Часть II МЛАДШИЙ БРАТ (Июнь 1469 — ноябрь 1471)

Глава 2

Из церкви неподалеку от поместья Уиллоуфорд донеслись звуки вечерней службы. Два всадника, пробиравшиеся сквозь свисающие ивовые ветви, слушали церковное пение.

Густой ивняк, ветви которого склонялись почти до самого дна ручья, и дал название здешнему поместью — Ивовый брод. Справившись с препятствиями, путники выбрались на противоположный берег, добрались до вершины склона и повернули на дорогу посреди редеющего кустарника. Лошади с трудом шли по грязи, затвердевшей после весеннего паводка. Всадник, находившийся впереди, в последний момент заметил глубокую канаву, скрытую опустившимися до земли ветвями деревьев. Он выругался.

— Ну уж теперь-то мы сможем заняться этой дорогой, Грегори! О Боже, каким же я стал помещиком, если главную радость от преуспевания нахожу в том, чтобы привести в порядок дороги! — Взгляд его карих глаз остановился на обширных полях, хорошо видных сквозь поредевший лес. И, словно обращаясь к себе, добавил: — Да, долгая была борьба.

Как только дорога расширилась настолько, что можно было ехать рядом, Грегори Трейнор догнал своего молодого спутника, и они двинулись дальше, оживленно переговариваясь и время от времени приветственно кивая местным фермерам, которые вышли собирать хворост.

— Да, долгая, — охотно подхватил Грегори. — Четыре года, даже больше, но вы, господин Филипп, замечательно справились со своим делом. Ее Светлость, ваша матушка, довольна будет пергаментом, что вы везете из Лондона.

— Наконец-то разобрались с этим титулом, — вздохнул Филипп. — Честно говоря, бывали моменты, когда я думал, что никогда нам не разделаться со всеми этими адвокатами, апелляциями… И если бы не твердость матушки и не благодеяния лорда Одли, я бы совсем духом пал.

— Все здесь знают, сэр, через какие трудности вам пришлось пройти после смерти сэра Томаса, — возразил Трейнор. — И ведь ко всему прочему вам пришлось забыть и своих благородных друзей и от всяких надежд на службу у милорда Глостера отказаться. И зачем? Только затем, чтобы вернуться домой и закопаться во всех этих судебных исках по поводу приданого миледи. Но теперь-то Вудсток{30} ваш, король сказал свое твердое слово, так что родственникам вашей матушки придется подчиниться. Выходит, всем мытарствам вашим — конец, и этому можно только радоваться.

Наступило молчание, нарушаемое лишь громким пением птиц да шелестом листьев, потревоженных ветром. Филипп опустил глаза и повернул на пальце свое единственное кольцо. Раньше оно принадлежало отцу, он никогда, вплоть до самой смерти, не снимал его с руки.

— Да, нелегкие были времена. — Филипп первым нарушил тишину и грустно улыбнулся. — Не пойму, почему так стыдно быть бедным. Однажды в Лондоне я чуть не столкнулся лицом к лицу с Робом Перси — мы когда-то жили с ним в Миддлхэме. Я едва успел юркнуть в пивную, словно меня преследовал сам верховный шериф. Роб выглядел роскошно, на нем была ливрея Глостера. Сейчас он, наверное, рыцарь.

— Ну да, конечно, а у вас уже и борода седеет, и три четверти жизни остались позади, — фыркнул дворецкий. Филипп не сдержал смущенной улыбки. Трейнор, изогнувшись на лошади, положил ему руку на плечо: — А теперь послушайте меня, сэр. Вам двадцать один, и вы сами себе хозяин. Кто вам мешает отправиться в Лондон и устроить жизнь, как вам заблагорассудится? Вы уж извините меня, сэр Филипп, но я знаю вас с пеленок, и мне так же хорошо, как и вам, известно, что не рассчитывал ваш батюшка на то, что вы здесь себя похороните. Сами посудите, — стараясь придать словам побольше убедительности, продолжал Трейнор, — вот милорд Глостер в своем лондонском замке Бэйнард. Говорят, он сейчас часто к своей матери наведывается, а на Вестминстер ему вроде как и наплевать. Разве вам не кажется, что сейчас, после того как прошло столько времени, он будет рад о вас услышать?

Филипп нетерпеливо покачал головой.

— Ты что же, Грегори, меня к Лондону примериваешь? Чтобы я ходил и вымаливал местечко при дворе и подражал, как обезьяна, этим благородным джентльменам из Вестминстера и Шена — да ни за какие коврижки мне этого не нужно! Что касается герцога Глостера, то мне и так с ним до конца жизни не рассчитаться за то, что он помог мне с опекунскими делами, да и с делами сестер после смерти отца. Я ведь знаю, что это он, из своего кармана, давал матери деньги на их содержание. Так что я ему по гроб жизни буду благодарен и уж конечно не стану просить о новых милостях. Нет, уж куда лучше остаться здесь, я хотя бы могу заботиться о своих людях.

— И им следует за это благодарить Бога, — пробормотал Трейнор, ибо всем была хорошо известна тяжелая при любой погоде и в любые времена рука госпожи Алисы. По поджатым губам Филиппа он понял, что последнее замечание юноше не понравилось, и верный слуга поспешил сменить тему: — Вот уж, наверное, милорд Одли порадовался бы! Он ведь немало помог вам в Лондоне.

Словно сомневаясь, что все действительно позади, Филипп сунул руку в камзол и нащупал пергаментный свиток. Даже на первый взгляд Лондон на этой неделе напоминал разворошенный улей: слухи о волнениях в Йоркшире распространились мгновенно. Эдуард, очнувшись наконец от привычной спячки в отношении севера страны, засуетился и решил тотчас же отправиться туда. В такой обстановке Филипп считал настоящим чудом то, что лорду Одли удалось заполучить королевскую подпись на этом драгоценном клочке бумаги. Однако Одли, с улыбкой искушенного царедворца, на восторги Филиппа ответил, что просто надо знать, в какую дверь постучаться.

Всадники преодолевали последний подъем перед домом, но черепичная крыша с примостившейся на ней маленькой голубятней была еще далеко. Филипп натянул вожжи: «Нас ждут, Грегори». Следя взглядом за вытянутой рукой хозяина, Трейнор увидел на вершине холма маленькую фигурку. Филипп поднял руку, и, словно откликаясь на этот жест, наблюдательница сорвалась с места и с громким криком бросилась им навстречу.

Когда девочка, задыхаясь, подбежала к ним, у молодого человека от изумления округлились глаза. По задранному кверху личику блуждала радостная улыбка, но, видно, от счастья она не замечала ничего вокруг, даже то, что платье ее было все в пятнах и дырах. С ужасом глядя на девочку, Филипп спрыгнул с лошади.

— Боже мой, Мэг, где это ты так умудрилась?

Девочка опустила черные глаза и с удивлением обнаружила дыры и грязь на платье. Отложив остальные дела на потом, Филипп потащил ее вниз по дороге, пока ивовые ветки не скрыли их от посторонних взглядов. С трудом сдерживая улыбку, Трейнор следовал за ними. Остановившись, Филипп внимательно осмотрел стоящую перед ним замарашку.

— Знаете, госпожа Деверю, если бы вас сейчас видел мистер Одли, страшно даже вообразить, что бы подумал он о моем гостеприимстве и заботе о вас. Не говорю уж о милорде вашем отце. Ты что, каждую кочку во Фландрии пересчитала? К несчастью, еще с мамой придется объясняться. Как это тебе удалось довести себя до такого состояния?

Наступила пауза, в течение которой дочь лорда Деверю глубокомысленно разглядывала то, что уже нельзя было назвать платьем.

— Ну вы же сами видите, сэр, — дерево.

— При чем же тут дерево? — Филипп удивленно посмотрел вокруг: взгляд его упал на буковую рощицу, венчающую холм. Он недоверчиво посмотрел на кающуюся грешницу и на некоторое время лишился дара речи. Маргарэт воспользовалась возможностью перехватить инициативу и с обезоруживающей искренностью пояснила:

— Я вас высматривала, сэр, а сверху видно лучше. Но ветка обломилась, и я полетела вниз… — Голос ее задрожал и стих.

Филипп расхохотался было, но, заметив, что Трейнор тоже давится от смеха, резко оборвал себя. «Когда узнает мать, будет не до смеха», — подумал он и, в надежде предотвратить такие инциденты в будущем, попытался придать своему голосу максимальную строгость:

— Так ты что, хочешь сказать, что забралась на самую верхушку? Девочка, да как тебе это только в голову могло прийти? В Англии девушки не лазают по деревьям, да и в Бургундии{31}, полагаю, тоже. Что сказал бы, узнай он, милорд твой отец, ведь ты уже большая, тебе одиннадцать лет. — Да, для выступления — и он хорошо это понимал — ему явно не хватало красноречия госпожи Алисы. Но что бы ни собирался добавить он к сказанному, слова застревали в горле, когда он увидел, что девочка тихо, как ни старалась скрыть это, — заплакала.

— Мэг, ну зачем же так, не надо…

Она отвернулась, неумело притворяясь, будто внимательно рассматривает первые, едва набухшие почки на кустах шиповника, что рос по обе стороны дороги. Филипп подумал о том, как долго ждала она его на своем неудобном наблюдательном пункте. Он припомнил, как радостно она кинулась ему навстречу, но ощущалась в ней какая-то подавленность — явное свидетельство очередной тяжелой стычки с госпожой Алисой. Мысленно отругав себя, называя бесчувственным негодяем, Филипп кинул вожжи Трейнору и, обняв за плечи содрогавшееся худенькое тело, усадил девочку рядом с собой на поваленное дерево.

Когда Одли, живший по соседству, попросил приютить в Уиллоуфорде дочь своего бежавшего из страны родственника, Филипп думал, что для него лично это не слишком обременительно: ведь не ему, а матери придется штопать дырки на штанишках десятилетней девочки. А если лорду Одли, который так быстро растет сейчас при дворе Эдуарда, удобнее, чтобы даже такие крохотные приверженцы Ланкастеров искали приют где угодно, но только не у него дома, то как не оказать маленькую услугу, ведь он столько сделал для него в Лондоне. Но ни он, ни его мать не знали, какова Маргарэт Деверю. Если другие девочки ее возраста постепенно становились женщинами, усваивали женские повадки и манеры, учились разговаривать по-женски, то она все свои годы провела в двух комнатках в Брюгге{32}, в обществе отца да служанки с грубыми руками, которую лорд Деверю при всей своей рассеянности все же не забыл взять при побеге в качестве няни для дочери; жили они подачками более преуспевающих друзей отца; читала девочка только старые манускрипты, которые лорд Деверю прихватил с собой вместо одежды и денег, когда бежал на рыбачьем судне. В таком вот состоянии и обнаружил отца с дочерью через восемь лет после Таутона сердобольный лорд Одли; и ничто из вычитанного в отцовских книгах не подготовило девочку к тому «ледяному душу», который вылила на нее твердая и беспощадная госпожа Алиса. Оставаться в стороне для Филиппа было примерно то же самое, что равнодушно наблюдать за малыми ягнятами в Вудстоке, беспомощно лежащими в грязи, — то ли придет пастух, выведет их и накормит, то ли голод доконает этих малышей.

Со стороны Чилтерна подул свежий ветерок, и заходящее солнце острыми лучами пронзило ветви деревьев. Поглаживая растрепанные локоны девочки, Филипп ждал, пока она выплачется. Когда Маргарэт немного успокоилась, он сочувственно спросил;

— Что-нибудь опять не так, Мэг? А тут еще я на тебя налетел. Ну ладно, скажи мне, в чем дело?

Но девочка покачала головой и тихо проговорила:

— Да нет, ничего. Мне уже лучше.

— Надеюсь. Но ты мне не ответила. А вдруг я могу тебе помочь?

Глаза ее, похожие на увядшие анютины глазки, безотрывно смотрели на его накрахмаленный воротничок. Впервые она отказывалась поделиться с ним своими горестями. Филипп задумался — что же все-таки могло произойти?

— Что, опять купанье, что ли, а, Мэг?

Однажды он застал ее у ручья, где любил ловить рыбу. Мэг, зайдя в холодную воду и задрав до колен юбку, изо всех сил терла ноги, чтобы избежать, впрочем тщетно, ненавистного мытья в ванне.

Так и не ответив на вопрос Филиппа, она отвернулась. Решив, что его предположение верно, Филипп продолжил, сдвинув брови:

— Но видишь ли, Мэг, мыться ведь нужно. На прошлой неделе в Лондоне одного человека оштрафовали только за то, что он позволил своему подмастерью отправиться в постель немытым. Ведь в Брюгге-то ты мылась?

Раньше он никогда не мог понять, отчего она так ненавидит эту процедуру, теперь причина неожиданно открылась. Девочка в ярости закричала:

— Нет! Не все в одной ванне!

В первый момент Филипп даже не понял, о чем она говорит. Открыл было рот, чтобы ответить, но тут же передумал. Маргарэт все еще была для него ребенком. Он не знал, что надо говорить в подобных случаях, и увидел, как покраснела она до самой шеи. Филипп только сейчас понял, каково было Маргарэт: огромная ванна, в которой моются все: он, мать, сестра, наезжающие время от времени родственники, гости — целая куча людей с подогретыми полотенцами и чашами с травяным настоем. А в Брюгге был один маленький, но зато ее собственный тазик, да толстуха Джэнет, которая ухаживала за девочкой с самого ее младенчества.

— Мэг. — Прежде она все пыталась отвести взгляд, но теперь заставила себя поднять голову. — Мэг, почему же ты ни разу не сказала мне, а я бы уж… — Что-то заставило его остановиться. — А я бы объяснил маме… — Девочка вновь лишь покрутила головой, и Филипп с облегчением оставил этот разговор. — Ладно, не беспокойся. Что-нибудь придумаем.

Взгляды их встретились, и слабая улыбка тронула уголки ее губ. Словно она извинялась. Маргарэт быстро произнесла:

— Вы, наверное, думаете… что мы так бедно жили в Брюгге, что я и привыкнуть к нормальному дому не могу…

— Ну что ты, — запротестовал Филипп. — Когда милорд твой отец вернет себе все, что ему положено, тебе ни с кем не придется делить ни свои покои, ни ванну. И тогда господин Филипп Ловел почтет за честь, если ему достанется место в самом дальнем углу зала лорда Деверю.

— Неправда! — В порыве праведного гнева с ее лица сошли последние следы печали. Улыбнувшись на столь страстную реакцию, Филипп нагнулся, сорвал несколько земляничин, тщательно отделил одну от другой. Мэг с удовольствием глотала ягоды. Филипп заговорил:

— Мэг, я привез из Лондона новости о твоем отце. Одли — хороший родственник. Король обещал прощение, и Одли думает, что через месяц милорд сможет отплыть из Фландрии.

— Через месяц? Через месяц? — Она метнула на него острый взгляд.

— А что, по-твоему, слишком долго ждать?

Мэг уткнулась взглядом в свои колени, на лице ее отразилась целая гамма чувств. Ягоды размякли у нее в ладонях, и по юбке побежал алый сок.

— И тогда он приедет сюда и мы поедем в Йоркшир?

Тронутый каким-то непонятным отчаянием, прозвучавшим в ее голосе, Филипп ответил:

— Я знаю, девочка, что тебя рано сорвали с места. Но ведь ты там родилась, Мэг, и потом, это чудесные места, север.

— Я ничего не помню. Ведь это было так давно… — Быстрым движением она кинула в рот последние ягоды и энергично задвигала челюстями. — Сладкие.

— Это было ранней весной. — Он прикоснулся к ее подбородку. — Я буду скучать о вас, юная леди.

Не отрывая взгляда от ладоней, Мэг проговорила:

— Скажите, сэр, я вот тут подумала… а может, вы навестите нас как-нибудь в Йоркшире? Отец будет рад оказать вам гостеприимство.

— Очень мило с твоей стороны. Если окажусь на севере, то, может, еще и встретимся.

Она нервно оправила юбку, стараясь разгладить смятую полу.

— Вы были так добры ко мне, сэр, и милорд будет только счастлив… счастлив хоть как-нибудь отблагодарить вас. — Мэг твердо взглянула на него. — Не сердитесь, но я слышала, как миледи говорила, что нужны новые сараи и крыши пора менять…

— А помимо того, — подхватил Филипп, — я в Лондоне присмотрел арраские гобелены, которых хватит на две стены в моем кабинете, а купить их можно, наверное, всего за пятьсот фунтов. — Он шутил только наполовину. Мэг собралась было продолжить, но, подумав, закрыла рот и погрузилась в грустное молчание. Филипп потянулся и взял ее за руки.

— Мэг, я не сержусь. Если ты хоть что-то унаследовала от милорда своего отца, я совершенно уверен, что подарки будут сделаны от души. Но ты должна кое-что понять. Хотя с приданым моей матери все наконец-то уладилось и нуждаться мы больше ни в чем не будем, все равно все мои доходы — имение, аренда, словом, все не составляет и десятой доли доходов твоего отца. Так что ни о каких подарках — сама видишь, правда? — не может быть и речи. Потому обещай, что и думать об этом забудешь. Обещаешь?

Маргарэт с видимой неохотой кивнула, и Филипп, едва сдержав вздох облегчения, откинулся назад. Кожа у него буквально горела: он проклинал себя за то, что не может справиться с собой, и боялся, что девочка заметит его состояние и ей оттого будет еще хуже. А ведь она и так переживала предстоящий переезд в незнакомое место; правда, лорд Деверю, по отзывам Одли, был, как и положено отшельнику-ученому, отцом любящим и непридирчивым. Одли много чего понарассказывал о своем родиче, но иные из его баек Филипп пока решил придержать при себе.

— Тебе понравится в Йоркшире, Мэг, — вновь заговорил Филипп, стараясь шуткой развеять ее мрачное настроение. — У лорда Деверю там много друзей. Я буду очень удивлен, если просители руки госпожи Деверю уже не протоптали широкую тропу к воротам усадьбы.

Шутка не имела никакого успеха. Вспыхнув до корней волос, Маргарэт сказала:

— Они не нужны мне. Разве я обязана выходить замуж, сэр? Кейт не замужем, и вы не женаты.

— Да мне-то давно пора, уж десять лет как, не меньше. Только отец другими делами был занят, все откладывал да откладывал помолвку, а потом и обстоятельства изменились. Людям вроде меня, сражающимся за наследство, заказаны знатные невесты, а ведь мама на меньшее, чем на баронскую дочь, не согласна! — Филипп умолчал о том, что сам был очень рад, что все так обернулось.

Маргарэт метнула на него из-под опущенных ресниц сочувственный взгляд. «Не тщеславен», — думала она. Филипп бы страшно удивился ходу ее мыслей, позволь Маргарэт ему туда проникнуть. «Да, не тщеславен, но чувствуется энергия и социальное воспитание в духе госпожи Алисы». Не подозревая о том, что происходит в этой головке, Филипп дружески протянул Маргарэт руку, и они двинулись к дому. Впереди Трейнор вел лошадей. У ворот Маргарэт высвободила руку, бросив через плечо прощальный лукавый взгляд. Подразумевалось, что черным ходом ей пользоваться удобнее — так легче попасть наверх, где всегда можно застать камеристку госпожи Алисы и поболтать с ней.

Глядя вслед девочке, Трейнор, как бы в вопросительной форме, заметил:

— А ведь вы не все ей сказали.

— Может, и не понадобится. Женитьба Деверю еще окончательно не определена; Одли знает только, что разговоры об этом ходят при дворе герцога Бургундского. Деверю, которому король собирается вернуть свое благорасположение, там очень тепло принимают. Вообще-то вполне вероятно, что он подумывает о женитьбе. Первая его жена умерла при рождении Мэг, а эта бургундка, говорят, очень красива, и приданое за ней дают богатое.

— Наверное, милорду нужен наследник. — Трейнор привязал лошадей и бросил испытующий взгляд на хозяина, повернувшегося к нему в профиль. — Теперь вам самому нужно об этом думать, сэр. Все сейчас в ваших руках, хотя полагаю, что и миледи хотела бы, чтобы вы женились.

— Да уж она мне говорила. Даже выстроила целую шеренгу девиц и вдов. А теперь ты ту же песню заводишь, Грегори. А то я и так, без этих цепей себе девушки не найду. — Трейнер недовольно замолчал. Филипп смотрел вдаль, там, за полями, поднимались холмы. — На севере очень неспокойно. Я надеялся, я думал, будут набирать отряды, но… — Филипп пожал плечами и добавил, явно пуская стрелу в собственный адрес: — Король, надо полагать, в силах справиться с мятежниками и без моей помощи.

Филипп толкнул ворота. Они были не заперты — его ждали. Пересекая двор, он уловил в незашторенном окне часовни какое-то движение и тут же увидел сестру — она приветственно вскинула руку. Ей было пятнадцать, и, пока вопрос с приданым оставался открытым, до помолвки дело не доходило. «Уж она-то с нетерпением ждет рассказа, как все прошло в Лондоне», — подумал Филипп. Он помахал ей в ответ, улыбнулся и вошел в дом.


В первых числах июля молодожен лорд Деверю отплыл из Фландрии. Дела его в последнее время складывались на редкость удачно, на такое он даже и надеяться не мог. Герцог Карл Бургундский, унаследовавший высокие достоинства своего отца, выказывал ему всяческое расположение, в частности, оказавшись в Вестминстере, замолвил слово за изгнанника, включившись таким образом в хлопоты лорда Одли. Аристократ до мозга костей, Эдуард проявил подлинное великодушие; а помимо всего прочего, он совсем недавно выдал за Карла свою младшую сестру и был весьма рад возможности укрепить союз, оказав эту услугу. Положим, поддержка Карла была не вполне бескорыстной, но, наслаждаясь давно забытыми прелестями домашней жизни, Деверю поведал жене, что в любом случае сделка оказалась для него выгодной. Свежий ветер резво нес их судно в сторону Англии, и вот уже засияли на солнце, как мрамор, прибрежные утесы; им пришлось немного отклониться от курса — совсем рядом проскользнуло незаметное суденышко; выйдя из Сэндвича{33}, оно взяло курс на Кале{34}. Состав его пассажиров весьма удивил бы лорда Деверю, но, жадно рассматривая родные берега, он, едва паруса исчезли из поля зрения, и думать о нем забыл. В Дувре{35} их ожидал лорд Одли; он заключил в объятия своего родственника и от души расцеловал его молодую жену.

Деверю собирался сразу же нанести визит в Вестминстер, чтобы выразить признательность королю, но тот отправился на север, чтобы положить конец беспорядкам, неожиданно принявшим масштабы хорошо организованного восстания. Между тем королю наверняка небезынтересно было бы узнать, что в его отсутствие ветреный братец Кларенс и граф Уорвик спешно отправились в Кале, где их поджидала Изабелла Невил со своей матерью. Через несколько дней был заключен брак, которому король противился на протяжении четырех лет, а еще через месяц Уорвик и его новоиспеченный зять вернулись в Лондон и принялись набирать отряды, которые, как было объявлено, должны помочь королю усмирить северных мятежников. Под приветственные крики лондонцев — верных слуг короля — были подняты знамена с гербом Йорков — роза в скрещении солнечных лучей, — и во главе с графом Уорвиком и герцогом Кларенсом отряд выступил в поход.

Незадолго до того, как лорд Деверю начал подумывать, что пора бы ему не спеша трогаться в путь из Лондона в Оксфордшир, Филипп отправился в путешествие из Уиллоуфорда. Об Одли давно ничего не было слышно, впрочем, он слишком увлекся устройством дел своего вернувшегося в Англию родича. Филипп, не получая никаких известий о Деверю, решил, что скорее всего отец Маргарэт, с женой или без нее, все еще находится во Фландрии. У Филиппа была масса дел в Вудстоке, куда он хотел перебраться, пока не пришло время урожая, затем необходимо было уладить все формальности, связанные со вступлением во владение Таттенхэмом и Литл-Баркинсом, на Уиллоуфорд времени почти не оставалось — хорошо, если Филипп успеет заняться отчетами тамошних управляющих. Домашним Филипп сказал, что его не будет по меньшей мере две недели. Юноша с улыбкой поглядывал на Маргарэт, которая с грустью наблюдала, как готовят к отъезду его экипаж.

— Дорогая моя юная леди, не могу же я взять вас с собой в Вудсток на седельной луке! Там надо все как следует подготовить к нашему приезду, а такое дело, бьюсь об заклад, матушка мажордому в жизни не доверит. — Он слегка ущипнул ее за щеку и перебросил плащ через руку. — Как натаскивают кречетов, знаешь? В Вудстоке у тебя будет свой собственный. Погоди, дай только устроиться на месте, все, что нужно, с собой возьмем.

Он вскочил на лошадь, кивнул Трейнору. Несколько слуг, которые должны были сопровождать Филиппа, уже ждали его. Итак, небольшая кавалькада во главе с Филиппом и Трейнором проследовала через двор, вышла за ворота и, обогнув буковую рощицу, свернула на дорогу. Вскоре она исчезла из виду.

Обещанные две недели прошли без происшествий, правда, вот в Уиллоуфорде появился некий всадник в ливрее, который спрашивал хозяина. Узнав, что он в Вудстоке, незнакомец, по всей вероятности очень утомленный, ни слова не говоря, пришпорил лошадь и удалился. Две недели прошли в заботах и хлопотах, наступила и прошла третья. Однажды, когда летнее солнце уже ушло за горизонт и сгустились сумерки, на узкой дороге снова послышался цокот копыт. Ворота были заперты, но громкий стук молотка разбудил слуг. Приехали Трейнор и его спутники. Сам Грегори быстро, почти бегом проскочил к дому, оставив товарищей отвечать на вопросы удивленного привратника — в такой поздний час дома уже никого не ждали. Грегори Трейнор зашел в дом, в зале не оказалось ни госпожи Алисы, ни Кейт. Служанка в фартуке, хихикая, сообщила как бы по большому секрету, что они наверху, в большой гостиной, и у них гость: Уильям Секотт. Этот богатый рыцарь приехал из Ипсдена, полгода назад он овдовел, и, мол, госпожа-то Кейт точно знает, что ему надо в Уиллоуфорде. Обежав сердитым взглядом зал, Трейнор понял, что мажордома нет; он потоптался на месте и, посмотрев на темные окна, пробормотал: «Ладно, все равно уже слишком поздно. Эй ты, я поужинаю на кухне, доложи миледи, что я здесь». Трейнор повернулся и вышел из зала через узкую дверь, предвкушая добрую пинту эля. Но едва он вышел в полутемную галерею, как кто-то вцепился ему в рукав:

— Грегори Трейнор! Грегори, это вы?

— А кто же еще? — недовольно проворчал Трейнор, с трудом высвобождая руку. Он устал, и ему так хотелось дать ногам хоть немного отдохнуть, пока его не вызовет к себе госпожа Алиса. Трейнор всмотрелся в зареванное, сморщенное лицо и остановился. — Так ты уже слышала? Ну брось, брось, ничего такого особенно страшного не случилось. Я вот, например, умчался от мистера Филиппа, как школьник, которого отпустил учитель, и уж если миледи и госпожа Кейт сидят себе и болтают с этой тушей, с Секоттом, то ты-то чего разревелась?

Ответом ему было сдавленное рыдание. Издавала его неопрятная полногрудая женщина: она прислуживала госпоже Алисе и была особой добросердечной и на редкость сентиментальной. Слезы у нее были близкие, она легко расстраивалась, вот как сейчас.

— Так, стало быть, он не с вами? Хозяин? Ой, Бог ты мой, какое несчастье! Грегори, наша маленькая леди… Она исчезла.

— Исчезла? — бездумно повторил Трейнор. — Как это исчезла? Куда исчезла? — вдруг встрепенулся он.

— Да кто же знает. Я с самого ужина ее ищу. Мы думали, она наверху, и решили, что ничего страшного, что она не спустилась к ужину, — да и откуда у нее взяться аппетиту! У нашего бедного ягненочка! Я бы ведь так ничего и не знала, а у хозяйки сэр Уильям, ей не до того. А я поднялась к ней отнести хоть чего-нибудь перекусить, я ей пирог из жаворонка приготовила, ее любимый, и гляжу… гляжу, ее нет.

Едва сдерживаясь, Трейнор сказал:

— Ради всего святого, женщина, не части, объясни толком, что случилось. Почему это она вдруг исчезла?

Ответом ему был новый приступ рыданий, новый поток слез, сквозь которые с трудом пробивалась невнятная речь:

— Он еще спрашивает! Это было ужасно, жестоко — о милорде Одли ничего дурного не скажу, это не его рук дело, но чтобы родной отец… он привез с собой молодую жену — красавица, говорит по-иностранному, хозяйка ни слова понять не может, но госпожа Мэг вроде все разбирает. Грегори, они обещали ее в жены одному барону бургундского герцога! Важный господин, уже двух жен похоронил, это мне все служанка миледи Деверю рассказала, грубый, здоровенный и на двадцать лет старше отца госпожи Мэг. Она сначала даже не поверила, попросила отца повторить по-английски, ведь она уже давно не была в Бургундии и, может, разучилась толком понимать французский. А они ей говорят: все уже решено и подписано, отправляться надо прямо на днях. Это желание самого герцога Бургундского, и он вроде бы сказал, что милорд Брези, так этого барона зовут, сослужил ему добрую службу и что это самое меньшее, что он может для него сделать, — расплатиться за счет милорда Деверю. И еще милорду Брези нужен наследник, а детей от прежних жен у него нет, и герцог сказал, что, может, на этот раз ему повезет, не зря ведь говорят, что третий раз счастливый. И это они ей тоже сказали, вроде как в шутку, а она, бедняжка, стоит и слова не вымолвит, только лицо у нее сделалось белое как снег. Милорд Деверю обозлился, раскраснелся, но и словечка не взял назад из сказанного. А она его ни о чем не просила, только зарыдала, что если он хочет выдать ее замуж, то мужа можно найти и поближе, зачем в такую даль ехать — что она этим хотела сказать, в толк не возьму, — и выбежала из комнаты.

Наступило молчание. Трейнор задумчиво пожевал губами.

— И с тех пор ее нет? И ты никому не сказала? Нет, женщина, ты просто дура.

— Да я боялась, как бы ей потом еще хуже не стало, бедняжке. Они все уехали в Страттон-Одли — хозяйка сказала, что так будет лучше, девочкой она займется сама. Вообще-то, как видно, ей и самой все это не очень нравилось, хотя она и словечка против не вымолвила: на жену лорда Деверю она почти и не смотрела, и тут, когда гости уезжали, явился сэр Уильям. А я все хожу по дому, все ищу, и нет ее нигде, а на улице уже ночь.

Но Трейнор уже направился к двери. Пересекая во второй раз зал, он бросил беглый взгляд на лестницу, ведущую в верхние покои: насчет того, что госпожа Алиса разгневается, эта говорливая курица правильно подумала.

Перебрав в уме все места, где бы девочка могла спрятаться, Трейнор вышел во двор. Здесь никого не было. Стены освещала тусклая луна, за оградой — словно плыли — покачивались мощные вязы. При мысли о том, что девочка бредет в такой час одна по дороге, у Трейнора кровь в жилах застыла. Хотя дорога из Лондона в Оксфорд проходила в нескольких милях от Уиллоуфорда, здешние места считались довольно опасными — в округе водились воровские шайки, об этом всегда помнили и местные жители, и заезжие люди. Бывало, налетали стаи нищих — эти за полушку могли прикончить. Трейнор мрачно глянул на запертые ворота: непонятно, как она могла незаметно проскользнуть мимо дворецкого. И тут он вспомнил о черном ходе.

Трейнор сам им пользовался, когда ему, как и маленькой беглянке, вовсе не хотелось вступать в разговоры со сторожем. Трейнор вышел за ворота, пристально вгляделся в склоны, покрытые лугами, внимательно посмотрел на поле, бросил беглый взгляд в сторону ручья, бодро бежавшего у мельницы. Он остановился, задумался. Закрыв за собой ворота, Трейнор осторожно пошел вдоль стены, сделал крут и вернулся к парадному входу. При свете луны тени причудливо вытягивались вдоль дороги, а пыль светилась словно серебром. Было абсолютно безветренно, и листья свисали до самой земли, будто тяжелые камни. Остановившись под густыми кронами вязов, Трейнор взглянул наверх. Вокруг было тихо. Постояв немного, Трейнор ухватился за кривой сук почти над самой землей — когда-то его обрубили, и теперь ветви от него шли во все стороны, создавая какой-то фантастический рисунок. Трейнор подтянулся, стал на сук обеими ногами и поднял голову. Сверху доносилось чье-то прерывистое дыхание.

— Госпожа Мэг, — мягко произнес он. — Маленькая леди, вам нельзя здесь оставаться. Спускайтесь, я помогу вам.

Трейнор протянул руку. Его глаза уже привыкли к темноте, поэтому он сразу разглядел девочку, которая, как белка, сидела на толстой ветке. Она склонилась вниз, достала до его руки, в этот момент на лицо ее упал лунный свет.

— Я видела, что ты приехал, Грегори, — прошептала Мэг. — И я точно знала, что ты придешь… — Даже при тусклом свете луны было видно, как залилась она от смущения краской. — Грегори, ты приведешь ко мне господина Филиппа? Скажи ему… скажи ему, что это очень важно.

Трейнор поперхнулся. Ему так не хотелось разочаровывать девочку. Наконец справившись с дыханием, он произнес:

— Его нет со мной, госпожа. Филипп остался в Вудстоке.

Маргарэт не шевельнулась, не произнесла ни слова. Трейнор пустился в безнадежные объяснения:

— Госпожа, в Вудсток примчался посыльный от герцога Глостера. Милорд Уорвик и герцог Кларенс пленили короля, тогда милорд Глостер поехал на запад, чтобы собрать отряд и вызволить его. Милорду Глостеру сейчас очень нужны люди, моя маленькая леди, вот он и послал за господином Филиппом. Завтра мажордом поднимет в Уиллоуфорде всех мужчин, способных держать в руках алебарду и лук, — господин уже ждет их в Корфе. Затем-то он и послал меня сюда — доложить миледи и дать команду мажордому.

— Так его… его нет? — медленно проговорила Маргарэт. — И он не вернется?

— Они с герцогом были друзьями в Миддлхэме, — мягко проговорил Трейнор. — И хозяин не может отказать ему, особенно в таком деле.

Трейнор все еще держал девочку за руку: он чувствовал, как похолодели ее пальцы. Этот холод, казалось, пронизывал и его тело до самых костей.

— Вам здесь нельзя оставаться, госпожа Мэг, это опасно. Подумайте о милорде своем отце, ведь он же места себе не найдет, если только узнает… — Трейнор почувствовал, как Мэг передернуло от этих слов, и продолжил твердым голосом: — Ей-богу, отец лучше знает, что нужно маленькой леди. Ведь он же только добра вам желает, правда. А какое чудесное, замечательное место он для вас выбрал, вот уж жаловаться не на что.

Трейнор с опаской ждал, что будет дальше. Он попытался заглянуть ей в глаза, но Мэг отодвинулась в тень.

— Так вы спуститесь? Миледи ничего не узнает, клянусь вам. А здесь вам оставаться нельзя, маленькая леди.

Он снова услышал в тишине неподвижных листьев ее глубокое дыхание. Положив вторую руку на плечо Трейнора, Маргарэт с трудом изменила позу.

— Да, — тихо сказала она. — Да, спускаюсь.

Маргарэт, не высвобождая рук, позволила Трейнору опустить себя на землю.

Глава 3

Уорвик и Кларенс победоносно завершили свой поход в Букингемшире. За несколько дней до этого верные королю войска, предводительствуемые братьями Герберт, сошлись в кровавой схватке с хорошо вооруженными мятежниками с севера. В решающий момент с юга подошли Уорвик и Кларенс, ударили по тылу армии короля — это решило исход дела. Гербертов, которых ненавидели как королевских любимцев, взяли в плен, препроводили в Ковентри и там казнили.

Не ведая пока о том, какая судьба постигла идущие ему на помощь войска, Эдуард осторожно продвигался из Ноттингема на юг. Весть о поражении застала его в пути. Королю показали прокламацию мятежников, одного взгляда было достаточно, чтобы определить, кто ее автор. Этот текст вместил все обиды и претензии Уорвика, непомерные амбиции Вудвилов, в нем чувствовалось огромное влияние и реальная сила фаворитов Эдуарда, которые по сути вытеснили с трона короля и сами стали править страной. Уорвик и Кларенс заговорили в один голос, и, прижатый к стене, король уступил.

Его небольшое войско было быстро рассеяно, оба свояка Вудвил вместе со своим отцом графом Риверсом, спасая жизни, бежали. Они исчезли так быстро, что, когда брат Уорвика архиепископ Йоркский, сверкая доспехами и плюмажем, догнал Эдуарда в Олни, рядом с королем оставались с десяток слуг, гофмейстер{36} лорд Гастингс{37} и брат Ричард Глостер.

В самых изысканных выражениях архиепископ пригласил кузена в Ковентри{38}. Бросив взгляд на тяжелые доспехи, в которые была облачена охрана Джорджа Невила, Эдуард улыбнулся и принял приглашение. Его тут же окружили со всех сторон солдаты из графского воинства — Ричард было резко рванулся в сторону, но тут же остановился и убрал руку с меча. Наклонившись в седле, Эдуард весело потрепал брата по плечу и небрежно кивнул на прощанье Гастингсу. В инструкциях, полученных Джорджем Невилом, об этих двоих ничего не говорилось: Гастингса, который никогда не был замечен в особых симпатиях к Вудвилам, Уорвик все еще надеялся привлечь на свою сторону; что же до герцога Глостера, хоть он и оказался более крепким орешком, чем рассчитывал Ричард Невил, ему не было семнадцати, поэтому юношу можно было не брать в расчет. Обоих отпустили на все четыре стороны, а архиепископ, надувшись от самодовольства, отправился со своей добычей в Ковентри.

Едва стук копыт затих, Ричард Глостер и Гастингс, отослав слуг, устроились под деревьями, чтобы спокойно обсудить ситуацию. Переговорив, они отправились каждый в свою сторону — Гастингс на север, Ричард на запад. Посланец Ричарда Глостера, отправленный с поручениями к разным адресатам, жившим в тех краях, потерпел неудачу в Уиллоуфорде и повернул на север. Там рано утром он встретил Филиппа, возвращавшегося домой из Вудстока. Увидев человека в ливрее с символикой Йорков, Филипп решил, что это посыльный с бумагами по делу о его наследственном иске. Ничего не подозревая, юноша взял протянутое письмо, сломал печать, даже не взглянув на нее, расправил лист бумаги. Быстро перевернув его, Филипп увидел четкий росчерк темными чернилами под обычной подписью секретаря. Он нахмурился. Побледнев, юноша вновь перевернул лист бумаги и погрузился в чтение.

Филипп поднял голову.

— Это письмо от герцога Глостера, Грегори, Он на западе и приказывает мне как можно скорее ехать к нему. Времени возвращаться в Уиллоуфорд у меня нет, так что матушке все объяснишь ты. Скажи ей, что я сам пока не знаю, как долго меня не будет, но скоро обязательно дам о себе знать. И пусть все, кто только может, едут ко мне в Корф. Скажи мажордому, что это мой приказ.

Филипп дрожал от возбуждения. Он вспомнил о доспехах: отцовские ему не подходили, так что для начала придется удовольствоваться теми, что найдутся в Корфе, потом он обзаведется собственными — в таком деле никаких денег не жалко. Юноша принялся расспрашивать посыльного о том, как все было, он хотел знать подробности. Тот рассказал много такого, чего герцог не смог написать. Филипп молча слушал, поглядывая на письмо с тяжеловесной печатью — на ней был изображен флагманский корабль адмирала Англии, Ирландии и Аквитании{39} с леопардами и лилиями Плантагенетов на парусе. Печать старая, а девиз, с тех пор как они были в Миддлхэме, изменился: «Loyaute me lie»{40}.

Наконец группа всадников разделилась: Филипп, прихватив с собой двух слуг, свернул на юго-запад, в Дорсет, а Трейнор в сопровождении двух оставшихся поспешил в Уиллоуфорд.

Хоть были получены грозные вести, Трейнор, покидая хозяина, не смог сдержать улыбки: уж очень откровенно Филипп радовался тому, что не придется заниматься домашней работой. В последнее время Трейнор с тревогой думал о соблазнах, подстерегающих молодых людей, — им хотелось избавиться от скучных хозяйственных дел, к которым явно не лежала душа. И теперь он испытывал облегчение и радость, тем более что летнее утро было таким приятным и свежим.

На следующий день Филипп добрался до лагеря Ричарда на западе страны, уже смеркалось. Во дворе замка виднелись группы людей, которые возились с упряжью и оружием разных видов. Филиппу сказали, что милорд находится в замке. Помощник кузнеца, стоявший у наковальни, стер обильно струившийся по лицу пот и пошел провожать Филиппа к герцогу.

