Бельканто

Глава третья

Необходимое уточнение: освобождены были все женщины, кроме одной.

Она оказалась где-то посередине шеренги выходящих. Как и другие женщины, она смотрела не вперед, а назад, в гостиную, на пол, где провела, кажется, не одну ночь, а несколько лет. Она смотрела на стайку мужчин у дальней стены. Никого из них она не знала. Никого, кроме японского джентльмена, ради которого, собственно, и был затеян этот прием. По сути, она не знала и его, но он так любезно помог ей с аккомпаниатором, что Роксана Косс специально нашла его взглядом и одарила улыбкой. Мужчины переминались с ноги на ногу, вид у них был печальный и беспокойный. Господин Хосокава учтиво улыбнулся ей в ответ и склонил голову. За исключением господина Хосокавы, никто из мужчин в тот момент не думал о Роксане Косс. Они забыли и о ней, и о ее невероятном пении. Все они глядели на своих жен, выходящих на дневной свет, и думали о том, что, возможно, не увидят их уже никогда. Мужчинам трудно было дышать от переполнявшей их любви. Вот покинули дом Эдит Тибо, жена вице-президента, прекрасная Эсмеральда.

Роксана Косс уже почти достигла выхода, впереди нее было всего человек пять, как вдруг командир Эктор выступил вперед и взял ее за руку. Особой агрессии в его жесте не было. Быть может, он просто хотел ее проводить или переместить в другое место шеренги?

– Espera, – сказал он, указывая на стену, и Роксане Косс пришлось встать поодаль от остальных, рядом с большим полотном Матисса, изображающим груши и персики в вазе. В стране имелись всего две работы Матисса, и эта была позаимствована из музея специально ради приема. Но обескураженная Роксана Косс в тот момент о живописи не думала и смотрела только на переводчика.

– Подождите, – перевел Гэн на английский, стараясь, чтобы это прозвучало как можно милосерднее. В конце концов, «подождите» не значило, что она вообще никогда отсюда не выйдет. Это означало лишь, что ее выход откладывается.

Роксана Косс обдумывала услышанное. Она все еще сомневалась в значении сказанного ей, даже после перевода. Да, ей приходилось ждать в детстве. Приходилось ждать в консерватории, в очереди на прослушивание. Однако в последние годы ее уже никто не требовал ждать. Наоборот, это ее все ждали. А в этой дурацкой стране, на этом дне рождения, в окружении вооруженных головорезов – заставлять ее чего-то ждать посреди такого безумия было уже просто издевательством. Роксана Косс выдернула у командира свою руку так резко, что с носа у него соскользнули очки. Она больше не желала терпеть его прикосновений к своей коже.

– Знаете что, – заявила певица, – хорошенького понемножку!

Гэн открыл было рот для перевода, но передумал. К тому же Роксана Косс продолжала говорить:

– Я приехала сюда, чтобы работать, то есть чтобы петь на приеме, и я свою работу выполнила. Мне велели спать на полу вместе со всеми этими людьми, которых вы по каким-то причинам решили задержать, и я легла на пол. Но теперь с меня довольно!

Она указала пальцем на кресло, где сгорбился аккомпаниатор.

– Посмотрите, – сказала она, – он болен, и я должна быть рядом с ним.

Впрочем, это трудно было назвать убедительным аргументом. Голова у аккомпаниатора упала на грудь, руки безвольно свесились вдоль туловища, как флаги в безветренный день – он больше походил на мертвого, чем на больного. Когда Роксана Косс говорила, он даже не поднял головы. Шеренга женщин остановилась. Даже те, кто уже вышел на улицу, остановились посмотреть, что происходит, пусть они и не понимали, что говорит певица. В эту минуту всеобщей растерянности, в неизбежной паузе, предшествующей переводу, Роксана Косс и вознамерилась покинуть дом. Она решительно устремилась к открытой, ожидавшей ее двери. Командир Эктор бросился вслед за ней и, не сумев поймать руку, крепко ухватил за волосы. Да, такие волосы делают женщину легкой добычей – все равно что связка длинных шелковистых веревок на голове.

