Белый кот

Глава четвертая

— С кем это я разговариваю? — сказала Люська, рассматривая потолок. — Если задуматься, то моя речь напоминает глас вопиющего…

Женя сидела, погруженная в свои мысли. Ольга же просто «обогащала свой птеродактильный уровень» чтением какого-то незамысловатого шедевра в яркой мягкой обложке.

А Люська, обрадованная тем, что наконец-то может показать подругам, как она выросла на курсах психоаналитиков, рассказывала им что-то очень умное, употребляя загадочные и непонятные слова.

— Не кощунствуй, — сурово сказала Ольга. — Вопиющий в пустыне в отличие от тебя говорил мудро, незамысловато, не употребляя матерных слов…

— Какие это матерные слова я употребила? — испугалась Люська.

— Типа «фрустрированное сознание», — напомнила Ольга. — Ты сказала, что у Женьки от свалившихся на нее несчастий рецидив фрустрированного сознания. Это что за хрень такая? Кто угодно обидится на такое измышление…

— А вы перестаньте глубокомысленно таращиться друг на друга. Нет, это кошмар какой-то! Пришли в кои-то веки две подруги. Открыли бутылку, сделали салат… И замолчали. Просто на самом интересном месте… У меня что, самая интересная жизнь? Я трещу без умолку…

— Это у тебя по жизни, — усмехнулась Ольга. — Ты всегда была болтушкой…

— Слушай, я могу обидеться… Я болтушка. Ха! Просто кто-то должен поддерживать беседу. Или видимость беседы, раз обе девы погрязли в высокоумном молчании. Нет, честное слово, мне надо обидеться…

— Так ведь не настолько же ты глупа, чтобы это сделать!

Они сидели у Люсинды уже второй час. Втроем, как в прежние времена. И можно было остаться еще часов на сто, подумала Женя. Не уходить никуда, остаться ночевать. Словно они все еще молоды. Как когда-то… Вырвавшись из-под родительского гнета, они сидели на кухне ночами, обсуждая свои маленькие трагедии. А потом все выросло. Они выросли. И трагедии тоже…

Можно было бы остаться, снова подумала она. Если бы не Кот…

— Если бы не Кот, можно было бы торчать тут до утра, — вздохнула Женя.

— А что случится с Котом, если мы поторчим до утра?

— С Котом ничего не случится. Со мной — точно… — Ольга встала, потянулась и продолжила: — Я загнусь завтра, если не получу хорошей порции здорового сна…

— В твоем возрасте надо думать о хорошей порции здорового секса, — заметила Люсинда. — Это ошибочно думать, что сон полезнее.

— Ага, а в твоем не надо… Мы ровесницы. Забыла?

— В моем я уже наелась, спасибочки… Пользуйтесь сами. От мужчин в этой жизни больше вреда, чем пользы… Ох, я сама себе противоречу! То есть в моей жизни это именно так. Наверное, их было слишком много. И они искривили мне карму…

— Я так и знала, — сокрушенно простонала Ольга. — Все эти оккультные опыты ни к чему хорошему не привели! Она стала…

— Никем я не стала! — огрызнулась Люсинда. — Могла бы стать ведьмой. Но сдержалась… Подумала, что много чести…

Они словно и не меняются, подумала Женя, разглядывая подруг. Ольга высокая. Женственная. А Люська — маленький щенок. Взъерошенные короткие волосы. Блюдца-глаза… И Женя — между ними. Среднее нечто. Серость, одним словом… У Ольги индивидуальность, у Люсинды тоже.

Только у Жени нет этой чертовой индивидуальности. Или — как это теперь называется?

Ах да.

Ха-риз-ма…

— У меня ее нет.

Подруги обернулись и с недоумением уставились на нее.

— Чего у тебя нет? — поинтересовалась Люсинда.

— Харизмы.

— При чем тут харизма? — продолжала недоумевать Люся. — Мы вроде о более земных вещах говорили…

— Я думаю, он меня разлюбил именно поэтому, — пояснила Женя.

— То есть у той дамочки с бюстом есть харизма, — задумчиво протянула Ольга.

— Может, у нее нет харизмы. У нее есть бюст. У женщины что-то должно быть. Или бюст, или харизма…

— Должна быть в женщине какая-то загадка, — пропела Люська.

— А мне вот кажется, что у Панкратова просто всего оказалось чересчур много, — презрительно фыркнула Ольга. — Особенно харизмы. В одном месте все и собралось…

— Нет, там харизмы не бывает, — поразмыслив, заявила Люська. — Там вред один.

Женя сидела и слушала, думая при этом, что все так невыносимо глупо. Девицы несли такой бред, такую околесицу, но в этом был своеобразный кайф. За этими разговорами уходила боль, и казалось, что раз уж все так бессмысленно и смешно, может, и в самом деле надо встряхнуться и идти дальше по жизни, не забывая относиться к происходящему с тобой с долей иронии? Ах, эти безумные чаепития… Точно они втроем взяли, да и вернулись в прежние времена. Когда не было особенных забот. Только личная жизнь. Превыше всего… «И ты не думала, расставаясь с очередным бойфрендом, о таких глупостях, как «На что я буду жить?», «Как я буду жить, черт бы его побрал, без него?»»

Просто — слезы вслед, легкие и малозначимые. Мальчики — как трамваи. Ушел один, придет другой…

Мелодия Моцарта донеслась откуда-то, и Женя не сразу даже поняла, что это мобильник. Она только удивилась, что кто-то включил Моцарта в таком дерьмовом исполнении.

— Женька, ты слышишь меня?

— Да, — соврала Женя.

