Ангелы тоже люди

Опять ждать... Справа знакомая машина... Надо же... Господи, ну зачем мне все это?!!

Зачем ты напоследок испытываешь меня?!! Он тоже смотрит... Не плакать!!! Отец увидит,

будет расспрашивать. Как больно... Что это? Дождь пошел... Да нет, не дождь, ливень! Так

сразу и сильно!!! Похоже, что капли сейчас пробьют крышу или разобьют окно... Вокруг

стало ничего не видно... Это дождь плачет о нас... Зеленый свет... Наконец-то... Прощай,

любимый...»

Неделя пролетела как один день... Москва закружила Ритку в водовороте нужных и не

очень дел. Она старалась не думать о том, что произошло, иначе, она чувствовала, просто

умрет от тоски... Методично ходила на работу, выполняла свои обязанности, домашние

дела, только бы не вспоминать... Костик, наверное, ничего не заметил. А если и заметил,

то спрашивать не стал. Зачем ему лишние проблемы? Ему надо, чтобы все было хорошо.

Один раз ей приснился Ромка. Когда она проснулась, то уже ничего не помнила. Только

то, что они о чем-то говорили... Она проснулась вся в слезах и решила, что больше не

позволит себе видеть даже сны о нем.

На работе приезду Маргариты очень обрадовались, рассказали все новости. Она слушала

вполуха, поэтому почти ничего не запомнила. А вот работа над иконой шла хорошо.

Наверное, только это теперь по-настоящему волновало ее. Маргарита сидела в своей

мастерской и разглядывала готовую работу. Серафим получился именно таким, как они

задумывали с отцом Михаилом. Интересно, ему понравится? Лицо получилось

действительно светлое и доброе, а животные вокруг - как живые: медведь, птицы... Во

время работы она подолгу говорила со святым, просила успокоения. А еще просила, чтобы

Серафим берег Ромку. Ведь у него неплохая душа, как бы он ни старался ее испортить. И

она все-таки любит его... Серафим не отвечал и смотрел на нее добрыми всепонимающими

глазами...

Зазвонил телефон. Опять Люся... Не поднимала трубку, и не буду. Потом, когда отпустит...

Ну какая же она все-таки настойчивая! По пять звонков в день! Придется ответить, иначе

батарея сядет, а зарядка дома осталась. В трубку ворвался взволнованный Люськин голос:

- Маргарита, алло, ты слышишь меня?

- Слышу, привет!

- Ну, здравствуй, наконец-то дозвонилась до тебя! Ты что так меня пугаешь! Я звоню тебе

каждый день, а ты трубку не берешь!

- Извини, работы много, я ее дома оставляла, а вечером прихожу усталая, и уже нет сил

никому перезванивать.

- Понятно. Как у тебя дела? Как Костик?

- Все в порядке, как обычно. Как у вас?

- Не особо...

- Что случилось?

- Подожди, дай сил набраться... Я должна сказать тебе... Нет, подожди... Ты стоишь?

Лучше сядь.

В груди у Риты похолодело.

- Что случилось? Родители? С ними все в порядке?

- Слава богу, они нормально.

- А что ненормально? Ромка? Заболел?

- Он умер...

Мир поплыл перед глазами Риты...

- Подожди, я, наверное, ослышалась...

- Не ослышалась. Рома погиб. В тот день, когда ты уехала. Был сильный дождь, ты

помнишь? Он приехал на работу, зашел в кабинет. К нему зашел Пашка, тот был не в себе.

Наорал на него, потом извинился, сказал, что считает себя полным идиотом, что потерял

то, что могло стать смыслом его жизни. Схватил ключи от машины и сказал, что еще,

может, догонит тебя в аэропорту. Пашка его пытался остановить, но не смог. Дорога была

мокрая, его занесло на повороте. Когда скорая приехала, было уже поздно... Я тебе сразу

позвонила, как узнала, но ты не брала трубку. Может, и к лучшему. Мы его похоронили.

Это было жутко. Пашка сошел с ума, он пьет не просыхая... Винит себя, что не остановил

его... И еще тебя...

- Я приеду...

- Не надо, не сейчас... Дай время, чтобы страсти поутихли. Пашка буянит, обещает тебя

убить за то, что друга в могилу свела. Он тебя теперь ненавидит, а когда напьется, то

вообще страшным становится. Тем более девять дней будет... Не приезжай...

- Хватит, я тебя уже послушала один раз. Мне плевать на Павла, пусть делает, что хочет. А

убить меня он не сможет. Я и так только что умерла...

Ромка смотрел, как его вытаскивали из искареженной машины. Он понимал, что с ним

произошло, и ему было не жаль... Одно только мучило его – он не успел. Значит, теперь

она никогда не узнает, что он ей хотел сказать. Никогда не узнает, что пожалел о своей

трусости. А он не узнает, простила ли она его... А если нет? Без нее ему ничего не нужно.

Так что, может, и правильно, что все так получилось... Не будет он бороться за свою

никчемную жизнь, если в ней не будет Риты...

- Эй, ну где вы там, что дальше-то делать? Забирайте уж меня отсюда поскорей!

«Ну вот, явился... Старикан какой-то... Не так я представлял себе встречу на небесах. Хоть

бы уж черт пришел, и то было бы веселее. К тому же, дорога мне за всю мою грешную

жизнь – прямо в ад! А старикан еле тянется...»

- Ну, что так медленно?

- Пойдем...

- Идти-то куда?

- А ты куда сам хочешь?

- Это уже не мое дело, веди сам, куда знаешь... Как зовут тебя, отец? Или здесь, на

небесах, у вас все безымянные?

- Ну почему же? Есть у меня имя, Серафим я.

- Ну да, и сам старый, и имя у тебя старое, странное... Скажи, Серафим, вот если ты на

небесах служишь, то должен все знать?

- В каком смысле?

- Мысли читаешь?

- В вашем понимании читаю, конечно.

- Тогда скажи мне, была у меня на земле девушка, Рита. Я обидел ее. Ты можешь мне

сказать, простила она меня или нет?

- Это единственное, что тебя волнует?

- Да, если не скажешь, не пойду дальше!

- А ты меня не пугай! А про Риту скажу тебе так: знаю я ее. Хороший она человечек. И

тебя любит. Если б не она, тащил бы тебя уже чертеняка рогатый в адовы врата, а она

шанс для тебя вымолила... Только поэтому я и здесь. Так что пойдем, милый, крылья

получать будешь...

- А она?

- У нее своя дорога...

- Она будет счастлива?

- Ей тоже недолго осталось, недельку от силы. Вы ведь как две половинки были, хоть

этого и не поняли. Нет теперь у нее сил жить дальше, не будет она бороться за себя.

- Подожди, старик, я не понял... Рита умрет?!!

- Погибнет от руки убийцы.

- Нет!!! Послушай, отпусти меня, ведь все еще можно исправить!

- Ты так думаешь?

- Конечно! Я смогу! Буду биться до конца, ведь ангелы не сдаются, правильно? Мне

нужно назад хотя бы нанемного. Я спасу ее, и вернусь обратно. Ну же, пожалуйста! Сам

говоришь, человек она хороший. Ну так сделай для нее что-нибудь!

- Видишь ли, отпустить я тебя могу, тем более, что в спасении она действительно

нуждается, правда, не в том, о котором думаешь ты. Но есть проблема - твое тело. Оно

разбито настолько, что непригодно больше для жизни. К тому же, как ты сейчас будешь

выглядеть, если оживешь? Ходячий зомби, ужас!

- Что делать? – пригорюнился Ромка.

- Понимаешь, у другого человека я забрать тело тоже не могу. Это будет несправедливо. В

медведя вселить - могу. Но как ты в таком виде будешь по улицам ходить? Тебя тут же в

зоопарк отправят. Однако, есть выход, если, конечно, он тебя устроит. Я могу тебя вселить

в птицу, в голубя! А что, хороший вариант, незаметный, да и передвигаться быстро

будешь...

- Ты что, старик, с ума сошел?!! Как же я в таком виде спасти ее смогу?

- Ну, не хочешь – как хочешь, тогда пойдем домой.

- Ладно, превращай меня в голубя, раз других вариантов нет...

- Варианты всегда есть... Помни, неважно, в каком теле заключена твоя душа. Главное -

храброе и любящее сердце. Ему подвластно все на свете...

Самолет приземлился так мягко, что Рита даже на проснулась. Сразу же, как только узнала

новость, она схватила икону и бросилась домой. Там ей предстояло еще неприятное

объяснение с Костиком. Она, конечно, могла бы соврать что-то, например, что ей надо

срочно к родителям, или что картину надо отвезти, что, в принципе, было полуправдой, но

ей было не до оправданий. Костик на удивление легко все воспринял и даже отвез в

аэропорт. Там он сказал, что все равно будет ждать ее возвращения, и купил билет. Только

в самолете Рита расслабилась и заснула, как будто впала в забытье. Ей казалось, что

прошло только пять минут, но голос стюардессы уже вывел ее из состояния сна:

- Девушка, просыпайтесь, мы на месте, Вы у нас последняя пассажирка остались,

поторопитесь, пожалуйста.

Рита схватила сумку и икону, плотно упакованную в бумагу, и понеслась к выходу.

Стюардесса неодобрительно покачала головой ей вслед. Девушка вскочила в двери

автобуса, и они за ней тут же захлопнулись. Автобус тронулся, увозя в своих недрах

притихших пассажиров. Вслед за ним вспорхнул белый голубь и полетел, провожая его на

пути. Потом голубь увидел, как девушка вышла из здания аэропорта и взяла такси. Когда

машина тронулась, он полетел вслед за ней...

- Смотрите, как интересно, - таксист показывал пальцем на что-то за окном. Этот голубь

летит за нами с самого аэропорта, я его еще там приметил. Он как будто следил за нами -

странный такой, крупнее других, и белый-белый, без единого пятнышка.

Маргарита выглянула в окно. Птица летела параллельно машине, как будто сопровождая

ее. Маргарита слабо улыбнулась: жизнь продолжается - люди суетятся, куда-то спешат,

таксист болтает всю дорогу без умолку, как будто не замечая ее состояния. Вот даже птице

не отказано в желании жить. Нет только того, который смог бы стать ее жизнью... Что ж,

его смерть ничего не меняет, она даже прояснила многие вещи, которые ей были до этого

непонятны. Например, что если ты любишь, то неважно, насколько эта любовь взаимна.

Даже если Рома и не полюбил бы ее, она все равно продолжала бы его любить, был бы он

рядом с ней или далеко, как сейчас. В любом случае она пойдет к нему и скажет то, что не

успела сказать. Это нужно ей. Только сначала заедет к отцу Михаилу, отдаст работу. И

объяснит, что вряд ли сможет что-то написать еще. Она больше не верит ни во что, тем

более в эти сказки для взрослых... Бога нет. А если он и есть, то это злобный, трусливый

садист, который издевается над людьми, заставляя их страдать. Она молилась, она просила

защитить ее любимого. И что же? Все произошло с точностью до наоборот. Ромка умер.

Они оба умерли в тот день, когда пошел ливень, оплакивая их несложившиеся жизни. Что

ж, так тому и быть...

Отцу Михаилу ничего особо объяснять не пришлось. До него уже дошла трагическая

новость. А о том, что между молодыми людьми была особая связь, он догадался еще

раньше, когда в первый и последний раз видел их вдвоем. Тем более было жаль, ведь

парень так помог храму. А теперь ему предстояло помочь девушке. Он видел, что творится

у нее на душе, и это было неправильно.

- Нравится? - спросила Маргарита, глядя, как он рассматривает икону.

- Ты умница. Я не зря попросил именно тебя написать ее. У тебя хорошая и светлая душа.

- Я пойду, осталось еще одно очень важное дело.

- Подожди, мне надо кое-что сказать тебе.

Отец Михаил помолчал, пытаясь подобрать нужные слова.

- Мы не всегда видим замысел божий. И даже тогда, когда нам кажется, что все устроено

несправедливо, а жизнь состоит из пустоты и боли, это всего лишь обман. Мы впадаем в

уныние, потому что не видим сути. Не видим перспективы, что далее творец уготовил нам,

и почему совершилось все именно так, как оно совершилось. Я могу тебе сказать сейчас,

иди и прими все так, как есть. Однако, ты услышишь только слова, но не сможешь понять

и прочувствовать сердцем. А жизнь – это гораздо больше, чем то, что мы о ней думаем. В

этом и состоит чудо жизни. Мне остается только надеяться, что когда-нибудь ты все-таки

к этому придешь. Главное, чтобы не было поздно. Чтобы не упустить главного,

ожесточившись. Но я верю, что ты со всем справишься и вернешься к Богу. Я буду

молиться за тебя. Ты ведь решила не писать больше ничего для храма, я правильно

догадался?

Маргарита опустила голову, слезы вырвылись и потекли у нее по щекам.

- Иди, бог с тобой, он не оставит тебя. По силам даны испытания наши, значит, и ты

справишься...

За мозаичным окном, пропускающим причудливо искаженные лучи солнца, бился белый

голубь, как будто хотел сказать что-то. Но на него просто не обратили внимания.

Рита всю жизнь боялась кладбищ. Ей не нравилась жуткая тишина, царившая там, мертвые

люди, глядящие с фотографий на могильных плитах. Особый запах разложения

преследовал ее еще долго, если приходилось бывать там по необходимости. Но в этот раз

она ничего этого не замечала. Наоборот, кладбищенский покой приносил ей успокоение от

тех звуков жизни, которые в последнее время стали раздражать ее. Громко говорящие

люди, звонкоголосые дети, истеричный дамский смех – все это осталось там, за оградой, а

здесь была та мертвая тишина, которая была ей так необходима. Чтобы ничто не отвлекало

от мыслей о нем. Она быстро нашла могилу Ромы, Люся объяснила очень понятно. Та и

сама хотела отправиться вместе с Ритой, но ей хотелось побыть с ним одной. На свежей

могиле стоял деревянный крест, обвязанный белым полотенцем, с прикрепленной

фотографией Ромы. Он был на ней такой красивый, широко улыбался, а его серые глаза

были полны жизни, которую он так любил. Она подошла и в бессилии опустилась прямо

на утоптанную траву перед могилой.

