черствость, невнимание и равнодушие к ней. Но Ли, конечно же, уже ничто не могло вернуть.

Между тем жизнь шла своим чередом. Я ходила по магазинам, обновляя свой гардероб, писала письма Тому и Фанни, вкладывая в конверты чеки для обоих. Своей основной целью я поставила добиться высших оценок в колледже. Нередко я замечала по глазам Тони, что он ищет способа сломать стену моей враждебности к нему, особенно когда мы в силу обстоятельств вынуждены были вдвоем коротать вечера в этом громадном пустынном доме, но я оставалась непреклонной: пусть еще пострадает, думала я. Если бы не он, моя мать не сбежала бы из дому и не закончила бы свою несчастную жизнь в бедности в жалкой лачуге среди гор. Но с другой стороны, я всегда с теплотой вспоминала те славные дни в Уиллисе, когда все мы, пятеро детей семьи Кастилов и Логан Стоунуолл, находили радость уже в том, что были вместе.

В один из холодных ноябрьских дней, когда небо сулило очередной снегопад, пришло письмо от Фанни.

Письмо Фанни обеспокоило меня: кто мог подумать, что сестра, с ее богатым и разнообразным прошлым и отношением ко всем представителям противоположного пола, как к послушным машинам, которыми она отлично умела управлять, вдруг влюбится в Логана, хотя он всегда смотрел на нее с презрением.

В отличие от Фанни, которой хватило лишь на одно письмо, Том писал мне часто.

Без Троя усадьба для меня превратилась в место, где я проводила субботу и воскресенье. С Тони я почти не разговаривала, хотя временами мне становилось жаль его, одиноко слоняющегося по огромному пустому дому, в котором, как в лучшие времена, больше не звучали оживленные голоса многочисленных гостей. Но это не могло отвлечь меня от моих основных занятий, и с неизменным упорством я отдавала им все силы и время, ежедневно напоминая себе, что прибыла в Бостон с определенной целью и в один прекрасный момент должна наконец обрести свое счастье.

После того рокового дня, когда Трой решил, что будет лучше, если мы окажемся с ним на большом расстоянии друг от друга, годы летели быстро и незаметно. Если Трой изредка и писал домой, то всегда лишь одному Тони. Я долго тосковала, но ведь мир так устроен, что, пока светит солнце, дует ветер и дождь омывает траву и ты видишь, что цветы, посаженные тобою осенью, весной расцветают, тоска и печаль потихоньку оставляют тебя. Моя заветная мечта становилась реальностью — я училась в колледже! На меня обращали внимание мальчики, и это тоже поднимало мне настроение. Одного из них, спокойного, скромного и симпатичного, я даже пригласила домой и познакомила с Тони. Ему очень понравился сын сенатора, хотя лично мне он казался несколько скучноватым. Пару раз возле университета я случайно встречала Логана, мы обменивались улыбками и произносили дежурные фразы, но он ни разу не пытался условиться со мной о свидании.

Мне было жаль Джиллиан, и я старалась выкроить из плотного учебного графика время и для нее. Теперь я называла ее бабушкой, но она, казалось, не обращала на это внимания, что уже само по себе говорило о катастрофической ломке ее личности. Я причесывала и укладывала ей волосы, оказывала множество других мелких услуг, но и это ей было безразлично. Опасаясь, как бы она не причинила себе вреда, Тони нанял сиделку, и теперь та постоянно наблюдала за Джиллиан из дальнего угла комнаты, стараясь не привлекать к себе ее внимания.

На летние каникулы Тони непременно придумывал для нас с ним какое-нибудь оригинальное развлечение. Мы побывали в Лондоне, Париже и Риме, путешествовали по Исландии и Финляндии, познакомились с достопримечательностями датского городка, где родилась мать Джиллиан. Но ни разу так и не съездили в Техас к ней на ранчо, где кроме моей прабабушки жили еще две ее старшие сестры. Иногда у меня возникало ощущение, что Тони старается как бы компенсировать невзгоды, выпавшие на мою долю в юности. А еще мне казалось, что оба мы втайне надеялись напасть в Европе на след Троя.

Несколько раз у меня появлялось желание навестить дедушку, обитающего то в Джорджии, то в Уиллисе, но мысль о возможной встрече с папашей удерживала меня: к этой встрече я была еще не готова. Я часто посылала подарки его маленькому сыну, симпатичному мальчугану по имени Дрейк, и каждый раз Стейси непременно писала мне письмо с благодарностями за память и заботу о ее сыночке, который считал, что ему сказочно везет, раз он получает в подарок игрушки круглый год, а не только под Рождество.

— Ты могла бы стать моей помощницей в нашей семейной фирме, — вновь и вновь говорил мне Тони. — Если, конечно, ты не мечтаешь стать сельской учительницей, как мисс Дил. И было бы замечательно, если бы ты официально сменила свою фамилию на Таттертон, — произнес он, испытующе глядя на меня.

Странные чувства возникали у меня при этих словах. С одной стороны, я никогда не испытывала гордости за свою принадлежность к семейству Кастилов. Но именно это будило во мне желание вернуться в Уиннерроу с дипломом колледжа и доказать всем, что Кастилы годятся не только на то, чтобы до конца своих дней сидеть, из-за своей тупости и невежественности, за решеткой. Обдумывая предложение Тони, я пришла к выводу, что пока еще сама не знаю, чего хочу добиться. Я незаметно менялась во всех отношениях.

Тони прилагал массу усилий, чтобы загладить передо мной свою вину. Он делал для меня все, чего не сделал, вопреки моим мечтам, мой папаша. Он окружил меня вниманием, заботой и любовью, которой мне так не хватало в детстве. И во время круиза по Карибскому морю я настолько расслабилась, что даже флиртовала с несколькими симпатичными молодыми людьми, позабыв о Трое: в конце концов, что бы ни случилось с ним, ни капли моей вины в этом быть не могло.

Но Трой продолжал приходить ко мне во сне, и на другое утро я просыпалась в слезах. Когда же тревожные мысли о нем оставляли меня, я обретала способность трезво воспринимать жизнь такой, какая она есть, и в меру сил подчинять ее своим интересам. И вот однажды Тони устроил мне совершенно неожиданный и чудесный сюрприз.

Это случилось четвертого июля[2]. До окончания колледжа мне оставался один год.

— Я решил организовать совершенно сказочный пикник возле бассейна, — сообщил мне Тони. — И пригласил на него гостей, которым ты наверняка будешь рада. Джиллиан чувствует себя значительно лучше, так что она тоже будет присутствовать, как и особые гости!

— И кто же эти особые гости? — вскинула я брови.

— Они тебе понравятся, — таинственно улыбнулся он.

Тони организовал вечеринку по всем правилам: были развешаны красные, белые и голубые флажки и японские фонарики, приглашены дополнительные официанты и небольшой гавайский ансамбль, поскольку музыку в стиле рок-н-ролла Тони не выносил.

Когда я вышла в ярко-голубом купальнике с высокими вырезами на бедрах к бассейну, чувствуя себя не совсем уверенно в этом наряде, там уже собралось около двадцати человек гостей. Поправив белый короткий жакет, который я накинула для отвода глаз на плечи, я огляделась вокруг: кое-кто из приглашенных резвился в воде, другие загорали, непринужденно беседуя и весело смеясь. Я подошла к Джиллиан и поцеловала ее в щеку. Она улыбнулась мне, растерянно озираясь по сторонам, и спросила:

— Что мы отмечаем, Хевен? — По ее взгляду я поняла, она не узнает своих старых знакомых.

На другой стороне бассейна я заметила Тони, разговаривающего с пухленькой пожилой дамой и с ее не менее полным мужем. Их лица, более чем знакомые, вызвали у меня учащенное сердцебиение. Нет, не может быть! Это уже слишком, Тони должен был заранее предупредить меня!

И все же он рискнул сделать мне такой щедрый подарок.

Здесь, в усадьбе Фартинггейл, в непосредственной близости от меня, находились супруги Рита и Лестер Роулингс из Шейви-Чейса. И если они здесь… тогда с ними должны быть и Кейт с Нашей Джейн. Сердце мое затрепетало, я оглянулась вокруг, ища взглядом двоих младших Кастилов. Они стояли поодаль от других детей. Вот Наша Джейн скинула с себя халатик, сбросила с ног резиновые пляжные тапочки и стремглав побежала к воде. Следом за ней бросился и брат. Они оба прекрасно плавали, ныряли и чувствовали себя вполне непринужденно.

