Беги, хватай, целуй

7

На обратном пути я купила пачку «Кэмэла» с фильтром. Придя домой, я поставила песню «Это не я, детка» и курила перед открытым окном. Я пыталась добиться того, чтобы мужская твердость Боба Дилана и его изоляционистские наклонности проникли в меня через осмос, пока я слушаю слова песни:

Однако в середине второго куплета я слишком сильно вдохнула дым, закашлялась и погасила сигарету.

Я выключила музыку, закрыла окно и уставилась на телефон. Рано или поздно придется рассказать родителям про Джейка, и я не видела причин это откладывать. Лучше уж огорчить их сейчас, чем оставить им надежду на наши серьезные отношения.

Сняла трубку мама.

— Что нового? — спросила она.

— Я рассталась с Джейком.

— Почему? — послышался голос отца.

Они всегда так делают — оба снимают трубку, а я думаю, что говорю с одним из них.

— Потому что ничего путного из этого не вышло. Сначала мы прекрасно ладили, но потом стали без конца ссориться, и я поняла, что без него мне будет лучше, чем с ним. К тому же Джейк страдает маниакально-депрессивным психозом.

Я ждала, что отец набросится на меня с упреками, но первой заговорила мама:

— Похоже, ты тщательно обдумала свое решение.

— Что?

— Она права, — сказал пала. — Не имеет большого смысла оставаться с человеком, который не может сделать тебя счастливым.

— Ты хочешь сказать, что не расстроена?

— Нет.

— До чего же ты независимая личность, — сказала мама. — Ни за что не останешься с человеком, если он тебя не устраивает. Многие девушки остались бы, но только не ты.

Я чуть не сказала маме, что в девяти случаях из десяти, когда ситуация развивалась не так, как мне нравилось, это лишь подстегивало меня остаться, но не хотелось ее огорчать, поэтому я произнесла лишь:

— Спасибо.

На следующий день за ленчем Сара спросила меня, не хочу ли я пойти петь с ней на улицах. Дело в том, что у них с Джоном предыдущей ночью вышла ужасная ссора, и она решила, что исполнение музыки на публике поможет ей прийти в себя. Мои музыкальные способности можно назвать в лучшем случае средними, но я подумала, что надо поддержать подругу, так что после работы заехала домой, взяла кларнет и поехала к ней, на остановку у Четвертой Западной улицы.

Двигаясь от платформы к южному коридору, я услыхала неспешные, скорбные звуки аккордеона.

До сих пор Сара ни разу не играла при мне, и я подозревала, что она играет не слишком хорошо. Ее музыка звучала несколько нестройно и тоскливо, но пела она чистым высоким голосом — это была баллада о любимом, которого теряешь. Дойдя до входа в коридор, я увидела подругу: она сидела на табурете с аккордеоном на коленях, а открытый футляр с мелочью лежал перед ней. Два подростка, деловая женщина, какой-то бродяга и рабочий-путеец смотрели на нее с разными выражениями лиц — от восторга до отвращения. Сара кончила петь, и женщина зааплодировала, но больше никто ее не поддержал.

— Как дела? — спросила я, становясь с подругой рядом и открывая футляр с кларнетом.

— Неплохо, — сказала она. — Успела собрать около двух долларов.

— А сколько времени ты здесь сидишь?

— Час.

Я смочила мундштук инструмента и прикрепила его к кларнету. Сара дала сигнал начать песню Клезмера «Свадебный танец». Мелодия оказалась невероятно быстрой и сложной. Я училась играть на кларнете только до шестого класса и не изучала музыкальную теорию, но в тот момент изо всех сил старалась не отстать от подруги, так что целых три из каждых четырех нот звучали согласно с ее мелодией.

В середине песни мимо нас бодро прошел очень деловой яппи и бросил в сторону футляра монету в двадцать пять центов, но та упала на пол, примерно в футе от бродяги. Глаза мужика загорелись, когда он ее увидел. И вот он стал медленно вытягивать носок ноги, как балетный танцор, пока не наступил большим пальцем на монету, а затем потащил ее к себе со скоростью примерно дюйм в минуту. Хотя бродяга делал вид, что поглощен музыкой, движения его были настолько нарочитыми, что он, казалось, хочет привлечь внимание к своей проделке. Подтянув ступню к себе, он так же демонстративно наклонился, поднял монету и положил себе в карман. Потом постоял около нас еще несколько минут, после чего медленно, вразвалочку пошел по платформе.

