Антик с гвоздикой

Глава 2

Были освещены лишь часть вестибюля, истинные размеры которого терялись в темноте, и лестница, ведущая на второй этаж, но Григорий успел заметить, что мебель закрыта чехлами. Одинокий дворецкий с седыми бакенбардами, в небрежно натянутом на голову старинном парике, встретил их у дверей и, поклонившись, повел князя и его друга в библиотеку.

Занавеси на окнах были задернуты, но в камине полыхал огонь, и Григорий первым делом подошел к нему и протянул к пламени озябшие ладони.

– Никак лето не устоится ноне, – покачал головой дворецкий и спросил: – Ужин подавать, ваша светлость?

– Подавай! – Князь посмотрел на Дроздовского. – Думаю, следует хорошенько выпить по случаю благополучного завершения нашего путешествия.

Аркадий улыбнулся:

– Весьма дельное предложение! – И повернулся к дворецкому: – Эй, как тебя, любезный? Елистрат? Проводи-ка меня, Елистрат, к вашему погребку, где вина хранятся. А я уж сам отберу, что нам по вкусу придется. Кстати, какие вина барыня пила, французские или испанские? А может, венгерские?

– Ее сиятельство Мария Васильевна пили только шампанское «Моэт» и «Аи», да еще мадеру, – вздохнул дворецкий. – Больше ничего не признавали-с.

– Что ж, на первый случай это даже неплохо, – подмигнул Аркадий князю. – А то я, грешным делом, испугался, что старуха по скудости претензий наливками баловалась, а я их терпеть не могу.

– Наливки тоже имеются, – степенно сказал дворецкий и принялся загибать пальцы. – Сливовая, на малине, на черной смородине, на рябине… Но лучше всех – вишневая. Княгиня ее самолично изготовляла.

– Ничего, дойдет дело и до наливок, – махнул рукой Аркадий. – В крайнем случае, я согласен и на наливку. Только без мух! А то я знаю местные обычаи. То муха в супе, то таракан в пироге…

– Зря вы так, ваша милость! – обиделся дворецкий. – Раньше наша барыня больше за границей жила, чем в имении, а по старости, когда уж кости скрутило, здесь обосновалась. Но порядки у нас навела тамошние. Не то что тараканов, мышей всех выжили.

Аркадий хлопнул дворецкого по плечу.

– Прекрасно! Теперешний твой барин тоже десять лет за границей прожил. Слышал про реку такую Амазонка? Протекает в далекой Южной Америке. Крокодилов там тьма, а еще больше арапов, местные их ниггерами зовут, что значит «черный». Представляешь, кожа у них чернее дегтя. – Он передернулся. – Бр-р! Страх господний!

Дворецкий невозмутимо посмотрел на него:

– У господа все едины, ваша милость! Выходит, была у него такая надобность черными их изобразить.

– А ты, братец, дипломат! – ухмыльнулся Аркадий. – Всему, видно, оправдание найдешь.

Подталкивая дворецкого в спину, он вышел из библиотеки. Григорий взял со стола массивный подсвечник с единственной зажженной свечой и осветил книжные полки и тяжелую дубовую мебель, которой была обставлена библиотека.

– О небо! – воскликнул он озадаченно, обнаружив, что большинство книг на латинском и немецком языках, изрядно попортивших ему кровь в детстве. Он перевел взгляд на стену и хмыкнул еще более удивленно, узрев портрет, вероятно, кого-то из предков княгини Завидовской, судя по одежде, жившего добрую сотню, а то и больше лет назад. – Это кто такой? – спросил он у дворецкого, вновь возникшего в библиотеке, но уже в компании двух заспанных лакеев, которые, толкаясь друг о друга, принялись накрывать стол для позднего ужина.

Дворецкий подошел ближе и, слегка прищурившись, вгляделся в портрет, мрачно взирающий на них со стены. Потом махнул рукой.