- Ромка, милый, прости меня! Если бы я знала, что все так получится, я бы не уехала. И ты

тогда не помчался бы догонять меня на этой своей дурацкой машине. А сейчас я хочу тебе

сказать то, что не успела. Я люблю тебя, и буду любить всегда. Где бы ты ни был, и где бы

я ни была. Я была такой глупой, так берегла свое сердце, чтобы не ранить. А теперь оно

разбито навсегда, и у меня ничего в этой жизни не осталось... Ничего...

Откуда-то сверху донеслось хлопанье крыльев, заворковал белый голубь, как будто

предупреждая ее о чем-то. Маргарита улыбнулась ему сквозь слезы. Похоже, что это все

тот же голубь, которого она уже видела несколько раз сегодня. Или она уже сходит с ума?

Отбросив мысли о птице, Рита стала разбирать цветы на могиле. Некоторые уже увяли, но

другие были еще свежими, ей хотелось привести все здесь в порядок.

Что потом случилось, она так до конца и не поняла. Сзади вдруг раздался шорох, она

обернулась и увидела блеснувший на солнце нож. Потом белая птица с криком сорвалась с

неба и кинулась на человека за ее спиной. Он пытался отбиться от нее, но голубь все

нападал и нападал. Человек, отбиваясь, зацепился ногой за край соседней плиты, со всего

размаху упал на спину, ударился головой о край другой плиты и больше не шевелился.

Рядом лежал израненный голубь, он тяжело дышал и смотрел на нее так, как будто из

последних сил старался что-то сказать. Потом дернулся и затих.

Маргарита осторожно приблизилась к человеку. За версту от него воняло потом и

перегаром. Она вгляделась в его лицо. Пашка! Как же это получилось? Только бы он был

жив! Она бросилась к нему, осторожно приподняла его голову. Из раны на голове

сочилась кровь, видимо, он сильно ударился при падении.

- Пашка, пожалуйста, очнись, - в отчаянии закричала она, тряся его за плечи.

Вдруг он со стоном сел и уставился на нее мутными, ничего не понимающими глазами.

- Ритка, - сказал он заплетающимся языком, - а разве я тебя на убил?

- А что, ты хотел?

- Хотел... Я шел за тобой от самых ворот - отомстить за смерть друга! Я выбрал момент, и

вот уже почти все получилось, когда на меня кинулась эта бешеная птица.

Пашка с опаской поглядел на мертвого голубя и растерянно пощупал свою голову.

- Почему я весь в крови? Это ты меня?

- Не говори глупостей, ты сам упал и ударился головой о плиту. Лучше лежи спокойно, я

вызову скорую.

- Не надо скорую!

- Надо, надо. У тебя гарантированное сотрясение мозга, и еще неизвестно, что там еще. К

тому же по такой жаре, да еще и в твоем состоянии ты не сможешь никуда дойти.

Машина скорой приехала быстро. Врач поинтересовался, как случилась травма. Рита

объяснила, что малый, будучи не совсем в трезвом состоянии, споткнулся и ударился. На

что врач заметил, что пьяным везет, трезвый бы на его месте убился, однако, заартачился

брать его в машину, ссылаясь на то, что тот запачкает всю машину. Поняв прозрачный

намек, Маргарита сунула ему в руку несколько бумажек, и стала помогать загружать

Пашку в машину. Когда его наконец-то уложили, врач спросил:

- Вы с нами в больницу?

Рита покачала головой:

- Нет, я еще задержусь, не все еще сделала.

- Как хотите, - пожал плечами врач. Будьте осторожнее, очень жарко. У нас в этом году

уже несколько случаев смертности среди молодых людей. Сердце не выдерживает такой

жары.

- Рита, - слабым голосом позвал ее из машины Пашка.

- Ну что тебе еще?

- Спасибо тебе за все. И прости. Это я виноват во всем.

- Никто не виноват, Паша. Просто так получилось. На все есть воля Божья. Теперь я это

точно знаю.

Машина завелась и уехала, оставив облако пыли.

Рита нашла выпавший нож, выкопала небольшую ямку и похоронила птицу, так

неожиданно защитившую ее от смерти. Потом подошла к ромкиной могиле и, еще раз

попрощавшись с ним, пошла к выходу.

Полуденное солнце действительно палило нещадно. У Риты кружилась голова и

заплетались ноги, то ли от всего пережитого, то ли от жары, то ли от всего вместе. Пару

раз она была близка к тому, чтобы потерять сознание, однако, как будто невидимые

крылья ангела подхватывали ее и несли дальше. За воротами она присела на лавочку,

дожидаясь автобуса. Рядом с ней переговаривались две старушки в черных платочках.

Рита вздохнула, и ей показалось, что она улетает куда-то высоко-высоко, за облака, и

видит себя внизу на лавочке, переполошившихся старушек, пытающихся ей помочь,

подошедший автобус с выбегающими оттуда людьми. Ей было так хорошо и легко, как не

было, наверное, уже давно. Она без сожаления посмотрела вниз на Землю и полетела

дальше, еще выше, туда, откуда струился золотистый свет, обещающий покой и счастье.

Она знала, что там ее ждет любимый, и теперь ничто не сможет их разлучить. И еще то,

что все случается тогда, когда это должно случиться, и ничего невозможно предугадать

или изменить, потому что все предрешено заранее. Можно попытаться. Но на это

способны только самые отчаянные храбрецы и любящие сердца...

Серебряная свадьба ангела Димитрия

- Катерина, дочка, проходи. Ну что же ты стоишь, давай пальто, - отец как всегда в своем

репертуаре - радостный, немного суетливый и очень молодой, - пойду отнесу чемодан в

твою комнату, а ты пока располагайся, отдыхай, мама сейчас выйдет.

Катя огляделась в доме. Все осталось по-прежнему. Стол посередине, по старой моде,

«стенка» -когда-то очень модная с хрустальными вазами и бокалами внутри, а еще

книжный шкаф с шедеврами мировой литературы и такой популярной когда-то серией

«ЖЗЛ» - «жизнь замечательных людей». Еще софа с обгрызенной ножкой и два кресла. Ее

Темка обгрыз, когда его только купили и не научили еще правилам вежливости. Какой он

был смешной, сам маленький, шерстка шелковая, а уши аж до земли. Он так смешно и

самоотверженно прыгал за мячиком, желтым, теннисным. Боже мой, как давно это было.

Катерина вздохнула. Она покинула родительский дом, когда ей было семнадцать, поехала

поступать в столицу, да так и осталась. Все теперь там - любимый муж, интересная работа.

Правда, детей еще завести не успели, но как-то рано еще, хочется немного для себя

пожить...

Отец вышел, неся в руках кипельно белую скатерть - только такие водились в их доме.

Мама любит, чтобы все было идеально. Она всегда была такой идеалисткой, и никакое

время ее не вылечило. Это касалось всего: на работе должно было быть все безупречно - у

нее свой цветочный магазин, где всегда самые свежие и самые красивые цветы во всем

городе, идеально подобранные, оформленные и расставленные. Дома всегда - образцовый

порядок: все убиралось, делалось и подавалось точно вовремя и именно так, как положено.

Муж и дети были тоже идеально ухожены, наглажены, накормлены. Того же самого -

совершенного порядка - мама всегда добивалась и от окружающих. Бедный папа! Он

бесприкословно сносил все мамино «обтесывание», все ее драконовские распорядки -

всегда клал зубную пасту на место, никогда не бросал носки где попало, был

безукоризненно вежлив. Перечислять можно было бы до бесконечности. Только в одном

он не поддался «дрессировке». Его глаза были всегда до неприличия веселые и какие-то

счастливые. Мама могла распаляться и отчитывать его часами за какую-нибудь мелочь, а

он только улыбался, глядел на нее счастливыми глазами и иногда успевал поцеловать

ворчливую жену в шейку или ласково что-то ей прошептать на ушко. Мамин гнев тогда

спадал на нет, и мир в семье восстанавливался. Катя, начиная с подросткового возраста,

противилась маминой муштре и часто делала что-нибудь просто назло, вот такой у нее

был бунтарский характер. Они громко ссорились, и разнимал их только отец. Вернее, не

разнимал, а уводил Катю в ее комнату и там рассказывал какие-нибудь смешные или

поучительные истории, а иногда просто сажал на колени и, баюкая, гладил по голове.

Просто так, без слов. Но от этого становилось хорошо и спокойно на душе, и не хотелось

уже ни протестовать, ни просто с кем-нибудь спорить. А потом он шел к маме и тоже

долго и тихо о чем-то с ней шептался. Интересно, какие слова он находил? В любом

случае, мама постепенно успокаивалась, и через некоторое время они уже вдвоем чему-то

смеялись...

- Пап, не поняла, где мама пропала?

- Она сегодня меня на кухню не пускает. Сама делает что-то, ужасно нервничает, я ее даже

не трогаю. Уверен, она слышала звонок в дверь и поняла, что ты уже приехала. Но не

торопится выйти, хочет доделать все до конца. Ты же знаешь, какая она у нас терпеливая.

Вот я никогда бы не выдержал столько не выходить, зная, что ты уже здесь.

Он погладил ее по волосам и заглянул в глаза.

- Ну как ты? Тысячу лет мы тебя не видели, редко заезжаешь к нам. Как Виктор?

- Все в порядке, как всегда. Работает. Он сейчас разрабатывает один очень интересный

проект, только о нем и разговоры. У меня тоже окей. Сейчас готовлю презентацию для

очень крупного заказчика, работы по горло.

- Ну уж нет, сегодня я тебе говорить о работе не позволю! Во всяком случае в моем доме! -

мама вплыла как всегда грациозная, с прямой спиной, неся в руках поднос, источающий

удивительный аромат еды. Поставив его на стол, она обернулась к дочери и легко

поцеловала ее в обе щеки.

- Здравствуй, милая. Наконец-то! Если бы не годовщина, так и вообще бы позабыла о

родителях! Виктор, конечно же, не смог, как всегда занят!

- Не смог, мамочка. У него завтра очень важная встреча.

- Ну и ладно, посидим втроем, как раньше, когда ты была еще маленькая, - быстро

вмешался отец, пытаясь предотвратить долгие препирательства по поводу и без.

- А в чем это ты одета? Небось, как с дороги приехала, так и уселась. Надеюсь, ты

привезла с собой какую-нибудь приличную одежду? Все-таки серебряная свадьба у

родителей не каждый год бывает!

Катерина обреченно кивнула.

- Тогда быстренько в ванную, потом переодевайся и ровно через полчаса я жду тебя к

столу. И чтобы без опозданий! А с отцом еще успеете наговориться, целый вечер впереди.

Ровно через полчаса, когда Катя вышла из «своей» комнаты, на столе уже были

расставлены праздничные тарелки, бокалы, вилки-ложки сияли безукоризненным блеском,

как будто их только что купили, на столе гордо стояли любимые семейные салаты:

«Оливье» - куда же без него, «Шапка Мономаха», украшенная темно-бордовыми

семечками граната, огурцы-помидоры - и где только мама взяла их ранней весной, а

посередине красовалось огромное блюдо с фаршированной индюшкой, вокруг которой

уютно расположились картошины в золотистой корочке. Еда источала такие

непереносимые на голодный желудок божественные ароматы, что хотелось наброситься

сейчас же и съесть все... ну, или почти все...

Хлопнула пробка от шампанского, и золотистый напиток запенился в высоких

хрустальных бокалах, роняя блики на скатерть.

- Ну что ж, - вставая, начал отец, - если вы мне позволите, я хотел бы поднять бокал за

самую прекрасную женщину на свете, самую красивую, умную, добрую, самую любимую

- за мою жену. С тех пор, как мы встретились, я каждый день благодарю Бога за то, что

такая умница, красавица полюбила меня, тогда простого парня, и любит меня уже

двадцать пять лет, и я даже не знаю, чем заслужил такое счастье. За тебя, любимая!

Он наклонился и поцеловал жену, а Катя подумала, какие же они еще у нее молодые, как

блестят их глаза, когда они смотрят друг на друга.

Когда отец сел, Катя спросила:

- Мам, а почему вы мне никогда не рассказывали, как познакомились, как влюбились? Дай

отгадаю! Наверное, это было на танцах!

- Нет, - засмеялась мама, я была очень скромная девушка, и по танцам не ходила.

- Чем же ты занималась в свободное время?

- Ну, во-первых, я училась, в институте культуры, поэтому времени было не так много. А

во-вторых, я любила читать и мечтать. Так, наверное, я нашего папу и придумала, - она

улыбнулась своим воспоминаниям. - Я все думала, каким он будет, мой суженый.

Представляла высоким, худощавым блондином, с пронзительными серыми глазами,

немного бледным, а челка должна была неприменно быть длинная. И еще полувер,

обязательно серый, под цвет глаз... И вот в один прекрасный день, поднимаю я глаза от

своих цветов, смотрю, передо мной стоит он, именно такой, как я хотела, и смотрит на

меня, не отрываясь. Я обмерла. Ну, думаю, домечталась, уже вижу сны наяву. А он и

говорит: «Девушка, как Вас зовут?» Я ни жива, ни мертва. «Лилия», - отвечаю. А он мне:

«Звучит, как название цветка. Вы похожи на лилию, такая же нежная и очень хрупкая».