Лестница, по которой им пришлось подниматься, оказалась крутой и очень узкой, поэтому в сгущающейся тьме Филипп шел на ощупь. У башенной двери стоял человек, он внимательно наблюдал за тем, что происходило внизу, на подступах к мосту. Услышав звук приближающихся шагов, человек обернулся, неуверенным голосом окликнул: «Филипп?» — и протянул руку. Это был Ричард Глостер.

Он стал немного выше ростом, волосы его потемнели, утратив прежний каштановый оттенок, — теперь, пожалуй, Ричарда можно было назвать шатеном. Того полудетского лица больше не было, взгляд стал твердым и настороженным, он словно предупреждал, что молодой человек скорее сомневается в вас, нежели вам доверяет. И выдержка, словно доспехи, всегда была при нем. Юноши обнялись, затем принялись разглядывать друг друга. Ричард произнес, слегка улыбаясь:

— Я еще издали понял, что это вы. В Англии не найдется другого такого джентльмена, который не счел бы для себя зазорным отправиться за границу в сопровождении такой огромной свиты — целых два человека!

Шутка эта была у них в ходу давно, и неудивительно, что Ричард вспомнил ее сегодня. Филипп ответил с улыбкой:

— Так откуда же взять больше? Ваш посыльный перехватил меня по дороге из Вудстока.

— Стало быть, все там разрешилось благополучно? — небрежно бросил Ричард. — Должен сказать, Филипп, что вели вы себя, извините, исключительно глупо: право, я ведь мог и рассердиться, что вы годами не даете о себе знать. И что за охота так долго бороться в одиночку за свои права?

Наступила короткая пауза.

— Вы о Вудстоке? — спросил Филипп и невольно напрягся. — Но откуда же вы знаете об этих делах, милорд?

— А, да ведь Одли заходил ко мне по этому поводу нынче весной, — негромко ответил Ричард, — его беспокоили ваши судебные дела, и, по-моему, не зря. А вы что, не знали о его визите ко мне?

Филипп прикусил губу.

— Да нет, не знал. Я до глубины души признателен Вашему Высочеству… я и без того у вас в неоплатном долгу…

Филипп и сам удивился собственной несдержанности — не следует так демонстрировать свои чувства; он резко оборвал себя. Ричард спокойно произнес:

— Ну, ну, не стоит преувеличивать. К тому же я и сам был рад заняться этим дельцем: ведь вашими противниками оказались Вудвилы. Известно вам это, Филипп? Ваш родич Дженнингс оказался умнее вас — он побеспокоился о том, чтобы улестить графа Риверса задолго до того, как позарился на приданое вашей матери. И на свою долю лорду Риверсу жаловаться бы не пришлось.

Прислонившись к парапету, Ричард положил подбородок на ладони и с хитрым видом наблюдал за собеседником. Луч света со сторожевой башни коснулся его волос, стало заметно, что они все-таки сохранили свой первоначальный каштановый оттенок. Густо покраснев, Филипп не произнес ни слова. Отвернувшись, Ричард снова заговорил, на сей раз другим тоном:

— Если вы думаете, что выиграли это дело только из-за чьего-то желания сделать мне приятное, выбросьте это из головы. Король и сам ужасно разозлился, когда узнал об интригах Риверса. Впрочем, правда и то, что он пальцем не пошевелил бы, если б мне не удалось убедить его в вашей правоте. — Ричард нахмурился и замолчал, лишь постукивал пальцами по парапету. — Думаете, вы один такой? Вудвилы никому не дают покоя. Они превратили двор в помойную яму, они, словно ящерицы какие-то, всюду ползают, попирая справедливость. Похоже, во всей Англии не найдется места, где бы они не оставили свой грязный след. Риверс — это только Риверс, но так происходит всегда и повсюду.

— Но если это действительно так, милорд, — нахмурив брови, сказал Филипп, — то почему же вы здесь? Ведь мятежники утверждают, что цель у них единственная — освободить короля от влияния жены и ее родни.

— Вы что же, за дурака меня принимаете? — бросил через плечо Ричард. — Самих-то мятежников, возможно, и убедили в том, что они подняли меч именно против фаворитов моего брата, но у графа Уорвика совсем иные цели. Вы уж поверьте мне, за три года я достаточно хорошо понял, что на самом деле нужно моему кузену Уорвику.

— Его Королевское Высочество Кларенс, — осторожно заметил Филипп, — как будто не разделяет вашего мнения.

После продолжительного молчания Ричард произнес только одно короткое слово: «Нет». Равнодушно и бесцельно он смотрел вниз, где в густых сумерках дорога у моста круто сворачивала в сторону. Лето выдалось жаркое, воды во рву почти не осталось, по краям, в грязи, ползали мухи. Одна залетела сюда. Ричард прихлопнул ее и повернулся к гостю.

— Филипп, через несколько дней я еду к Гастингсу: он на севере, собирает отряды. Поедете со мной?

Щелкнув хлыстом по сапогу, Филипп улыбнулся:

— А зачем бы иначе я оказался здесь?

— Времена смутные, и я не могу поклясться, что на службе у меня вы непременно выиграете.

— А я и не ищу выигрыша, милорд.

Они посмотрели друг другу в глаза, неожиданно Ричард широко улыбнулся.

— Право, Филипп, вы ни капельки не изменились. Знаете, мне иногда так не хватает Миддлхэма. Между прочим, здесь Роб Перси — видели его внизу? Ладно, пошли ко мне, выпьем по стакану вина.

Ричард двинулся к лестнице. Плащ его остался на парапете, Филипп, следуя за господином, поднял его. Шерсть пахла густой смесью трав и жарким солнцем. Пройдут годы, но запомнятся ему и этот запах, и то, как спускались они по лестнице.


В тот самый вечер, когда Филипп Ловел появился в Корфе, граф Уорвик и король Эдуард сидели друг против друга в Ковентри. Это была встреча, к которой Уорвик, не отдавая себе отчета, напряженно готовился. Но Эдуард приветствовал его вполне дружески, без слов подписал кучу документов: дарственных сподвижникам Невила, назначений людям Невила, — все бумаги были подготовлены служащими графа. Без намека на негодование или раздражение король воспринял и замену его личной прислуги на бдительных слуг графа. Тактика Эдуарда была проста: необходимо убедить тюремщиков, что он может быть такой же безвольной и послушной марионеткой в их руках, как и Кларенс, его нетерпеливый наследник. Эдуард хорошо понимал, что его ждет, если сделать этого не удастся. Однако Уорвик для пущего спокойствия решил перевести кузена в графский замок, еще через пару недель ему пришло в голову, что в Миддлхэме будет куда надежнее. Поэтому он сам довольно быстро переправил короля на север, в Уэнслидейл. Создавалось впечатление, что он полностью контролирует и короля и королевство; Уорвик не отказал себе в удовольствии казнить у городских стен тестя короля Эдуарда — графа Риверса, а также одного из его сыновей, взятого в плен в Чепстоу. Уорвик с удовольствием выслушал и переданные ему с глазу на глаз пожелания успехов от самого Людовика{41} — тот слишком долго укрывал во Франции Маргариту Анжуйскую, изгнанную королеву из рода Ланкастеров, и ее сына, чтобы не радоваться теперь трудностям Йорков. Но поступали сообщения и о бунтах в южных графствах, население которых, похоже, не ведало, что повиноваться теперь нужно не королю Эдуарду, а его тюремщику. Парламент же, который Уорвик намеревался использовать для подтверждения своих полномочий, оправдал его самые смелые ожидания.

Наступил сентябрь, смутный и беспокойный. До Уорвика дошли неприятные известия с севера: среди Ланкастеров началась смута, инспирированная одним из его родственников. Граф был в ярости. Наблюдая издали за действиями своего знаменитого родственника, Хамфри Невил решил, что наконец-то пришло его время действовать. Но когда Невил обратился к армии с призывом последовать за ним, Уорвик обнаружил, что летняя кампания привела к катастрофе. Намерения графа Уорвика вызывали все больше подозрений у людей, поднялся ропот, многие открыто отказывались вставать на сторону Невилов до тех пор, пока не получат объяснений, каковы их позиции и цели. Они — подданные короля и за оружие взялись только для того, чтобы избавить Эдуарда от дурных советчиков. Эта задача выполнена, и, если король скажет, что нуждается в их помощи, они тут же станут под знамена.

В конце концов на переговоры в Миддлхэм отправился архиепископ Йоркский. Он нашел короля в большой гостиной, беззаботно играющим в мяч со смуглолицым юношей — кажется, это подопечный графа, его зовут Фрэнсис Ловел. Сцена была почти пасторальная: мирная игра, под рукой слуга, всегда готовый наполнить королевский кубок, приятно потрескивают дрова в камине. Джордж Невил подумал, что вряд ли в планы его брата входило создавать своему гостю такую теплую, уютную, домашнюю обстановку. Эдуард, однако же, был до слащавости любезен; он с готовностью согласился поддержать требования кузена в обмен на более подходящее жилище. В качестве такового он назвал Понтефракт, его личный замок рядом с Йорком. Кроме того, замок находился там, где сходились все нити королевских связей, где под рукой были друзья, всегда готовые связаться с ним. Архиепископ, фактически припертый к стене, вынужден был согласиться.

Несколько дней спустя Эдуард въехал в Йорк. Чтобы засвидетельствовать свою преданность королю, сюда пришли и ремесленники и дворяне, многие прибыли издалека. Северяне, увидев, что король снова с ними, как верные солдаты, готовы были служить ему. Хоть ситуация складывалась отнюдь не в его пользу, Уорвик утешал себя тем, что его второе воззвание имело такой же эффект, как и первое: с каким-то поразительным рвением шли за ним новобранцы. И через несколько часов после того, как король прибыл в Понтефракт, его кузен быстро двинулся на север, возглавляя армию. Невил был облачен в алый камзол с символикой Йорков. Ему было приятно думать о том, что Хамфри Невил должен будет сознаться в том, что совершил огромную ошибку. Скоро ужасное возмездие в лице графа Уорвика настигло мятежного Невила и его банду. Войско Уорвика налетело на мятежников как вихрь: тем только и оставалось, что бросить оружие и сдаться. В течение нескольких дней были безжалостно подавлены последние очаги сопротивления восставших, а главаря в оковах доставили в Йорк, он должен был держать ответ за предательство. Король Эдуард не отказал себе в удовольствии приехать сюда из Понтефракта: вместе с кузеном Уорвиком стоял он на возвышении, с которого открывалась площадь, и совершенно невозмутимо следил за происходящим. Хамфри Невил неверно сыграл свою партию и теперь должен был за это поплатиться жизнью. Взлетел и опустился топор, толпа шумно вздохнула и умолкла. В этой тишине был слышен подавленный вздох — он исходил от юноши, стоявшего позади короля.

— Постыдись, Фрэнсис. Тебе что, дурно сделалось при виде крови предателя? — Эдуард сказал это не поворачивая головы, а молодой человек поспешил возразить:

— Нет, Ваше Величество. Но он еще шевелится…

— Заслуженный конец гнусного предателя, — холодно произнес Эдуард. — Слишком много людей погибло из-за него, и мне его ничуть не жалко.

Фрэнсис вздохнул и ничего не сказал. Спина у него была совершенно мокрой. Он не отрываясь смотрел на сколоченные трибуны и по реакции зрителей понял, когда экзекуция была закончена.

Прозвучали трубы: герольды произнесли традиционные слова. Ощущая на себе остановившийся взгляд Хамфри Невила, чья голова плыла за ним высоко на шесте, граф Уорвик провел своего кузена-короля через восторженную толпу к городским воротам Йорка. Тут, в теплой атмосфере искренности и доверия, Эдуард расстался со своими верными родичами. Он попросил графа присоединиться к нему в Понтефракте. «С ним будет куда приятнее и веселее, — думал Эдуард, — чем с этими угрюмыми солдатами-стражниками». Уорвик пожал плечами и кивнул в знак согласия.

Вскоре Уорвик узнал, что в Йорке, недалеко от плахи, в толпе зевак видели человека, облаченного в платье со знаками отличия Бэкингемов. Прощаясь с кузеном, Уорвик мучительно гадал, что могло понадобиться слуге Гарри Стаффорда в сотнях миль от поместий его юного хозяина, находящихся на западе. Бэкингем был еще совсем юн, не старше Ричарда Глостера. Но после наследников по линии Йорков и Ланкастеров он был первым принцем крови. И если английская знать, которая еще совсем недавно была в основном сторонницей Ланкастеров, а теперь, после поражения, растерянна и деморализована, поднимет голову и вмешается в междоусобицу Йорков, то имя Стаффорда вполне может стать знаменем. Напряженно думая обо всем этом, Уорвик вспомнил и о герцоге Кларенсе, мрачно ожидавшем его в Шериф-Хаттоне. Он ведь рассчитывал, что получит корону брата, теперь же придется мириться со второстепенной ролью в спектакле, разыгранном Уорвиком. Кларенса тоже нельзя сбрасывать со счетов — люди за ним пойдут. Такие тяжелые мысли не покидали графа на протяжении всего пути, пока к полудню он со своими измотанными спутниками не подъехал к замку Шериф-Хаттон.

Ричард Невил размышлял о том, куда мог отправиться герцог Бэкингем — то ли он у себя дома, то ли находится на севере страны (только что ему там делать?). Но как бы там ни было, мрачно пообещал он себе, герцогу Кларенсу ни за что не удастся ускользнуть незамеченным из своего нынешнего укрытия и уж тем более вновь припасть к груди короля Эдуарда.


Примерно через час после того, как Эдуард покинул Йорк, через ворота Майкла проехал неприметный всадник и галопом пустился за королевской процессией. Эдуард, напротив, ехал не спеша, и после полудня Фрэнсис Ловел смог догнать кавалькаду и незаметно подъехать к королю. Эдуард встретил его упреком — почему молодой человек не покинул Йорк вместе со всеми. Удовлетворив этим резким выпадом бдительность шпионов Уорвика, Эдуард спокойно продолжал путь. Сменив гнев на милость, он дружелюбно кивнул ослушнику, подзывая его к себе. Пришпорив лошадей, они немного оторвались от остальных. Казалось, король никак не может удобно ухватиться за поводья. Он наклонился, словно желая посмотреть, в чем дело, и Фрэнсис, чинно ехавший рядом, сразу уловил его вопрошающий взгляд.

— Все в порядке, сир, — шепнул он. — Как только вы уехали, я обменялся парой слов с герцогом Бэкингемом. Сегодня вечером он встречается с сэром Джоном Хауардом. Я как раз уезжал, когда появился милорд Эссекс, а граф Уорвик и архиепископ, как мне сказали, что есть духу поскакали в Шериф-Хаттон.

Эдуард задумался.

— Боюсь, они что-то пронюхали. В таком случае пусть Бог дарует нашим друзьям крылья. Сегодня перед сном тебе следует усердно помолиться, Фрэнсис, да и мне тоже. — Устремив взгляд в сторону видневшихся на горизонте холмов, он задумчиво добавил: — И смотри, для тебя же лучше, если граф Уорвик не узнает, чем ты занимался сегодня. Конечно, я буду защищать тебя, поскольку это в моих силах. Но могу-то я пока не слишком много: официально он по-прежнему твой опекун, и это, не забывай, часть нашей с ним сделки. Я должен отвоевать свои позиции постепенно, шаг за шагом, так, чтобы не спугнуть его и не заставить схватиться за оружие. Понимаешь?

Фрэнсис слегка кивнул.

Обитателям поместья Ричард Невил, граф Уорвик, казался фигурой легендарной и внушающей священный трепет. Куда он уезжает, когда вернется — такие вопросы и в голову никому не приходило задавать, ведь не задают же вопросов, скажем, планетам, отчего они обращаются именно по такой орбите. Волю свою граф изъявлял, как правило, через помощников, и было уж совсем маловероятно, что он изволит когда-нибудь спуститься с Олимпа и заняться своими подопечными. Примерно это Фрэнсис и сказал королю. Но Эдуард лишь покачал головой, явно не разделяя такого оптимизма. Опыт общения с кузеном научил его помнить о том, что граф Уорвик ничего не упускает из поля зрения.

— Не пойму, — в голосе Эдуарда прозвучало неподдельное любопытство, — зачем тебе понадобилось так рисковать. Риск ведь и впрямь велик, а ведь, насколько я помню, твой отец был верным слугой Ланкастеров. Так что тебе за дело до наших, Йоркских, проблем?

Фрэнсис смущенно отвел взгляд. За возможность, даже самую малую, принять участие в делах Ричарда Глостера он без раздумий отдал бы половину своего состояния, только признаваться в этом он никому не хотел. Вот и сейчас, ухмыльнувшись, он заметил лишь:

— А почему бы и нет? Милое дело — насолить родственникам жены.

Эдварда такой ход мысли позабавил.

— Это тебе удалось, ничего не скажешь. Но дело в том, что Фитцхью такие же враги Йоркам, как и иные из твоих родичей, дорогой мой Фрэнсис. Они сделались верными Ланкастерам задолго до того, как твой уважаемый тесть вошел в союз с Невилом. Не сомневаюсь, что в глазах многих ты нашел себе подходящую жену.

Юноша слегка покраснел.

— Это был не мой выбор, сир.

— Не твой, это уж точно… если на то пошло, то прежде всего мой, — добродушно усмехнулся король. — И граф Уорвик извлек из этого брака ничуть не меньше, чем я, за что, наверное, до сих пор благодарен мне. И все же… — Эдуард свел брови. — Да, в последнее время он крепко дружит со старыми ланкастерцами. Странно, не могу понять, отчего он к ним переметнулся. Вот уж никогда не ожидал от него такой глупости: да разве Маргарита Анжуйская простит когда-нибудь, что он во всеуслышание назвал герцога Сомерсета отцом ее сына?{42}

Солнце медленно уходило за горизонт, тени удлинялись. Фрэнсис украдкой разглядывал едущего рядом с ним короля — лицо его наполовину было скрыто небрежно завитыми каштановыми волосами. Умное, чувственное лицо. Лицо человека беспощадного, привыкшего во всем идти до конца. Это лицо никогда не выражало подлинных чувств. Три-четыре месяца, проведенные Фрэнсисом Ловелом рядом с Эдуардом, безусловно, в какой-то степени сблизили их, но далеко не настолько, чтобы он мог точно ответить на вопрос: «Какой он, король Эдуард?»

Впереди лежал Понтефракт. За крепостными стенами виднелись тесно прижатые друг к другу черепичные крыши домов. Над ними возвышалась старая нормандская церковь. С последними лучами солнца всадники поднялись на крепостной холм, ворота за ними опустились.


Не прошло и недели, как на штурм той же высоты отправился граф Уорвик. Кортеж графа сильно растянулся, замыкали его ехавшие бок о бок Кларенс, которому явно не нравилось все это предприятие, и архиепископ Йоркский, готовый, казалось, в любую минуту вцепиться в локоть своему молодому спутнику. Не обращая внимания на отставших, Уорвик въехал во двор и, отмахнувшись от поклонившегося ему сенешаля{43}, потребовал провести его к кузену.

Он нашел короля на западной стороне крепостной ограды. Прислонившись к стене, король смотрел вдаль, на вершины Пеннинских гор{44}. Увидев запыхавшегося Уорвика, он обернулся и тепло поприветствовал гостя:

— Вот это да, а я, кузен, сегодня и не ждал вас. Ваша Светлость явно куда-то торопится. У нас что, новый мятеж где-нибудь начался?

Уорвик предпочел не замечать иронии и отрывисто проговорил:

— Я был бы признателен, если Ваше Величество отправитесь со мной. Мы сию же минуту едем в Миддлхэм.

— Боюсь, не получится, милорд, — мягко ответил Эдуард.

Уорвик сделал шаг вперед.

— Вашего мнения я не спрашиваю, кузен, — негромко сказал он. Лицо его окаменело, в нем читалась открытая угроза, но взгляд оставался спокойным и неподвижным.

— Это я понимаю. Но, может, вам стоит поговорить с графом Эссексом? Он внизу, отдыхает в большом зале. Там с ним Хауард и Маунтджой. Боюсь, что ваши планы станут для них совершенным сюрпризом.

Уорвик буквально застыл на месте, не в силах произнести ни слова. В этот момент с ближайшей крепостной лестницы вихрем слетел Фрэнсис Ловел и бросился к королю:

— Сир, к нам едут герцог Бэкингем и милорд Арундел.

— Спасибо, Фрэнсис, — спокойно сказал король, и только сейчас юноша заметил, что он не один.

Все еще тяжело дыша, он пробормотал слова извинения и собирался было уйти, как его пригвоздил к месту ледяной, но ровный голос Уорвика:

— Одну минуту, Фрэнсис.

Юноша остановился, вопросительно посмотрел на графа и неуверенно сделал шаг в его сторону.

— Милорд? — Сердце Фрэнсиса колотилось изо всех сил, но ему и в голову не пришло хотя бы взглядом просить Эдуарда о помощи. Неисправимый реалист, он знал, что таковой не будет.

Приблизившись к Фрэнсису, Уорвик схватил его за плечи и развернул лицом к солнцу.

— А я как раз вспоминал тебя, Фрэнсис. Когда Его Величество несколько дней назад уезжал из Йорка, я тебя с ним не видел. Не откажи в любезности сказать, чем ты занимался?

Фрэнсис открыл рот, помолчал, словно решая, что сказать, затем откашлялся и дерзко заявил:

— По девицам ходил.

Ничего лучшего ему в голову не пришло.

— Не пытайся играть со мной в игры, мальчишка. Что тебе понадобилось в Йорке? — сурово повторил граф.

Фрэнсис неожиданно покрылся румянцем. Так захотелось бросить в лицо этому графу Уорвику, что не ему, выскочке из Йоркшира, чей род не насчитывает и двух поколений, вышедшему буквально из грязи в князи, поучать потомка баронов Ловелов, которые владели землями с далеких времен нормандских завоеваний{45}. С трудом подавив в себе это желание, Фрэнсис сказал:

— После того как Его Величество уехал из Йорка, я час провел в Голубятне. Там есть девица, ее все зовут Грязнуля Долли, она должна меня запомнить. Почему бы вам прямо ее и не спросить? Так и называйте ее — Грязнуля Долли, ей это нравится!

— Фрэнсис! — прозвучало хлестко, как удар кнута, и речь юноши оборвалась. Фрэнсис уловил резкое движение руки Уорвика, инстинктивно попытался увернуться, но тут же ощутил на плече тяжелое прикосновение. Его с силой прижали к стене. Он задрожал всем телом, закусил нижнюю губу, пытаясь сдержать слезы. Ему было страшно — граф, похоже, готов был сбросить его со стены. Все молчали. Фрэнсис слышал над собою ровное дыхание Уорвика и ощущал на себе его взгляд. Лицо графа превратилось в маску с остекленевшими глазами. Уорвик резко оттолкнул юношу.

— Можешь идти. Но будь готов, я скоро пришлю за тобой.

Эдуард все еще стоял прислонившись к парапету. Казалось, он всецело был поглощен золотым кольцом, которое вертел на большом пальце. Он вроде и не заметил поспешного ухода Фрэнсиса. Но едва шаги юноши затихли, сказал абсолютно равнодушно:

— Я совершенно с вами согласен, кузен. Непростительное поведение. — Он искоса посмотрел на Уорвика и продолжал тем же тоном: — Я и понятия не имел, чем он занимался, пока мы были в Йорке. Если он действительно ходил в этот вертеп, как они его там называют, Голубятня, что ли, то могу лишь выразить сожаление, что уделял ему так мало внимания, пока мы были рядом. Ведь он там свободно мог заразиться, а то и горло, глядишь, перерезали бы…

— Кузен, — спокойно проговорил Уорвик, — разве я так похож на дурака?

Выковыряв из стены кусок известки, Эдуард бросил его вниз и стал наблюдать, как он летел и шлепнулся в ров с водой, подняв брызги.

— Ну что вы, милорд, мне и в голову такое не могло прийти, — неторопливо вернулся он к разговору. — Но боюсь, если вы устроите налет на злачные места Йорка в поисках шлюхи по имени Грязнуля Долли, именно так вы и будете выглядеть. — Уорвик крепко сжал зубы, а король неторопливо продолжал: — Не забывайте о своем достоинстве, милорд. Подумайте, как эта история может прозвучать в Лилле, при дворе герцога Бургундского, который вам далеко не друг. Будут говорить, что граф Уорвик позволил своему кузену проскользнуть между пальцев и затем еще обвинил его в своих собственных упущениях. Подумайте и о своих врагах при дворе Людовика: там тоже будут с удовольствием смаковать эту историю, ведь, как вы знаете, у Людовика своеобразное чувство юмора. Ну и наконец, лондонские стихоплеты тоже не упустят шанса, уж они-то конфетку сделают из этой истории.

Не отводя своих голубых глаз от карих глаз Уорвика, Эдуард заметил, что слова его произвели должное впечатление. Он мягко погладил напрягшуюся руку Уорвика.

— Дорогой мой родственник, вам некого будет винить, кроме себя самого, если история эта достигнет ушей ваших врагов за границей. Ведь у меня-то нет никаких оснований предавать ее гласности, тем более мы оба прекрасно знаем, что ничего подобного не было.

Наступило недолгое молчание. Пристально глядя на короля, Уорвик ничего не мог прочесть на его лице, кроме участливого, хотя и несколько отстраненного интереса.

— Ваше Величество, ваша взяла. Согласен, эта история уважения мне не добавит.

— Уверен, что ваш подопечный лучше всякого другого понимает, как важно быть щепетильным в этом деле, — небрежно заметил Эдуард. — Я провел в его компании несколько весьма приятных часов. И мне не хотелось бы думать, что его слишком сурово накажут за то, что я оказал ему честь своим обществом.

Король снова занялся своими кольцами, как вдруг услышал:

— С детьми, кузен, я не воюю.

Эдуард сдержал улыбку.

— А я этого и не имел в виду, милорд. И не сердитесь, что я, может, неудачно выразился: чувствами своими легче повелевать, чем доносить их до другого. Помните, вы и сами так часто говорили моему отцу? — Король бросил взгляд вниз через стену. — О, смотрите-ка, Бэкингем и Арундел появились. Позовем их?

Едва сдерживаясь, Уорвик ответил:

— Неужели вы думаете, что эти благородные господа могут хоть как-нибудь помешать мне? У меня внизу люди, а ваши гости вроде бы не позаботились о сопровождении.

— Действительно, — согласился Эдуард. — Хочу, однако, кое-что продемонстрировать вам, милорд, может, заинтересуетесь. — Он отошел немного в сторону и, повернувшись, вытянул руку. Уорвик колебался, но все-таки встал рядом с королем и, следуя движению его руки, озабоченно всматривался в даль. Обежав взглядом горизонт, Уорвик почувствовал вдруг, что ему не хватает дыхания. Кромка холмов прямо-таки пламенела, она ощетинилась лесом копий, древка которых были обернуты знаменами, а золотистые наконечники сверкали на солнце. Словно не веря своим глазам, граф свесился с парапета, стараясь рассмотреть штандарты.

Эдуард, наблюдая за Уорвиком, весело произнес:

— Да нет, они еще далековато, отсюда не разглядеть. Но я готов удовлетворить ваше любопытство — это штандарты Гастингса, а белые вепри — Глостера. Пора мне наконец иметь армию, которой можно доверять. — Король резко повернулся и оперся об изрезанную бойницами стену. За спиной его виднелась извивающаяся по склонам Пеннинского нагорья блестящая лента. — Полагаю, кузен, мне пора возвращаться в Вестминстер.

Какое-то время они испытующе смотрели друг на друга, и, наверное, это был единственный раз в жизни, когда Уорвик первым отвел глаза. На какой-то миг он беспощадно ясно увидел себя самого: стареющий авантюрист, переживший великие возможности времени, которое осталось позади.

Тот прежний Ричард Невил, рыжеволосый остроглазый юноша, с которым они вместе сокрушали старинное английское рыцарство, вполне мог бы теперь прочитать отходную. Смысл ее состоял в следующем: Ричард Невил пронесся некогда словно метеор по небу заходящего феодализма и превратился в нечто нереальное.

Разум Невила безжалостно подсказывал, что все кончено, но он пытался прогнать эти мысли. Граф ясно увидел в глазах Эдуарда застывшее сострадание и высокомерно отверг его. Они стояли по-прежнему молча, словно разделенные стеклянной стеной. Все, что сейчас происходило, было для Уорвика мучительно горько.

Возникшая стена между ними не давала коснуться друг друга, не позволяла перекинуться словом. Сейчас это были два совершенно чужих человека, которые когда-то встретились, затем разошлись, сохранив лишь горькие воспоминания о прошедших годах. Но и эта ниточка, натянувшаяся было на мгновение, задрожала, натянулась мучительно вновь — и навсегда порвалась.

— Мой дорогой кузен, — стараясь соблюдать хороший тон, заговорил Уорвик, — нам вовсе нет нужды ссориться. Разумеется, вы правы: слишком надолго задержались вы у нас на севере, и следует только приветствовать то, что герцог Глостер и лорд Гастингс привели вам достойный эскорт для сопровождения в Лондон.

Эдуард наклонил голову и невозмутимо улыбнулся.

— В таком случае не откажите в любезности поприветствовать этих господ от моего имени. Я скоро к вам присоединюсь.

Уорвик отвесил поклон и удалился. Спускаясь по лестнице, он ненадолго остановился у одного из окон, выходивших на Пеннинские горы. Ближе к Понтефракту рельеф был равнинным, первые всадники уже входили в город, растекаясь колоннами по кривым улочкам. Уорвик резко отвернулся и, не останавливаясь более, спустился во двор.

Склонившись над стеной и положив подбородок на скрещенные руки, Эдуард наблюдал за блестящим парадом, разворачивавшимся вокруг стен замка. На рыночной площади кто-то развернул и поднял штандарт; на лошадях была праздничная сбруя, она переливалась на солнце всеми цветами радуги. Солдаты, облаченные либо в мощные кольчуги, либо в латы, либо в красочные плащи, покачивались на конях, словно куклы. Впереди колонны вместе с помощником, проверявшим трубы, ехал герольд{46}, сразу за ними величественно возвышалась могучая фигура Уилла Гастингса, рядом с которым Ричард Глостер просто терялся. Словно почувствовав на себе взгляд брата, Ричард поднял глаза — оба улыбнулись. Спустили мост, и на территорию замка, исчезнув из поля зрения Эдуарда, въехал передовой отряд.

Король уже собрался было спуститься во двор, когда в дверях башни появился совершенно запыхавшийся архиепископ Йоркский, а вслед за ним боязливо жмущийся к перилам и старающийся быть менее заметным Кларенс. Не обращая внимания на визитеров, не говоря ни слова, Эдуард шагнул к лестнице, но Кларенс схватил его за рукав:

— Только… только одно слово, брат. — Он попытался опуститься на колени, но было слишком тесно.

Эдуард остановился так близко к Кларенсу, что тому, дабы посмотреть брату в глаза, пришлось откинуть голову.

— И одного слова будет слишком много, Джордж. У тебя своя жизнь, за которую ты должен благодарить нашего могущественного кузена — своего тестя. Но для меня в той жизни места нет. А тебе придется довольствоваться ею до тех пор, пока я не вспомню, что вышли мы из одного чрева. А пока, — голос короля вдруг зазвучал хрипло, — видит Бог, ты оскорбляешь мой взор.

Эдуард стал спускаться по лестнице. В конце она резко уходила в сторону. Приблизившись к повороту, король услышал чьи-то торопливые шаги и, узнав их, весь засветился от радости.

— О, Дикон… — И продолжал почти шепотом: — Нет, нет, ну ладно, что говорить… Знал бы ты, как я благодарен Богу за такого брата.

Слова эти, хоть и едва слышно сказанные, эхом отозвались в лестничном колодце. Их услышал вместе с удаляющимися шагами короля Кларенс, неподвижно стоявший у стены. Архиепископ уже ушел — подобрав рясу, он поспешил за королем. В иной ситуации Кларенс расхохотался бы, но сейчас ему было не до смеха. Он все еще не двигался с места, мучительно соображая, что же теперь делать и куда идти. Словно в тумане, он вспоминал, что где-то у него есть жена, девочка, которую подложили к нему в постель, чтобы у дочери графа Уорвика родился сын Плантагенет. Когда-то ему казалось, что это большое дело — стать зятем великого графа, и только теперь понял, какая роль ему предназначалась. И не было во всей Англии человека — от последней кухарки до стремянного в Вестминстере, что с лукавой улыбкой подводил к нему лошадь, — который не понимал бы того же.

Звук легких шагов сверху оторвал его от печальных раздумий. Кларенс выпрямился, вытер густо покрасневшее лицо и быстро двинулся к башенной двери, через нее можно было попасть к крепостной стене. Осторожно спускавшийся по лестнице другой, верхней, башни Фрэнсис успел заметить его спину.

В самом замке никого не было видно. Зато во внутреннем дворе кого только не было: лорды, рыцари, пажи, помещики, слуги и солдаты с алыми знаками Невила — лица последних явно выражали растерянность, а возможно, даже страх. «Понимают, что происходит», — самодовольно подумал Фрэнсис. Он увидел своего родственника Бэкингема. Тот оживленно разговаривал о чем-то с Джоном Хауардом, землевладельцем из Норфолка, оказавшим королю, пожалуй, большие услуги, чем иной барон. Недалеко от них граф Уорвик непринужденно беседовал с Эссексом и Маунтджоем — могло показаться, что их появление в Понтефракте доставляет ему глубочайшую радость. На ступеньках, ведущих в башню, Эдуард вместе с Гастингсом и Ричардом Глостером приветствовали столпившихся вокруг них людей, называя каждого по имени. Несколько всадников под штандартами с изображением белого вепря стояли прямо у ворот; один из них, облаченный в кожаный плащ с металлическими застежками, сидел на гнедом жеребце и рассказывал что-то своему спутнику, лица его почти не было видно, но Фрэнсис пригляделся, неуверенно шагнул и вдруг помчался через весь двор прямо к воротам. В нескольких шагах от арочного сооружения он все-таки остановился, еще раз внимательно посмотрел на всадника, подошел вплотную и, положив руку на мощный круп коня, сказал с улыбкой:

— Для такой животины плюмаж можно бы подобрать и побогаче, а, Филипп? Вы что же, кузен, готовитесь принять вахту?

Филипп, которого прервали на полуслове, растерянно посмотрел на юношу, почти прижавшегося к его шпорам, и произнес:

— Бог мой, да ведь это Фрэнсис! — Он нагнулся, чтобы обнять кузена. Оба рассмеялись. — Как я рад, что вы здесь. Как дела?

— Слезайте с лошади, и я все вам расскажу, — предложил Фрэнсис. — При этих словах собеседник Филиппа — рослый, огненно-рыжий, весь в веснушках молодой человек — обернулся и, издав возглас изумления, подъехал к ним.

— Фрэнсис? — Тот почувствовал на себе взгляд голубых глаз и знакомую улыбку. — Вы только посмотрите, в кого превратилось это дитя! А ведь еще и трех лет не прошло, как он, помню, в сундук залез от страха, что его поймали в стогу сена с дочерью хозяйки пивной.

— А разве она вам тоже нравилась? — невинно спросил Фрэнсис. — Чего же вы не сказали мне, Роб? Помню, она говорила, что вы совсем недурны на вид, особенно когда темно, а свеча светит в затылок. — Он небрежно поглаживал жеребца по начищенным бокам, но лицо у него так и горело, хотя, казалось бы, что тут такого, подумаешь — воспоминание трехлетней давности. Ловко ускользнув от жеребца, который собрался ткнуться мордой ему в ухо, он перешел на другую сторону. Тут, задыхаясь, подбежал какой-то юный рыцарь:

— Филипп, у нас тут новенькие прибыли. Посмотрите?

Филипп быстро обернулся. У ворот скопились всадники. Те, что были в первых рядах, поднимая над головами знамена, поспешно въехали во двор. По мере их приближения все зашевелились.

— Нортумберленд, — пробормотал Роберт Перси, не отрывая взгляда от второго брата графа Уорвика. — Хотелось бы знать, что ему здесь нужно!

Не обращая внимания на взгляды и перешептывания, Джон Невил неторопливо проехал в центр двора, спрыгнул с лошади и бросил вожжи конюшему. Многие не сразу вспомнили его: после того как король Эдуард в благодарность за оказанные ему услуги пожаловал Джону Невилу титул графа Нортумберленда, его редко видели южнее Трента. В наступившей тишине к Джону Невилу подошел Уорвик; хотя двор был заполнен людьми, все расступились, чтобы дать возможность родичам поприветствовать друг друга. Взгляды Джона Невила и его кузена, все еще неподвижно стоявшего у входа в башню, пересеклись.

Уорвик вряд ли понимал, с кем переглядывается его брат. Он посмотрел на спутников Джона, стараясь прикинуть, какую силу он привел с собой. Убедившись, что графа сопровождает только немногочисленная и к тому же безоружная знать, он расстался со своей последней, на миг вспыхнувшей надеждой. Никак не выказывая своих истинных чувств, он полуобнял брата и произнес несколько приветственных слов, Нортумберленд почти ничего не расслышал — он уже направлялся к входу в башню.

— Ничего не скажешь, Дикон, неплохое блюдо вы изготовили, — сказал он, все еще жадно глотая воздух после быстрой скачки. Услышав это полузабытое детское прозвище, Уорвик слегка передернулся. Стараясь не отставать от брата, с его широким солдатским шагом, он проговорил негромко:

— Все могло быть иначе, если бы ты был рядом. Я ведь звал тебя, но ты не откликнулся.

Ни один мускул не дрогнул на лице Нортумберленда.

— Я служу королю Эдуарду, — ответил он. — И пока он не делает мне ничего дурного, я буду хранить ему верность.

Уорвик промолчал. Они подошли к входу в башню. Джон Невил опустился на колени, поцеловал протянутую руку короля.

— Мой пленник и родственник, — торжественно произнес Эдуард и, улыбнувшись, знаком велел Невилу подняться. — Любимый мой кузен Нортумберленд, я счастлив вас видеть.

В этот момент подошел разряженный герцог Бэкингем. Он тоже хотел поприветствовать своего родича Джона Невила. Уорвик задумчиво посмотрел на него; молодого Бэкингема забросили во двор королевы Елизаветы, как зерно в плодородную почву — на вырост: со временем он непременно женится на какой-нибудь девушке из семейства Вудвил{47}. Сам молодой человек этому открыто противился, поэтому его появление неприятно поразило Уорвика: он-то считал, что уж кто-кто, а Бэкингем вовсе не желает своему родичу Эдуарду процветания. И тем не менее король во главе своих вассалов, здесь, лучится неподдельной радостью, непринужденно обменивается шутками с Гастингсом и всячески старается включить в общий круг веселья Ричарда Глостера.

— А правда, что герцогиня Кларенс ждет ребенка? — спросил Эдуард Нортумберленда, ничуть не стесняясь присутствия графа Уорвика. — Ничего не скажешь, кузен мой Кларенс человек трудолюбивый, ведь браку еще нет и трех месяцев.

— Да вроде бы так, — равнодушно ответил граф Нортумберленд, а Уорвик совершенно невозмутимо, словно это его не касалось, кивнул, подтверждая сказанное:

— Точно. На прошлой неделе мне жена прислала записку, и там говорится, что родов ждут на Пасху.

Бэкингем захихикал и бросил беглый взгляд на Ричарда:

— А где же счастливый отец? Наверное, поздравления со всех сторон принимает?

Уорвик пожал плечами, из чего следовало, что он понятия не имеет, где его зять, а Эдуард заметил безмятежно:

— Я совсем недавно разговаривал с братом, кузен Бэкингем, так что вам не составит труда найти его где-нибудь здесь. — И добавил сердечно, обращаясь на сей раз к графу Уорвику: — Но он ничего не сказал мне, милорд, о том, какие у вас прекрасные новости. Передайте мои наилучшие пожелания герцогине Кларенс, да и все ваши надежды пусть сбудутся.

Уорвик поклонился, скрывая кривую усмешку. Эдуард явно не стремился затевать у всех на глазах ссору со своими родичами. Некоторые из них, те, что стояли рядом, немедленно стали рассыпаться в поздравлениях. Бэкингем, послав графу Уорвику сияющую улыбку, негромко сказал Гастингсу:

— Я слышал, Кларенс подкупил нашего посла при папском дворе, чтобы заполучить разрешение на этот брак. В наше время, милорд, постоянно какие-то дела появляются.

