Айла и счастливый финал

Глава 3

– И все как в тумане. Не помню ни слова из нашего разговора. Но он, судя по всему, проводил меня домой, потому что понимал: я не в себе и точно попаду под колеса.

Курт Дональд Кобейн Бэйкон – мой лучший друг – продолжает пялиться в потолок.

– Так, значит, Джош заплатил за твою еду?

Какое-то время я раздумываю над этим заявлением, пока мы с Куртом лежим рядышком на моей кровати. Неосознанно я тянусь к его футболке и с силой сминаю ее полу.

– Перестань. – Его голос всегда звучит несколько грубовато, однако он никогда никого не хочет обидеть, и я это знаю.

Я убираю руку и тут же прижимаю ее к щеке – десна болит еще сильнее, чем вчера, и, похоже, еще больше опухла. Не выдержав, я издаю протяжный стон.

– Ты сказала, он разбудил тебя, а затем вы ушли из кафе, – говорит Курт. – А значит, он оплатил твой счет.

– Знаю. Знаю, – соглашаюсь я.

С этими словами я слезаю с кровати, хватаю сумочку, переворачиваю ее вверх дном и яростно трясу.

– Ты его не найдешь, – говорит Курт.

На ковер плюхается моя любимая книга в мягкой обложке. В ней рассказывается о трагедии, произошедшей с альпинистами при восхождении на Эверест. Вываливаются и катятся в разные стороны ручки, помады и четвертаки. За ними летят пустая упаковка из-под бумажных платочков, солнечные очки, смятый флаер из новой пекарни. Ничего. Я трясу сильнее. Все равно ничего. Проверяю кошелек, хотя уже знаю, что там точно нет чека из кафе.

– Я же говорил, – заключает Курт.

– Надо извиниться за то, что вела себя как лунатик. Надо вернуть ему деньги.

– Вернуть деньги кому? – раздается вдруг девичий голос.

Я резко поворачиваю голову и вижу младшую сестру, Хэтти, которая пристально разглядывает меня. Она, скрестив руки, прислонилась к дверному косяку и чуть согнулась, но все равно она выше меня. В прошлом году Хэтти не только обогнала меня в росте, но и превзошла меня в учебе.

– Я знаю, чем ты занималась прошлой ночью, – говорит она. – Знаю, что ты улизнула.

– Я не улизнула. Просто вышла прогуляться на несколько часов, – ворчливо отвечаю я.

– Но мама и папа этого не знают, – парирует Хэтти.

Я не отвечаю, и сестра улыбается. Она выглядит такой довольной, словно домашняя кошка, наевшаяся сметаны и улегшаяся под батарей. Сразу понятно – она ни о чем не расскажет родителям. По крайней мере, сразу. Обладая такой ценной информацией, сестра прибережет ее, чтобы использовать в своих целях. Хэтти поднимает с пола мой кошелек и бросает его в мою сумочку. А потом молча разворачивается и уходит.

Отшвырнув сумочку, я забираюсь на кровать и обеими руками хватаю Курта за руку.

– Ты должен пойти со мной. – Мой голос звучит умоляюще. – В кафе. Сегодня.

– Думаешь, Джош там часто бывает? – хмурится Курт, и на его лице появляется привычная угрюмая гримаса.

– Вполне возможно.

У меня нет причин так думать. Мне просто этого чертовски хочется.

– Пожалуйста, я должна объясниться, – продолжаю я уламывать друга.

Курт пожимает плечами:

– Тогда надо выбрать правильный путь.

Курт всегда был слишком дотошным и, куда бы ни шел, всегда старался заранее проложить маршрут, даже если собирается в кафе на соседней улице. Эти маршруты он называет «правильный путь» и не включает в них общественный транспорт, людные перекрестки или улицы, на которых расположены магазины «Аберкромби и Фитч», в которых всегда орет препротивная музыка и удушающе пахнет благовониями.

Мой друг еще в шесть лет увлекся картографией, когда увидел на столе сестры Всемирный атлас, который она использовала как пресс для какого-то своего очередного школьного проекта. Книга полностью захватила воображение маленького Курта, и с тех пор он прочитал ее от корки до корки должно быть миллион раз, запомнив все названия, очертания стран и континентов и расстояния. В детстве мы частенько валялись на полу и рисовали свои собственные карты. У Курта получались аккуратные, подробные и соразмерные карты нашего района, у меня – острова, отдаленно напоминающие Англию, а от названий веяло глубокой древностью. Мои карты покрывали густые леса, похожие на паутину реки, и горы с покрытыми снегом вершинами. Вокруг островов виднелись треугольные плавники акул и изогнутые шеи морских чудовищ. Курта моя фантазия сводила с ума, он не понимал, почему я не хочу нарисовать что-то реальное.

