Гоняю по тарелке брюссельскую капусту. Напротив в детском креслице плачет маленький племянник, и Мора дает ему какую-то пластиковую штуку погрызть. У жены Филипа синяки под глазами. Всего двадцать один, а на вид как старуха.
– Одеяла на диване в кабинете.
На столе разбросаны какие-то бумажки, шкафы заляпаны жирными пятнами. Мне хочется сказать Море, чтобы не волновалась, я сам все сделаю, у нее и так забот хватает. Но вместо этого говорю: «Спасибо». Одеяла-то уже постелены. Лучше просто поблагодарить и не связываться с Филипом. И вообще держать язык за зубами. В кухне, к примеру, жарко, почти дышать нечем, но я молчу. Прямо как на тех каникулах, когда духовку не выключали весь день – готовили индейку. Папа еще сидел за столом и курил длинные тонкие сигариллы, от них пальцы делались желтыми. Я иногда их покупаю и жгу в пепельнице, если скучаю по нему особенно сильно.
А вот сейчас я скучаю по Веллингфорду и тому отличному парню, которым так ловко прикидывался.
– Завтра приезжает дед. Хочет, чтобы ты помог ему с уборкой в старом доме. Говорит, это для мамы – она же скоро выйдет.
– Не думаю, что ей понравится. Она не любит, когда роются в ее вещах.
– Деду скажи, – вздыхает Филип.
– И я не хочу туда ехать.
Речь о большом старом доме, где мы росли. Он под самую крышу забит всякой всячиной. Родители каждое лето колесили по стране, мошенничая напропалую, и не пропускали ни одной гаражной распродажи. Мы обычно в это время жили у дедушки в Сосновых Пустошах. Когда умер отец, в доме скопилось столько хлама, что в комнатах, чтобы пройти, приходилось прокладывать туннели.
– Ну и не едь.
Может, хоть сейчас посмотрит в глаза? Но нет, уставился на воротник моей рубашки.
– Мама в состоянии о себе позаботиться. Она такая. Я вообще не уверен, что после освобождения она вернется на нашу свалку.
С самого суда Филип с мамой не в ладах. Брат – мастер физической силы, может кончиком мизинца сломать кому-нибудь ногу. Тогда мать принудила его надавить на свидетелей, и вряд ли он ее простил. К тому же отдача получилась довольно болезненной.
Вздыхаю. А куда, спрашивается, мне еще деваться, если не к деду? Сильно сомневаюсь, что Филип разрешит остаться у них.
– Скажи, что я буду на него батрачить самое большее неделю, только пока в школу обратно не возьмут.
– Сам и скажи.
Мора скрещивает на груди руки без перчаток. Так странно. Словно она голая. Мать запрещала их дома носить, говорила: в семье все должны друг другу доверять. Филип, наверное, того же мнения.
Мора – моя невестка, но не кровная родственница. Поэтому смотреть на ее голые руки очень непривычно. Я с усилием перевожу взгляд на худые ключицы.
– Пускай не заставляет тебя ехать в тот странный дом, – говорит она.
– Мы все там когда-то жили, между прочим! – Филип достает пиво из холодильника. – К тому же я и не заставляю.
Он открывает бутылку, делает большой глоток и расстегивает воротник белой рубашки. На шее у него словно ожерелье из длинных шрамов. Это его хозяин вырезал, а потом насыпал в раны золу. Символ того, что Филип как бы умер для прежней жизни. Теперь вокруг его горла словно обвился червяк. У всех криминальных мастеров, мелких сошек, такие шрамы. Как русская братва – те розы выкалывают на груди, или якудза, которые за каждый проведенный в тюрьме год зашивают в пенис по жемчужине. Шрамы у Филипа появились три года назад. Теперь все вздрагивают, когда он расстегивает рубашку.
Но я не вздрагиваю.