Мы с Сарой посмеялись и продолжали играть. Мы играли два часа, исполнив еще некоторые из ее песен и вдобавок «Изумительное благоволение», «Хатикву» и песню Тома Уэйтса «Пьяный рояль». Мы решили закончить наше выступление старым религиозным гимном «Поезд повезет меня домой», которому научил ее Эван. Я аккомпанировала и подтягивала с Сарой припев, который состоял из повторяющейся восемь раз подряд фразы: «Я еду домой». И хотя я знала, что это об Иисусе, у меня не было ощущения, что я богохульствую. Мелодия оказалась простой и нежной, и чем больше я пела, тем больше она меня успокаивала. Наши голоса заполняли туннель, и Сара была такой красивой, когда играла. Впервые за долгое время я не чувствовала себя одинокой.

Окончив песню, мы сосчитали нашу выручку. Тридцать четыре доллара за три часа — по семнадцать долларов каждой. Это превышало минимальную зарплату. Мы разбогатели! Уложив инструменты в футляры, мы вышли на улицу. На противоположной стороне мы заметили продуктовый магазин и, хотя на улице было чуть больше нуля, решили купить на заработанные деньги мороженое. Мы ели его у окна, наблюдая за проходящими мимо покупателями, а потом пошел снег.

На следующий вечер, во вторник, в «Сити Уик» должна была состояться рождественская вечеринка. Собирались прийти все обозреватели, и я не знала, стоит ли мне одеться так, как меня изображали на газетных иллюстрациях. Открыв шкаф, я стала быстро перебирать свои наряды. Сначала примерила синтетическую блузку в сине-белую полоску с воротником-бабочкой и коричневую мини-юбку в рубчик, но это выглядело чересчур вызывающе. Потом примерила белое цветастое платье от Ника Фенснера с красными сапогами, но решила, что в нем слишком толстая. Я даже на секунду подумала о прикиде медсестры, но отказалась от него, как от довольно откровенного. И тут я приметила нечто лавандового цвета в дальнем правом углу. Это было платье из тонкого бархата, купленное мною в бутике в Провиденсе. Я накинула его на себя. Оно оказалось мне немного велико (покупая его, я весила около 130 фунтов), но не настолько, чтобы не были заметны мои достоинства.

Вечеринка в редакции «Уик» намечалась с семи до одиннадцати. Я нарочно пришла к восьми, чтобы показаться крутой, но там присутствовало всего около десяти человек, поэтому я пошла в туалет и села на край унитаза, чтобы хоть как-то убить время. Выйдя из кабинки, я увидела Коринну, подкрашивающую губы перед зеркалом.

— Привет, моя крошка, — сказала она, целуя меня в щеку. — Как дела?

Я взглянула на пол под кабинками, чтобы убедиться в том, что мы одни.

— Я бросаю тебя через неделю.

— Слава Богу. Так или иначе, я сама собиралась вскоре порвать с тобой. Ты становишься чересчур требовательной.

— Благодарю.

— Не стоит благодарности.

— Не сделаешь мне одолжение? Давай будем вместе сегодня вечером, словно мы все еще встречаемся. Ради Дженсена и Тернера. Будь моей подставной любовницей.

— А настоящая тебе уже надоела? — спросила она с ухмылкой.

— Точно.

Коринна взяла меня за руку, и мы отважно ринулись в помещение редакции. Она подвела меня к бледному стройному мужчине лет тридцати с небольшим в фетровой шляпе.

— Ариэль, это Дейв Надик, — сказала она.

Самоубийца! Я ожидала увидеть грубого, потрепанного жизнью мужика, но передо мной стоял человек, кажущийся ранимым и уязвимым. У него были упругая гладкая бледная кожа и широко расставленные глаза. Я пожала Надику руку, и он, наклонившись вперед, зажал мою руку в обеих ладонях и произнес:

— Рад встрече. — Просто удивительно, до чего обходительный мужчина!

Коринна потянула меня за руку и повела через комнату к бару, где очкастый мужчина в пиджаке и галстуке болтал с низеньким мужиком с осветленными волосами.

— Лен Хайман и Стю Пфефер, — представила их Коринна.

Провинциальный папаша и панк-рокер. Я пожала обоим руки и назвала себя.

— Ты совсем не похожа на свою карикатуру, — заметил Хайман.

— Вы тоже, — сказала я.