— Хевен! — окликнул меня Тони. — Иди сюда, у нас в гостях твои старые знакомые!

Я приблизилась к супругам Роулингс с некоторой осторожностью, все еще помня ту первую нашу встречу под Рождество в Уиллисе, когда они приехали забирать малышей, и чувствуя за собой вину за свое поведение в Шейви-Чейсе, где я нарушила обещание не встречаться и не разговаривать с братом и сестрой. Боль от неудачного свидания с ними прочно засела в моем сердце.

Рита Роулингс тотчас же по-матерински обняла меня.

— Ах, моя дорогая, мне очень неловко, что в прошлый раз все получилось так неудачно! Мы с Лестером боялись, как бы малышки не расстроились, увидев вас, ведь они так плакали и кричали первое время по ночам от кошмаров! Знаете, хотя они и не видели вас в то воскресенье, они все-таки как-то изменились, в том смысле, что погрустнели и охладели к нам. Вам нужно было рассказать нам, что у вас все так удачно переменилось в жизни! Мы ведь тогда подумали, что вы приехали, чтобы забрать детей в ту ужасную лачугу в горах. Но теперь мистер Таттертон нам все разъяснил. — Она всплеснула от волнения своими пухленькими ручками и обвела всех взволнованным взглядом, переводя дух. — Вы знаете, после того дождливого воскресенья детей словно бы подменили. Мы с Лестером терялись в догадках, что на них так повлияло. Возможно, гроза… Ночью их опять мучали страшные сны, они кричали и плакали, я слышала это. «Хев-ли! Хев-ли! Пожалуйста, вернись! — кричали они. — Мы не хотели тебя обидеть! Прости нас! Прости нас!» Знаете, дорогая, я сперва не хотела вам этого говорить, но спустя некоторое время дети все-таки рассказали нам, что тогда произошло: как они притворились, что незнакомы с вами, и как прогнали вас, пригрозив полицией… Милая Хевен, это, безусловно, было очень жестоко с их стороны так поступить с вами, но они до смерти боятся снова испытать ту боль, нищету и голод, которые до сих пор не могут забыть…

Вокруг меня люди чудесно проводили время, ныряя и плавая в бассейне. Слуги сновали с напитками и закусками на подносах. И вдруг я встретилась взглядом с бирюзовыми глазами Нашей Джейн: в них я прочла покорную мольбу и раскаяние. Ей уже исполнилось тринадцать лет, и маленькие упругие груди еще только начинали выдаваться вперед под бюстгальтером ее купальника. Милое круглое личико горело смущением, как шапка ее огненно-золотистых волос. Рядом с ней, тоже в десяти шагах от меня, стоял Кейт, который был старше сестры на год. Он стал значительно выше ростом, и волосы его обрели густой янтарный оттенок. Он тоже волновался и дрожал от смущения, но уже не так, как при нашей первой встрече в доме их приемных родителей: похоже, оба они боялись, что я не прощу их за то, что они отвергли меня.

Без лишних слов я протянула навстречу им руки и широко улыбнулась. Мое сердце бешено заколотилось в груди, когда они, переглянувшись, одновременно сорвались с места и кинулись в мои объятия.

— Хев-ли! Хев-ли! — радостно воскликнула Наша Джейн. — Прости нас, пожалуйста, за наш злой поступок! Мы сами тогда расстроились, глядя на твое огорченное лицо! — Она уткнулась лицом мне в грудь и расплакалась. — На самом деле мы отвергли не тебя, а связывающие нас воспоминания о пережитом голоде и холоде в нашей хижине. Мы подумали, что ты хочешь забрать нас туда и мы никогда не увидим больше наших дорогих мамочку и папочку, которые нас очень любят.

— Я все понимаю, — тихо сказала я, целуя ее, и обернулась, чтобы покрепче прижать к себе и Кейта. Слезы радости навернулись мне на глаза: наконец-то я снова обнимала своих дорогих малышек! И они, как раньше, глядели на меня с восторгом и любовью.

Я услышала, как Рита и Лестер Роулингс, усевшись вместе с Тони под полосатый бело-зеленый тент с высокими бокалами холодных коктейлей в руках, наперебой восторженно рассказывают ему, какое прочувствованное письмо они получили две недели тому назад.

— Его прислал нам ваш брат Трой, мистер Таттертон. Он хотел устранить некоторые недоразумения, и когда мы дочитали письмо до конца, то оба были в слезах. Он не упрекал нас ни за что, а, напротив, благодарил за нашу заботу о младших сестре и брате Хевен, которых она так любит. И мы не могли не связаться с вами, мы просто обязаны были это сделать, потому что было бы ошибкой разлучать их со старшей сестрой.

— Зовите меня просто Тони, — с подкупающей улыбкой сказал хозяин дома. — Ведь теперь мы, можно сказать, одна семья.

— Это письмо от вашего брата все разъяснило нам, благодаря ему мы и узнали, как изменились обстоятельства у Хевен.

Значит, Трой помнит обо мне! Он по-прежнему заботится обо мне, старается мне помочь! Он желает мне счастья! Нужно непременно заполучить хотя бы фотокопию этого письма, подумала я.

— Зачем же фотокопию? — выслушав мою просьбу, воскликнула Рита Роулингс. — Признаться, я хотела сохранить подлинник у себя на память, но я отдам его вам. А себе оставлю копию!

Семья Роулингсов гостила в то лето у нас десять дней, и за это время мы с Кейтом и Джейн как бы вновь обрели друг друга. Правда, сестра настояла, чтобы я отныне не называла ее прежним именем. Они засыпали меня вопросами о Томе, Фанни и нашем отце, к которому, как ни странно, не испытывали такой враждебности, как я.

— Мамочка и папочка сказали нам, что разрешат навещать тебя один-два раза в году! Это будет замечательно, Хев-ли! А когда-нибудь мы, возможно, снова увидимся и с Томом, Фанни, отцом и дедушкой. Но мы не хотим разлучаться с нашими новыми родителями, никогда!

Усадьба Фартинггейл произвела на семейство Роулингсов соответствующее впечатление, все остались очень довольны. И даже если они и обратили внимание на несколько странное поведение Джиллиан, то никак не выказали этого.

— Будем держать связь, — пообещала, прощаясь, Рита Роулингс, а Лестер так тряс Тони руку, словно они были закадычными друзьями. — Хорошо бы собраться снова вместе на Рождество, — говорил при этом он. — Детям будет приятно почувствовать себя членами большой семьи.

Естественно, теперь они больше не возражали против общения Кейта и Джейн со мной. Ведь я уже не была полуголодной и жалкой деревенской девчонкой. О Томе, Фанни, нашем папаше и дедушке, тем не менее, они и словом не обмолвились.

Рита Роулингс выполнила свое обещание и прислала мне письмо, которое написал им Трой. Получив его, я расплакалась. Он любил меня, все еще любил! И продолжал думать обо мне! Как бы мне хотелось, чтобы он вернулся домой! Просто жил бы рядом со мной и позволял время от времени видеться с ним, — ничего большего мне не нужно!

Я встречалась с одним молодым человеком, кандидатуру которого Тони одобрил. Видимо, Логан тоже завел себе кого-то, иногда думала я, сравнивая его со своим приятелем. Сравнение закончилось в пользу Логана, поскольку я пришла к выводу, что никто не был так предан мне, как он, и что следует восстановить с ним добрые отношения.

Я часто получала письма от Тома. Под натиском моей щедрой финансовой помощи он все-таки начал ходить по вечерам на лекции в университете, однако днем по-прежнему помогал отцу. «Мы идем к нашей цели, Хевенли! — писал он. — И достигнем ее, несмотря ни на что!»

22. Видения сбываются

Мне исполнилось двадцать два года. И в один из чудесных июльских дней, когда расцвели все цветы, я получила диплом об окончании университета. На церемонию его вручения пришли Тони и Джиллиан, но напрасно оглядывала я зал, надеясь увидеть Троя, — его там не было. Однако среди аплодирующей публики я заметила Джейн и Кейта с их родителями, и это скрасило мое огорчение в связи с отсутствием рядом с ними Тома и Фанни, которые не приехали, хотя заранее и были приглашены.

После выпускного вечера мы вернулись в усадьбу Фартинггейл. У парадного входа меня ждал сюрприз — белый «ягуар», сделанный по специальному заказу. Тони сказал:

— Если твои драгоценности и наряды не произвели впечатления на твоих земляков из Уиннерроу, то уж, увидев тебя в этом автомобиле, они наверняка остолбенеют.