В тридцатые годы на Восточном Побережье власть захватили шесть семей мастеров: Нономура, Голдблюмы, Вольпы, Райсы, Бреннаны, Захаровы. Они и по сей день контролируют все – начиная с дешевых поддельных амулетов, которые в супермаркетах продают вместе с зажигалками, и предсказателей Таро из торговых центров (за двадцатку у них можно купить небольшое проклятие) и заканчивая наемными громилами и убийцами. Но их услуги немногие могут себе позволить. Да надо еще знать, кому именно платить. Моему брату, к примеру. Или дедушке, но он отошел от дел.
Мора отворачивается и мечтательно смотрит в окно на засохший газон.
– Слышите музыку? Там, на улице.
Филип предостерегающе смотрит на меня.
– Кассель не прочь пожить в старом доме. Мора, нет никакой музыки. Нет, и все тут. Слышишь?
Она убирает тарелки и тихонько мурлычет себе под нос.
– Ты в порядке?
– В порядке. Просто устала. Она очень устает, – отвечает вместо жены Филип.
– Ну, я пошел домашку делать.
Все молчат, и я отправляюсь наверх, в кабинет. Диван застелен, сбоку лежат одеяла, как и обещала Мора. Белье свежее и пахнет порошком. Сажусь в кожаное кресло и включаю компьютер. Загорается монитор. На рабочем столе в беспорядке разбросаны папки. Открываю почту. А там письмо от Одри.
Жму на ссылку так быстро, что открывается сразу два окна. «Волнуюсь за тебя». И все. Даже не подписалась.
С Одри мы познакомились в начале девятого класса. В обед она обычно сидела со стаканом кофе на бетонной ограде около парковки и читала что-нибудь из Танит Ли[1], такие старые книжки в бумажных обложках. Например, «Не кусайте солнце». Эту я тоже читал – у Лилы в свое время одалживал. И сказал тогда Одри, что «Сабелла» лучше.
– Потому что ты романтик. С парнями всегда так. Нет, правда. А девчонки – прагматики.
– Ну нет.
Уже потом, когда мы начали встречаться, мне временами казалось, что она права.
Ответ сочиняю почти двадцать минут: «Эту неделю дома. Телик буду сутками смотреть». На вид вроде вполне безобидно, хотя сочинять пришлось долго. Наконец, отсылаю с тяжелым вздохом. Глупо, как же все глупо.
Кроме обычного спама на почте куча писем со ссылками: кто-то уже выложил на YouTube видео со мной на верхушке Смит-Холла. И пара сообщений от учителей с домашними заданиями на неделю. Ну и ладно, значит, все-таки не собираются выгонять из школы, несмотря на безобразие на крыше. Надо бы вчерашнюю работу доделать, но сперва займусь другими делами. Необходимо убедить веллингфордовское начальство в моей благонадежности. Google выдает список терапевтов – специалистов по сну. Двое из них, судя по адресам, в часе езды отсюда. Распечатываю данные и сохраняю картинки с логотипами контор на флешке. Неплохо для начала. Ясное дело, ни один врач не подпишет нужную мне справку – зачем рисковать репутацией. Но можно ведь и по-другому все обстряпать.
Я в ударе. Попробуем-ка заодно натянуть нос деду! Звоню Баррону на мобильный. Тот отвечает после второго гудка запыхавшимся голосом.
– Алло.
– Занят?
– Для братца – любителя крыш найду минутку. Что с тобой случилось?
– Увидел странный сон, а потом проснулся на крыше. Ерунда полная, но теперь придется торчать у Филипа, пока до директрисы не дойдет, что я вменяемый.
Вздыхаю. В детстве мы с Барроном не ладили, а теперь из всех родственников я только с ним и могу нормально поговорить.
– Филип на тебя наезжает?
– Скажем так, если зависну здесь подольше – и правда руки на себя наложу.
– Главное, ты в порядке.
Тон у него, конечно, покровительственный, но все равно приятно.