Иллюстратор изобразил Хаймана как противного зануду, но в жизни он оказался симпатичным.

И был гораздо моложе, чем я ожидала, с копной густых волос и кроткими глазами.

Стю Пфефер указал на стоящую рядом с собой высокую элегантную женщину.

— Познакомься, Ариэль, это моя жена Линда.

— Вы… женаты?

— Я стараюсь этого не афишировать, — тихо произнес журналист. — Это вредит моему имиджу. — Я понимающе кивнула.

К нам подошла девушка моего возраста со стрижкой под Бетти Пейдж и большими торчащими сиськами. Она обняла Коринну.

— Это Дана Спэк, — сказала Коринна.

— Приятно наконец-то познакомиться с тобой лично, — сказала Дана.

Это та, что проверяет факты. Та, что быстро кончает. Я бы не стала возражать, если бы эта милашка показала мне несколько трюков для достижения оргазма. Но не успела я и рта раскрыть, как Дана уже помахала кому-то в другом конце комнаты и потащила с собой Коринну.

Я намеревалась направиться прямо к столу с угощениями, но на полпути меня перехватил Дженсен, чтобы представить какой-то худощавой брюнетке.

— Ариэль, — сказал он. — Я бы хотел познакомить тебя с твоим иллюстратором, Тессой Толнер.

Невероятно! Она была настоящей живой копией моей карикатуры — коротко остриженные волосы, родинка над верхней губой, стройное тело, маленькие торчащие груди. Я вдруг поняла, кого эта цыпочка всегда рисовала: себя саму.

— Надеюсь, тебе нравятся мои рисунки? — сказала Тесса.

Разве я могла ей сказать, что они едва не свели моих родителей раньше времени в могилу?

— Разумеется, — сказала я. — Ты делаешь потрясающие рисунки!

И заспешила в сторону еды.

В тот момент, когда я поглощала самосу,[96] ко мне бочком подошел высокий мужик лет тридцати с каштановыми волосами.

— И как оно? — спросил он.

— Недурно, — сказала я.

Незнакомец потянулся за самосой.

— Как вас зовут?

— Ариэль Стейнер. — Мне показалось, что он немного покраснел. — А вас?

— Фред Садовски.

Это имя я явно где-то слышала, но, хоть убей, не могла вспомнить, где именно.

— Очень знакомая фамилия, — сказала я. — Вы раньше писали что-нибудь для газеты?

— В известном смысле, — промямлил он.

— Что вы имеете в виду?

— Я послал в «Почту» несколько писем.

Теперь я знала, кто этот мужик — тот самый придурок, который написал, что я жертва плохого воспитания!

— Как же, помню! В одном из них вы написали про меня такое! — завопила я. — Это страшно унизило моего отца!

— Подразумевалось, что письмо написано с юмором.

— Вы серьезно? Да ваше письмо просто ужасное! Не понимаю, зачем вас пригласили на вечеринку. Что, неужели приглашение получил каждый психопат, написавший нам однажды пасквиль?

— Нет. Меня пригласили, потому что в следующем номере меня напечатают.

— Что?

— За прошедшие несколько месяцев я прислал около двадцати писем, и на прошлой неделе мне позвонил Тернер и предложил написать для них рассказ. Вот я и послал рассказ о своей первой колоноскопии, кстати, анонс поместят на обложку.

И тут к нам подошли Тернер с каким-то худым мужиком лет тридцати. Высокий, с белокурыми волосами, светлыми ресницами и бровями и кривым носом. На голове — черная шерстяная шапочка.

— Ариэль, — сказал Тернер, — это Адам Линн, друг Надика. Хотел с тобой познакомиться.

Фред Садовски незаметно исчез.

— Просто хотел сказать, до чего мне нравится ваше творчество, — сказал Адам, пожимая мне руку. — Все смотрел по сторонам, пытаясь угадать, кто из женщин Ариэль Стейнер, и когда Билл показал мне вас, я очень удивился.

— Почему?

— Не знаю. Наверное, потому что не ожидал увидеть такую привлекательную девушку. — Тернер с ухмылкой ретировался. — Я представлял себе Ариэль Стейнер злой и бессердечной с виду, этакой разбитной тусовщицей, а вы кажетесь… такой наивной.

— Какой-то двусмысленный комплимент, если это вообще комплимент.

— Я не хотел показаться двусмысленным. Просто считаю вас… хорошенькой.