Это была просто сказочная машина, как и все подарки к окончанию университета. Но у меня возникла неожиданная проблема: теперь, когда мне уже не нужно было ходить на лекции и готовиться к семинарам и экзаменам, я не знала, чем себя занять. Цель была достигнута, я вполне могла бы стать еще одной Марианной Дил, но мне почему-то этого не хотелось. В душе нарастало смятение и чудовищное беспокойство, не позволявшее уснуть по ночам. Я стала чрезвычайно вспыльчивой и раздражительной.

— Отправляйся-ка ты в путешествие, — посоветовал мне Тони. — Именно так я поступал в твоем возрасте, когда был не в ладах с самим собой.

Но даже отдых в рыбацкой деревне на реке Майн не вернул мне душевного равновесия. Необходимо было совершить какой-то действительно важный шаг.

После автомобильного путешествия я вновь взглянула на особняк за высокими железными витиеватыми воротами как бы со стороны. Фартинггейл по-прежнему был прекрасен в своем пугающем великолепии, и меня охватило тревожное предчувствие, как в тот день, когда я впервые увидела его. Интуиция подсказывала мне, что Трой мог вернуться сюда в мое отсутствие, — не случайно же и Тони всегда считал, что брата рано или поздно потянет домой.

Сердце вдруг учащенно забилось, и к горлу подкатил ком: Трой возник у меня перед глазами, словно живой, я чувствовала его, он был где-то рядом. Несколько минут я сидела в машине, положив руки на руль и глубоко вдыхая аромат цветов, прежде чем, успокоившись, вышла и поднялась по ступеням лестницы.

— Рад снова видеть вас, мисс Хевен, — тепло улыбнулся мне Куртис, распахивая передо мной дверь на мой настойчивый звонок. — Мистер Таттертон пошел прогуляться по берегу, но ваша бабушка дома, она у себя в спальне, — сообщил лакей низко поставленным голосом.

При моем появлении в ее комнате, пугающей почти гробовой тишиной, Джиллиан вздрогнула, словно очнувшись от сна, в котором пребывала, сидя на диване нога на ногу в свободной длинной рубахе цвета слоновой кости с персиковыми кружевами, что несколько удивило меня. На кофейном столике перед ней были разложены веером карты, но взгляд и вид Джиллиан испугали и потрясли меня, пожалуй, даже больше, чем я ее своим внезапным вторжением.

Лицо ее, белое как мел, напоминало растрескавшийся фарфор, сальные спутанные волосы прядями спадали на сутулые плечи, дрожащие бледные руки были как-то неестественно скрючены, а в бегающих глазах светилось безумие.

Отвернувшись от нее, я увидела в дальнем углу спокойно плетущую кружева женщину в белом костюме медицинской сестры.

— Меня зовут Марта Гудман, — с улыбкой представилась она. — Рада с вами познакомиться, мисс Кастил. Мистер Таттертон говорил мне, что вы со дня на день должны вернуться.

— Где же он теперь? — спросила у нее я.

— Прогуливается, как обычно, по пляжу, — негромко ответила она, с опаской косясь на Джиллиан, словно бы боялась привлечь к себе ее внимание.

Джиллиан вдруг вскочила, босая, с дивана и принялась кружиться по комнате, раскинув руки.

— Ли! — детским голосочком пропищала она. — Передай от меня привет Кливу, когда увидишься с ним в следующий раз! И скажи ему, что я жалею, что бросила его ради Тони. Тони меня совсем не любит. Меня никто никогда не любил, даже ты, Ли. Ты больше любишь его, но мне это безразлично. Мне теперь все равно. Ты такая же, как он, а на меня похожа только внешне. Ли, отчего ты так странно смотришь на меня? Почему у тебя всегда такой серьезный вид? Ты совершенно не имеешь чувства юмора!

С трудом удержавшись, чтобы не разрыдаться, я поспешила выйти из комнаты. Джиллиан проводила меня громким безумным хохотом, так что я не выдержала и обернулась на нее в дверях: солнечный свет, падающий из высоких сводчатых окон, насквозь пронизывал ее волосы и длинное, свободное платье, высвечивая силуэт ее все еще стройной фигуры. В женщине странным, вычурным образом сочетались молодость и старость, красота и уродство. Но самым отталкивающим в ней было то, что она выглядела жалкой и безумной.

Я покинула Джиллиан, впредь не желая ее никогда больше видеть. Она была мне отвратительна.

Трой никогда не выходил со мной на каменистый берег: зловещая морская стихия внушала ему мистический ужас. Большие камни, некоторые — выше моего роста, и в самом деле мешали прогулкам, особенно в шторм. Тогда громадные волны с чудовищной силой ударялись о берег, словно бы напоминая о быстротечности и ничтожности человеческой жизни, сравнимой лишь с песчинкой на фоне извечного океана, бескрайнего и беспощадного.

Под ногами у меня противно шуршала мелкая галька, забиваясь в ботинки, так что я сняла их и побежала догонять Тони босиком. Я не собиралась оставаться здесь более часа, в голове у меня созрел план решительных действий.

Тони смотрел на океан, стоя на валуне. Я не без труда вскарабкалась на него и встала рядом. Тони выслушал меня и устало произнес, не поворачивая головы:

— Значит, хочешь все-таки вернуться в Уиннерроу. Я знал, что тебя снова потянет в эти проклятые горы, хотя ты должна была бы их возненавидеть.

— Они часть меня, — отряхивая песок и камешки с ног, сказала я. — Мне всегда хотелось вернуться туда и стать учительницей в той же школе, где преподавала мисс Дил. Я уверена, что не так уж и много желающих работать в этой глуши, так что меня возьмут. Кто-то ведь должен продолжить традиции нашей с Томом любимой учительницы. И мой дедушка Тоби ждет меня там. Если тебе захочется повидаться со мной, я приеду и погощу у тебя. Но я не хочу больше видеть Джиллиан, никогда!

— Хевен, — начал было Тони, но замолчал и, обернувшись, с болью в глазах взглянул на меня. Я заметила, как сильно он сдал: лицо осунулось, под глазами легли темные тени. Да и одет он был уже не столь элегантно, как прежде, и брюки, всегда отутюженные, сейчас вообще не имели складок. Лучшие годы Таунсенда Энтони Таттертона, несомненно, ушли в прошлое.

— Значит, ты не читала об этом в газетах? — тяжело вздохнув, спросил он.

— О чем? — не поняла я.

Тони снова тяжело вздохнул и уставился на бушующие волны.

— На прошлой неделе Трой наконец вернулся домой. Кажется, он знал, что тебя здесь нет.

— Он здесь? — взволнованно спросила я. — Трой здесь?

Тони криво усмехнулся, и мне стало как-то не по себе от этой улыбки.

Сгорбившись, он снова уставился на океан, и я невольно тоже взглянула в том же направлении и, присмотревшись, разглядела качающиеся на волнах цветы. На сердце мне словно бы навалилась тяжелая глыба: Трой рассказывал мне, что океан часто снится ему по ночам. В лицо мне пахнуло холодным ветром.

— Трой вернулся крайне подавленным, впрочем, он всегда впадал в депрессию перед днем рождения. Ему должно было исполниться двадцать восемь в этом году, а он был уверен, что до тридцати ему не суждено дожить. «Надеюсь, что умру не от какой-нибудь мучительной болезни, — несколько раз говорил он мне, словно только это его и волновало. — Меня страшит не сама смерть, а путь к ней: главное, чтобы он не оказался слишком долгим». Напрасно я напоминал ему, что, даже если его предчувствиям и суждено сбыться, у него в запасе все равно еще два года. Но, с другой стороны, все это может оказаться лишь игрой твоего воображения, и ты доживешь до старости, убеждал его я. Но он только странно смотрел на меня, и от этого взгляда мне становилось нехорошо: самые худшие предчувствия охватывали и меня. Мы много говорили с ним о тебе, часами просиживая в его коттедже, о том, сколько пришлось тебе вытерпеть, когда твоя мачеха и твой отец поссорились и вся забота о маленьких детях легла на твои плечи. Трой признался мне, что он тайком наведывался в студенческий городок и издали глядел на тебя…

Тони снова уставился на океан, уже поглотивший цветы. Мне стало страшно.