– А можно к тебе?
Баррон изучает юриспруденцию в Принстоне. Смешно, если вдуматься, ведь он неисправимый лгун. Постоянно забывает, что именно наврал, но свято верит в свои россказни. Так что иногда и сам начинаешь сомневаться. В суде наверняка сразу начнет выдумывать какие-нибудь немыслимые байки про клиента.
– Надо соседку по комнате спросить. Она встречается с послом, все время в Нью-Йорк мотается на представительской машине. Не знаю, согласится ли.
Типичное вранье.
– Если она все время в отъезде, может, и ничего. Я найду, где голову приткнуть. На автобусной остановке переночую в крайнем случае.
Давлю как могу.
– А почему не хочешь пожить у Филипа?
– Он сдал меня деду, а тот хочет с моей помощью разгрести бардак в старом доме. Филип прямо не сказал, но ему не терпится меня сплавить.
– Глупости. Не будь параноиком.
Вот Баррона он бы охотно пригласил.
Когда мне было семь, а Филипу тринадцать, я часто представлял, что мы с ним супергерои. Брат вроде как был Бэтменом, я – Робином или еще кем-нибудь второстепенным. Мне нравилось воображать, как он меня спасает из беды. Например, старая песочница превращалась в гигантские песочные часы, и меня могло засыпать насмерть, а в дырявом детском бассейне подстерегали акулы. Я всегда звал Филипа на помощь, но в конце концов вместо него являлся десятилетний Баррон. Вот он-то с Филипом дружил. Уже тогда доделывал то, на что у брата времени не хватало. Например, со мной возился. Почти все детство я страшно завидовал Баррону и хотел очутиться на его месте, злился. А потом понял, что мне никогда им не стать.
– Может, хотя бы на пару дней?
– Ладно-ладно, – но это он несерьезно, опять увертки. – А что за странный сон? От которого ты на крышу полез?
Фыркаю.
– Кошка украла язык, хотел его вернуть.
Брат смеется.
– Ну и бардак у тебя в голове, пацан. В следующий раз пускай забирает язык насовсем.
Ненавижу это слово – «пацан», но спорить смысла нет.
Прощаюсь и ставлю трубку на зарядку. Отправляю по почте домашку.
Мора заходит в кабинет, а я как раз шарю по папкам на рабочем столе у Филипа. Куча картинок с обнаженными девицами: лежа на спине, они стягивают длинные бархатные перчатки, трогают грудь голыми руками. Изображение парня с бриллиантовой подвеской и в идиотских шароварах, видимо, случайно сюда затесалось. Скука, в общем-то, никакого криминала.
– Держи, – Мора протягивает кружку и две таблетки. Судя по запаху, это чай с мятой. Взгляд у нее блуждает. – Филип просил тебе отнести.
– А что это?
– Поможет заснуть.
Глотаю пилюли и залпом выпиваю чай.
– И чего вы не поделили? Он сам не свой, когда ты приезжаешь.
– Да ничего.
Не буду объяснять, ведь Мора мне нравится. Не рассказывать же ей, что Филипу не по себе, когда я рядом с его сыном. Из-за Лилы. Он же видел тогда мое лицо, помогал прятать тело. Я бы на его месте тоже нервничал.
Просыпаюсь среди ночи. Очень надо в туалет. Голова словно набита ватой. Шатаясь, бреду по коридору. Кажется, внизу кто-то разговаривает. Справляю нужду, собираюсь нажать на слив, но внезапно останавливаюсь.
– Ты что здесь делаешь? – это голос Филипа.
– Приехал сразу, как узнал.
Деда ни с кем не перепутаешь. Он живет в Карни, это тоже в Сосновых Пустошах. То ли там подцепил легкий акцент, то ли что-то из старых времен прорывается. Его городок – натуральное кладбище, не дома – могилы. Практически все жители – мастера, в основном старше шестидесяти. Приезжают туда умирать.
