Believer [СИ]

Часть 1.

Пустой и опустошенный — разные вещи. Опустошенный в своей жизни что-то потерял. У пустого же никогда ничего и не было. И непонятно, что хуже: жить с дырой в душе и лелеять воспоминания о ярком водовороте чувств, или жить с ней же, но иметь представление о чувствах только из рассказов окружающих.

Пустой ангел-хранитель. С рождения пустой, без надежды обрести покой и найти себя. Ведь даже «хранитель» ни к чему, если «хранить» некого, а его человека не существует.

– Алек, ты снова здесь? – голос сестры раздается так неожиданно, что мог бы испугать, вот только он и плечом не ведет. Знает, что Иззи всегда его найдет.

– Расскажешь? – глухо спрашивает он. Ангелам нельзя спускаться на Землю без дела, а Алеку нельзя спускаться в принципе, ведь никаких дел у него здесь быть не может.

– Ты вроде бы старший, но иногда такой глупый, – Изабель касается ладонью плеча брата, прежде чем сесть рядом с ним на крышу многоэтажного здания. Внизу — темные улицы и яркие фонари, внизу — только запозднившиеся прохожие спешат по домам, внизу течет жизнь. – Алек, ты только помни, что если все избегают смотреть на тебя, не значит, что они ничего не видят. Ты слишком часто прилетаешь сюда, и если кто-то заметит и донесет, наказание будет суровым.

Алек зло усмехается.

– Можно наказать сильнее, чем я уже наказан? – он смотрит вдаль и сжимает руки в кулаки. Чувствует, как с каждой минутой ветер начинает дуть все сильнее, пробираясь под одежду и вызывая неприятное покалывание по всему телу.

Кто сказал, что гнаться можно только за хорошими чувствами? Иногда важно, почувствовать хоть что-то.

Поэтому Лайтвуд и проводит так много времени на Земле, хотя и знает о последствиях. Он не сомневается, что когда-нибудь ему придется за это заплатить, но находиться на небесах, где от него прячут глаза и лживо улыбаются, где он чувствует себя, как в клетке, где все настолько идеально, что просто тошнит, он не может. Там считают, что Ангелы должны ловить каждую эмоцию своего человека, а не испытывать собственные. Там невозможно испытать ничего. Но Земля — другое дело, здесь все кипит, бурлит, и иногда кажется, что стоит только ступить на эту крышу, как душа перестает быть мертвой.

– Из, я побуду здесь еще немного, не волнуйся за меня, – Алек поворачивается к сестре и дергает уголками губ. – К тому же, если нас здесь заметят вместе, ты тоже попадешь под удар. Лучше слетай к Саймону, у него сейчас непростой период в жизни.

Лицо Изабель буквально начинает светиться, когда брат заговаривает о ее новом подопечном. Она перевела душу своего прежнего человека через границу не так давно, но почувствовала новый Зов даже раньше, чем отходила положенный траур. Саймон буквально ворвался в ее жизнь, моментально прирастая своей душой к ее.

– Да, когда режутся зубки — всегда непросто, – по губам Изабель скользит нежная улыбка, которая пропадает, стоит ей перевести взгляд на Алека. – Пообещай мне, что все будет хорошо, и ты не натворишь глупостей.

– Я уже сотни лет твой брат, и ты все еще считаешь, что я способен на глупости? Все будет хорошо, обещаю.

Изабель смотрит ему в глаза и старается понять, правду ли он говорит. И, прежде чем соскользнуть с края крыши и в падении раскрыть крылья, она тихо шепчет:

– Не просто так спрашиваю, Алек. Снова…

Лайтвуд смотрит на удаляющийся силуэт сестры, который почти сразу растворяется в воздухе и превращается в легкий туман, а потом переводит взгляд туда, куда она показала — на белое оперение своих крыльев. Почти белое.

На левом крыле черным пятном выделяется потемневшее перо.

Снова.