— Так вот, твой жилец реально исчез…

— Ты уже говорила…

— Нет, ты не поняла! Сейчас звонил Игорь. Он нашел какого-то принца с ясными глазами, и тот поведал ему много интересного… Он все расскажет при встрече. Забавная личность твой Костик! Но самое главное — что его никто не видел уже две недели…

Женя в принципе ничего другого и не ожидала. Скорее всего Костик уже давно уехал. Какой ему прок от старой техники, Женя понять не могла. Но мало ли что? Вляпался в какую-нибудь историю. А денег не было. Вот он и продал всю эту рухлядь за копейки. Чтобы набрать денег на билет до какой-нибудь Урюпинки. И спрятаться там, вдалеке от любопытных и навязчивых глаз.

Что там может быть интересного?

— Да ладно, — отмахнулась Женя. — В конце концов, надо просто сменить замок. И переехать самой туда как можно скорее… Я просто привыкла жить у Панкратова. И комфорта там больше… Но если уж рвать с прежней жизнью…

— Чего-то я тебя не поняла, — нахмурилась Ольга. — То есть ты хочешь все оставить? И плюнуть на этого долбаного гомика? Оставить ему все — деньги, свои ценные вещи…

— Не такие уж и ценные, — сказала Женя. — Старые. Сто лет в обед… К тому же телевизор вообще только усугубляет плохое настроение. Приемник тоже…

— Тебя послушать, все вокруг его усугубляет, — презрительно фыркнула Ольга.

— В чем-то она, безусловно, права, — вступила в разговор Люська. — Поскольку умножающий знание умножает печаль… А у нас и так печали достаточно…

— Ну конечно, — язвительно протянула Ольга. — Харизматичные вы мои… Лично я не собираюсь спускать все этому субчику… С какой стати он должен оставаться безнаказанным, скажите мне? Только потому, что вы обе решили не умножать свою печаль? Нет уж, я позабочусь, чтобы этого гада найти и наказать!

— Да наказывать замучаешься, — вздохнула Люська. — Гадов-то много… Если заботиться о каждом, все силы поистратишь!

— Я говорю об одном гаде.

— А Панкратов? — обиделась Люська. — А эта лошадь, корова, гиена, которая уселась ему на колени в самый неподходящий момент?

— Почему это неподходящий? — возмутилась Женя. — То есть если бы она уселась ему на колени в любой другой момент, это было бы нормально?

— Не придирайся к словам, — быстро нашлась умненькая Люська. — Мысль изреченная есть ложь…

— Еще цитату, плииз… Нет, девы, вас несет не туда… Совсем не туда. И перестаньте строить из себя зачарованных… Три разгневанные ведьмы, скооперировавшиеся на предмет борьбы со злом…

— Она неблагодарная, — сказала Люська Ольге. И та кивнула:

— Мы тут сидим, решаем ее проблему… а она называет нас ведьмами…

— Она хуже поступает, — согласилась Люська. — Она сравнила нас с героинями подросткового сериала. А там половина серий — плагиат. Нет, душа моя, мы не какие-то там высосанные из пальца телегероини. Мы круче.

— Мы сами по себе. Мы умные и красивые. И самобытные…

Женя поняла, что сейчас все начнется сначала. Их детская игра — кто больше наговорит бессмысленностей… Подумав, она поняла, что справиться с этим ей не по силам, да и зачем? Что она в самом деле пристает к людям со своей бедой?

Это ведь ее беда. Да и беда ли?

Поэтому, смирившись, она улыбнулась и включилась в это самовосхваление.

— А тот, кто этого не понимает, — сказала она, — слепец. И глупец… И сам жуткий страшила…

Ирина увидела его фигуру у перекрестка. Сердце забилось сильнее, но она приказала себе быть спокойной.

Даже сделала шаг в его сторону, и больше всего ей хотелось его окликнуть.

Желание было таким сильным, почти непреодолимым, но…

Не сейчас.

Не здесь.

И что это изменит?

Она все для себя решила. Она ведь все решила, правда?

Он уходил. Она видела только его спину. Боже, как ей хотелось окликнуть его!

Больше всего на свете…

По щеке скатилась слеза.

«Я же все решила и для себя, и для него, — напомнила она себе, сердито вытирая слезу тыльной стороной ладони. — Так будет лучше для всех. И для нас двоих в первую очередь…»

Она повернулась и пошла прочь, стараясь не оглядываться. И почему-то ей казалось теперь, что и в самом деле, когда она это сделает, ей станет легче…

Она научится смеяться глазами. Она научится быть счастливой. Она забудет про все кошмары…

Когда дело будет сделано…

Только оказавшись снова в одиночестве, Женя поняла, как ей было хорошо. За разговорами ни о чем она почти перестала ощущать свое одиночество так болезненно. И вот теперь оно снова навалилось на нее.

— Спрятаться-то невозможно…

Она проговорила это едва слышно, а голос прозвучал гулко, отзываясь в тишине квартиры. Отзываясь в ее одиночестве, к которому требовалось привыкнуть. Живут же люди, в конце концов. И она, Женя, тоже должна научиться этому нехитрому искусству.

Кот спал, не обратив внимания на ее возвращение.

Она немного посидела рядом с ним, гладя его — наградой был приоткрытый на минуту глаз и короткое урчание, — и тихо сказала:

— Все, дружок… Завтра мы переберемся отсюда. Думаю, тебе там понравится…

Она не была в этом уверена на сто процентов. Более того, она не была уверена, понравится ли ей там… И дело было не в том, что та квартира была лишена и сотой части здешних удобств. Дело было в чужом дыхании… Она будет все время думать, что именно в ее квартире жил странный человек с неправильной ориентацией и предавался именно в этой квартире разврату, а еще оставил тени своих мыслей… Пожалуй, тени этих мыслей были куда страшнее, чем тени греха, они мерещились ей повсюду, как отпечатки липких, сальных пальцев. Женя ходила по комнатам, по кухне, и ей казалось, что везде, везде, где только можно, он их оставил. Нет, умом она прекрасно понимала, что, когда она сдавала свой дом, она обязана была помнить, что теперь там останутся следы иного дыхания. Но сейчас она ощущала его физически и сама почти не могла дышать полной грудью, словно боялась заразиться… Господи, и сколько времени пройдет, прежде чем она сможет забыть про факт пребывания здесь инородного тела? Или по крайней мере перестанет придавать ему, этому пребыванию, значение?