Затем одно за другим произошли три события: во-первых, Роксана Косс, лирическое сопрано, издала высокий пронзительный звук, в котором смешались удивление и такая боль, будто, потянув ее за волосы, командир сломал певице шею; во-вторых, все гости, за исключением аккомпаниатора, сделали шаг вперед, показывая, что готовы взбунтоваться; и, в-третьих, все террористы, от четырнадцатилетних до сорокалетних, тут же схватились за оружие и передернули затворы, и от этого металлического клекота все застыли, словно в стоп-кадре. Комната замерла в ожидании, время остановило свой бег – и тут Роксана Косс, не озаботившись даже тем, чтобы расправить платье или пригладить волосы, вернулась на свое прежнее место рядом с картиной, которая, честно говоря, была не лучшим произведением мастера.

После этого командиры начали вполголоса совещаться между собой, и даже рядовые боевики, мальчишки-бандиты, принялись тянуть шеи, чтобы лучше расслышать. Голоса командиров сливались, но можно было уловить слова «женщина», «никогда», «договор». Затем кто-то растерянно произнес: «Она же певица!» Из-за того что командиры склонились друг к другу, разобрать, кто именно это сказал, было невозможно. Может быть, все вместе.

Чтобы захватить человека в заложники, можно придумать повод и похуже. Заложник ценен тем, что его можно обменять – на деньги, или свободу, или на другого, нужного тебе человека. Человек может заменить деньги, если изыскать способ его удержания. Так почему бы не захватить человека в заложники за его драгоценный голос? Не получив то, за чем они пришли, террористы решили взять взамен кое-что другое, то, о чем они и понятия не имели до того самого момента, как оказались на четвереньках в узких туннелях вентиляционной системы. Они решили взять то, что составляло смысл жизни господина Хосокавы.

Роксана стояла у стены на фоне рассыпающихся по холсту ярких фруктов и плакала от досады и разочарования. Командиры спорили все громче, остальные женщины и слуги потихоньку выбирались из дома. Мужчины молча взирали на происходящее, юные террористы держали оружие наготове. Аккомпаниатор, который, казалось, спал в своем кресле, внезапно вскочил на ноги и тоже вышел наружу, поддерживаемый с обеих сторон кухонным персоналом, даже не поняв, что его солистка осталась в плену.

– Так-то лучше, – сказал командир Бенхамин, пройдясь по комнате, которую еще недавно усеивали тела заложников. – Теперь хоть можно дышать.

С улицы доносились крики и рукоплескания, которыми встречали освобожденных. С другой стороны садовой стены засверкали фотовспышки. В суматохе в дом вновь вошел аккомпаниатор – запереть вход никто не удосужился. Он распахнул дверь с такой силой, что та впечаталась в стену, оставив на деревянной обшивке вмятину от ручки. Аккомпаниатора вполне могли пристрелить, но, к счастью, узнали.

– Роксаны Косс там нет! – сказал он по-шведски. Голос его звучал глухо, согласные застревали во рту. – Ее там нет!

Его речь была столь невнятной, что даже Гэн не смог сразу распознать язык. Шведский он изучал в основном в студенчестве, по фильмам Бергмана, сравнивая субтитры со звучащими с экрана словами, так что беседовать по-шведски он мог лишь на самые мрачные темы.

– Она здесь, – сказал Гэн.

Казалось, возмущение ненадолго вернуло аккомпаниатору здоровье. Землистый оттенок его кожи сменился ярким румянцем.

– Всех женщин освободили! – Он размахивал руками, словно пытался распугать ворон на кукурузном поле, на синеющих губах запенилась слюна. Гэн добросовестно перевел его слова на испанский.

– Кристоф, я здесь, – сказала Роксана, помахав своему спутнику рукой, словно прием продолжался и они просто ненадолго потеряли друг дружку.

– Лучше возьмите меня, – простонал аккомпаниатор, и колени его опасно затряслись, грозя снова подогнуться. Это прозвучало восхитительно-рыцарственно, однако все присутствующие прекрасно понимали, что он не нужен никому, а нужна именно Роксана.

– Выбросьте его вон! – приказал командир Альфредо.

Двое парней выступили вперед, но аккомпаниатор, которого, как всем казалось, и охранять-то было не нужно – так жестоко трепал его таинственный недуг, – опрометью ринулся вглубь комнаты и тяжело опустился на пол у ног Роксаны Косс. Один из мальчишек прицелился в крупную белокурую голову.

– Случайно ее не пристрели! – предупредил командир Альфредо.

– Что он говорит? – возопила Роксана Косс.

С некоторой заминкой Гэн перевел.

