Белый лебедь

Глава 25

Огни погасли. Голоса стихли, превратившись в ровный гул. Никогда еще Бостонский концертный зал не был так переполнен. Все места были заняты, и зрители толпились в проходах, и еще сотни других так и остались за дверьми.

Софи стояла на сцене, у самого занавеса, ее окружала темнота, ее темная атласная накидка плотно окутывала плечи. Кровь бежала по жилам легко и быстро. Она ждала.

Что они подумают?

Как будет реагировать ее отец?

Усилием воли она отогнала эти мысли. Не важно, что они подумают. Теперь для нее это не имело значения. Ей нужно просто играть так, как она умеет. И пусть она ничему другому не научилась, зато она научилась одному — быть самой собой.

Мысли ее приняли другое направление, когда толстый бархатный занавес медленно заскользил в стороны. Она стояла неподвижно и ждала в темноте. Публика тоже ждала. Софи ощущала ее волнение, ее интерес.

Она рассмотрела в первом ряду своего отца рядом с Патрицией. Был там и Брэдфорд Хоторн, сидевший рядом с Эммелайн, которая смотрела прямо перед собой, а муж ее смотрел на ее крепко стиснутые руки, словно не зная, накрыть ли их своей рукой или решительно отвернуться.

И вот началось. Поток света залил Софи, стоящую на сцене. Но публика не взорвалась, не слышно было ничего похожего на гром. Ее приветствовали простые, чистые, искренние аплодисменты. Она наслаждалась каждым моментом так, как никогда еще не наслаждалась, потому что понимала — после этого представления она, пожалуй, никогда больше не услышит аплодисментов. Как странно, но ее это не, волновало. Существовал только этот вечер — вечер, которого она ждала всю жизнь.

Она подняла лицо к свету, точно наслаждалась солнцем. Потом взмахнула руками, и ее знаменитая накидка упала к ее ногам. Публика ахнула.

На этот раз Софи была в синем бархате, а не в красном. Скромная и пристойная, с классическим бриллиантовым ожерельем, сверкающим при свете рампы. Она была прекрасна, но не вызывающе, она потрясала, но не шокировала. И она заставила себя не дрожать, пока шла к стулу, чтобы взять виолончель. Аккомпаниатор на сцене не появился.

Помоги ей Господь, но она будет играть Баха. Хотя бы раз в жизни она должна попытаться соединить в одно целое те разрозненные фрагменты, которые жили у нее в голове столько лет, что она и сосчитать их не могла. Если она провалится, она станет утешаться тем, что хотя бы попыталась.

Она взяла смычок, и в зале наступила тишина. Сидя на стуле, она заколебалась и посмотрела вверх, на слепящий свет. На этот раз, однако, эти украденные мгновения она использовала не для того, чтобы возбудить публику. Ей необходимо было собраться с мыслями и выбросить из головы все, кроме музыки.

Сердце билось с такой силой, что причиняло ей боль. Нет, она сумеет это сыграть, сказала она себе. И начала. При первом же неуверенном соль, прозвучавшем в зале, у нее перехватило дыхание. Она почувствовала, что публика напряглась так же, как и она. Соль-ре-си… Ля-си-ре-си-ре. Ноты звучали, как терзающие слух звуки, которые издает ребенок, когда ему неохота заниматься музыкой.

Смычок не слушался ее. Край виолончели впился в грудь. Страх овладел ею, она не могла дышать. И вдруг она увидела в первом ряду улыбающуюся Меган Робертсон. И Найлза. У Найлза Прескотта хватило наглости сидеть здесь и смотреть на нее.

Софи захотелось убежать, отставив в сторону виолончель. Но она не могла заставить себя подняться со стула, она могла лишь неловко водить смычком по струнам. Как ей могло прийти в голову, что она в состоянии это сыграть? Как ей могло прийти в голову, что сделать попытку и провалиться — лучше, чем вообще не делать попыток?

Она почувствовала, как к горлу подступает вопль, как на щеках вспыхнули красные пятна. Услышала, как в публике раздаются смешки.

Но тут она вспомнила о Грейсоне и о том, что он ее любит. Любит по-настоящему. Независимо от того, как она играет. Независимо от ее прошлого. И она сыграла сильное одинокое ля. Свежий чудесный звук отдался от высоченного потолка. Эта нота прозвучала безупречно и красиво, совсем как их любовь. И Софи больше ни о чем не думала. Ни о Бостоне, ни о своем провале или успехе.