– А, это прадед княгини, князь Лисовой. Говорят, император Петр его Старым Лисом прозвал за ум и за хитрость. А потом казнил, потому что он супротив царя пошел. Сына его непутевого, цесаревича Алешку, спасти хотел от смерти… Как уж там у них получилось, никому не ведомо, но только государь император дюже осерчал, когда узнал про изменщика. – Дворецкий вздохнул и посмотрел на князя: – Головы тогда, как капусту, рубили… Вот и у него тоже в одночасье слетела.

– Да, кстати, веская причина, чтобы смотреть столь мрачно, – усмехнулся князь и обвел рукой книжные шкафы. – Неужто княгиня все это читала?

– Мне это неведомо, ваша светлость, – пожал плечами дворецкий, – она почти здесь не бывала, а вот старый князь любил около камина погреться да трубку раскурить. Он так тут и умер, вон в том кресле, – кивнул он в темный угол, где виднелось массивное кожаное кресло. – Заснул и не проснулся…

– Да-а? – протянул удивленно князь. – А княгиня случайно не в моей будущей постели скончалась?

– Нет, ваша светлость, – не дрогнув бровью, пояснил дворецкий, – ее спальня в другой половине дома и на первом этаже, а вам спальню на втором этаже приготовили, там раньше молодой князь спали, пока в Морской корпус служить не уехали.

– Ну, слава богу, а то я размечтался… – усмехнулся князь и оглянулся на портрет угрюмого предка прежней хозяйки поместья. – Надеюсь, привидений здесь не водится?

– А это уж как везде, – вздохнул удрученно дворецкий, – вот в прошлом годе по осени у нас на конюшне кузнец удавился по причине несчастной любви. Так девки-вышивальщицы рассказывают, что несколько раз после того его видели. В белом саване, борода тоже белая… Слоняется возле бани, где он свою Дуняху с конюхом застал, и жалобно так стонет: «Дуняша, мол, Дуняша!» Но девкам и соврать недорого взять! А на болотах недавно мужики корову встретили о четырех рогах, до самой дороги за ними гналась… Всякое бывает, незнамо откуда только что берется!

«Известно откуда, от скудости ума и известной дикости фантазий», – хотел сказать князь, но передумал. Старик был ему приятен, и не его вина, что ему не удалось, как самому князю, повидать свет и прочитать все эти мудреные книги, которые, похоже, отродясь никто с полок не снимал. Разве только горничная смахнет изредка пыль с корешков да раз в год проверят, не завелся ли кожеед и не закралась ли плесень между страниц.

– Ладно, иди спать, – приказал он дворецкому, – только вели, чтобы на рассвете моего Мулата и лошадь его милости оседлали. Мы с ним верхами прогуляемся. Окрестности имения осмотрим. Да, и прихвати этих остолопов, – кивнул он на лакеев, застывших у стола. – И больше не присылай их. Я привез с собой двух официантов, они и будут прислуживать в столовой. А этих бездельников определи куда-нибудь подальше, чтобы их рожи заспанные больше мне на глаза не попадались.

– Свирепствуешь, mon ami? – усмехнулся возникший на пороге Аркадий, провожая взглядом еще больше поскучневших лакеев и огорченного дворецкого, что-то сердито им выговаривающего.

– Ты просто не видел меня свирепым, – усмехнулся Григорий, – но посуди сам, с чего мне веселиться. Оказывается, тут в избытке всякой чертовщины. Вон портрет проходимца, которому Петр Алексеевич снес голову в свое время, а в том кресле скончался князь Завидовский, а у бани конюх-удавленник слоняется, и на болоте…

– Да полно тебе, друг любезный, – скривился Аркадий, – что тебе, заняться больше нечем, как подобные бредни выслушивать? – Он подошел к столу, окинул его скептическим взором, потом перевел его на Григория. – Хотя я тебе больше скажу. Старая княгиня больно девок не любила, особенно молодых да пригожих. Сам-то князь великим умельцем был по задиранию юбок у горничных. И лишь только девку попользует, княгиня тут же про это прознает и велит проказницу к себе привести. Сначала что было сил по щекам нахлещет, а потом самолично до полусмерти плеткой отходит, а бывали случаи, что и забивала. Говорят, в подвале до сих пор стоны можно услышать… А еще рассказывают, в охотничьем домике, в верстах трех от усадьбы, у князя станок особый был. Привезут ему девку, что покрасивше, он ей руки-ноги, как в тиски, зажмет и давай отводить душу, пока совсем уж потом не изойдет. По неделе и боле так развлекался. Девок замертво увозили, а ему хоть бы хны! А домик этот до сей поры сохранился. И прозывается, представь себе, «Храм любви». Правда, местные его за версту обходят…

– О боже, мерзость какая! – Князь гневно посмотрел на приятеля. – Ты что, нарочно это имение подобрал? Считаешь, что мне по вкусу подобные дикости?