Мне он тоже показался хорошеньким. Особенно с его огромным кривым шнобелем.

— У вас что, сломан нос?

— Да.

— И как это произошло?

— Подрался.

— Из-за женщины?

Адам кивнул. Это возбудило мое любопытство. Мне не хотелось торопить события, но передо мной стоял парень, у которого хватило пыла ввязаться в драку из-за женщины. Помимо своей воли я начала заводиться.

— А что случилось?

— Как-то в одном римском баре я флиртовал с женщиной. К нам подошел какой-то парень и пытался с ней заговорить. Я бросился на него, и он ударил меня по носу.

— Ух, ты! — молвила я. — А что вы делали в Риме?

— Я был в командировке, собирал материалы для своего первого романа.

— О чем он был?

— О молодом парне, живущем в Риме и достигшем совершеннолетия.

— Вы написали что-то еще?

— Я сейчас работаю над очередным — о мужчине и женщине, которые расстаются, а потом сходят с ума. А вы занимались только журналистикой?

— Нет, я начинала как актриса, но когда получила колонку, все встало на свои места, потому что у меня в голове все время прокручивается фильм о моей жизни, и колонка стала лишь средством показать его.

— Я понимаю вашу мысль. У меня в голове тоже постоянно идет один из таких фильмов. И когда со мной происходит что-то действительно трагическое, я смотрю на ситуацию извне и тогда не ощущаю трагизма.

— В точности мой случай! — завопила я.

У меня возникло то ни с чем не сравнимое чувство, когда другой человек понимает тебя с полуслова, когда можно пропустить этап узнавания друг друга и сразу перейти к выражению взаимного восторга по разным поводам.

Но тут Адам надел пальто и сказал:

— Мне пора уходить. Хочу встретиться с друзьями. Приятно было с вами поговорить.

— Мне тоже, — ответила я.

Вот и все. Он сейчас уйдет, и мы никогда больше не увидимся.

Но парень все не уходил, а продолжал стоять, разглядывая свои ступни, а потом сказал:

— Я вот что хотел… не могли бы вы дать мне свой телефон? Можно куда-нибудь сходить. Выпить кофе.

Я от радости закрыла лицо ладонями, но он принял мой жест за выражение досады и сказал:

— Я знаю, о чем вы думаете. Весь город хочет оторвать от вас кусочек.

— Угу, — сказала я, — и каждый при этом обязательно говорит эту фразу, прежде чем попросить своей доли.

— Я все понимаю. И чувствую себя идиотом.

— А зря. Я хочу, чтобы вы мне позвонили.

— Правда?

— Ага.

Адам улыбнулся, записал мой телефон и ушел. Комната закачалась у меня перед глазами, а я совсем не была пьяной.

Тридцатого декабря Адам заехал за мной на машине, и мы отправились в кафе, находящееся в Уильямсберге, районе, где он жил. Я никогда раньше не встречалась с парнем, у которого есть своя машина. Правда, автомобиль был так себе — видавший виды «седан» семидесятых годов выпуска. Он скорей подошел бы пожилому женатику, чем молодому писателю-романисту, но от этого свидание становилось еще более романтичным, и мне это нравилось.

В кафе Адам заказал кофе, а я — чай и яблочный пирог. Мы сели за столик у окна, и тут я занервничала. А когда я нервничаю, то делаюсь вредной.

— А под шапкой ты лысый? — спросила я.

Застенчиво улыбнувшись, он снял шапочку. Череп его действительно оказался голым, но, правда, бритым. Я ничего не имела против. Бритая голова выглядит круче, чем наполовину лысая. Но вместо того чтобы сказать ему об этом, я заметила:

— Ты похож на Носферату.

— В каком смысле? — удивился он.

— У тебя нос и голова такие же остроконечные. Ну не важно, а сколько тебе лет?

— А как по-твоему?

— На вид тебе можно дать от тридцати до пятидесяти.

— Мне тридцать два, — сказал он. — Большое спасибо.

— Не за что, — откликнулась я.

— А тебе сколько лет?

— Двадцать два.

— Что это за имя такое — Ариэль?

— Древнееврейское. Означает «лев Господа». Это одно из названий Иерусалима.

— Верно, — сказал Адам. — Я и забыл. Мы учили это в народной школе «Хедер».

— Ты сказал «Хедер»? — дрожащим голосом переспросила я.