Он взглядом пригласил Ричарда Глостера посмеяться вместе с ним, но юноша в это время о чем-то негромко спрашивал брата. Эдуард, не отрывая взгляда от толпы, находившейся во дворе, коротко кивнул, и в тот же момент какой-то помещик с изображением вепря на рукаве камзола отделился от остальных и быстро зашагал к воротам, где собрались всадники. Один из офицеров выровнял шеренгу королевского эскорта. К Эдуарду подвели роскошного белого жеребца. Ричард Глостер пошел перекинуться несколькими словами с Фрэнсисом, смущенно поглядывавшим на него через весь двор. Эдуард, внезапно сбросив руку, которую Гастингс дружески положил ему на плечо, громко произнес:

— Милорд Глостер!

Ясный голос его разом перекрыл гул толпы. Ричард остановился, вопросительно посмотрел на брата и двинулся назад к башне. Он остановился у ступеней, король кивнул ему, приглашая подняться.

— Стань рядом со мной, Дикон, — сказал он брату и бросил через плечо: — Уилл, подвиньтесь немного, пожалуйста. — Гастингс, стоявший вплотную к королю, молча повиновался.

Солнце скрылось за башнями; лишь со стороны восточной стены проникал свет. Слегка подул ветерок. Зашевелились полотнища рыцарских знамен. Эдуард терпеливо ждал, пока все лица обратятся к нему и все разговоры стихнут.

— Милорды и сэры! — начал он. — Все вы знаете, что нынче летом умер граф Риверс, лорд-констебль. Его титул, таким образом, переходит старшему сыну, Энтони Вудвилу, лорду Скейлу. Согласно договоренности, ему же предстояло унаследовать и должность. — Эдуард помолчал. В глазах графа Уорвика что-то мелькнуло, он инстинктивно шагнул к королю, но тот уже потерял интерес к своему покойному шурину. Эдуард заговорил снова, повысив голос: — Но нам, как и всегда, небезразличны пожелания наших баронов, и особенно милорда Уорвика, столь много сделавшего для укрепления нашего трона. — Король искоса посмотрел на графа, тот угрюмо поклонился. — Поэтому по зрелом размышлении мы решили изменить первоначально принятое решение. Я рад сообщить вам, что на должность лорда-констебля назначается возлюбленный брат наш Ричард, герцог Глостер, в чьей безупречной преданности и верности у нас было много случаев убедиться.

Никто не пошевелился. Эдуард продолжал, и слова его падали в наступившем молчании тяжело, словно булыжники:

— По древней традиции, лорд-констебль является командующим армией, главным военным судьей и председателем рыцарского суда. Помимо того, имея в виду тяжелое положение, в котором оказалось королевство, мы возлагаем на лорда-констебля расследование всех актов предательства и вынесение, по собственному благоусмотрению, приговоров, в которых он подотчетен только нам. И обязанности эти мы возлагаем на брата нашего Глостера пожизненно.

Эдуард слегка повернулся, Ричард, который на протяжении всего этого времени стоял неподвижно, спустился на две ступени и стал перед королем на колени. Их руки соединились, Эдуард наклонился и поднял брата.

Увидев, что король садится на подведенную к нему лошадь, лорды и рыцари принялись искать своих коней. Гастингс задумчиво смотрел на нового лорда-констебля и собрался уже было поздравить его и пожелать всяческих успехов, как его опередил граф Уорвик.

— Думаю, что сегодня отчасти и мой праздник, — сказал он приветливо. — Примите мои поздравления, кузен Глостер, вы не посрамили пройденной школы.

Поколебавшись немного, Ричард взглянул ему прямо в глаза.

— Вопреки всем вашим усилиям, кузен, — ровно сказал он. Он не протянул графу руки. Разговаривали они негромко, но Эдуард все слышал и, иронически улыбаясь, посмотрел на них с высоты своего жеребца.

— Дикон, Дикон, прошу тебя. Милорд Уорвик и я — добрые друзья, разве не так, милорд? — С этими словами он пришпорил коня. Уорвик приложил руку к сердцу. Оба поняли друг друга без слов: «Еще увидимся».

Вслед за передовыми всадниками, покидавшими замок, Эдуард направил лошадь к воротам. За ним потянулись все остальные. Граф Уорвик и архиепископ Йоркский покинули двор последними, они направились к башне. Фрэнсис с улыбкой посмотрел им вслед.

После того как двор окончательно опустел и подняли мост, Фрэнсис взбежал по лестнице башни, оттуда открывался вид на южную дорогу. Прислонившись к парапету, он задумчиво смотрел, как длинная лента всадников движется по равнине. Темнело. В небе играли опалово-аметистовые отблески уходящего солнца, вспыхнула и исчезла алая полоса. В складках холмов сгущались тени. Фрэнсис увидел, как взвились знамена, и все в последний раз исчезло из вида. Где-то в склонившихся ивовых ветвях по ту сторону рва дрозд сердито откликнулся на трель сверчка, засияла первая звезда.

Было поздно, ветер усиливался. Фрэнсис поежился от холода. Скоро оставшиеся в замке соберутся на вечернюю трапезу. Он нерешительно двинулся к лестнице, передумал, стал наблюдать за тем, как в сгущающейся тьме быстро утрачивают четкость очертаний, расплываются зубцы башни. Трудно было поверить, что комната внизу опустела: небрежно застланная кровать, сохранившая очертания спавшего здесь мужчины; том Боккаччо, забытый на подоконнике; шахматная доска, разложенная на двух стульях у камина.

Появился паж, которого послали на поиски Фрэнсиса. Оказалось, милорд Уорвик забыл свой хлыст и просит подопечного найти его и принести после ужина к нему наверх.

— Ну да, березовой розги ему уже мало, — криво усмехнулся Фрэнсис. Мальчик посмотрел на него в недоумении и пошел вниз.

Ужин, прикинул Фрэнсис, будет не раньше чем через час. Если опоздать на условленную встречу, ничего не выиграешь, а потерять можно много. Услышав голоса солдат во дворе, Фрэнсис вздохнул и пошел вниз,

Глава 4

Ветреным весенним днем, когда изо рта у трудяг лошадей шел густой пар, а воды пролива сплошь покрывались барашками, граф Уорвик бежал из Англии. С ним были жена, дочери, зять герцог Кларенс и их сторонники — те, кому нашлось место на кораблях. Остальные, не поместившиеся на суднах, были взяты в плен Ворчестером, которому король Эдуард поручил поймать беглецов. Плененные были вскоре обезглавлены, их тела — расчленены и насажены на шесты в порядке назидания тем, кто все еще называл графа Уорвика своим другом.

К этому времени флотилия Уорвика была уже далеко. Погода стояла отвратительная, дул сильный пронизывающий ветер, дождь мощными струями обрушивался на палубу. В Кале, где находились англичане, на его просьбы о заходе в порт ответили пушечным выстрелом, а пока он вел переговоры с губернатором, у его дочери Изабеллы, рядом с которой находились лишь мать и сестра, родился сын, Роды были преждевременные, еще целый месяц оставался до срока, и ожидаемый к Пасхе ребенок появился на этот свет мертвым. Похоронили его в море, и даже поминальную молитву некому было прочитать. Всю ночь корабли Уорвика простояли под прицелом пушек, на следующий день они взяли курс на запад. Какое-то время с берега виднелись все уменьшающиеся в размерах, ослепительно белые на фоне неба и моря паруса, но потом они скрылись из вида…

Зиму Филипп провел в Уэльсе, там Ричард Глостер пытался навести порядок, договариваясь с местными военачальниками, которых внутригосударственные раздоры постоянно подталкивали к мятежам. Отбив несколько королевских замков, Ричард с начала зимы следил за действиями мятежников. Скучное это было времяпрепровождение — захват обозов, ночные переговоры в какой-нибудь забегаловке при тусклом освещении. Но к Рождеству с башни Кардиган было спущено последнее знамя бунтовщиков, и они смиренно разошлись по домам, благодаря судьбу, что с них не спустили шкуру. Все, что происходило потом, Филипп находил достаточно бессмысленным: положим, в Кардигане было теплее и уютнее, чем в грязных и запущенных хижинах, где они ютились прежде, но валлийцам, населявшим полуостров Уэльс, оказалась совершенно чужда сама идея закона, охраняющего права бедняков. И скепсис их нередко принимал отвратительные формы.

Ранней весной из Англии пришло сообщение о беспорядках в Ланкашире: осиное гнездо Уорвиков снова зашевелилось. Впрочем, бунт был быстро подавлен, сам Уорвик даже не успел прийти на помощь. Кроме того, бунтовщики продемонстрировали готовность к покаянию, заговорили о лояльности, мол, не Ланкастеров они собирались возвести на трон, а брата короля Джорджа Кларенса.

Задолго до того Ричард Глостер опять оказывал помощь Эдуарду. На пути из Уэльса его войска неожиданно столкнулись со сторонниками лорда Стэнли, которых лорд, следуя призыву своего шурина графа Уорвика, постепенно собирал под боевые знамена. Ричард не знал, что Уорвик обращался с просьбами к мужу сестры, но что люди Стэнли — вояки никудышные, ему было известно. И действительно, он легко с ними справился. Стэнли, человек осмотрительный, намек Ричарда понял сразу и остался в Ланкашире. Для Уорвика и Кларенса, поспешно бежавших из Ковентри, этот провал означал крушение последних надежд. Когда Ричард соединился с главными королевскими силами в Йорке, ему оставалось только наблюдать за поимкой нескольких оставшихся бунтовщиков, о которых он прежде и не слышал, а вот двое главных от Ворчестера все-таки ускользнули.

Узнав об этом, Эдуард пришел в ярость, однако же ограничился формальным протестом королю Людовику в связи с теплым приемом, оказанным лордам Уорвику и Кларенсу во Франции. А членам своего совета, возмущенным поведением короля Франции, сказал, что скоро будут вести и похуже. И действительно, они не замедлили появиться: летом в своем анжерском дворце Людовик устроил дружественную встречу Ричарда Невила, некогда грозы Йорка, и королевы-изгнанницы из рода Ланкастеров.

Даже при дворе Людовика не всем это понравилось, а донесение о состоявшейся церемонии скоро было в руках у англичан. Маргарита Анжуйская заставила графа Уорвика пятнадцать минут стоять перед ней на коленях и каяться в прошлых грехах. После этого Людовик, излучая добросердечие и убежденность в успехе дела, организовал подписание соглашения, по которому семья Невил обязалась всячески содействовать возвращению Ланкастеров на их прежнее место в иерархии. Это было подтверждено помолвкой младшей дочери графа Уорвика и сына Маргариты принца Ланкастера.

В Европе смеялись над герцогом Кларенсом, который в результате всех своих мытарств остался с носом: Ланкастерам он был не нужен, они рассчитывали на потомство принца своей крови, а у короля Эдуарда и его жены, доносили французские дипломаты при английском дворе, скоро родится еще один ребенок, на сей раз, надо надеяться, сын.

Эдуард не нуждался в предупреждениях своих шпионов{48}, что в любой момент можно ожидать высадки ланкастерских войск на английских берегах, — север оставался его слабым местом, и на протяжении всего тревожного лета до столицы неизменно доносилось эхо все новых волнений. Постоянно возникали беспорядки у Нортумберленда, тамошний народ так и не примирился с тем, что традиционная вотчина графов Перси была отдана Джону Невилу. В конце концов Эдуарду пришлось освободить последнего Перси из тюрьмы Флит, где он находился после поражения при Таутоне, и вернуть земли его отца. Джону Невилу он щедро возместил эту потерю, дав земли и титул маркиза. Главным было имя, и, когда от Перси, только что вернувшегося домой, пришло сообщение о бунте приверженцев графа Уорвика, который он в одиночку подавить не в состоянии, новоиспеченный маркиз Монтегю не выказал особого желания помогать ему.

До Ричарда Глостера, возвращающегося из своей последней поездки в Линкольншир{49}, дошли очень неприятные слухи. В Вестминстере Эдуард показал ему сообщения от графа Нортумберленда.

Обругав графа безмозглым тупицей, король сказал, что ему ничего не остается, как снова ехать на север и самому улаживать эти дела. А Ричарду надо пока забыть про Уэльс и ехать с ним. Йоркшир — сердце вотчины Уорвика, и надо, чтобы оно наконец дало осечку и остановилось. Братья разложили на столе карту из желтого пергамента, король водил по ней пальцем, указывая на источники опасности: пустынное побережье между Скарборо{50} и Уошем{51}, там в любом заливе можно незаметно причалить к берегу, дальше простираются земли, где много недовольных.

Не отрывая взгляда от карты, Эдуард спросил:

— Ты согласен, что лучшего места ему не найти? Это последняя надежда Уорвика — тут у него полно друзей, а места он знает как свои пять пальцев. Я бы на его месте ничего другого не искал.

Ричард тоже пристально глядел на карту. Обоим представилось побережье по эту сторону Ла-Манша{52}, которое с продвижением короля на север сразу же оголяется, и сторонников Эдуарда здесь не так много, чтобы надежно противостоять вторжению.

— Думаю, что он ударит с севера, — сказал наконец Ричард. — Я бы, во всяком случае, поступил именно так.

Вскоре он ушел к себе. И хотя с момента возвращения из Линкольна прошло всего несколько часов, герцог Глостер почти сразу куда-то отправился. Филиппу, отдохнувшему немного в тесном помещении, отведенном усталым спутникам Глостера, сказали, что Его Высочество вернется в Вестминстер только к вечерней молитве. Изящный, весь в драгоценностях, юный джентльмен, случайно услышавший этот разговор, заметил, что, насколько ему известно, герцог Глостер отправился по реке в Саутворк{53}. За этим сообщением последовал взрыв смеха, свидетельствующий, по-видимому, об отличном расположении духа отдыхающих. Филипп, неизменно испытывавший при встречах с сэром Томасом Греем что-то вроде тошноты, с раздражением почувствовал, что краснеет. Небрежно поигрывая коробкой от духов, сын королевы улыбнулся и повторил, весь излучая доброжелательность:

— Саутворк. А как вы думаете, сэр Филипп, что там могло понадобиться милорду Глостеру?

Стараясь держать себя в руках, Филипп холодно ответил:

— Полагаю, он поехал туда проведать сына. Милорд — очень внимательный отец.

Грей снова рассмеялся, понюхал коробочку и бережно водворил ее в кармашек на поясе.

— Да, да, так называемый сэр Джон Глостер, как же это я запамятовал, И разумеется, милорд взял с собою в путешествие ту шлюху, что родила ему этого ублюдка. Конечно, я последний, кто кинет в него камень за такие забавы, только, если уж Глостеру они так по душе, пусть будет поразборчивее в выборе. — Не спуская глаз с Филиппа, он распрямился и добавил: — Честно говоря, думаю, это очень неудобная штука, — он похлопал себя сзади по плечу, — когда, как бы это получше выразиться, наслаждаешься обществом дамы. Однако следует признать, что милорд наилучшим образом справился с трудностями. Не сомневаюсь, что скоро эту шлюху вместе с целым выводком таких же вот ублюдков представят ко двору.

— А я как раз очень сомневаюсь в этом, сэр, — ровно произнес Филипп. — Кулаки у него непроизвольно сжались, и, чтобы успокоиться, он прижал ладони к бедрам. — В таких делах безупречный вкус милорда Глостера всем нам мог бы послужить примером.

Это было рискованное заявление, но Филипп был слишком зол, чтобы заниматься расчетами, к тому же Томас Грей, как никто другой, знал, по какой лестнице они с братом добрались до своего нынешнего положения. Если бы не его мать, которую Эдуард Йорк, повинуясь чистой прихоти, извлек из совершенной безвестности и вознес на самый верх, им так и пришлось бы влачить жалкое существование до конца своих дней. Искорка, вспыхнувшая внезапно в круглых глазах Вудвила, принесла Филиппу чувство некоторого удовлетворения, и, слегка поклонившись, он отошел.


Пробило полночь, когда Ричард, миновав внешнюю анфиладу комнат в своих дворцовых апартаментах и отпустив единственного сопровождавшего его слугу, вошел в спальню. Матрас его пажа лежал где и обычно, у изголовья кровати, но самого пажа не было. Закрыв за собой дверь, Ричард подошел к кровати и спросил с ухмылкой:

— Как это понять, Филипп, сегодня вы меня охраняете? А куда, черт побери, делся мой паж?

— Я с ним поменялся сегодня и думаю, что не прогадал. — Филипп зевнул и поднялся со своего ложа. — Что-то мне не нравится ваша охрана в Вестминстере, милорд.

Ричард бросил на него быстрый проницательный взгляд, который Филипп, опустившийся на колени, чтобы расшнуровать герцогу сапоги, не уловил.

— В заповедник захотелось, Филипп?

На сей раз он увидел насмешливо искривленные губы герцога и смущенно улыбнулся.

— Это уж как скажете, милорд. Только в Уэльсе все было иначе.

— Да, я только что столкнулся с Томом Греем, он мне сказал, что вы разговаривали.

Герцог поднял брови, из чего следовало, что он ждет подробностей. Но Филипп опустил глаза и сделал вид, будто ничего не заметил. Он закончил манипуляции со шнурками и поправил подсвечник у изголовья кровати. Укладываясь поудобнее, Ричард заметил:

— Да, между прочим, король говорил мне, что забирает Фрэнсиса из Миддлхэма. Ко двору он будет представлен позже, когда мы уладим все дела с Уорвиком и его друзьями, а пока отправится к жене — она, насколько я понимаю, в Глостершире{54}.

— Да, у Тэлботов. Леди Тэлбот приходится теткой Анне. А сам Тэлбот, разумеется, состоит в родстве с Шрусбери. Бедняга Фрэнсис, — тяжело вздохнул Филипп. Ричард ухмыльнулся.

— Да, мне тоже показалось при последней встрече, что домашние дела восторга у него не вызывают. А в чем дело-то? Что, с девушкой что-нибудь не так?

— Они виделись всего один раз, и не думаю, что Фрэнсис успел составить о ней хоть какое-то мнение. Нет, тут все дело в ее семье — сплошные Невилы и Ланкастеры. Я Анну однажды видел, еще до возвращения из Миддлхэма. Вполне симпатичная девушка, но Фрэнсису до этого нет никакого дела, будь она хоть ведьмой с бородавками с головы до пят — ему все одно.

Ричард нахмурился и задумчиво покусал ноготь.

— Жаль. Но мы, увы, не можем рисковать лояльностью Фитцхью и Тэлботов, так что если одобрение королем этого брака удержит родичей Анны на месте, когда Уорвик достигнет наших берегов, Фрэнсису придется выдержать это испытание. В прошлом году девочке исполнилось тринадцать. Наверное, с тех самых пор, как Уорвик сбежал, Фитцхью опасается, что брак может быть расторгнут. Но даже если пойти на это, не думаю, что появление господина Фрэнсиса при дворе пойдет на пользу — разве что он усвоил уроки дипломатии с тех пор, как мы не виделись.

Герцог улыбнулся воспоминаниям, да и Филипп не удержался от смешка.

— Боюсь, что в этом наш Фрэнсис не преуспел. Доброй ночи, милорд.

Вокруг маленького круга, очерченного колеблющимся пламенем свечи, сгустилась тьма; красные угли в камине постепенно выгорели и превратились в золу. Из окон, выходивших на восток, доносились голоса лоцманов, проводивших свои суденышки между Лондоном и Вестминстером. Река неслышно несла свои воды, огибая берега с многоярусными садами, огромными замками, лабиринтами доков и складов, за которыми в удобных деревянных домах жили преуспевающие лондонские торговцы.

Король Эдуард мирно почивал у себя в Вестминстерском дворце, и даже объединенные усилия Маргариты Анжуйской и Ричарда Невила по прозвищу Дикон Создатель Королей ни в коей мере не нарушали его покоя. Утро принесло новые вести от беспокойного графа Нортумберленда. Эдуард спешно собрал на совет своих военачальников. Чрезвычайно обозленный упорным молчанием маркиза Монтегю, он решил отправиться с небольшим отрядом на север, дабы укрепить дух и решимость лорда Перси. Поскольку выступать предполагалось только через две недели, Филипп решил провести это время в Оксфордшире, и по прошествии нескольких дней солнечный полдень застал его вместе с оруженосцем и слугой на лесной дороге, убегающей от Темзы в сторону Уиллоуфорда. Дорога была густо покрыта листьями, скрадывающими стук конских копыт, путь затрудняли заросли орешника и шипы розовых кустарников. В воздухе пряно пахло тимьяном. Переехав брод и поднявшись по длинному пологому склону, Филипп непроизвольно бросил взгляд на вершину холма. Там никого не было, да и не могло быть — мать писала ему, что Маргарэт Деверю давно уехала из Уиллоуфорда. Но сама эта пустота была упреком ему в том, что уже много месяцев он ни разу не вспомнил об этой девочке. Филипп подумал о человеке, которому ее отдали. Выгодный брак, писала мать, выгодный, и больше ничего.

Едва Филипп въехал во двор, как поднялся крик, началась суматоха. Прибежал мальчишка из конюшни, в открытом окне прямо над ним появилась коротко стриженная голова секретаря госпожи Алисы, высматривавшего, кто это приехал. Пока Филипп слезал с лошади, появилась и сама хозяйка. Филипп опустился на колени, поцеловал ей руку. Помня о своем поспешном отъезде в Дорсет прошлым летом, он приготовился к язвительным, очень острым от долгой выдержки нападкам, но мать только пристально посмотрела на него и сказала:

— Мне показалось, больше года прошло.

В первые же дни своего пребывания дома Филипп увидел, что и в Уиллоуфорде произошли перемены. Его сестра Кейт вышла замуж за сэра Уильяма Секотта, рыцаря-вдовца из Ипсдена, а весной родила, к великой его радости, двойню — сыновей. Филипп поехал к ней с поздравлениями: Кейт, очень счастливая своим новым положением, от души обняла его, а няня, широко улыбаясь, принесла близнецов. Появился и сам Уильям Секотт. Он был необыкновенно гостеприимен, но, оказавшись на двадцать лет старше шурина, собрался было преподать ему несколько жизненных уроков. Он выудил у Филиппа все лондонские новости, которые ему явно не понравились. «Ненадежное это дело, — говорил он, качая головой, — вмешиваться в королевские дела. Уже не один честный джентльмен сломал себе на этом шею. Человек мудрый, — твердо заключил сэр Уильям, — сидел бы дома и ждал, пока граф Уорвик и король Эдуард придут к согласию». Филипп с трудом удержался от смеха: в лице Уильяма Секотта, думал он, госпожа Алиса явно нашла зятя себе по вкусу.

Мать Филиппа ничуть не изменилась, она ненавидела тот мир, в который с головой окунулся ее сын, а в прежние времена — ее муж. Алиса даже не удосужилась посмотреть великолепные доспехи немецкой работы, доставленные сюда для Филиппа из Лондона через Оксфорд. Посылка так и оставалась нераскрытой до приезда сына.

В день отъезда Филиппа мать, поджав губы, смотрела, как оруженосец выносит из верхних покоев неуклюжие кожаные мешки. Филипп тоже наблюдал за дорожными сборами. Когда последний мешок был положен на место, он подошел к матери и стал на ступеньку ниже:

— Благословите меня, мадам.

— Странно было бы с моей стороны благословлять вас на такое путешествие, сын мой, — горестно произнесла мать. — Секотт прав — все эти свары только до беды вас доведут. Что вы герцогу Глостеру — одним рыцарем меньше, одним больше. И все же вы сын мне, хотя о сыновнем долге в последнее время забываете.

— Вы несправедливы, мадам, свой сыновний долг я блюду, иное дело, что и о других долгах не забываю. Я связан обязательствами, и вам самой же было бы стыдно, если б я их нарушил. — Слова прозвучали резко, тем более что Филипп и сам до конца не был уверен, что во всем прав. Мать промолчала, лицо ее сохраняло выражение упрямства, как и лицо сына. Филипп продолжал уже более мягко:

— И насчет милорда Глостера вы заблуждаетесь, мадам. Он всегда был и остается мне добрым другом.

— Сейчас-то да. А как дальше будет? И потом, что, вы всю жизнь собираетесь при нем провести?

— Когда я выезжал из Лондона, — медленно проговорил Филипп, — по улицам не патрулировали солдаты, а мальчишки-подмастерья гоняли мяч прямо за городскими воротами. — Только не Лондон сейчас представлялся ему, а искрошенные пулями стены Кардигана и Кармартена{55}, высокогорные тропы Уэльса, по которым никто не ходит безоружным, совершенно опустошенные земли на границе между Англией и Уэльсом, и страна, где до прихода герцога Глостера совсем не знали слова «закон». Упорное молчание матери словно стерло эту воображаемую картину. Филиппу больно было видеть, как она страдает, но сделать он ничего не мог. Он попытался шуткой разрядить ситуацию:

— Пора ехать. Извините, что визит мой получился таким коротким. Обещаю, что не пройдет и года, как я вновь появлюсь здесь.

Филипп склонился, поцеловал кончики пальцев материнских рук и выпрямился так быстро, что она едва успела коснуться его волос. Через минуту Филиппа уже не было здесь.

Он догнал королевский отряд в Лейсестере{56}, а через несколько дней они уже достигли Йорка. Беспорядки, которые так встревожили графа Нортумберленда, к этому времени прекратились. Совершенно очевидным было то, что спровоцированы они были сторонниками Уорвика. Вслушиваясь в тишину, которая в любой момент могла быть нарушена, Эдуард приказал разбить лагерь в Йорке и позвал на совет брата. В воздухе ощущалась напряженность, и ясно было, что тайные приверженцы графа Уорвика ждут его возвращения, чтобы снова взяться за оружие. В течение двух недель Ричард Глостер делал все возможное, чтобы этому воспрепятствовать. Эдуард отправился к Генри Перси, которому собирался задать несколько не очень приятных вопросов. Покончив с этим, он поехал к маркизу Монтегю, встретившему его с распростертыми объятиями. Предприняв все, что было в его силах, для примирения своих строптивых родственников, Эдуард вернулся в Йорк. Он сказал Ричарду, что Невил все еще дуется, но в случае чего на него можно рассчитывать.

В первых числах сентября граф Уорвик отплыл в Англию. Курьеры вихрем понеслись в Йорк с новостью: несмотря на то что верные ему силы скопились на севере, граф с герцогом Кларенсом высадились в Девоне и взяли курс на Лондон. Приказав маркизу Монтегю немедленно следовать за ним, король собрал свои отряды и повернул на юг.

Первая остановка была только в Донкастере. Став лагерем на подступах к городу, уставшие воины погрузились в сон. И только в королевской палатке долго горел свет — Эдуард вместе с Ричардом, Гастингсом и Риверсом изучали доклады и составляли план на следующий день. Монтегю должен был приехать завтра, самое позднее — послезавтра, а с таким подкреплением можно вступать в бой против сил Уорвика, тем более что Перси, оставшийся в Нортумберленде, прикроет их с севера. Было уже далеко за полночь, когда, зевая и потягиваясь, король поднялся с места: все в порядке, можно идти спать. За ним последовали и остальные. Но не успели они выйти, как снаружи послышался шум. Оттолкнув стражников, в палатку ворвался какой-то сержант. Опустившись перед королем на одно колено, он произнес:

— Ваше Величество, опасность! Бог знает откуда, но у нас на фланге появились войска, и это явно не наши друзья.

На мгновение наступила мертвая тишина. Не столько сами слова, сколько стремительное вторжение вестника поразило и обозлило королевских советников. Гастингс что-то угрожающе заворчал и сделал шаг вперед. Король схватил его за руку и, обращаясь к сержанту, громко произнес:

— У вас что, мозги свихнулись? Граф Уорвик отсюда в нескольких днях пути и к тому же направляется в сторону Лондона. И если только у него не выросли крылья, не вижу, как бы он мог сейчас оказаться в Йоркшире.

Сержант вспыхнул, но стоял на своем:

— Ваше Величество, где находится граф Уорвик, мне известно. Но мои разведчики наткнулись на какой-то отряд по эту сторону Лидса{57} — главные их силы еще в часе ходьбы, но авангард уже здесь, и он в темноте напал на моих людей. Поначалу они сопротивлялись, но потом вынуждены были отойти. — Ободренный внимательным взглядом короля, он упрямо повторил: — Я уверен, сир, что это противник. Они хвастают, что схватят вас еще до того, как вы доберетесь до графа Уорвика.

— Стэнли? — спросил Гастингс с сомнением в голосе.

— Скорее Шрусбери, — как всегда флегматично откликнулся Риверс. — Стэнли от дома так далеко никогда бы не оторвался, по крайней мере, до тех пор, пока не был бы уверен, что Уорвик берет верх.

Эдуард повернулся к брату:

— Дикон…

Но Ричард уже поднял полог палатки.

— Сейчас разберусь, — коротко бросил он и исчез в темноте.

Закусив губу и сдвинув брови, Эдуард смотрел прямо в глаза сержанту. В лагере было совершенно тихо, не было слышно ни звука.

— Ну, смотри, если ты наврал, парень, — угрожающе заворчал Гастингс.

— Оставьте, Уилл, — оборвал его Эдуард. Он неподвижно застыл в ожидании. При ярком пламени свечи волосы его казались огненно-рыжими, а на стены палатки падала тень от его широких плеч. В отдаленной церквушке ударили к заутрене.

Вскоре вернулся Ричард.

— Все так, — сказал он, предвосхищая любые вопросы. — Разведчики взяли пленника. Нед, это Монтегю. Он сказал своим людям, что переходит на сторону Уорвика, потому что вы отняли у него Нортумберленд. И они дали салют в честь Ланкастеров.

Повисло тяжелое молчание.

— Невил? — медленно проговорил Эдуард. И добавил почти шепотом: — О Боже, каким же я был идиотом!

Резко повернувшись, он подошел к столу и принялся механически приводить в порядок разбросанные бумаги; бегло просмотрев их, Эдуард небрежно сбросил все на пол. Находившиеся в королевской палатке вспомнили честное, серьезное лицо Джона Невила; он так долго отстаивал интересы своего кузена, что казалось немыслимым представить его в образе врага, крадущегося в ночной темноте. Впрочем, ночь кончалась. Гастингс и Риверс принялись обсуждать возможные контрмеры, а Эдуард кружил по палатке, не сводя глаз с брата.

— Сколько у него людей?

— Больше, чем у нас, — спокойно ответил Ричард. — И вам это было известно, еще когда вы велели ему трогаться. — Ричард запнулся было, но все же продолжил: — Времени на подготовку у нас почти нет.

Эдуард нервно засмеялся:

— Ну да, на подготовку к сражению, которое почти наверняка будет проиграно. А тут как раз с тыла подоспеет Уорвик и закончит дело. Что-то мне не улыбается перспектива быть повешенным на перилах Лондонского моста. — Он посмотрел на сержанта, все еще ожидавшего приказаний. — Поднимайте людей, пусть отступают, кто куда может. Что же касается нас, господа, — он обвел взглядом присутствующих, губы его искривила мрачная усмешка, — то, похоже, это не наш день. Собирайте всех рыцарей, кого только сможете: мы отбываем в Бургундию.

Меньше чем через четверть часа небольшая кавалькада уже скакала по дороге, идущей из Донкастера. В лагере царил страшный беспорядок: полусонные солдаты вскакивали с мест под истошные крики офицеров и топот копыт. Через некоторое время на месте недавнего лагеря короля появились передовые отряды маркиза Монтегю. Их взору предстали лишь перевернутые обозы да пустые палатки, с хлопающими на ветру пологами. Мародеры тут же принялись за дело, жадно потроша оставленное Эдуардом добро.

Не тратя времени на не успевших далеко уйти пеших солдат, Монтегю бросился в погоню за кузеном. Преследователи миновали Линкольншир и направились к Уошу, но беглецы опередили их, отплыв в Норфолк{58} до того, как люди Монтегю приблизились к берегу. Поднялся сильный ветер, дождь стоял стеной, и утлые суденышки, которыми воспользовались король и его свита, двигались к Норфолку буквально вслепую. У Линна они увидели покачивающиеся на якоре рыбачьи шхуны. Их сразу же купили, и уже через два дня король и его спутники огибали маяк Скегнес и выходили в бурные воды Северного моря. Их подгонял сильный береговой ветер, который нес с собой ужасную вонь. Сидя у гакаборта{59} и прижав колени к груди, Филипп с отвращением произнес:

— Интересно, сколько же времени гниет эта сельдь? Понимать это как приглашение к ужину?

Роберт Перси, которому были адресованы эти слова, ответить ему не смог. Он поднялся, перегнулся через перила: его тошнило. Шхуну бросало вверх-вниз: чтобы Перси, не дай Бог, не свалился за борт, Филипп крепко держал его за ноги. Отвернувшись от шпигата{60}, он благодарил Бога за то, что на мгновение ветер подул в противоположном направлении.

К полуночи буря начала стихать, и рассвет застал шхуну бодро бегущей под свежим бризом; сквозь все еще частые облака неуверенно пробивались лучи солнца. На юге стали различимы очертания фламандского берега. Эдуард и Ричард давно уже ждали этого счастливого момента. Однако когда они, облегченно вздохнув, переглянулись, раздался голос впередсмотрящего: «По носу появились какие-то суда». Принадлежность их раскрыть не составляло труда: Уорвик, не теряя времени, оповестил всех, кого мог, о бегстве Эдуарда. И предприимчивые люди из ганзейских городов{61}, понимавшие, какая награда ждет их за поимку английского короля, не стали терять времени даром. Немецкие каравеллы приблизились к суднам Эдуарда. Однако они уже круто повернули на юг. Сзади загромыхали орудия, от плюхающихся в воду ядер высоко поднимались фонтаны. Фламандские берега удалялись. Когда же вдали показалось побережье Алькмаара{62}, преследователи повернули назад.

Глава 5

У поверхности пруда застыла форель — удлиненная тень в чистой воде. Круглый глаз рыбешки смотрел на Фрэнсиса. Лениво пошевельнувшись, молодой человек нащупал камешек и швырнул его в воду — разошлись круги, а когда все успокоилось, тень под водой исчезла.

Вставать было лень. Фрэнсис пристально смотрел на воду, на кусты, на ветви бука, уже тронутые осенним золотом. Земля после холодной ночи была твердой как камень. Теперь светило солнце, воздух потеплел, но долго лежать на земле было не так уж приятно, да и небезопасно, к тому же Фрэнсис страшно проголодался. Он с сожалением вспомнил о пинте пива и куске хлеба, которые полагались ему сегодня, — наверное, напрасно он так высокомерно от них отказался. Выругавшись вполголоса, он поднял очередной камешек и приготовился с силой швырнуть его в воду, но не успел: сверху послышались шаги.

Дорожка, ведущая к пруду, была крутой, по ней шагала девушка — осторожно, изо всех сил стараясь придержать юбку. Как это ей удавалось, непонятно: обе руки были заняты. Фрэнсис повернулся, и при виде ноши мрачное выражение его лица вмиг изменилось — оно буквально расплылось в улыбке. Фрэнсис сел и протянул руку, девушка, найдя на траве место помягче, поставила рядом с ним полную до краев чашу.

— Я принесла тебе немного поесть, — сообщила она.

Еда была завернута в салфетку, и девушка принялась неторопливо разворачивать ее. Под салфеткой оказались пышная булка, кусок мяса в соусе, две сосиски, сладости и груша. Девушка беспокойно осмотрела угощение, а Фрэнсис наклонился и поцеловал ее в кончик носа.

— Анна, тетушка же шкуру с тебя спустит. Я сегодня на голодном пайке, разве ты не знаешь?

— Да, кузен говорил мне. — Вид у нее был понурый, и Фрэнсис поджал губы.

Не в первый раз он подумал о том, как это Хамфри Тэлботу не икается, но трехмесячные странствия по волнам семейного моря научили его осторожности, и он не произнес ни слова. Фрэнсис целиком переключился на принесенную женой еду. Анна налила ему вина. Жадно заглатывая куски мяса, Фрэнсис проговорил:

— Стало быть, Хамфри тебе уже все поведал. Очень мило с его стороны! Что же, он думал, я сам ничего не скажу?

Анна нервно теребила платье.

— Он сказал… Он сказал, что ты оклеветал принца Уэльского и оскорбил королеву{63}.

— Ах вот как, он считает это клеветой? Да ведь я всего только и сказал, что незачем ему волноваться: вряд ли Эдуард Ланкастер будет походить на Простака Гарри, потому что отцом-то его скорее всего является Сомерсет{64}. Я думал, что, наоборот, это должно его успокоить. Впрочем, в любом случае жаль, что ваш дядюшка вмешивается в наши отношения. — Фрэнсис почесал за ухом, словно оно все еще горело от прикосновения ладони Тэлбота. Правда, незабываемое выражение лица Хамфри могло бы вытеснить это ощущение. В молчании Анны чувствовалось явное неодобрение, и, искоса посмотрев на нее, Фрэнсис выдавил из себя: — Ладно, напрасно я так о Простаке Гарри. Старый Ланкастер вполне безобиден, даже с короной, которую граф Уорвик напялил на его пустую башку. Вряд ли он сам этого хотел, дурачок.

Это было самое большее, что Фрэнсис мог из себя выжать, но Анна, казалось, его не слышала.

— Вы говорите о короле, — важно и холодно произнесла она. Фрэнсис лишь поднял брови и снова улегся на траву, скрестив руки за головой.

— Но я же сказал, что он совершенно безобиден, — мирно заметил Фрэнсис. Однако и это на Анну не произвело никакого впечатления. В глазах у нее мелькнула искра гнева.

— Дядя говорит, — тщательно подбирая слова, начала она, — что граф Уорвик хочет, чтобы все было, как он велит, пока он ждет из Франции принца Эдуарда и королеву. Дело в том, что у него много врагов, и господа вроде графа Оксфорда и родича моего дяди Шрусбери недовольны, что лорду из семьи Йорк отдается предпочтение перед теми, кто и в самые трудные времена верно служил Ланкастерам.

— Да, и не забыть бы еще про лорда Стэнли, который вроде сделался более правоверным ланкастерцем, чем все они вместе взятые, — рассмеялся Фрэнсис. — Я слышал, он был в свите Уорвика, когда Его Светлость вошел в Лондон и тут же направился в Тауэр{65} вызволять Генри, куда сам же его и упек пять лет назад в угоду королю Эдуарду. Как удивительно все перепуталось, право! Оксфорд — Стэнли — Шрусбери — Уорвик, не говоря уж о герцоге Кларенсе, который теперь мальчиком на побегушках у своего тестя. Интересно, о чем они за столом разговаривают. Ведь за последние десять лет они только и знали, что грызлись.

— И еще мой дядя, — ледяным голосом произнесла Анна. — Вы забыли про дядю.

— А, ну да, разумеется, лорд Тэлбот! — воскликнул Фрэнсис. Они сердито посмотрели друг на друга. Внезапно лицо его осветилось улыбкой, он притянул Анну к себе.

— А ну их всех к черту! Перестань дуться, дорогая.

Анна уперлась было, но затем, явно смягченная покаянным выражением, появившимся у него в глазах, с трудом подавила улыбку. Обняв ее за талию, Фрэнсис другой рукой разрезал грушу на четыре части. Вместе они быстро расправились с ней. Анна откинулась на плечо мужа.

— Вот так-то лучше, — довольно сказал он. — А теперь, если мы освободимся еще и от этого… — Он потянулся к целому сооружению у нее на голове (скорее всего это была шляпа в форме сердечка из какого-то жесткого, неподатливого материала, поверх всего спускалась кисейная вуаль). Подо всем этим прятались роскошные косы, которые так и засверкали медью на солнце. Фрэнсис взял Анну за подбородок, она поежилась и бросила взгляд через плечо, а он сжал пальцы.

— Перестань ерзать. Я хочу тебя поцеловать.

Наступило молчание. Через некоторое время Фрэнсис критически заметил:

— Не очень-то по душе мне это платье, мадам, оно какое-то удручающе скромное, знаете ли. Так что будет лучше, если мы…

Кожа ее отливала молочной белизной, лишь на щеках и шее были золотистые пятнышки. Они так много времени проводили на воздухе — осень выдалась на удивление теплой, — что прямо по линии выреза солнечные лучи провели на коже Анны четкую линию. Зеленые глаза ее, сейчас затененные дважды — собственными ресницами и его склоненной головой, — неожиданно пристрели голубоватый оттенок. Шорох барсука, донесшийся откуда-то снизу, так же грубо оборвал тишину, как если бы это был шаг человека: поспешно выпрямившись, Анна одернула платье. Фрэнсис насмешливо наблюдал за ней, но, видя ее смущенную улыбку, промолчал и только взял за руку. Уступая его ласке, она робко сказала:

— Хорошо бы, ты не воевал постоянно с Хамфри.

Поглаживая ее ладонь, Фрэнсис ответил с лукавой улыбкой:

— Да я и не воюю, тем более постоянно: ведь он же здесь не все время.