Мы с Куртом знакомы уже целую вечность. Наши мамы на протяжении многих лет были лучшими подругами – две француженки, живущие в Нью-Йорке, – поэтому Курт всегда был рядом. Мы ходили в одну школу на Манхэттене, а теперь вместе учимся в старшей школе в Париже. Курт на тринадцать месяцев младше меня, поэтому один год мы провели врозь, когда он учился в восьмом, а я уже в девятом классе. И мы не очень любим вспоминать то время.

Я сдуваю с лица прядь его светлых волос.

– Ты не думаешь… – начинаю я.

– Подумай, тебе придется закончить это предложение. – Курт внимательно посмотрел на меня.

– Просто… Понимаешь, мы с Джошуа разговаривали. И я помню, что чувствовала себя счастливой. Как думаешь, может, прошлый вечер был… не каким-то досадным недоразумением, а… В общем, вдруг моя жизнь вчера круто изменилась?

Курт снова нахмурился:

– В каком смысле изменилась?

Мой друг не особо догадлив. И хоть я осознаю, что мои чувства к Джошуа для него не секрет, но все равно медлю, прежде чем произнести это вслух. У меня появилась надежда, крохотная, ничтожная, но все же… И мне страшно сглазить это эфемерное счастье, упустить свой шанс.

– У нас начнутся отношения. Понимаешь?

– Судьбы не существует. – Друг пренебрежительно выдыхает. – Так что внеси прошлый вечер в список досадных недоразумений. Давненько с тобой такого не происходило, – добавляет он.

– Почти год, – вздыхаю я. – Прямо как по расписанию.

Раз в год мне давался шанс пообщаться с Джошуа, но каждый раз ничего хорошего из этого не выходило. Когда мы учились в девятом классе, Джош увидел, как я читаю в кафе Жоанна Сфара[7]. Он безумно обрадовался, что кто-то еще интересуется европейскими комиксами, и пристал ко мне с расспросами, ошеломив меня своим напором. Я просто молча пялилась на парня, разинув от удивления рот. В итоге он как-то странно посмотрел на меня и ушел.

В десятом классе учитель английского поставил меня в пару с Джошуа, чтобы мы написали статью для вымышленной газеты. Тогда я слишком перенервничала, отчего постоянно стучала ручкой по столу. И в конце концов та вылетела из рук прямо в лоб Джошу.

В одиннадцатом я наткнулась на Джошуа, когда тот целовался с подружкой в лифте. И это происходило даже не в школе, а в BHV, огромном торговом центре. Я пробормотала приветствие, дождалась, когда закроются двери, и отправилась к лестнице.

– Но, – упорствую я, – сейчас у меня есть причина поговорить с ним. Тебе не кажется, что это может к чему-то привести?

– Конечно, ты это чувствуешь. Зачем мыслить логично? Чувство – вот что управляет поступками людей. К черту разум!

– Прекрати. – Я стараюсь выглядеть обиженной. – Ты не можешь притвориться, что понимаешь меня? Хотя бы на секунду?

– Не вижу смысла в притворстве.

– Ладно, считай, что я сейчас просто дурачилась, – говорю я, не в силах в очередной раз объяснять Курту очевидные для меня вещи.

Друг недовольно морщится:

– Принято к сведению.

– Слушай, я все понимаю… – Я снова прижимаюсь к его боку. – Я говорю какие-то глупости, я не могу объяснить свои ощущения с точки зрения логики, но… Думаю, Джош сегодня будет в кафе. Думаю, мы увидим его.

– Пока ты не спросила, я сразу скажу «нет». – Курт перешел к делу прямо с порога, решительно войдя в мою новую комнату в общежитии и тут же запнувшись об открытый чемодан. – Я не видел его.

С момента нашего разговора о чувствах и предчувствиях прошло уже три месяца.

– Я и не собиралась спрашивать, – решительно отвечаю я, стараясь выглядеть максимально равнодушной.

Хотя это не так.

Последний уголек моей надежды все еще теплится, хотя и еле-еле. Все лето огонь, охвативший меня в тот дождливый вечер, постепенно угасал и сейчас пламя уже едва различимо. Это даже не надежда, а какой-то призрак надежды. Курт был прав, люди не всегда поступают логично или предсказуемо. И уж точно они редко стараются угодить другим. В полночь Джош так и не появился в кафе, его не было и на следующую ночь. И через день. В течение двух недель я заглядывала туда в разное время – и ничего. Мои счастливые воспоминания блекли день ото дня, я же постепенно возвращалась в реальность. Я больше не слышала музыки, что играла в тот вечер. Не чувствовала капель дождя на своем лице. Я даже ни разу не столкнулась с тем официантом, Эй-бом.