— Сама и виновата, — справедливости ради отметила она. — Незачем было сдавать свое жилище первому встречному повару…

Но кто же знал, что ей понадобится снова ее старая квартира у черта на куличках? Кто знал, что их — такой счастливый! — брак распадется и он уйдет, оставив ее, Женю, в гордом одиночестве под обломками, которые врезаются в память, в сердце, в голову, в душу?

И все, все напоминает о том времени, когда она была счастлива. Как в дурацкой старой песне — «все напоминает о тебе…».

Звонок в одиннадцать вечера ей не понравился. Она подумала: надо ли подходить к телефону — кто может звонить в такой час?

И сама дала ответ — Панкратов.

Все-таки подняла трубку и в самом деле услышала голос Панкратова.

— Послушай, — сказал он, — я думаю, что тебе незачем уезжать из квартиры… Тем более сейчас.

Ей показалось, что в его голосе явно прозвучали нотки беспокойства. Неужели за нее, Женю? Она глубоко втянула воздух.

— Я уже все решила, Сережа.

— Женя, — начал он тихо, — все может измениться…

— Нет, Сережа, ничего уже не изменится…

Он понял, что она хотела сказать. Только ничего не ответил — предпочитая снова уйти от реальности. «Интересно, — подумала она, — неужели он все еще верит, что я вернусь? А я сама? Я-то в это верю? В то, что мой поезд ушел окончательно, бесповоротно, что я не растаю, как теплый воск, и не побегу к нему назад?»

— Зря ты так поспешила с этим дурацким переездом…

— Неужели ты звонишь мне в одиннадцать, чтобы это сказать?

— Нет, — сказал Панкратов. — Я звоню тебе не поэтому… Я хотел тебе сказать, что люблю тебя…

Она вздохнула и повесила трубку.

На душе было грустно и тяжело, так тяжело, что хотелось от нее срочно избавиться. Живут же люди совсем без души. Здоровые, веселые и беспечные…

Больше всего на свете ей бы сейчас хотелось на время и самой лишиться всего — даже воспоминаний, которые лезли в голову как назло, приятные и неприятные. Она пыталась с ними бороться, включила радио, прослушала все новости, чего никогда обычно не делала. Но половину ночи она провела в раздумьях о Панкратове, голос которого был очень грустным, и вообще — может быть, она не права?

Может быть, его все-таки стоит простить?

«Сейчас просто время такое, — думала она. — И по статусу ему положено мне изменять… Нельзя же, право, требовать от него невозможного!»

И из квартиры пока уезжать не стоит. Вдруг все наладится…

«Наладится, — усмехнулась тут же про себя. — Дело уже не в Панкратове».

Кем должна быть она, Женя Лескова? Какому идеалу она должна соответствовать? Быть «диванной кошкой», про которую только и можно сказать — с жиру бесится, или самой пустится во все тяжкие? Какие у них там идеалы-то, у Сереженькиных соратников? Она вспомнила их жен, холеных, лощеных, и попыталась припомнить еще, кто из них кто. Безликие, похожие друг на друга… У Артосова, например, его Валенька была раньше за границей — ходили настойчивые слухи, что она там работала в стрип-баре, но точно Женя этого не знала. А второй панкратовский приятель и не скрывал, что для его жены главное — материальное благополучие, а в остальное время он мог ходить куда угодно, с кем угодно… Даже выгодно ей это было, поскольку за измены она штрафовала.

Только Женя получилась глупая, со своими стихами дурацкими и рефлексиями… Как это Люська сегодня сказала? Фрустрированная такая вышла Женя и… сама во всем и виновата. Надо идти было в ногу со всеми.

А если не хотела идти в ногу — получай.

Так она и заснула, а утром подскочила от звона будильника и странной мысли, что именно сегодня она должна совершить тот, может быть, совершенно неправильный, но резкий шаг. Порвать со всем, что связывало ее до сей поры с прошлым.

Переехать и поменять замок.

Или просто переехать…

С утра было солнечно, и Женя подумала, что это хороший знак.

Она покормила кота, выпила кофе.

— Кот, я ведь права? — поинтересовалась она.

Кот ничего не ответил по причине прирожденной молчаливости, и Женя почему-то вспомнила, как они вчера болтали всякие глупости с подругами, и ей стало немного стыдно. Кот молчал глубокомысленно, и Жене показалось, что уж ему-то ведомы все ответы на вопросы, только вот обсуждать это он считает ниже своего достоинства.

«А я только и делаю, что вешаю свои проблемы на остальных, — совсем расстроилась Женя. — Даже на этого несчастного котяру…»

Твердо решив научиться у животного замечательной привычке — загадочно молчать, она принялась одеваться, снова радуясь тому, что теперь ее одежда так проста и удобна. И волосы она отпустит, чтобы собирать их небрежный хвост на затылке, как это делает Люсинда. А потом она еще непременно научится закидывать ногу на ногу с такой изящной небрежностью, как это делает Ольга.

Она поймала себя снова на том, что невольно срисовывает чужие образы, примеряет их на себя, и расстроилась.

— Получается, что у меня нет ничего своего, — развела она руками. — Я просто сборище чужих привычек…

Она поцеловала кота и вышла на улицу, стараясь прогнать из головы все грустные мысли о будущем. А так как все ее мысли были последнее время невеселыми, она прогнала их все. Впуская только эти редкие зимой лучики ультрафиолета, которые так раздражали ее летом и так радовали в холодную пору…

— Доброе утро, — услышала она за спиной знакомый голос. — Надо же, как странно… Первый раз вижу ваше лицо при дневном свете.