— Ну, спасибо хоть на этом, — буркнула она, и Фрэнсис виновато засмеялся.

— Ну что тут поделаешь, любовь моя, — даже ради тебя не могу вынести твоего кузена. Так что и впрямь тебе надо радоваться, что в последнее время он все больше в Оксфорде живет; иначе мы давно бы уже друг другу кости переломали. — Улыбка на ее лице сменилась выражением упрека. Опершись на локоть, Фрэнсис нервно ухватился за пучок пожухлых цветов, сухие стебли подались легко.

— Ну ладно, я попробую, дорогая. К тому же это самое меньшее, что я могу сделать для твоего дяди. Ведь он всегда старается быть ко мне справедливым, и я знаю, чего это ему стоит. — Снова завладев рукой Анны, Фрэнсис поднес ее к губам. — Знала бы ты только, какие мысли приходили мне в голову, когда я здесь появился. Я был уверен, что меня послали сюда, чтобы твои не стали на сторону Уорвика, когда он высадится в Англии. В душе я поклялся, что лорд Тэлбот пожалеет, что слышал имя Фрэнсиса Ловела.

— А я немного испугалась. — Снова на лице Анны появилось застенчивое выражение. — Ведь мы так давно не виделись, я даже не могла вообразить себе, каким ты стал, а Хамфри сказал… — Она в смущении остановилась, но тут же поспешно закончила: — Я ведь так долго здесь жила, что он сделался мне как брат. Даже когда меня привезли из Равенсворта, чтобы выдать замуж, отец потом, когда дядя попросил, разрешил мне вернуться назад.

Нежно обняв Анну, Фрэнсис поглаживал ее волосы.

— Дорогая, у тебя в Йоркшире несколько братьев, и Хамфри Тэлбота среди них нет. Ты что же, считаешь меня совсем безмозглым? Тебя ведь отправили в такую даль к доброй твоей тетушке не затем, чтобы обучать искусству вышивки. Может, лорду Тэлботу это было более или менее все равно, но мадам твоя тетушка явно лелеяла какие-то надежды, во всяком случае, до тех пор, пока граф Уорвик не поведал твоему отцу, что планы изменились. Так что же удивительного в том, что кузену Хамфри не терпится, чтобы меня сгноили в Тайберне{66}? — Если это и была шутка, то только наполовину.

— Дурачок, — нежно проговорила Анна и поцеловала его.

Прижавшись к ней щекой, Фрэнсис с удивлением и грустью подумал, что ничего-то Анна не понимает. Это и само по себе огорчительно, но еще хуже то, что Хамфри Тэлбот — и это он знал точно — все понимает слишком хорошо. Это стало ясно с первых дней жизни под крышей лорда Тэлбота. Сын его оказался буквально вездесущим: вот он прислуживает отцу за столом, вот встречает гостей, вот нежится в верхних покоях, предаваясь с маленькой кузиной воспоминаниям о детстве, когда они были рядом, — воспоминаниям, в которых чужаку места нет. Но это было в самом начале, до того как граф Уорвик перевез своего кузена через Ла-Манш и на троне вновь утвердился Ланкастер. Тогда они еще более или менее ладили. Тэлботы не были в дружбе с Ричардом Невилом, но Генри Ланкастер был их кумиром, их богом.

Анна и Фрэнсис снова надолго замолчали, но молчание теперь было каким-то другим. И хоть по-прежнему он обнимал ее, Анна, даже и не видя, знала, как упрямо сжаты у него губы и какая в глазах застыла тоска. Она лежала тесно прижавшись к нему, как в постели, но он ушел далеко, и туда она за ним следовать никак не хотела. Острое чувство обиды перемешивалось с чувством жалости и сострадания.

— Фрэнсис, — прошептала она, поглаживая его по щеке.

Он опустил глаза и, встретившись с нею взглядом, словно бы встряхнулся.

— Я люблю тебя, родная. Наверное, придет день, когда милорду Уорвику угодно будет вспомнить обо мне, и тогда… — Анна вздрогнула, а Фрэнсис крепче прижал ее к себе. — Тогда мне, может, придется уехать, — едва слышно проговорил он, уткнувшись в ее волосы. — Снова став моим опекуном, граф, наверное, захочет, чтобы я всегда был у него под боком. Но я буду часто навещать тебя, даже если об этом придется просить его. Жить подолгу вдали от тебя — я этого просто не выдержу. А через пять лет — даже меньше — им придется вернуть мои земли, и я увезу тебя в Минстер-Ловел.

То, что Анна может ожидать этого дня не так нетерпеливо, как он, Фрэнсису в голову не приходило, и он с энтузиазмом продолжал:

— Ты когда-нибудь бывала в Оксфордшире? Вообще-то там не как здесь — в основном равнина, но там, где я живу, — холмы. До меня на этих землях жило двенадцать поколений баронов Ловелов. Я — тринадцатый.

— Плохая примета, — выпалила она, а Фрэнсис, проводя пальцами по ее бровям, рассмеялся. — Но ты — моя хорошая примета.

Повернувшись на спину, он положил голову ей на колени и смотрел на меняющее цвет небо.

— Там хорошее поместье, в Минстер-Ловеле. Дом новый, его построил дедушка для своей жены, она из Ротерфилдов. В доме есть тайник, скрытая комната, и мальчишкой я часто старался себе представить, кто там скрывался — а может, и умер? Когда-нибудь я покажу ее тебе. Замок в Ротерфилде нам достался как приданое бабушки — очень большой и старинный, на нем флюгер есть, формой лису напоминающий. Матери он нравился, она любила там жить. Но я родился в Минстер-Ловеле и, хотя не был там с тех самых пор, как привезли из Таутона отца, помню каждый кирпичик и каждую лесенку. — Он отломил прямо над головой нависавшую ивовую ветку и, рассеянно обрывая желтые листья, некоторое время молчал. — Эти земли принадлежат нашей семье еще с нормандских времен. Один из Ловелов взял сторону Матильды, когда против нее выступил Стивен Блуа{67}. Я, можно сказать, только из колыбели вышел, когда отец, который вообще-то редко заходил в детскую, рассказал мне эту историю и объяснил, что я должен из нее извлечь. Мои предки служили английским королям больше трехсот лет, и вот тебе пожалуйста — я здесь черт-те чем занимаюсь, а граф Уорвик наживается за счет моих земель и использует нажитое против законного своего властителя. — Ветка с треском разломилась. Отбросив ее в сторону, Фрэнсис перевернулся и уткнулся лицом в дерн.

Сложив на коленях использованную салфетку, Анна сочувственно посмотрела на мужа. Она подумала о том, что хватка у ее дяди может быть куда крепче, чем это кажется. Ей захотелось расспросить об этом Фрэнсиса, но из такта Анна промолчала, протянула ему руку. Но Фрэнсис раздраженно отбросил ее. Посидев в раздумье еще немного, она взяла пустую чашу и медленно двинулась прочь.

Анна ушла так тихо, что Фрэнсис даже не понял, что ее уже нет рядом. Потому и послышавшиеся рядом шаги не привлекли его внимания. Вдруг прямо над его ухом прозвучал голос:

— Бедняга Фрэнсис. Вот что значит иметь длинный язык!

Нарочито медленно Фрэнсис перевернулся на спину и, прикрыв от солнца глаза, посмотрел вверх. Рядом с ним стоял юноша. Он очень напоминал Анну, особенно тонким овалом лица и золотистыми локонами, но сходство это Фрэнсиса ни в коей мере не радовало. Хамфри Тэлбот, посмеиваясь и выделывая ногами странные фигуры, нависал прямо над ним.

— Ну что, Ловел, слабо выдержать наказание? А ведь за дурные манеры наказывают, хоть этому-то вас должны были научить в Миддлхэме.

Не пошевелившись, Фрэнсис негромко проговорил:

— Что это за петушок тут раскукарекался?

Танец прекратился. Внимательно оглядывая распластавшуюся на земле фигуру, Хамфри испытал прилив той злобы, что всегда охватывала его при виде Фрэнсиса Ловела. Интересно, в сотый, должно быть, раз спросил он себя, что могла найти его славная кузина в этом отвратительном типе? Губы его крепко сжались. Фрэнсис настороженно наблюдал за Хамфри, сжимая кулаки и готовясь в любой момент дать сдачи. Помолчав немного, Хамфри произнес сквозь зубы:

— Нет, вас действительно давно пора проучить. И на сколько еще у отца хватит терпения?

— Да? А я-то думал, он любит меня, как родного сына. — Зевнув, Фрэнсис прикрыл глаза. — Вы утомляете меня, Хамфри. Шагайте-ка на кухню да потолкуйте с поваренком, самая для вас компания.

— Неблагодарный! А я-то принес ему новости. Нет, право, вы не заслуживаете такого подарка, придержу-ка их лучше при себе. — Улыбаясь и ковыряя ногой землю, Хамфри посмотрел вниз. — Вы уезжаете отсюда, Ловелл. Час назад приехал посыльный от графа Уорвика. И если хотите получить добрый совет, то вот он: ведите себя там прилично. Во Франции знают, как обращаться с невежами.

Если Хамфри хотел произвести эффект своим сообщением, то это ему вполне удалось. Фрэнсис вскочил на ноги и на какое-то время, казалось, даже лишился дара речи. Довольный произведенным впечатлением, Хамфри повернулся и собрался уходить. В этот момент сзади послышался шорох и в плечо ему вцепились железные пальцы.

— Что вы этим хотите сказать, Тэлбот? Говорите, не то хуже будет.

Весь побелев от ярости, Хамфри освободился от хватки.

— Ишь чего захотел! Не мое это дело — растолковывать, что да как. Ну да ладно, так и быть. Скажу, чтобы вы не волновались: не скоро вам придется встретиться с моей кузиной. И чтобы забыть вас, времени у нее вполне хватит.

— Да, и не такие браки, как наш, расторгаются. Это ваших рук дело, ублюдок несчастный. Думаете, я не понимаю, зачем вам это нужно? Что-что, а надежду вы лелеять умеете, что бы по этому поводу ни думали Церковь и король.

Хамфри демонстративно всплеснул руками.

— Вы, должно быть, совсем спятили, Ловел. Благодарить вы можете только самого себя. Мой отец долго терпел вас, но и его терпению пришел конец. Так и скажите кузине, впрочем, вряд ли она будет по вас плакать, и недели не пройдет, как забудет.

Пламя вспыхнуло прямо перед глазами у Фрэнсиса. Не сознавая, что делает, он кинулся на Хамфри и в себя пришел, только почувствовав, что навалился изо всех сил на чью-то спину. Впрочем, и Хамфри был в таких делах не новичок, отпор дать умел: рыча, словно обезумевшие псы, они катались по траве, но тут на тропинке, спускавшейся к пруду, послышались торопливые шаги и чей-то голос произнес:

— А ну-ка, прекратить немедленно!

Ближайший из противников, а им оказался Фрэнсис, почувствовал увесистую оплеуху, барьером между драчунами стал огромный сапог. Тяжело дыша, они поднялись на ноги и, словно на лезвие, натолкнулись на холодный взгляд лорда Тэлбота.

— Как это прикажете понимать? — выдержав зловещую паузу, спросил он. — Вас что, под замок прикажете посадить, чтобы немного успокоились? Вы только посмотрите на них! — Он сердито перевел взгляд с одного на другого. — Хамфри, сколько раз тебе можно говорить! На сей раз тебе это так с рук не сойдет. Что же касается тебя, Фрэнсис, то сегодня ты уже был наказан… — Тэлбот остановился, подыскивая слова. Фрэнсис тут же воспользовался паузой:

— Милорд, можно спросить вас? Это правда… это правда, что меня отправляют во Францию? — Он весь дрожал от страха.

— Ах, вот оно в чем дело. — Голос у Тэлбота чуть смягчился. — Я был бы тебе признателен, Хамфри, если бы ты не совал свой нос в чужие дела. Однако же… — Он замялся. — Да, это правда. Это не мое решение, Фрэнсис. Герцог Уорвик передал право опеки твоему дяде, лорду Бомону, — добавил он, перехватив непонимающий взгляд Фрэнсиса. Услышав это имя, юноша вспыхнул.

— Бомон! Но он же… — Под упреждающим взглядом лорда Тэлбота он остановился, однако алый след непроизнесенных слов был столь же отчетлив, как если бы они были сказаны.

В годы правления Йорков виконт Бомон пребывал в изгнании, при скромном и маленьком дворе Маргариты Анжуйской, но с возвращением на трон Ланкастера этот неукротимый рыцарь, брат покойной матери Фрэнсиса и близкий родич молодого герцога Бэкингема, вернулся в Англию и стал одной из основных опор неустойчивого режима нового короля. Слыша со всех сторон ропот старых приверженцев Ланкастеров, Уорвик явно решил ублажить одного из виднейших представителей этой партии, передав ему опеку над гигантскими владениями Ловелов. Это значило расписаться в собственной слабости и вряд ли возвышало Уорвика в глазах того, кому принесли дар. Властный, вспыльчивый, Уильям Бомон шутить не любил, а уважавший его лорд Тэлбот с явным облегчением собирался передать виконту его племянника.

Помолчав немного, Фрэнсис хрипло сказал:

— Ясно.

Не спуская глаз с его побелевшего лица, Тэлбот заметил:

— А чему ты, собственно, удивляешься? Даже странно. Разве ты не знал, что твой… твой опекун вовсе не собирается держать тебя в этом доме целую вечность? — Тут Тэлбот запнулся. Дело в том, что тогда опекуном Фрэнсиса был Эдуард Йорк.

Фрэнсис нетерпеливо отмахнулся.

— Да, конечно, я знал это. Но… А как с моей женой? Мне разрешат навещать ее?

— Пока ты в Англии, не вижу, что могло бы помешать этому, — сухо откликнулся барон. — Дядя хочет, чтобы первое время ты пожил с ним в Виндзоре, а это не такое уж немыслимое расстояние. Так что пока твоя жена остается у меня в доме… — он мрачно посмотрел на сына, неподвижно стоявшего рядом с Фрэнсисом, — ее муж может быть уверен, что здесь ему всегда будут рады. Но лорд Бомон решил, что следующие несколько лет ты проведешь во Франции, а оттуда, согласись, ездить сюда не очень-то удобно.

— Несколько лет? — медленно проговорил Фрэнсис.

— Ну да. Естественно, у твоего дяди появились во Франции тесные связи, и еще он считает, что неплохо бы тебе повидать мир, ну и, может быть, пожить в более спокойных краях. Должен сказать, что я в общем с ним склонен согласиться, — заключил лорд Тэлбот и, посмотрев на несчастное лицо юноши, добавил: — Да что с тобой, ведь тебе не смертный приговор объявляют. Иные молодые люди тебе позавидовали бы.

С этим нельзя было не согласиться, но Фрэнсис словно не слышал своего собеседника.

— Да нет же, вы не понимаете, — сказал он. — Дело в том, что она… словом, ей кажется, что она ждет ребенка.

Мгновенно наступившую тишину разорвал хриплый кашель:

— О Господи, — с трудом выговорил Хамфри Тэлбот. Послышались торопливые шаги. «Ушел, не выдержал», — подумал Фрэнсис.

Снова наступила тишина, в продолжение которой Фрэнсис, казалось, успел изучить форму и цвет каждой отдельной травинки.

— А почему мне об этом не сказали? — тихо спросил Тэлбот.

— Так ведь никому не сказали, — порывисто произнес Фрэнсис. — Мы не были уверены… У нее трехнедельная задержка, ну и мы боялись, что женщины заметят… — Он подумал о всякого рода шуточках и вопросах, мишенью которых они сделались с самого начала. Тут в основном упражнялась тетка Анны, которая сама была на четвертом месяце беременности, язык у нее был как бритва, и она во все совала свой длинный нос. То замечание сделает, то насплетничает, то тайком в белье заглянет. — Короче, мы хотели немного выждать, — безнадежно вздохнув, заключил Фрэнсис.

— Идиоты! — заорал барон. — Если бы я только знал… — Он резко оборвал себя. Вид у него был наполовину обозленный, наполовину участливый, настолько участливый, что понятно стало, отчего Анна любила его больше родного отца, которого едва помнила. — Ладно, теперь уж ничего не поделаешь, — наконец сказал он. — Лорд Бомон твердо решил отправить тебя во Францию — климат этой страны, считает он, тебе чрезвычайно вреден. Право, мне очень жаль, Фрэнсис: будь моя воля, я бы непременно тебе помог.

Фрэнсис помолчал немного, а затем, сцепив руки за спиной, спросил:

— Ну и когда… когда мне уезжать?

Услышав в ответ: «Сегодня в полдень», он кивнул, словно ничего другого и быть не могло, и в почти каком-то сомнамбулическом состоянии пошел к дому.

Во дворе он увидел незнакомую упряжку лошадей, вокруг которых суетились слуги Тэлбота и Невила. Попона и седельные сумки посланца Уорвика внесли в дом, сам посланец, рыцарь по званию, пил наверху вино с леди Тэлбот. Между тем готовили новых лошадей и выносили вещи Фрэнсиса из их с Анной комнаты наверху. Дом небольшой, и эта комната была у них единственной. Фрэнсис надеялся найти Анну там, но она была с теткой и гостем — так что, подобно заключенным, им пришлось лишь молча переглядываться.

Меньше чем через час настало время прощаться. День пошел на вторую половину, похолодало, небо сделалось свинцовым, птицы уселись на забор вдоль дороги. А когда путники свернули на Глостерскую дорогу, пошел снег.

Глава 6

Прошлой ночью в Брюгге выпал снег, и в узких улочках, куда с трудом проникают лучи солнца, так до конца и не стаял. Пересекая пустынную в этот поздний час Гран-Плас{68}, Филипп услышал сзади чьи-то шаги; поначалу он не обратил на них особого внимания, спокойно продолжал свой путь, но потом, вслушиваясь, понял, что что-то тут не так. Его явно хотели догнать, к тому же преследователи старались идти потише, хотя стук каблуков совсем приглушить не удавалось. Подобно всем беднякам иностранцам, Филипп на собственной шкуре испытал, что значит обращаться за помощью к здешним служителям закона. Дойдя до того места, где колокольня отбрасывает густую тень, он остановился и свернул с площади в один из переулков, ведущих к глянцевой черноте канала. Несколько пар глаз, более привычных к темноте, чем его, увидели это, преследователи свернули в тот же переулок и двинулись за Филиппом. Их было четверо. Переулок был узкий, так что они занимали все пространство между домами, а тени от развевающихся на ветру плащей сливались в одну. Сначала Филипп принял их за юных горожан, которые, услышав, как он разговаривает на постоялом дворе, пошли следом, чтобы задать ему трепку — англичане в Брюгге были не слишком популярны, так что обчистить их грехом не считалось, тем более что денежки у них должны были водиться. Но при свете луны Филипп увидел в руках у преследователей мечи с короткими клинками, которые доставлялись сюда через всю Европу из Базеля{69}. Такие обычно носят профессиональные солдаты, но только не на поле боя, а в промежутках между сражениями. Филипп ласково погладил рукоятку своего боевого меча — без таких люди Глостера после самой первой уличной стычки никогда нигде не появлялись, особенно в чужой стране. В глубине переулка было еще темнее: Филипп медленно продвигался вперед и слишком поздно понял свою ошибку: ближе к площади у него было бы больше пространства для маневра, да и на прохожих можно рассчитывать. На поясе у Филиппа предательски позванивал монетами кошелек; правда, он настолько отощал, что невозможно было поверить, будто воры на него позарятся: теперь он бы и мальчишке из трактира не показался достойным внимания. Филипп подошел к ближайшему дому, оперся о него спиной, принял удобную позу и, выхватив меч из ножен, решительно отбил первую атаку.

Боевой рыцарский меч был длиннее клинков противников, но тяжел, с ним особенно не развернешься, к тому же используют его только против противника, вооруженного так же. Первый длинный выпад заставил грабителей — если это и впрямь были грабители — отнестись к Филиппу с уважением: они отступили, перегруппировались и пошли в новую атаку парами, стараясь подстраховывать один другого. В конце концов они все-таки сбились в кучу. Рассыпься они, и бой — Филипп знал это точно — не продлился бы и минуты, но этого не произошло. Звона и шума было достаточно, чтобы разбудить полгорода. Рука у Филиппа быстро устала. К тому же становилось все труднее удерживать равновесие на скользких булыжниках. Боковым зрением Филипп уловил какое-то постороннее движение: один из нападавших, видно потолковее, сбросил плащ. Отражая очередной удар и стараясь не дать окружить себя, Филипп резко дернулся в сторону. При этом нога его скользнула по камню, и он всем телом упал.

«Нужно непременно подняться», — мелькнуло у него в голове. На клинке меча играл лунный свет, Филипп инстинктивно вскинул руку, но уже в следующий момент меч из нее был выбит. Внезапно послышался громкий топот, затем крики, ругательства и быстро удаляющиеся шаги — кто-то явно убегал. Над Филиппом склонился человек, спросил его о чем-то на французском, говор выдавал приезжего. Филипп что-то ответил, принял протянутую руку и медленно поднялся на ноги.

Темный, безмолвный переулок вскоре вывел на залитую лунным светом, чистенькую площадь. Откуда-то издали еще доносился шум погони, но незнакомец — мужчина невысокого роста, опрятно, даже аристократически одетый — уже не выказывал к ней никакого интереса. Пока Филипп, прислонившись к стене, пытался отдышаться, человек наклонился и бережно поднял отлетевший в сторону меч. Филипп рассыпался в благодарностях, но вдруг заметил, что они, как ему сразу и показалось, не одни. В десятке ярдов{70} от начала переулка виднелась одинокая фигура, судя по всему, конюха. Снова прозвучал густой голос избавителя:

— Мсье? — И он протянул Филиппу руку.

— Глубоко признателен, мсье, за помощь. Мне явно повезло, — медленно и внятно проговорил Филипп, вплотную приближаясь к лошади.

— Иногда бывает рискованно ходить по ночным улицам в одиночку, — заметил незнакомец. Голос, показалось Филиппу, звучал спокойно, в высшей степени властно, на рукаве плаща из плотного бархата мелькнула золотая нить. Но лицо оставалось в тени, хотя на себе Филипп чувствовал острый, пристальный взгляд.

— Вояки, — не вполне к месту рассмеялся Филипп. — Да только не на войне. И, судя по моему опыту, ни мозгов, ни смелости. Да я таких у себя в отряде и минуты бы лишней не продержал — они же ничего не умеют.

— Да, вид у них как у безработных, — с улыбкой согласился незнакомец. — Да, вам повезло. Обыкновенный карманник, знающий свое дело, быстро бы разобрался с вами с помощью удавки или ножа.

Он замолчал, Филипп снова ощутил на себе испытующий взгляд. Луна светила ярче. Неожиданно человек в бархатном плаще спокойно произнес на безупречном английском:

— Далеко вы оторвались от дома, сэр. Боюсь, вы и ваши друзья не слишком-то теплый прием встретили в Брюгге.

Застигнутый врасплох, Филипп все же возразил:

— Ну почему же, мсье: сеньор Де Ла Грютис был весьма великодушен.

— А, да, верно, вспоминается, мне говорили, что он оказал гостеприимство принцу Йорку и его брату. — Незнакомец слегка приподнял брови в знак того, что имя губернатора Голландии ему известно. — Но мне кажется, тут не в том дело, что за них просил герцог Бургундский; просто они старые друзья.

— Если это и так, хорошо, что дружба и в наши времена все еще ценится, — ровно произнес Филипп. — Естественно, герцог Бургундский, всячески стараясь наладить отношения с графом Уорвиком, не хотел, чтобы его заподозрили, будто он действует в интересах братьев своей жены.

— Да, мы живем в весьма практичном мире. — Тон незнакомца был слегка насмешлив, но смотрел он на Филиппа в высшей степени сочувственно. — Ну что ж, сэр, будем надеяться, что положение и ваше, и ваших соотечественников скоро станет лучше. Обстоятельства меняются, и я не удивлюсь, если вскоре буду иметь удовольствие видеть вас в Лилле{71} наслаждающимся всеми привилегиями герцогского гостя.

Филипп вежливо поклонился. По щеке у него сбегала тонкая струйка крови, он вытер лицо, с неудовольствием обнаружив, что руки его до сих пор дрожат. Внезапно незнакомец снова заговорил:

— Хочу повторить, однако: не стоит в такое время ходить в одиночку. Вы далеко живете?

— Нет, совсем рядом, благодарю вас.

— Все же я пошлю с вами человека, а то, не дай Бог, еще что приключится. — И, не обращая внимания на протестующий жест Филиппа, незнакомец нагнулся и протянул ему руку. Этот мсье сидел в седле, как молодой человек, хотя на висках его уже начала пробиваться седина, а вокруг рта залегли глубокие складки.

— Меня зовут Эрар Де Брези; не откажите в любезности передать королю Эдуарду мои наилучшие пожелания и скажите, что вскоре я буду иметь честь принять его у себя. Сожалею, что не сделал этого раньше, но я вернулся из Тура{72} только сегодня, а завтра должен буду на некоторое время уехать на север. Не сомневаюсь, что мы еще увидимся, а пока примите пожелания всяческих успехов в ваших делах. — Де Брези пришпорил коня. Его сопровождающие вернулись после неудачной погони и поехали вслед за ним. Голубые и золотистые ленты богатой конской попоны развевались на холодном ветру.

В задумчивости Филипп возвращался к себе на постоялый двор под чопорным названием «Граф Фландрский». И только у самой вывески, изрядно облезшей, отпустил со словами благодарности провожатого, испытывая немалое смущение оттого, что нечего ему дать. Впрочем, слуга отнесся к этому совершенно равнодушно. Он был фламандец и по-французски разговаривал с трудом, хотя Де Брези обращался к нему именно на этом языке. Когда Филипп вошел в дом, на первом этаже было людно, шумно и накурено. Довольный, что ему удалось проскользнуть незамеченным, Филипп поднялся по узкой лестнице на верхний этаж, где он жил с Перси и еще полудюжиной рыцарей из свиты герцога Глостера. Разместились они в маленькой комнатке, спать приходилось голова к голове, а оруженосцы жались вдоль стен. Филиппу было неловко беспокоить всех своим поздним приходом. Но когда он открыл дверь, в комнате оказался один Перси. Он прихлебывал кисловатое пиво и мрачно смотрел на догорающие угли в камине. При виде Филиппа глаза у него округлились.

— Бог ты мой, ничего себе!

— От царапины не умирают, Роб, — раздраженно сказал Филипп, расстегнул пояс, снял меч и швырнул его на подоконник.

Не обращая внимания на протесты Филиппа, Перси придвинул единственный в комнате сундук поближе к огню, снял с себя кожаную куртку и бросил ее на крышку. Получилось что-то вроде ложа. С неудовольствием понимая, что привлекает к себе слишком много внимания, Филипп опустился на самодельную подушку, налил себе стакан пива и залпом выпил его. Тем временем Перси, явно сгорая от любопытства, устраивался напротив. Он с облегчением выслушал отчет о ночных происшествиях своего товарища и не преминул напомнить, что в темноте одному лучше на улицу не выходить. При упоминании Эрара Де Брези у него высоко поднялись брови.

— Сам монсеньор? Да, в высокую компанию вы попали.

— А вы знакомы с ним? — с удивлением спросил Филипп. Перси только руками развел.

— Может, еще спросите, приходится ли мне другом герцог Бургундский? Разница невелика. Я видел его, когда он приезжал в Англию с Антуаном Бургундским. Верховный судья Эно{73}, лорд Сен-Обен, Рыцарь Золотого Руна… какие там еще у него титулы. В прошлом году он женился на одной богатой английской наследнице. Состояние двух своих прежних жен он уже промотал. Стиль мсье Де Брези стоит денег.

Перси не скрывал иронии, и Филипп выступил на защиту нового знакомого:

— Ну, не знаю, со мной он себя вел в высшей степени великодушно. Мне он понравился.

— Ну разумеется, великодушно. Очень на него похоже — как не помочь безвестному бродяге. Он так привык к своему положению гранд-сеньора Эно, что от этой роли трудно отказаться, куда ни попади. Вспоминаете графа Уорвика в дни его славы? Он вел себя примерно так же, хотя, конечно, мсье Де Брези не упрекнешь в том, что он просто подражает Уорвику. Действительно, прекрасный друг — и опасный враг.

— Он очень просил меня передать наилучшие пожелания королю, — заметил Филипп, а Перси устремил взгляд на остатки в стакане, наклоняя его и поднося к колеблющемуся пламени.

— Говорят, ближе Эрара Де Брези у герцога Бургундского человека нет, он полностью ему доверяет, — медленно проговорил Перси. — И если уж герцог к кому и прислушивается, то только к нему. Говорите, он только что из Тура вернулся? Интересно, чего он такого наслушался во Франции, чтобы посылать горячие приветы гостю сеньора Де Ла Грютиса?

— Представления не имею. — Филипп зевнул. Пережитое приключение, усталость и, наконец, пиво вконец сморили его. Он отлил немного в стакан Перси, тот рассмеялся.

— Вот лежебока. Тут наши судьбы, можно сказать, решаются, а он дрыхнет.

— Вовсе нет, — возразил Филипп и, чтобы доказать это, приподнялся и стал рассматривать кучу каких-то вещей, набросанных на матрас. Был тут, в частности, острый кинжал, вроде бы принадлежавший Перси, кираса и рубашка…

— А вы-то что делали, пока меня не было? — поинтересовался Филипп.

— Думал о том, что есть завтра будем, — мрачновато ответил Перси. — Думал о том, чем хозяину платить будем; я его пиво попросил принести, а он мне: «Когда счет оплатите?» Честное слово, мне прямо в глотку ему это проклятое пиво влить захотелось.

— Да? А почему бы ему, собственно, и не побеспокоиться о счете? Он ведь не обязан держать нас здесь бесплатно, хотя, судя по тому, как вы с ним разговариваете, для него большая честь принимать таких гостей. — Вновь кинув взгляд на кучу вещей, сваленных на матрасе, Филипп нахмурился. Он знал, отчего Перси наглухо застегивает камзол: рубаха, которая валялась сейчас на матрасе, была на нем во время бегства из Донкастера — немного поношенная, но в общем-то вполне еще целая. — Не надо продавать ничего из этого, Роб. Если герцог Бургундский вдруг вновь объявится, оружие понадобится вам уже завтра. Что же касается рубахи, то в такую погоду вам будет без нее слишком холодно. Давайте-ка лучше подумаем, что досточтимый Беппо даст вот за это. — Сняв с пальца кольцо, он швырнул его на матрас. Перси только присвистнул.

— Это отцовское? Вам нельзя с ним расставаться.

— А почему бы и нет? Отец был разумным человеком. Он меньше всего хотел, чтобы мы подохли с голода. А если эта штука может нас выручить? Давайте бросим жребий, кому говорить с Беппо.

— Ладно, без всякого жребия пойду, я крупнее, — засмеялся Перси, но шутка получилась немного вымученной. Меняя тему, он сказал: — Час назад тут был курьер. Новости из Англии: у короля родился сын.

— Ну, наконец-то, — откликнулся Филипп, подумав о дурацкой привычке Елизаветы Вудвил рожать одних только девочек. — А как королева?

— Роды были, говорят, легкие. Мальчика назовут Эдуардом. — Поигрывая застежками камзола, Перси, похоже, думал совсем о другом. — Есть и еще новости. Уорвик торжественно заявил, что все, кто последовал за королем в Бургундию, могут спокойно возвращаться в Англию — ни на земли их, ни на жизнь никто покушаться не будет. Надо только принести клятву верности Ланкастеру — и имущество ваше будет в сохранности.

— Какая щедрость! — Филипп сосредоточенно рассматривал собственные ботинки, которые так и не удосужился снять. — Вот черт, еще одна дырка. Говорят, тут неподалеку есть сапожник, который чудеса творит с кожаной обувью. Завтра схожу. Если хотите, и ваши башмаки могу прихватить. — С гримасой отвращения он поковырялся в дырке. — Когда вернусь в Англию, ни за что в жизни больше не надену чиненую обувь.

Наступило непродолжительное молчание. Перси откашлялся, сменил позу и наконец произнес:

— А что, если… словом, мне кажется, почему бы вам не последовать приглашению Уорвика?

— Ах, вам так кажется, — язвительно откликнулся Филипп. — И вы, разумеется, отправитесь со мною одним кораблем?

Плотный северянин покраснел.

— Это совсем другое дело. У меня есть старший брат, наследство переходит к нему, деньги я должен заработать сам. А потому что мне посулы Уорвика? А вам есть что терять — земли, за которые вы четыре года сражались. — Чуть погодя он добавил: — А как ваша матушка? Вам известно, где она сейчас?

— У моей сестры, в Ипсдене. О ней беспокоиться нечего, — рассеянно ответил Филипп. Он полулежал, подперев подбородок рукой и глядя на огонь. Лицо его оставалось в тени.

Перси резко сказал:

— Вы можете считать меня бестактным глупцом, это действительно не мое дело. Но через десять лет, бродяжничая по Европе и хватая за хвост любую войну, вы попомните мои слова, еще пожалеете, что от всего отказались. Если у Глостера была бы хоть одна лишняя копейка, он дал бы ее вам — это мы все знаем. Но он сам нищ как церковная крыса, в кредит никто больше не дает, и живет он только милостями Грютиса. Он ни за что бы не бросил в вас камень, принеси вы эту присягу — даже если б не знал, сколько вы теряете.

— Да мы все в одинаковом положении, — беззаботно сказал Филипп, ставя пустую кружку на пол. — Это мое последнее слово.

— Замечательно! Отчего бы вам не попробовать получить за него что-нибудь у Беппо. Только сомневаюсь, что на выручку можно будет много купить.

Пропустив эти слова мимо ушей, Филипп подтащил к себе ближайший матрас: в комнате становилось холодно и надо было устроить себе постель. Раздеваться он, естественно, не стал — только ботинки сбросил.

— Подамся, пожалуй, в воры, — мечтательно сказал он. — Мсье Де Брези говорит, что всего-то и нужно, что удавка в кармане. Ладно, дуралей вы этакий, ложитесь-ка в постель. Камин почти остыл, и я не уверен, что хозяин будет счастлив, если мы начнем топить его мебелью.

На каждого приходилось даже не одеяло, а простыня: впрочем, и она хоть немного предохраняла от холода. Надев рубаху, Перси растянулся на матрасе, и к тому времени, когда остальные вернулись из общей комнаты внизу, и он и Филипп уже мирно спали.

Примерно через час за окном раздался громкий стук копыт. На постояльцев «Графа Фландрского» он, однако, не произвел ни малейшего впечатления, и курьеру пришлось направить своего взмыленного коня к дому голландского губернатора, где еще горел свет. В сумке у него было сообщение для Эдуарда. В нем говорилось, что, несмотря на все миротворчество Карла Бургундского, граф Уорвик столковался с королем Франции и войска Людовика уже осадили Сен-Квентин — пограничную крепость Бургундии.

Несмотря на это, Рождество при дворе герцога Бургундского отпраздновали пышно и весело. Торжества были в самом разгаре, когда в Лилль прибыл Эдуард со своими спутниками. Герцог и герцогиня встретили их со всеми подобающими почестями, и, если кто и улыбнулся, наблюдая эти неожиданные проявления любви в осажденном лагере, никому, и уж менее всего Эдуарду, не пришло в голову высказывать свои мысли вслух. Истинные чувства к Карлу Бургундскому Эдуард держал при себе; впрочем, Понятно, что это были за чувства: как не испытывать признательности — сохраняя при этом безукоризненное достоинство — к человеку, помогающему тебе вернуть трон.

Ричард находился в Брюгге, который был ближе, чем Лилль, к Флашингу, где базировалась королевская флотилия. Отсюда было удобнее следить за доставкой провизии и вести переговоры с местными толстосумами, решившими в конце концов, что Йоркская партия заслуживает доверия. Так что в Лилле он появился только в феврале. Эдуард со своей сестрой, герцогиней Бургундской, сидел на возвышении; сам же Карл — с завитыми черными локонами, смуглым лицом, одетый с римской непритязательностью, что особенно бросалось в глаза на фоне роскошных костюмов его придворных, — спустился до половины покрытой бархатом лестницы встретить младшего брата жены. С едва заметной гримасой Ричард примирился с условностями дипломатического этикета, а Филипп воспользовался возникшей при этом неразберихой и нашел убежище за массивной колонной посреди зала. Из этого укромного места он мог наблюдать за разряженной публикой. Со многими он был знаком и раньше, выполняя зимой разнообразные поручения Ричарда. Эрар Де Брези, чьи шелковистые волосы отдавали при ярких свечах прямо-таки снежной белизной, издали встретился с ним взглядом и, улыбаясь, поднял руку в приветственном жесте. После той первой встречи на Гран-Плас они еще не раз пересекались по делам своих властителей, и вскоре Филипп с удивлением обнаружил, что вошел в тесные дружеские отношения с одним из самых близких людей Карла Бургундского. Понял он и свою ошибку: раньше лорд Сен-Обен представлялся ему просто доброжелательным, славным человеком. Оказалось — не просто.

В зале произошло какое-то движение, композиция переменилась: несколько придворных дам были приглашены разделить компанию герцогини Бургундской и ее братьев. Перси, приехавший в Лилль за несколько дней до остальных, подошел к Филиппу и с улыбкой кивнул на публику:

— Смотрите-ка, сколько, оказывается, у короля друзей в Бургундии. Между прочим, здесь жена Де Брези, известно вам это?

— Англичанка? Да… помнится, при нашей последней встрече в Брюгге он говорил, что она скоро приезжает. А завтра они как будто отправляются в Ленарсдик. Насколько я понимаю, это ее первое появление при дворе.

— И наверное, оно ей запомнится. Поглядите-ка, как ее обхаживает Его Величество Йорк, — сухо заметил Перси.

— Ну, если король хочет заручиться поддержкой мсье Де Брези, ухаживая за женой этого господина, то его ждет разочарование, — небрежно бросил Филипп. — Монсеньор не из тех, с кем заключают союз при помощи женщин.

— Во всяком случае, таких женщин, — с усмешкой подхватил Перси. — Ей, должно быть, не больше двенадцати.

Удивленно подняв брови, Филипп бросил взгляд на толпу в зале. Он заметил невысокую девочку, почти ребенка, в строгом камчатном платье и прозрачной мантилье. Тут же ее поглотила толпа. Пожав плечами, Филипп отвернулся.

— Бог ты мой, прямо-таки май и декабрь. Не очень-то подходящая для него пара, а?

— А до нее — две уродливые, но богатые наследницы. И обе нашли последнее упокоение, — добродушно хмыкнул Перси. — А сына — наследника фамилии нет. Сейчас пройдешь мимо — не заметишь, но через год-другой она расцветет. Ну, и приданое тоже сыграло свою роль, конечно.

Хозяева и высокие гости собрались уходить. Карл, его жена, ее братья в сопровождении целой армии слуг церемонно прошествовали через зал. Сегодня вечером герцог ужинал со своими гостями в узком, как говорится в Бургундии, кругу, и Де Брези с женой Филипп уже больше не видел. На следующее утро, еще не проснувшись толком, Филипп услышал на улице скрип колес и стук копыт — это Де Брези уезжали на север, в Ленарсдик.

В начале марта потрепанные морскими штормами суда незаметно появились в волнующихся водах у йоркширского побережья и бросили якорь чуть выше Равенспура. Шторм разметал Йоркскую флотилию, и, когда Ричард высадил своих обессилевших людей на берег, оставшихся судов видно не было.

Недалеко от устья Хамбера волны вздымались на невиданную высоту, дождь лил как из ведра. В темноте не было видно ни своих, ни бдительных часовых графа Уорвика. С трудом поставили палатки, не решаясь развести костер, быстро поужинали и, завернувшись в драные плащи, погрузились в беспокойный сон.

Ночью ветер стих, рассвет встретил их тихой, мягкой погодой. Они двинулись на юг, настороженно озираясь, не видно ли разведчиков враждебной стороны. Но все прошло благополучно, и в Равенспуре они вошли в лагерь Эдуарда. Всего, вместе с фламандцами герцога Карла, их было полторы тысячи. Все были хорошо вооружены.

Не теряя времени, Эдуард повел свой отряд к Йорку. После непродолжительных, но нервных переговоров ворота в город были открыты, городские власти убедило то, что пришелец представляется всего лишь Эдуардом, бывшим графом Марчем, и претендует только на Йоркское герцогство своего покойного отца. За эту соломинку глава города и городской совет и уцепились. Граф Уорвик находился далеко, а его брат маркиз Монтегю, который должен был преградить Эдуарду путь в город, все еще пребывал в Понтефракте и не выказывал ни малейшего намерения двигаться с места.