— Да. Отец заставлял меня ходить в ортодоксальную еврейскую школу.

Мои трусики едва не соскользнули до колен.

— Откуда родом твоя семья? — спросила я.

— Со стороны матери мы — русские, а по отцу поляки. Фамилия «Линн» звучала раньше как «Линович». Из-за моих светлых волос и голубых глаз никто не верит, что я — еврей. Я обычно говорю, что…

— Кто-то из вашей семьи слишком близко подружился с казаками.

Придав лицу важное выражение, он произнес:

— Именно это я и хотел сказать. Откуда ты знаешь?

— Догадалась. — Я гордо улыбнулась. Уже на первом нашем свидании я разгадала его генеалогию. — Ну и где ты рос?

— В Коннектикуте.

— А где учился?

— В Йельском университете.

Все внутри меня затрепетало от восторга. Он не только еврей, но и бывший студент привилегированной «Лиги плюща». Я мигом представила себе свадебное объявление в «Нью-Йорк Тайме».

Остановив машину у моего дома, Адам сказал:

— Сегодня я замечательно провел с тобой время.

— Я тоже. — Мы какое-то мгновение неотрывно смотрели друг на друга. Ясно было, что, если мы хотим поцеловаться, сейчас самый подходящий момент. Но я почему-то не была к этому готова. Впервые в жизни сознание того, что я могу поцеловать парня, взволновало меня больше, чем перспектива самого действа. — Спокойной ночи! — сказала я и, выйдя из машины, подошла к крыльцу дома.

Открывая дверь, я услышала его голос:

— С наступающим тебя!

— Спасибо, — сказала я, замерев на месте.

— Скажи хотя бы, где ты собираешься встречать Новый год?

Я могла бы солгать, сделав вид, что у меня есть планы, но было в Адаме нечто, заставившее меня сказать правду.

— Нигде, — призналась я. — У меня нет никаких планов. Совсем никаких. Я — обозревательница, пишущая о сексе, но мне нечем себя занять в самую сексуальную ночь года.

— Меня пригласили на вечеринку в «Форт Грин». Не хочешь пойти со мной?

— Серьезно? Мне не хотелось бы тебя напрягать…

— Заеду за тобой завтра в восемь.

Я выбрала черное мини-платье, немного подкрасилась и чуть-чуть надушилась за ушами «Белым мускусом». Без пяти восемь раздался звонок в дверь. Адам был одет в вечерний костюм — отпаренные брюки и рубашка с воротничком. Из-под воротничка торчали светло-каштановые волосы, растущие на груди. Обычно мужчины с волосатой грудью меня отталкивают, но только не Адам. Мне захотелось зарыться лицом в его волосы и вдохнуть запах его шеи.

Когда мы пришли на вечеринку, мой кавалер представил меня хозяину и хозяйке. Мы сели в углу гостиной, и я поинтересовалась, знает ли он, как они познакомились.

— Нет, — сказал он.

— Не забавно разве, что пары, как правило, знакомятся при самых незатейливых обстоятельствах?

— Я понимаю твою мысль. Может, нам провести опрос, чтобы узнать, как именно познакомились все находящиеся здесь пары?

Мы провели остаток вечера, подходя к каждому присутствующему на вечеринке дуэту с просьбой рассказать, как они встретились. Мы услышали истории о людях, которые познакомились в автобусах компании «Грейхаунд», через общих друзей, на занятиях по самообороне и даже в результате адюльтера. Парень и девушка, как правило, перебивали друг друга и спорили о подробностях своей первой встречи, совсем как в начальном эпизоде «Когда Гарри встретил Салли…», а закончив, смотрели на нас с Адамом и спрашивали, как познакомились мы. Мы краснели, обменивались взглядами, а один из нас говорил: «Вообще-то мы не встречаемся». Тогда эти двое понимающе улыбались, словно зная, что это лишь вопрос времени.

Без пяти двенадцать все спустились в цокольный этаж и столпились у телевизора, чтобы послушать «обратный отсчет» Дика Кларка.[97] Наблюдая за тем, как яблоко медленно скользит вниз по шесту, я изо всех сил уговаривала себя считать Новый год всего лишь инсценировкой телеканала «Холлмарк» и ничем иным. Когда часы пробили полночь, все пары стали обниматься и танцевать, а я продолжала глазеть в телевизор. И тут услыхала слова Адама:

— С Новым годом, Ариэль!

