Барышня ищет разгадки

25. С бала в бой

25. С бала в бой

Мы просачиваемся в узкую дверку, проходим мимо концертного зала — в нём выступают заезжие и местные артисты, и узким коридором выворачиваем в большое пустое помещение. Узнаю его — это фойе, здесь собираются зрители перед началом концерта, прогуливаются и обмениваются новостями, а иногда и пьют местное игристое вино, если повод для концерта располагает. Сейчас же здесь темно, люстры не горят, но Бельский подсвечивает себе путь осветительным шариком.

— Стойте здесь, — велит он мне, и я в самом деле вынуждена остановиться у колонны, потому что не могу сделать ни шага, ни движения.

Да я и закричать-то не могу, потому что голосовые связки мне не подчиняются.

Полная беспомощность, необыкновенно унизительное состояние. Что, Оля, думала, что стала великим магом? А вот получи теперь. На всякого великого мага найдётся… ещё более великий. А Бельский именно что весьма мощный и умелый маг, сколько десятилетий он копил свои силы? И я совершенно не понимаю, могу ли что-то противопоставить ему. Ну да, у меня совсем другая сила, с его силой не стыкующаяся. Но ему это нисколько не помешало. А мне?

Он творит какой-то ритуал, я такого не знаю и не понимаю, что именно он делает и что хочет получить. А он рисует на паркетном полу какой-то геометрический орнамент светящимися линиями и напитывает их силой.

Это даже красиво — как постепенно разгораются контуры, разными цветами — алый, белый, зелёный, синий, лиловый… знать бы ещё, что всё это обозначает. Но я не знаю, и моя единственная надежда — что Болотников и Соколовский увидят, что меня нет в зале, и отправятся искать.

— Шаг вперёд, — командует Бельский, моё тело послушно шагает и останавливается в центре этой дурацкой штуки.

Дышать и то становится трудно, не то, чтобы что-то предпринимать.

Стоило мне установиться в центре, как все линии рисунка погасли. Не было и нет. И темноту рассеивает только малый и слабый осветительный шарик у меня над готовой.

А Бельский отступает в темноту и принимается нараспев говорить… по-китайски? Наверное. Я-то не знаю, и видимо, теперь уже и не узнаю, так?

Мне страшно, будь у меня свободное тело — я бы вопила и паниковала, а тут — никакой паники, никаких воплей. Что ж, тем проще сохранить лицо. Это важно — сохранить лицо.

И что же… это всё? Он ведь сейчас приманит лисодемона, и лисодемон захочет меня доесть, так? И все мои усилия были зря?

С другой стороны, меня однажды уже хотели съесть, одна особа, которая решила, что ей всё можно, и что она может жить, убивая других. Бельский тоже хочет жить, убивая других, да? Но ведь… но ведь правила для магов куда как более строгие, чем для просты людей, мне так объясняли решительно все? Сначала бабушка Рогнеда дома, теперь-то я отчётливо понимала, что, какими словами и для чего она говорила. Она ведь просто готовила меня к жизни в магическом мире… не желая называть вещи своими именами. А потом, в Москве, примерно о том же говорил и Афанасий Александрович — что можно-то всё, но последствия всегда за свой счёт.

Софья Людвиговна получила те последствия — по полной. А что получит Бельский? И получит ведь, правда?

Тем временем он замолчал наконец-то, и кажется, накрылся каким-то защитным куполом. Ну-ну, посмотрим, посмотрим.

Из приоткрытой на пару мгновений двери в бальную залу доносится музыка очередного вальса, а сразу после лёгкие шаги слышатся с той стороны, откуда мы пришли. Я не могу обернуться и посмотреть, кто приближается ко мне сзади, а он… приближается.

Приближается, останавливается за моей спиной. Стоит. Просто молча стоит. Слушает? Принюхивается? Что ему нужно-то, уже показывался бы, да? И где мой ударный отряд?

А потом внезапно смазанное серое пятно скользит мимо меня, и где-то на грани слышимости я ощущаю что-то, очень похожее на звон разбитого стекла.

И Бельский заговаривает в полный голос, говорит он, ясное дело, по-китайски, детали от меня ускользают, но я внезапно могу понять, о чём он.

— Стой, стой, не ходи дальше. Вот тебе жертва, она уже была твоей, забирай. Это знак моих добрых намерений. Мы можем договориться.

Ответные слова — шипящие и свистящие, будто у говорившего какой-то другой речевой аппарат, не вполне человеческий. И я внезапно тоже понимаю смысл этих слов.