– Мы о нем позаботимся.
Я не ослышался – Баррон? А почему мне не сказал, что приедет? Они с Филипом вечно секретничают. Мама всегда говорила, это потому, что я самый младший. Но наверняка не поэтому. Я ведь не мастер – вот почему. Дедушке тоже в голову не пришло позвать меня на это семейное собрание.
Член семьи, но все равно чужой. И убийца вдобавок, а это усугубляет ситуацию. Странное дело – почему? Хоть на преступление оказался способен.
– За пацаном надо присматривать. Пускай займется чем-нибудь, – это дед.
– Отдохнуть ему надо, – отзывается Баррон. – Мы же не знаем толком, что случилось. А если у кого-то на него зуб? Если Захаров пронюхал про свою дочь? Он же до сих пор разыскивает Лилу.
От этих слов у меня волосы встают дыбом.
Фырканье. Филип? Нет, дедушка:
– И что? Вы вдвоем, парочка клоунов, будете его охранять?
– До сих пор же охраняли, – парирует Филип.
Подхожу ближе к лестнице и останавливаюсь возле перил, как раз над гостиной. Родственнички, наверное, на кухне заседают – очень уж хорошо слышно. Вот сейчас спущусь вниз и все им выскажу, пускай считаются со мной.
– Лучше бы о жене побеспокоился. Думаешь, я не вижу? И тебе не следует над ней работать.
Я уже почти опустил ногу на ступеньку, но тут останавливаюсь. «Над ней работать»?
– Мору не впутывай. Она тебе никогда не нравилась.
– Отлично. Что в твоей семье происходит – не моего ума дело. Только мне кажется, у тебя и помимо этого забот хватает. Но ты доиграешься.
– Он не хочет с тобой ехать.
Очень странно. Либо Филип злится, что дед командует, либо Баррон его уговорил меня оставить.
– А если Кассель и правда хотел спрыгнуть с крыши? Подумай, ему многое пришлось пережить, – не унимается дед.
– Да не стал бы он, – встревает Баррон. – Он в этой своей школе старается изо всех сил не высовываться. Пацану просто нужно отдохнуть.
Открывается дверь спальни, и в коридор выходит Мора. Фланелевый халат чуть распахнулся, виден край трусиков. Она сонно моргает и, кажется, совсем не удивлена, что я тут стою.
– Что-то мне послышалось снизу. Кто там?
Пожимаю плечами. Сердце колотится как бешеное, и только через мгновение до меня доходит: ничего предосудительного я не делаю.
– Тоже услышал голоса.
Такая худенькая. Вместо ключиц как будто лезвия под кожей.
– Музыка сегодня громкая. Боюсь ребенка не услышать.
– Не волнуйся. Наверное, спит как… как младенец.
Улыбаюсь, хоть шутка и не очень. В темноте Мора выглядит непривычно. У меня мурашки по коже.
Она усаживается рядом со мной на ковер, поправляет халат и свешивает ноги между балясинами. Можно легко пересчитать выпирающие под фланелью позвонки.
– Я ухожу от Филипа.
Что он сделал с женой? Мора наверняка не знает, что над ней поработал мастер. Если заклятие любовное, то со временем оно изнашивается. Правда, иногда требуется не меньше полугода. Интересно знать, не навещала ли она маму в тюрьме? Спросить или лучше не надо? Мама не имеет права снимать перчатки, но ведь можно всегда проделать маленькую дырочку и на прощание коснуться собеседника.
– Я не знал.
– Совсем скоро. Но это секрет. Никому не скажешь?
Быстро киваю.
– А почему ты не внизу с остальными?
Пожимаю плечами:
– Младших братьев редко берут в игру.
На кухне полным ходом идет совещание. Слов не разобрать. Я болтаю не затыкаясь: не хочу, чтоб Мора услышала, что они говорят про нее.
– Врать ты совсем не умеешь. Филип умеет, а ты нет.