На следующее утро Эдуард с людьми отправился на юг, оставляя Понтефракт далеко в стороне, чтобы опередить Монтегю, который наверняка вскоре начнет преследование. Но хотя конные курьеры разнесли весть о высадке войска Эдуарда по всей Англии, противника нигде не было видно, никакой погони, никаких преследователей. Ни развевающихся знамен, ни топота копыт сзади — ничего не было на этих северных холмах. Тишина. Прямо чудеса какие-то.

— Куда он пропал, чума его порази, — бушевал Гастингс. — Чего не кажет носа, так, чтоб покончить наконец с этим делом?

Остановившись в Уорвике, Эдуард собрал своих военачальников на совет. Они устроились в большой комнате наверху — именно здесь почти два года назад Эдуард жил как пленник и находился в полной зависимости от своего кузена. Крутя в руках сложенную пополам депешу, он улыбался.

— Да нет, пожалуй, надо только радоваться, что его не видно, по крайней мере на этом направлении. Тут бы он с нами справился мгновенно. — Покусывая ноготь, Эдуард снова посмотрел на депешу. — В настоящее время граф Уорвик находится с войсками в Ковентри, а Маргарита Анжуйская все еще в Кале, поджидает его, надеясь, что он выполнит-таки данное ей обещание. Что-то новенькое для особы королевского звания; никогда еще она не была в таком унизительном положении.

— Говорят, она опасается за принцев, — заметил Риверс.

— Может быть, — презрительно скривился король, — но какая же она, право, идиотка! Она что же, надеется, что, пока будет квохтать, как курица, над своим детенышем в Кале, Уорвик завоюет для них королевство, а потом представит английскому народу его нового молодого короля? Право, Дикон был моложе, когда отправился в Уэльс, а я с ним не посылал няньки, которая бы следила, чтобы он не промочил ног.

— Ну и едва не поплатился за свое бессердечие, — заметил Ричард. — Боже, какие же мы были тогда зеленые! Удивительно, как это ты отвоевал свои замки.

— Ну а теперь мы слышим речь не мальчика, но мужа. — Гастингс подмигнул Риверсу. Ричард взглянул на него и отрицательно покачал головой: «Все еще нет, милорд». Сказано это было с улыбкой, но в то же время в комнате возникла какая-то отчужденность. Словно ненароком Эдуард придвинулся к брату и щелчком отправил послание на середину стола.

— Я получил точные сведения, что маркиз Монтегю собирается соединиться с графом Уорвиком в Ковентри. Вместе они представляют собою немалую силу, а тут еще на помощь поспешают Оксфорд и Бомон из Ньюарка. Мощная армия, нам с ними сейчас, хоть и много друзей присоединилось к нам, ни за что не справиться. Но мой кузен стал очень осторожен. Даже заручившись такими союзниками, он выжидает. И не выступит, пока в Ковентри не появится герцог Кларенс со своими сторонниками.

— Кларенс? — резко переспросил Риверс. — А что, Нед, у вас есть о нем сведения?

— Весьма исчерпывающие. Два дня назад милорд Кларенс прибыл с новобранцами с запада в Бурфорд, сейчас он движется к Бэнбери{74}, а до конца недели граф Уорвик ожидает его в Ковентри. — Эдуард снова посмотрел на свиток, и в глазах у него появилось насмешливое выражение. — Однако же герцогу Кларенсу, как святому Павлу, дано было озарение свыше. Он не идет в Ковентри. Он присоединяется к нам. И будет здесь через три дня.

— Ничего себе, — пробормотал Гастингс. Наступило молчание. Все переваривали новость. В конце концов Риверс неторопливо проговорил:

— Потрясающе не везет графу Уорвику в этой кампании с обоими его зятьями.

— Похоже на то. — Эдуард рассмеялся. — Джордж Кларенс или этот князек Ланкастер — кого выбрать? Да, графу можно только посочувствовать.

Легким кивком Эдуард дал понять присутствующим, что все свободны. Привратники бросились отворять двери. Ричард вышел, не сказав ни слова. За ним на порог ступил Риверс, но Эдуард, успевший отойти к окну, коротко бросил ему:

— Задержитесь на минуту, Тони.

Вопросительно взглянув на Эдуарда, Риверс повернул назад. Они сели за стол у окна, где их не могли услышать слуги. Закинув ногу на ногу, Эдуард сказал как бы между прочим:

— Тони, нельзя ли проследить, чтобы в городской совет Лондона немедленно ушло следующее указание — взять под арест и препроводить в Тауэр Генриха Ланкастера?

Красивые брови Риверса взлетели вверх.

— Ничего себе поручение, Нед. Совет все еще под контролем Уорвика, и вряд ли члены его подчинятся приказу Йорка.

— Спорим, что подчинятся? — сказал Эдуард, но Риверс, улыбаясь, отрицательно покачал головой.

— Я и так уже задолжал вам. Хорошо, будет исполнено. — И, понизив голос, добавил: — А в сам Тауэр какие указания передать?

— Неужели я похож на дурака? — столь же негромко спросил Эдуард. — Ведь у него наследник во Франции.

Шурин ушел, и Эдуард принялся лениво перебирать разбросанные по столу бумаги. Он что-то весело насвистывал, но глаза у него оставались холодными.

Лондон встретил их звоном колоколов и широко распахнутыми воротами. Беглые сторонники короля Эдуарда стекались сюда изо всех уголков страны, замещая ланкастерских приверженцев на многочисленных должностях. Весь город словно прокладывал им дорогу, хватал за стремена, забрасывал цветами и гирляндами. Все и думать забыли, что из Ковентри во главе внушительной армии движется граф Уорвик. Освобождаясь — не слишком поспешно — из объятий дочерей города, Филипп внутренне посмеивался: все ведут себя так, будто мы уже победили. Но это был веселый праздник, бальзам на их души — израненные, истомленные тяжелым изгнанием в Брюгге и никчемным сидением в Йорке.

А ведь сначала, когда они двинулись на юг, присоединялись к ним люди не слишком охотно, с оглядкой. Теперь все не так. Через два дня отдохнувшее, прекрасно экипированное, выросшее словно на дрожжах — теперь их было десять тысяч человек — войско вышло через главные городские ворота и направилось на север, в сторону Ковентри. Когда передовые отряды достигли Барнета, уже сгущались сумерки. Городок, казалось, совершенно опустел, и, быстро проведя рекогносцировку{75}, Ричард срочно отправил курьера в главную ставку. Вскоре появился сам Эдуард. Надо было срочно посоветоваться. Где-то прямо перед ними стояла армия графа Уорвика и его союзников. Как близко — это разведчики скоро скажут. А вот и они. Выяснилось, что граф, перерезав путь королевским войскам, стал лагерем всего в миле отсюда. Немного подумав, Эдуард велел брату продолжать движение. Ему совершенно не хотелось, чтобы Уорвик передумал и отступил, надеясь, скажем, соединиться с Маргаритой Анжуйской и ее французами, которые, по донесениям, готовятся отплыть из Кале. За ночь нужно вплотную приблизиться к войскам графа, чтобы утром тому ничего не оставалось, как начать сражение. Но сделать это в полной ночной темноте было нелегко. Осторожно, не зажигая огней, с черепашьей скоростью, чтобы не слышно было стука копыт, продвигались по размокшей от дождей дороге люди герцога Глостера. Минута шла за минутой, и вот наконец впереди, в густом тумане, внезапно засветились огни. Посланная вперед разведка доложила, что противник — на расстоянии выстрела из лука. Отправив нарочного к королю, Ричард свернул с дороги и стал располагать правый фланг своих войск на кромке обширного луга, прямо напротив левого крыла уорвиковской армии. Приблизившись к ним с основными силами, король и Кларенс стали в центре, а Гастингса с его отрядами отправили прикрывать левый фланг. Фургоны с фуражом остановились в тылу, лошадей тоже отвели назад, и таким образом нелегкая задача разбить лагерь в темноте, да еще на незнакомой территории была решена. Но тут едва наступившую тишину неожиданно разорвал пушечный выстрел, донесшийся откуда-то спереди: Ричард, уже ступивший было в палатку, остановился посмотреть, что случилось.

— Они обстреливают Барнет, — заключил он. — Наверное, им и в голову не пришло, что мы затеем ночные маневры. Ну что ж, пусть тратят ядра. Утром кузена ждет неприятный сюрприз.

— Говорят, у него в полтора раза больше людей, чем у нас, — криво усмехнулся Филипп. — Так что еще неизвестно, кто кому преподнесет сюрприз, милорд.

Рядом с палаткой герцога разбили шатер, в котором разместились рыцари из его свиты. Филипп нашел себе место и приготовился провести не самую тихую ночь в своей жизни.

Чье-то прикосновение к плечу произвело прямо-таки электрическое действие. Филипп мгновенно проснулся, перевернулся на другой бок и сел на тюфяк — над ним склонился, уже во всеоружии, Перси.

— Вставайте, соня. Высуньте нос на улицу и представьте себе, что вы в Оксфордшире.

Снаружи уже слышались звуки пробуждающегося лагеря, но в павильоне все еще горели свечи. Следуя взгляду Перси, Филипп посмотрел на поднятый полог палатки. Рассвет словно бы еще и не наступил, только пламя десятков костров освещало местность. Выйдя наружу, Филипп понял, в чем дело. Туман, густой, непроницаемый туман окутал лагерь: на расстоянии вытянутой руки ничего нельзя было разглядеть. Штандарты с белым вепрем над палаткой Ричарда поникли из-за полного отсутствия ветра. Было холодно.

— Святой Михаил, помоги и оборони нас, — пробормотал кто-то сзади.

Филипп рассмеялся:

— А вместе с ним и все другие ангелы. Но и Оксфорду с Уорвиком нечему радоваться. О Господи, помилуй нас, грешников, сегодня.

В шатре началось какое-то движение — один за другим, с факелами в руках, выходили рыцари. Оруженосец Филиппа был то ли испуган, то ли просто возбужден, его нежные щеки то покрывались краской, то стремительно бледнели: это был добрый малый, сын малоземельного помещика из-под Уиллоуфорда, спокойно и даже весело перенесший все тяготы изгнания в Брюгге, но с вооруженным противником он раньше не встречался, разве что в Донкастере.

Туман начал медленно рассеиваться. Отряды герцога Глостера собирались под его знамена: здесь были сержанты и офицеры, оруженосцы, герольды, рыцари его двора, ветераны-военачальники и лорды, их боевой опыт с лихвой компенсировал недостаток его опыта. Подъехал посыльный с королевскими знаками различия, спешился, вошел в палатку, вскоре появился Ричард. Он быстро переговорил со своими военачальниками, но в общем-то план атаки был выработан и утвержден, так что не было никакой нужды сбивать офицеров с толку поспешными коррективами. Сопровождаемые оруженосцами, несшими шлемы и боевые мечи, военачальники направились к своим местам. Бросив последний взгляд на покрытое туманом поле, герцог Глостер проговорил им вслед:

— Что ж, господа, остается надеяться только, что графу Уорвику и его друзьям видно так же плохо, как и нам.

Надвинув шлем на глаза, герцог обогнал рыцарей и занял место во главе. Где-то на левом фланге еле слышно из-за большого расстояния и тумана пропела труба.

Тут же откликнулся горн — в стане герцога Глостера, — и в воздух полетели тучи стрел. Тишину разорвал орудийный выстрел. Медленно, на ощупь, увязая в грязи, рыцари и оруженосцы продвигались вперед. Сплошная стена тумана, стоявшая перед ними, создавала ложное ощущение безопасности, но где-то за ней, а вернее внутри нее, находились вражеские всадники и пехота.

По сообщениям разведки, высланной ночью, отряды лордов Оксфорда и Эксетера образовали фланги армии графа Уорвика, а в центре, под командой маркиза Монтегю, располагались его собственные войска.

Издали донесся шум первой стычки, войска, предводительствуемые Эдуардом, мощно атаковали противника в центре. Над их головами прошуршал новый град стрел. Но справа, в непроницаемой мгле, все было по-прежнему тихо.

Мучительно всматриваясь в белесое полотно тумана, Филипп поскользнулся на влажной глине, тут же восстановил равновесие и понял, что ровная поверхность кончилась. Теперь они двигались вниз по склону, который с каждым шагом становился все круче и круче. Сначала Филипп ничего не понял, затем сообразил. Широкая полоса земли, на которой укрепился граф Уорвик со своими военачальниками, слева имела как бы естественную защиту — глубокий овраг. Ночью разведка Ричарда его не заметила, и вот теперь они вышли не во фронт, а в тыл противника. С одной стороны, в этом заключалось преимущество. Но с другой… Если герцог Эксетер, отнюдь не новичок в военном деле, обнаружит войско до того, как оно поднимется по противоположной стороне оврага и вновь окажется на ровном месте, все попадут в ловушку и станут легкой добычей для левого крыла ланкастерцев, которые просто сметут их, обрушившись сверху.

Ричард тоже понял, что произошло. Он ускорил шаг и взмахом руки поторопил своих спутников. Казалось, спуску не будет конца, но вот наконец опасная крутизна ушла, еще несколько шагов — и они начали подниматься по противоположному склону. Стояла полная тишина. Туман сослужил хорошую службу армии Йорков. Задыхаясь и сгибаясь под тяжестью оружия, отчаянно стараясь не упасть на скользкой глинистой поверхности склона, они наконец-то достигли равнины. Справа, совсем рядом, стояли ничего не подозревавшие солдаты Эксетера. Едва дождавшись своих последних бойцов, Ричард дал сигнал к атаке.

Для армии Уорвика это было полной неожиданностью. Атакованные с тыла, захваченные врасплох ланкастерцы отступили, и в течение нескольких минут колонны, прикрывавшие позиции Монтегю в центре, были рассеяны. Наступавшие, выбираясь из оврага на равнину, подталкивали в спину впереди идущих — и вся эта лавина обрушивалась волнами на отряды Эксетера. Стрелки, которых военачальники Эдуарда едва успевали выстроить в правильном порядке, выпускали по бегущему противнику тучи стрел, и победный клич «Йорк!» звучал над полем боя. От ланкастерского авангарда ничего не осталось.

То изрыгая проклятия, то умоляя и уговаривая, Эксетер пытался организовать оборону. Он хорошо, гораздо лучше противника, знал местность, собственными ногами исходил ее еще вчера вдоль и поперек. К тому же он понимал, что атакующие закрепились на самом краю обрыва, — стоит нажать, и они посыплются вниз. И людей у него пока еще больше. Для надежности он велел посыльному что есть мочи скакать к Уорвику и требовать подкрепления. Зная, как ненадежны его ланкастерские союзники, граф Уорвик не посмел отказать.

Словно могучая рука, потянулась вперед закованная в броню колонна. Канониры с трудом тащили свои орудия, и вот уже ядра стали падать прямо посреди арьергарда Йоркских войск; их собственные орудия бесцельно стояли на другой стороне оврага. Началось медленное, шаг за шагом, отступление. В десятке ярдов от края обрыва пушки остановились и замолкли, их место заняли стрелки, а затем валом неукротимо пошла пехота.

Рассвет давно остался позади, но туман все еще стоял, и о времени дня можно было судить только по слабым шафрановым проблескам на востоке. Вскоре после восхода солнца от Эдуарда пробился герольд, сквозь изломанную линию фронта к герцогу Глостеру. Он принес плохие вести: граф Оксфорд смял слабое прикрытие на левом фланге, обошел лорда Гастингса и погнал его войска к центру Йоркских войск. Большинство его солдат бежало в Барнет. И только алчность людей Оксфорда, которые вместо того, чтобы закончить дело, принялись грабить городок, спасла Гастингса от полного разгрома.

Сбивая с каблуков приставшую грязь, Ричард молча слушал посыльного. Он только что вышел из боя, чтобы обсудить положение со своими военачальниками. Оруженосец держал его перчатку, покрытую кровью — в руку попало копье, и, пока Глостер слушал донесение, врач на ходу обрабатывал рану. Лорд Гастингс, сообщал герольд, прилагает все усилия, чтобы выровнять фронт, но Оксфорд уже послал гонцов в Барнет со строгим приказом прекратить мародерство. Так что в ближайшее время ланкастерцы явно возобновят наступление.

— Король считает, что граф Уорвик посылает против вас людей из своего резерва, — продолжал посланник. «Детская ошибка, — говорит Его Величество, — от которой кузен сам же и предостерегал меня десять лет назад. Ладно, пускай обломает зубы о милорда Глостера, я знаю, что мой брат продержится ровно столько, сколько графу понадобится, чтобы понять свою ошибку».

Звонкий голос герольда умолк. Он настороженно перевел взгляд с непроницаемых лиц воинов, окружавших Глостера, на штандарт, окутанный туманом, и дальше — туда, где отчаянно сражались и умирали солдаты. Врач закончил перевязку, и Ричард повернулся к оруженосцу, уже державшему наготове латные рукавицы. Пока завязывали тесьму, герцог бросил через плечо:

— Засвидетельствуйте Его Величеству мое почтение, герольд, и передайте, что у нас все в порядке.

— Милорд… — Хауард перехватил усталый взгляд Глостера и положил ему на плечо руку в железной рукавице. — Милорд, это невозможно. Через полчаса они столкнут нас в овраг. Вы должны немедленно поставить об этом в известность короля.

— Должен? Во имя всего святого, сэр Джон, не знаю, что должны делать вы, а мне уж позвольте поступать по-своему. — Наступило неловкое молчание, Хауард мрачно уставился в землю, а Ричард, приняв меч из рук застывшего в почтительной позе слуги, пристроил его на поясе.

— Итак, никто мне не нужен, через полчаса Его Величество будет торжествовать победу, а вместе с ним и мы. Можете идти, герольд: как я и сказал, у нас все в порядке!

Филипп потерял всякое представление о времени: ему казалось, что они удерживаются на гребне холма уже несколько часов, однако светлее почти не стало. Меч поднимался, падал, снова поднимался — словно во сне. Густой туман, заползая в прорези шлема, резал глаза, и Филипп отдал бы сейчас весь Уиллоуфорд за глоток свежего воздуха. Вернувшись на поле боя, Ричард больше не покидал его. Военачальники ничем не могли помочь ему, оставалось лишь цепляться, покуда хватит сил, за этот клочок земли — перепаханный пушечными ядрами, содрогавшийся под тяжестью перемещающейся конницы, пропитанный кровью раненых и мертвых. Все изнемогали от усталости, тяжелые доспехи пригибали воинов к земле, грязь облепила ноги по щиколотку, а если случайно натыкались ногами на что-то движущееся, никто не обращал на это внимание.

Кончилось все неожиданно — как в театре теней или в ночном кошмаре. Дыша словно загнанная лошадь, с трудом удерживаясь на ногах в своих тяжелых доспехах, Филипп больше всего на свете хотел сбросить казавшиеся пудовыми перчатки. Вконец изможденный, он и не заметил, что наступление противника начало захлебываться. Хотя понять, что на самом деле происходило, было очень трудно: на какую-то минуту ланкастерцы вновь перехватили инициативу, но тут же их колонны затоптались на месте и стали рассеиваться. Сильный порыв ветра образовал брешь в пелене тумана, и стало видно, что центр атакующих как бы прогнулся и поредел. Ричард велел дать сигнал — зазвучали горны, взвились знамена. Неожиданно откуда-то сбоку над Глостером нависла угрожающе тяжелая фигура.

— Милорд, защищайтесь, — в ужасе крикнул Филипп, от волнения голос у него сел. Но, словно почуяв угрозу, Ричард резко рванулся в сторону. Это спасло ему жизнь: удар, нацеленный на голову, пришелся на поднятую руку, Ричард упал. Склонившись над ним, противник вновь взмахнул мечом, но вовремя подоспел Филипп. Одним ударом он поверг ланкастерца на землю: это был рослый мужчина с огромными руками — с такими можно работать за троих, — но ему не хватало подвижности, он даже не видел, что происходило у него за спиной.

Один из оруженосцев Ричарда спешил на выручку, но Филипп сам помог герцогу подняться. Вдруг черный огонь вспыхнул у него в глазах — кто-то ударил по плечу, точно молотом. Увлекаемый вниз тяжестью доспехов, Филипп рухнул как подкошенный лицом в слякоть. Изумление, ставшее первой реакцией на произошедшее, сменилось страданиями от острой боли в руке, груди и бедре. Он попытался перевернуться на бок, это отняло у него последние силы. Все погрузилось во тьму…

Сознание возвращалось медленно, неуверенно: так набегают и откатываются от берега, с долгими паузами, волны. Кто-то возился с многочисленными пряжками и застежками его кирасы{76}, Филипп испытал прилив настоящего ужаса, издал протестующий возглас, но было слишком поздно. Неожиданным рывком его выбросило из забытья, и опять ему стало страшно, как никогда прежде. Мир окрасился для него в цвет крови, и вот он, абсолютно невесомый, скользит в сгущающихся сумерках, где голоса шелестят, как крылья летучих мышей в алой тьме…

— Осторожнее, кретин! — послышался чей-то голос. Филиппа тут же оставили в покое. Что-то мелькнуло в его затуманенном сознании: Филипп узнал этот голос, но был уверен, что здесь он не мог прозвучать, голос был из какого-то другого мира, и попытка понять, как это могло случиться, отняла у него слишком много сил — он снова погрузился в забытье.

Ему казалось, что прошли столетия, и теперь, в другую эпоху, он почувствовал у себя на лице чье-то прикосновение. Доспехов на нем как будто уже не было. Под голову подложена подушка, и, хотя плечо по-прежнему горело, острая, нестерпимая боль прошла. Хорошо, хоть так. С величайшей осторожностью Филипп пошевелился и с удивлением почувствовал, что хотя бы одна рука — правая — действует. Передохнув немного, он сделал над собой новое усилие. Обманчивое чувство отстраненности окутало его, словно облако, но не удержалось — рассеялось. Отзвуки голосов назойливо стучались в дверь его помраченного сознания и наконец оформились во что-то конкретное и реальное.

— Вроде приходит в себя. — «Голос Перси!» — смутно пронеслось в его мозгу. — Филипп? — На сей раз голос раздался прямо над головой. Теперь уж ошибки не могло быть. Филипп раскрыл глаза.

Пламя свечей, прорезавшее мглу, все еще царившую снаружи, резко ударило в глаза. Склонившееся над ним лицо наконец-то попало в фокус. Филипп натолкнулся на обеспокоенный, вопрошающий взгляд и попытался подняться на локте.

— Фрэнсис, какого дьявола?.. — Воспоминание затрепетало и вонзилось в него, как живое. Поддерживая Филиппа за голову, Фрэнсис положил ее на подушку.

— Лежите спокойно. У вас в плечо на три дюйма{77} стрела вошла. Так что пока врач не придет, не шевелитесь. Вот вино, отхлебните немного.

Налив вина из бутылки, стоявшей на комоде, Фрэнсис протянул Филиппу бокал. Тот отхлебнул и с минуту полежал, прикрыв правой рукой глаза.

— Верно, древко сломалось, когда я упал? — заговорил Филипп. — Удачный получился выстрел для кого-то; я сразу почувствовал, как ослабла застежка под мышкой, и все гадал, как долго еще она продержится.

Филипп отнял руку от глаз. Фрэнсис вернулся к занятию, от которого кузен оторвал его: он снимал с него толстые, но протертые почти до самых наколенников рейтузы, предохранявшие кожу при верховой езде. Не останавливаясь, он раздраженно заметил:

— Что за идиот у вас в оруженосцах? Нельзя же так туго затягивать. Удивительно, что вы еще что-то ощущаете.

— Да вроде ощущаю. А где он, кстати?

— Если вы говорите о краснощеком малом, что старался освободить вас от сбруи, то я послал его к своему слуге, пусть за лошадьми присмотрят. Этот дурак, между прочим, собирался вытащить из-под вас одеяло, вид крови ему не понравился, видите ли. Да, слуги у вас могли бы быть и получше, кузен.

Впрочем, сказано это было беззлобно, Фрэнсис не хотел, чтобы возникали какие-то вопросы. Немного помолчав и глядя на повернутое к нему в профиль лицо, Филипп негромко спросил:

— Так, стало быть, вас кто-то сопровождает? Слава Богу! А я-то боялся, что лорд Тэлбот отошлет вас из Глостершира одного, всего лишь благословив на прощанье да пожелав поскорее встретиться со мной.

Наклонившись за чем-то, Фрэнсис коротко ответил:

— У меня не было случая переговорить с лордом Тэлботом. С самого дня святого Мартина{78} я жил в Линкольншире, в поместье Бомона.

— Вашего дядюшки? Боже мой! — Филиппу приходилось слышать о виконте. Фрэнсис в ответ улыбнулся.

— Да. О, мне-то он желает добра, хотя нрав у него остался таким же крутым. Остается посочувствовать тетушке. Но он собирался, как только закончится эта заварушка, — Фрэнсис коротко кивнул на откинувшийся полог палатки, — отправить меня во Францию на обучение; ну вот, я три дня назад, прихватив пару его жеребцов, и удрал. Мальчишка-конюх застал меня, когда я седлал коня, я и велел ему отправляться со мной — мир повидать. Вы не найдете для него место в Уиллоуфорде, Филипп? За лошадьми он ухаживает хорошо. Что же касается меня, понятия не имею, какие у короля на этот счет планы.

— Ну, для начала, я полагаю, десять ударов плетьми за конокрадство. — Филипп с трудом повернулся на другой бок.

Кругом валялись доспехи, использованные бинты, рваные рейтузы, на этом фоне как-то странно смотрелся серебряный кубок, из которого Филипп пил вино. Неожиданно он сообразил, что лежит в палатке Ричарда.

— Да нет, это же Бомоновы животины, — растягивая слова, проговорил у двери Перси. — Ведь милорд виконт слишком уж рьяно занимался делами короля Ланкастера. Он был рядом с графом Оксфордом. Теперь-то уж, наверное, они далеко от Барнета и все никак остановиться не могут.

Сквозь тупую боль и ужасную усталость пришло воспоминание.

— Так, стало быть, мы победили? — едва слышно произнес Филипп.

Перси громко расхохотался. Он стоял у входа в палатку и смотрел на редеющий туман. Но при этих словах резко обернулся и подошел к койке.

— Это уж точно, друг мой. Нам повезло. Люди Оксфорда, возвращаясь из Барнета, заблудились в тумане и выпустили свои стрелы не по нашему войску, а по левому флангу Монтегю. Ну а его люди, которые и так-то не слишком обожали оксфордцев, закричали, что их предали, и поднялся целый бедлам, они начали стрелять друг в друга. Тут подоспели наши резервы, и все было кончено. — Перси весело подмигнул товарищу. — Большой день для Йорка, Ловел, и, право, я не отказался бы быть на месте человека, спасшего жизнь герцогу Глостеру. Награда не заставит себя долго ждать.

У двери началось какое-то движение, в палатку вошел врач Ричарда. Закатывая рукава шерстяной рубахи, он весело улыбнулся. За ним последовали молодой человек с целым набором ящичков и инструментов и двое слуг. По знаку врача они нагнулись и передвинули койку поближе к входу. Бледные лучи солнца высветили на кровати неясные контуры лежащей фигуры.

— Так, понадобятся свечи, — бодро заговорил врач и откинул одеяло. — Без инструментов еще кое-как можно обойтись, а уж без света — никуда. Ну что же, сэр… — По-прежнему улыбаясь, он расстегнул пропитанный кровью камзол раненого и надрезал рубаху. Один из ассистентов присел на корточки у изголовья кровати, а другой — у середины.

— Роб, а нельзя ли?.. — неуверенно проговорил Филипп и указал на бутыль. Врач, покончивший с приготовлениями, живо обернулся.

— Сейчас это не поможет, сэр, лучше попозже, — сказал он, а Перси, молча наблюдавший за этой сценой, встрепенулся.

— Ну ладно, господа костоломы, мы, если не нужны, удаляемся. Пошли, Фрэнсис, узнаем, что король думает об ударившихся в бега подопечных. Филипп, я буду тут, рядом…

Перси крепко взял Фрэнсиса под локоть, и они вышли из палатки. Фрэнсис и не подумал сопротивляться: в повадках Перси была уверенность, хотя что за ней стояло — непонятно.

Оруженосец Филиппа тоже был здесь, недалеко от палатки. Его забрасывал вопросами горящий от возбуждения и восторга юный конюх из Линкольншира.

Туман рассеивался. Победители прочесывали поле битвы — считали погибших, собирали в группы пленных, переносили раненых. Появился, обеспокоенно озираясь по сторонам и расспрашивая кого только можно о Филиппе, Грегори Трейнор. Вскоре подъехали король Эдуард и герцог Глостер. Заметив Фрэнсиса, Ричард улыбнулся удивленно и радостно. Затем он пошел в палатку. Эдуард просматривал список пленных и на поклон Перси ответил рассеянно, однако же, увидев Фрэнсиса, сначала нахмурился, но потом улыбнулся.

— Да это ж Фрэнсис Ловел! — воскликнул он. — А я было и не узнал вас. Вы что здесь делаете, скрываетесь от опекунов? Вряд ли им это понравится.

— Наверняка не понравится. Но я ни у кого не спрашивал разрешения, — ответил юноша, целуя протянутую королевскую руку. — Но лорд Тэлбот, насколько я наслышан, у себя дома в Глостершире, что же до Бомона, то неужели Ваше Величество думает, что ему сейчас до меня?

— А я смотрю, с тех пор, как мы виделись в последний раз, вы настоящим придворным заделались. Стало быть, я прощен за то, что затеял эту историю с женитьбой? Бедняга Фрэнсис, вам так досталось на службе у меня! А тут еще кузен Уорвик; вспоминаю, как он в Понтефракте обещал разобраться с вами.

Фрэнсис густо покраснел. У короля, к несчастью, слишком хорошая память, можно бы иметь и похуже. Но Эдуард Йорк никогда не забывал о своих интересах. За равнодушным и даже ленивым взглядом скрывался деятельный, никогда не дремлющий ум, бодрствовал он и сейчас. Король примерял, взвешивал, прикидывал: Минстер-Ловел, Тичмарш, Ротерфилд-Грей, Холгейт, Бернел, Актон-Бернел, Дайнскорт, Бэйнтон — эти названия чужих владений он выучил наизусть, и в ушах у него постоянно стоял звон золотых монет, на протяжении шести лет текущих в чужие сундуки. Через пять лет эти несметные богатства непременно попадут в руки Фрэнсиса. Потому-то Эдуард и возился с ним в Понтефракте. И на удачу этот юноша так привязан к Дикону. А впрочем, кто его знает, кто знает, как оно все обернется в будущем. Ведь он племянник Бомона, родственник герцога Бэкингема.

Из палатки вышел Ричард. Эдуард повернулся к нему, вопросительно подняв брови. Как бы отвечая на незаданный вопрос короля, он сказал:

— У Филиппа сильные боли, врач продолжает обрабатывать рану. Он сказал, что дальше Барнета Филиппа пока перевозить нельзя, так что пошлю сейчас людей, чтобы все приготовили к его приезду. Мне хотелось, чтобы пока Филипп не оправится и не будет готов к дальнейшему путешествию, с ним побыл Фрэнсис. А за это время Ваше Величество решит, что с ним делать дальше. — Ричард улыбнулся и перевел взгляд на обеспокоенное лицо Фрэнсиса. Эдуард задумался ненадолго, потом рассмеялся.

— Ладно, оставляю его на твое попечение, Дикон, пусть у тебя в поместье ему дают уроки. Все равно лучше владеть оружием он нигде не научится, в этом я убедился не далее как сегодня. Что же касается джентльмена там, внутри, — он кивнул в сторону палатки, — проследи, чтобы он ни в чем не нуждался, а когда поправится, пусть мне напомнят о нем. Я знаю, какую неоценимую службу сослужил он мне сегодня.

Размахивая руками и выкрикивая что-то, появился герольд. Эдуард и Ричард разом повернулись к нему. Подбежав, герольд опустился на колено.

— Да благословит Бог Ваше Величество, — задыхаясь, сказал он. — Мы нашли графа Уорвика.

— Ну и как, надежно держите его? — резко подался к вестнику король.

— Надежнее некуда, Ваше Величество, больше он вас беспокоить не будет. Мы нашли его недалеко от их штаб-квартиры. У него перерезано горло.

Слова падали как камни — тяжело и неумолимо. Эдуард на минуту застыл, а потом наклонился и стиснул герольду плечи.

— Во имя всего святого — кто это сделал? — глухо спросил он. Король весь дрожал от ярости. Не получив ответа, он схватил герольда за шею и рывком поднял его на ноги. — Я тебя спрашиваю, ублюдок ты несчастный! Разве не было всем и повсюду сказано, что я не причиню кузену Уорвику никакого вреда? Кто же осмелился нарушить мой ясный приказ?

— Смилуйтесь, Ваше Величество. — Голос гонца звучал хрипло, было похоже, что каркает схваченная за горло ворона. — Я… честное слово, я не знаю. Наверное, солдаты ничего не знали о приказе или, может… — Герольд остановился под яростным взглядом Эдуарда, который, тихо выругавшись, отшвырнул его в сторону.

— …Или оружие и драгоценности его приглянулись, мародеры вы чертовы! Ну, пусть те, кто виновен в этом, поберегутся! Им бы лучше в Темзе утопиться, потому что, если я только найду их, пожалеют, что на свет родились, о смерти будут молить! — Резко повернувшись на каблуках, король посмотрел на место, которое еще совсем недавно было полем боя. В кустах весело чирикали воробьи. Помолчав, король спросил ледяным тоном:

— А Монтегю? Его нашли? — Не услышав ответа, король посмотрел через плечо. — Тоже мертв? Так я и думал. Я видел его, когда наши прорвали фронт. Рядом с ним оставалось всего несколько человек. — Эдуард снова замолчал. — Где они?

Герольд робко вытянул руку на север: там в небе плавали зеленые верхушки деревьев.

Эдуард с Ричардом пошли в направлении, указанном герольдом. Поколебавшись немного, Перси и Фрэнсис последовали за ними. Они держались на почтительном расстоянии от короля и его брата, но, дойдя до ланкастерской штаб-квартиры, поняли, что в этом не было нужды. Новость распространилась быстро, и уже собрались любопытные. Эдуард, ни на кого не обращая внимания, быстро прошел вперед. Собравшиеся расступились, освобождая ему дорогу и не отрывая от него взгляда.

Уорвик лежал уткнувшись лицом в землю. Рука его все еще как бы тянулась к коновязи: он рухнул, не успев отвязать коня. Оружие было изуродовано и заляпано грязью — мародеры сорвали с рук, в поисках колец, латные перчатки.

Эдуард постоял немного, глядя вниз, а потом наклонился и перевернул тело. К шлему пристала глина, забрало было поднято, его повредили перед тем, как нанести смертельный удар кинжалом. Ричард глубоко вздохнул, Эдуард опустил на мертвом забрало.

Король поднялся с колен, в этот момент через толпу пробрался Гастингс в сопровождении Кларенса. Мощного сложения гофмейстер посмотрел на короля и сказал негромко:

— Так лучше, Нед. В Англии для вас двоих места не было: рано или поздно все повторилось бы снова…

Мягкий ветерок ласкал лица умерших, сквозь рассеявшийся туман на распростертые тела, закованные в броню, упали лучи солнца. Монтегю положили рядом с братом. Из-под смятой кольчуги выбивался ворот шелковой рубахи с голубыми и рубиновыми цветами. Трое мужчин молча смотрели на поверженного противника: отчего — до сих пор терялись они в догадках — он не стал их преследовать, когда войско Эдуарда двинулось из Йорка на юг?

— Уилл, — король откашлялся, не отрывая глаз от мертвых пальцев Уорвика, которые, словно когти, вцепились в траву, — Уилл, как это могло случиться? Ведь он же оставался все время с резервом, на коня-то всегда можно было вскочить…

— Я пытался выяснить это, — сказал Гастингс, — похоже, его же люди, как и люди Оксфорда, хотели, чтобы он шел со всеми в пешем строю. Выходит, не слишком доверяли, думали, что оставит их, если дело круто обернется.

В наступившей тишине ехидный смешок Кларенса прозвучал почти кощунственно. Пнув лежащее тело ногой, он сказал:

— Ну вот и пришел конец графу Уорвику. Сейчас он что-то не выглядит таким уж большим.

Король повернулся к нему. Глаза его полыхали гневом.

— Он был мужчиной, мой маленький лордик Кларенс. А ты пойди и поиграй во что-нибудь.

Минуту братья смотрели, не отрываясь, друг на друга. Кларенс круто повернулся и, не говоря ни слова, удалился в лес. Проводив его взглядом, король обернулся к Ричарду:

— Милорд Глостер…

— Да, Ваше Величество?

— Проследите, чтобы их раздели, положили в телегу и доставили в Лондон. Пусть в течение двух дней тела будут выставлены в соборе Святого Павла на всеобщее обозрение. После этого графиня Уорвик может их похоронить. — С этими словами король быстро удалился.

Несколько солдат со знаком белого вепря на рукавах устроились неподалеку; по команде герцога Глостера они подошли и принялись снимать с Уорвика доспехи. Толпе больше нечего было здесь делать, и она постепенно рассосалась. Вскоре погода совсем разгулялась, небо становилось все яснее. Солдаты методично делали свое дело; Ричард, став в тени вязов, наблюдал за ними. Он набросил плащ с короткими рукавами, распахнулся, ветер подхватил его края, и по алому полю словно побежали золотистые леопарды…

Когда солдаты закончили свое дело, Ричард подошел к ним, нагнулся и потянул за золотую тесьму, обнажив две шелковые полоски. Он помолчал немного, вглядываясь в умерших, рванул рубаху, смял в руках ее шелковое полотно и швырнул на поникшие тела. Затем, отступив на шаг, коротко бросил:

— Забирайте.

Чувствуя, что его вот-вот стошнит, Фрэнсис отошел в сторону. Он слышал, как его позвал Перси. Фрэнсис ускорил шаг, палатка была совсем недалеко, и через несколько минут он уже стоял у входа. Поколебавшись, юноша неуверенно откинул полог, внутри все было тихо. Подручный врача собирал инструменты. Грегори Трейнор встретил Фрэнсиса улыбкой.

— Спит? — спросил юноша.

— Обморок, — ответил Трейнор. — Но не волнуйтесь, все будет в порядке. — Он пытался стянуть залитую кровью рубаху со здоровой руки Филиппа. Фрэнсис подошел, чтобы помочь; вдвоем, изо всех сил стараясь не задеть туго забинтованное плечо раненого, они наконец освободили его от одежды и накрыли одеялом. Если бы не хриплое прерывистое дыхание, можно было подумать, что Филипп мертв. На груди у него лежал небольшой обломок стрелы.

Каннингс обследовал пациента со всем тщанием, а теперь расслабился и отхлебывал из большого бокала вино.

— Повезете его в Барнет? — спросил он Фрэнсиса. — Милорд Глостер велел мне немного побыть с ним. Надо убедиться, что все идет хорошо. Я зайду перед ужином, а до тех пор смотрите, чтобы он был в тепле и особо не шевелился. Если захочет пить, смешайте воду с вином. Всего хорошего, сэр.

Фрэнсис уселся у изножия койки, а Трейнор пошел к двери.

— Я немного приберусь здесь, сэр, — сказал он.

Фрэнсис кивнул и, бросив презрительный взгляд на бледного оруженосца, пристроившегося в углу, произнес:

— Можете и его с собой взять; пусть присмотрит за лошадьми, что ли; во всяком случае, ухаживать за моим кузеном я ему не позволю.

Оставшись наедине с Филиппом, Фрэнсис откинулся на койке и сложил руки на коленях. Он устал. Путь из Линкольншира был неблизкий, и Фрэнсиса клонило в сон. Он подтянул поближе сундук, устроился поудобнее и опустил голову на сложенные руки.

Вскоре Филипп беспокойно зашевелился, дернулся и что-то пробормотал. Фрэнсису, в тревоге склонившемуся над ним, показалось, что тело у него слишком холодное, и он набросил на кузена плащ, оставленный Ричардом. Подумав немного, он снял с себя камзол и положил сверху; потом тщательно расправил всю эту гору одежды, подвернул с боков, чтобы ниоткуда не задувало. Фрэнсис с некоторым скепсисом оглядел выстроенное сооружение, но Филипп повернулся на другой бок и вздохнул поспокойнее. Вскоре его дыхание стало более ровным, он погрузился в целительный сон.

…На дороге послышался скрип колес, и Фрэнсис пошел посмотреть, кто это едет. Туман рассеялся окончательно, при ярком свете солнца ехала грубая повозка, увозившая из Барнета в Лондон тела Ричарда Невила, графа Уорвика, и его брата.