Алек почти любовно проводит по нему кончиками пальцев. Еще одно напоминание о том, что он неправильный. У ангелов крылья не темнеют, они – символ света их души. Вот только Алек уже несколько десятилетий подряд обнаруживает у себя черные перья; раньше они появлялись раз в год, потом все чаще и чаще… Последнее потемнело три недели назад. И вот опять.

Истеричный смешок срывается с его губ, а потом он с ужасом понимает, что уже не может остановиться. Смешок за смешком, и вот уже хохочет, подняв взгляд в небо.

Как же он устал. День за днем, год за годом, десятилетие за десятилетием. В его существовании не меняется ничего. Только тает глупая надежда, которая еще теплится в самых дальних уголках сознания. Надежда на то, что старейшины ошиблись. Что за бесконечно долгую жизнь он наверняка хоть раз услышит Зов.

Люди говорят, что время лечит, но Алек-то знает, что все это только болтовня. Со временем притупляются воспоминания, позволяют дышать спокойно, но что делать, если все вокруг — это одно большое напоминание о том, чего у тебя никогда не будет?

Полный боли крик оглашает палату, и виной тому не участившиеся схватки, а скорбный взгляд врача и роковые слова:

– Плод мертв.

Полный боли крик, неслышимый для остальных, разносится над крышами домов. Алек кричит, кричит, кричит… До резкого кашля и хрипоты.

Ветер начинает бушевать, словно подхватывает настроение Алека.

Самое страшное, что никак нельзя это прекратить. Он ж и в. Дышит. Разговаривает с братьями и сестрой. Чувствует, как щемит сердце от перешептываний за спинами его родителей, как будто это они виноваты в том, что их сын не такой, как все. Он ж и в. Вот только не живет, а существует.

Алек кричит, чувствуя, как в груди становится горячо.

В больнице медсестры поглядывают на часы в ожидании, когда их ночная смена подойдет к концу. По коридору проносится мужчина, спеша в самую дальнюю палату. Еще не знает, что его жена рожает мертвого ребенка.

Голос срывается, и он сипло дышит. Лайтвуд же просто хочет быть кому-то нужным, чтобы хоть как-то заполнить эту пустоту в его сердце.

В груди становится еще горячее, и кончики пальцев начинает покалывать.

Алек закрывает глаза и снова тянет руку к темному пятну на крыле, чтобы отработанным движением вырвать перо.

…Он не видит, что перо, бывшее пару минут назад черным, начинает мерцать.

Мужчина в белом халате ежедневно видит десятки разбитых сердец, но это не значит, что приносить плохие вести стало проще.

– Ребенок родился мертвым, мы ничего не смогли сделать.

Тяжело видеть, как блеск из глаз уходит, а плечи опускаются. По щекам мужчины, так и не ставшим отцом, текут слезы.

Перо, подхваченное порывом ветра, превращается в яркий свет, саму энергию, которая влетает в небольшую щелку приоткрытого окна.

Малыш, родившийся мертвым, открывает глаза, и палата оглашается детским плачем.

– Алек, расскажи мне о ней, о Земле, – Макс садится рядом с братом на скамейку и улыбается. Улыбается ослепительно ярко, улыбается, как тот, кто узнал, что скоро обретет своего человека. Несколько дней назад Старейшины пришли в дом Лайтвудов, и объявили, что первый подопечный Макса не заставит себя ждать.

Он был самым первым из их семьи, кто так рано получал подопечного. Жизнь ангела не бесконечна, хотя и исчисляется сотнями и сотнями лет, но по человеческим меркам младшему Лайтвуду было около четырнадцати. Изабель обрела первого человека в семнадцать, Джейс в шестнадцать, и Макс очень гордится тем фактом, что опередил их обоих.

– Ты же знаешь, что я там не бывал, – Алек улыбается краешком губ. Он не может быть серьезным, когда рядом Макс. Особенно сейчас, когда тот ведет себя вот так — подпрыгивает от нетерпения и излучает жизнь и энергию.