Так мы и познакомились. Сначала ходили гуляли вместе, даже за ручку боялись взяться,

не то, что нынешняя молодежь. Теперь вы все с малолетства знаете, ничего не стесняетесь.

А мы через месяц только поцеловались.

- А что это за странная история с папой? Я с детства помню рассказы, что папа как с неба

свалился...

- Почти так и есть... Папа наш взялся ниоткуда. Когда мы с ним познакомились, он страдал

потерей памяти, не помнил откуда он, своей родни... Милиция, врачи только разводили

руками... Все мои коллеги, да и родители - твои дедушка с бабушкой, первое время были

против того, чтобы мы встречались... Парень пришел ниоткуда, ни родных, ни друзей... Но

я пошла против всех, сказала, чтобы не мешали нам, я сразу поняла, что это судьба, и не

хотела ее от себя отталкивать. В конце концов родители смирились. Тогда вообще все

было по-другому, люди добрее были, не искали во всем выгоды. А Дима - кстати, имени

он тоже не помнил, это я его так назвала, а потом так и записали - очень скоро нашел себя,

стал писать сначала небольшие рассказы, потом романы... Очень красивые и необычные,

не про партию и комсомол. В то время так почти никто не писал. Даже странно, что его не

зарубили и так быстро признали.

- Да хватит расхваливать меня...

- Ладно, ладно, дай маме похвалить тебя, хоть раз в году, а то все ворчит. А ты, папочка,

не скромничай, кто тебя сейчас не знает? Меня это еще в детстве доставало. Услышав мою

фамилию, многие люди спрашивали: «А Вы, кстати, не дочь писателя...»? На этой фразе я

старалась куда-нибудь ускользнуть, или, нервно сцепив зубы, отрицательно мотала

головой. Меня твоя известность бесила дико! Слушай, пап, но все-таки, как получилось,

что ты ничего не помнишь? Вообще ничего-ничего? Совсем-совсем?

- Почему же, помню...

- Ну так рассказывай скорее!

- Слушай... Жил-был ангел, самый обыкновенный, с крылышками, на небесах, и звали его

Димитрий. Однажды, выполняя свой очередной визит на Землю, он сквозь стекло витрины

увидел прекрасную, хрупкую девушку. И имя у нее оказалось подходящее - Лилия. Он не

мог оторвать от нее взгляд и стал часто прилетать к окну, чтобы полюбоваться ею. Она

его, конечно, не видела, ведь ангелы умеют казаться невидимыми. Сначала он прилетал на

несколько минут, просто повидаться, а потом уже и на час, и на два - просто стоял и

смотрел на нее. Он настолько привык к ней, что не хотел расставаться, и даже немного

забросил свои основные дела, не мог ни о чем думать, только о ней. Он любил смотреть,

как она мечтает, прочитав очередной роман, вы же знаете, что ангелы могут видеть мысли

людей. И однажды он понял, что влюбился всерьез и не представляет больше своей жизни

без нее. Он мечтал о том, как они могли бы встретиться, будь он обычным человеком, и

когда его мысли превратились в пытку, он пошел к своим старшим чинам и поведал им о

всех своих страданиях. Собрался совет, чтобы решить, что с ним делать. Он, конечно, был

виноват, но разве можно судить за любовь? Ну и решили - пусть ангел тогда получает то,

чего добивается: станет человеком, тем самым потеряв свое бессмертие и способности. А

когда умрет, то снова войдет в круг перерождения, как самый обычный человек. Такова

была цена любви для бессмертного к смертной женщине. Совет думал, что он испугается и

не захочет платить, по их мнению, такую непомерную цену за призрачное счастье, тем

более, никто не мог гарантировать ангелу, что девушка его полюбит. Любовь не

подвластна никому на свете. Но он с радостью принял решение старших и от всего сердца

поблагодарил их. А потом, вместе с первыми лучами солнца воплотился. Так ангел

Димитрий стал человеком, а все остальное ты уже знаешь...

- Красиво... - задумчиво сказала Катя.

- Ну, Митенька, ты и выдумщик, такое расскажешь! Все-таки ты законченный писатель до

глубины души! - рассмеялась мама. - Наверное, тебя просто чем-нибудь по голове огрели,

вот и потерялась у тебя память, а фантазии все твои все появились.

- Мам, вечно ты все испортишь!

- Конечно, это вы у меня только такие романтичные, а мать плохая, практичная, однако, на

мне весь дом держится! Я тоже мечтала в молодости, но жизнь свои правила

устанавливает! Папа твой ни гвоздя в стену забить не может, ни на рынок сходить

нормально - то его обдурит кто-нибудь, а то и сам все раздаст, из жалости. А нас кто

пожалеет? Только я и бегаю, как Савраска, с утра до вечера!

- Мам, хватит, не заводись!

- Устала я одна за всем следить! А отец целыми днями о чем-то неземном думает. В

последнее время взял привычку - возьмет книгу, причем одну и ту же, уставится в одну

станицу, и сидит так... Наверное, мировые проблемы решает.

- Лиль, я читаю.

- Как же, читаешь, а закладка все на одной странице лежит! Вот, доча, полюбуйся, - она

побежала к полке с книгами и выхватила одну из них - большую, в коричневом кожаном

переплете. - Вот, смотри! - и она тряхнула книгой перед лицом дочери.

Оттуда, как из облака, вдруг вынырнуло большое белое перо и полетело, кувыркаясь, по

воздуху. - Еще и дрянь всякую собирает! Вот откуда он это взял! Странное какое-то,

неизвестно чье, огромное... Страусиное, что ли? Не иначе на улице с земли подобрал! А

оно, может быть, заразное! - она бросилась к окну и распахнула его.

- Лиля! – предупредительно крикнул Димитрий, но было поздно...

Странное большое белое перо полетело за окно. Оно еще немного покружилось, как будто

прощаясь, а потом, подхваченное легким ветерком, понеслось куда-то вдаль и ввысь...

Отец и дочь подошли к окну, завороженные красивым полетом, провожая странное белое

перо долгим взглядом...

Лилия захлопнула окно:

- Ладно вам, ничего страшного не случилось. Завтра подберешь новое, - уже

примирительным тоном сказала она, почувствовав, что уж слишком разбушевалась.

- Такого уже не будет, - тихо ответил Димитрий.

- Пап, - заглянула в глаза отцу Катя, - скажи мне, а этот ангел никогда не пожалел о своем

решении?

- Ни на минуту, - ответил отец и посмотрел на нее добрыми ангельскими глазами, в

которых светилась настоящая человеческая любовь. - Ну что ж, пойдемте дальше

праздновать, - сказал он, и обнял двух своих девочек.

А тем временем странное перо летело по воздуху, только почему-то не падало наземь, а

улетало все выше и выше в небо... Домой...

Божественная любовь архангела Гавриила

Иосиф, припав ухом к двери, стоял, не дыша... Ну вот, опять то же самое. Его

жена, его Мария, драгоценность, отданная ему на сохранение, его

обманывает. Он знал, видел по ее лицу, что-то с ней происходит, она в

последнее время как будто стала светиться от счастья, часто пыталась

уединиться, а когда уединялась, ему казалось, что с кем-то разговаривает.

Сначала подумал, что молится. Но нет, интонации в доносившемся из ее

спальни голосе были совсем иные, чем во время молитвы. А еще иногда ему

чудилось, что ей отвечает тихий, чужой голос. И это был мужской голос -

очень приятный, спокойный, он что-то нашептывал, увещевал, как будто

окутывал ее. И тогда Иосифу становилось и вовсе плохо. Значит, не углядел

он за ней, не сумел сберечь! Что скажет семья! И как он мог так ошибаться в

этой бесстыднице Марии!

Он взял ее почти два года назад из храма, где она воспитывалась с трех лет по

желанию ее родителей Анны и Йоахима - очень религиозной семейной пары

из Сепфориса, которые много лет оставались бездетными. И лишь в пожилом

возрасте, благодаря неустанным молитвам, Бог им послал ребенка, которого

они дали обет посвятить вере. И все бы так и случилось, если бы Анна и

Йоахим не принадлежали к одному из самых уважаемых и древних родов в

Галилее, который происходил от великого и почитаемого в народе царя

Давида. Многие знатные мужчины хотели бы породниться с ними, тем

самым «улучшив» родословную своих детей. В этом то и состояла проблема.

Вернее в том, что одним из желающих породниться с этой семьей оказался

царь Галилеи Ирод. Он был жестоким, коварным правителем, как и всякий,

кто приходит к власти путем насилия и предательств. Многие роптали - у

Ирода не хватает прав крови, чтобы править галилеянами, но он подавлял все

подобные выступления очень быстро и жестоко. Но как долго можно

удерживать страну в кулаке? Ему нужен был хитрый и стопроцентный ход. И

он его нашел: женитьба на наследнице крови Давида, самого любимого и

почитаемого царя Иудеи, сделала бы его власть более могущественной. Но, к

сожалению, род Давидов вырождался, так как мало кого допускали в круг

избранных, и оттого не было в нем притока свежей крови. Дети не рождались,

а если и рождались, то почти все умирали еще в младенческом возрасте, как

будто этот древний род преследовало семейное проклятие. Единственно

подходящим вариантом для него была маленькая Мария - подарок божий

стареющей бездетной паре, кареглазая девочка со смуглой кожей. Но

родственники Марии были непреклонны и ни за какие посулы не

соглашались отдать девочку в жены Ироду. Тот даже послал солдат, чтобы

выкрасть ее, и лишь счастливый случай спас малышку - солдаты перепутали

девочек, играющих во дворе, и вместо не блещущей особой красотой Марии

украли ее подружку Юдифь, которая уже в детские годы была красавицей.

Тогда родители Марии решили отдать ее на воспитание в Храм как можно

скорее. Так они исполнили бы обет Господу посвятить жизнь дочери

служению Богу, а, с другой стороны, защитили бы девочку от посягательств

Ирода. Они надеялись, что тот не посмеет напасть на нее в Храме. Когда же

ей исполнилось пятнадцать, собрался семейный совет, на котором и решили

отдать Марию замуж прежде, чем Ирод предпримет снова попытку забрать

ее силой. Нужен был надежный человек, который сберег бы Марию, не

тронув ее девственности. Тогда выбор пал на Иосифа - очень дальнего

родственника, как говорится, седьмая вода на киселе - вдовца, отца четырех

детей, богатого плотника из Назарета. Конечно же, ему пообещали богатое

приданое, а это было именно то, чего так не хватало Иосифу. После смерти

жены надо было поставить на ноги четырех своих отпрысков - Иехуду,

Иосифа, Иакова и Шимьона, а они уже как волки зыркали друг на друга,

мысленно разделяя имущество и слуг отца между собой. Поэтому

предложение оказалось как нельзя кстати, и Иосиф решился. К тому же, такая

ли это большая проблема - сохранить одну девчонку в целости и сохранности.

Посадить под замок, приставить пару слуг, вовремя приносить еду и водить

на молитву - вот, пожалуй, и все... К тому же Мария была немного странной,

как не от мира сего. Она сильно отличалась от сверстниц - Иосиф заметил это

сразу, когда только увидел ее в первый раз. В отличие от своих живых,

громкоголосых, полных жизни сверстниц, она была тихой, задумчивой и

очень набожной - все время шептала себе под нос молитвы, а глаза ее были

похожи на два бездонных темных озера, в которых плавала тихая грусть.

Может, таким образом воспитание в монастыре подействовало на нее, а,

может, давил груз того, к чему ее готовили родители - к жизни взаперти. Но

какое ему до всего этого было дело? Хотя, сказать честно, его тронули эти

бездонные глаза. Было в них что-то особенное, мистическое, как будто она

уже что-то знала, как будто понимала и принимала все, что с ней происходит

и еще произойдет. Именно эта затаенная тоска, спрятанная на самом дне

огромных чистых карих глаз, растопила бы сердце даже самого закоренелого

скептика на свете. К тому же тихий ее нрав был по сердцу Иосифу. И вскоре

он привязался к ней как к собственной дочке. Да и дети его полюбили Марию

как сестру. Она ни с кем не спорила, никого не обижала, была приветлива,

добра ко всем, включая слуг. Ее, в свою очередь, не заставляли брать на себя

обязанности по дому, и она проводила время в вышивании, которое очень

полюбила еще со времен пребывания в храме, прогулках по двору,

размышлениях или молитвах в спальне.

И вот теперь новости! Первой принесла тревожную весть одна из служанок.

Отведя его на задний двор, чтобы никто не слышал, она рассказала Иосифу,

что Мария с кем-то разговаривает в своей спальне. Хозяин тогда не поверил

глупой женщине и приказал ей держать рот на замке. Однако, слуги стали

перешептываться и с неодобрением поглядывать на свою госпожу. Да и

Мария переменилась. Она посвежела и, казалось, вся сияла внутренним

светом и радостью. Глаза ее из двух темных озер превратились в два

сияющих солнца, и с губ ее не сходила легкая улыбка. Она и не замечала

недоброжелательных взглядов. Но Иосифа все это задевало, и очень даже

глубоко. Во-первых, ему по условию договора необходимо было сохранять

Марию в целомудрии. Даже он, муж ее, никогда не позволил бы себе ни

лишнего взгляда, ни намека. А уж у него на нее было прав поболее, чем у

всех остальных. Во-вторых, он не хотел, чтобы глупые болтливые слуги

разнесли сплетни о распутстве Марии на весь город. С этим в Назарете было

очень строго: уличат в неверности - забьют камнями до смерти. К тому же

зачем Иосифу, одному из самых уважаемых людей в городе, нужна

репутация рогоносца? И вот он решил проверить сам, что происходит. Один

раз он уже пытался сделать это. Тогда он так же стоял под дверью и

отчетливо слышал, как Мария говорила что-то. Но она говорила так тихо, что

невозможно было расслышать. Тогда он постучал в дверь и вошел. В комнате

никого не было. На вопрос, с кем она говорила, Мария ответила, что

молилась. Иосиф ей поверил. Невозможно было не поверить, глядя в эти

чистые, добрые глаза.