Глава 7

Филипп провел в Барнете три недели. Верный данному слову, Каннингс вернулся в первый же вечер, как Филиппа перевезли в этот городок, и обнаружил, что пациента его поместили на втором этаже постоялого двора, над общей комнатой. Лучше ничего не нашлось. Критически осмотрев помещение, Фрэнсис велел покрыть пол новыми циновками и послал юного Уилла, оруженосца кузена, в Лондон за льняными простынями — местные явно не годились. Филипп об этом ничего не знал. Первые сутки он провел в какой-то полудреме. Словно издали, он ощущал прикосновение чьих-то рук — это был врач. Он не мог сказать, кто к нему обращается — Фрэнсис или Трейнор; то лица сливались, то разделялись вновь. Однажды он назвал кого-то из них Робом, требуя объяснить, почему милорда Глостера оставили одного. В ответ ему, сказав что-то успокаивающее, поднесли ко рту чашку. Он жадно выпил воду, затем опять провалился в сон, словно в глубокий колодец.

На следующий вечер постоялый двор опустел. Трейнор устроился на ночь в прихожей. В комнате, где лежал больной, горела свеча, при свете ее Фрэнсис, сидевший за столом, что-то старательно писал. Работа продвигалась медленно, Фрэнсис часто прерывался, мучительно кусая губы, в одну из таких пауз он уловил за спиной какой-то шорох и, обернувшись, увидел, что Филипп сбросил одеяло и смотрит на него широко открытыми глазами.

— Nobil… Nobilis, mei miserere precor, — с трудом выговорил он. Фрэнсис отбросил бумаги и вскочил на ноги. — Лицо твое — как меч, и вот, смотри, я мертв. Знаете, кузен, если это стихи в дамский альбом, то, боюсь, вы немного опоздали.

— Поэзия? Нет, это, увы, не по моей части. — Со свечой в руке Фрэнсис подошел к постели и нагнулся посмотреть, не сдвинулась ли повязка.

— Почему вы не спите? — спросил Филипп. — Совсем не нужно носиться со мной, словно наседка с яйцами. Если мне что понадобится, Уилл все сделает.

— Я послал его в Лондон с запиской от вашего имени, чтобы переслали в Ипсден. Завтра он должен вернуться, а пока вам придется удовлетвориться обществом моим и Грегори. — Фрэнсис поправил сбившееся на одну сторону одеяло и между делом добавил: — Если не возражаете, я хотел бы через две недели его снова туда же отправить. Завтра у хозяина оказия в Лондоне, и я посылаю с ним письмо, которое потом переправят в Глостершир. К следующему понедельнику должен быть ответ, я подумал, может, вы позволите мне воспользоваться услугами Уилла.

— Ну разумеется. Глостершир, вы сказали? — В глазах Филиппа запрыгали веселые искорки, и, покраснев, Фрэнсис смущенно сказал:

— Это связано с моей женой, иначе я не стал бы просить. Она… у нее через десять недель должен родиться ребенок, а я довольно долго не видел ее и волнуюсь.

Фрэнсис рассеянно отошел к окну и поиграл задвижкой.

— Стало быть, вы примирились с этим браком? — небрежно спросил Филипп.

— Что ж, можно и так сказать. — Снова наступила пауза. Филипп молча смотрел в спину Фрэнсису. А тот, казалось, целиком погрузился в свои мысли, забыв о том, как много может сказать молчание. Наконец он проговорил, не оборачиваясь: — Меня отправили в Линкольншир в ноябре. Один раз мне позволили навестить Анну — у Бомона были дела на западе, но мы провели вместе всего несколько дней, и… и кое-что изменилось.

— Ну и что в этом удивительного? Даже в раю происходят перемены.

— Возможно, но мне кажется, я знаю имя змея в этом саду, — грустно проговорил Фрэнсис. Прижавшись лбом к стеклу, он изо всех сил грохнул кулаком по подоконнику. — Клянусь, Филипп, когда-нибудь я убью его. Или — он меня. Я с ним в одной комнате не могу быть, а он все время рядом с Анной. Даже в феврале — всего-то три дня я там провел, и то большая часть оказалась занята празднествами, которые устроил ее кузен. Мы даже поссорились с Анной, потому что мне вовсе не хотелось обсуждать великую новость — место, предложенное сэру Хамфри Тэлботу при дворе принца Уэльского. Вообще-то, конечно, напрасно я завелся — она ведь и без того неважно себя чувствовала. Перед отъездом мы помирились, но… — Фрэнсис посмотрел на незаконченное письмо, лежавшее на столе. Интересно, подумал Филипп, проследив за его взглядом, как он объяснит родственнице Хамфри Тэлбота свое нынешнее пребывание в Барнете.

— А почему бы вам самому не поехать к ней, Фрэнсис, когда Уилл вернется? Возьмите с собою Грегори, а Уилла мне будет вполне достаточно. Глостеру я все объясню.

— Ну что за чушь! — Фрэнсис было обозлился, а затем рассмеялся. — Могу вообразить, как я все это буду объяснять герцогу Глостеру; нет уж, лучше к Бомону вернуться. Короче, буду его дожидаться здесь. — Видя, что кузен внезапно побледнел, наверное утомленный разговором, Фрэнсис оборвал себя на полуслове и сказал извиняющимся тоном: — Что я, право, за идиот! Болтаю и болтаю. Вам худо, Филипп?

— Нет, напротив, гораздо лучше, чем прежде. — Филипп зевнул, улыбнулся, потер щеку. — Только, по-моему, я уж два дня как не брился.

— Пожалуй, что так, — подумав немного, откликнулся Фрэнсис. — Ладно, если хотите, завтра сам займусь этим.

— Замечательно. Только я был бы еще счастливее, если бы знал, что вы хоть раз держали бритву в руках, — неблагодарно заметил Филипп и, не дожидаясь ответа, уснул.

Операция под названием «бритье», предпринятая на следующее утро, уже подходила к концу, когда в комнату поспешно вошел Грегори Трейнор. Он сообщил, что из Лондона вернулся Уилл Паркер. Филипп лежал на кровати с закрытыми глазами — он явно поторопился объявить себя здоровым. Перехватив многозначительный взгляд слуги, Фрэнсис неопределенно кивнул. Собрав бритвенные принадлежности, он последовал за Трейнором в прихожую и, плотно прикрыв за собою дверь, спросил негромко:

— Ну, что там такое?

— Господин Уилл привез из Лондона новости: в Англии высадилась Француженка{79}. В тот день, когда здесь было сражение, она прибыла в Веймут. Ее встречал милорд Сомерсет со свитой. С ней принц.

У Фрэнсиса перехватило дыхание.

— А где король?

— Говорят, в Виндзоре, набирает новую армию. Она просто так не сдастся, сэр. Сомерсет убедил ее, что под Барнетом король полностью выдохся.

Фрэнсис задумался.

— Не надо ничего говорить кузену, — сказал он наконец. — Стоит ему вбить себе в голову, что герцог Глостер нуждается в нем, так он попросту изведется здесь. Скажи Уиллу, чтобы, когда поднимется сюда, держал рот на замке. Да и внизу пусть не особо распространяется, мало ли что может дойти до сэра Филиппа.

Помолчав немного, Фрэнсис как бы между прочим добавил:

— А он сказал… известно, кто пошел за Сомерсетом? Шрусбери с ним? И другие бароны с севера?

— Нет, Шрусбери с ним нет, и лорд Фитцхью, тоже, говорят, в Йоркшире. — Трейнор остро взглянул на хозяина. — Но вы правы, сэр, лорд Тэлбот присоединился, и сэр Хамфри тоже.

Выругавшись про себя, Фрэнсис резко повернулся на каблуках. Ведь он и не думал, что дядюшка Анны откажет Сомерсету в поддержке, тогда зачем так расстраиваться? Но бедняжке-то одной каково будет: рожать со дня на день, за родственников волноваться, а рядом — только эта мегера, жена дядюшки. Отвратительное создание, и нос — длиннее не придумаешь. Фрэнсису она никогда не нравилась, и он не считал нужным это скрывать. Рука у нее была тяжелая — на щеке Фрэнсиса, казалось, все еще горели полученные от нее оплеухи. Мало того, он слышал, как она язвительно говорила Анне, что по такому кандальнику, как ее муж, тюрьмы плачут.

Из спальни донесся голос кузена. Фрэнсис немедленно пошел туда, стараясь стереть возникшую перед глазами картину: бежит дорога на запад, в Глостершир, а по ней неторопливо, увязая в грязи, движется повозка, в повозке — курьер с письмом. Пять-шесть дней, не меньше, понадобится, чтобы оно дошло до адресата, потом еще шесть, а то и семь ждать ответа. Фрэнсис уже не думал, злится ли Анна на него до сих пор. Он дни начал считать — сколько осталось, — когда прочтет в ее письме, что все в порядке и она так же скучает по нему, как и он по ней, и ждет не дождется его появления.

Уилл Паркер снова отправится в Лондон в лучшем случае через две недели. Фрэнсис, уже не находивший себе места, послал бы его раньше, но боялся, что тот вернется с пустыми руками. В конце концов он попросил Филиппа послать Уилла на постоялый двор, где должен был остановиться посыльный Глостера, если он еще не вернулся, пусть Уилл дождется его.

Погода стояла для апреля жаркая. Потянулись часы — день, ночь, утро… Фрэнсис убеждал себя: все равно раньше чем завтра Паркер появиться не может. Оставив Грегори присматривать за Филиппом, он пошел в деревню немного прогуляться, а когда вернулся, увидел во дворе взмыленную лошадь оруженосца. На ступеньках, в тени сидел Уилл и потягивал ледяной эль. Он привез свежие новости о продвижении Ланкастера в западных графствах, большую посылку и письмо от госпожи Алисы, переправленные через Лондон. А из Глостершира, к сожалению, — ничего. Фрэнсис застал курьера на постоялом дворе, он только что вернулся. Послание Фрэнсиса было доставлено точно по адресу, курьер передал его миледи из рук в руки, та прочитала письмо при нем и сказала, что ответа не будет.

С горящим лицом Фрэнсис покинул постоялый двор. Меньше всего, получив такую пощечину, он хотел видеть Филиппа — достаточно того, что он узнал все от Уилла. Жгучая волна ярости смыла былое сострадание, и теперь, вышагивая по пыльной дороге, он испытывал сильнейшее искушение надрать своей женушке уши. Он очень хорошо понимал, что стояло за этим вызывающим отказом. Он прекрасно знал, чего от него ожидают. Тоскуя по нему так же сильно, как и он по ней, Анна ничуть не сомневалась в его окончательном выборе, и решила таким мучительным для него образом решить раз и навсегда: либо она, либо друзья. Да уж, лучшего способа заманить его в Глостершир не придумаешь, а собаки там — вспомнил он и пришел в ярость — выдрессированы хорошо.

Фрэнсис вернулся на постоялый двор — и ему ударил в нос аромат приготовленной еды: в нижней комнате как раз подавали обед. Наверху, в прихожей, Грегори Трейнор возился с сундуком. Но ни это бесспорное свидетельство дорожных сборов, ни насупленное, явно недовольное лицо Трейнора ничего не сказали Фрэнсису, пока он не вошел в спальню и не увидел, что его кузен, уже полностью одетый, заканчивает упаковывать свои личные вещи в небольшой кофр. Содержимое посылки от госпожи Алисы — рубаха, панталоны, пара любимых книг Филиппа и кошелек с вышитыми розами — валялось на кровати. Судя по всему, Филипп едва взглянул на них.

— Вы что, с ума сошли? — воскликнул, оторвавшись от своих печальных раздумий, Фрэнсис. Захлопнув крышку кофра, Филипп уселся на кровать и потянулся к сапогам.

— А, это вы! Попросите, пожалуйста, Грегори затянуть как следует эту штуку. — Он кивнул на кофр. — И посмотрите, там вроде должен быть счет от хозяина. Вон в кошельке деньги, заплатите, пожалуйста. Хорошо, что Уилл вернулся именно сегодня — иначе в ломбард бы пришлось идти.

В один прыжок оказавшись у кровати кузена, Фрэнсис уставился на него.

— Можете вы мне объяснить, что тут происходит? Нет, вы явно сошли с ума. Каннингс сказал — две недели постельного режима как минимум, а не прошло еще и семи дней. Да это же безумие какое-то!

Фрэнсис остановился, так как Филипп его явно не слушал. Он потянулся к письму, валявшемуся на покрывале. Фрэнсис метнул на него короткий взгляд и успел заметить печать Глостера. Засунув письмо в карман камзола, Филипп спокойно проговорил:

— Если бы вы пришли полчаса назад, застали бы еще курьера. Ждать он не мог. Какие-то смутные намеки все эти последние дни звучали, но я никак не мог понять, в чем дело, пока не появился этот малый. Похоже, я единственный в округе, кто не знал, что в прошлое воскресенье высадилась Француженка. Фрэнсис, не поможете мне с сапогами? Что-то съежились вроде.

— Ничего не съежились, просто вы еще слишком слабы, чтобы натянуть их, — резко бросил Фрэнсис. — Для ясности скажу, это я велел Грегори и Уиллу держать язык за зубами, и если вы думаете, что я собираюсь потворствовать вашим капризам, то сильно ошибаетесь. Только не говорите мне, что Глостер послал за вами, — он же прекрасно знает, что Каннингс сказал… Боже правый, да вы же на лошади не усидите!

— Думайте как знаете, это ваше дело, Каннингс хочет мне добра, кто спорит, но мне лучше знать, что я могу, а чего не могу. Ладно, раз вы не хотите помочь, то, может, хотя бы позовете моего оруженосца? И скажите Грегори, пусть велит запрягать. — Справившись наконец с правым ботинком, Филипп взялся за левый. Увидев на красивом лице кузена выражение той же решимости, что была у него самого, Фрэнсис, без всякой надежды на успех, сделал последнюю попытку:

— Но ведь у вас нет оружия, или, вернее, оно все помято. А поскольку в этой несчастной дыре нет оружейника, придется приводить его в порядок в Лондоне.

— Ладно, пока Уилл сделает, что может, а по пути найдем оружейника, пусть посмотрит, — возразил Филипп. — И скажите ему, пусть поторопится. Я хочу выехать не позднее чем через час.

Он встал, переступая с ноги на ногу, словно примеряя чужие сапоги. Твердо решив, что тот, кто прошел испытания в Барнете, явно тронулся умом, Фрэнсис быстро вышел из комнаты, нашел Паркера и велел Грегори исполнять приказания Филиппа.

Они выехали раньше чем через час — кавалькада из четырех лошадей. Пятую — законную добычу Фрэнсиса из конюшен лорда Бомона — вел мальчишка-конюх из Линкольншира: бедняга вся согнулась под тяжестью сундука, кофра и тщательно отполированного, завернутого в овечью шкуру оружия Филиппа. Миновал полдень, солнце клонилось на запад, но сигнал к остановке Филипп дал, только когда они проехали Лондон. Взглянув на измученное, побледневшее лицо кузена, Фрэнсис, ни слова не говоря, поспешил на постоялый двор договориться о ночлеге. Гостиница при августинском монастыре, который они недавно проехали, была бы куда удобнее, но Филипп настоял на том, чтобы ехать до самой темноты. Фрэнсис с ним спорить не стал, молча согласился, лишь вполголоса сказал Грегори, что возражать безумцу дело безнадежное.

На следующий день они добрались до Виндзора, узнали, что король с братьями около недели назад пустился в погоню за неприятелем, направившимся к Бристолю{80}. Филипп, не жалея лошадей, устремился к Ридингу, надеясь попасть туда засветло. До городка оставалось всего несколько миль, когда Фрэнсис натянул поводья и заявил, что у его лошади сбита подкова. Это была чистая правда, однако Филипп удивленно поднял брови и велел Трейнору посмотреть, в чем там дело. Вид у него был чрезвычайно подозрительный. Всадники остановились рядом с бенедиктинским монастырем, Фрэнсис счел это редкой удачей. Филипп слишком устал, чтобы спорить, и согласился сделать перерыв.

Привратник, молодой розовощекий человек, проводил путников во двор. «Настоятель, — сказал он, — только что уехал, но его помощник готов принять гостей, если только… — Он бросил беглый взгляд на Филиппа и добавил: —…Господа не хотят сразу же прилечь, а потом, если угодно, к вам пришлют лекаря». В ответ на последние слова Филипп нетерпеливо мотнул головой, но не без удовольствия пошел за привратником в гостиницу. Филипп отправил товарищей в гостиную, где их уже ждал превосходный ужин. Он рухнул на кровать и попытался было заснуть, но тут заскрипела дверь, и в комнату вошел помощник настоятеля. Он с улыбкой ответил на вежливый поклон вошедшего Фрэнсиса и повернулся к Филиппу. Тот приподнялся, но невольно вновь откинулся на подушку. «Не буду утомлять, — сказал помощник настоятеля, — уставшего путника своим обществом. Понимаю, что я не совсем кстати». Фрэнсис не без иронии заметил, что уставший путник спешит на помощь королю Эдуарду, преследующему Француженку. Что он лично думает по этому поводу, было видно по интонации, с какой произносились эти слова. На лице монаха появилась было удивленная улыбка, но тут же исчезла. Едва Филипп заговорил, сделав над собой очередное усилие, гость сел на кровать и предложил больному свою помощь. «У меня есть некоторый опыт в медицинских делах, — пояснил он, — так что вряд ли стоит без нужды беспокоить лекаря».

Помощник настоятеля поскромничал: его умению позавидовали бы многие врачи-профессионалы. Фрэнсис дивился тому, как ловко все получается у святого отца, но вскоре пригрелся у камина и задремал. Его разморило, и больше наблюдать за стараниями монаха он не мог. Сквозь дрему Фрэнсис слышал удивительный рассказ святого отца о том, как овладел он этим искусством. Все началось с чтения Аристотеля, одно, другое, и вот во время последней эпидемии чумы пришлось оказать немало врачебных услуг местным жителям.

Вечернюю молитву давно сотворили, погас последний луч закатного солнца, монастырский лекарь закончил разматывать повязку. Филипп со вздохом откинулся на подушку, не отрывая глаз от сосредоточенного лица монаха и его умелых рук. Возраст этого человека угадать было трудно, происхождение тоже: вокруг его рта легли заметные складки, но волосы вокруг тонзуры{81} оставались густыми и не тронутыми сединой. Пальцы двигались мягко и в то же время уверенно, словно чувствовали любое болезненное ощущение пациента.

— Тяжелая рана, — заключил он наконец. — Но она заживает. Ваш врач знает, видно, свое дело. Копье?

— Да нет, похоже, обломок стрелы. Понятия не имею, откуда она взялась. Лучника я не видел. Подобным образом стреляли наши во время кампании в Уэльсе: стены неприятеля были так высоко и далеко, что оставалось только пускать тучи стрел — почти наугад, а уж потом смотреть, кого там задело.

В наступившем молчании помощник настоятеля начал осматривать рану.

В центре она слегка затянулась, однако края оставались воспаленными.

— Сейчас вернусь. — Монах встал и вышел из комнаты.

Лазарет помещался в отдельном доме, прямо напротив гостиницы. Через открытую дверь было слышно, как затихают шаги лекаря. Прошло несколько минут, и он снова появился в комнате Филиппа. В руках у него был кувшин. Открыв как следует плечо больного и присев на край кровати, монастырский лекарь принялся смазывать чем-то рану.

— Так, — сказал он, — никаких выделений как будто нет. Теперь вам должно быть полегче. Ну а все остальное зависит от вашего природного здоровья и здравого смысла. Не берите на себя слишком много; думаю, что не стыдно было бы подержать руку на перевязи несколько дней, — с улыбкой заключил он.

— А разве можно брать на себя слишком много? — рассеянно спросил Филипп.

— А как же иначе? Человек — плоть земная, а дух стремится к Всевышнему. В стародавние времена одного признали грешником и изгнали из церкви, тогда святой Виссарион поднялся и пошел с ним, повторяя: «Я тоже не без греха».

В камине что-то зашипело, затрещали поленья. Уилл Паркер уже давно мирно похрапывал на своей кровати, а Фрэнсис сидел, прислонившись к камину, в дальнем углу комнаты и рассеянно смотрел на пламя. Он был в каком-то забытьи. Возникали и вновь исчезали голоса — словно это был шум отдаленной волны, возникали тревожные мысли об Анне: он вспоминал дни, проведенные с ней, и гадал, когда удастся свидеться вновь, когда Ричард отпустит его — хорошо бы, до рождения ребенка. Пребывая все в том же забытьи, он уронил голову на грудь и стал было погружаться в сон, как очнулся — Филипп бросил в него подушку. В комнате остро пахло воском — догорела свеча. Помощник настоятеля, завершив свое дело, ушел.

Фрэнсису показалось, что утро наступило слишком скоро, день обещал быть ясным. Филипп категорически отмел слабые доводы кузена о необходимости задержаться в монастырской гостинице. Они двинулись на запад, оставляя на покрытой росой траве четкие следы конских копыт. Небо походило на огромное коралловое полотно.

Из расспросов встречных выяснилось, что Эдуард, беспощадно гнавший усталое войско Француженки в сторону Северна{82}, был от них на расстоянии дневного перехода. Дальше начинался Уэльс, где Француженку ждала подмога в лице мятежников, возглавляемых Джаспером Тюдором. Однако армия Эдуарда, прокладывая путь по узким, извилистым тропам Глостершира, наступала им на самые пятки. Достигнув через два дня Бата{83}, Филипп узнал, что ланкастерцы оставили свой временный лагерь в Бристоле и в панике отступают к Глостеру, надеясь перейти через мост в Хиэфорд{84}. Расстояние между противниками сократилось до нескольких миль. Дороги были пыльными и узкими, порой они превращались в тропинки, негде, да и некогда было напиться. Глостер закрыл ворота перед непрошеными гостями, а в открытом поле они не решились остановиться на отдых. Усталые, голодные, мучимые жаждой, ланкастерцы стремительно двинулись на север в сторону Тьюксбери{85}.

Филипп и его спутники добрались до Глостера в субботу вечером, когда уже начинало темнеть. Они нашли постоялый двор недалеко от северных ворот. На следующий день, объявил Филипп, надо как можно раньше трогаться в путь. Услышав это, Фрэнсис чуть не застонал, он с надеждой подумал о том, что Филипп, уставший и измученный, может проспать. Но не тут-то было — кузен Фрэнсиса поднялся с первыми лучами солнца. Любезный хозяин немедленно накрыл стол. Завтракали они внизу вдвоем. Филипп и Фрэнсис допивали свой эль — лошади уже были оседланы, вещи погружены, — как вдруг рядом оглушительно хлопнула дверь. На пороге появился, неуверенно оглядываясь по сторонам, какой-то мужчина. К сапогам его пристала грязь, волосы сделались белыми от пыли, а лицо было мертвенно-бледным.

— Фрэнсис, подвиньтесь, — сказал Филипп, поднимаясь на ноги, но не успел и шага сделать, как незнакомец, тяжело шагнув к столу, рухнул на скамью.

Филипп поставил перед незнакомцем стакан эля. Тот, пробормотав невнятно слова благодарности, залпом опорожнил его и принялся изо всех сил тереть глаза. Теперь его можно было рассмотреть: это был совсем молодой человек, почти мальчик. «Наверное, чей-то оруженосец», — подумал Филипп, но нашивки разглядеть не мог. Он, казалось, находился во сне: сидел неподвижно, смотрел прямо перед собой, а пошевелился, только когда Филипп придвинул к нему доску с нарезанными хлебом и мясом.

— Прошу прощения, сэр, — заговорил незнакомец, — но я всю ночь на ногах, без лошади… — Голос его осекся.

— И откуда же? — сочувственно спросил Филипп. Впрочем, ответ он, кажется, знал и так.

— Из Тьюксбери. — Юноша взял кусок хлеба, повертел его в руках и положил на место. Оттолкнув доску с едой, он уронил голову на стол и устало сказал: — Но мы проиграли…

Только тут из-под длинных спутанных волос на рукаве появился знак анжуйской лилии. Фрэнсис и Филипп переглянулись. Молодой незнакомец опять впал в какое-то забытье — во всяком случае, он сидел абсолютно неподвижно, лишь руки и губы его дрожали.

— Да, в конце концов мы проиграли. — Юноша поднял усталые, припухшие глаза. — Мы страшно измотались… Переход из Глостера в Тьюксбери длинный, и к тому же вроде был очень жаркий день. В пятницу, что ли, это было? Да. Мы шли пять или шесть часов, но казалось, что гораздо больше. Мы спешили, ближайший мост через реку был только у Тьюксбери. Но когда мы добрались туда, милорд герцог — то есть, я хочу сказать, герцог Сомерсет — сообщил королеве, что люди больше и шага не могут сделать, необходимо отдохнуть. А на следующее утро они нас догнали.

— Ясно. Если не хотите, можете больше ничего не говорить. Может, все-таки поедите немного?

Но молодой человек снова заговорил, на сей раз живее:

— Сначала перевес был на нашей стороне. Милорд Сомерсет ударил противнику во фланг, которым командовал герцог Глостер, и обратил его в бегство. Сомерсет решил, что все, бой выигран, но оказалось, что это ловушка. Они немного заманили нас вперед, а потом пошли в ход стрелы… Оказывается, в лесу были спрятаны лучники, и, когда наш строй рассыпался, люди Глостера погнали нас через поле, добивая на ходу. Когда милорд Сомерсет увидел, что произошло, он помчался в центр, где были принц и милорд Венлок, друг графа Уорвика, и закричал, что его предали, как граф Уорвик предал Оксфорда при Барнете. И ударил Венлока мечом. В это время Глостер повернул своих людей к центру, принца вот-вот могли загнать в ловушку, так что ему… то есть нам… ничего не оставалось, как… — Голос рассказчика опять прервался, он задрожал и изо всех сил сжал руки.

«Выходит, он был при принце», — подумал Филипп. Снова заболело плечо — он, конечно, сделал большую глупость, отказавшись от перевязи. Филипп инстинктивно сжал кулак, пытаясь таким образом отвлечься от приступа боли.

Юноша продолжал свой рассказ:

— Принц поскакал назад в Тьюксбери, но его перехватил герцог Кларенс с отрядом копьеносцев. Они стащили принца с лошади, сорвали с него доспехи и добили ножами, а он… он умолял милорда Кларенса сохранить ему жизнь. — Юноша уронил голову на стол.

Фрэнсис поднялся со скамьи и подошел к окну. Деревянная вывеска над входом со скрипом качалась на ветру. Ставни были открыты, и в комнату врывались звуки уже проснувшейся улицы: звон колокола, созывающего на мессу, говор торговцев, стук копыт и возгласы ломового извозчика, подгоняющего лошадей.

У порога послышались шаги, в комнату вошел хозяин.

— Мне показалось, что вы меня позвали, сэр? Чем-нибудь могу… — Он оборвал себя на полуслове, и глаза его сузились. — А это еще что такое?

— Как видите, хозяин, — повернулся к нему Филипп. — Это мальчик. Он очень устал, ему надо поесть и как следует выспаться.

— Ах вот как, мальчик? — Хозяин подошел поближе и вперился в согбенную фигуру. — А где же лошадь? Что-то я не слышал стука копыт. Что ему здесь надо?

— Ничего удивительного, — раздраженно заметил Филипп. — Потому и не слышали, что лошади нет. Он целую ночь на ногах, идет из Тьюксбери, где враги короля Эдуарда были разбиты наголову.

— Хвала Всевышнему, — машинально проговорил хозяин, но взгляд его не смягчился. — Так это, выходит, дезертир, так, что ли? Для таких у меня в «Розе» места нет, пусть немедленно убирается. — И хозяин опустил свою пухлую руку на плечо молодому человеку. Живо подавшись вперед, Филипп схватил хозяина за локоть:

— Никуда он отсюда не тронется! Вы что, не видите, он же на ногах стоять не может.

Хозяин резко, насколько позволяла его мощная комплекция, повернулся и сердито посмотрел на Филиппа.

— Я верный подданный короля, сэр Филипп, и врагам его крыши не дам. — Перепалка эта в конце концов вывела молодого человека из оцепенения. Подняв голову, он обвел взглядом комнату и попытался подняться.

— Пойду, — сказал он Филиппу дрожащим голосом. — И… спасибо за эль, сэр.

Положив руку ему на плечо, Филипп заставил юношу вновь сесть на скамью.

— Одну минуту. Вы куда направляетесь?

— В Уилтшир{86}, — едва слышно ответил юноша. — Там моя семья. Это недалеко отсюда, я доберусь.

Сдвинув брови и не обращая внимания на попытки юноши сбросить его руку с плеча, Филипп внимательно смотрел на него. Наконец, повернувшись к хозяину, он резко бросил:

— Какая-нибудь кляча у вас есть в конюшне? Я бы купил. Сколько хотите?

После некоторого раздумья хозяин назвал цену.

— Бандит, — меланхолично заметил Фрэнсис, все еще стоявший у окна. Филипп быстро произвел подсчет: остается меньше, чем хотелось бы, но что поделаешь.

— Идет. Только сначала мой слуга осмотрит ее, и, если все в порядке, наденет седло. Парнишка отдохнет немного, а после уедет, и вы можете забыть, что видели его. Годится?

Понадобились еще некоторые переговоры по поводу цены седла — хозяин назвал нереальную сумму, но потом уступил. В конце концов стороны ударили по рукам, и хозяин удалился, бренча полученными монетами.

— Жадная свинья, — произнес ему в спину Фрэнсис.

Филипп же просто пожал плечами и вновь склонился над изможденным пареньком. На сей раз он действительно уснул, да так крепко, что разбудить его не удавалось. Фрэнсис и Уилл Паркер отнесли его наверх, положили на кровать, где накануне спал оруженосец Филиппа.

Фрэнсису казалось, что день этот тянется бесконечно. Они были всего в нескольких милях от Тьюксбери, совсем рядом со своими друзьями-триумфаторами, но Филипп и шага не хотел сделать, пока их подопечный не отправится домой. Маловероятно, чтобы этот мальчишка заинтересовал королевских офицеров, но Филипп не доверял чрезмерно услужливому хозяину. Фрэнсису пришлось всю первую половину дня расхаживать по городу, ловя между делом слухи о том, что в действительности произошло в Тьюксбери.

Ланкастерская армия была полностью рассеяна. Герцог Сомерсет и его приближенные укрылись в тамошнем аббатстве. Маргариту Анжуйскую и Анну Невил, бедную вдову сына королевы, переправили в женский монастырь на том берегу реки. Звонили колокола. В церквах служили благодарственные молебны. А юноша все никак не мог проснуться. После ужина, едва находя себе место от нетерпения, Фрэнсис решил последовать примеру юного незнакомца и отправился в постель.

На следующий день, на рассвете, начались сборы — все встретились во дворе. Трейнор отправился за лошадьми, Фрэнсис с Паркером смотрели за поклажей. Лучи поднимающегося солнца ласкали фасад дома, и белая роза, украшающая гостиничную вывеску, вся так и светилась. Филипп и молодой человек, не сговариваясь, посмотрели на нее. Под грубо намалеванным девизом Йорков виднелся изначальный рисунок: лебедь, изображение которого тоже, впрочем, не отличалось большим изяществом. Какое-то время они не отводили глаз от вывески, а потом Филипп, увидев, что Трейнор уже подводит лошадей, рассмеялся и сказал:

— Слава Богу, хотя бы лошади вне политики. Хотите доброго совета, молодой человек? Как приедете домой, никуда не высовывайте носа, по крайней мере первое время. Если не будете Делать глупостей, все еще может пойти на лад. Король не злопамятен, все забудется.

— Да нет, я уж ничего не забуду, — резко бросил юноша и, вспыхнув до корней волос, тут же добавил неловко: — Какой я неблагодарный, право. Извините меня, ради Бога. Меня зовут Феррес, сэр Филипп. Я ваш должник. Надеюсь, когда-нибудь мне удастся отплатить вам за всю вашу доброту.

— Ну что за ерунда. — Рассеянно приняв у слуги вожжи, Филипп еще раз пристально взглянул на опечаленное лицо юноши. — Что поделаешь, но Ланкастерам пришел конец. И вам же самому будет лучше, если вы примиритесь с этой неизбежностью.

— А про Генриха Тюдора вы забыли? — негромко спросил Феррес, уже садясь на лошадь.

Филипп улыбнулся:

— Да о чем вы, молодой человек! Незаконнорожденный Плантагенет и незаконнорожденный Тюдор. Забудьте! — И он отступил на шаг.

Подчиняясь всаднику, лошадь Ферреса, до того приплясывавшая на месте, круто повернулась. У ворот постоялого двора всадник обернулся и вскинул руку. Филипп и его спутники приветливо помахали вслед Ферресу, и он исчез из вида.

Дорога из Глостера в Тьюксбери, если ехать спокойно, займет, подсчитал Филипп, примерно полдня, направление известно, так что проводник не нужен. Солнце пекло все сильнее, часов в десять они сделали небольшой привал, подкрепились хлебом, сыром и элем. Прошел, поигрывая кнутом, пастух: впереди него медленно двигалось стадо черных овец. Поднявшись на вершину холма, он помахал на прощанье незнакомым путникам. Вскоре мимо проскакал всадник, одетый в голубое и малиновое. Фрэнсис хотел было остановить его и разузнать, что нового, но тот и головы не поднял — так торопился куда-то, из-под копыт его лошади летели комья грязи.

После полудня путники въехали в Тьюксбери. За городской стеной все еще виднелись лагерные палатки, на некоторых домах белели сделанные мелом пометки, указывающие, где остановились офицеры. По улицам лениво бродили, сливаясь с местной толпой, лучники и стрелки из алебард{87}. Чем ближе к центру города, тем больше становилось народу, поэтому Филипп и Фрэнсис, передав поводья Трейнору, слезли с лошадей и пошли пешком. Вскоре они оказались на рыночной площади.

Именно отсюда, как стало ясно, медленно растекалась по улочкам толпа, хотя и здесь народу было немало: простые обыватели, владельцы трактиров, солдаты — кого тут только не было. Все о чем-то оживленно разговаривали. В центре площади стояла сколоченная на скорую руку плаха. Рядом с ней находились два помощника палача. Они оттаскивали обезглавленное тело последней жертвы. В сельской телеге, стоящей поодаль, были беспорядочно навалены тела и головы десятка казненных. Одна голова возвышалась над остальными, словно это была куча капустных кочанов. Филипп отвел глаза. Герцога Сомерсета среди казненных он не обнаружил. Фрэнсис, бросив на телегу беглый взгляд, тоже отвернулся. Но так болезненно на это реагировали далеко не все: группа ремесленников, стоявшая неподалеку, рассуждала о том, что интересно было бы теперь соединить тела с головами.

Чтобы пересечь площадь, Филиппу и Фрэнсису надо было пройти рядом с телегой. Толпа двигалась медленно. Идущий впереди мясник объяснял соседу: «После конца сражения Сомерсет со своими приближенными поскакал в Тьюксберийское аббатство, но король, сразу же помиловавший укрывшихся там простых солдат, к ланкастерским главарям остался непримирим. В течение десяти лет они смущали народ, подбивая на бунт и нарушая мир в королевстве. Эдуард долго был милосерден, но всякому терпению приходит конец: хватит. Суд над мятежниками вершили герцог Глостер и королевский конюший граф Норфолк».

Филипп слушал вполуха. Он понял теперь, что в основном привлекало внимание собравшейся публики: к зданию напротив, где все окна были забраны ставнями, медленно подъезжала закрытая карета. По обе стороны ее ехали всадники с копьями наперевес. Вот карета остановилась — толпа подалась вперед. Офицер соскочил с лошади, открыл дверцу, и в проеме показалась закутанная женская фигура. Офицер небрежно протянул руку: поколебавшись, женщина отбросила вуаль и ступила на землю.

Много лет назад, когда Маргарита Анжуйская, еще девочкой, приехала в Англию, чтобы стать женой Генриха Ланкастера, менестрели слагали гимны в честь ее необыкновенной красоты. Интересно, думал, глядя на нее, Филипп, помнит ли хоть кто-нибудь эти гимны сейчас. На какое-то мгновение она остановилась, обводя прищуренными глазами толпу зевак: в конце концов взгляд ее остановился на возвышающейся в отдалении колокольне аббатской церкви. Казалось, она упирается прямо в небо. До Филиппа снова долетел голос мясника: «Говорят, Эдуард разрешил похоронить принца Ланкастера прямо здесь». Подобие судороги прошло по лицу Маргариты. Она опустила вуаль и поспешила войти в дом.

Разочарованная толпа начала расходиться. Филипп осмотрелся по сторонам, пытаясь сообразить, где же может быть Ричард: ему показалось, что где-то в дальнем углу площади мелькнуло лицо Роберта Перси. Филипп двинулся было в том направлении, но Фрэнсис схватил его за локоть. Филипп обернулся: Фрэнсис не отрываясь смотрел на голову в телеге палача. Отсюда она уже не напоминала капустный кочан: в волосах была видна засохшая кровь, глаза — слепо устремлены вверх, к солнцу.

— О Боже мой, — выдохнул Фрэнсис. — Ведь это же дядя моей жены, лорд Тэлбот.

Глава 8

Двое всадников остановились на лесистой вершине холма, под ними был замок Тэлбота. Рядом с ним расстилались поля, там и сям виднелись разнообразные постройки. Весенний день подходил к концу, приближались сумерки. Кое-где овцы продолжали лениво щипать траву, щебетали, устраиваясь на ночлег, поздние птахи.

Фрэнсис глядел вниз, не говоря ни слова и рассеянно поглаживая гриву коня. Он выглядел растерянным и убитым. Всю первую половину дня Фрэнсис думал лишь об одном: как бы быстрее добраться до места и первым, пока другие не успели, сказать Анне, что ее дядя мертв, но сейчас, когда Тьюксбери остался далеко позади, у него словно гири на ногах повисли. Он ощущал себя чужим и ненужным — словно праздный гуляка в доме, где поселилось горе.

Интересно, размышлял Филипп, знал ли Глостер, что так будет, когда разрешил им уехать из Тьюксбери. В Лондон, по словам Ричарда, он вернется не сразу, а пока, вместо того чтобы болтаться без дела рядом с ним, Филипп может помочь Фрэнсису уладить свои дела. Филипп хотел было отказаться — ну как же так, он столь многим обязан милорду герцогу, тот всегда так добр, вот и теперь отпускает, но Глостер холодно прервал этот бессвязный поток благодарностей. Ни сейчас, ни в Лондоне Филипп ему не нужен, а Фрэнсису будет с ним лучше. Разговор был коротким, и Филипп вспомнил о нем только несколько часов спустя.

В воздухе пряно пахло клевером, легкий ветерок приятно ласкал их лица. Фрэнсис тронул коня, они стали спускаться.

В доме стояла полная тишина. Стайка уток беспризорно устроилась на траве, прямо у пруда. В кузнице никто не работал, мехи были задуты. Фрэнсис огляделся по сторонам — пусто. Нахлынули воспоминания: огромный и ставший вдруг таким холодным дом отца в Минстер-Ловеле, тревожные перешептывания, сдавленные рыдания матери, и он сам, шестилетний, слушает рассказ о том, как было проиграно сражение где-то в Йоркшире. Джона Ловела привезли из Таутона еще живым, но для его сына в тот день очень многое кончилось…

Едва всадники спешились, как появился мальчишка-конюх и с интересом стал разглядывать их. Фрэнсису его лицо показалось незнакомым: для такой работы он был слишком юн, наверное, никого больше не нашлось — остальные ушли с владельцем замка. Двор был пуст и, возможно, поэтому казался еще больше. Швырнув вожжи конюху, Фрэнсис отрывисто спросил:

— Где хозяйка? — Можно не любить леди Тэлбот, но права ее уважать надо.

Лицо мальчика словно сморщилось, выражая испуг и недоверие.

— Она умерла… когда рожала. Похороны были в прошлую пятницу. В доме только молодая госпожа и… — Но Фрэнсис уже его не слышал.

В доме не было ни души: трудно поверить, что здесь вообще кто-нибудь живет. В большом зале Фрэнсис остановился и принялся оглядываться по сторонам. В дальнем углу начиналась лестница, ведущая в верхние комнаты. Взгляд Фрэнсиса уперся в стену — где-то между лестницей и дверью слева, которая вела в салон. Решив начать свои поиски именно с него, Фрэнсис в сопровождении Филиппа направился туда. В это время где-то скрипнула дверь и на лестнице послышался шорох юбок.

Лестница круто поднималась вверх, уходя через высокую арку к верхним комнатам. Женщина остановилась на повороте, подбирая юбки; мешал живот, да и лестница была слишком крутой. Заходящее солнце усеяло холл длинными тенями. Фрэнсиса, стоявшего у лестницы, почти не было видно.

— Анна! — негромко воскликнул он и бросился наверх.