Она отдала себя виолончели и звукам, которые извлекала из нее и которые громко и чисто звучали в зале с высокими потолками. Публики больше не было. Софи уверение продвигалась вперед через размеренные, мощные аккорды Баха. Звук был насыщенный, прелюдия — совершенной, а потом она начала аллеманду и почувствовала силу этой музыки. Она летела сквозь движения, потом наконец дошла до конца первой сюиты, точно вышла из транса.

Настала тишина, кристальная и абсолютная, а потом публика разразилась шквалом аплодисментов, который не стихал до тех пор, пока Софи не начала вторую сюиту. Дальше уже было легче. Она исполняла Баха с красотой и мастерством, которые не многие музыканты могли придать этим вещам. И когда все кончилось, публика онемела от изумления, а затем в который уже раз вновь разразилась аплодисментами. И мужчины, и женщины стоя кричали «Браво!».

В горле у Софи застряли слезы восторга, она стояла, впитывая похвалы, так же как всегда. Только теперь все было по-другому. Она доказала самой себе, что она может это играть.

Она подняла глаза к потолку и улыбнулась. «Спасибо, мама. Теперь ты можешь мной гордиться».

А опустив глаза, увидела, что Меган стоит среди аплодирующих людей, озираясь с недоуменным видом. Увидев эту женщину, Софи не испытала ни сочувствия к ней, ни радости победительницы. Только свободу.

Много лет назад она заявила, что ей нужна свобода, что она не хочет, чтобы ее посадили в клетку — ни общество, ни Грейсон. Теперь она наконец обрела свободу. Ей нужна была свобода от прошлого. И сегодня она обрела ее.

И тогда она снова села на стул.

Какое-то время насторожившаяся публика пыталась понять, что намерена делать Софи, но потом все тоже сели на свои места и с волнением стали ждать повтора.

Софи держала виолончель рядом с собой, выжидая, пока публика успокоится. Она ждала, она предвкушала, опьяненная мгновением, точно хорошим вином. Потом устроила инструмент между ногами — как любовника.

Бостон ахнул, но Софи это не тронуло. Она будет играть, как играла в Европе, представив себя на суд Бостона, — он волен сейчас полюбить ее или отвергнуть. Она заиграла, смычок бешено летал по струнам, все существо ее переполняла страсть к музыке, ноты и аккорды обрушились на каждого мужчину и каждую женщину, сидящих в зале, как стихия, как ураган. И вот она отвела в сторону смычок широким плавным жестом, лицо ее было красным от радости и напряжения. Публика была потрясена.

Они ее ненавидят. Она это чувствовала. Хотя это теперь ничего не значит. Когда-нибудь должны же они были узнать, как она выступала в Европе. Лучше, чтобы они узнали это от нее — она больше не желает стыдливо прятаться.

Но когда она встала и хотела уйти со сцены, какой-то одинокий зритель вдруг зааплодировал. Всего один человек, звук был сильный, но его окружало холодное молчание. Софи посмотрела сквозь поток света, и сердце ее наполнилось радостью. Ее отец стоя горячо аплодировал ей. Один во всем зале. Патриция сидела на своем месте с оскорбленным видом. Меган была ошеломлена, но вид у нее был торжествующий, словно она хотела показать всем, что в конце концов оказалась права.

И вдруг к ее отцу присоединился Найлз. Он тоже встал и начал аплодировать ей, отдавая должное ее таланту.

И тогда встала потрясенная Софи.

Потом еще один человек начал хлопать, потом еще один, словно медленная волна набирала силу, и вот уже весь зал вновь разразился аплодисментами. И Софи поняла, что она победила — на ее собственных условиях. Она добилась уважения города, в котором родилась. Она не отбросила свое прошлое — она заключила с ним мир.

За кулисами было столпотворение, со всех сторон на нее обрушились голоса. Там была Маргарет. Диндра и Генри крепко обнимали ее. Отец сказал ей, что он ею гордится. Но она, как всегда, искала в толпе Грейсона.

И когда он появился — почему-то с другой стороны сцены — и впился в нее взглядом, у нее, как всегда, перехватило дыхание.

Что оно ней думает?

И тут он улыбнулся, и стало ясно, что именно выражают его темные глаза.

Он пошел к ней, он казался выше и сильнее, чем все окружающие. Он не отвечал тем, кто с ним заговаривал. Он смотрел только на нее.

— Вы были невероятны, — восхищенно проговорил он, беря ее руку и целуя в ладонь.

Она устремила на него взгляд, исполненный любви,

— Я должна была это сделать. Я должна была узнать, чего я стою.