Женя обернулась.

Она тоже видела его лицо первый раз и удивилась немного. Почему-то он представлялся ей гораздо старше. И лицо виделось ей сморщенным, собранным в брюзгливый кулачок…

На самом деле она вынуждена признать, что он даже красив. Во всяком случае, у него были красивые глаза. Большие, широко расставленные и с длинными ресницами… И смотрел он на нее весело, с улыбкой… Если бы не его голос, Женя вообще усомнилась бы в том, что тот ворчун, который дважды поднимал ее со льда, и этот милый джентльмен один и тот же человек.

— И как впечатление? — спросила она.

Он пожал плечами:

— Я представлял вас несколько иначе…

«Интересно, как же это он меня себе представлял?» — подумала Женя, но вслух не спросила. Она тоже его видела другим.

— Меня зовут Александр, — представился он.

— Женя, — ответила она, протягивая ему ладонь.

— Вот и познакомились наконец.

Они стояли друг против друга и не шевелились, точно боялись спугнуть друг друга и снова разойтись, чтобы случайно встретиться в темноте. Почему-то Женя подумала, что ей этого совсем не хочется. Встречаться с ним в темноте. Потому что люди все-таки умудряются выглядеть каждый раз по-разному. Точно у них в запасе не одно лицо, а много и они каждый раз их меняют.

Жене нравилось куда больше его дневное лицо.

Глаза были грустными, большими и немного насмешливыми. Черты лица тонкими, только волосы резко дисгармонировали с его обликом. Женя отметила про себя, что ему лет тридцать, не больше.

«Как странно», — подумала она.

И еще он был на кого-то очень похож. Женя пыталась вспомнить, но не могла. Только она его уже видела когда-то давно, просто очень молодого…

— Хотите кофе? — спросил он.

Женя уже хотела было сказать ему, что кофе она уже пила, спасибо и она спешит на работу, но вместо этого почему-то глупо улыбнулась и сказала:

— Хочу.

— Тогда пошли, — сказал он. — А то я, как всегда, не успел позавтракать… Знаете, каждый раз ворочаюсь до трех ночи, а потом слишком быстро наступает утро, и надо спешить…

— А сейчас? — спросила Женя. — Вы же все равно опоздаете…

Он как-то странно улыбнулся и проговорил очень тихо, почти неслышно:

— Мне кажется, один раз я могу себе позволить опоздать.

— И я тоже, — согласилась Женя.

«Пусть даже это выглядит глупо и неправильно… Ведем себя как школьники, решившие прогулять урок… Но всегда ли правильно вести себя правильно?»

Ответа Женя искать не хотела. Потому что светило солнце и снег искрился под его лучами, а еще потому, что в воздухе невесть почему пахло весной и человек рядом с ней ей нравился…

Она ничего не знала о нем, и тем не менее вопреки всем доводам здравого смысла он ей нравился. Как будто она вдруг вернулась к себе, прежней, тщательно спрятанной под грудой глупейших правил, законов, кодексов, установленных… «Да не мной же, — отмахнулась Женя, с любопытством рассматривая своего нового знакомого, презрев очередное приличие. — Я эти глупости не придумывала… А вот почему до сих пор жила, им подчиняясь, бог весть…»

Он наконец-то понял, кого она ему напоминает.

Нору. Ибсеновскую героиню, благодаря которой было найдено определение такому типу женщин. Ре-бе-нок… Вечный ребенок, слишком нежный, чтобы стать частью этого мира. Слишком неуверенный и робкий, чтобы позволить себе роскошь усвоить законы этого общества.

Где-то за углом собралась кучка людей. Они, кажется, снова чего-то от кого-то требовали, смешные в своем упорстве демоса требовать от такого же демоса… Сюда, в маленькое кафе, иногда доносились обрывки их взволнованных речей, смешивались с рычанием машин и дребезжанием трамваев… И девушка напротив казалась ему нездешней. Неотсюда. Там, за окном — ах да, смешной демос требовал по давней привычке: руки прочь от какого-то олигарха, наивно поверив снова, что их жизнь связана с чьим-то непременным благоденствием… Раньше — Анджела Дэвис, потом голодающий доктор Хайдер, теперь — очередной партийно-комсомольский мошенник, умело прокрутивший в свою пользу их средства.

Девушка напротив негромко рассказывала ему что-то, улыбалась, и все, что она делала, принадлежало ей самой. Ее мысли. Ее чувства. Даже ее маленькие невзгоды. Он позавидовал ей — с тех пор как случилась с ним беда, он никогда не принадлежал себе. Два недочеловека убили двух человек. И остались на свободе… Потому что во всем обвинили одну женщину. У них было много денег, а у его жены уже ничего не было.

И когда один из них все-таки сидел в КПЗ, точно так же собралась кучка демоса, жаждущего «справедливости». И точно так же они требовали «справедливости», утверждая, что убийца его семьи посажен совсем не потому, что плохо управляет машиной. Нет, он тоже непостижимым образом оказался узником совести. Оказывается, его преследовали власти за нетрадиционную ориентацию.

— Вы меня слышите?

Ее глаза требовали внимания.

Он кивнул.

— Мне показалось, что вы где-то далеко, далеко…

— Нет, — рассмеялся он. — Я здесь. Просто на улице очень громко разговаривают…

— Да, я тоже заметила… Правда, я ничего не могу понять, но значит, и не нужно. Я так думаю, что мы сами способны услышать нужное и отказаться воспринимать то, что нас не касается…

— Но люди вокруг тоже так думают…

— Это их право. И хорошо бы, они так думали. Знаете, я так считаю, что Уайльд был прав. «С какой стати зависеть от общественного мнения, если большинство у нас интеллектуально неразвито?»

— Я не люблю Уайльда.