– Неправда, ты не спускался туда только в последнее время, а раньше часто там бывал, – мальчик говорит это, как само собой разумеющееся, и Алек думает, так ли хорошо он скрывал свои полеты на Землю, как ему казалось. – Не волнуйся, я никому не скажу, – Макс на секунду прикладывает палец к губам, а потом снова начинает болтать ногами и улыбаться.

– Тебе Изабель рассказала?

– Не-а, сам догадался. Ты всегда грустный. Но иногда, когда надолго улетал куда-то, возвращался веселый. И с Иззи или Джейсом говорил о Земле так, как будто бывал там, – Макс смотрит на Алека. – Только в последнее время ты снова грустный.

Алек знает, что Старейшины не ошибаются, и, если говорят, что ангел скоро услышит Зов, это значит, что он готов. Готов стать Хранителем, взять ответственность за чью-то жизнь, мудро распоряжаться вверенной ему властью. Но сейчас Алек в этом убеждается. Макс чертовски проницателен для своих лет.

Лайтвуд и правда давно не спускался на Землю. Пять человеческих лет или шесть. И эти годы должны были пролететь, как мгновение, ведь что для его долгой жизни такой незначительный срок? Но почему-то это не так, и каждый день в этом до скрипа зубов идеальном мире кажется бесконечно долгим.

– Думаю, ты скучаешь по Земле, – мальчик спрыгивает со скамейки и, обернувшись через плечо, улыбается брату. – Не бойся, Алек, я прикрою тебя сегодня.

Сильные порывы ветра треплют оперенье крыльев Алека, когда он ступает на каменную крышу. Он дышит глубоко, ловит запахи приближающегося дождя, булочек из кондитерской на первом этаже небоскреба, мятной зубной пасты, химикатов, выхлопных газов и… людей. Кажется, что Нью-Йорк совсем не изменился за последние годы, и Алека это радует. Он чувствует себя так, будто вернулся домой.

В одной из квартир снизу начинает плакать ребенок. В другой — Алек узнает это по скворчащему звуку масла на нагретой сковороде — кто-то готовит ужин; в третьей кот от скуки по хозяину рвет когтями обивку дивана; в четвертой папа маленькой девочки закрывает глаза и начинает считать до десяти, пока его дочь прячется за штору в гостиной; в пятой молодожены ссорятся впервые за время своего брака.

Лайтвуд улыбается. Люди настолько несовершенны в своей жизни, что вызывают лишь восхищение.

– Привет, – тоненький детский голосок раздается из-за спины Алека, и тот резко оборачивается.

Так и есть. Ребенок. Мальчик лет пяти сидит прямо на крыше, подложив газету под попу, и держит в руках блокнот и карандаш, с интересом разглядывая ангела.

Лайтвуд понимает, что у него начались галлюцинации, потому что такого просто не может быть. Что может делать человеческий мальчик на крыше небоскреба один? И как он может видеть ангела? Вот только после того, как Алек три раза зажмуривается и для пущей убедительности протирает глаза, ребенок никуда не исчезает.

– Привет, – отвечает Алек, пытаясь понять, что же здесь происходит. – Как ты оказался на этой крыше, малыш?

Мальчик хмурит брови и одаривает ангела осмысленным взглядом. Он захлопывает блокнот и начинает теребить карандаш в руках.

– Я не малыш. Мне уже пять, – ребенок вытягивает вперед растопыренную ладошку, давая понять, что ему действительно столько лет, сколько пальцев он показывает. – И я здесь, потому что мне сон приснился, что я должен прийти сюда и ждать.

Алек переступает с ноги на ногу, оглядывая мальчишку с ног до головы. Обычный ребенок — волосы в полнейшем беспорядке, ярко-желтая футболка и шорты цвета хаки. На коленях незаживающие ссадины. Такой же, как и все в его возрасте. Вот только почему он здесь, кого ждет, почему не боится?

Лайтвуд пробует представить сложившуюся ситуацию глазами мальчика: он сидит на крыше и рисует, и вдруг из-за облаков спускается ангел с белыми крыльями.