— Я знаю, что ты все еще любишь его, — продолжал Тони. — Будь ко мне снисходительна, прошу тебя! Мне хотелось отвлечь брата от его навязчивых мыслей, и я организовал вечеринку, причем договорился с гостями, что они не отпустят Троя ни на минуту. Среди приглашенных была одна девушка, с которой он когда-то встречался. Она вышла замуж, но вскоре развелась. Она очень веселая, жизнерадостная девушка, я думал, что она поможет мне поднять Трою настроение, отвлечет его от воспоминаний о тебе и мыслей о неминуемой смерти. Девушка рассказывала о том, с какими знаменитыми людьми она встречалась, какие дорогие наряды покупала, какой большой дом собирается построить на своем собственном острове где-то в южных морях… если только найдет себе достойного мужчину, который бы стал с ней там жить. И при этом она бросала выразительные взгляды на Троя. Но он, как мне показалось, даже не слушал ее. Он вообще не обращал на нее внимания, и это ее взбесило. Она перестала шутить и стала насмехаться над ним, задевать его самолюбие. Трой не выдержал и, вскочив с места, выбежал из дома. Я видел, как он быстро пошел в направлении конюшни. Мне это не понравилось, и я пошел следом за ним и наверняка догнал бы его, если бы эта дура не увязалась за мной и не начала хватать меня за руки и говорить, что я нянька своего младшего братца. Когда же мне наконец удалось избавиться от нее и добежать до конюшни, Трой, как рассказал мне конюх, уже ускакал на жеребце по кличке Абдулла Бар. Он начал как безумный носиться на нем по лабиринту, лошадь испугалась и, перепрыгнув через кусты, поскакала к берегу, закусив удила.

— Абдулла Бар… — повторила я почти забытую кличку арабского скакуна.

— Да, это любимец Джиллиан, — кивнул Тони. — Он слушался одну лишь ее. Я вскочил на свою лошадь и погнался за Троем, но сильный ветер мешал мне догнать его. Внезапно валявшийся на берегу обрывок бумаги, поднятый порывом бешеного ветра, залепил жеребцу глаза, и тот поскакал прямо в воду! Моя лошадь остановилась у самой кромки, и мне оставалось только с ужасом наблюдать за тем, как Трой вместе с жеребцом исчезают в бушующих волнах, освещенных багровым закатным солнцем…

— Нет! Только не это, Тони! — закричала я, сжав голову руками.

— Мы позвонили в береговую охрану, я с гостями на катере лично возглавил поиски, но увы: Абдулла Бар вскоре приплыл к берегу с пустым седлом. Тело Троя обнаружили много позже, он утонул… Волны выбросили его на песок…

Я отказывалась этому верить.

Тони обнял меня за плечи и прижал к себе.

— Я пытался выяснить, где ты отдыхаешь, но не смог. Каждый день я прихожу на берег и бросаю цветы в волны, ожидая, когда появишься ты, чтобы проститься с ним.

Я онемела и совершенно ослепла от слез. В душе моей вскипала ярость. Мы могли бы быть вместе с Троем целых четыре года! И может быть, за это время он полюбил бы жизнь и не ушел из нее!

Быстро повернувшись, я молча пошла в направлении дома. Тони кинулся за мной, умоляя на ходу дать ему обещание непременно снова вернуться.

— Умоляю тебя, Хевен! — восклицал он. — Ты моя дочь, моя единственная наследница! Трой мертв. Мне нужно обрести смысл жизни! Это огромное состояние, накопленное поколениями наших предков, не должно остаться без наследника. Не уходи! Не покидай меня! Ради памяти Троя! Все, что было дорого ему, все его вещи, его коттедж, теперь принадлежит тебе! Он любил тебя… пожалуйста, только не оставляй меня здесь одного с Джиллиан. Останься! Все это будет твоим! И это будет принадлежать твоим детям!

— Но ведь ты можешь нанять людей, чтобы они заботились о Джиллиан, и уехать отсюда, — садясь в свой новый автомобиль, безжалостно заявила я. — Наслаждайся жизнью! Оставь ее умирать здесь одну. Мне не нужны ни вы, ни все деньга Таттертонов! А ты оставайся с тем, что заслужил, — то есть ни с чем!

Ветер разметал мои волосы. Тони молча проводил меня отрешенным взглядом, поникнув от горя. Но мне было уже все равно. Трой погиб, я получила диплом, и жизнь продолжалась, но уже без Тони (хотя он и нуждался теперь во мне), и без Джиллиан, которой я никогда не была нужна.

23. Реванш

Итак, я возвращалась в родные края, в Уиннерроу, чтобы, предав забвению прошлое, осуществить свою чистую детскую мечту: продолжить благородное дело мисс Марианны Дил, став учительницей, которая бы открыла детям мир книг и знаний и дала им шанс вырваться из невежества и убогости горного захолустья и найти свое место в жизни. Меня совершенно не огорчало, что я рискую лишиться наследства Таттертонов, потому что в моей душе не было больше страха, свойственного нищим Кастилам, ютящимся на задворках общества. Теперь я была одной из Таттертонов и ван Воринов, готовая противостоять мужчине, в чьей любви я отчаянно нуждалась в детстве и который столь жестоко и безжалостно меня отверг. Теперь он был мне не нужен, и, хотя я и намеревалась навсегда сохранить от остальных моих родственников в тайне свое истинное происхождение, для него одного я собиралась сделать исключение. Я хотела, чтобы он узнал, кто я на самом деле.

До Уиннерроу я добиралась трое суток. По пути сделала остановку в Нью-Йорке, где зашла в один из лучших парикмахерских салонов и сделала то, о чем мечтала многие годы: перекрасила волосы в тот же цвет, какой был у моей мамы, — светло-серебристый. Мне надоело быть «темным ангелом» и носить темные волосы, выдающие, как мне раньше казалось, мое индейское происхождение. Отныне я хотела быть настоящим — светлым и ослепительно прекрасным — ангелом, богатой бостонской девушкой, на которую никто не осмелится взглянуть свысока. Из салона я вышла преображенной — блондинкой с блестящими серебристыми волосами, на удивление похожей на свою мать, но не имеющей никакого сходства с ее мужем, которого всю жизнь считала своим родным отцом. Теперь я не сомневалась, что, взглянув на меня, Люк поймет наконец, как велико внешнее сходство между мной и его любимым ангелочком по имени Ли, и полюбит меня хотя бы за это.

При моем появлении в нашем новом домике в горах дедушка от испуга едва не отдал Богу душу, что наверняка случилось бы с ним, появись перед ним женщина, похожая на его Энни.

— Дедушка! — обнимая его, воскликнула я. — Ты меня не узнал? Это же я, Хевен! Как тебе моя новая прическа?

— Ах, Хевен, детка! Я подумал, что это привидение! — вздохнул он с облегчением. — Как я рад тебя снова видеть в нашем доме! Все Кастилы решили разом вернуться в Уиннерроу: на следующей неделе в город приезжает цирк Люка! Вот здорово-то!

Итак, я была не единственной из семейства Кастилов, кто надумал продемонстрировать всем, чего он добился в жизни. Что ж, это лишь облегчало выполнение моего плана, теперь я точно знала, что делать дальше.

Обитателей городка занимали исключительно предстоящие гастроли: повсюду — на улице, в аптеке, в парикмахерской и в магазине — только и разговаривали о том, может ли богобоязненный человек пойти на представление, в котором большинство артистов едва прикрывают блестящими лоскутами свой срам, или нет. Этот вопрос взволновал всех настолько, что никто даже не обратил внимания на меня и мой белый «ягуар», когда я проезжала по городу.

Первым делом я занялась уборкой в доме, стараясь придать ему уютный и привлекательный вид, а также стиркой, отбеливанием и утюжкой старого маминого платья, — последняя процедура для меня была самой сложной, поскольку мне никогда в жизни не доводилось работать утюгом. За установкой приспособления, именуемого «гладильная доска», и застал меня Логан, заскочивший проведать дедушку и передать ему лекарства.

— Вот это да! — изумленно воскликнул он, увидев меня. — Я тебя едва узнал!

— Что, не нравлюсь? — с беззаботным видом спросила я, решив держаться независимо и гордо.

— Ты замечательно выглядишь, но с твоими естественными — темными — волосами тебе было лучше.

— Иного я от тебя и не ожидала, — фыркнула я. — Тебе по душе все, что от Бога. А по-моему, природу можно слегка и подправить.