— А я его люблю, — тихо призналась она. — Я догадываюсь, почему вы его не любите… Но это ведь не мешает ему быть хорошим писателем. И очень умным человеком… И потом — он так хорошо написал про любовь! Помните «Балладу Редингтонской тюрьмы»? Любимых убивают все… И на самом деле убивают, правда. Сами не ведая… Мне так часто кажется, что я — даже своей любовью — убиваю… — Она вздохнула.

Ему ужасно хотелось узнать, кого она убивает, и было немного обидно, потому что где-то был соперник. И он сам удивился тому, что ему совсем не плевать на факт существования данного индивидуума.

— У вас… личные неприятности?

— Так, — махнула она рукой точно от назойливой мухи, отгоняя неприятности.

— И все же?

— Господи, поверьте же мне, это неинтересно! Это такая банальщина — тьфу! Если бы я была счастливой обладательницей хорошенькой, славной трагедии, с заковыристым сюжетом, я бы непременно с вами поделилась! Но в том-то и дело, что история глупая. Пошлая. И гадкая. И вспоминать мне ее нисколько не хочется. Кофе хороший, кафе симпатичное, и вы — милый… Все как в сказке. Мне даже на работу идти неохота. Хотя надо.

— Кстати, где вы работаете? — поинтересовался он, уже готовый к тому, что и про работу она говорить не станет, потому что банальна, тривиальна, глупа и вообще…

И тут она снова его удивила.

— В детективном агентстве, — сказала она, рассмеявшись. — А вы не ожидали, да? О, как бы мне хотелось вам наврать, что я детектив. Но — увы! Я всего лишь ма-а-аленький секретарь. Мелкая сошка.

Он испытал облегчение, узнав, что она не занимается мужской работой.

Разве можно было хоть на секунду представить себе, как это воздушное существо, пришелица из самых странных, самых нереальных снов, бегает по городу за неверными женами-мужьями или — не приведи Боже! — изучает место преступления…

Именно секретарша.

Он коснулся губами ее тонких пальчиков и с явным сожалением произнес:

— Жаль, что время идет так быстро…

— Жаль, — вздохнув, согласилась она. — Но ведь сегодня не последний день, правда? Мы еще встретимся?

— Конечно, — сказал он.

Хотя последние два года он не был уверен в том, что какой-то день не станет последним на самом деле.

Тот день тоже был одним из череды дней, спокойно идущих в тихую гавань. «Вот придет час, — шутила Таня, — и мы с тобой вдруг увидим в зеркале двух благообразных старичков. Вместо нас… То есть это как раз мы и будем. Ты — я… А Лизавета будет взрослая, с детьми… И тот, новенький, тоже вырастет…»

Из суеверия они даже имени ему не давали. Чтобы он родился… Говорят же, что даже детские вещи покупать нельзя загодя…

А потом настал другой час, и выяснилось, что до старости он будет доживать в гордом одиночестве. Даже Тобиас его оставил…

«Мне совсем не хочется отпускать ее, — подумал он, глядя в ее глаза. — Мне этого не хочется, но я не имею права…»

Короткая стрижка делала ее похожей на мальчишку-подростка. И сама она была по сути своей ребенок.

Женщина-ребенок…

— До свидания…

Слова, слетевшие с ее губ, словно разбудили его, возвращая к реальности. Шаг за шагом — подъезд, лестница с отколотыми ступенями, постоянно напоминающая ему тот факт, что он и сам такой же осколок прошлого и у него нет ничего. Ни настоящего, ни будущего…

И — пустая квартира, две комнаты которой навсегда заперты. Ибо хранят воспоминания… Иногда он заходит туда. Чтобы оживить боль. И не дать затухнуть чувству горькому и страстному, дающему ему силы жить.

Мести.

Ибо настанет день, когда он их найдет, этих двоих… Он найдет их и точно так же сломает.

Хрусть — и пополам.

Ах, как быстро растаяло на рабочем месте Женино весеннее настроение! «И правильно, — думала Женя, пытаясь оставить частичку радости, — поделом тебе. Как это легкомысленно — только что переживала, страдала, думала, что жизнь кончена, — и вот тебе пожалуйста! Странно устроен человек». А Женя устроена особенно странно: стоило только поманить ее теплотой голоса, взгляда — и она уже тает, как заправская Снегурочка, и весна мерещиться начинает…

— Девушка…

Этот человек Жене сразу не понравился.

Мясистое лицо, которое было бы симпатичным, наверное, если бы — она поморщилась невольно — это лицо не было бы… бабским. Не женоподобным, а именно бабским.

Небольшие глаза спрятались за толстыми линзами очков. Толстые губы растягивались в подобострастной улыбке, хотя глаза-то оставались холодными, и отчего-то Жене казалось, что, несмотря вот на это подобострастие, ее презирают…

Одет клиент был хорошо, Женя в своей прошлой жизни прекрасно знала эти фирмы. И пахло от него хорошим парфюмом… Дорогим. С другой стороны — все это данную личность не украшало. «Дольче Габбано» смотрелся на его обрюзгшей фигуре как самая дешевая китайская тряпка с «Черкизки». А дорогой парфюм отчего-то напоминал-таки запах навоза, смешавшись с тем неистребимым запахом плебса, который источают поры души.

— Так когда появится Ольга Николаевна?

— Вот-вот, — пообещала Женя.

«Скорее бы, — тоскливо вздохнув, добавила про себя. — Он почему-то действует мне на нервы…»

И тут же отругала себя. В конце концов, она просто раздражена. Она опаздывала, испытывая чувство вины. Никто ведь не просил ее сидеть в кафе с Александром… В принципе она почти стопроцентно была уверена в том, что в офисе никого еще нет, так как Ольга появлялась не раньше одиннадцати. Что до клиентов — за те несколько дней, которые Женя работала, она так и не увидела ни одного… И надо же было этому мужчине заявиться именно сегодня. Без предварительного звонка… Он, видите ли, думал, что все и так будут готовы к его появлению здесь… Их беседа началась с укоризненного «Я жду вас уже полчаса…».