«Случайно». Вот как это бывает в подобных передрягах. Никакого злого умысла, просто пуля попала чуточку не туда. Задержав дыхание, Роксана Косс мысленно прокляла всех собравшихся в комнате. Погибнуть от руки террориста-недоучки, не умеющего толком прицелиться, – вот уж не так она планировала завершить свой жизненный путь! Дыхание аккомпаниатора снова стало неестественно быстрым и слабым. Он закрыл глаза и прижался головой к ее ноге. Этот душевный порыв полностью истощил силы аккомпаниатора. Секунду спустя он уснул.

– Ради бога! – сказал командир Бенхамин, сделав тем самым одну из серьезнейших ошибок за время всего мероприятия, которое с самого начала было не чем иным, как чередой серьезных ошибок. – Оставьте его там, где он есть!

Как только командир произнес эти слова, аккомпаниатор рухнул лицом вниз, и его начало тошнить чем-то желтоватым и пенистым. Роксана снова попыталась распрямить его скрюченные конечности, на этот раз без чьей-либо посторонней помощи.

– Вынесите его хотя бы на свежий воздух! – воскликнула она со злостью. – Разве не видите, что ему плохо? – Все прекрасно видели, что аккомпаниатору очень, очень, просто ужасно плохо. Кожа его покрылась холодным потом, а цветом стала напоминать протухшую рыбу.

Гэн перевел просьбу, однако она осталась без внимания.

– Оперная певица вместо президента, – сказал командир Бенхамин. – Думается мне, ни хрена приличного мы на нее не обменяем.

– Вместе с пианистом она стоит больше, – попробовал возразить командир Альфредо.

– Да он и гроша ломаного не стоит.

– Оставим ее, – спокойно сказал командир Эктор, и на этом оперный вопрос был закрыт. Эктор говорил мало, но именно его бойцы боялись больше всех. Даже другие командиры проявляли осторожность в его присутствии.

Все заложники, включая Гэна, находились в это время на другой стороне комнаты. Отец Аргуэдас тихо произнес молитву, а затем направился на помощь Роксане Косс. Командир Бенхамин приказал ему вернуться, но тот только улыбнулся в ответ и кивнул головой, словно командир просто неудачно пошутил и его слова нельзя расценивать как грех. Священник только дивился тому, как колотится его сердце и подгибаются ноги. Не от страха быть убитым, нет, он не верил, что его убьют, а даже если и убьют, что ж, пусть будет так. Страшно было от цветочного запаха, от теплого золотистого свечения ее волос. С четырнадцати лет – столько было отцу Аргуэдасу, когда он отдал свое сердце Богу и отрешился от житейских забот, – подобные вещи его не волновали. Откуда же – среди всего этого ужаса и хаоса, среди смертельной опасности, нависшей над головами стольких людей, – возникло это дикое головокружение и ощущение невероятной удачи? Ему просто невообразимо повезло! Повезло, что его выделила среди других Анна Лойя, кузина жены вице-президента, что она обратилась к своей кузине со столь необычной просьбой, что эта просьба была милостиво удовлетворена и ему позволили стоять у дальней стены комнаты и впервые в жизни слушать живую оперу, и не просто оперу, а оперу в исполнении Роксаны Косс, которая была, по всеобщему мнению, величайшим сопрано нашего времени. Одно лишь то, что она приехала в эту страну, что в течение целых суток ей суждено было находиться в том же городе, что и он, уже можно было расценить как великое чудо. Узнав об этом, отец Аргуэдас долго не мог уснуть на своей койке в подвале дома приходского священника. И вот ему позволено ее видеть, и вот волею случая (который, разумеется, может стать предвестием ужасных событий, но тем не менее является, как и всякий случай, выражением воли Божьей) он может помочь ей в ее хлопотном деле по приведению в должный порядок нескладных членов ее аккомпаниатора. Он может вдыхать исходящий от нее аромат крохотных колокольчиков и видеть ее гладкую белую шею в вырезе фисташкового платья. Может заметить несколько заколок, которые она оставила в волосах, чтобы не лезли в глаза. Что это, если не дар небес? Отец Аргуэдас верил, что такой голос может иметь только божественное происхождение, и значит, ему дано приблизиться к воплощению божественной любви. А волнение в его груди и дрожь в руках – вполне естественны. Как же его сердце может не наполниться любовью, когда он оказался так близко к Богу?