— Мы что, опять начнем ссориться из-за пустяков? Не обижайся, пожалуйста, Хевен, но мне абсолютно безразлично, какую ты себе сделаешь прическу.

— Я в этом и не сомневалась.

— А где дедушка? — присаживаясь за кухонный стол, спросил Логан.

— Болтает с соседом о папаше и его цирке. Можно подумать, что к нам приезжает президент Соединенных Штатов!

Логану явно не хотелось уходить.

— Ты славно прибралась здесь, — оглядываясь вокруг, заметил он. — Стало заметно уютнее.

— Хорошо, что хоть это одобрил.

— Надолго думаешь здесь задержаться?

— Пока не знаю. Я подала заявление и анкету в городской отдел образования, теперь жду ответа. — Я принялась гладить платье.

— Так ты не вышла за Троя Таттертона? Почему?

— По-моему, это тебя не должно касаться, Логан! Ты так не думаешь?

— Нет, не думаю! По-моему, я достаточно давно тебя знаю, чтобы иметь право задавать подобные вопросы. Ведь я любил тебя, ухаживал за тобой, когда ты заболела. Разве это ничего не значит?

Несколько минут я боролась с охватившим меня волнением, пока наконец не произнесла тоненьким голоском, глотая слезы:

— Трой погиб в результате несчастного случая. Он был замечательным человеком с нелегкой судьбой. Ему пришлось многое пережить, несмотря на все его богатство.

— Чего же ему не хватало? — с усмешкой в голосе поинтересовался Логан, чем окончательно вывел меня из себя.

— Я раньше тоже думала, как и ты, что за деньги все можно купить! — вскричала я, оборачиваясь к нему с утюгом в руке. — Но это далеко не так! Послушай, Логан, шел бы ты по своим делам! Я очень занята сейчас, мне нужно переделать еще тысячу дел! Приезжает Том, и я хочу к его приезду все успеть привести в полный порядок.

Я повернулась к нему спиной, но он еще долго не уходил, переминаясь с ноги на ногу и не решаясь даже прикоснуться ко мне, хотя вполне мог бы поцеловать меня в шею. Однако он этого не сделал, а только спросил:

— Хевен, могу я надеяться, что ты все-таки выкроишь из своего плотного графика немного времени и для меня?

— А стоит ли? — хмыкнула я. — Говорят, ты собираешься жениться на Мейзи Сеттертон!

— А я слышал, что Кэл Деннисон вернулся в Уиннерроу только ради того, чтобы взглянуть на тебя!

Я снова как ужаленная обернулась к нему:

— Поменьше бы слушал всякие сплетни! Даже если Кэл Деннисон и приехал в город, он не осмелится подойти ко мне, и вообще я предпочла бы его больше никогда не видеть!

Логан неожиданно улыбнулся и сразу же стал похож на того юношу, который любил меня.

— Рад был снова встретиться с тобой, Хевен! — сказал он. — А к твоим светлым волосам я привыкну, так что пусть будет этот цвет, если уж тебе так хочется. — С этими словами он повернулся и вышел через черный ход, оставив меня стоять с раскрытым от изумления ртом.

Когда долгожданный день циркового представления наконец наступил, дедушка едва ли не прыгал от восторга, предвкушая встречу со своим младшим сыном и Томом, так что мне никак не удавалось завязать на нем галстук — первый в его жизни. Дедушка ворчал и жаловался, что я хуже Стейси, которая постоянно норовит сделать из него неизвестно что.

— Одежда ровным счетом ничего не меняет, Хевен, детка! — с ужасным деревенским акцентом втолковывал мне он. — Нужно быть самим собой. Оставь в покое хотя бы мои волосы, я еще и сам способен причесаться!

Я была полна решимости придать дедушке облик респектабельного джентльмена, чтобы все эти городские снобы убедились, что даже Кастилы способны измениться. Я поправила платочек в нагрудном кармане пиджака нового дедушкиного костюма, он взглянул в зеркало и удовлетворенно произнес:

— Ну, я стал похож на важную столичную птицу! Настоящий джентльмен! — Он коснулся тонкими пальцами своих редких волос и неуверенно заметил: — Хевен, детка, я теперь даже не знаю, как мне себя вести!

— Веди себя прилично! — наставительно заметила я, направляясь в свою комнату, чтобы переодеться. — Можешь пока подышать свежим воздухом на веранде, но только не вздумай ничего трогать, иначе будешь весь с ног до головы в опилках и придется тебя снова мыть в ванной. Посиди спокойно в кресле рядом с бабушкой и расскажи ей, куда мы с тобой пойдем.

— Энни тоже пойдет с нами! — возразил задиристо дедушка. — Я не оставлю ее здесь одну! Ведь Люк и ее сын!

— Хорошо, мы возьмем бабушку с собой, — не стала спорить с ним я.

— А ты поможешь ей одеться? — спросил дедушка. — Она тоже будет выглядеть нарядной?

— Конечно, дедушка!

— Ты всегда была хорошей девочкой, Хевен, — дрогнувшим голосом сказал он. — Самой лучшей девочкой на свете!

Никто не говорил мне раньше здесь ничего подобного! Слова дедушки растрогали меня.

— Так ты никуда не уходи с веранды, пока я не переоденусь! — напомнила я ему еще раз. — И смотри не перепачкайся!

Дедушка пошел на веранду, шаркая ногами и что-то ворча себе под нос, а я наконец смогла спокойно переодеться в голубое летнее платье и, в тон ему, голубые босоножки. Белое платье я решила приберечь для второго циркового представления, полагая, что освоившиеся артисты будут тогда обращать больше внимания на публику. Пусть в первый вечер все Кастилы продемонстрируют себя и свои достижения Уиннерроу, подумала я, а во второй вечер я предстану в своем истинном обличье перед папашей. Конечно, было неосмотрительно с моей стороны надевать в цирк настоящие бриллианты, но я решила, что вряд ли кому-то придет в голову, что они не фальшивые: обитатели городка были не настолько богаты, чтобы интересоваться драгоценностями и разбираться в них.

Когда я наконец вышла на веранду, дедушка уговаривал Энни не нервничать.

— Взгляни-ка на Хевен, Энни! — сказал он. — Правда, она очень мила?

Мне стоило больших трудов уговорить дедушку сесть рядом со мной в автомобиле, чтобы все городские снобы, увидев его, больше не думали, что мужчины семьи Кастил не знают, как полагается выглядеть джентльменам.

— Но как же я могу оставить Энни на заднем сиденье одну? — упирался он. — Ведь ей будет скучно!

— Она сможет прилечь там и отдохнуть, дедушка, — возражала я, — а если ты сядешь рядом с Энни, то ей тогда не хватит места для отдыха.

Этот довод дедушка нашел убедительным и сел рядом со мной. Расплывшись в счастливой улыбке, он спросил, когда мы поехали:

— Что за машина у тебя, Хевен, детка? Впервые в жизни чувствую себя в автомобиле, как на пуховом матраце! Мне в собственной постели не было так мягко, как здесь!

Мы медленно прокатились по Мейн-стрит, и я готова была поспорить, что все оборачивались на наш автомобиль и провожали его взглядами. Да что там говорить, у них просто глаза повылезали на лоб, когда они увидели «этих нищих Кастилов» в шикарном, сделанном на заказ «ягуаре» с откидным верхом. Уж в автомобилях-то здесь знали толк! Вот почему Тоби Кастил и сидел на переднем сиденье с гордым видом, выпятив грудь, и лишь иногда поворачивал голову, чтобы шепотом поведать о своих впечатлениях от поездки Энни.

— Энни, не спи! Проснись сейчас же! Ты видела, как они глазели на нас, нет, ты видела? Ты же проспала такой момент! Да у них чуть было глаза от зависти не полопались, говорю я тебе! Я сам видел! Вот что значит образование! Разве Хевен купила бы себе такую дорогую машину, если бы не закончила университет? Нет, образование — великая штука!

Я впервые слышала, чтобы дедушка выговорил такой длинный монолог, пусть и не совсем связный и соответствующий истине: ведь автомобиль куплен был на деньги Тони, а не на заработанные мной самой.

Я ехала так медленно, что на дорогу у нас ушел почти час. Однако мы в конце концов приехали к цирку, расположившемуся на самой окраине города.