И теперь он продолжал действовать Жене на нервы… То вставал, подходя к окну, демонстрируя Жене свой объемистый зад и внушительную спину… То снова садился, крякнув и укоризненно взглянув на Женю.

Женя предложила ему кофе. Он покачал головой и произнес пространную речь о том, что тело человека есть храм и надо беречь здоровье… Женя хотела ему возразить, что надо беречь душу, но тут же замолчала. В конце концов, у каждого свои убеждения. Кто-то отдает приоритет телу, кто-то душе… И бедного, измученного дядьку Женины мысли по этому поводу не интересуют. Разговаривать же о таких высоких материях просто так, чтобы скоротать время, Жене совсем не хотелось.

Когда дверь открылась, они оба обрадованно повернули головы, но — увы. Это был Игорь.

— Привет, — бросил он Жене и, заметив клиента, добавил: — Здрасьте…

Потом он заинтересованно посмотрел на дверь в Ольгин кабинет и поинтересовался, где бродит королева.

Женя ответила, что понятия не имеет.

— Позвони ей, — посоветовал Игорь.

— Уже звонила… Ее нет.

Игорь снова повернулся, рассматривая клиента своим «следовательским» взглядом. Ничего странного, что несчастный насупился и заерзал на стуле. Когда Игорь так смотрел на Женю, ей хотелось вообще сразу и безоговорочно принять на себя все преступления, когда-либо совершенные на земле, лишь бы освободиться от этого неумолимого, холодного, проницательного взора.

— Вы Ольгу Николаевну ждете? — поинтересовался он.

— Да, Ольгу Николаевну…

— Я ее заместитель, — сообщил Игорь. — Пройдемте в кабинет…

Он толкнул дверь Ольгиного кабинета, пропуская клиента вперед, и, когда дверь за ними закрылась, Женя испытала невероятное облегчение.

«Бывают же такие неприятные люди, — подумала она. — И какая я, право, все-таки… Это ведь моя работа. И мало ли какая внешность у людей? Может, этот человек добрый и славный…»

Хотя она отчего-то не могла поверить, что обладатель такого скользкого и надменного взгляда может оказаться «добрым и славным».

Беседа за закрытой дверью длилась довольно долго. Ольга так и не пришла. Через полчаса дверь кабинета открылась.

— Женя, — попросил Игорь, — внеси данные господина…

Он щелкнул пальцами, обернувшись к дядьке.

— Простите, Петр Сергеевич… Никак не запомню вашу фамилию.

— Исстыкович, — смиренно произнес дядька. И смущенно добавил: — Два «с»… У меня всю жизнь проблема из-за этой фамилии. — Он стыдливо хихикнул и сказал: — Знаете, как меня дразнили в школе?

Женя покачала головой, сохраняя на лице серьезное выражение, и он все-таки шепотом сказал свою школьную кличку, от чего Женя покраснела. «Зачем мне это, — с досадой подумала она. — Неприятный тип…»

Хотя она не могла отделаться от невольной жалости к этому неказистому типу с дурацкой фамилией. Только жалость была немножко гадливой — очень уж неприятным и скользким казался этот тип.

Женя записала его сложную фамилию и телефон с адресом. Телефон был мобильным, а адрес Женя не запомнила. Потом ознакомила несчастного с условиями, которые казались ей ужасными, — одна цена повергала Женю в состояние ступора. Если бы ей пришлось пользоваться услугами частного детектива, она бы потом год голодала…

Но на клиента сокрушительная цена никакого впечатления не произвела. Женя подумала, что Ольга была права — сюда в основном обращаются люди не бедные, «обдиралы», а таких сам Бог велел «шерстить»…

И потом Жене казалось неприятным и безнравственным, что кто-то нанимает постороннего человека, чтобы проследить за близким.

Исстыкович теперь совершенно успокоился и даже напевал себе под нос какой-то попсовый шлягер. Слуха у него не было. А шлягеры все похожи, поэтому Женя, как ни пыталась, так и не угадала, что за песня лилась из уст несчастного обладателя сложной фамилии. Наконец он удалился.

— И как, стоящий клиент? — поинтересовалась Женя.

— Клиент, деточка моя, всегда стоит, — усмехнулся Игорь. — Поскольку у него определенный тариф. Но этот по крайней мере интересен. Или просто шизоид… С первого взгляда не разберешь… Надо присмотреться… Правда, странный тип. Очень странный…

— Все мы странные, — меланхолически отозвалась Женя.

— Ну, тебе же не приходит в голову, что за тобой следят. И непременно чтобы убить, — вздохнул Игорь. — Тебе никто не звонит в определенный день, чтобы напугать тебя загадочным молчанием… И писем тебе никто не пишет. Бояться тебе совершенно нечего.

— Отчего же? — призналась Женя. — Ночью, в темноте… Очень даже веселые мысли посещают… Что вокруг меня одни маньяки. Особенно когда я иду по темному двору.

— Так и не ходи…

— Не буду.

Она вздохнула.

— Так чего он хочет? Чтобы мы выследили, кто за ним следит? И почему он в ментуру не обратился…

— Потому что там его на смех подняли, — развел руками Игорь. — И были в общем-то правы… Поскольку, если бы не его готовность платить, я бы тоже посоветовал ему походить на сеансы к хорошему психотерапевту… Но готовность избавиться от денег в мою пользу вряд ли способствует этому поведению. Так что придется охранять беднягу… как его там?

— Исстыковича, — машинально сказала Женя.

— О, из тебя уже получается классный секретарь! — улыбнулся Игорь. — Может, и до детектива дослужишься…

— Да нет охоты, — вздохнула Женя. — Я уж как-нибудь на своем месте… Теплее как-то.