— Зачем это мне, скажжжи?

— Живая кровь, сила мага, у неё много силы, тебе надолго хватит. А потом я приведу ещё. Магов много, больше, чем простецов, и сила мага будет питать тебя дольше и сильнее. Только ты обещаешь в ответ исполнить то, чего я хочу.

— И чего же ты хочешшшшь? — свистит в ответ.

— Я хочу наследника, — заговорил Бельский быстро. — Я могуч, но стар. Пока я ещё мог породить сына, мне было не до того, я был на службе, вечно на службе. Вечное государево дело, и государственное, и никак иначе. А сейчас мне некому оставить всё то, я накопил за эти годы, внучатые племянники не в счёт. Обнови мою кровь, дай мне жар если не юности, то хотя бы зрелости, и будешь безбедно жить среди людей, сколько пожелаешь, и питаться, как захочешь. А я отвечу за всё, я готов, но — после, потом.

— И что жжже, ты не посссадишшь меня в клетку? В железную заклятую клетку? — голос становится всё более похожим на нормальный человеческий.

Женский человеческий голос.

— Нет, я же обещаю. Я и поклясться могу!

— Врёшь. Предавший раз — предаст снова. Где Цинь-Цинь, где плоть его, где его девять хвостов? Где ныне скитается его неуёмный дух? Верни его мне! Ах, ты не можешь вернуть его? А ведь ему ты тоже поклялся!

Темноту прорезает ярчайшая вспышка, я на мгновение слепну, а когда мне удаётся проморгаться и хоть что-то разглядеть, я вижу, как миниатюрная изящно сложенная дева-китаянка хватает Бельского руками, на которых прямо на глазах удлиняются когти, сбрасывает свои шелка, оборачивается тем самым многохвостым зверем и хватает его зубами за горло.

Где-то там, за спиной, снова хлопает дверь. Снова топот ног, и там уже не одно небольшое существо, но вполне так несколько человек.

— Да вон же они, всё верно! — это Болотников.

Что-то неразборчиво звучит по-китайски, возле меня из теней появляется Соколовский, и они вместе с подоспевшим Болотниковым швыряют какие-то заклятья на демона. С другой стороны из темноты единым мигом появляется длинное чешуйчатое тело с усатой головой, дракон шипит и дышит паром.

Хвостатая тварь бросает Бельского, и в этот момент я чувствую, что свободна. Но совершенно без сил, и тварь пользуется этим. Прыжок ко мне — и мы вместе проваливаемся в тени.

Но в последний миг я ощущаю, как мою руку хватает другая рука. Это пожатье мне хорошо знакомо, и мне становится чуточку проще от того, что в следующее действие я проваливаюсь вместе с моим распрекрасным начальником.

Я вываливаюсь в нормальный мир, и первое, что ощущаю — лютый холод.

Ну конечно, в бальном наряде да на улицу зимой — как-то это не очень хорошо. Но меня не спрашивали.

И место такое… не самое понятное. Я таращу глаза, но вокруг темно, снег по колено, я стою в этом снегу в бальных туфлях, туфли мгновенно промокают, и у меня уже начинают стучать зубы. Меня дёргают за руку, тут же пара серебристых шаров освещает мир вокруг, и я вижу, что вокруг кресты, и деревья, и это какое-то, мать его, кладбище. Меня держит за руку вернувшая себе человеческий облик китаянка. Смотрит, не сводя черных глаз. Она бледная, будто неживая, но рука её теплая. И это не Фань-Фань, нет, это, видимо, та самая её камеристка, которая появилась не так давно, после Рождества.

Кстати, жертвы-то ещё задолго до Рождества начались.

— Отпусти, — говорю я ей.

— Не могу, — отвечает она мне на почти чистом русском языке, изволите ли?

— Отпустите Ольгу Дмитриевну, — слышится из-за спины.

— Иначе что? — она вновь в шелках, видимо, это у неё по желанию образуется — либо шерсть, либо шёлк.

Соколовский не говорит ей ничего, но бьёт мгновенно — и вокруг той руки, что держит меня, захлёстывается щупальце, и ещё несколько — хватают её за вторую руку, за шею, поперёк туловища. Её пальцы разжимаются….

Я вырываю руку и тоже бью. Мне сложно сосредоточиться, потому что холодно, мои удары слабы и нерешительны. И тут меня решительно отодвигают за спину.