И вот он опять стоял под дверью и слушал, как его жена с кем-то говорит. На

этот раз сомнений не было, мужской голос вполне отчетливо произнес:

«Смирись, Мария, как пришлось смириться и мне. На все воля Господа. Ты

знаешь, как я тебя люблю, я всегда буду с тобой». Иосиф резко распахнул

дверь спальни Марии. Она в одной простой рубахе с распущенными

волосами стояла на коленях посреди комнаты, лицо ее было красным и

распухшим от слез, волосы прилипли к щекам, а глаза выражали неизбывную

тоску и отчаяние. Комната была пуста, в ней пахло маслами и ладаном, все

окна накрепко закрыты. Иосиф сам проверил, подергав ставни. Они были

наглухо заколочены по его же приказу. Иосифу лишь на мгновение

показалось, что в воздухе висит какое-то золотое свечение. Но всего лишь на

минуту, потом он моргнул, и наваждение исчезло. Он прошелся по комнате,

заглянув на всякий случай под кровать и в сундуки, и, конечно же, там никого

не оказалось. Не могло же ему послышаться!

- Мария! - он остановился, не зная что сказать. - Во-первых, встань.

Мария выглядела обессиленной, и ему пришлось самому помочь ей

подняться и усадить ее в кресло.

- Мария! - она подняла на него замутненные, полные слез глаза. Ее губы

дрожали. - Ты должна мне расказать, что происходит. Я, конечно, по твоим

понятиям уже старый, но не настолько глух и слеп, чтобы не замечать того,

что творится у меня под носом! Я слышал мужской голос у тебя в спальне.

Ты можешь сказать мне, что никого здесь нет, и ты опять просто молилась, но

я прошу тебя, не обманывай человека, который был добр к тебе, принял тебя

в свой дом и отнесся как к родной дочери! Разве ты видела от меня когда-

нибудь дурной поступок или слышала плохое слово? И теперь ты хочешь

опозорить меня перед людьми? Разве не замечаешь ты, как шепчутся слуги у

тебя за спиной? Скоро слух, что у Иосифа молодая жена – развратница и

прелюбодейка поползет по всему городу! И это мне будет достойной

наградой за то, как я относился к тебе и сколько сделал для тебя!

Иосиф разошелся. Он никогда до этого не повышал голоса на свою молодую

жену, но тут обида взяла верх.

- Что я теперь скажу твоей семье, которая передала тебя мне на сохранение?

Не ты ли еще совсем недавно лицемерно клялась, что тебе ничего не нужно в

этой жизни, кроме как служение Богу? Ты меня провела, глупого старика! А я

тебе поверил! Ну, что же ты молчишь?! - в сердцах крикнул он и поднял

опущенную голову Марии за подбородок. В ее глазах, полных слез, не было

страха, только боль и отчаяние. Рыдая, она бросилась к его ногам и обняла за

колени:

- Прости меня, Иосиф, прошу тебя от всего сердца. Прости, что приношу

столько проблем в твой гостеприимный и прекрасный дом! Однако,

выслушай меня: не нарушала я данный в Храме перед священниками и

людьми обет. Не изменяла тебе, Иосиф, говорю чистую правду, я осталась

такой же невинной, какой взял ты меня к себе в дом.

- Значит, опять будешь утверждать, что разговаривала сама с собой в этой

комнате?

- Нет, не буду я так говорить, поскольку не хочу врать тебе, ведь ты мой

самый близкий человек и защитник после родителей. Здесь, в твоем доме, я

обрела по настоящему родных людей, тепло и узнала, что такое человеческая

любовь. Я тебя люблю от всего сердца как дочь, и поэтому только тебе могу

доверить свою тайну.

Она замолчала, собираясь с силами.

- Я действительно была здесь не одна. Но это был не мужчина, поверь мне.

- А кто же это был? - недоверчиво спросил Иосиф. - Служанка? Куда же она

исчезла?

- Это вообще был не человек. Это был архангел.

- Вот еще... - удивленно потер бороду Иосиф. Он ожидал от нее каких угодно

сказок, но не такого же...

- Чтобы ты понял, я расскажу тебе все сначала. Это началось еще тогда, когда

я служила в Храме. Ты знаешь, наверное, что я была одной из самых

прилежных учениц и даже хотела посвятить свою жизнь Богу, и если бы не

обстоятельства, так бы все и было. Я не хотела идти в мир людской, для меня

он был опасен и враждебен. Я предпочла бы остаться в Храме и жить в

гармонии с самой собой и окружающим меня миром. И я молилась об этом

день и ночь, прося Бога помочь мне. Даже, может, послать какое нибудь

испытание, чтобы доказать свою любовь к нему и веру. Но когда мне

сообщили, что я должна уйти из Храма и выйти замуж за неизвестного

человека, втрое меня старше, я была напугана, мне казалось, что мой

маленький мир вместе со всеми моими мечтами рушится, и нет мне никакого

спасения. Однажды я рыдала, лежа на каменном полу, просила у бога смерти,

так как не видела своего будущего. Я даже упрекала его за то, что он так

жесток со мной. И тогда я услышала непередаваемо прекрасный голос,

который сказал:

- Не плачь, Мария, и не бойся. Доверься Господу нашему, иди теми путями,

которыми он тебя ведет. Не случится с тобой ничего плохого, поверь. Да и я,

архангел Гавриил, послан сюда, чтобы быть рядом и защитить тебя, если

будет такая необходимость.

Передо мной стоял прекрасный ангел. Он был одет в белые сияющие одежды,

как будто сотканные из чистейшего льна, а лицо его было таким прекрасным,

что описать просто не представляется возможным. Глаза его сияли добротой

и божественной любовью так ярко, что было страшно просто посмотреть в

них. Я спросила:

- Бог послал тебя меня охранять? Чем же я заслужила такое великое счастье?

- Неведомы мне планы божьи. Знаю одно – не многие простые смертные

удостаиваются такой чести, значит, чудесна будет жизнь твоя, так же как и

чудесно предназначение твое. Позволено мне являться тебе, говорить с тобой,

наставлять тебя. И, конечно же, оберегать от всякого зла.

С тех пор он приходил ко мне почти каждый день, мы беседовали: я у него

спрашивала, как прилежная ученица, делилась своими сомнениями, а он

отвечал на мои вопросы. Я полюбила его от всего сердца как своего учителя и

наставника, скучала, когда он не появлялся, ждала каждого прихода как

праздника. А однажды он надолго исчез, и я подумала, что он покинул меня

или забыл. Мне было так плохо, как будто потеряла себя. Целыми днями я

плакала, умоляя его вернуться. Жизнь стала не мила, и я думала только о том,

как сделать так, чтобы ее остаток провести в уединении и воспоминаниях о

тех светлых днях, когда рядом со мной был мой милый наставник. А потом

как-то днем, когда я молила Бога избавить меня от страданий, я

почувствовала как воздух зазвенел. Это случается всегда перед тем, как

появлялся он. Как будто нежно звенят тысячи колокольчиков, едва уловимым

для человеческого уха божественным перезвоном. Потом за спиной возник

характерный трепет воздуха, я обернулась - он стоял за спиной и смотрел на

меня с такой нежностью и любовью, что все мое тело как будто охватило

пламенем. Я была так счастлива в тот момент, как будто жизнь снова

вернулась ко мне, и я позволила себе то, чего никогда не позволяла себе

делать: в чистом порыве любви и восторга подбежала и обняла его,

прижавшись всем телом как к человеку, как к земному мужчине. В этот

момент я испытала такой восторг и счастье, какого не испытывала никогда в

жизни, да и вряд ли уже испытаю. Мне показалось, что я лишилась своего

физического тела и вся превратилась в сгусток огня, в один сгусток

пламенной божественной любви, в один порыв самоотдачи, желая

раствориться в нем полностью, одновременно приняв его в себя. Я также

почувствовала, что такой же порыв исходил и от него, и когда наши тела

соприкоснулись, это было подобно взрыву двух тысяч шаровых молний,

однако не тех, которые убивают, это был взрыв бесконечной божественной

любви, которая порождает. Нас как будто подхватило волной и понесло, все

закружилось передо мной, я в исступлении и счастье и плакала, и смеялась, и

была как безумная... Не знаю, как описать свои ощущения в ту минуту.

Человеческими словами этого не сделаешь, потому что нет у нас слов,

способных описать подобные чувства. А потом я просто потеряла сознание,

потому что мой человеческий мозг не мог вместить в себя всех нахлынувших

внезапно божественных ощущений, иначе моя голова, мое сердце не

выдержали бы и лопнули. Когда я пришла в себя, был уже вечер. В комнате

стояли сумерки. И хотя я пролежала без чувств несколько часов на холодном

каменном полу, я чувствовала себя, как будто лежала на теплой пушстой

перине, сотканной из лепестков роз, такое благоухание стояло вокруг. И если

бы ты меня спросил, я могла бы поклясться, что все это время пролежала у

него на руках, укрытая его крылами. Я до сих пор, когда мне одиноко или

грустно, могу воспроизвести в своей памяти ощущение прикосновения этих

теплых нежных крыльев к моей коже. Мне кажется, что до сих пор я слышу

биение его сердца... Теперь ты знаешь все... Меня можно обвинить только в

том, что я люблю. Но человеческих обетов я не нарушала, да это легко

проверить. Я никогда не принадлежала другому мужчине.

Мария замолчала. Иосиф молчал тоже, не зная, что сказать. История, которую

только что поведала ему Мария, казалась ему сказочной выдумкой, бредом,

фантазией больного рассудка. Наконец, он вымолвил:

- Мария, то, что ты мне только что рассказала, видится мне фантазией

больной женщины. В этом, конечно, есть доля моей вины. Я держал взаперти

вполне уже созревшую женщину. Твой рассудок мог помутиться оттого, что

сексуальные фантазии, естественно наполняющие голову каждой здоровой

девушки, смешались в твоей с фанатическим бредом. Ты слишком много

молишься. Тебе надо отдыхать. Я прикажу служанкам почаще выводить тебя

на свежий воздух. Верю, что ты мне не изменяла. Ты была всегда под

присмотром верных мне слуг, в спальне окна накрепко заколочены, а под

ними стоит стража. Поэтому ты просто не могла бы это сделать, даже если бы

и захотела. А чужие голоса... Думаю, не совсем здоровые люди могут

воспроизводить посторонние голоса. А сегодня ты была явно не в себе, когда

зашел в твою комнату. Я очень беспокоюсь за тебя, Мария. Мне кажется, что

твой рассудок на грани срыва. Ты должна больше думать о себе, заботиться о

своем здоровье. И больше проводить времени на солнце.

- Иосиф, ты очень добр ко мне. Но я вижу, что ты не веришь мне и считаешь

сумасшедшей. Тогда я скажу тебе последнее, то, в чем я побоялась бы тебе

признаться раньше. То, из-за чего ты застал меня в слезах. Сегодня мой

возлюбленный Гавриил принес мне благую весть. Я понесла ребенка в своем

чреве. Я понесла от той божественной любви, которую испытала к Гавриилу,

а через него и к Господу нашему. Я рожу ребенка, Божьего сына, который

изменит судьбу всего рода человеческого, потому что зачат был не в

обычной, человеческой, а в божественной любви. Во всяком случае так мне

сказал Гавриил, а я верю ему как Господу Богу нашему. Сначала я

обрадовалась. А потом заплакала, потому что испугалась. Мне вдруг на

мгновение открылось, какой тернистый путь я должна буду пройти, чтобы

сберечь и защитить это божье дитя. А еще мне стало страшно оттого, как

люди отнесутся ко всему случившемуся, поверят ли мне. Но Гавриил

приказал мне быть сильной и не бояться. Он сказал, что Бог поможет нам, а

сам он будет всегда рядом и защитит меня и моего ребенка, чего бы это ему

не стоило. А потом ты вошел в комнату, и он исчез. И вот мои опасения

сбываются. Даже ты - мой муж, добрейший человек на свете - не веришь мне

и называешь сумасшедшей.

Иосиф молчал, не зная, что сказать. Еще пять минут назад он ни на секунду

не верил своей молодой жене. Но... она беременна?! Это уж слишком... Если

это так, то он нарушил контракт, не уберег девушку. Но ведь этого не могло

произойти! Никак! Потом, действительно это легко проверить... Он присел в

раздумье. Потом встал, резко выпрямившись, и сказал, как отрезал:

- Вот что я тебе скажу, Мария. Всвязи с тем, что ты сообщила, мне придется

переменить свое решение. С этого момента ты будешь находиться под

усиленной стражей в своей комнате. А я в ближайшее же время приглашу к

нам мою сестру. Ты знаешь, она повитуха, семья может ей довериться. Она

осмотрит тебя и скажет результат. Только после этого я смогу разговаривать

с тобой о чем-то серьезном. Ведь я даже не знаю, как теперь к тебе

относиться. Жалеть ли тебя, потому что ты умом тронулась. Или презирать,

потому что ты обвела меня вокруг пальца. До того времени, пока сестра моя

не вынесет свой приговор, я не буду видеться с тобой. Всем остальным

домашним это будет запрещено тоже. Скажу, что ты заболела. Все будет

делаться в строжайшей тайне. Потому что нас ждут большие неприятности

как в том случае, если по городу разнесутся слухи о твоей душевной болезни,

так и в том, если до черни дойдут слухи о твоем прелюбодеянии.

Иосиф вышел из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь. В голове у

него шумело, перед глазами все плыло. Жизнь уплывала из-под его контроля.