Он прижал ее руку к своему сердцу.

— Я могу сказать вам, чего вы стоите. Сила, честь, талант, призвание — все это принадлежит вам. Вы стоите любви и восхищения, и вас не сможет забыть никто из тех, кто хоть раз услышал вашу игру.

Она рассмеялась, радость искрилась в ней.

— Мне кажется, вы забыли об этом на время.

— Пожалуй, — протянул он, и его темные глаза стали серьезны. — Но те, кто вас любит, всегда найдут дорогу назад. Как и я. И как кое-кто еще.

Ее глаза широко раскрылись от любопытства.

— Кто же это?

Вместо ответа Грейсон провел ее сквозь толпу тем путем, каким появился, и повлек на противоположную сторону сцены, откуда, вероятно, смотрел ее выступление. Они завернули за угол, и Софи приросла к месту.

— Милаша!

Она вскрикнула и бросилась вперед. Слезы текли по ее щекам. Она крепко обняла собаку, забыв о своих бриллиантах и элегантном платье.

— Где вы ее нашли? — спросила Софи.

— Это она вас нашла. Когда я вышел из «Белого лебедя», направляясь сюда, она сидела у входа на ступеньках, а рядом стоял мальчик, который приходил тогда за ней. Он сказал, что Милаша все время пытается вернуться к вам. Вот он и привел ее сам. Никто из нас не может забыть вас, Софи. Ни Милаша, ни публика. И особенно я. — Он привлек ее к себе и посмотрел ей в глаза. — Я люблю вас, Софи Уэнтуорт. И я сделаю все, что в моих силах, чтобы воздать вам за все, что вы пережили. Для начала — вам никогда больше не придется переживать из-за Найлза Прескотта.

— Что вы натворили? — ахнула она.

— Ему сообщили, что ему следует поискать себе новое место, и без всяких рекомендаций.

— Ах, Грейсон, не стоило этого делать. Он хлопал мне в конце, когда этого не делал никто, кроме моего отца.

— Не пытайтесь помочь ему. Этот человек не заслуживает вашего сочувствия, — холодно заявил Грейсон. Потом смягчился и улыбнулся. — А теперь я намерен ухаживать за вами, Софи Уэнтуорт, и по — настоящему показать вам, как много вы для меня значите. Я буду возить вас на пикники. Буду говорить комплименты вашим туалетам, я осыплю вас подарками и цветами…

— Милый, милый Грейсон, — прошептала она. — Ничего этого мне не нужно. Мне нужны только вы. Тогда он поцеловал ее долгим нежным поцелуем.

— Значит ли это, что вы окажете мне честь и станете моей женой?

Она закусила губу.

— А что, если я захочу и дальше выступать?

— Тогда я поеду с вами туда, где вам захочется выступить.

Она наморщила нос.

— А что, если я буду надевать платья с низким вырезом?

— Тогда я буду неподалеку от вас, чтобы сдерживать нахальных поклонников.

— А что, если…

— Хватит «а что, если». — Он провел руками по ее плечам и устремил на нее потемневший взгляд. — Я люблю вас, Софи, ради вас, такой, какой вам захочется быть. Так же, как вы любили меня. Всегда. Мы прекрасно подходим друг другу. И нам будет очень хорошо в «Белом лебеде» или в любом другом доме, который я с удовольствием выстрою для вас. Мы оставим у себя Милашу, и пусть ваша свита живет с нами, где бы мы ни были.

От удивления она чуть не задохнулась.

— Вы хотите сказать, что позволите остаться и Маргарет, и Диндре, и Генри?

— Я сам уговорю их, если вы этого хотите. Мне нужен хороший помощник, поскольку от моего вы избавились. — Он усмехнулся. — И потом, лучше кандидатуры, чем Диндра, не придумаешь, чтобы спасти остатки моей карьеры.

Софи повисла у него на шее.

— Ах, Грейсон! Как я люблю вас!

— Тогда скажите, что выйдете за меня замуж. Скажите, что никогда больше не оставите меня. — Отстранив ее от себя он посмотрел ей в глаза. — Вы нужны мне, Софи, не потому, что вы моя слабость, как я думал раньше, а потому, что вы моя сила.

Счастье переполнило ее сердце.

— Мы две половинки целого, каждый сделан в точности в дополнение к другому. Да, я выйду за вас. И мы будем жить в «Белом лебеде». Как я и хотела все эти годы!

Он привлек ее к себе и поцеловал в лоб.

— Тогда идем домой. Нам нужно привести в порядок музыкальную комнату.