Он наклонился и легко прикоснулся губами к моей щеке.

Едва его губы коснулись ямочки, я ощутила, как заливаюсь краской от шеи до самого лба. Я поскорей опустила голову, чтобы он этого не заметил. Мне было стыдно, что один маленький поцелуй в щеку заставил меня сильно покраснеть. Но потом меня осенило, что если парень заставил меня залиться краской, едва прикоснувшись губами к моей щеке, то это, возможно, очень здорово.

В полвторого Адам повез меня в Кэррол Гарденс. За несколько кварталов до моего дома я сказала:

— Не хочешь зайти на чашку чая?

Он припарковал машину на углу Клинтон-стрит и Третьей улицы и, пока мы шли к моему дому, обнял меня. Повсюду лежал снег, и каждый двор в нашем квартале был украшен светящимися пластмассовыми фигурками оленей, Санта-Клаусами и гирляндами огней. В одном дворике были даже музыкальные сани, играющие рождественские мелодии. И хотя я недолюбливаю Рождество и люблю Новый год, но той ночью округа показалась мне похожей на страну чудес — сверкающая, волшебная и живая.

Когда мы поднялись в квартиру, я поставила чайник на плиту, а Адам сел на диван.

— Тебе нравится Боб Дилан? — спросила я.

— Ничего, но я никогда не был его поклонником. Большая часть из того, что я слышал, относится к последним годам, когда с трудом понимаешь, что он поет.

— Ну, тогда жди угощения.

Я поставила «Другую сторону» Боба Дилана и села с ним рядышком. Зазвучала песня «Все, чего мне хочется». Когда Боб произнес: «Все, чего мне хочется, детка, это быть твоим другом», я выжидательно посмотрела на Адама, но тут закипел чайник и мне пришлось встать. Налив две чашки миндального чая, я принесла их в комнату. Мы сидели рядом, прихлебывая чай, Боб подвывал, а с улицы доносился шум праздника.

Но вот уже Боб пропел «Блюзы черной вороны» и «Происшествие в испанском Гарлеме», а мы с Адамом все еще болтали, а не целовались. И я начала бояться, что ему до меня нет дела. Ну и что, что он сводил меня в кафе, а потом пригласил встретить с ним Новый год и зашел ко мне домой. Может, Адам не поцеловал меня в машине в тот вечер просто потому, что не хотел. Может, я ему нравилась только как друг.

Но тут Адам накрыл мою ладонь своей — молча, без особых ухищрений. Он просто опустил свою правую ладонь на мою левую, сплел свои пальцы с моими и взглянул на меня. Я все так же смотрела вперед, будто меня заворожила фишка на проигрывателе дисков. Адам долго гладил мои пальцы, а потом рука его скользнула к моему запястью, поднялась до шеи и лица. Он погладил большим пальцем мою щеку, а потом — над ухом. Я повернулась к нему, и он стал целовать меня с такой нежностью, что, клянусь, почувствовала, как его душа проникает в мое тело.

Я прикоснулась губами к его шее, о чем мечтала еще с первой нашей встречи. Она благоухала такой чистотой и свежестью, что мне захотелось подольше от нее не отрываться. Адам положил ладонь мне на грудь, и мы опустились на диван, продолжая обниматься. Мы уже сильно разогрелись, когда матрац соскользнул с рамы на пол. Я повела гостя к кровати, по пути выключив свет и включив потолочную подсветку. Забравшись под одеяло, мы терлись друг о друга, бормотали и стонали, пока небо не посветлело. К тому времени, как мы поцеловались, пожелав друг другу спокойной ночи, было полпятого утра. Я повернулась к Адаму спиной, он обнял меня, и я мгновенно уснула счастливым сном.

Когда я проснулась, он, не отрываясь, смотрел на меня.

— Не могу дождаться нашей новой встречи, — сказал он.

— Ты хочешь увидеть меня снова?

— Конечно, хочу. А ты?

— Да! Я просто сомневалась, будешь ли ты…

— Ну так не сомневайся.

И вдруг на меня нахлынули воспоминания о том, как я месяцами ссорилась с Джейком, закрывала двери за парнями, которые — я это знала — больше не вернутся, занималась этим ужасным сексом второпях, и я разревелась, сама того не заметив.

— Извини, — сказала я, вытирая лицо.

— Что случилось? — спросил Адам.

— Не хочу, чтобы ты считал меня… ненадежной.