Ведь вчера еще все было так хорошо, а сегодня стало так сложно. Господи,

хоть бы все это оказалось бредом сумасшедшей девчонки, взмолился он. Это

еще как-то он сможет оправдать. Но если она действительно беременна...

Тогда у него серьезные проблемы... Что-то сжалось от страха у него в груди,

когда он только представил последствия такого происшествия. А сердце

кольнуло. Оно всегда умело предчувствовать надвигающуюся беду...

Сестра Иосифа Саломея, известная в Назарете повитуха, вышла из спальни

Марии в зал, где ее ожидал хозяин дома. Лицо ее было мрачнее тучи. По его

выражению Иосиф понял, что тяжелые предчувствия его не обманывали.

- Случилось худшее из того, что могло случиться? Она не девственница? -

спросил Иосиф, пытаясь сохранять остатки самообладания.

- Она девственна, в этом нет сомнения, - отвечала Саломея.

- Так почему же ты так сурова? Ты нашла какую-нибудь болезнь у нее?

- Лучше бы она заболела и умерла, - Саломея села в кресло, она медлила, не

зная, как преподнести брату известие. Потом, все же решившись, сказала:

- Она беременна.

Иосиф пошатнулся как от удара.

- Но как это могло произойти? Как женщина может быть девственницей и

беременной одновременно?!

- Не спрашивай меня, брат, я не знаю. За долгое время врачевания вижу такое

впервые и не знаю, что тебе сказать. Одно знаю точно: она девственница, и

она понесла ребенка. Ты можешь пригласить других повитух, но все тебе

скажут то же самое.

- Получается, что тот бред Марии, о котором я тебе рассказывал, может

оказаться правдой? О нет! Я еще не схожу с ума! Скажи мне, сестра, ведь это

не может быть правдой!

- Я не слышала еще о таком никогда. И потом, я не особо склонна доверять

чудесам, братец, особенно такого рода. Но в любом случае, что бы там ни

произошло, беды тебе не избежать. Прежде всего, необходимо сообщить

новость семье. Они опросят всех слуг и домашних, чтобы понять, как такое

могло произойти. Но все они на твоей стороне, я уверена. Я тоже расскажу

то, что увидела. Пусть решают сами, что делать с Марией. Но вот город... Ты

прекрасно знаешь, как много завистников у тебя. Весть о том, что Мария

беременна, мигом разлетится по Назарету. Все знают, что вы с ней не живете

как муж с женой, скажи спасибо своим болтливым слугам. Ее обвинят в

неверности и даже могут побить на улице камнями.

- И что бы ты мне посоветовала?

- В любом случае ждать решения семьи. А там будь что будет. Ты ничем

больше не можешь помочь Марии.

- Неужели ей придется расплачиваться за грех, который она не совершала?

- Все же ты наивен, братец... Ты веришь этой девчонке даже после того, как я

обнаружила у нее в чреве доказательство греховности?

- Вот этого-то я и боюсь! Даже ты, которая лично убедилась в девственности

Марии, не хочешь поверить в ее невинность! Что уж тогда говорить о

других! Они заклюют ее! Семья станет обвинять ее! А в городе

действительно могут убить!

- Тебе то что? Может, для тебя это и выход! Во всяком случае, избежишь

опасности от Ирода. Все ведь знают, что рано или поздно он все равно придет

за ней! А если узнает, что она беременна, то и вовсе озвереет! Сейчас он

думает, что Мария в безопасности, и занимается своими проблемами,

откладывая женитьбу на ней. Но узнав, что она понесла, он постарается

выкрасть ее и уничтожить ребенка как возможного претендента на власть,

данную этому несчастному правом крови. Не знаю, насколько ты осознаешь

это, но ты в опасности, Иосиф! Девчонка принесла беду в этот дом!

- Ты несправедлива к ней, Саломея. Мне жаль бедную Марию. Она страдает.

И не ведает, какие еще испытания могут выпасть на ее долю. Несомненно, я

признаю ребенка и скажу, что Мария зачала его со мной в браке, и пусть

только посмеют тронуть ее пальцем! Но, конечно же, всем рот я закрыть не

смогу. И осуждения со стороны многих горожан не избежать. Ей придется

жить в вечном позоре, а это тяжкий крест. Она не сможет теперь выходить в

город, тем более, что твои опасения насчет Ирода более, чем реальны. Я

удвою стражу и попрошу помощи у семьи.

- Добрый ты слишком, Иосиф, а, может, просто дурак! Избавься как-нибудь

от девчонки, вот тебе мой совет! Нет Марии – нет проблем. А денег ее у тебя

уже никто не заберет!

- Не могу, Саломея, я так поступить. Потом себе никогда этого не прощу.

- Как знаешь, Иосиф. Я тебе все сказала.

Саломея встала и вышла, оставив Иосифа размышлять в одиночестве. И

размышления его, отнюдь, были не веселыми. Перспективы, нарисованные

сестрой, предстали перед ним во всей своей красе. Голова его раскалывалась

надвое, так же как и сердце, одна половинка которого обвиняла Марию в

предательстве и требовала возмездия, в то время как другая обливалась

кровью от одной только мысли о том, что с Марией может случиться что-то

плохое. Так, разрываемый противоречивыми мыслями, он и просидел полдня,

не в силах принять какого-либо решения. А потом заснул от усталости.

Его разбудил странный шорох, как будто большая птица спускалась с неба.

Он вздрогнул и проснулся. Пахло чем -то необычным, очень свежим, как

будто после грозы, а воздух был натянут и звенел как тысячи нежнейших

колокольчиков. Иосиф медлил открывать глаза. Он уже знал, что сейчас

увидит, но не верил сам себе, радовался и боялся этого одновременно. Вдруг

тихий голос, который он уже слышал за дверью Марии и который не сможет

забыть никогда, произнес:

- Не бойся, Иосиф, открой глаза и смело посмотри в лицо своей судьбе. Будь

отважен, ибо нет времени ждать. Тебе и Марии с ребенком грозит опасность!

Иосиф открыл глаза и воззрился на прекрасного архангела, стоящего прямо

перед ним.

- Значит, Мария не лгала мне, и ты действительно являлся к ней! Глазам

своим не верю! Теперь я понимаю, почему Мария, фанатичка Мария,

посвятившая жизнь свою служению Богу, не устояла перед красотой высшего

творения!

- Не тебе судить Марию, Иосиф. Помыслы Марии чисты, она невинна и перед

тобой и перед всеми остальными людьми на этом свете, а любовь ее -

божественна. К сожалению, вряд ли ты когда-нибудь сможешь хотя бы

отчасти ощутить то, что она. Мария - избранная, и в этом ее и неземное

счастье, и человеческая беда.

- Конечно же! Кто я? Обычный человек, старик, который любит Марию всего

лишь как свою дочь! И кто ты! Как мне состязаться с тобой! Но как же ты,

такой великий, мог допустить, чтобы она оказалась в опасности! Я слышал

из-за двери - извини уж мою человеческую слабость, я подслушивал - как ты

говорил, что любишь ее! Почему же ты не защитил, не оградил ее от тех бед и

последствий, которые принесла ей твоя божественная любовь!

- Ты не понимаешь, о чем говоришь, Иосиф! Неисповедимы пути Господни!

И даже меня, своего ближайшего ангела и хранителя, Он не посвящает в свои

планы. Когда Он приказал мне, воину, властителю стихии огня, величайшему

сотворцу истории человеческой охранять какую-то девчонку в храме, ты

думаешь, мне это было по душе? После всех тех дел, величайших свершений

во имя и по повелению Господа, сидеть и смотреть, как она с утра до вечера

молится? Это ли был предел моих честолюбивых мечтаний? Но я подавил в

себе всякое роптание. Ибо воля Господа - это закон. День за днем наблюдая

за этим чистейшим из всех созданий человеческих, я изумлялся ее

совершенству и хрупкости. Она, не зная того сама, в своих божественных

размышлениях доходила до тех высот правды, каких не достигали иные

ученые мужья. Она же все чувствовала сердцем. Для меня это было тем более

вновь, ибо чувствовать я уже давно разучился, предпочитая действовать

безупречно. Она задавала мне вопросы, я отвечал, развенчивал ее страхи и

подогревал ее надежды. Она смотрела на меня с таким восхищением и

любовью, что я и сам постепенно проникся к ней особым чувством, особой

любовью, избирательной. И когда я понял это, испугался. Я решил больше не

приходить к Марии, потому что моя безупречность находилась в опасности.

Впервые в жизни у меня появилась, кроме привязанности к Богу, другая

привязанность - к этой девочке, человеческому существу. Я был испуган

своим открытием, и решил, что мысли мои могут быть только о Боге и

служении ему, а не о Марии, даже если она самая лучшая среди человеческих

созданий. Но душа моя была в смятении и просила вернуться к ней, хотя бы

на мгновение посмотреть, где она, что с ней происходит, хоть на минуту

приблизиться к ней. Я скучал и не находил себе места. Я терзал сам себя, и

даже ослаб из-за этого, потеряв часть своих сил из-за страданий. Тогда я

взмолился Богу, спрашивая, как мне быть, и Бог ответил мне. Он сказал, что я

погряз в грехе.

- Да, - сказал я, - прости меня, я виноват, потому что посмел поставить какую-

то девчонку выше всех остальных человеческих существ. И даже больше –

мысли о ней стали занимать меня слишком сильно и отвлекать от служения

тебе!

- Не в этом твой грех, - услышал я. - Так ты ничего и не понял. Ничего не

могло случиться без моего ведома, тебе ли этого не знать! Ты решил, что сам

теперь руководишь собой и своей жизнью, что тебе подвластно все в этом

мире - даже любовь! Ты забыл, что это божественное чувство, единственное,

которым невозможно управлять, ради которого и создан весь этот мир! Ты

решил, что сможешь обуздать божественную любовь, оставаясь при этом

совершенным, но сейчас ты видишь, как слаб. Ты измучился, и уже не так

безупречен, потому что все время проводишь в ненужной борьбе с самим

собой. А значит, и со мной. Подумай об этом.

В тот же момент озарение снизошло на меня, и я через времена и

пространства понесся туда, куда звало меня мое сердце. Я уже знал, что

никогда больше не оставлю ее, до самой ее смерти и даже после. Кроме того,

я увидел сколько нечеловеческих испытаний нам еще предстоит пройти

вместе. Сердце мое ужаснулось, но в то же время и возрадовалось

величественным планам Господа. Когда я увидел, до какого жалкого

состояния я довел существо, которое так люблю, мне стало стыдно и больно.

И любовь моя в тот момент удвоилась и расцвела. Она увидела меня и

бросилась навстречу. В тот момент произошло чудо. Чудо слияния земного и

божественного. Не спрашивай меня, как это могло произойти, я и сам не

знаю. Это был подарок Бога, это был тот урок, который Он преподнес

человечеству и Силам Небесным. Это был Божественный План, а я по своему

недоумию пытался сопротивляться ему. Теперь ты понимаешь, что если даже

я, высший ангел, не всегда могу понять и принять помысел божий, можешь

ли ты противиться его предписаниям?

- Это значит, что у людей нет выбора? Ни у кого нет выбора, даже у ангелов

небесных?

- Выбор есть у всех, даже у тебя. Вопрос только в том, куда тебя приведет

твой выбор - ближе к Богу и радости, или уведет тебя от него в сторону

метаний и тьмы. Решаешь только ты.

- И что мне теперь делать?

- Твоя сестра Саломея играет в собственную игру. Жалея тебя и желая

помочь, она послала весточку Ироду, надеясь на то, что тот заберет у тебя

Марию силой. Но ты не должен этого допустить. Ведь я знаю, что ты на

самом деле человек честный и любишь ее искренне. Вам нужно бежать.

Вернее, отправиться на какое-то время в путешествие. Не говорите никому,

куда вы направляетесь, уезжайте как можно быстрее, взяв с собой все только

самое необходимое. Отправляйтесь к родственнице вашей Елизавете. Там вас

примут. Елизавета сама ждет ребенка и не откажет вам в питании и крове.

- Но как же мы двинемся в такую жару, почти без слуг, с малым запасом

воды?

- Пусть тебя это не заботит. Все будет хорошо. Я буду рядом и помогу вам

преодолеть нелегкий путь.

Иосиф с беспокойством смотрел на свою молодую жену. Солнце палило

нещадно, на небе не было видно ни одной тучки. По лицу девушки, ехавшей

на лошади, груженной тюками с водой и провизией, пролегли следы-

доорожки от пота. Она тяжело дышала и, казалось, еле держалась на лошади.

Еще немного, и она свалится.

Вдруг Мария улыбнулась, выпрямилась и посмотрела наверх. Глаза ее

засветились таким счастьем, как будто не было у них позади всех этих

испытаний. В этот момент Иосиф почувствовал, как воздух зазвенел, а потом

услышал легкий шорох, как будто большая птица следовала за ними. Он не

стал поднимать глаза, зная, что там увидит. А над их головами в этот момент

возникла большая тень - в форме распростершихся над ними ангельских

крыльев...