— Держите защиту и зовите на помощь, а я подержу нашу прекрасную даму, — говорит Соколовский.

Его спина тёплая, как же — шерстяной фрак, это вам не шёлковое бальное платье, а градусов пятнадцать-то с минусом сегодня точно есть. Я бесцеремонно прижимаюсь к его спине, бросаю защиту на нас обоих, и сразу становится теплее, и тащу из чудом сохранившейся на запястье сумочки зеркало.

— Матвей Миронович, мы её держим, — говорю я.

У него портал, он сможет навестись по любому из нас. И наведётся, и вытащит нас отсюда. А пока…

Соколовский держит, её корёжит. Глянуть — да какой там демон, девчонка. Маленькая тощая девчонка. Обмякла, едва не повисла в его щупальцах.

— Отпусти, — еле шелестит. — Не трону, если отпустишь.

— Не верю, — качает головой Соколовский.

— И правильно. Но я всё равно сильнее.

Она мгновенно единым слитным движением сбрасывает с себя его щупальца, становится в три раза больше и со всей силы бьёт его лапой с когтями. Он отвечает… но у неё две лапы, и когти удлиняются, и она бьёт обеими. От его фрака летят клочья.

Я не сдерживаюсь и тоже бью из-под защиты — как по нежити. И ещё раз, и ещё, и ещё. Она ускользает, то ныряет в сугроб, то откатывается, а мы попадаем по ней, и каждый раз — слышится тоненький писк, и она пытается ускользнуть от наших щупалец, и с каждым разом чуточку замедляется. Это сколько ж раз нужно по ней попасть, чтобы она не просто чуточку замедлилась, но перестала на нас бросаться? Соколовский тоже хлещет её, не давая приблизиться, но вдруг почему-то не попадает, и валится мне под ноги в сугроб, и я вижу кровь на белоснежной сорочке.

Что, снова только я, да?

Но мне не дают геройствовать, за спиной лисодемона открывается портал, и оттуда вываливаются Болотников и вся остальная наша команда. Они лихо окружают нас, Болотников что-то командует, и в лисодемона летит слитный заряд из нескольких разных магических сил.

Правда, наша лисица многохвостая мгновенно соображает, что сейчас ей придётся плохо, тоже валится мне под ноги, и на мгновение они с Соколовским исчезают из виду. А потом он возникает снова, но — уже без неё.

— Удрала, холера, — вздыхает Болотников. — А ну быстро в тепло их, пока концы не отдали!

Я уже не соображаю, кто меня хватает и куда тащит, меня настигает откат. Мне плохо, меня колотит лютая дрожь. Нужно собраться с силами, чтобы понять — что и как, и что дальше, и вообще.

И вот мы выбираемся из портала — где-то, там яркий магический свет, и я слышу голоса. Пробивается знакомый голос — точно, это ж Алексей, человек Соколовского. Он охает и ахает, и говорит — сюда его, а где ж здешний целитель, нужен целитель, я никак не умею, я только сейчас раздену его, но раз кровь, то штопать же нужно, а он ведь обещал мне, что никогда больше так не вляпается!

— Ольга Дмитриевна, вы целы? — спрашивает меня кто-то.

Тьфу ты, это инженер Липин.

— Наверное, — бормочу. — Холодно, и сил нет. И что дальше? Она же снова сбежала, да?

— Сбежала, Ольга Дмитриевна. Но сейчас главное — спасти вас.

— Рассказывайте, — доносится откуда-то голос Зимина.

— Так вот, видите, Василий Васильевич, снова демон у нас.

— Ну так не до конца же, что уже хорошо, — бодро говорит Зимин. — Вижу следы от когтей, правда, мощные. Затянутся, сейчас кровь остановим — и затянутся.

— А чего он даже глаз-то не откроет? Всегда открывал! Барин знаете, какой живучий? — это Алексей.

— Кровопотеря. И кажется, яд. И следы пребывания с открытой раной на теневой стороне мира. Шансы на полное излечение велики, и я прошу всех выйти, — это Зимин.

— Да как выйти-то, не могу я выйти! — это Алексей.

— А Ольга-то Дмитриевна что, почему она лежит неподвижно? Её ж не ранили?

— А это мы сейчас ещё посмотрим, что с ней не так и почему она глаз не открывает, — шаги, Зимин приближается ко мне и трогает ладонь лоб.

И это последнее, что я осознаю, прежде чем совсем кануть в темноту.