Какое-то время оба не могли произнести ни слова. Она вцепилась ему в плечи, тесно прижалась к нему — Фрэнсис чувствовал, как ее тело содрогается от рыданий. Он сам не мог заставить себя открыть рот и рассказать обо всем, что случилось. Казалось, это в другой жизни он торопился стать первым, кто сообщит ей о горе и невольно добавит к прежним несчастьям новые.

Постепенно успокаиваясь, она потерлась щекой о его плечо.

— Ты, наверное, знаешь… слышал, что тетя умерла? Вчера неделя как мы ее похоронили, вместе с маленьким, а потом приехал гонец из Тьюксбери… — Она подняла на Фрэнсиса заплаканные глаза. — О Боже, что же будет с дядей?

Он отвернулся, чтобы не смотреть ей в глаза.

— Не будет, любимая, — уже было. Все кончено. Вчера. Пожалуйста, родная, прошу тебя, не надо думать об этом, все равно ты уже ничего не можешь для него сделать.

Ему казалось, что выразился он с достаточной ясностью, почти безжалостно, но, к его удивлению, она так ничего и не поняла.

— Вчера? Но ведь сражение было раньше. Он что, ранен и умер от раны?..

Фрэнсис пытался найти слова, а они все не находились, любое было подобно камню. Застыв и лишь слегка поглаживая ее по волосам, он не расслышал сначала шороха наверху — кто-то спускался, опираясь о перила. Зазвучал голос — слова были подобны крупным каплям холодной воды, падающим на голову:

— Анна, нельзя же быть такой жестокосердной. Ты что, разве ничего не знаешь? Он хочет сказать, что лорд Тэлбот мертв — победители повесили его, кастрировали, а потом разрезали на части, как барана. Это вы хотите сказать, Ловел?

Фрэнсис вскинул голову. Хамфри Тэлбот, бледный как смерть, стоял, перегибаясь через перила. Правая рука была крепко прибинтована к груди, при этом кисть болталась как бы сама по себе. В левой он держал меч, которым явно не мог воспользоваться.

— Это неправда, Тэлбот. Зачем вы лжете, ведь от этого ей только хуже, — не двигаясь с места, произнес Фрэнсис.

— Неправда? Ну так скажите нам правду. Ему что, была дарована легкая смерть? Давайте, давайте, рассказывайте. Кто вынес ему приговор? Кто был палачом? Или, может, вы хотите, чтобы я сам назвал имена ваших друзей?

Фрэнсис чувствовал, что Анна дрожит всем телом. Он еще крепче прижал ее к себе и заговорил, не переставая поглаживать бедняжку по голове:

— Приговор вашему отцу, Тэлбот, вынес констебль Англии. Это его обязанность — карать врагов короля.

Хамфри повис на перилах.

— А как зовут констебля, Ловел? Ведь, насколько я помню, вы к нему очень хорошо относитесь. Вы уже сказали об этом моей кузине?

Анна, словно очнувшись от глубокого сна, попыталась высвободиться из объятий Фрэнсиса и взглянуть в глаза мужа.

— Анна, судил твоего дядю герцог Глостер. Вина была доказана, и король потребовал смертной казни. У герцога не было выбора. Сегодня утром я с ним разговаривал, и он попросил передать, что готов помочь чем угодно, стоит тебе только попросить. И это не просто слова. Право, он будет другом нам обоим.

— Ты с ним говорил, — эхом откликнулась Анна. Она снова, неуклюже — живот мешал — попыталась оттолкнуть его, но Фрэнсис упорно удерживал ее. — Ты с ним сегодня говорил, целовал ему руку, благодарил за доброту…

— А что мне, собственно, еще оставалось? Он служит королю, в точности так же, как твой дядя служил Сомерсету. Разве я могу его за это винить? — Фрэнсис начинал злиться, так как знал — вернее, думал, что знает, — что Анне надо, и старался самого себя убедить, что желания эти — чистое безумие. Но Анна и не думала его ни о чем просить, она просто не спускала с него глаз, словно пыталась до конца понять его, а когда вновь заговорила, Фрэнсису пришлось напрячься, чтобы расслышать, — так тих был ее голос.

— И в самом деле, чего тебе его винить? Наоборот, тебе надо на колени перед ним стать — ведь от этого тебе сплошная выгода.

— Выгода? — От изумления Фрэнсис даже поглупел. — Какая выгода, Анна? — медленно проговорил он.

— Ну как же, ведь тебе автоматически переходят все земли дяди. Затем-то ты и приехал, верно? — осмотреть свои новые владения. Твоему королю нужен здесь надежный человек. Не может быть, чтобы ты не подумал об этом, поспешая в Тьюксбери; а кто может быть надежнее тебя — человека, который так быстро забыл все то, что отстаивал с оружием в руках твой отец? И вот теперь все твое — мое приданое, которое, должно быть, всегда казалось тебе слишком маленьким, разве сравнишь с тем, что бы ты мог получить, не води твой король дружбу с моим отцом, в знак которой и был мне выбран богатый муж… Приданое и много чего еще, включая и долю моего кузена. Они тебе сами все предложили или пришлось просить?

Фрэнсис не мог ничего сказать. Какая-то не атрофированная еще часть мозга отчаянно бунтовала, пытаясь найти слова протеста. А если не помогут ни слова, ни живые свидетели, само время разоблачит эту ложь. Но это когда еще будет, а пока язык отказывался повиноваться. Она считает, хочет считать, что все именно так и обстоит, — вот единственное, что имеет значение. Всего несколько коротких месяцев прошло — и как же исказился в глазах Анны его образ.

Он почувствовал, что она задрожала, ее пальцы впились ему в плечи. Фрэнсис мягко отстранил жену, отступил на шаг. Филипп, стоявший позади, направился к выходу — со двора донесся конский топот: это из Тьюксбери вернулись слуги, которых они обогнали по пути. Но Фрэнсис ничего не слышал. Взгляд его был прикован к человеку на лестнице.

— Это ваша работа, Тэлбот. Вы что же, думали, я не пойму?

— Фрэнсис, он ранен, — негромко, но настойчиво произнес Филипп.

— Тем хуже для него. — Фрэнсис даже не повернулся. Глядя на меч, беспомощно болтающийся у Хамфри в руке, он начал искать на поясе нож. Еще шаг вверх по лестнице — и Фрэнсис уловил сзади чье-то быстрое движение. Его крепко схватили за запястье, стараясь вырвать оружие. Опять-таки не глядя, он освободился.

— Не вмешивайтесь, Филипп!

Он изо всех сил сжал кулаки и случайно попал локтем во что-то мягкое. Не раздалось ни звука, но Фрэнсис и так понял, что натворил. Он круто повернулся и, выронив из рук нож, увидел, как Анна скатилась с лестницы, пересчитав все ступеньки. Она лежала неподвижно, полуприкрыв лицо рукой: виден был только след от удара.

Филипп подоспел к ней раньше всех. Фрэнсис через секунду был рядом. Отстранив кузена, он стал на колени посмотреть, что случилось, и тут же почувствовал на плече руку Хамфри.

— Убирайтесь отсюда, Ловел! Вам что, мало того, что вы уже натворили?

Фрэнсис пропустил эти слова мимо ушей. Он сражался с тесемками и застежками на платье Анны. Некоторые сплелись в узел, так что ему пришлось рвать тесьму. Пальцы его дрожали.

— Позовите служанок, Тэлбот. Я отнесу ее наверх.

Хамфри опустился на колени рядом с Фрэнсисом и взял Анну за руки. От лица у нее отхлынула кровь.

— Если она умрет, я убью вас, Ловел. Попомните мои слова, — прошипел он.

— Позовите служанок, идиот, — подняв голову, негромко повторил Фрэнсис. — Наши счеты мы уладим потом, об этом не беспокойтесь.

Тут Анна всхлипнула и зашевелилась. Она непонимающе посмотрела на Фрэнсиса и слабо оттолкнула его; он поднял ее на руки:

— Тихо, тихо, любимая. Я отнесу тебя в постель.

Она снова попыталась оттолкнуть его, но безуспешно. Анна разрыдалась, стиснула руки. Хамфри поглаживал ее пальцы, бормоча что-то успокаивающее.

— Черт побери, Тэлбот, — взорвался Фрэнсис, — вы что, здесь целую вечность собираетесь торчать? Разве не видно, что происходит?

Не выпуская Анну из рук, Фрэнсис попытался подняться. Она потянулась к кузену, двинувшемуся было наверх:

— Хамфри… Хамфри, не надо…

У нее перехватило дыхание. На месте, где волосы прилипли ко лбу, образовалось ржавое пятно.

Хамфри склонился над ней.

— Да, дорогая?

— Пожалуйста… Пожалуйста, пусть он ко мне не прикасается.

В напряженной тишине послышались шаги — к холлу шел Уилл Паркер. С величайшей осторожностью Фрэнсис нагнулся и опустил Анну точно на то место, где она лежала. Поднявшись, он обежал комнату невидящими глазами: в них застыло какое-то странное выражение — то ли страха, то ли отчаяния, то ли боли. Точно такое выражение Филипп уловил однажды во взгляде одного канонира{88} из Уэльса. Осколком разорвавшегося неподалеку ядра ему оторвало руку — в первый момент он не понял, что произошло. Заскрипела дверь, и, не оборачиваясь, Фрэнсис резко бросил через плечо:

— Паркер!

Анна беспокойно зашевелилась на полу, бесшумно глотая слезы. Оруженосец не мог скрыть испуга на обычно веселом лице. Он быстро подошел к Фрэнсису.

— Случилось несчастье. Прошу вас отнести мою жену в спальню. Господа покажут вам дорогу.

Фрэнсис прошел к длинному столу под навесом и встал, повернувшись спиной к лестнице; оруженосец поднял Анну и следом за Хамфри стал подниматься по лестнице. Наверху хлопнула дверь, несколько минут спустя она открылась вновь, из комнаты вышел Паркер. Послышался голос Хамфри, он звал на помощь. Перепуганная горничная скатилась с лестницы, вылетела на кухню и тут же вернулась с тазом воды. Фрэнсис все еще стоял у стола, упершись ладонями в крышку. Метнув на него неприязненный взгляд, горничная побежала наверх. Вновь хлопнула дверь, и воцарилась тишина.

Ребенок родился поздно вечером. До этого дом словно вымер. Слуги давно пошли спать, а из-за закрытой двери наверху не доносилось ни звука. Беспокойно меряя шагами гостиную, Филипп с трудом удерживал себя от того, чтобы вернуться в холл, где виднелась фигура кузена: тот стоял у высокого узкого окна, отрешенно глядя на полную луну. Казалось, он совершенно ушел в себя: бросая на него взгляд, Филипп всякий раз тут же отворачивался.

Около десяти вечера из комнаты Анны вышел Хамфри и позвал Фрэнсиса. Тот резко обернулся, поднял голову и пошел наверх.

Филипп продолжал расхаживать по гостиной. Комната радовала глаз. Один ее угол был целиком занят огромной кроватью под балдахином. Тут смутно маячил призрак покойной леди Тэлбот. Вдоль стен стояли буфеты с тарелками, кувшинами, солонками. Здесь был стол — за ним собиралась семья, когда в доме не было гостей или хотелось домашнего уюта. Повсюду виднелись ясные следы недавнего прошлого. Филиппу захотелось пить, и испуганный слуга быстро принес кувшин. Покрывшись от слабости потом, постоянно потирая вдруг заболевшее плечо, гадая раздраженно, сколько еще это может продолжаться и когда же он наконец станет полноценным человеком, Филипп потянулся к кувшину. В нем оказалось вино, которого он вовсе не хотел. В этот момент за спиной послышались шаги Фрэнсиса. Филипп резко обернулся.

— Да, все позади. — Фрэнсис прошел в середину комнаты, остановился на мгновение, затем отошел к резному туалетному столику напротив обеденного стола — там стояли, отражая пламя свечи, серебряные блюда.

— С Анной, говорят, все будет в порядке. Это была девочка.

— Фрэнсис. — Филипп потянулся было к напрягшемуся плечу кузена, но, не встретив ответного движения, остановился. — Даже не знаю, что и сказать.

— А что тут говорить? Да и не надо никаких слов — я и так уже достаточно наслушался. — Фрэнсис поднял глиняную миску, ковыряя зазубрину на месте отколовшегося куска. Поставив ее на место, он спокойно сказал: — Что же, здесь нас больше ничто не удерживает. Не возражаете, если я скажу Грегори, что утром мы уезжаем? — Лицо его напоминало маску. Филипп помолчал немного, напрягая усталые мозги. Он хорошо понимал, что неверное слово может все испортить, но, как назло, только такие слова и лезли в голову.

— Боюсь, что придется немного задержаться, — вымолвил он наконец. — Глостер дал мне поручение, но даже независимо от этого он не ждет нас в Лондоне так быстро, а при нынешнем положении дел — тем более.

— Возможно. Однако же жена сказала, что не может долее переносить моего присутствия и я очень обяжу ее, если покину дом. Полагаю, это самое малое, что я могу для нее сделать.

— Фрэнсис, помилосердствуйте, — негромко проговорил Филипп.

— Она потеряла тетю и дядю, да вообще все, к чему привыкла: в течение нескольких часов она испытывала такую боль, о которой мы с вами даже догадаться не можем; ребенок родился мертвым… И я в этом виноват. Это мне уже объяснили, так что можете не повторяться. — Колеблющееся пламя свечи неожиданно наклонилось и высветило застывшее лицо Фрэнсиса; когда он вновь заговорил, голос его дрожал: — Филипп, это же была чистая случайность. Я думал, это вы сзади стоите. Вы же верите мне, правда?

— Ну разумеется. Чего мучить себя глупыми сомнениями? Разумеется, я знаю, что это случайность, и Анна тоже знает.

— Знает? — с трудом выговорил Фрэнсис. Боль и отчаяние так явственно выражались на его лице, что, казалось, впечатались в кожу. Филипп взял безвольно повисшую руку кузена и громко проговорил:

— Конечно знает, лучше других знает, уверяю вас. Неужели вы еще не научились различать голос ее кузена?

Фрэнсис промолчал. Внезапно он поднял голову, прислушиваясь к чему-то: наверху негромко хлопнула дверь. Подождав немного, он подошел к порогу гостиной и посмотрел на лестницу.

— Тэлбот!

Сначала никто не откликнулся, потом на лестнице послышались шаги. Фрэнсис подождал немного и вернулся к туалетному столику, поглядывая на дверь. Через минуту вошел Хамфри. Едва переступив порог, он остановился, глядя то на Филиппа, то на Фрэнсиса. Хамфри совсем побледнел, у глаз и рта залегли глубокие морщины, каждый шаг давался ему с трудом. Тем не менее в его взгляде читался холодный вызов.

Ощущая это окончаниями своих обнаженных нервов, Филипп подумал, что напрасно Хамфри принял позу последних гладиаторов Древнего Рима. Фрэнсис, неторопливо разминая свечу на столике, внимательно смотрел на него. Казалось, он был совершенно спокоен, но Филипп видел его глаза. Словно случайно он подошел к столику и взял оставленный там бокал с вином.

Помолчав немного, Фрэнсис заговорил:

— Входите же, Хамфри, что вы там болтаетесь у входа? Вы прямо как невеста, что не решается переступить порог брачной комнаты. Я ведь обещал, что мы с вами потолкуем. Только не надо перекрикиваться через всю комнату.

Хамфри подозрительно посмотрел на Фрэнсиса и не тронулся с места. Меча у него не было, но левая рука непроизвольно тянулась к левому боку, где висел забранный в ножны короткий кинжал. Натолкнувшись на насмешливый взгляд, он остановился, так и не добравшись до цели.

— Я бы на вашем месте поостерегся, мой рыцарь. Вы попали в невыгодное положение: одна здоровая рука против двух моих, и нет более дамы, что могла бы стать вам защитой.

— Оставьте мою кузину в покое, Ловел, — едва слышно проговорил Хамфри. — Отныне и навсегда вам не должно быть до нее никакого дела.

— В самом деле? — Фрэнсис сдвинул брови. — Что же, может, и так, но вам-то какой от этого прок? Через день-другой, полагаю, вам будет до нее еще меньше дела, чем мне.

— О чем это, дьявол вас подери, вы толкуете? — Но в голосе Хамфри было больше растерянности, чем злости. Бледное, особенно по сравнению с огненно-рыжими волосами, лицо его выдавало бесконечную усталость и лихорадочную работу мысли. Неприятно улыбаясь, Фрэнсис заметил:

— Ну и тугодум же вы. Вы что же, забыли, на чьей стороне были в Тьюксбери? Это называется предательством, дурачок, а за предательство надо платить. — Хамфри открыл было рот, но так и не произнес ни слова. Фрэнсис дал ему немного времени, чтобы оценить ситуацию, и пояснил: — Вы никогда не сидели в тюрьме, Тэлбот? — Не дожидаясь ответа, Фрэнсис продолжал: — Ну да ничего страшного. Можете расспросить Гарри Перси, если найдете его, что маловероятно. Он едва ноги унес от Нортумберленда — поди поймай его теперь. А жаль — Перси бы немало интересного мог вам рассказать — как-никак провел после Таутона девять лет в тюрьме и вышел только потому, что на севере уж слишком большой шум подняли. О вас-то вряд ли будут так хлопотать, Тэлбот. — Фрэнсис умолк, улыбаясь сам себе. — Забавно, знаете ли. Как подумаешь, скольких людей помиловали, так вас прямо-таки жалко становится. Видите ли, вы чересчур богаты, а отец ваш был чересчур ланкастерцем, чтобы король и на вас распространил амнистию.

Он прошел вдоль стола, налил в бокал вина и поднес к губам, затем стал смотреть на Тэлбота сквозь стекло. Рядом стоял подсвечник, в глазах Фрэнсиса заплясали искорки от пламени.

— Довольно, Фрэнсис, — спокойно сказал Филипп. — Свое вы получили — и хватит.

— Одну минуту, кузен, я еще не закончил. К тому же ему самому интересно, разве не видно? — Фрэнсис отхлебнул вина, поставил бокал на стол и продолжал, тщательно подбирая слова: — Конечно, Тауэру можно найти замену. Не думали об этом?

— Что вы имеете в виду? — Тэлбот сдвинул брови.

— Сейчас объясню. Раньше, чем завтра-послезавтра, вас здесь искать не будут. Если уедете сегодня же вечером, к четвергу достигнете побережья, а когда нападут на след, уже будете приближаться к Франции. — Фрэнсис со злорадным удовлетворением посмотрел на измученное лицо Тэлбота. — Такой вот выбор, Хамфри. Согласен, не слишком приятный; После стольких лет безмятежной жизни придется просить кусок хлеба. Тауэр, может, даже чем-то лучше, по крайней мере, там вы не будете голодать; правда, через несколько лет покажется, наверное, тесновато. Так или иначе, решать вам. По мне — что гнить в Тауэре, что голодать во Франции — все одно. Я, во всяком случае, думая о вас, буду спать спокойно.

Облизав внезапно пересохшие губы, Тэлбот проговорил без всякого выражения:

— Это уж точно. Как ни повернись, земли моего отца теперь ваши.

Фрэнсис пристально посмотрел на него и, помолчав немного, заговорил почти шепотом:

— Этого, на вашем месте, я бы не повторял.

Натянутый как струна, чуть не до крови впиваясь ногтями одной руки в ладонь другой, Тэлбот смело встретил взгляд Фрэнсиса:

— Думаете, я не понимаю, что вам нужно? Вы хотите, чтобы я очистил место — понятно зачем. Вы бы с величайшей радостью передали меня в руки своих друзей, если бы были уверены, что они этого хотят. Но вы не уверены и потому стремитесь избавиться от меня другим путем.

— Положим, так, — с улыбкой согласился Фрэнсис. — Только смотрите, коли захочется проверить, говорю ли я правду, как бы поздно не было.

В саду осыпались цветы вишни, в трубе завывал ветерок, огонь в камине поднимался и замирал, дрова громко потрескивали. Сцепив пальцы, Хамфри смотрел на пламя. Расчет, страх, тоска — все это с предельной ясностью выражал его взгляд. Филипп с трудом сдерживался, чтобы не вмешаться, испытывая при этом стыд оттого, что остается в стороне. Сморщенное лицо Хамфри Тэлбота напоминало лицо больного ребенка. Он ослабел от раны, повязка была наложена явно неопытной рукой. Может, Анна? Да, наверняка она. И бедняга проделал такой долгий путь от Тьюксбери с больной рукой, чтобы все кончилось вот так. Филипп глубоко вздохнул, и Хамфри, кажется, впервые заметил, что он здесь. Поколебавшись, Хамфри медленно пересек комнату.

— Мы незнакомы, но я немного слышал о вас. Вы ведь Филипп Ловел? — Не дожидаясь ответа, Хамфри продолжал: — Что ж, ничего не поделаешь, на сей раз он меня достал. Здесь я не могу оставаться, риск слишком велик, и он это знает. Ладно, вам до этого, разумеется, нет дела. В наше оксфордское поместье, когда я там был, заезжали иногда люди из Уэльса, и от них я слышал, что вы умеете держать слово. А я могу на него положиться?

— Не вмешивайте в это дело моего кузена! — резко оборвал его Фрэнсис. — Он здесь совершенно ни при чем. — В голосе Фрэнсиса звучали металлические нотки, но Хамфри даже не обернулся.

— Могу? — настойчиво повторил он.

Испытывая нечто среднее между жалостью и неприязнью, Филипп сказал:

— Не понимаю, как вы можете ожидать от меня каких-то обещаний.

— Не понимаете? Разве вы не видели его сегодня? — Рыжеволосый юноша побелел — смысл сказанного не оставлял сомнений.

— Поберегитесь, Тэлбот. — Филипп не сводил глаз с Фрэнсиса. Стоя в нескольких шагах от них, он судорожно сжимал в пальцах массивный бокал. Не обращая внимания на предупреждение, Хамфри схватил Филиппа за руку.

— Обещайте мне… — с болью проговорил он, — обещайте, что не дадите ему… — голова его непроизвольно дернулась, — сделать моей кузине ничего дурного. Она плохо себя чувствует, и вы знаете почему, и если он снова поднимет на нее руку…

Он остановился на полуслове, Фрэнсис беззвучно набросился на Тэлбота, пальцы сомкнулись на шее раненого, скамейка для ног с грохотом повалилась на пол. Филипп непроизвольно крикнул, и звук его голоса, подобно удару кнута, оборвал сдавленный крик боли. Одним прыжком Филипп преодолел стол, схватил бокал и изо всех сил ударил кузена по руке. Хамфри почти потерял сознание, ловя воздух, он услышал, как Фрэнсис грубо выругался, его хватка ослабла. Хамфри поднялся, неверными шагами подошел к стене и, обессилев, прижался к буфету, Фрэнсис, побелев от ярости, обернулся к кузену. Тяжело дыша, они мерили друг друга взглядами, в конце концов, густо покраснев, Фрэнсис отвел глаза.

— Пусть он убирается отсюда, Филипп, — хрипло сказал он и, не поворачиваясь, отошел к окну. Хамфри стоял, облокотившись здоровой рукой о буфет. Когда Филипп заговорил, он поднял голову.

— Сэр Хамфри, вам лучше уехать. Ваше предположение оскорбительно и для моего родственника, и для меня. К тому же благополучие Анны Фитцхью — это совершенно не ваше дело. У нее есть отец и братья, поэтому в случае чего вступиться будет кому. Если вам от этого легче, могу обещать, что свяжусь с ними.

Хамфри выпрямился и откашлялся. С трудом взяв себя в руки, он сказал:

— Мне надо повидаться с Анной. Попрощаюсь — и сразу уеду. А вы — вы пошлете гонца в Равенспур? Заранее признателен — и прощайте. — Он неуверенно двинулся к двери, переступил через порог и пересек холл. Вскоре на лестнице послышались шаги.

Филипп плотно закрыл дверь и подошел к окну. Облокотившись о подоконник, Фрэнсис равнодушно посмотрел на него. Он скрыл, что повредил кисть руки, однако Филипп еще раньше заметил, как Фрэнсис ощупывает ее.

— Ну-ка, дайте взглянуть, — коротко произнес он.

Фрэнсис засопротивлялся было, но тут же уступил. Филипп ощупал опухоль, согнул руку в суставе и заметил:

— Кость цела, но день или два руку надо поберечь. — Филипп действовал быстро и умело. Фрэнсис молча ждал, пока он закончит. Наконец Филипп отпустил руку, Фрэнсис прижал ее к стене. Дыхание его стало тяжелым, взгляд затуманился — видно было, что ему очень больно. Фрэнсис подошел к окну и стал смотреть.

Филипп вернулся к столу и принялся резать оставленный кем-то хлеб.

— Хорошо, что Глостер дал нам людей, — заговорил он как бы между делом. — Завтра пошлю кого-нибудь с письмом к нему. Надо решить также, когда вашу жену можно перевозить — и куда. Здесь она одна не может оставаться, и к тому же, насколько я понимаю, это сейчас собственность короны. — Филипп намазал хлеб маслом, сверху положил немного мяса. — Вообще-то естественнее всего в данной ситуации было бы отправить ее к родителям, если только Анну не хотят держать отдельно от них. К сожалению, вряд ли, во всяком случае в течение ближайших нескольких лет, родные Хамфри Тэлбота встретят вас как дорогого гостя. Я имею в виду то, что случилось сегодня.

— Это уж точно, — абсолютно равнодушно откликнулся Фрэнсис. Филипп уселся на край стола и медленно покачал ногой.

— Но вы хотя бы избавились от Тэлбота, это уже хорошо. Кстати, это правда, будто выдан ордер на его арест?

По-прежнему глядя в окно, Фрэнсис ответил:

— А почему бы вам не спросить об этом у герцога Глостера?

Наступило молчание. Тяжело вздохнув, Филипп сказал:

— Да, так вот о вашей жене: я собираюсь написать об Анне своей сестре. Они примерно одного с Анной возраста, а ее приемные дети немного моложе. Секотт часто уезжает из Ипсдена по делам, и Кейт будет только рада компании. Фрэнсис все еще молчал, Филипп продолжил: — Не всю жизнь вам ждать совершеннолетия — всего четыре года осталось. Вы можете навещать ее и в Ипсдене — вряд ли герцог Глостер будет возражать, да и путь не такой уж далекий. Я не знаю еще, где он намерен устроиться — может, в Уэльсе, у него там большие владения. Так или иначе, это будет вдали от двора. По мне-то так лучше: я на всю жизнь сыт Вестминстером, хоть провел там всего два дня прошлым летом.

— Так, стало быть, вы, как и раньше, будете с Глостером? — равнодушно спросил Фрэнсис.

— До тех пор пока ему будет это нужно — разумеется. Надеюсь, правда, что мне удастся съездить в Уиллоуфорд заняться матушкиными делами. Кажется, в Лондоне я ему не очень нужен… — Тут Филипп замолчал. Ему снова вспомнился тот неприятный разговор в Тьюксбери. Правда, герцог был очень занят, поэтому, естественно, он был неразговорчив, но все же… Смутное подозрение, затаившееся где-то в глубине, теперь проснулось, и Филиппу стало не по себе. С необыкновенной ясностью ему вдруг открылось, что Ричард просто не хочет, чтобы он приезжал в Лондон.

Тяга в трубе усилилась. Одна свеча зашипела и погасла, выбросив облачко дыма. Филипп нагнулся, чтобы поправить фитиль, и в душе назвал себя дураком. Он явно засиделся без дела; дальше пойдут ночные видения и вообще черт знает что. Фрэнсис ничего не заметил. Помолчав немного, Филипп весело продолжал:

— Ну так что же, утром напишу Кейт. Уверен, что она сразу примчится, а ведь только Бог знает, как я соскучился по женской руке. Вы ведь наверняка сами захотите отвезти Анну в Ипсден?

Фрэнсис подошел к кровати, откинул балдахин и принялся готовить постель.

— С вашего разрешения, нет.

— Фрэнсис, вы должны. Жестоко оставлять ее одну в таком состоянии.

— Моя жена достаточно ясно дала понять, что одиночество ей милее моего общества, — коротко сказал Фрэнсис, — так что давайте больше не возвращаться к этому. — Он обошел кровать и тщательно взбил подушку. Вообще-то это должен был сделать Паркер, но его давно отпустили спать. На буфете горели свечи, Фрэнсис взял одну, поставил на сундук у постели и тщательно снял нагар с фитиля.

— Разумеется, я не могу заставить вас быть милосердным, — ровным голосом произнес Филипп. — К тому же вы, кажется, так до конца и не осознали, что сегодня случилось. Мне остается только посочувствовать вашей жене, и уверен, что и дня не пройдет, как и вам станет ее жалко.

Их взгляды встретились. Фрэнсис молча отвернулся.

— Кузен, ваш слуга лег, — произнес он, — позволите мне помочь вам?

Не говоря ни слова, Филипп разрешил ему снять с себя рубаху. Вслед за тем Фрэнсис поспешно разделся сам, задул огонь и улегся на дальний край кровати. «Тут с полдюжины человек могло бы поместиться», — подумал Филипп, лежа рядом с Фрэнсисом. Какое-то время он не шевелился, чувствуя, что Фрэнсис не спит — слишком прерывисто дышит.

Постепенно тишину дома наполнили негромкие звуки ночи: звякнула, открывшись на ветру, оконная задвижка, где-то скрипнула доска, в саду слышалось стрекотанье сверчков. Луна скрылась за облаками.

Около полуночи Филипп услышал, как наверху открылась и тут же захлопнулась дверь, на лестнице послышались шаги. Шли минуты, и вот он уловил стук копыт где-то вдалеке. Судя по звуку, лошадь была одна. Хамфри Тэлбота никто не сопровождал…

Филипп страшно устал за день и уже начал погружаться в сон, когда его словно что-то внезапно толкнуло. Он ничего не понял и стал поворачиваться на другой бок — при всех стараниях сделать это бесшумно ему не удалось. Филипп приподнялся на локте. Ничего необычного он не обнаружил. В темноте виднелась только спутанная грива темных волос и мирно лежавшая на руке голова кузена.

Глава 9

Филипп вышел на порог и осмотрелся. С раннего утра лил дождь, и булыжники, которыми был вымощен двор, были похожи на острова в океане. Можно представить себе, во что превратились дороги. Филипп бросил через плечо:

— Что за отвратительное утро, Кейт. Может, отложим?

На пороге появилась, кутаясь в плащ, сестра Филиппа.

— Дождь может идти неделями, — резонно возразила она. — Нет, уж лучше поедем сегодня, как решили. Чем скорее Анна уедет отсюда, тем лучше. Тут ей, должно быть, весело, как в могиле, что, впрочем, и неудивительно.

Филипп с улыбкой посмотрел на нее. Годами она была вряд ли намного старше Фрэнсиса, но в ней уже угадывалась будущая госпожа Алиса.

— Большое тебе спасибо, сестра. Просто не представляю, как бы мы здесь справились без тебя.

Она покраснела и улыбнулась в ответ, затем, словно думая об одном и том же, брат и сестра перевели взгляд на середину двора, где Фрэнсис внимательно осматривал подкову коня. Еще несколько дней назад туда попал камень, и теперь надо было понять, насколько серьезно повреждение и как его устранить. Фрэнсис вытащил несколько соломинок из щетины, растущей за копытом.

Кейт заметила сквозь зубы:

— Право, головы бы им обоим поотрывала.

В этот момент открылась дверь, и в проеме появилась Анна.

Для нее уже была приготовлена карета, но Анна не двигалась с места, делая вид, будто никак не может завязать тесемки плаща. Фрэнсис выпрямился и отвернулся. С тех самых пор, как уехал Хамфри Тэлбот, они избегали друг друга, и вот теперь их взгляды скрестились, и в каждом была смесь любопытства, грусти и враждебности; оба хотели знать, каково приходится другому; в глазах застыл один и тот же вопрос, затаилось упрямое ожидание. В конце концов Анна отвернулась, импульсивное движение Фрэнсиса чуть запоздало. Он резко одернул самого себя и, не двигаясь, смотрел, как Анна садится в карету.

— Готовы? — холодно спросил он Филиппа и, не дожидаясь ответа, вскочил на коня. Филипп помог сестре устроиться поудобнее в седле, Грегори и Уилл заняли свои места в процессии, которую замыкали люди Глостера вместе со слугами Анны и Кейт. Когда Филипп во главе кавалькады подъезжал к воротам, Фрэнсис был уже далеко впереди, по разбитой дороге он почти доехал до речки, отделяющей родовые владения от скошенных лугов и домиков арендаторов.

Через обширные пастбища и лесистые участки строго на восток шла главная дорога к Оксфорду и Ипсдену. На север ответвлялась дорога, ведущая в Ковентри. Тут Филипп остановился попрощаться с сестрой. Он посмотрел на Фрэнсиса, но тот уже направил коня по северной дороге, и Филиппу оставалось только покачать головой:

— Бесполезно, Кейт. Я мог бы против воли затащить его в Ипсден, но это ничего бы не изменило.

— Его бы следовало выпороть хорошенько, — сказала Кейт, — и я с удовольствием сама бы занялась этим. Ну что ж, счастливо, Филипп. Приезжай почаще, не забывай. Помни, мы все тебя любим.

Он легонько поцеловал ее и пришпорил коня.

Если не торопиться, до Ковентри, где все еще стояла лагерем армия (об этом сообщал в письме Ричард), можно было добраться за два дня. Будь воля Фрэнсиса, он бы ехал вдвое быстрее, но Филипп не хотел торопиться, и его кузену пришлось приспосабливаться к неспешному продвижению по невысоким, довольно пологим холмам. Порой ему все-таки удавалось приятно пощекотать свои обожженные нервы: найдя полузаросшую крутую тропинку, он пускал по ней коня и мчался с головокружительной скоростью и явным риском для себя сломать шею. Деревушки сменяли одна другую, постепенно сгустились сумерки. Они остановились на ночь в аббатстве: перекусили, выспались, а на рассвете снова отправились в путь. Дождь все еще лил как из ведра.

Ближе к полудню сквозь густые облака начало пробиваться солнце, и путники сбросили плащи. К вечеру они добрались до Ковентри. Там выяснилось, что король с братьями дня два назад уехал в Лондон. Было слишком поздно, чтобы сразу продолжать путь: они нашли ночлег неподалеку от городских ворот. Здесь же было кому позаботиться о лошадях. Фрэнсис разделил с кузеном молчаливую трапезу. Он пошел прогуляться по погруженному в сумерки городу и бродил по мощеным улицам до тех пор, пока вечерний удар гонга и собственная усталость не погнали его домой.

Постоялый двор, еще недавно такой шумный и полный народу, в этот поздний час был почти пуст. Филипп уже поднялся в отведенную им комнату, из общего зала внизу ушел последний кутила. Здесь оставалась только девушка. Она ворошила огонь в камине. Фрэнсис вспомнил, что именно она прислуживала им за ужином. У девушки были округлые руки с ямочками у запястий и на локтях, когда она наклонялась над огнем, грудь ее казалась еще пышнее. Девушка принесла Фрэнсису эля, улыбнулась и, казалось, ничуть не удивилась, когда он обнял ее за талию. Отставив кружку, Фрэнсис нащупал тесемки у нее на блузе. Прижавшись к его плечу, девушка прошептала: «Они все уже спят» — и кивнула в сторону темного коридора, ведущего на кухню. Фрэнсис потянулся за плащом, который повесил сохнуть у огня, и швырнул его на пол перед камином.

— Задуй свечку, малышка, огня и так хватает, — сказал он.


Дорога из Ковентри в Лондон вела на юго-восток через центральные графства и занимала трое суток. Последнюю ночь путники провели в гостинице аббатства Сен-Албанс, а наутро уже были в Лондоне. В городе было полно приезжих, Филиппу удалось найти жилище в небольшом домике на Темза-стрит. Планы Ричарда ему были неизвестны, да он не имел ничего против того, чтобы поболтаться в Вестминстере до тех пор, пока герцог сможет его принять.

Ближайшая пивная выглядела вполне симпатично, и Филипп со спутниками решили заглянуть туда. Потягивая эль, Филипп заметил, что после пятидневного путешествия верхом совсем неплохо было прокатиться на посудине, которая доставила их в Вестминстер. Паркер вслух поинтересовался, долго ли милорд Глостер заставит их ждать и успеют ли они вернуться засветло в Лондон. Услышав его, какой-то тощий сорванец, цеплявшийся за полу пальто пожилого господина, по виду торговца, остановил их у выхода из таверны и звонким голосом объявил, что, если им нужен Его Высочество герцог Глостер, в Вестминстере они его не найдут. Ему немедленно дали по рукам и велели придержать язык, но улыбка Филиппа подбодрила мальчишку, он высвободился из цепких рук своего спутника и рассказал все, что знал сам: герцог вчера вечером вернулся из Вестминстера в Лондон и в сопровождении большой группы господ отправился в Тауэр.

— Он прямо рядом со мной проехал, — похвастался сорванец, несколько разочарованный явным отсутствием интереса к своим словам: Филипп даже не убрал руку с дверной скобы и уже было ступил на тротуар. — С ним был милорд Гастингс и милорд Риверс и, кажется, сэр Томас Грей… — Тут мальчик остановился и поглядел, словно в поисках поддержки, на своего спутника — судя по всему, это был его дед, — однако же тот не вымолвил ни слова. И вообще ему было явно не по себе, вмешиваться в разговор он не собирался. Мальчик запнулся, поглядывая поочередно то на Филиппа, то на Фрэнсиса, то на Уилла; затем, найдя как будто объяснение равнодушию Филиппа, осторожно добавил: — Разумеется, это была не такая роскошная процессия, как у короля, когда он проезжал утром по городу. С ним была целая армия. Впереди милорд Глостер, за ним король вместе с милордом Гастингсом и милордом Кларенсом. А в карете ехала Француженка. — Мальчишка прямо-таки расцвел при этом воспоминании. — Король был очень весел, а милорд Глостер едва улыбался, а милорд Кларенс выглядел совсем кисло, как… как зеленое яблоко. Говорят, он поругался с герцогом Глостером, потому что милорд Глостер собирается жениться на дочери милорда Уорвика, бывшей жене принца Ланкастера, а милорд Кларенс говорит, что не бывать этому, он этого ни в коем случае не допустит.

— Кларенс не допустит? — удивленно прервал эту горячую речь Фрэнсис. — А какое, собственно, дело герцогу Кларенсу до Анны Невил?

Мальчик укоризненно посмотрел на него:

— Ну как же, сэр, ведь он женат на ее сестре, а графиню Уорвик сослали в монастырь, и все ее имущество осталось дочерям. Долю своей жены милорд Кларенс уже получил, а теперь нацелился и на наследство леди Анны, так, чтобы все ему досталось.

— Очень на него похоже, — с отвращением заметил Фрэнсис. — Право же, Филипп, сколько еще король будет терпеть его? Хорошенькое дело! С Ланкастерами наконец покончили, а тут родной брат собственной персоной.

Филипп никак не откликнулся на эту реплику — услышав о поездке Ричарда в Тауэр в окружении столь пестрой компании, он совершенно отвлекся от болтовни мальчишки. Филипп считал, что Ричард ни за что на свете не должен был оказаться в таком окружении без короля. Всех их соединяло одно — они были членами тайного совета Эдуарда.

Ни на кого не глядя, Филипп поспешно вышел на улицу. Трейнор возвращался с постоялого двора, где оставил под присмотром лошадей и поклажу. Словно со стороны, Филипп услышал собственный голос и удивился тому, что говорит ровно и бесстрастно. Он велел Трейнору оседлать лошадь. Наступило ожидание, бесцветное, как сумерки. Увидев, что слуга ведет не только его лошадь, но и лошадь Фрэнсиса, Филипп не удивился и не возразил.

Темза-стрит шла вдоль реки. По обе стороны улицы теснились лавки и склады, и лишь изредка возникали меж ними высокие ворота, за которыми скрывались особняки состоятельных людей. Дальним своим концом улица упиралась в отвесные стены и острые башни Тауэра.

Услышав имя герцога Глостера, стражники открыли ворота, Филипп и Фрэнсис проехали внешний мост. Дальше шли ворота за воротами — Средняя башня, Боковая башня, справа — башня Святого Фомы, поднимающаяся как бы из воды, холодно плещущейся у ее подножия, Уэйкфилдская башня, за ней — королевский дворец и, наконец, Садовая башня. Все они были окружены мощными крепостными валами, везде стояла бдительная стража. Впрочем, если тебя знают, проходить легко. Вот выходить — совсем другое дело. Не прошло и нескольких минут, как они очутились подле ослепительно белых стен внутренней башни.