ДЕВОЧКА ИЗ АКДАМА

Каждый узор, каждый завиток этого белого по прозрачному рисунка на старой

бабушкиной тюли был знаком Веронике с детства, и, как и много лет назад, она привычно

разглядывала их сквозь прикрытые ресницы. Весеннее солнце пыталось пробиться в глаза,

и Вероника играла с ним, пытаясь расщепить сквозь ресницы свет на маленькие радужные

лучики. Небольшая комнатка была обставлена немногочисленной мебелью времен Царя

Гороха - здесь был пузатый буфет и без того светлого, да еще и выгоревшего цвета, за

стеклами которого ютились вазочки, фарфоровые фигурки разных времен и народов,

многочисленные рюмочки - стаканчики, давно потерявшие своих собратьев и разная

другая мелочь; в тон ему трюмо, на зеркальной глади которого от времени образовались

странные маленькие черные точки; старая, но достаточно крепкая софа; строгий, без

всяких излишеств стол на высоких круглых ножках, покрытый белой вязаной салфеткой,

два близнеца-стула, которые, судя по цвету и форме, состояли в родственных связях с

вышеуказанным столом. От всего веяло спокойствием и немного нафталином. На софе,

покрытой любимой бабушкиной периной было тепло и уютно, и Вероника подумала, что,

может, вот оно и есть, счастье, когда тепло, светло, и не хочется даже менять положение

тела, чтобы, не дай бог, ничего другое тоже не изменилось. Просто так лежать и ловить

ресницами солнечных зайчиков…

- Ве-ро-ни-ка! - гулким басом сказали настенные часы, а маятник, упрямо мотая большой

позолоченной головой, нашептывал: «тик-так,тик-так, все пройдет, все-о пройдет…».

Шарканье старых мягких тапочек так органично вписалось в эту картину, что девушка

даже не заметила, как вошла бабушка. Она осторожно поставила поднос с чаем и сладкими

домашними булочками на стол и тихо позвала свою любимицу:

- Верочка, дорогая, ты уже не спишь?

Вероника сладко потянулась и села:

- Уже нет, бусь.

- С днем рождения тебя, милая.

«Господи, как здорово, что этот прекрасный, солнечный день обещает еще и много, много

всего интересного! А который час? Почему никто еще не звонит поздравлять меня

любимую? Мне ведь двадцать! Ух ты, двадцать…»

И как будто в ответ на ее мысленный вопрос замигал новогодними огоньками новенький

«Sumsung»: «Ах, мой милый Августин, Авгутин, Авгус…», не успел допеть он, когда

Вероника схватила трубку:

- Привет, дочь, с днем рождения, надеюсь, у тебя все хорошо, ресторан заказан на восемь,

увидимся. Анастасии Петровне привет. Бегу, целую.

Ну вот, даже в день рождения одно и то же. Привет, как дела, и, даже не дослушав как,

пока, бегу, целую, деньги на тумбочке. Вернее, не на тумбочке, а в надежном банке, на

валютном счету, всегда сколько хочешь, не хватит - добавлю. Только денег обычно

хватало, а вот отца - если б только он знал, как ей сейчас его не хватало, и никакими

деньгами компенсировать это было не возможно. Маму Вероника почти не помнила, она

умерла, когда ей было пять лет отроду, и в ее памяти отчетливо сохранилось лишь одно

воспоминание: утро, большой круглый стол, они сидят и пьют чай с малиновым вареньем.

Скатерть белая, а чашки с большим заварочным чайником небесно-голубого цвета. И еще

большой самовар, натертый до зеркального блеска, в чьем золотом пузе отражается не

менее золотое солнышко. Все хорошо и безмятежно, а мама похожа на ангела. После

смерти жены отец замкнулся и с головой ушел в работу, а воспитание «Верочки» взяла на

себя бабушка. Отец так больше и не женился, женщину так и не нашел, что было и

неудивительно - с его ритмом работы было бы свинством завести даже собаку - она бы

сдохла от тоски, сутками сидя в пустой квартире. Маленькую Веронику воспитала

бабушка - «буля», как любовно ее называла внучка. Анастасия Петровна, потеряв дочь, все

свое внимание отдавала внучке, и друг для друга они были одни на свете. Взрослые

шептались, что буля балует девочку, что та должна ходить в садик, общаться с детьми. И

все это было правильно. По настоянию отца так и сделали, но через неделю дело было

решенным. Вероника не хотела выходить из маленького, уютного, похожего на пряничный

домик убежища були на эти огромные, холодные, пахнущие свежей краской просторы. К

тому же она пугалась кричащих по поводу и без него детей, как воспитанный ребенок

делилась своими игрушками с другими малышами, свое общество никому не навязывала,

детских интриг плести не умела, и к вечеру каждого дня буля обнаруживала ее в каком-

нибудь углу одну, без игрушек и без настроения. А после того, как незнакомая девочка, ни

слова не говоря, отобрала у нее куклу и ею же пребольно ударила по голове, а другая

милая с виду подружка, угостив конфетой, попыталась ее вернуть, устроив такую

истерику, что сбежались воспитатели со всего детского сада, Вероника категорически

отказалась туда возвращаться, и конечно же, буля была полностью на ее стороне. Отцу

пришлось уступить, и Вероника опять с радостью окунулась в мир бабушкиных историй,

красивых картинок в огромных книгах и разных журналах, которые буля собирала,

интересных вещей, хранящихся в шкафах, комоде и буфете. Нельзя сказать, что она

чувствовала себя одинокой, всего, что у нее имелось, ей хватало, чтобы построить свой

маленький сказочный мир, где она была принцессой, и бури обходили ее страну стороной.

А, может, она просто не знала, что одиночество существует, и что оно так называется.

- Отец звонил?

- Да. Как всегда скороговоркой. Буль, а, правда, что стареть страшно?

- О чем ты, милая? Разве можно бояться того, что неминуемо случится? К тому же

молодость слишком суетлива. Мне нравится моя старость.

- Я понимаю - книжки, свободное время, жизненный опыт… Но все же… Ничего уже не

изменить, ничего интересного впереди…

- К сожалению, только в молодости мы думаем, что действительно в силах что-то

изменить. Бьемся, как мухи в паутине, то одно выдернем крылышко, помашем, то другое.

Только потом понимаешь, что все давно было решено, и, увы, не нами. А мы просто

меняли декорации.

- Ты думаешь, действительно ничего нельзя изменить? А зачем же тогда биться в этой

самой паутине, менять декорации? Легче сразу лечь и умереть.

- Кое-что изменить можно. Но - только то, что внутри тебя. И тогда декорации будут

меняться сами собой, а ты будешь просто наблюдать за этим - спокойно, с интересом и без

суеты, выглядывая из собственного мира, как из окошка. А вот этот, внутренний мир от

возраста не зависит. Когда ты поймешь это, считай, что уже постарела, ведь нет большей

старости для тела, чем мудрость, и нет большей молодости для души.

Философские беседы прервал распевающий Августин.

- Танюшка, - увидев знакомый номер, обрадовалась Вероника.

- Привет, соня, сколько дрыхнуть - то можно! Солнце светит нам с утра, в детский сад

идти пора! Вставай, с днем рождения тебя!

Танюшка ворвалась в ее жизнь, когда она уже училась в шестом классе. Тогда к ним

привели новую девочку - рыжую, конопатую, очень вертлявую - и посадили ее рядом с

тихой отличницей Вероникой, чтобы та помогла подтянуться ей до уровня

специализированной школы. Таниных родителей перевели по работе в столицу, в городе

они никого не знали, да и на шею холодно-чопорная Москва им не кинулась. Танюша,

испытав на себе «гостеприимство» одноклассников, обратила внимание на молчаливую,

вечно витающую в облаках соседку. Сначала она попробовала на ней свои чары,

продемонстрировав модный пенал, тетрадки с яркими картинками, разноцветные

мешочки с иностранными конфетами и всякими там «бубль гуммами». На девочку все эти

сокровища впечатления не произвели, а, как оказалось позже, пенал у нее был не хуже,

даже лучше, и тетрадки с картинками имелись, конфеты она не любила, а жвачку в школу

таскать вообще не разрешали. Все, конечно же, это делали. Но только не Вероника, она

была странной девочкой, в классе с ней никто не дружил, но никто и не обижал.

Создавалось впечатление, что ее просто нет. Но она существовала - сидела на второй

парте, иногда отвечала, сдавала тетрадки. Несколько раз ее пытались растормошить:

«взять на понт», «подколоть», но она только смотрела большими, грустными глазами, и

создавалось впечатление, что ее по чем зря отрывают от обдумывания проблем такого

масштаба, что никому и не снилось, и в конце-концов ее оставили в покое. Какой смысл

терзать труп убитой собаки. Однако, других претендентов на дружбу у Тани в обозримом

поле предполагаемой битвы не предвиделось. А девчонка и вправду ей понравилась. На

труп она все же была мало похожа. Это Танюша поняла по немногочисленным репликам

Вероники. Во-первых, они были умными, точными и зачастую очень смешными. Во-

вторых, добрыми и теплыми, что для холодной Москвы было большой редкостью. А еще

Вероника без сожаления делилась тем, что у нее было, начиная с фирменных ручек и

разноцветных фломастеров, заканчивая домашними по математике, в которой Таня была

«не в зуб ногой». Вобщем, дружба состоялась, и Таня была приглашена к Веронике в дом.

Шикарные апартаменты в центре Москвы, где обитал отец Вероники, с портье в подъезде,

зеркальным лифтом, мебелью в стиле модерн, натертой до идеального блеска,

вышколенной прислугой, а также новенький компьютер и нескольких больших

фарфоровых кукол в огромной белой «детской», разодетые как настоящие леди, привели

Танечку сначала в оцепенение, потом в немой восторг.

- Ты обитаешь во всей этой красоте и никогда ничего мне не рассказывала? - даже

обиделась она. - А еще подруга...

- Я здесь бываю не так часто, - пожала плечами Вероника. - Не так часто, как хотелось бы.

По выходным отец иногда забирает меня к себе. Когда есть время. Сегодня у него есть

время, но к нему должны прийти по делу, и он спросил, не хочу ли я пригласить поиграть

кого-нибудь… А вообще-то я живу у бабушки, тебе она очень понравится.

Бабушка Танюше действительно очень понравилась, но забыть тот первый столбняк от

большой блестящей квартиры она так и не смогла и при каждом удобном случае

стремилась попасть именно туда. Где все было чинно-важно, где полы блестели не хуже

зеркал, обед с переменой блюд подавали в огромной столовой с круглым столом, а

прислуга двигалась тихо, как будто боясь кого-то напугать. А еще ей понравился высокий,

худой и очень серьезный папа Станислав Васильевич. Она его до ужаса стеснялась,

боялась поднять глаза, но когда он спросил ее, как дела, и мимолетно погладил по голове,

ощущение благодарного благоговения охватило ее. Ей показалось, что таким и должен

быть настоящий отец - немного холодным, всегда занятым своими важными мыслями, а не

как у нее - вечно лежащий на диване перед телевизором в одних трусах, с задранными на

журнальный столик огромными ногами, постоянно что-нибудь жующий и пристающий с

какими-нибудь очередными маразматическими шуточками. Сам пошутил - сам и поржал.

И тогда она подумала, что Вероника, возможно, не ценит всех этих радостей жизни, как

могла бы оценить она. И что она обязательно будет дружить с этой странной девочкой,

потому что она хочет бывать в этом доме, играть с такими красивыми и, очевидно, очень

дорогими игрушками, слышать голос Станислава Васильевича, низкий, красивый, с

правильным произношением и властной интонацией, и иногда представлять, что это ее

папа. А она, в свою очередь, постарается привести подругу в чувство - выдернуть из

полусонного мира грез в мир настоящий, цветной и жизнерадостный. В конце концов, ее

энергии хватит на двоих. И еще она больше никому не позволит зло шутить с ней и ее

новой подругой. Теперь их двое, а это - какая-никакая, но коалиция, и им, в сущности,

никто больше и не нужен.

Так и привилась Танечка Зверева к семье Косинских, как дичка груши к дорогому сорту

яблок, и прививка действительно получилась удачной - в семье Танечку полюбили как

родную, а она вносила приятное оживление в их размеренную жизнь. Школьные годы

пролетают, как известно, быстро, они накрепко связали подруг массой разделенных на

двоих впечатлений и первыми девичьими секретами, так они и шагнули вдвоем во

взрослую жизнь. Вероника поступила на престижный факультет в университет, а Танечка,

со вздохом облегчения покинув школьные пенаты, решила, что никто и никогда больше не

заставит ее корпеть над этими нудными заумными книжками, и с головой окунулась во все

многоцветие жизни. Была она прехорошенькой, веселые цвета шоколада блестящие

кудряшки подчеркивали карие очень живые глаза, а фигурка как с картинки заставила

сломать шею не одного представителя слабосильного пола. И хотя парней она меняла

гораздо чаще, чем перчатки, в дорогой магазин мужской одежды она устроилась именно в

поисках богатого и щедрого кавалера. Все те ухажеры-ровесники, что у нее были, в

лучшем случае могли ей предложить романтический ужин при свечах в ресторане, после

чего обязательно предполагалась постель, так как от этого апофеоза щедрости до

следующего томного вечера зарплаты или стипендии могло пройти слишком много

времени. Танечка же была девушкой гордой, и поездкой на трамвае ее было не соблазнить.

Иногда предлагались верхние конечности вместе с сердцами, вкупе с долгой дорогой по

служебной лестнице, где ей отводилась роль жены декабриста и по совместительству

кухонной рабочей. Все это ее совсем не впечатляло, тренировать ягодицы она

предпочитала в дорогом спортклубе, а не на жизненном тренажере в виде карьерной

лестницы, и разбитые сердца падали к хорошеньким ножкам холодной прелестницы. К

тому времени, кроме Вероники, вечно торчащей на лекциях или в библиотеке, у нее

появились и другие приятели, с которыми можно было запросто пойти на дискотеку или

на концерт, которые также как она любили оторваться по полной программе. Подробности

таких веселий, медленно всплывавшие в памяти утром, ничуть ее не смущали - все

продвинутые, все понимают, как говорится - «се ля ви». Дома же она говорила, что ночует

у Вероники, ей верили и никогда за нее не переживали, ведь репутация подруги была

чистой, как лист в тетрадке первого сентября. Сама Вероника и не подозревала, как часто

та у нее ночует, но с интересом слушала рассказы о похождениях Танечки, которая для нее

так и оставалась ее самой близкой задушевной подругой. Собственных подвигов в личной

и интимной жизни она еще не совершила, поэтому самой ей и рассказать-то было нечего.