– Да ну? – оскорбленно вскидываюсь. – Я превосходно умею врать. Кого хочешь за пояс заткну.
– Врешь, – она улыбается. – А почему тебя назвали Кассель?
Сразила наповал.
– Мама любит странные имена. Папа хотел, чтобы первенца назвали в честь него – Филип. Зато уж потом она оттянулась на мне и Барроне. А Филипа, кстати, хотела назвать Джаспером.
– Ничего себе, – закатывает глаза Мора. – А может, в честь предков? Семейные традиции?
– Черт знает. Тут все покрыто мраком. Папа был светлокожий блондин, фамилию Шарп наверняка придумал, когда документы подделывал. А насчет мамы – дедуля утверждает, что его отец был индийским махараджей и продавал калькуттские снадобья в Америку. Может, и правда. Его фамилия Сингер, возможно, произошла от индийского «сингх».
– Он как-то рассказывал, что один из ваших предков был беглым рабом.
Интересно, а про Филипа Мора что думала, когда выходила замуж? В поездах со мной иногда кто-нибудь заговаривает на непонятном языке. Как будто с такой внешностью я их должен понимать. А я никогда не понимаю и расстраиваюсь.
– Ага. Но про махараджу лучше. Есть еще байка, что мы из ирокезов.
Мора смеется, и довольно громко. Интересно, услышали нас там, внизу? Но тон голосов не меняется.
– А он был мастером? Филип не любит об этом говорить.
– Прадедушка Сингер? Не знаю.
Наверняка Мора в курсе, что дед – мастер смерти. У него же на левой руке почерневшие культи вместо пальцев. Магия вызывает отдачу. Если ты мастер смерти – колдовство убивает часть тебя. Если повезет – палец, к примеру, отсыхает, а иногда легкое или сердце. Каждое проклятие работает над мастером. Так дедушка говорит.
– А ты всегда знал, что не можешь колдовать? Мама знала с самого начала?
– Нет. Она боялась, что в детстве мы случайно над кем-нибудь поработаем. Не торопила, говорила: все придет со временем.
Вспоминаю, как мама с первого взгляда вычисляла простачка, как учила нас мошенничать, и почти скучаю по ней.
– Я обычно воображал себя мастером. Однажды мне даже показалось, что я превратил муравья в соломинку, но Баррон сказал, что нарочно меня разыграл.
– Трансформация? – Мора улыбается, но как-то отстраненно.
– Если уж мечтать, так на полную катушку – воображать себя самым талантливым и редким мастером, правильно?
Она пожимает плечами.
– Раньше я думала, что из-за меня люди падают. Каждый раз, как сестренка обдирала коленку, я была уверена – из-за меня. А когда поняла, что нет, ревела от досады.
Мора смотрит на дверь детской.
– Филип не хочет, чтобы мы проверяли сына. Мне страшно. А если он кого-то поранит случайно? Если его отдачей покалечит? Так бы хоть знали наверняка.
Филип никогда не согласится на медицинскую проверку.
– Просто перчатки с него не снимай, пока не подрастет немного, чтобы попробовать колдовать.
На занятиях по физиологии учитель говорил: если кто-то без перчаток – риск огромный, считайте, у него ножи в руках.
– Все дети развиваются по-разному. Как мне понять, когда он достаточно подрастет? Но перчатки для малышей такие милые.
Внизу дедушка что-то втолковывает Баррону на повышенных тонах:
– В былые времена нас боялись! Теперь все не так.
Зевая, я поворачиваюсь к Море. Пусть хоть всю ночь решают, куда меня деть. Я все равно свое дельце обстряпаю и вернусь в школу.
– А ты правда слышишь музыку? Какую именно?
Уставившись на ковер, Мора улыбается во весь рот.
– Как будто ангелы выкрикивают мое имя.
Волна мурашек пробегает у меня по спине от этой фразы.