– Да нет же, – Аркадий, похоже, смутился. – Ты ведь хотел что-нибудь от столиц подальше. И чтобы лес был, и озеро, и охота. Здесь и лошадям твоим привольно будет. Завтра увидишь, какие тут луга замечательные. И потом, – он виновато улыбнулся, – ты, братец, забыл, что в России, куда ни кинь, везде подобные мерзости и непристойности. Скука и лень превращают людей в скотов. В провинции это очень заметно. Что хорошо – то и так хорошо, а что дурно – то всегда дурно…

– Ладно, не уговаривай, – усмехнулся князь, – я и похлеще мерзости видел, так что меня мало чем удивишь. Давай-ка лучше отведаем, что здешний повар приготовил. Судя по блюдам, придется его тоже в три шеи гнать за напрасный перевод провизии.

– Ну, это ты напрасно, – потер руки Аркадий, в душе очень довольный тем, что приятель не пожелал вдаваться в подробности забав бывших хозяев имения. – Эта стерлядь совсем даже не плоха на вид. И выбор вин, конечно, небольшой, но зато какой! Старуха была жадноватой, судя по всему, однако толк в винах знала.

Через час, покончив с поздним ужином, они устроились в низких креслах у камина, чтобы выкурить по толстой сигаре перед сном. Курить сигары Аркадий научился от Григория недавно и после этого совсем забросил трубку, считая ее пережитком старины.

Выпитое вино не только согрело, но и развязало языки.

– Ты это ладно сделал, Гриша, что ко мне за помощью обратился. – Дроздовский вытянул длинные ноги и пустил в потолок плотную струю дыма. – За десять лет ты уже подзабыл наши законы, поэтому ободрали бы тебя как липку, обжулили в первую же неделю и имение подсунули б непременно закладное…

– Не так уж я безвреден, каким ты меня представляешь, – усмехнулся князь, – я на своем веку со столькими проходимцами встречался, не чета нашим русским пройдохам. Просто хотелось скорее покинуть Петербург. По правде, я уже отвык от подобной слякоти, холодных ветров и туманов… Ты бы видел мою гасиенду, Аркаша. Райский уголок посреди дикой сельвы. Море цветов, пальмы… Попугайчики с ветки на ветку, точно наши воробьи, перелетают… – Григорий встал и прошелся взад-вперед по комнате. Остановился возле камина и некоторое время задумчиво смотрел на огонь. Затем поднял голову. – Но так захотелось вдруг русское небо увидеть, из родника русского воды напиться, хлеба ржаного отведать, капусты квашеной… Я ведь там, если признаться, пытался ананасы солить. Похоже получается, но капустка наша, огурцы… Это ж нечто особенное, а молоко топленое? Его ж только в русской печи можно так вытопить. А пенки с него какие сладкие! А варенец! Нет, Аркаша, только ради этого стоило семь тысяч верст киселя хлебать! Да и помирать нужно непременно на родной земле.

– О, cher ami, – протянул с веселым изумлением Аркадий, – да ты, оказывается, поэт? Откуда вдруг такая nostalgie? Неужто и вправду вздумал помирать во цвете лет? На тебя это вроде непохоже.

– Нет, помирать я пока не собираюсь, – сухо сказал Григорий и вернулся в свое кресло. Сцепив пальцы, он обхватил ими колени и внимательно посмотрел на приятеля. – Видишь ли, Аркаша, надумал я жениться. Пора уже обзаводиться наследником. Как ты полагаешь, это стоящая мысль?