Хотя, конечно, было что, но разве могли сравниться все ее философские размышления о

жизни, ее романтические сонеты об ожидании любви с рассказами Танечки о ночной

жизни Москвы, тусовках, настоящих ухажерах и безудержном сексе на заднем сидении

лимузина, взятого напрокат на всю ночь. В каком-то смысле Вероника восхищалась

отчаянной смелостью и жизнелюбием подруги, но никогда не хотела бы поменяться с ней

местами. Ведь тогда не хватало бы времени на учебу, а учиться, как бы странно это для

многих не прозвучало, она любила. Не осталось бы времени на любимые книги, на вечера

под звездным небом в тихом садике перед пряничным домиком бабушки, на неспешные

беседы с ней о том, почему мир устроен именно так, а не иначе. Хотя, иногда она

подозревала себя в некотором лукавстве перед самой собой. Может, она просто боялась

выйти из своего мира в эти дикие джунгли? Нет, в принципе, она смогла бы, и даже иногда

представляла себя этакой роковой женщиной, смелой и страстной, как в кино. И, конечно

же, там ее всегда ждал Принц - один единственный и на всю жизнь. Она никогда не видела

его, но знала, что он есть, и когда-нибудь настанет тот час, когда он придет за ней и мир

изменится навсегда...

- Так куда мы идем? – Танюшкин голос в трубке звучал как всегда звонко и весело.

- Папа заказал «Арагви» на девять.

- У нас вечер грузинской кухни? У Станислава Васильевича всегда был отличный вкус. Он

будет один или, наконец, обзавелся пассией?

- Не знаю, он со мной не делится подробностями своей личной жизни.

- Если бы я его столько лет не знала, обязательно с ним закрутила бы роман. В принципе,

он мой идеал. Красивый, интеллигентный миллионер. Только он на меня смотрит как на

дочку. Мне это не нравится. А давай я его соблазню! Чтобы ты сказала, если бы я стала

мадам Косинской-старшей, твоей молодой мачехой и все понимающей подружкой в одном

лице? - Танюша заржала в трубку.

- Шутишь! Ладно тебе смеяться над моим бедным неприкаянным папочкой. К тому же ты

не в его вкусе. Впрочем, он еще совсем не старый, выглядит хорошо, спортом занимается.

Я была бы рада, если б кто-то настоящий нашелся, надолго, а то одни герл-френды в его-

то возрасте, да и то ненадолго. Вряд ли он изменит своим застарелым холостяцким

привычкам. Ладно, буду одеваться, а то и вправду, так всю жизнь и просплю.

Такси приехало без опозданий. Вероника с мастерски уложенными в затейливую прическу

белокурыми волосами в вечернем темно-синем атласном платье от «Валентино» с

декольте, подчеркнутом только с первого взгляда незатейливой ниточкой серого жемчуга,

оттеняющей глубокую синеву ее глаз, сама себе напоминала Наташу Ростову на первом

балу. Она не любила всей этой помпезности, но отец выбирал платье сам и хотел, чтобы

на сегодняшнем балу она была принцессой, а ему отказывать она никогда не умела.

Вероника бросила на себя последний взгляд. Серьезная девушка в зеркале даже на ее

придирчивый взгляд была чудо как хороша и очень напоминала ей кого-то… И она

вспомнила… Когда-то также вот стояла перед зеркалом ее мама, ее прекрасный ангел…

- Неужели я когда-нибудь умру, - вдруг пронеслось в голове Вероники. - Умрет мое лицо,

мое тело. Пройдет какое-нибудь время, и останутся одни лишь косточки. Вот я была - а

вот уже и нет. И никто больше не видит мир моими глазами, никто больше не думает, так

как я. Интересно, вспомнит ли кто-нибудь обо мне? - она попыталась представить себе

состояние пустоты, но у нее не получилось. - Как бы смотрелись истлевшие косточки в

этом атласном синем платье? Кейт Мосс отдыхает.

Вероника иронически улыбнулась своим сумасшедшим мыслям. Приходит же такое в

голову в самый день рождения! И вообще, в конце концов, все там будем, а когда будем,

тогда и подумаем.

Она подобрала полы длинного платья и шагнула за порог…

У входа в дорогой ресторан такси притормозило, и швейцар подал ей затянутую в белый

шелк руку. В банкетном зале играл легкий джаз, большинство гостей уже заняли свои

места, многие их них были друзьями и сослуживцами Станислава Васильевича. Во главе

стола сидел отец, рядом с ним восседала блондинистая незнакомка с телом слегка

располневшей Барби и пропорциями лица, не сулившими долгую умную беседу, зато

обещающими все другие тридцать три удовольствия. Буля сидела по другую руку, следом

расположилась Танюшка, весело болтающая с компанией ее приятелей по университету -

Зайкой, Мишкой, Славиком и его новой подружкой Нинель. Рядом с белокурой бестий

водрузила свое тело Анечка - вот уже несколько лет бессменная секретарша Станислава

Васильевича, которая, недобро поглядывая в сторону томной соседки босса, о чем-то

перешептывалась с другой тетечкой с работы отца, имени которой Вероника не помнила,

причем обе делали круглые глаза, когда их взгляд как бы невзначай останавливался на

откровенно просившемся наружу через низкий вырез кофточки бюсте «нимфы».

Компаньон отца, Олег Борисович, или попросту дядя Оля, старинный друг семьи, всегда

бодрый и деловой, напоминавший Кена, друга Барби, на пенсии, был занят

разглядыванием блюд на столе, а его небольшие острые глазки казалось бы уже сейчас

нарезали источающее острый аромат мясо под каким-то специальным кавказским соусом.

Видимо, ему диеты, спортзалы и другие процедуры по удержанию уходящей молодости

давались без напряжения. Вобщем, получалось так, что ее прихода увлеченные беседой и

друг другом гости и не заметили бы, если буля не воскликнула бы: «А вот и

именинница!», и все обернулись к смущенной Веронике. Дамы замерли, разглядывая

блистающую во всей красе наследницу, отец встал и, галантно придерживая Веронику под

локоть, торжественно подвел ее к соседствующей даме.

- Дочка, познакомься, это - Сильва, - просиял отец, а Вероника подумала, что таких

молодых и напоказ вульгарных красоток в папином арсенале еще не водилось. Что ж,

старость - не радость. Видимо, мысли ее невольно отразились на лице, и девица

посмотрела на нее в ответ немного усталым и презрительным взглядом, мол, кушала она

таких, как Вероника и ее папа, по десятку на обед, причем без грузинского кетчупа.

«Скоро и ты пройдешь», - подумала дочка, мило поздоровавшись с красоткой.

- Очень приятно, - необычно низким голосом в ответ прогнусавила девушка с

опереточным именем, вызвав похихикивания соседок слева. Вероника поприветствовала

других гостей и заняла свободное место справа от отца, между булей и Танюшкой,

поближе к ребятам.

- Что ж, - взял инициативу в свои руки Станислав Васильевич, - виновница торжества на

месте, давайте же выпьем за мою любимую единственную дочь, которой сегодня

исполнилось... Далее потек длинный и вкусный грузинский тост, как нельзя лучше

подчеркнувший вкус настоящего «Мукузани», оно по знакомству было извлечено из

своего темного убежища специально для особых клиентов.

Оставив терпкий вкус во рту и приятное ощущение в желудке, вино мягко согрело

Веронику, ей стало тепло, а на душе гораздо спокойнее. Она с улыбкой посмотрела на

Танечку:

- Все в порядке?

- Конечно, как всегда все окей! Ты ее видела раньше? - подруга ревниво покосилась на

Сильву.

- Нет. Впрочем, неважно, какая-нибудь очередная. Сколько уж их было.

- Но никогда он не таскал их по семейным торжествам, - резонно заметила Таня.

Вероника оглянулась на девицу: отец увлеченно рассказывал ей какую-то историю, а она

заглядывала ему в глаза, как будто это был самый замечательный рассказ, когда-либо

услышанный ею в жизни.

- Ладно, выглядит он достаточно счастливым, и это уже радует. Будем надеяться, у него

достаточно ума и жизненного опыта, чтобы не наделать глупостей. Впрочем, мой папочка

всегда был умненьким-разумненьким.

- Кто знает, не зря же говорят, бес в ребро, - недовольно пробормотала Танечка. - Кстати,

ты будешь не против, если чуть попозже к нам присоединятся Виктор и Влад, мои

приятели из клубной тусовки. Понимаешь, с одним из них у меня был…

- Конечно, никаких проблем, ты же знаешь, что ты можешь делать все, что хочешь, ты же

практически член семьи, - улыбнулась Вероника и, не дослушав, повернулась к буле, та

тронула ее за локоть, желая что-то сказать. Бабушка смотрела на внучку с большой

нежностью, так, как будто хотела запомнить ее навсегда.

- Пообещай мне, Верочка, что ты всегда будешь доверять мне, внучка, и, что бы ни

случилось в жизни, ты всегда расскажешь мне, будь это радость или самое большое горе.

Знай, я - всегда на твоей стороне.

Вероника пристально посмотрела на бабушку:

- А почему ты говоришь мне это сейчас?

- Не знаю, просто захотелось тебе сказать это. Жизнь такая быстрая, как течение горной

реки, иногда мы просто не успеваем сказать друг другу что-то на самом деле важное. Я

хотела, чтобы ты знала - я тебя очень, очень люблю.

-Я тоже люблю тебя, бабушка.

- Между первой и второй перерывчик небольшой, - предложил дядя Оля, поднимая бокал,

отливающий мягким бархатно-бордовым цветом благородного напитка .

- За Веронику, мою любимую, самую лучшую подругу! – подняла бокал Танечка.

В приятной компании и за веселым пирком время пролетело незаметно. Буля, поцеловав

на прощанье внучку, отправилась в свой пряничный домик баюкать старческую

бессонницу. Вероника, сделав очередной глоток вина, подняла глаза и не поверила сама

себе. Может, это волшебное действие «Мукузани» так сказалось на ее голове? Она

закрыла глаза и, сказав про себя: «только не исчезай», медленно открыла их вновь. Но то,

вернее, тот, кто поразил ее сразу и в самое сердце, был на месте. Тот, о котором она

мечтала всю свою пока еще недолгую жизнь, пришел совсем просто, без предупреждения

«а сейчас сделаем глубокий вдо-ох, и вы-ы-ыдох». Мир быстрее завертелся вокруг нее, а

пол стал медленно по-предательски уползать из-под ее стула. Он стоял, смотрел на нее и

улыбался. Она сразу узнала его по глазам. Он был совершенно такой, как во снах, где она

много раз видела его. Эти зеленые глаза она бы никогда не спутала ни с чьими, да и не

было ни у кого на свете таких глубоких зеленых и бесконечно нежных глаз. Только в

сказке, только во сне, откуда он к ней и явился. Прямо на День рождения.

- Привет, - произнес Принц.

Вероника не могла ничего вымолвить, она просто потеряла дар речи и смогла только

беспомощно и глупо потрясти головой.

- Это ребята, о которых я тебе говорила, - подскочила Танечка. - Познакомься, Данил,

-кивнула она на Принца, - а это Виктор, - она подпихнула поближе к имениннице

невысокого упитанного юношу, напоминавшего Санчо Пансу при Дон Кихоте.

«У Принца, оказывается, есть нормальное человеческое имя. И даже не какое-то

Ваухфтрабер фон Кристофельсон, а вполне внятное, даже немного библейское. Та-ак, надо

бы взять себя в руки. Наверняка я сейчас выгляжу абсолютно по-дурацки - с открытым

ртом и круглыми глазами, как рыба, которой не хватает воздуха».

- Оч-чень приятно, - с усилием Вероника выдавила из себя что-то типа улыбки.

- С днем рождения, - Принц протянул ей огромный букет благоухающих красных роз,

крупных, бархатных, с капельками влаги на лепестках, как раз такие, как она любила.

- Как Вы угадали? Я действительно очень люблю розы, особенно красные, - она встала,

чтобы взять букет.

- Я не угадывал, просто почувствовал, что Вы их любите. Как говорят, наверное, это

судьба, - с иронией добавил Принц.

- Да, судьба, - как заговоренная повторила за ним Вероника.

«Что сейчас делать? Ну да, взять цветы, это было бы логично». Вероника схватилась за

букет, как за спасательный шест, их руки соприкоснулись. Она вздрогнула и поймала себя

на чувстве, что так бы и стояла долго-долго, взявшись с ним за руки и глядя в бесконечные

зеленые глубины его глаз, где проплывали киты, летали чайки, зеленели острова и сладко

пели русалки: «Хэппи бесдэй ту ю, хэппи бесдэй ту ю»…

Пели, конечно, не русалки, а Славка с Зайкой, так как сквозь пелену выпитого смогли

разглядеть большой торт со свечами, который выносили к столу. Свет, как полагается,

выключили, и теперь Вероника зачарованно смотрела на своего новоиспеченного Принца

сквозь трепетное мерцание свечей свежеприбывшего торта.

Затянувшееся молчание стало неловким, и Танечка, как могла, попыталась разрядить

обстановку:

- Дань, отпусти, наконец, девушку, судя по всему, ты и так сумел произвести на нее

неизгладимое впечатление, приз получишь в кассе на выходе. Вероника, дуй.

Свечи удалось задуть с третьего раза. Предположение, что Бог все же троицу любит,

одобрили все, после чего свет был включен и места заняты согласно купленным билетам.