В конце концов мне стало казаться, что я выдумала ту ночь.

Я решила поискать Джошуа в Интернете. Нашла адрес его электронной почты в прошлогоднем школьном справочнике, но, когда я попыталась отправить ему неформальное, этакое дружеское письмо-извинение, на сочинение которого я потратила целых четыре часа, сервер тут же проинформировал меня, что такого адреса больше не существует.

Тогда я полезла в социальные сети. Но и там мало чего добилась. Вообще-то я нигде не зарегистрирована: мне всегда казалось, что в сетях все лишь соревнуются друг с другом за популярность. Я же могла только похвастаться своими недостатками. В соцсетях я раз за разом находила лишь одну черно-белую фотографию Джошуа, на которой тот стоит на берегу Сены и угрюмо смотрит вдаль. Признаюсь, я видела ее и прежде. Она уже несколько месяцев стояла в его профиле. Но я не стала подписываться на его страницы, посчитав такую навязчивость слишком жалкой.

И после этого я сделала то, что клялась себе никогда не делать: погуглила его домашний адрес. Уверена, волны моего стыда ощущались даже за пределами штата. Но именно этот заключительный шаг в преследовании привел меня к информации, которую я искала все это время. На сайте отца Джошуа я наткнулась на фотографию, на которой мой любимый вместе с родителями выходит из аэропорта в Вашингтоне. Снимок сделали через два дня после нашей встречи в «Кисмет», ниже сообщалось, что сенатор и его семья проведут в столице все лето. Отец Джошуа на фото выглядел величественным и самодовольным. Ребекка Уассирштейн махала в камеру, сверкая профессиональной белозубой улыбкой.

А что же их сын?

Джош следовал за родителями, опустив голову и сжимая в руке блокнот. Я щелкнула на фотографию, чтобы увеличить ее, и заметила синюю наклейку в форме Америки.

Я там. Мой портрет в этом блокноте.

Я так и не увидела законченный рисунок. Интересно, что он рассказал бы обо мне случайному собеседнику? Да и вообще, смотрел ли Джош на рисунок после того вечера или просто перелистнул страницу? Меня все лето мучил этот вопрос.

И вот теперь Курт крутит ручку моей двери, возвращая меня обратно в реальность.

– Она болтается. Нужно починить ее, – в конце концов заявляет он.

– Сколько бы ты ни старался, ничего не меняется, – невпопад отвечаю я.

Друг нахмурился:

– О чем ты? Дверь комнаты, где ты жила в прошлом году, запиралась нормально.

– Забудь.

Я вздыхаю. Три месяца – долгий срок. Вся моя смелость улетучилась, и ее место заняли привычные уже мне стеснительность и страх. Даже если бы Курт увидел Джошуа в коридоре, я бы не вышла из комнаты.

Навалившись на дверь, Курт дождался характерного щелчка и плюхается ко мне на кровать.

– Двери должны запираться. И я не должен с такой легкостью сюда входить, – ворчливо заявил он.

– И все равно… – начала было я.

– Продолжаю это делать, – с усмешкой закончил он.

– Хотя это странно, да? – В моем голосе по-прежнему слышится благоговение, которое зародилось во мне в тот самый миг, как я вселилась в комнату. – Помнишь, кто здесь жил раньше?

– Ну, такое совпадение статистически маловероятно. Но не исключено.

За долгие годы я научилась игнорировать способность Курта разбивать надежды и уничтожать очарование момента, а потому я не обращаю внимания на его ответ. Ведь несмотря на лето, полное разочарований, несмотря на возврат на исходные позиции, я, Айла Мартин, теперь живу в комнате, которую в прошлом году занимал Джошуа Уассирштейн.

Это были его стены. Его потолок. А те черные жирные пятна на плинтусах и прямо над розеткой? Наверное, их оставил он. Остаток года я буду смотреть на ту же улицу в то же самое окно, что и он. Буду сидеть на его стуле, мыться в его душе и спать на его кровати.

Его кровать!

Я вожу пальцем по швам пледа. На нем вышита карта Манхэттена. Когда я живу на Манхэттене, я сплю под пледом с вышитой картой Парижа. Но под этим одеялом и этими простынями находится священное место, которое когда-то принадлежало Джошуа. Здесь он видел сны. И я хочу, чтобы это что-то да значило.