Аркадий поперхнулся, закашлялся и принялся разгонять скопившийся возле лица дым. Потом отложил недокуренную сигару в пепельницу и только тогда произнес с искренним удивлением в голосе:

– Жениться? Неужто подыскал себе кого?

– Нет, не успел пока, – по-прежнему сухо ответил Григорий. – Поисками подходящей невесты займешься ты. Но учти, мне бы не хотелось иметь в женах стерву вроде княгини Завидовской, поэтому девица должна быть воспитанной, спокойной, рассудительной, неглупой, достаточно милой, а если еще красивой и неболтливой, то я тебе непременно выставлю пару дюжин шампанского за усердие.

– C’est formidable! Cela me plait![4] – расхохотался Дроздовский. – Только учти: из подобных робких девиц самые непотребные стервы и получаются. Пожалуй, смотр надо начинать с маменек. Помнится, нянька мне говорила: хочешь выбрать себе жену, непременно на маменьку посмотри. Сразу поймешь, что вскорости в своей постели обнаружишь.

– Ладно, отбросим эти милые подробности, – поморщился князь и отхлебнул вина из бокала. – Скажи, есть ли у тебя на примете парочка-другая девиц, что проживают поблизости и страстно желают выскочить замуж? Учти: богатство роли не играет, но только уволь меня от поповен и купчих. Они после родов жутко толстеют.

– За кого ты меня принимаешь? – произнес рассеянно Аркадий. – Мы тебе непременно дворяночку найдем и с родословной не хуже, чем у твоего Мулата.

Глубокомысленно уставившись в камин, он принялся скептически хмыкать, морщить презрительно нос и смотреть сквозь князя туманным взором, делая всякий раз очередной глоток вина. Видимо, перебирал в памяти имена возможных невест, и, судя по количеству сделанных Аркадием глотков, недостатка в них не было.

Они помолчали некоторое время, ознаменовав затраченное на размышления время пустой бутылкой мадеры. Первым заговорил Аркадий. Повертев в руках потухшую сигару, он с сожалением произнес:

– Крепкая, зараза! Почище деревенского самосада пробирает!

– Что ж ты, выходит, куривал деревенский самосад?

– Rien du tout![5] – усмехнулся Аркадий. – Только разок и попробовал. Мне лет десять было, когда сын нашей кухарки Секлетеи Колька предложил курнуть тютюну. Его у нас шнуровым прозвали, оттого что лист не ножом рубили, а шнуром резали. Самое, скажу тебе, бесовское зелье, хуже гремучей змеи. Но я про то позже узнал, а тогда по дурости пристроились мы за оранжереей, я только дыму глотнул и сразу же на землю – брык! Потом долго спина чесалась после маменькиных розог, а Колька полмесяца в камышах отсиживался, от возмездия спасался. Потом помиловали его, когда он лисицу отловил, что кур из птичника таскала. Хороший малый был Колька. Крепко мы с ним дружили, хотя он и старше года на три был. В доме с ним не разрешали играть, но во дворе, на скотном, на конюшне, на реке, в лесу сколько проказ мы с ним измыслили, за что нас и пороли нещадно… Сгинул бедолага в турецкой кампании лет этак пятнадцать назад… Еще под Измаилом. Ну, да ладно, мертвое – мертвым, живое – живым. – Он повеселел взглядом и посмотрел на помрачневшего приятеля. – Не бойся, подберем мы тебе девицу, что ни в сказке сказать, ни пером описать! Есть у меня на примете несколько славных семейств, завтра же начну предварительную разведку.

– Постой, – прервал его князь. Он вновь поднялся с кресла и, подойдя к окну, отдернул штору. Сквозь низкие тучи пробилась луна и залила цветники и ближние деревья мертвенно-свинцовым светом. Григорий некоторое время вглядывался в темноту, стараясь определить, в какой стороне находится озеро. И ему даже показалось, что глаза различают далекие огоньки на противоположном берегу, то ли деревни, то ли усадьбы. И память тут же, в долю секунды высветила вдруг изящную женскую фигурку, почти слившуюся с лошадью… Там, на холме, за которым она исчезла через мгновение. Он вздохнул и повторил уже более устало:

– Постой, время еще терпит. Надо поначалу познакомиться с делами в имении. А то видел, у лакеев сквозь ливреи локти светятся. У Елистрата лаковые сапоги, а пальцы наружу торчат.