И почему этот ребенок выглядит так, словно такое с ним случается каждый день?

– У тебя крылья красивые, – мальчик завороженно разглядывает оперение.

– Как тебя зовут? – перебивает его ангел.

– Магнус. Магнус Бейн, – малыш старательно выговаривает свое имя. – А тебя?

– Я Алек. И почему ты сидишь здесь, а не дома с мамой?

Магнус смотрит укоризненно и всем своим видом показывает, что не считает Алека умным.

– Я же сказал — я должен быть здесь. Мне приснилось, что я должен ждать.

– Кого ждать, Магнус? – как-то незаметно напряжение спадает, и улыбка скользит по губам. Ситуация больше не кажется странной, словно какой-то внутренний голосок нашептывает ему, что все так и должно быть.

– Тебя, Ангел, – мальчик устало вздыхает, не понимая, почему он должен объяснять такие понятные вещи.

Алек выдыхает сквозь плотно сжатые зубы, и лишь краем сознания недоумевает, почему его не волнует эта ситуация. Ему только что сказали, что пришли сюда, потому что знали, что прилетит ангел, с которым надо встретиться. Ах да, еще мальчик мог видеть Алека. Вот только Лайтвуд смотрит на искорки в глазах Магнуса, и ловит себя на мысли, что улыбка на его губах становится шире.

– Иди сюда, – Магнус раскрывает блокнот и тыкает пальчиком в рисунок, словно намекает, что надо подойти и посмотреть.

Алек складывает крылья, садится рядом и берет протянутый блокнот. Ему требуется несколько секунд, чтобы понять, что изображено на каждой из нарисованных картинок.

Крылья. Белые крылья с крапинками черных перьев.

– Моя мама говорит, что я много мультиков смотрю. А еще она говорит, что ангелов невозможно увидеть. Папа иногда шепчет мне на ухо, что ангелов вообще не бывает, но если мама это слышит, то она не готовит ему вкусные блинчики на завтрак и заставляет есть кашу. Но я же вижу тебя, значит, ты настоящий, – победно улыбается мальчик, и кладет свою ладошку на плечо Алека. Ангел переводит взгляд на маленькие пальчики и чувствует, как кожа под ними начинает теплеть.

– Ты очень хорошо рисуешь, Магнус, – хвалит он, передавая блокнот обратно. На лице ребенка вспыхивает счастливая улыбка, и он зажмуривается от удовольствия.

Сегодня в Нью-Йорке прохладно. Солнце иногда выглядывает и обдает своим теплом, но в следующий момент скрывается за пухлыми облаками, которые приносят с собой порывы ветра. Мальчик рядом с ангелом передергивает плечами и сцепляет ладошки, стараясь согреться, но и не показать, что ему холодно. Лайтвуд с сомнением смотрит на тонкую футболку, рукава которой треплет ветер, и, подумав секунду, расправляет одно крыло.

Магнусу и не надо другого приглашения, он моментально ныряет Алеку под бок и касается холодным носом его плеча.

Алек снова поражается непосредственности мальчика, и хочет спросить, разрешает ли ему мама разговаривать с незнакомцами. Но вместо этого молча наблюдает за тем, как Магнус, привалившись к крылу, очень медленно поднимает ладонь и невесомо проводит по перьям.

Ветер усиливается, но никто из них не обращает на это внимания. Они сидят так около получаса, прежде чем Магнус грустно вздыхает и опускает глаза:

– Мне надо идти, мама уже волнуется. Она опять будет ругаться, что я задержался.

Он поднимается, отряхивает шорты от налипшей пыли, складывает газету, на которой сидел, и забирает блокнот с карандашом.

– Приходи завтра, Ангел. Я буду тебя ждать.

Магс убегает к двери, ведущей к жилым этажам, а Алек так и остается смотреть ему вслед. Он чувствует легкое покалывание по всему телу.

– Я приду.

В тот день Лайтвуд не обнаруживает ни одного почерневшего пера.