Здесь возник целый городок — из трех больших и множества маленьких шатров, и во всех готовилось отдельное представление для публики. Над ярким центральным шатром трепетали на ветру разноцветные флажки, словно бы приветствуя всех спешащих сюда с пяти округов людей, которых Люку Кастилу предстояло встречать на помосте возле ворот своей зажигательной речью.

— Это Тоби Кастил, отец Люка, — шептали люди нам вслед, когда мы с дедушкой не спеша входили на территорию цирка.

Мы еще не успели толком освоиться, как к нам подбежала стройная молодая женщина, которую я бы не узнала сразу, не завизжи она хорошо знакомым мне пронзительным голосом, словно ее режут:

— Эй, стойте! Подождите меня! Это же я, твоя сестра Фанни!

В следующее мгновение она уже обнимала и тискала меня, восклицая во всеуслышание:

— Черт бы тебя подрал, Хевен! Ты шикарно выглядишь, должна я тебе сказать! Ой, дедушка, — наконец спохватилась она, заключая и его в свои объятия, — и ты здесь! Ну, тебя и не узнать, настоящий городской франт! Даже и не подумаешь, что из тебя уже давно песок сыплется!

Фанни не могла сделать кому-то комплимент, не сказав при этом какую-нибудь гадость. Вот и сейчас она осталась верна себе. В красном обтягивающем открытом платье в крупный белый горох, с золотыми браслетами на загорелых руках и с черными волосами, расчесанными на прямой пробор и схваченными за ушами заколками в виде белых цветков из шелка, она походила на экзотическую кошку невиданной окраски.

Отступив на шаг, Фанни с тревогой в своих темных глазах взглянула на меня.

— Слушай, ты меня просто пугаешь! Нет, в самом деле! Ты ведь уже на себя не похожа! Ты вылитая покойная мать! Клянусь! И не страшно быть тебе похожей на мертвого человека, который давно гниет в могиле? — воскликнула она.

— Нет, Фанни! — усмехнулась я. — Я рада, что похожа на свою мать.

— Никогда не понимала тебя, клянусь! — пробормотала она и тотчас улыбнулась. — Не обижайся на меня, Хевен! Давай станем друзьями! Забудем прошлое! Пошли вместе посмотрим на нашего папашу!

Я мысленно согласилась с ней, но только ради дедушки и Тома, на один вечер. Завтра прошлое должно было вернуться.

— Слушай, а ведь я избавилась от своего старичка Маллори, — рассказывала мне Фанни. — Как только узнала, что он женился на мне, чтобы я стала его племенной кобылой, я его тотчас же отшила, в один момент! Нет, ты можешь себе представить, чтобы я родила ему ребенка, когда у меня уже и так есть один? Я ему прямо заявила, что не собираюсь портить себе фигуру, чтобы на меня ни один парень не взглянул, когда он откинет копыта. И ты представляешь, что он мне заявил? Да он чуть с ума не сошел! Я, говорит, для того и женился на тебе, чтобы ты мне родила ребенка! Боже мой, а у самого уже и так трое взрослых сыновей! Послушай, Хевен, ты молодец, что пыталась выкупить мою малышку, — улыбнулась она. — Но только я знала, что из этого ничего не выйдет. Они не согласились бы отдать мою Дарси и за все деньги твоих Таттертонов!

Я тяжело вздохнула, вспомнив, как поддалась на ее уговоры и была вынуждена выслушивать от Уэйланда Вайса весьма неприятные слова. К тому же похоже было, что священник оказался прав.

— Кстати сказать, мой старичок Маллори выплачивает мне солидные алименты после развода, — похвалилась сестра, в очередной раз обняв дедушку и едва не задушив беднягу в своих объятиях от избытка чувств. — Но зачем нужны деньги, если никто не завидует? Послушай, Хевен, давай-ка утрем вместе носы всем этим деревенским задавалам! Я тут отгрохала себе славный домик вон на том холме, а ты построй себе особнячок на холме напротив. И будем перекрикиваться друг с дружкой всем на зависть!

Это была забавная мысль, особенно на территории балагана.

С Фанни было довольно весело, когда у нее все складывалось удачно, да и смех и оживление, царящие вокруг, разгоняли мои невеселые воспоминания. В конце концов, нельзя было винить Фанни за то, какой она стала, как и Троя — за то, каким он был. Даже Тони заслуживал оправдания, но я не могла ему простить, что он отнял у меня Троя…

Дедушка то и дело дергал меня за локоть и говорил, что им с Энни здесь все очень нравится.

— Но мы же не можем допустить, чтобы она переутомилась, — заметил он, когда стемнело и зажглись фонарики, с опаской оглядываясь на все прибывающую публику. Он прихрамывал и тяжело дышал.

На помосте, где папаша должен был произносить речь перед публикой, мы его не застали: все билеты уже были распроданы. Но Том зарезервировал для нас лучшие места, и спустя минуту мы уже сидели в центральном шатре. Оркестр грянул веселенький марш, и на арену из-за занавесей с двух сторон начали плавно выступать индийские слоны в пестрых нарядах и с красивыми девушками на спинах. Когда же на самую середину арены вышел с микрофоном в руке наш папаша, дедушка схватился за сердце.

— Это мой сынок Люк! — отдышавшись, толкнул он локтем в бок сидящего рядом с ним Рейса Мак-Ги. — Красавец мужчина, не правда ли?

— Но на тебя он совершенно не похож, Тоби, — пробурчал в ответ сосед, просадивший нашему папаше в покер маленькое состояние.

К середине представления дедушка пришел в такой восторг, что, глядя на него, я начала опасаться, что он не доживет до финала. Фанни просто билась в истерике от удовольствия: она кричала, визжала, хлопала в ладоши и то и дело подпрыгивала, так что ее груди едва не выскакивали из выреза платья наружу. Я молила Бога, чтобы она успокоилась и не устраивала своего маленького дополнительного представления, но именно его-то и хотелось устроить самой Фанни. И надо отметить, что вполне преуспела в этом.

Когда на арену выбежали львы и прочие огромные кошки, я начала нервничать: мне не нравился этот номер. Хищные животные, которых заставляли выделывать всякие глупые номера, пугали меня. Я пыталась найти взглядом Тома, но не видела его. Мне мешали клоуны в их дурацких костюмах, которые постоянно мелькали у меня перед глазами и отвлекали мое внимание от самого главного, ради чего я сюда пришла.

И вдруг я увидела футах в десяти от себя на трибуне Логана.

Он смотрел не на арену, а прямо на меня, наморщив лоб и насупив брови. Однако стоило нашим взглядам встретиться, как он изобразил на своем лице улыбку и помахал мне рукой. В сидящей рядом с ним симпатичной девушке я, присмотревшись, узнала Мейзи Сеттертон, младшую сестру Китти. Значит, он все-таки встречался с ней!

— Я слышала, что Логан помолвлен с Мейзи, — с ненавистью прошипела Фанни, словно бы читая мои мысли. — И что только он нашел в ней хорошего? Терпеть не могу рыжих, у них у всех такая бледная кожа, и все они крикуньи и скандалистки, даже крашеные!

— Твоя мать тоже была рыжая, — напомнила я.

— Верно, — смутилась Фанни, но тут же взглянула в сторону Логана и улыбнулась ему.

— Нет, ты только посмотри на него! — с перекошенным от злости лицом воскликнула она, взбешенная его равнодушием. — Притворяется, что не видит меня! Да как он смеет меня не замечать! Нет, ни за что на свете не вышла бы за такого надутого индюка, как Логан Стоунуолл, пусть он хоть на коленях умолял бы меня! Скорее я соглашусь стать женой Рейса Мак-Ги! — расхохоталась она, обернувшись к своему соседу, хмурому толстяку с багровой от пьянства физиономией.

Представление вскоре закончилось, но Том так и не появился на арене. Публика стала расходиться, и мы потихоньку начали пробираться к тому месту, где условились встретиться с Томом. Однако и там я его не увидела, лишь высокий и худой клоун в невообразимом шутовском наряде крутился возле палатки, в которой переодевались артисты цирка. Я споткнулась о его огромный зеленый башмак в желтый горох и с красными завязками.

— Простите, пожалуйста, — пробормотала я и попыталась обойти его, но он снова подставил мне ногу.

— Да уберете вы наконец свои башмаки с прохода? — резко обернувшись, закричала я и в следующую секунду узнала знакомые зеленые глаза. — Это ты, Том?