— И то верно, — согласился Игорь. — А мне сейчас тащиться по морозу…

В это время дверь раскрылась, и на пороге наконец-то появилась Ольга.

— Какого черта, — начала она с порога, — вы мне без конца звоните на мобильник? Вам заняться тут нечем?

— Так клиент, — развела руками Женя.

— Да ты что? — мгновенно сменила гнев на милость Ольга. — Надо же… Давненько их не забредало… Что хочет?

— Ему вроде угрожают, — сказала Женя. — Но все подробности у Игоря.

— Ладно, — согласилась Ольга. — У Игоря так у Игоря… Ты-то как?

— Мне надо сегодня переехать, — сказала Женя. — Но я не знаю…

— Ты твердо решила? Может, подумаешь все-таки? Послушай, какого черта ты решила оставить ему квартиру?

— Оля, я…

Она и сама не знала, почему ей так важно переехать к себе. Может, так она надеялась убежать от Панкратова совсем, навсегда? Или виной был ее постоянный страх, что она все-таки сдастся, вернется к нему, не выдержав одиночества?

— Ладно, — прервала ее Ольга. — Что-нибудь придумаем, раз тебе так хочется вернуться. Однако я тебя не понимаю.

«Я и сама себя не понимаю, — подумала Женя. — По крайней мере не всегда…»

Вечером Женя собирала вещи. Она и не думала, что это окажется таким тяжелым делом. Нет, дело было не в процессе собирания вещей. Вещей было немного. Только ее личные, которых оказалось ничтожно мало… «Личного вообще было мало, — думала Женя. — Все панкратовское… И я — тоже. А самое интересное, что мне ведь ужасно не хочется перестать быть панкратовской. В этом-то и проблема: я ничего не имею против. Но так боюсь грядущей свободы… Боже, как я этого боюсь!»

Каждое Женино движение уводило ее навсегда из прежней, уютной, нормальной, жизни. Когда она доставала свое любимое банное полотенце с тигром, пришлось потревожить панкратовский махровый халат, и ей так стало жаль и этого халата, и его владельца, и еще чего-то, неуловимого и ускользающего, чему нет в ее голове определения, что она не сдержалась. Прижалась лицом к мягкой и немного шершавой ткани, вдыхая уже почти ушедший запах, и заплакала.

Кот терся о ее ноги, пытаясь утешить, но он-то этого понять не мог. Кот пришел уже потом и принадлежал к новой жизни.

— Я ведь была счастлива, Кот, — прошептала Женя, сердито вытирая слезы. — И все вдруг рассыпалось… Оказывается, жизнь — что-то вроде дурацкого карточного домика. Достаточно неловкого движения — и все рушится… Все рушится!

Стало совсем плохо. Зря Женя об этом думала, и уж тем более зря она высказала это вслух.

Она еще будет счастливой. Возможно. Теперь Женя знала, что это слово «возможно» надо ставить в конце каждого предположения. Чтобы не сглазить…

Была ведь такая уверенность, что их с Панкратовым мир навсегда. До старости…

«Вот станем мы старыми, седенькими, с ревматизмом, — говорила Женя, — и вечерами будем с телевизором ругаться…»

Панкратов только смеялся в ответ, и теперь Женя начала думать, что уже тогда он знал ответ — стареть Жене придется в гордом одиночестве. Без него…

И если бы она всегда добавляла «возможно», кто знает — может быть, теперь не было бы так больно со всем этим прощаться? Может быть, она подготовилась бы к этому, и теперь все казалось бы не таким катастрофическим?

Звонок в дверь Женя восприняла как руку помощи свыше. Еще немного — и все, происходящее с ней сейчас, показалось бы ей трагедией. Она уже не могла относиться к этому иронически, напоминая себе известное правило — «проявляйте иронию и жалость». Впрочем, с жалостью было все в порядке. Жалости было через край… К себе. К своему прошлому. К Панкратову… Даже к коту, который тоже оказался выброшенным из чьей-то жизни за ненадобностью. И от этого острого чувства становилось трудно дышать, а жить-то дальше — еще труднее… А ирония все не проявлялась.

Так что звонок прозвучал вовремя. Как раз в тот момент, когда Женя уже была готова отказаться от принятого решения — и в самом деле, может, Ольга права? И она действует глупо, впопыхах? Может, ей надо быть более осторожной и не действовать так, точно пытаешься убежать?

На пороге стояли Ольга и Люсинда.

— Ну, — поинтересовалась деловито Ольга, — ты подготовилась морально? Машина ждет…

— Надо быть мягче, — укоризненно зашептала Люсинда. — Ей и так тяжко, а ты как фельдфебель… Явилась тут на пороге с аксельбантами и давай командовать.

— Аксельбантов у меня нет, — огрызнулась Ольга. — И нечего нюни распускать… От твоих нюней жить еще тошнее становится… Решительность, буря и натиск — вот спасение для отчаявшейся души.

— Поэт ты наш, романтик немецкий, — умилилась Люсинда.

— А ты, как всегда, непоследовательна и сумбурна, — парировала Ольга. — Каким же образом я сочетаю в себе черты столь разные, как фельдфебельские и пиитические?

Женя последний Раз обвела взглядом квартиру — на секунду ей показалось, что это предательство — бросать эти стены, этот остров, наполненный ее дыханием, но тут же запретила себе об этом думать. «В конце концов, я тут и плакала четверо суток, — напомнила она себе. — И тетку голую в объятиях мужа увидела… Этого вполне достаточно, чтобы ни о чем не жалеть, покидая постылое место…»

И ответила решительно:

— Да, я готова… Пошли.

И шагнула за порог, прижимая к груди коробку с белым котом.

«Сейчас я останусь одна», — подумала Женя. Она стояла, глядя, как Люська и Ольга одеваются, и ей тоже хотелось уйти вместе с ними.