Данил с другом сели рядом с Танюшкой и что-то бурно обсуждали. Вероника пыталась

сделать вид, что ничего не произошло, и что она смеется какому-то очередному глупому

анекдоту дяди Оли. А что, собственно говоря, произошло? Да ничего особенного, просто

ей сегодня исполнилось двадцать, и сегодня появился Принц, причем без предъявления

повестки. Веронике вдруг стало немного страшно. Зачем все это произошло? Еще утром

она лежала счастливая и безмятежная, ловила солнечных зайчиков и была вполне

вменяема и довольна жизнью. А только что мир навсегда изменился… Она знала это

точно. Теперь вот сиди, ошарашенная, и притворяйся, что все идет по-старому. А

предательский глаз все косит и косит в его сторону...

Вероника украдкой бросила взгляд туда, где сидел Принц. Он расположился между

Танечкой и Санчо Пансой, и весело смеялся какой-то шутке друга. Смех у него был

низкий и приятный, а зубы ровные и безупречно белые, как в рекламе пасты «Колгейт».

«Что-то неестественное есть во всем этом. Слишком все складно. День рождения,

подарочный Принц, как с рекламного плаката… Хотя, может, чудеса все-таки бывают?»

И она улыбнулась Принцу мягко и доверчиво, по-заговорщицки. Он улыбнулся ей в ответ,

и она опять утонула в зеленом море его глаз.

Потом заиграла «Жизнь прекрасна», и все было как в голливудском фильме: конечно же,

он пригласил ее - нежные взгляды, музыка, льющаяся, казалось бы, с небес, сводящий с

ума медленный танец, рука в руке, глаза в глаза - вобщем, полный набор джентельмена, не

хватало только милых толстопузых ангелочков, поющих с небес. Но, если Вероника и

понимала, что погибает, то погружалась в эту сладкую пучину абсолютно добровольно и

даже сопротивлялась бы, если кому-то вдруг в голову пришло бы вытаскивать ее оттуда.

Впрочем, никто и не пытался - отец был занят своей новой пассией, его сослуживцы

рабочей болтовней, приятели - последними новостями, только Танечка пыталась привести

подругу в чувство, но, заметив бесплодность своих попыток, в конце концов оставила ее в

покое.

Остаток вечера пролетел волшебно быстро, как в сказке про Золушку, и, в предчувствии

превращения кареты в тыкву, гости стали постепенно расходиться. К ней подошла Танечка

и чмокнула в щеку: «Пойду я, уже поздно. Все как всегда было чудесно.»

- Я вызову тебе такси, - засуетился Станислав Васильевич.

- Не надо, я уже договорилась с Виктором и Даней, они меня довезут, - она требовательно

посмотрела на ребят.

Данил без особой охоты поднялся. Казалось, он хотел подойти к Веронике, сказать ей что-

то, но под пристальным взглядом Станислава Васильевича так ни на что и не решился.

- Ну что, мальчики, пойдем? – решительной походкой Таня направилась к выходу.

- Пока, - выдохнул Принц и поплелся вслед за друзьями. У выхода он остановился и,

обернувшись, еще раз с сожалением посмотрел на нее. Однако, хрустального ботинка он

явно не припас, поэтому растворился безо всяких улик о своем существовании. Его силуэт

расстаял в кусочке ночного неба, светившего сквозь проем двери мелкой алмазной

россыпью звезд.

Вероника проснулась, но глаза открыла не сразу. Сегодня ей приснился сон, очень

странный сон. Будто бредет она по незнакомому городу, по узким улочкам, мощенным

плоскими серыми камнями. Домики все маленькие, с небольшими оконцами. И никого

вокруг. Не слышно голосов, ребячьего шума, не видно в окнах лиц, будто вымер городок.

Но люди здесь были, причем совсем недавно. На маленьком изящном столике с витыми

железными ножками дымится недопитая чашка кофе, детские качели в уютном дворике

покачиваются, как будто только что с них спрыгнула малышня. Странное ощущение

возникло у Вероники, словно люди рядом, но она никого не видит. Она ощущала их

движение вокруг себя, ей даже казалось, что в этом пустом воздухе вот-вот раздастся чей-

то смех… Однако, слышится только гулкое эхо шагов, которое гуляет, ударяясь о стены

пустых домов. Очередная улочка заканчивается, и Вероника выходит на большой,

освещенный солнцем пустырь. Вдоль него тянется невысокий забор из белого бетона,

украшенный сверху неприметной лепкой, ворота сделаны в виде большой арки и открыты,

а сквозь него виднеются белые кресты и надгробья. Откуда-то оттуда легкий ветерок

доносит детский голосок, который старательно выводит грустную, протяжную песню на

каком-то неизвестном ей горском языке. Потом песня прерывается смехом, и раздается

звонкий лай собаки, все это причудливым образом разрывает печальную тишину

уединения этого места, чем создает впечатление нереальности происходящего. Веронике

становится интересно, и вот она уже с нетерпением идет на эти звуки. Недалеко от входа

на белой плите сидит худенькая девочка-подросток лет четырнадцати в светлом платьице

до колена, а у ее ног расположилась большая рыжая собака. Она преданно заглядывает

девочке в глаза и машет хвостом. Девочка опять затягивает грустную песню, собака,

подняв кверху свою острую, как у лисицы, морду, подвывает. Девочка смеется, собака

радуется, что смогла развеселить хозяйку, и лает еще звонче. Наконец, собака замечает

присутствие Вероники и подбегает, радостно вертя хвостом, похожим на пальму.

- Дарсик, фу, - кричит девочка собаке и, поднявшись навстречу, удивленно смотрит на нее

большими карими глазами.

- Привет, - Вероника улыбается девочке и пытается погладить собаку, но та шустро

убегает из-под ее рук и прячется за спину хозяйки.

- Здравствуй, - говорит девочка, во все глаза разглядывая Веронику. - Ты кто? Как тебя

зовут? И как ты сюда попала?

Сколько сразу вопросов!

- Меня зовут Вероника. Я немного заблудилась в этом городе, а людей так и не сумела

найти. А потом я услышала тебя…

- А как ты вообще сюда попала?

- Я сплю и вижу сон, - Вероника легкомысленно закрутила свой золотистый локон вокруг

пальца. - Ты ведь тоже спишь?

Девочка не ответила. Она помолчала и вдруг сказала:

- Хорошо, что ты пришла, мне так одной здесь было скушно. Хорошо еще Дарсик со мной,

хоть с ним можно поиграть, и даже поговорить! Ты не представляешь себе, какой он

умный!

Она помолчала.

- Вообще-то здесь бывают люди, но все они быстро уходят туда, - девочка махнула своей

тонкой, почти прозрачной рукой куда-то вглубь кладбища, - они со мной никогда не

разговаривают, да и не возвращаются.

Вероника вгляделась ту сторону, куда указывала девочка. Там было мрачно. Почему-то

именно над этой частью кладбища клубились тучи, и оттуда, как в плохом фильме ужасов,

выплывал темный, плотный туман, но здесь, под лучами солнца сразу же рассеивался.

Веронике показалось, что на нее повеяло сыростью и холодом, и ей стало не по себе. Она

поежилась…

- Ты там когда-нибудь была?

- Нет, мне туда нельзя, да я и сама не пошла бы, там страшно…

- А здесь тебе не страшно?

- Это солнечная сторона. Здесь очень тихо и даже красиво… По-своему, - добавила

девочка. - Только поговорить не с кем.

- В городе наверняка найдутся другие дети, чтобы поболтать или поиграть, что же ты

сидишь здесь?.. Правда, странная вещь, я никого там не видела.

- Действительно странно… Ты должна была их видеть, и они тебя тоже. Ведь ты всего

лишь спишь. Это меня они не видят, как и я их. Мы существуем как бы в разных мирах…

- Никак не возьму в толк, о чем ты говоришь? Почему в разных мирах, почему не видят?

Девочка опустила голову и на мгновенье задумалась. Затем она подняла на нее свои

большие печальные глаза и испытывающе посмотрела.

- Хорошо, пойдем со мной, я тебе кое-что покажу. Все равно когда-нибудь это придется

сделать, или ты сама догадаешься, но от этого будет только хуже. - Девочка решительно

поманила ее рукой. - Только дай мне слово, что ты еще придешь сюда, и мы еще

поговорим. Ты ведь не бросишь меня, как все остальные?

Вероника помотала головой, и девочка уверенно пошла между камней, вслед за ней

последовала Вероника, а за ними весело потрусил Дарсик. Остановившись у одного из

надгробий, девочка обреченно сказала: «Ну вот, пришли, смотри…»

- Куда смо…, - не успела договорить Вероника, когда взгляд ее уперся в фотографию на

могильной плите. С нее на Веронику смотрело уже знакомое лицо девочки. Она

улыбалась, в руке у нее были цветы, одета она была в школьную форму. Ниже было

выгравировано: «Цветочек наш, Лейла, ты всегда будешь с нами».

Земля поплыла из-под ног Вероники. «Слава Богу, я сплю, а то точно бы упала в

обморок», - подумала она и потерла глаза в надежде, что проснется, или сон изменит свое

направление. Однако, когда она открыла глаза, девочка по-прежнему стояла на месте и

смотрела на нее своими грустными глазами.

- Меня зовут Лейла, сказала она. - Не бойся, ничего плохого я тебе не сделаю, даже если

бы захотела, все равно не получилось бы… Честно, я и сама еще к себе такой не

привыкла… Мне очень одиноко и странно... , - девочка шагнула ближе к Веронике, но та в

ужасе попятилась. Два чувства боролись в ней: с одной стороны, она просто оцепенела от

ужаса, а с другой, из-за какой-то глупой деликатности, что ли, пыталась скрыть от ребенка

весь тот ужас, который сейчас переживала. Но, видимо, все было слишком очевидно

написано на ее лице, потому что та вздохнула и тихо произнесла:

- Ты сейчас уйдешь, я знаю… Но ты ведь вернешься? Ты же обещала…

Она села на плиту, поджала руками к себе колени и положила на них голову. Вероника

хотела ей что-нибудь сказать, но горло как будто сдавило чем-то, и она не смогла

произнести ни слова. Она сделала несколько неуверенных шагов в сторону выхода и

оглянулась. Девочка сидела, все так же согнувшись, и выглядела маленькой и несчастной.

У ног ее, свернувшись калачиком, лежал Дарсик. Вероника ускорила шаг и вскоре была

уже около высокой арки ворот. Она оглянулась, ее никто не преследовал. Выйдя за ворота,

Вероника побрела по узкой, пустынной улице, выложенной серым камнем.

- И все-таки, почему я никого не вижу, - подумала она и тут же проснулась.

За окном сияло солнышко, день обещал быть теплым. Вероника посмотрела на часы. Пора

на занятия, тем более, что первой парой – история философии, и преподаватель совсем уж

не жаловал опоздавших. Даже бывших именинников. Она села в постели и вспомнила сон.

Почему-то ей стало жаль эту маленькую девочку по имени Лейла.

Коридор был полон народу. Вероника с трудом протискивалась сквозь толпы молодых

людей, стремящихся как будто бы к знаниям, но также и: к научным беседам и

бестолковым сплетням под аудиториями, вкусным сигаретам, толстым и тонким, с

ментолом и без, модным сумкам и рюкзакам, сейчас так небрежно раскиданным по

коридору, да еще ко многому другому, что перечислить, в принципе, невозможно, так как

это будет целый мир, который просто называется «студенчество». Лекция еще не началась,

и студенты столпились у закрытых дверей аудитории. Вероника пристроилась у стенки и

попробовала сосредоточиться на повторении последней лекции. Сегодня грозил опрос.

Мысли не хотели собираться в кучу, а размазывались по конспекту, как масло по

бутерброду. Пытаясь прочитать в третий раз одну и ту же фразу, она поймала себя на том,

что ее даже не расстраивает тот факт, что эта упрямая философия не желает идти к ней в

голову, что бывало весьма редко. Она засунула тетрадку обратно в рюкзачок и задумалась.

Итак, ее спокойная и размеренная жизнь, похоже, дала течь. Сначала День рождения,

встреча с Данилом, потом этот безумный сон, который никак не шел у нее из головы.

Интересно, как все это связано между собой? Разумнее было бы предположить, что под

впечатлением от встречи ей мог бы присниться какой-нибудь романтический или даже

эротический сон. Например, Данил с букетом бархатных роз, совсем такой, как вчера

ночью, не отводящий от нее глаз, и все вокруг как будто в дымке. Причем тут этот

странный сон о девочке, такой растерянной и одинокой. И почему он так ей запомнился?

Все детали, как будто она все это видела наяву...

- Привет, - прервал ее размышления чей-то жизнерадостный голос. Подняв глаза,

Вероника обнаружила перед собой неизвестного юношу среднего роста, в меру

упитанного, одетого в джинсовый костюм, на голове белая кепка с надписью «Найк». Его

лицо выражало крайнее дружелюбие, а глаза были добрые и немного восторженные, как у

собаки пуделя, когда она видит любимого хозяина.

- Ты меня не узнала?

Память Вероники начала постепенно подбрасывать ей мысль, что все-таки где-то она его

видела. Эти собачьи глаза и добродушную улыбку она уже точно где-то встречала… Даже,

может быть, вчера… День Рождения! Тогда он был одет совсем по-другому, вот она его и

не узнала сразу.

- Санчо Панса! - выдохнула с радостью Вероника.

- Что?.. - удивленно воззрился на нее юноша.

- Извини, из головы вылетело, как тебя зовут, - смутилась Вероника. - Вы были с Данилом

у меня на Дне рождения.

- Ничего, не смущайся. Мне вечно дают какие-нибудь смешные прозвища, и Санчо Панса

еще не самое худшее. Даньке повезло больше: он - красавчик, его сразу запоминают, и как

зовут тоже. Но я не обижаюсь, будет и на моей улице праздник. Я - Виктор, можно

коротко - Вик, давай знакомиться заново, - и толстячок протянул Веронике свою мягкую,

как у плюшевого мишки, ладонь.