— А кто же еще может быть таким неуклюжим и с такими большими ногами? — воскликнул он, с улыбкой стягивая с головы рыжий парик. Ты потрясающе выглядишь, Хевен! Нет, в самом деле! Если бы ты не предупредила меня, что перекрасилась в блондинку, я тебя вообще бы не узнал, ей-Богу!

— А меня, значит, ты узнавать не желаешь? — завопила Фанни, вешаясь брату на шею. — Для меня, своей любимой сестры, у тебя, значит, нет даже доброго слова?

— Да что ты, Фанни! — замахал руками Том. — Ты точно такая, как я и ожидал, — взрывоопаснее петарды!

Фанни такое сравнение понравилось.

У сестры было прекрасное настроение. Правда, она скорчила недовольную гримасу, услышав, что наш папаша укатил домой к жене и сыну, не дождавшись нас, но тотчас же принялась потчевать нас совершенно удивительными новостями.

— Вы должны непременно взглянуть на мой дом! — несколько раз повторила она. — И пусть папаша тоже придет, передай ему, Том! Вместе с женой и ребенком! Зачем мне одной этот шикарный особняк с бассейном и разными модерновыми штуковинами, если его не увидят мои родственники?

— Послушай, Фанни, я едва стою на ногах, — отнекивался Том, нарочито широко зевая. — А мне еще нужно здесь все вымести и вычистить до прихода санитарной инспекции, да и звери проголодались, их обязательно надо накормить на ночь. Так что увидимся завтра, может быть, тогда я и заеду взглянуть на твой новый дом, Фанни. И все же, какой черт тебя дернул купить его?

— Это мое дело, — злобно отрезала Фанни. — Но имей в виду, Том, если ты сегодня не поедешь с нами, я расценю это как пощечину и навсегда возненавижу тебя! Выходит, Хевен для тебя что-то значит, а я ровным счетом ничего?

Том вынужден был уступить ей и поехать с нами смотреть новый дом Фанни, выстроенный в современном стиле на холме как раз напротив нашего нового домика на другом конце долины.

— Буду жить здесь одна! — решительно заявила Фанни. — Не хочу ни мужа, ни постоянного любовника-приживалы, не потерплю, чтобы мной кто-то командовал. И влюбляться ни в кого больше не стану, пусть сами влюбляются в меня. Позабавлюсь немного, а как только надоест — тотчас же пусть катится ко всем чертям! Лет в сорок подцеплю богатенького дружка и стану на пару с ним коротать старость.

У Фанни все было продумано наперед, в отличие от меня. Откуда-то прибежали два огромных датских дога и принялись играть с хозяйкой. Меня это удивило: сестра раньше терпеть не могла животных.

— Приходится держать этих страшных псов, — пояснила она. — Всем ведь известно, что мой бывший муженек ежемесячно присылает мне пачку денег, и каждый сукин сын так и норовит обобрать меня до нитки.

— Кто бы мог подумать, что Фанни Кастил когда-нибудь заживет в такой роскоши! — задумчиво произнес Том, словно размышляя вслух. — А что, Хевенли, ваш особняк под Бостоном примерно таких же размеров?

Как я могла сказать правду, не обидев Фанни? Ее дом был едва ли так же велик, как один флигель замка Фартинггейл. Но все же это был ее собственный дом, ее уютное гнездышко, где она чувствовала себя вполне комфортно.

Среди фотографий на стене я увидела снимок, на котором Фанни была запечатлена на пляже с Кэлом Деннисоном.

— Ревнуешь, Хевен? — ухмыльнулась недоброй усмешкой сестра, когда я с удивлением обернулась на нее. — Теперь он мой, прибежит, стоит только свистнуть! Он, в общем-то, славный малый, только чересчур боится своих стариков. Рано или поздно я вышвырну его вон, если он мне надоест.

Я почувствовала, что устала от нее. Уже не в первый раз я пожалела, что поддалась на мольбы и уговоры Фанни. Не нужно было вообще сюда приезжать.

Я зевнула и поднялась с кресла, чтобы уйти, но Фанни неожиданно вернулась к вопросу, который ей задал еще в цирке брат.

— А знаете, Вайси время от времени тоже навещает меня, — сказала она. — Он сказал, что будет мне более чем признателен, если я стану принимать его раз в неделю. И обещал как-нибудь захватить с собой и мою малышку Дарси. Она стала такая миленькая! Я уже дважды видела ее в городе. Ясное дело, что в конце концов весь Уиннерроу узнает правду, и вот тогда… вот тогда-то я и возьму свой реванш! Старушка Вайс еще наплачется у меня горькими слезами, она у меня еще потеряет покой и сон!

Уже не в первый раз у меня возникло сильное желание никогда в жизни больше не видеть Фанни. Она вызывала у меня отвращение. Никакой «Вайси» ей вовсе не был нужен. И Дарси тоже. Она жаждала мести. Мне захотелось влепить ей пощечину, чтобы вправить ей мозги на место. Но Фанни была так пьяна, что сама свалилась на пол, споткнувшись обо что-то и потеряв равновесие, и потом еще долго кричала своим противным гнусавым голосом мне вслед, что она еще рассчитается со мной за все унижения, которые вытерпела от меня.

Но я ушла, оставив ее одну в пустом доме, побывавшую к своим двадцати годам замужем и успевшую уже развестись, наедине с ее ненавистью за то, что никто и никогда ее по-настоящему не любил… даже родной отец.

Только лишь в этом, как мне казалось, мы были схожи с ней.

На другой вечер, повинуясь неосознанному порыву, я опять отправилась в цирк, только уже одна, без дедушки и Фанни, одетая в тонкое белое платье, тщательно выстиранное и выглаженное. Я снова очутилась среди потной публики, пришедшей поглазеть на своего «местного героя» — Люка Кастила, нового владельца цирка и неотразимого конферансье.

Только на этот раз все было несколько иначе. Среди зрителей я заметила Стейси, молодую жену отца, — она нервно пожимала ладони, с тревогой на лице наблюдая за тем, как лихо выскочивший на арену папаша произносит свою зажигательную речь. Все прошло у него без запинки, публика ревела от восторга, девушки и женщины вокруг меня повскакали с мест при виде такого великолепного и сильного мужчины, излучающего чувственность. Некоторые даже бросали ему букеты цветов. Потом я смотрела на то, как паясничает перед публикой мой брат Том, мечтавший быть когда-нибудь президентом, а ставший, в угоду эгоистичному отцу, шутом гороховым.

Я подумала о Нашей Джейн, Кейте и Фанни, сравнивая их судьбу со своей, и мне вдруг вспомнились пророческие слова преподобного Уэйланда Вайса: «Ты несешь в себе семена разрушения! Ты романтическая мечтательница, рожденная, чтобы уничтожить самое себя и всякого, кто тебя полюбит!»

Такова была и моя мать.

Я была обречена, как и Трой.

Слова пастора не выходили у меня из головы, и я поняла, что задумала совершить глупый и вредный поступок, от которого в конце концов пострадаю я сама. Быстро поднявшись с места и не обращая ни на кого внимания, я стала пробираться к выходу. Люди кричали на меня, недовольные тем, что закрываю им арену, но я продолжала протискиваться мимо них. Хотя как раз в этот момент напряжение в цирке достигло своего пика: огромные кошки вышли из повиновения и возбужденно метались по клетке, не слушаясь дрессировщика. Отец замер возле двери клетки снаружи с револьвером и винтовкой в руках, готовый в любую минуту прийти укротителю львов на помощь.

— Это новый лев всех сбивает с толку! — закричал кто-то. — Спустите флажки, они раздражают зверей своим мельканием.

Зря я вернулась в Уиллис!

Мне следовало побыть какое-то время одной. В нескольких шагах от клетки я остановилась, чтобы попрощаться с Томом, который стоял за спиной отца, и негромко окликнула брата:

— Том!

Он подбежал ко мне, в своем мешковатом клоунском наряде и с густым слоем грима на лице, и, схватив меня за руку, сдавленным шепотом стал умолять меня немедленно исчезнуть:

— Прошу тебя, не отвлекай отца! Он в первый раз заменил страховщика, потому что тот пришел на работу пьяный.

Но я не успела ничего ни сказать, ни сделать: отец обернулся и увидел меня.

Он увидел мои светлые волосы, сверкающие серебром в ярком свете прожекторов, белое платье, в которое была одета мама, когда отец впервые встретил ее на Персиковой аллее. Дорогое старомодное платье с пышными рукавами и развевающейся юбкой, тщательно выстиранное и отутюженное мной, самое лучшее из всего моего летнего гардероба, которое я надела сегодня первый раз. Отец замер, уставившись на меня изумленными темными глазами, выронил на усыпанный опилками пол револьвер и винтовку и, забыв и о дрессировщике, и о хищниках в клетке, медленно пошел мне навстречу.