— Может, мы все-таки с тобой останемся? — спросила в очередной раз Ольга.

Женя отчаянно хотела закричать: «Да!» — но она помотала головой отрицательно. И вообще, ее проблемы — это ее проблемы. Незачем вешать их на других. И так ей много чести. «В конце концов, ты ведь взрослая девочка, Женя Лескова. Очень взрослая…»

— Женька, подумай…

— Олечка, а что думать? — улыбнулась Женя. — Я же не в чужой дом пришла… В свой. Я жила в этой квартире до встречи с Панкратовым. Все просто возвращается на круги своя…

Она погладила кота и сказала:

— Я не одна.

— Кот — это кот, — нахмурилась Люська. — У котов собственная личная жизнь. И нечего им навязывать себя, любимую… Вдруг ему жениться захочется?

— Неправда, коты вернее собак… И жену мы тоже возьмем, если у него возникнет такая идея.

— Это спорный тезис… Коты совсем не вернее. Может, они вернее мужей, это да. Но не собак. А кот у тебя персидский, и никто тебе в дом свою персидскую кошку так запросто не отдаст.

— Люська, ты нарочно затеяла этот разговор! Чтобы потом оказалось, что уходить поздно. И ты останешься, втайне восхищаясь своей самоотверженностью…

— А тебе что, жалко? Какая ты, право… Надо поощрять в людях жажду самоотвержения, это сейчас редкость. А ты губишь на корню.

— Нет, не жалко, — вздохнула Женя, чмокнув подругу в щеку. — И я очень тебе благодарна… Просто из вас троих я самая слабенькая… И несамостоятельная. Пора с этим кончать. Надо становиться на обе ноги. И подставлять физиономию встречному ветру. Так что гуд бай, мои дорогие.

Они еще пытались с ней спорить, доказывая, что самостоятельность и ей присуща и она не права. Люська даже что-то проворчала про «оскверненную» квартиру, присоветовала сначала позвать батюшку из ближайшего храма, освятить ее, изгнать порочное, бесовское дыхание, а уж потом заселяться. Но Женя была непреклонна.

Когда дверь за ними закрылась, Женя обняла кота, который тоже чувствовал себя неуютно, и прошептала:

— Ну, вот тебе и еще один приют… Надеюсь, этот последний…

И тут же вздрогнула. Уж очень мрачно это прозвучало.

— Последний…

За окном, как назло, поднялся ветер. Женя подошла к окну, чтобы поплотнее закрыть форточку, и некоторое время наблюдала, как начинается вьюга — белые призрачные ангелы вьюги уже носились над землей…

— Хорошо, что мы с тобой в теплой и уютной квартирке, Кот, — сказала Женя. — Представляешь, каково бы нам было сейчас на улице?

Она включила газ под чайником, потом подумала и включила радио. Теперь в ее «оскверненной» квартире стало и в самом деле уютно.

Кот тоже успокоился, после того как получил законную порцию «Ройял Канина» и устроился у Жени на коленях.

Она задумчиво перебирала его шерстку, потом причесала, чем вызвала его недовольство.

— Иначе у тебя заведутся колтуны, — строго сказала Женя. Но кот ей не поверил. Дело было не в колтунах. В том, что ей, Жене, надо чем-то занять себя, чтобы смириться с новой фазой бытия. А для этого нужно сделать энное количество заурядных движений, чтобы мысли притихли, прекратили броуново движение и дали возможность немного отдохнуть от себя и привыкнуть.

Поэтому, отпустив кота, Женя принялась убираться.

Сколько же мусора оставил после себя странный жилец-вор!

Она нашла пустые пачки из-под ароматических палочек, еще хранящих запах сандала и мяты, потом обнаружила несколько нераспакованных презервативов — фу, поморщилась она невольно. Наверное, боялся СПИДа… Не глядя она их выкинула в мусорное ведро. Туда же последовали и палочки.

Потом ей на глаза попались записи. Женя сначала не хотела их читать, памятуя о правилах приличия, но, поразмыслив, решила, что он-то тоже не был учтив, раз вынес вместе со своим организмом ее, Жени, добро. Записки никакого особого интереса не представляли ни для Жени, ни для науки… Разве что для сексопатолога… Она уже приготовилась выкинуть эту груду бесполезной бумаги, как вдруг наткнулась на странное послание:

«Костя! Объявился он. Ситуация может выйти из-под контроля каждую минуту. Мы ждали тебя целый час — безрезультатно… Если найдешь время, отыщи меня в ближайшие три дня. Я теперь живу на Мамонтова, дом тридцать. Или позвони хотя бы… Надо что-то решать».

Подписи не было, но адрес-то был, и Женя, подумав, спрятала эту эпистолу — а ну как живущий по этому адресу товарищ Кости по нетрадиционным игрищам или просто так, приятель, сможет пролить свет на загадочное Костино исчезновение. Тем более что больше записок от означенного субъекта она не обнаружила и могла надеяться, что Костик у него появился.

Она выпила чай, задумчиво глядя, как вьюга заметает следы, и ее тоже. Ее прежней. Впрочем, эта же вьюга отрезала ее и от… Панкратова. Она вдруг ощутила комок в горле, хотя и понимала, что это глупо. Уж Панкратов-то ее запросто отыщет тут. А вот Александр…

Она даже не успела дать ему свой номер телефона!

И не удосужилась спросить его адрес…

«Теперь все, — обреченно и тоскливо подумала Женя. — Оказывается, и в новой жизни неизбежны потери. Жаль…

Какое тебе дело до этого человека?»

«В принципе никакого, — согласилась она сама с собой. — Только думать о нем отчего-то приятно. Есть же на белом свете еще люди, с которыми приятно разговаривать, и так нелепо их терять в самом начале знакомства. Впрочем, мне кажется, это вполне исправимо…»