— А я и не считаю. Для меня эта ночь тоже была волнующей.

— Правда?

— Угу. — Адам на минуту прижал меня к себе, и я продолжала плакать, уткнувшись ему в грудь. — Почему бы тебе не поспать еще немного? — сказал он. — Я пойду куплю нам кофе.

Надев халат, я проводила его вниз и заперла за ним дверь. Прошло полчаса, а он все не возвращался. Я начала беспокоиться, что Адам вообще не вернется. Точно так, как другие. Сбежал от меня, даже из вежливости не попрощавшись.

Наконец зазвонил звонок, и я помчалась вниз открывать дверь.

— Почему так долго? — спросила я, пока мы шли наверх.

— Как-то неудобно говорить.

— В чем дело?

— По правде сказать, мне надо было… гм. Трудно объяснить.

— Да что случилось?

Мы сели за обеденный стол.

— Мне надо было воспользоваться туалетом. Знаю, это может показаться странным, но мне было как-то не по себе, понимаешь — ведь санузел граничит с твоей спальней. Стенка такая тонкая. Все слышно. Сначала я не хотел тебе об этом говорить, но потом решил сказать прямо — лучше уж честно признаться в своем «пунктике», чем лгать. Ты считаешь меня странным?

— Вовсе нет, — ответила я, улыбаясь самой своей ободряющей улыбкой. Но Адам действительно показался мне странным. В какой-то степени. Счастливая от того, что он вернулся, я все же не была подготовлена к столь скорой встрече с комплексом, в особенности с неврозом, имеющим под собой довольно серьезную фрейдистскую подоплеку. Но, в конце концов, это только второе свидание. Понятно было, что Адам пока не чувствует себя со мной достаточно комфортно. Я постаралась в этом разобраться. — Я знаю, почему тебе было неловко, — сказала я. — Все для тебя здесь внове. Чтобы привыкнуть к человеку, необходимо время. Надеюсь, что когда-нибудь наша близость станет такой по-настоящему глубокой, что мы не будем стесняться пукать в присутствии друг друга.

Он засмеялся и сказал:

— Я тоже на это надеюсь.

Я вынула из сумки кофе и рогалики, и мы принялись за еду. Еще не доев рогалик, я воспылала к Адаму таким желанием, что забралась к нему на колени. Мы стали целоваться гораздо более страстно, чем предыдущей ночью. Он поднялся и, подведя меня к стене, прижался ко мне. Я закрыла глаза, откинула голову назад и вдруг поняла, что парю над полом. Страсть заставила меня подняться в воздух. Божественное чудо, не иначе. Но потом я посмотрела вниз и увидела, что Адам рукой поднял меня за промежность. Так что божественного чуда не произошло, хотя все равно здорово. Адам заставил меня воспарить — в буквальном и фигуральном смысле, а когда мужчина имеет над тобой такую власть, понимаешь, что с ним надо считаться.

Я снова закрыла глаза, а он продолжал раскачиваться и целовать меня, пока по его телу не прошла дрожь и он не издал вздох. Потом Адам опустил меня на пол.

— Тебе нужно полотенце или что-нибудь в этом роде? — спросила я.

— Все в порядке. Пусть высохнет.

— Не могу поверить, что ты взял и поднял меня вот так! Не знала, что у романистов такие сильные руки.

— До того, как стать писателем, я был фехтовальщиком.

Я была сражена наповал.

После завтрака Адам отвез меня на станцию метро «Эф», потому что я договорилась встретиться с Сарой в кафе. Когда мы добрались до станции, я попрощалась с Адамом, наклонилась, чтобы его поцеловать, и попыталась выйти из машины. Но каждый раз, как я бралась за ручку двери, он притягивал меня к себе и целовал снова. В конце концов, я вырвалась от него и вышла из машины. Начав спускаться по лестнице в метро, я услышала:

— Шейн! Вернись!

— Кто? — переспросила я, оборачиваясь.

— Ты не видела «Шейн»?

— Нет.

— Это величайший вестерн всех времен. В этом фильме есть один маленький мальчик, который боготворит Шейн, и вот когда та отъезжает от него на лошади, мальчик говорит «Шейн! Вернись!» тонким таким, жалобным голоском. Я чувствую себя этим мальчиком.

Я улыбнулась и вошла внутрь. А Адам все повторял мне вслед: «Шейн! Вернись!» — пока я не спустилась на платформу, где уже его не слышала.