Дверь распахивается.

– У меня комната больше, – говорит Хэтти. – Эта похожа на тюремную камеру.

Да, надо будет починить замок.

– Это правда, – говорит Курт, потому что комнаты во дворце Ламберт размером с гардеробные. – Но сколько девчонок живет с тобой? Две? Три?

Моя сестра только начинает учиться в АШП – Американской школе в Париже. Когда я перешла в девятый класс, наша старшая сестра Джен училась здесь последний год. Сейчас настала моя очередь стать выпускницей, а малышка Хэтти уже девятиклассница. Она будет жить в другом общежитии на этой же улице. Ученики в Гривуа живут по несколько человек в комнате, находятся под постоянным контролем и соблюдают комендантский час. А здесь, в Ламберт, мы живем в собственных комнатах, за порядком следит всего один смотритель, и поэтому у нас значительно больше свободы.

Хэтти сердито смотрит на Курта:

– По крайней мере, мне не нужно прятаться от своих соседей.

– Ах ты, мерзавка! – вспыхивает он.

В прошлом году, когда я жила здесь, а Курт – в Гривуа, он спал в моей кровати чаще, чем в своей, потому что не мог найти общий язык с соседями. Но я не возражала. Мы с детства не раз спали в одной кровати, но с Куртом нас всегда связывала только дружба. Мы не укладываемся в стереотип «он мой лучший друг, но мы тайно любим друг друга». Если быть честной, то любовные отношения с Куртом я бы посчитала инцестом.

Хэтти щурится.

– Все уже собрались в лобби, чтобы отправиться на ужин. – Сестра говорит о наших родителях. – Поторопитесь.

Хэтти с силой хлопает дверью, которая тут же открывается снова.

Я нехотя слезаю с кровати.

– Жаль, что родители не отправили ее в пансион в Бельгии. Там тоже говорят на французском, – ворчу я.

Курт садится:

– Это же шутка, правда?

Так и есть. Моим родителям важно, чтобы мы с сестрами вместе проучились несколько лет во Франции. Мы живем на две страны. Получили начальное образование в Соединенных Штатах, а потом нас всех отправили в старшую школу во Францию. Но куда ехать дальше – выбирать уже нам. Джен выбрала колледж Смит в Массачусетсе. Я пока не определилась, где хотела бы жить. Меня одновременно привлекают парижская Сорбонна и нью-йоркский Колумбийский университет.

Курт накидывает на голову капюшон своей любимой темно-серой толстовки, хотя на улице тепло. Я хватаю ключи от комнаты, и мы уходим. Другу приходится обеими руками с силой дернуть дверь, чтобы она наконец-то закрылась.

– Тебе обязательно нужно поговорить об этом с Нейтом. – Курт кивает на одну из соседних дверей, за которой находится комната смотрителя.

Согласна. В комнате, где раньше жил Джош, есть свои недостатки. А еще она на первом этаже, поэтому в ней почти всегда шумно. Вообще-то, очень шумно, потому что ко всему прочему она находится у лестницы.

– А вот и он, – говорит Курт.

Я решаю, что друг говорит о смотрителе Нейте, но, проследив за его взглядом, останавливаюсь.

Он!

Джош в лобби ждет лифт. Менее чем за секунду все лето, полное пустыми мечтами, фантастическими планами, тревожными размышлениями, безвозвратно уходит в прошлое. Я закрываю глаза, чтобы успокоиться, чувствую головокружение. Мне физически больно смотреть на него.

– Не могу дышать, – то ли говорю, то ли хриплю я.

– Конечно можешь, – отрезает Курт. – Ты дышишь прямо сейчас.

Джош выглядит одиноким.

Не потому, что стоит один, а потому что он действительно одинок. Он держит в руке сумку с продуктами и смотрит на лифт, совершенно отрешившись от толпы за его спиной. Курт тащит меня в лобби. Лифт звенит, двери открываются, и Джош отодвигает старомодную решетку. Студенты и родители буквально вносят его внутрь – слишком много людей для такого маленького помещения, – и, когда мы проходим мимо, я вижу, как Джошуа морщится, оказавшись прижатым в углу к стене. Но выражение недовольства на его лице моментально сменяется равнодушием.

Люди пихаются, стучат по кнопкам, чей-то отец с силой задвигает решетку, и в этот момент происходит нечто странное – Джош смотрит на толпящихся перед ним людей, а затем внимательно оглядывает вестибюль сквозь решетку. И застывает. Он видит меня.

Двери лифта закрываются.