– Да это не от бедности, а по недомыслию, – поморщился Аркадий. – Молодой князь лет десять, если не больше, в имении не появлялся. Заправляла всем его старшая сестра Людмила, тут ее все Милюшей звали. В детстве она со стула упала и осталась на всю жизнь горбатой. А в прошлом году она от лихорадки померла, вот и осталось имение бесхозным. Братец ее морским атташе служит в Испании, там же и женился, чуть ли не на самой племяннице короля. Он и так богат, как Крез, зачем ему лишние хлопоты? Вот и решил по этой причине от имения избавиться.

– Это я уже слышал, – проговорил недовольно Григорий. – А что ж соседи? Такой лакомый кусок, по твоим словам, а упустили!

– Я им просто свободы маневра не позволил, – проговорил хвастливо Аркадий. – Да и желающих было – раз-два и обчелся. Вернее, всего один покупатель. Графиня Изместьева. Ну, та самая! – кивнул он головой в сторону окна. – Представляешь, как она сейчас бесится! Я ведь ей сделку расстроил!

– Ей что, своих земель мало?

– Кто ж ее знает? У нее тут поблизости еще две деревни имеются. В одной, в Матурихе, у нее каменные скотные дворы, а земли не обрабатываются, поэтому отличные условия для летних выпасов. Я в конце апреля, когда купчую на имение оформлял, видел, как ее скот выводили на выпаса. Прямо целое представление получилось. Коровы ревут на все голоса, свиньи на телегах визжат, пастухи кнутами щелкают, скотницы орут истошно… Думаю, осенью, когда назад возвращаться будут, вдосталь потешимся над подобным folie.[6]

– А тебе это folie каким образом удалось лицезреть? Или сквозь кордоны сумел проскользнуть?

– Почему же? – улыбнулся Дроздовский. – Я забыл сказать: по границе твоего имения идет дорога, которая по бумагам всегда принадлежала Завидовским, но по обоюдному согласию испокон века ею пользуются Изместьевы. И в благодарность исправно ее подсыпают галькой, песком… Так что на деле дорога хоть и твоя, но теперь об этом мало кто помнит. И графиня в первую очередь.

– Что ж, она по этой дороге верхами катается? – спросил сквозь зубы Григорий и торопливо отвел глаза, чтобы приятель не заметил вспыхнувший в них интерес. Но кого он собрался провести? Шельму, каких свет не видывал?

– Э, братец мой! – весьма ехидно воскликнул Аркадий. Похоже, он и понятия не имел о деликатности. А может, и нарочно ею пренебрег, зная из личного опыта: ходить вокруг да около – удел зеленых юнцов да неоперившихся барышень. – Неужто успел разглядеть вдовушку? И как она тебе? По мне, так очень даже хороша, чертовка! – Он мечтательно закатил глаза. – С этой бы соседкой да закатиться в «Храм любви» на пару дней. – И вновь с ухмылкой посмотрел на князя. – Представляешь, каково ей без мужской ласки и внимания? Считай, лет восемь уже прошло, как князь с лошади сковырнулся. Небось ночью подушку зубами рвет и рыдает, как любая простая баба, а днем бесится и лютует без меры. И никому невдомек, чего ей на самом деле не хватает. Может, попробуешь возвратить графине интерес к жизни? С вдовушками ведь не возбраняется грешить, да и благое дело совершишь. И себе в удовольствие, и соседям в радость, если укротишь эту строптивицу.

– Прекрати зубоскалить! – произнес недовольно князь и взглянул на каминные часы. – Ого, уже второй час ночи. Давай-ка, Аркаша, отправляться спать, если хотим проснуться с рассветом.

– Пошли, – согласился Аркадий, но отметил для себя, что на его разглагольствования князь не рассердился, а просто уклонился от ответа. Вывод напрашивался сам собой, но Дроздовский решил не торопить события. По прежнему опыту он знал, что первейший способ навредить делу – уподобить себя сметающей все на своем пути боевой колеснице.