Лицо его излучало неподдельный восторг, и мое сердце вдруг тоже радостно забилось в груди. Наконец-то! Наконец-то отец обрадовался мне. Я видела это по его сияющим глазам. Вот сейчас он скажет, что любит меня!

— Ангел мой! — закричал он, протягивая ко мне руки.

Он увидел во мне ее! Он все еще любил только ее, мою мать!

Он никогда не полюбит меня, никогда!

Я повернулась и выбежала из шатра. А внутри него в этот момент поднялся невообразимый шум и гам: рычали львы и тигры, кричали люди, потом раздались выстрелы. Я остановилась, охваченная страхом и недобрыми предчувствиями. Из шатра выскочили двое мужчин.

— Что там происходит? — спросила я у них.

— Тигры повалили укротителя и начали катать его по арене. Кто-то отвлек Кастила, и звери мгновенно воспользовались этим. А этот идиот рыжий клоун схватил винтовку, сунул в карман револьвер и бросился на помощь дрессировщику в клетку.

Боже мой, это ведь Том!

Перепуганные насмерть мужчины оттолкнули меня и со всех ног побежали прочь. Кто-то из зрителей, поспешно покидающих цирк, задержался возле меня и поведал, что было дальше:

— Обезумевшие кошки начали терзать дрессировщика, и ему пришлось бы плохо, если бы не подоспел сын Люка. Он смело вступил в схватку с хищниками, спасая друга. Люк наконец увидел, что творится на арене, и бросился на помощь сыну. И одному Господу известно, выберется ли кто-либо из них живым из клетки!

— Боже мой, это я во всем виновата! — воскликнула я, хватаясь за голову. Мне не было жалко папашу, он это заслужил. Но при одной лишь мысли, что может случиться с Томом, я, рыдая, сорвалась с места.

В глубокие раны от когтей на спине отца попала опасная инфекция. Два дня я пролежала в постели в дедушкином доме, убеждая себя в том, что человек, борящийся за свою жизнь в больнице, заслуженно получил то, к чему стремился с детства, когда решил стать одним из циркачей.

Точно так же и Фанни обрекла себя на одиночество в своем новом особняке на холме лишь потому, что решила отомстить землякам, которые всегда презирали ее. Жизнь устроена так, что рано или поздно всякий, кто обижает или унижает других людей, оказывается сам у разбитого корыта.

Звери изувечили Тома гораздо сильнее, чем отца: ведь он первым вбежал к ним в клетку, и разъяренная кошка выбила у него лапой винтовку из рук после первого же выстрела. И пока подоспевший на выручку отец поднял с пола винтовку и застрелил двух хищников, они изрядно потерзали Тома. Спасти его врачам не удалось.

Я не могла смириться с его гибелью. Ну почему умер Том, а не папаша? Ведь Том был лучшим из Кастилов, он всегда любил и понимал меня, приходил на помощь в трудную минуту. А отец даже никогда не признавал меня своей дочерью.

Газеты сделали из Тома героя, напечатав его фото и биографию вместе с историей его отважного поступка.

Я решилась сообщить дедушке о смерти брата, лишь когда узнала, что жизнь отца вне опасности. Дедушка не читал газет и не смотрел выпусков новостей по цветному телевизору, потому что они утомляли и раздражали его. Он только слушал по радио прогноз погоды перед сном или когда мастерил из дерева свои забавные фигурки.

Его узловатые натруженные руки выронили изящного слона, которого он вырезал для шахматного набора, уже давно заказанного ему Логаном.

— Мой Люк будет жить, не правда ли, Хевен? — спросил он, выслушав меня. — Энни не перенесет еще одного удара.

— Я звонила в больницу, дедушка, мне сказали, что опасность миновала, — успокоила я старика. — Мы с тобой можем проведать его.

— Послушай, Хевен, Том никак не мог умереть! Ему ведь всего двадцать один год! Мне никогда не удавалось уберечь от беды своих мальчиков… — с тяжелым вздохом добавил он.

В больнице я пропустила дедушку вперед в дверях маленькой палаты, где лежал отец, забинтованный с головы до ног, и, прислонившись к стене, расплакалась. Мне вдруг стало ужасно одиноко. Кто теперь полюбит меня? Кто? И вот, словно бы в ответ на мою немую мольбу, сильные руки обняли меня, и кто-то прижал меня к своей груди. Я обернулась и остолбенела.

— Не плачь, Хевен! — поглаживая меня по голове, сказал Логан. — Твой отец будет жить. Он настоящий боец, ему есть ради чего жить, — ради своей жены, ради сына и ради тебя. Он отважный мужчина, с крутым характером, но отныне он будет иначе смотреть на жизнь.

— Том погиб, разве ты не знаешь? — воскликнула я. — Логан, Тома больше нет, он умер!

— Он погиб как герой, и все это знают, Хевен. Если бы он не отвлек на себя львов, они бы растерзали укротителя, и его четверо детей остались бы без отца. Благодаря твоему брату он выжил. А теперь ступай и скажи что-нибудь своему отцу.

Что я могла сказать человеку, которого я всегда хотела полюбить, но так и не смогла? И что он мне мог сказать теперь, когда слова уже ничего не могли изменить в наших отношениях? Я вошла в палату и увидела, что отец смотрит на меня через щелку в повязке для глаз. Он сделал знак забинтованной рукой подойти к нему поближе.

— Прости меня, — прошептала я. — Прости меня за Тома. — Слезы потекли по моим щекам, и я торопливо вытерла их рукой. — И за все, что было не так между нами.

Мне показалось, что он произнес мое имя, но я больше не в силах была стоять возле него, повернулась и выбежала из палаты. Остановилась я лишь на улице, налетев с разбегу на фонарный столб и обхватив его руками. Как же мне дальше жить без Тома, ну как же мне жить дальше?!

— Успокойся, Хевен! — услышала я голос Логана, который подошел ко мне вместе с дедушкой, семенящим за ним. — Что сделано, то сделано, и мы ничего не можем изменить.

— Фанни даже не пришла на похороны! — прижимаясь к его груди, всхлипнула я, обрадованная тем, что Логан смог мне все простить.

— Разве это имеет какое-то значение? — спросил он, беря меня за подбородок и пытливо вглядываясь мне в глаза. — Разве мы с тобой не чувствовали себя спокойнее и лучше, когда ее не было рядом?

Он напомнил мне в этот момент заботливого и отзывчивого Троя, и я прижалась к его груди, пытаясь унять слезы. Он обнял меня за плечи и повел к машине.

— Ты заблуждалась, думая, что не нужна мне! — сказал Логан по дороге домой.

Шепот листвы, музыка ветра в высокой траве, пьянящий запах диких цветов постепенно излечили меня. Но зеленые глаза Тома еще долго повсюду мерещились мне, и голос его звучал у меня в ушах всякий раз, когда я нуждалась в его совете. Он ободрял меня, говорил, что я должна выйти замуж за Логана, но покинуть эти горы и долину, как только не станет дедушки.

Мы похоронили дедушку шестнадцатого октября, рядом с его любимой женой Энни. Проститься с ним пришли все Кастилы — отец, Стейси, Дрейк, Фанни, я — и вместе с нами все жители Уиннерроу. Это храбрый поступок Тома, а не мое образование и богатство, и не моя шикарная машина и одежда, снискал их уважение к нашей семье.

Я оплакивала дедушку, как родного. А перед тем как уйти с кладбища, отец взял меня за руку и сказал:

— Прости меня, я во многом виноват перед тобой. — Голос его прозвучал неожиданно мягко и тихо. — Желаю тебе успеха во всех твоих начинаниях и счастья в жизни. И смею надеяться, что ты хотя бы изредка будешь навещать нас в нашем доме.

Я молча посмотрела ему в глаза и, не найдя подходящих слов для ответа, только кивнула головой.

А вдали отсюда, в огромном и пустом доме, меня ждал другой мой отец. И, глядя на Уиннерроу со склона холма, я поняла, что когда-нибудь непременно вернусь в усадьбу Фартинггейл, но уже не как Кастил или Таттертон: теплый взгляд нежных глаз Логана подсказывал мне, что я стану одной из Стоунуоллов.