У южной стены наверх вела лестница. Филипп быстро направился к ней и уже миновал было первый пролет, когда наверху открылась дверь и в проеме появился сэр Томас Грей. Весь благоухая дорогими духами, смеясь, он о чем-то переговаривался со своим дядей Риверсом, шедшим прямо за ним. Резко остановившись, Филипп поспешно спустился и бросился к ступенькам, ведущим в ближайшую башенку. Филипп вел себя так, будто за ним была погоня. Фрэнсис следовал за ним по пятам. То останавливаясь, то снова трогаясь, они добрались наконец до полутемного перехода, который, опоясывая стену, вел от башни к башне.

Здесь Филипп в первый раз по-настоящему заколебался. Инстинктивное желание избежать встречи с Греем и Риверсом привело его в совершенно незнакомую часть Тауэра, и теперь он растерянно оглядывался, стараясь определить собственное местонахождение. Тут что-то привлекло его внимание. Издали доносилось негромкое пение.

Стараясь идти медленно и как можно тише — каблуки предательски цокали по камням, — Филипп двинулся вперед. Голоса зазвучали громче и отчетливее. Вскоре молодые люди очутились у входа в длинную галерею, нависавшую над часовней Святого Иоанна. Остановившись между колоннами, они заглянули вниз. Сквозь витражи с трудом пробивалось солнце, при свечах тени на полу становились бледнее, серебряные украшения ярче, а коричневое одеяние святого приобретало золотистый оттенок. Окружив гроб, несколько священников распевали псалмы. Тело было завернуто в расшитый покров, но лицо оставалось непокрытым: мраморная неподвижность, растрепанные седеющие волосы, запавшие щеки, заострившийся подбородок…

Его короновали еще в колыбели. Имя его отца приводило в трепет всю Францию. А он выпустил из своих слабых рук все завоеванное отцом. Граф Уорвик сначала выставил его в Лондоне на потеху толпе, а потом задумал снова вернуть на трон. Грустные, всегда удивленные глаза, которыми он наивно взирал на мир, сейчас были закрыты. О лучшем сне, подумал Филипп, Генри Ланкастер и мечтать не мог.

В переходе раздались шаги. Кто-то вышел из-за угла, посмотрел в их сторону, подошел и резко бросил:

— Стало быть, вы вернулись, Филипп? А мы и не ожидали вас так скоро, похоже, в Глостершире вы пробыли совсем недолго.

— Как и вы в Ковентри, насколько я понимаю. — Филипп словно и не заметил протянутой руки. — Когда он был убит, Роб?

— Убит? — Перси удивленно поднял брови. — Мне говорили, что он умер — якобы от тоски. В сложившихся обстоятельствах в общем-то можно поверить, как вы думаете?

— Во имя всего святого, вы что, за дурака меня принимаете? — Все даже вздрогнули, настолько яростно заговорил Филипп. — Три недели назад в Тьюксбери убили его сына; не далее как вчера его жена участвовала в триумфальном шествии короля Эдуарда, и сейчас она наверняка где-нибудь в этих стенах, — и тут-то как раз Генри Ланкастер, уже не король более, умирает, не забыв заранее оповестить о своих планах коменданта Тауэра, чтобы король успел послать своих ближайших советников на траурную церемонию. Бог ты мой, да весь Лондон знает, что вчера здесь были Глостер, Гастингс и Риверс. Думаете, я такой же слабоумный, как бедняга Ланкастер?

— Я повторяю лишь то, что слышал, — холодно возразил Перси. — И на вашем месте, Филипп, я бы не стал так горячиться. Теперь, когда герцог Глостер в такой силе, вы высоко взлетели; смотрите, могут найтись завистники. — Перси остановился, стараясь твердо выдержать взгляд Филиппа, но в конце концов все же отвел глаза. — Вы что, собираетесь переделать мир? Не видели, как другие кончают? Он оставался жив, пока во Франции жил его сын и наследник. Теперь принц умер, и случилось то, что должно было случиться, — за днем всегда следует ночь. Не хотите же вы сказать, что это для вас неожиданность?

— Неожиданность?! — яростно повторил Филипп. — Неожиданность то, что в этом принимал участие Глостер.

— Да верите ли вы в это сами, Филипп? — проговорил Перси, пожимая плечами. — Как он мог остаться в стороне? Вчера в Вестминстере король собрал совет, на котором присутствовал и герцог Глостер. Что бы там ни было решено, именно в его обязанности входит довести королевский приказ до коменданта Тауэра. Откажись он, всегда найдется другой. Стало быть, прощай, Ланкастер. — Помолчав немного, Перси продолжал уже другим тоном: — Бросьте, Филипп, все должно идти своим чередом. И стоит ли так убиваться из-за Глостера и его совести? Вы же ему не…

Но Филипп уже удалился. Было слышно, как шаги его замирают в конце перехода. Фрэнсис было тронулся за ним, но Перси взял его за локоть:

— Погодите. Пусть немного побудет один, сейчас с ним нет никакого смысла разговаривать. — Прищурившись, он посмотрел на молодого человека. — Ну так как, мой юный Фрэнсис? Вид у вас весьма задумчивый. Вы тоже возмущены поведением Йорков?

— Нет, почему же? — холодно отозвался Фрэнсис. — Это не мое дело. Кто я такой, чтобы указывать королю, как ему поступать.

— Весьма разумно. — Перси обежал глазами галерею. — Ладно, мне надо идти. Там, внизу, ищут Глостера, к нему прибыл гонец из Вестминстера. Кто-то из свиты Гастингса сказал, что герцог здесь. Но этот дурак, видно, спит на ходу. Идете?

Кинув вниз последний взгляд, Фрэнсис последовал за Перси. В часовне происходило какое-то движение. Открылась дверь, и на пороге показалось несколько солдат. Начальник прошептал что-то на ухо одному из священников, и тут же солдаты выступили вперед, окружив гроб. Четверо подняли его на руки, за гробом последовали священники.

Как только закончилось отпевание, в дальнем конце галереи, где тень была особенно густой, что-то неожиданно сверкнуло. Полускрытый в сводчатом проходе, Ричард прислонился к колонне, сложив на груди руки, и луч солнца на секунду ярко преломился в кольцах его большой цепи. Глубоко погруженный в свои мысли, он не слышал, что, помимо надгробной молитвы, здесь звучали и другие слова, а потому не заметил и того, что они стихли. Ричард стоял неподвижно и не отрывал взгляда от часовни. При пламени свечей изразцовая мозаика пола казалась почти такой же красочной, как и роскошные гобелены, украшавшие стены галереи. Ничто не изменилось с тех пор, как он провел здесь ритуальную ночь в ожидании посвящения в рыцари. Все та же позолоченная скамья — здесь возносят молитву монархи; все те же яркие многоцветные витражи, от которых ему так трудно было отвести взгляд, когда, стоя на коленях и сохраняя торжественный вид, он повторял про себя ночью рыцарскую клятву:

— Ты будешь превыше всего чтить Бога. Ты будешь крепок в вере в Христа. Ты будешь любить короля, своего сюзерена{89}

Все это было ровно полжизни назад. Эдуард только несколько месяцев как короновался. Имя Уорвика гремело по всей Европе, он считался мечом и щитом Йорков. А Генри Ланкастер влачил где-то на севере жалкое существование изгнанника — невинный символ проигранного дела, ущербная луна, отраженный свет ослепительного солнца Йорков.

Все опустело, пение замерло вдали. Лишь зеленый огонек изумруда упрямо горел на руке лорда-констебля. Какими туманными тропами, через какие чащи сомнений и колебаний прошел он свой путь?

— Милорд… — откуда-то сзади неслышно подошел оруженосец.

— Да, в чем дело?

— Посыльный из Вестминстера. Говорит, что очень срочно.

— Иду.

Он повернулся, и на плечо ему упал яркий свет свечи — на алом бархатном рукаве четко обозначился вышитый золотом девиз: «Zoyanti me lie». Герцог поспешно вышел из галереи.

Поздно вечером при свете факелов тело Генри Ланкастера пронесли через весь Лондон в собор Святого Павла{90}. Его положили в королевскую усыпальницу, вокруг гроба горели свечи, в собор нескончаемым потоком текли люди. Они входили, смотрели, выходили и тихо перешептывались.

Король Эдуард допоздна пировал в Вестминстере, но брата его на том пиру не было. Один из верных Ланкастерам офицеров, по имени Фоконберг, задержанный при попытке артиллерийского обстрела города, бежал в Сэндвич, где его ждал корабль, и уже к ночи герцог Глостер, спешно собрав отряд лучников, бросился в погоню.

Глава 10

В комнате воцарилась тяжелая тишина, которая обычно сопровождает чувство полного разочарования. Гробовое молчание присутствующих последовало как безмолвный протест против не произнесенного вслух приказа. Окна не были зашторены, и в комнате словно отражалась бездонная голубизна неба. Здесь были двое — тот, что помоложе, выглянул в окно, повернувшись в профиль к собеседнику, лениво развалившемуся в кресле у стола.

— Стало быть, ты сделал все, что мог? — Эдуард вздохнул и посмотрел на брата. Тот плотно сжал губы.

— Да. Но ты же знаешь Джорджа. С ним всегда непросто, а герцогиня Уорвик была богатой женщиной. По своей воле он от Анны Невил не откажется. — Вновь возникло непроизнесенное требование, и вновь оно упало в пустоту.

— А как насчет девушки? Ты ее видел?

— Кого, Нэн? Да, даже дважды. Хотя это было и нелегко. Джордж окружил ее своими клевретами, так что наедине никак невозможно было поговорить. Но я знаю, что обращается он с ней не лучшим образом.

— Не трудно догадаться, — коротко заметил Эдуард. — Помимо всего прочего, ему, надо полагать, не терпится получить свою лондонскую долю, а тут еще ты под ногами болтаешься. Представляю себе, каково ему было, когда ты так быстро вернулся из Сэндвича. Рискну заметить, Кларенс желал Фоконбергу большей удачи. — Король язвительно усмехнулся. — А ведь как славно все могло получиться! Ты хорошо поработал, Дикон.

Ричард пожал плечами.

— Я еще и не добрался до него, а он уже был готов поднять лапки кверху. Будем надеяться, что и шотландцы окажутся такими же покладистыми.

— А-а, Джейми Стюарт совершенно безвреден, — беззаботно сказал Эдуард. — Есть там, правда, любители помутить воду, эта публика в основном на границе живет, но стоит тебе вытеснить их на тот берег Твида{91}, как юный Джеймс будет только рад — ему же спокойнее. — Король сдвинул брови и добавил: — Ты что, действительно берешь с собой Фоконберга?

— А что, он хороший вояка, — откликнулся Ричард. — И к тому же ему не терпится выказать свою признательность за то, что в Сэндвиче ему сохранили шкуру. Я буду присматривать за ним. — Ричард снова высунулся в окно и поглядел на белые бурунчики, вскипавшие у опор Лондонского моста. За ним виднелись четкие контуры башен Тауэра, врезавшихся в небо. — Да, с твоего разрешения, я хотел бы взять с собой и Фрэнсиса Ловела. Я прослежу за тем, чтобы его обязанности не выходили за рамки обычной работы оруженосца. — Ричард тонко улыбнулся, а король только головой покачал.

— Завидую твоему оптимизму. Разумеется, если хочешь, бери Фрэнсиса, в твои опекунские дела я вмешиваться не собираюсь. Вообще-то ты вроде в Ловелах недостатка не испытываешь. У тебя что, какие-то особенные связи с этой семьей?

Эдуард раздавил орех, треск лопнувшей скорлупы как-то особенно резко прозвучал во внезапно наступившей тишине. Помедлив секунду, Ричард подошел к столу и налил себе немного красного вина.

— Ты имеешь в виду Филиппа Ловела? Его со мной не будет. Он был тяжело ранен в Барнете, ему и уздечку еще в руках держать трудно. Полагаю, он сейчас дома, в Оксфордшире. — Ричард отхлебнул немного вина и, поморщившись, отставил стакан. — Не понимаю, как ты можешь пить эту гадость — уж лучше мед ложками глотать. Нед… — Ричард посмотрел брату прямо в глаза. — Перед отъездом в Шотландию я хотел бы еще раз переговорить с Кларенсом. Могу я сказать ему, что Анну ты обещал мне? — Эдуард промолчал, барабаня пальцами по столу, и Ричард настойчиво повторил: — Могу? — И, едва сдерживаясь, добавил: — Разве я хоть когда-нибудь обращался к тебе с просьбами?

— Лучше бы ты попросил о чем-нибудь другом, — мрачно бросил Эдуард. — Послушай, Дикон, что, в Англии, да в целой Европе нет других женщин? Почему, во имя всего святого, тебе понадобилась именно Анна Невил?

— А почему нет?

Дальше Эдуард уже не мог отмалчиваться и сердито ответил:

— А потому, что вы с Джорджем в конце концов перегрызете друг другу глотки, а этого я допустить не могу. Да, он зануда и любитель помутить воду, но пока мне удается держать его в узде. И не хотелось бы давать ему лишних поводов для недовольства. Если ему мало наследства жены и нужны еще деньги Анны Невил, пусть себе. Ты так и так внакладе не останешься.

— Плевать я хотел на деньги! Мне нужна Нэн!

Эдуард, не ожидавший, похоже, такой реакции, внимательно посмотрел на брата.

— Ах вот оно в чем дело, — протянул он и снова умолк, соображая что-то и покусывая губы. — Этого только не хватало, влюбился, видите ли, как мальчишка. Ладно, Дикон, я потолкую с ним. Может, чего-нибудь и придумаем. — Эдуард неожиданно ухмыльнулся. — Только не думай, будто я скажу ему, что ты не претендуешь на свою долю наследства. Тогда уж он точно вцепится тебе в горло.

Ричард едва улыбнулся — словно луч солнца коснулся серебристой поверхности воды.

— Во всяком случае, с ним можно поторговаться, — заговорил он. — Последнее слово за тобой. Помни только, что меня интересует одна только Нэн. В крайнем случае, можно предложить ему отступного — сколько он там хочет? Спасибо тебе большое, Нед, я не забуду твою щедрость.

— Не знаю, кто научил тебя такому великолепному презрению к деньгам, неплохо бы Джорджу позаимствовать у тебя хотя бы часть его. Уже уезжаешь? — спросил Эдуард, увидев, что Ричард поднимается.

— С твоего разрешения. В Вестминстер я с тобой сегодня не поеду, нужно еще многое сделать перед походом, в Лондоне заниматься этим сподручнее. Я приискиваю себе дом в городе, хочу поселиться здесь после возвращения из Шотландии. В районе Бишопсгейт есть неплохое местечко, надо только, чтобы строитель не подвел.

— Смотри-ка, а я и не знал, что ты такой любитель домашнего очага. Полагаю, еще рано спрашивать, что думает на этот счет Анна Невил?

— Пожалуй, да, — не стал распространяться Ричард и, ощущая на себе насмешливый взгляд брата, удалился.

В Шотландию Ричард уехал в июне, к середине месяца достиг Йорка, а еще через несколько дней — границы. Там он обнаружил, что шотландцы так и не покинули пепелища, оставленного войной в пустошах севера. Граф Нортумберленд, вместо того чтобы собрать мародеров в кучу и отправить их по домам, всю свою энергию тратил на посулы будущего вознаграждения: слов и крика было много, дела — почти никакого. Ричард выслушал доклад и послал к милорду Нортумберленду гонца с приказанием явиться к нему. Разговор был недолгий, граф выскочил из палатки Ричарда, кипя от возмущения. Вскоре после этого он в крайне подавленном состоянии отправился домой, в Альвик, ностальгически вспоминая свою первую встречу с Ричардом Плантагенетом. Ему и так было не по себе, а тут еще ждало новое разочарование: ясно стало, что лорды, некогда жаждавшие его лидерства, теперь уже не толпились в передней. Все они двинулись в сторону Миддлхэма, где над высокой башней развевались знамена с леопардами и лилиями — символами Плантагенетов.

Король Эдуард провел приятное лето, постоянно курсируя между своими дворцами в Гринвиче{92} и Шене. У него появилась новая очаровательная любовница, жена опять была беременна, дочери и младенец здоровы и благополучны. Однажды в Гринвич был призван герцог Кларенс. Он возвращался в Лондон явно в дурном настроении. В августе пришло пространное письмо от шотландского короля: он приносил извинения за поведение своих подданных и предлагал поговорить о тех расхождениях, которые привели к нарушению мира. Тон послания Джеймса Стюарта был какой-то извиняющийся, и, читая его, Эдуард довольно улыбался: Ричард явно не терял времени даром. Чуть позже пришло короткое письмо от самого Ричарда, где говорилось, что шотландцы разошлись по домам и не выказывают никаких воинственных намерений. Далее следовала небольшая приписка: Фоконберг, быстро позабывший выказанное ему в Сэндвиче милосердие, попытался перейти на сторону шотландцев и был казнен.

Ричард вернулся из Шотландии в сентябре и, быстро представив Эдуарду отчет, на следующее же утро отправился в Лондон. Его появление в Эрбе не стало неожиданностью для герцога Кларенса, более того, у него было несколько недель, чтобы подготовиться к этому визиту. Небрежно развалившись на диване в огромном зале дома, принадлежавшего некогда графу Уорвику, Кларенс без экивоков заявил, что мадам его свояченица, но несмотря на свои юные годы и неприятности, она не находится далее под его, Кларенса, опекой. Это печально, но король сказал свое слово. В соответствии с этим мадам оставила его дом, и, где она сейчас может находиться, Кларенсу неведомо.

Ричард молча выслушал это сообщение и, столкнувшись с невозмутимо-насмешливым взглядом, непроизвольно сжал кулаки. Его суровые спутники сомкнулись за спиной хозяина. Ричард бросил через плечо:

— Господа, у нас ведь с собой много людей. Пусть обыщут дом.

Кларенс, с которого разом сошло ироничное благодушие, в ярости вскочил на ноги, но Ричард сильным толчком отправил его на место. С минуту они мерили друг друга взглядами, при этом Ричард не ослабил хватки и буквально пригвоздил Кларенса к спинке дивана. Тяжело дыша, тот прошипел:

— Смотри, Глостер, не зарывайся, во имя памяти отца…

В ответ Ричард тихо и ровно сказал:

— Помолчи, Джордж, тебе же лучше будет, скажи еще спасибо, что эта память для меня свята.

В Эрбе было полно слуг, но хозяин почему-то и не подумал их звать. Дрожа от бессильной ярости, он молча сидел в зале, пока люди герцога Глостера методично прочесывали дом, вспугивая поварят на кухне и не стесняясь заглядывая в гардеробы на женской половине. Но все было бесполезно — Анны Невил не было нигде.

Только убедившись в этом окончательно, Ричард отпустил брата. Набросив плащ, он произнес ровным голосом:

— Что ж, поищем в других местах. — Ричард перевел взгляд на Кларенса, его голубые глаза совсем потухли, а челюсти непроизвольно сжались. — Смотри, Джордж, если ты только что-нибудь сделал ей…

— Ничего я ей не сделал и повторяю, не знаю, где она, — хрипло ответил Кларенс. — Ищи ее где хочешь, мне-то какое дело, пусть твоя любовница хоть в ночлежке найдется.

Но Ричард уже повернулся. Вслед за ним к выходу потянулись его люди.

Под звон полуденных колоколов с полдюжины вооруженных отрядов скакали в различные поместья герцога Кларенса. Иных не было две недели — достаточный срок, чтобы достать кого угодно даже из-под земли. Люди Кларенса не оказывали ни малейшего сопротивления воинам Глостера. Для них беспрекословно опускали мосты, по их команде моментально открывали ворота, и тем не менее гонцы один за другим возвращались в Лондон с пустыми руками.

Приехав в Вестминстер, Ричард попросил Эдуарда дать Кларенсу распоряжение, однако получил отказ, после которого бессмысленно было на чем-либо настаивать и чего-либо добиваться.

— Нет, Дикон, этого я не сделаю. Иначе — надо готовиться к войне. Ведь ты же знаешь Джорджа не хуже моего: он не сдастся, он будет бороться. И к тому же — в чем его можно обвинить? Потерпи немного. Ведь он на то и рассчитывает, что тебе надоест искать и ты женишься на ком-нибудь другом; но у тебя больше выдержки, чем у Джорджа. Не может же он вечно прятать ее.

— Нет, ну и что с того? Ты же сам всегда говорил, какой он безответственный.

— И именно поэтому, если я нажму на Кларенса сейчас, может получиться как раз то, чего ты так опасаешься. А если дать ему возможность понять, насколько бессмысленно… — Жалея брата, Эдуард отвернулся, чтобы не видеть его удрученного лица. — Честное слово, не думаю, чтобы он позволил себе что-нибудь лишнее. Право, Дикон, потерпи еще немного.

Вдоль Темзы дули холодные ветры, деревья пожелтели. По Эрбе беспрепятственно шныряли какие-то люди, оставляя следы своего пребывания, они уходили так же незаметно, как и появлялись. У всех домов, где жили друзья герцога Кларенса, была расставлена стража.

Давно прошел День всех святых{93}, и сегодня в Вестминстере отмечали день святого Мартина. Через ломящийся от яств стол Кларенс с иронией поглядывал на Ричарда. Вскоре после этой встречи Ричард переехал в лондонский дом своей матери: она вела теперь по преимуществу затворнический образ жизни в Бэркемстеде и написала младшему сыну, что он может жить в ее лондонском замке сколько пожелает.

В середине ноября Роберт Перси, задержавшийся в Йоркшире после завершения шотландской кампании, вернулся в Лондон. Покрытый грязью с головы до пят, он очутился в прихожей герцогского дома как раз когда заканчивался ужин; обменявшись приветствиями с друзьями, он присел рядом с Фрэнсисом и заметил:

— Право, приятно посидеть на чем-нибудь, что не движется. А то я с утра на лошади. Герцог уже лег? — Он кивнул в сторону спальни, дверь в которую была плотно закрыта.

Фрэнсис, немного отодвинувшись, чтобы дать место товарищу, и осторожно кладя на пол лютню, на которой рассеянно наигрывал, ответил:

— Вряд ли. Он там теперь часто вечерами сидит совершенно один.

Перси не удивился.

— Да я уж слышал. Сукин сын этот Его Высочество. Братец называется. — Он беспокойно обежал прихожую глазами: — Странно, что Филиппа здесь нет, ведь он два года буквально не отходил от Глостера. Вы слышали что-нибудь о нем?

— Нет. С того самого дня, как мы вместе оказались в Тауэре, о нем ни слуху ни духу. Может, он что и написал герцогу, но мне ничего не просил передать.

— Думаете, написал? — с сомнением спросил Перси. — Ладно, забудьте об этом, Фрэнсис. Что бы там ни было, Филипп, чума его раздери, на нашей стороне.

Он отошел, перекинулся парой слов с друзьями и на какое-то время исчез, затем появился снова и объявил, что уходит. Перси сменил запыленную от долгой скачки одежду, вымылся, на шляпе его сверкала яркая брошь. Фрэнсис задумчиво посмотрел на него, едва не поддавшись соблазну попроситься к нему в компанию. Угадав его мысли, Перси улыбнулся и покачал головой:

— Нет, нет, мой юный Фрэнсис, сегодня я вас с собой не беру. Герцогу бы это не понравилось. Отправляйтесь-ка в свою постель праведника и помолитесь за нас, грешников.

Соображая, что бы такое достойное ответить на эту тираду, Фрэнсис не обратил внимания на то, что всегда общительный и компанейский Перси на сей раз отверг всех и ушел один.

Дорога до места, куда он направился, заняла десять минут и пролегала через шумные улицы, сплошь утыканные лавками, складами, тавернами и открытыми рынками. К многочисленным прохожим приставали проститутки и нищие, по проулкам шныряли карманники, однако Перси шагал вполне беззаботно, наслаждаясь уличным гомоном после столь долгого отшельничества на севере. Миновав собор Святого Павла, он повернул на Ньюгейт-стрит, остановился подле какой-то грязной таверны, поднялся на несколько ступенек и с порога внимательно осмотрел переполненный зал. У дальней стойки он заметил мужчину в короткой кожаной куртке. Их взгляды встретились поверх голов многочисленных клиентов, Перси стал пробиваться к нему.

— Стало быть, вы здесь, — сказал он со вздохом облегчения. — А то я не был уверен. Правда, Фрэнсиса на всякий случай не стал брать с собой. Поскольку вы ему не писали, были, наверное, причины не желать встречи с ним.

— Причина одна, но достаточно веская, вам не кажется? — Убрав ноги с подоконника, Филипп соскочил на пол и кивком указал на свободное место. — Ведь он оруженосец Глостера, и, надо полагать, ему было бы непросто объяснять мои появления и исчезновения.

— Н-да, нельзя сказать, чтобы вы были особо высокого мнения о его дипломатических способностях. Ладно, вам виднее. — Перси немного помолчал, внимательно глядя на собеседника. — Стало быть, вы вернулись, Филипп?

— Да. Спасибо, что написали, Роб, а то уж я вовсе забыл вас. Правда, я бы и так появился. Куда мне деться?

— Ну что же, рад вас видеть, — просто сказал Перси. Скрестив ноги и потягивая эль, он не сводил глаз с Филиппа. — Странствия по пустыне, если позволительно будет так выразиться, пошли вам на пользу. С плечом как будто все в порядке, верно? Чем вы вообще все это время занимались?

Филипп улыбнулся и сделал большой глоток.

— Скорее уж мне следовало бы задать этот вопрос вам. Ведь насколько я понимаю, лето у вас выдалось нелегкое.

— Да по-всякому случалось. Фрэнсис, например, наслаждался жизнью. Ну а теперь, если бы не Кларенс, мы бы все вообще разленились. Впрочем, еще пара недель, и дорога ему прямо в ад, если только я правильно понимаю Глостера.

— Невелика потеря, — коротко заметил Филипп.

Слова его почти потонули в грохоте посуды. Крепко сбитая подавальщица, спеша с полным подносом к нетерпеливому клиенту, споткнулась и растянулась во весь рост. Публика загоготала. Клиент, облитый горячим соусом, выругался и ударил девушку. Из кухни кто-то завопил, чтобы привели ленивую шлюху — надо быстрее вытереть пол, пока все не захлебнулись в этой жиже. Филипп с любопытством обернулся. Глядя на его профиль, Перси подивился, как это он, так хорошо загорев за лето, умудрился сильно постареть. Подавальщица торопливо очищала костюм грубияна от жирных пятен. Встретившись взглядом с Перси, она вспыхнула и смущенно улыбнулась. От Филиппа это не ускользнуло, и он спросил:

— Вы что, и здесь тоже бываете? Вроде я вас тут раньше не видел.

— Да так, заскакивал пару раз. Был тут один капитан лучников, так он чуть горло кому-то не перегрыз, лишь бы заполучить первым эту дурочку Бесси. Впрочем, и он сам дурак хороший. Куда бы она делась? Надо было только немного подождать. — Из кухни донесся очередной взрыв возбужденных голосов. Перси ухитрился обнять за талию проходившую мимо Бесси. — Что за шум, малышка? И вообще в чем дело? Все слуги разбежались и ты осталась одна?

Раздался традиционный вечерний выстрел пушки, все потянулись к выходу. Когда шум смолк, из кухни стали доноситься ругательства и звуки ударов. Весело хихикая, Бесси удобно устроилась у Перси на коленях.

— Это шлюшка снизу, — пояснила она, — уронила кастрюлю с супом, ну и повар задает ей жару.

— Да ладно, тебе-то что за дело, — рассеянно сказал Перси, поглаживая ей ляжку. — Следующий раз будет аккуратнее.

В коридоре послышался шум, и в комнату влетела растрепанная девочка. Опередив на длину вытянутой руки своего преследователя, она поскользнулась и растянулась на полу. Запыхавшийся повар снова принялся за дело, используя в качестве инструмента порки большую поварешку. Полностью поглощенный Бесси, Перси не обращал на происходящее ни малейшего внимания, но Филипп обернулся, живо поднялся на ноги и, направляясь к месту экзекуции, проговорил:

— Достаточно, ради Бога. Вы что, убить ее собираетесь за несчастную кастрюлю супа?

Обозленный посторонним вмешательством, повар круто повернулся:

— Ну конечно, вам легко говорить. А что будут есть постояльцы? Целый бачок пошел псу под хвост, и все из-за этой безмозглой курицы, которая и живет-то здесь только по милости хозяина. И только и знает, что хныкать. Ума ни на грош, и такую дуру посылают, прости Господи, работать на кухне честного человека…

— Если она и впрямь такая простушка, то не ругаться, а жалеть ее нужно, — резко перебил его Филипп. — Ладно, хватит. Вы и так изрядно потрудились. Даже больше чем достаточно, — добавил он, бросив беглый взгляд на согнувшуюся фигурку прямо у себя под ногами. Не решаясь продолжать свое дело дальше, повар потоптался на месте, презрительно пожал плечами и пошел на кухню.

Филипп рассеянно посмотрел на девушку. Из-под юбки виднелись сильно распухшие, все в крови ноги — непонятно даже, как она могла бежать. Девушка была старше, чем показалась с первого взгляда, — лет пятнадцать, наверное. Когда же Филипп склонился над ней, она съежилась и застыла. Понятно, чего она боялась.

— Я не сделаю тебе ничего дурного, — мягко сказал Филипп. — Мне просто хотелось посмотреть на твои ноги, они все так и горят.

Он стал прикидывать, чем можно ей помочь. Пиявок в таком районе и в такой час, конечно, не найдешь. Тут ему вспомнилось, что по пути сюда он проходил мимо женского монастыря. Пожалуй, сестры помогут ей, наверное, и переночевать разрешат где-нибудь на кухне.

Опустив руки, девушка боязливо посмотрела на Филиппа. Она походила на зверька, попавшего в ловушку. Да, именно на раненого зверька, готового при первой же возможности сорваться с места и убежать. Отчаяние застыло у нее в глазах. Эта девушка ни в коей мере не походила на тот образ, который пытались создать повар и Бесси. По всему было видно, что жизнь у нее нелегкая. Встав, Филипп подошел к ближайшему буфету. Вина там не было видно, но он помнил, что подавальщица доставала что-то оттуда. Выломав ударом кулака дверцу, он достал бутылку, встряхнул ее как следует, влил содержимое в чашку и вернулся к девушке.

— Выпей-ка. В кухне ничего не найдется, чем можно смазать ноги? Мед, или подсолнечное масло, или яичный желток?

Лицо девушки искривилось от боли. Не замечая предложенной чашки, она протянула Филиппу руки.

— Ради Бога, — прошептала она. — Ради Бога, пожалуйста, помогите мне. — Больше девушка не произнесла ни слова. Губы ее посерели, она внезапно упала, потеряв сознание. Стакан с вином опрокинулся, по щеке поползла красная струйка.

Филипп молча склонился над ней, вглядываясь в исхудавшее лицо. Его удивил голос девушки: безграмотные кухарки так не говорят. Правда, промелькнуло в голове Филиппа, она могла усвоить эту интонацию, работая в каком-нибудь богатом доме. Он склонился еще ниже и поднял упавшую на висок прядь волос.

Удивленный внезапно наступившей тишиной, Перси оторвался от своих развлечений и пошутил грубовато:

— Эй, Филипп, вы там не очень старайтесь, оставьте и на мою долю что-нибудь.

Филипп пропустил это упражнение в остроумии мимо ушей. Опустившись рядом с девушкой на колени, он сказал хриплым голосом:

— Роб, можно вас на минуту?

— А что мне там делать? — беззаботно откликнулся Перси, но, услышав, как Филипп вполголоса выругался, неохотно поднялся на ноги. — Знаете, если вы все время будете стараться исправить мир… — Ворча, он высвободился из цепких объятий Бесси, дав ей напоследок увесистый шлепок. — Вы и так спасли ее от трепки, которую она бы надолго запомнила. Что же еще?

— Роб, — Филипп обернулся и пристально посмотрел на товарища, — вы были в Миддлхэме после меня. Я уже семь лет как ее не видел, но если это только не сон, перед нами Анна Невил.

Наступило молчание. Перси изумленно воззрился на Филиппа, потом перевел взгляд на девушку.

— Вы бредите.

— Не думаю. — Филипп отодвинулся так, чтобы на лицо девушки падало побольше света. — Посмотрите-ка получше. Ведь это же чистая копия графа Уорвика, она всегда была на него необыкновенно похожа.

Смущенный уверенным тоном Филиппа, Перси нетерпеливо склонился над девушкой, вглядываясь в орлиные черты лица и темные волосы. Выражение у него разом изменилось.

— Теперь убедились? — настойчиво спросил Филипп.

— Она иногда появлялась в Вестминстере, когда я там был с Глостером, — неуверенно заговорил Перси. — Конечно, это было два или три года назад, но… Дочь Уорвика! В этом клоповнике! Право, Глостер кому угодно глотку за это перережет.

Филипп поднял обмякшее тело на руки.

— Ну-ка, Роб, давайте положим ее где-нибудь. Снимайте плащ, используем его как одеяло, а мой — под голову.

— Но как это могло случиться! — воскликнул Филипп, поспешно расстилая плащ. — Ведь в Лондоне любой поваренок знает, что Глостер ищет ее. А она сама почему молчала?

— Может, и говорила, да никто не поверил. Не забывайте, ее привезли сюда, когда никому и в голову не приходило, что ее нет в Эрбе. Хозяин-то, конечно, должен быть в курсе дела, но что касается остальных — вы же слышали, что сказала Бесси. Ее просто сочли безумной. При таком обращении удивительно, что она и впрямь не сошла с ума.

Скатав свой плащ, Филипп подложил его девушке под голову, а вместо одеяла набросил плащ Перси. Огонь погас, в комнате становилось все холоднее, а на девушке была только драная рабочая кофта. Не приходя в сознание, она вздрогнула при прикосновении Филиппа.

— Думаете, ее силой привезли сюда? — мрачно спросил Перси.

— Кто знает. — Обернувшись, Филипп перехватил взгляд Перси. — Оставьте, Роб, это дело Глостера.

Где-то в глубине дома, словно вымершего с наступлением темноты, стукнула дверь. Они инстинктивно обернулись. В кухне раздался чей-то властный голос. Филипп двинулся в ту сторону, прислушался и вернулся назад.

— Похоже, сам хозяин, — негромко проговорил он. — Роб, ступайте и приведите сюда Глостера. Дом его недалеко отсюда. И скажите, пусть возьмут с собой носилки, ехать верхом она не в состоянии. Не мешкайте! А я останусь здесь и присмотрю, чтобы все было в порядке.

Разговор в кухне становился все громче — повар безуспешно пытался утихомирить хозяина. Перси быстро двинулся к выходу, но на пороге остановился и, отстегнув меч, бросил его товарищу:

— Возьмите, может пригодиться.

Филипп поймал его на лету, кивнул в знак благодарности и махнул на прощанье рукой.

Пустынная улица была залита лунным светом, Перси бежал что есть мочи и вскоре исчез из вида.

Положив меч на стол, Филипп вернулся к девушке. Лицо ее постепенно приобретало естественный цвет, щеки даже порозовели. В первый момент Филиппу показалось, что это следы от ударов, он уже поднес к ее губам бокал с вином, как из кухни донеслись оглушительные вопли хозяина, в которых потонуло жалкое бормотание повара:

— Во имя всех святых, разве я не говорил, чтобы ее не трогали с места! Это же надо — кругом одни дураки! Нельзя, что ли, ей было найти какую-нибудь работу в комнате, под замком? Так нет, понадобилось тащить сюда. Но оказывается, и этого мало… — Хозяина явно душил гнев, он остановился, чтобы перевести дыхание, но в эту паузу вклинился повар. Наверное, у него нашлось что сказать в свое оправдание: во всяком случае, крик прекратился, и следующие слова хозяина Филипп уже не мог разобрать. Потом голоса совсем затихли и лишь где-то в отдалении вновь зазвучали на минуту. За окном, выходившим на конюшню, послышались чьи-то поспешные шаги.

Сообразив, что он так и не поставил бокал с вином на место, Филипп вновь взглянул на Анну. Из-под мягко очерченных бровей на него пристально смотрели широко открытые глаза. Словно продолжая давно начавшийся разговор, девушка негромко сказала:

— Он послал за подмогой.

— Не сомневаюсь, — ответил Филипп. — Но замок герцога ближе, чем Эрбе, и готов держать пари, что сегодня милорд Глостер окажется здесь раньше Кларенса.

Он снова посмотрел на бокал.

— Может, сделаете глоток, Анна? Это жалкое пойло, но все же вам будет лучше.

Он опустился на колени и с почтением протянул ей чашу. Бросив на него быстрый взгляд, девушка протянула загрубевшие руки. Отпив немного, она вернула бокал Филиппу, откинулась на подушку, которую смастерили Филипп с Перси, и прикрыла лицо руками.

— Стало быть, вы все знаете? — после долгого молчания спросила она.

— Да, — мягко ответил Филипп. — Отдохните немного. И поверьте, все позади.

Анна ничего не ответила. Филипп поднялся, подошел к камину и принялся ворошить почти потухшие угли. Так он и стоял не двигаясь, в ожидании, когда огонь разгорится снова. Девушка зашевелилась. Обернувшись, он увидел, что она внимательно его разглядывает.

— Мне кажется, мы прежде не встречались, сэр. Вы… я так поняла, что вы состоите на службе у Его Высочества герцога Глостера?

— Что ж, можно и так сказать, — ответил Филипп. Учитывая события последних месяцев, вопрос прозвучал двусмысленно. — Меня зовут Ловел.

— Филипп Ловел? Я слышала о вас. Вас называют добрым духом герцога Глостера.

Сказано было как бы между прочим, но лицо Анны внезапно озарилось теплой улыбкой. Покраснев вслед за ней, Филипп ответил ровным голосом:

— Боюсь, вы заблуждаетесь, мадам. Герцогу Глостеру не нужны никакие добрые духи.

Дрова в камине наконец-то разгорелись, Филипп подбросил еще полено и тщательно разворошил золу. Облокотившись о стол, Анна поправила поношенную юбку и спросила:

— А где мы, это какая часть Лондона?

— Олдергейт, недалеко от собора Святого Павла. Чуть дальше на восток начинается Чипсайд, это уже аристократический район.

— Мне так и казалось, что Святой Павел рядом, слышно колокола, но полной уверенности, конечно, не было.

Она быстро обежала комнату глазами. Там и тут на полу, покрытом стеблями камыша, валялись перевернутые табуретки и скамейки, остатки пищи, кружки, из которых вытекло содержимое.

— Я здесь впервые. Все это время я провела в подвальной комнатке, там и проснулась, когда меня привезли из Эрбе. Только когда именно это было, не помню — накануне вечером в вино что-то подмешали. У постели сидел какой-то мужчина. Он сказал, что отныне я — племянница хозяина таверны, зовут меня Молд и, когда я научусь откликаться на это имя, мне дадут есть. И эту одежду, — голос ее осекся, — тоже дал мне он.

Наступило неловкое молчание. Минуты текли, наконец Филипп спросил:

— И вы не знаете, кто это был?

— Нет. Он сразу ушел, и я больше его не видела, хотя знаю, что он захаживал сюда поговорить с хозяином — через дверь доносился его голос. Однажды я услышала, как он говорил хозяину, что церемониться со мной особенно не надо… Хозяин называл его милордом. И он говорил… как благородный господин.

— Ах вот как, — сквозь зубы произнес Филипп. Он отошел к столу, схватился за рукоять меча и выдернул его из ножен. Затем вернул меч на место — так он проделал несколько раз. От этого у Филиппа даже ладонь покраснела. В конце концов он швырнул меч на стол и повернулся.

В доме царила глубокая тишина. Подойдя к окну, Филипп выглянул на улицу. Ричард должен скоро появиться. Перси теперь, вероятно, подъезжает к замку, а скорость давно сделалась для людей Глостера неотъемлемой частью их существования. Облокотившись о подоконник, он рассеянно посмотрел на вывеску, раскачивавшуюся на ветру. Анна сидела так тихо, что казалось, будто она уснула. Поэтому Филипп даже вздрогнул от неожиданности, когда девушка заговорила:

— Теперь я вас вспомнила, сэр Филипп. Вы ведь были в доме моего отца, верно? А потом совершенно внезапно уехали.

— Да, мне было тогда семнадцать. И уехал я против своей воли, просто умер отец, и мне надо было заниматься домом.

— Вы с Диконом, помню, всегда были вместе: я часто спускалась во двор и смотрела, как вы упражняетесь.

Они оба улыбнулись общим воспоминаниям о минувших временах, и туман какой-то особенной боли, застилавший ее глаза, казалось, немного рассеялся. Догадываясь, отчего так произошло, Филипп сказал:

— Он всю Англию перевернул вверх дном, стараясь отыскать вас. Сегодня ночью он в первый раз за последние два месяца уснет спокойно.

Оторвавшись от окна, он направился к буфету, чтобы налить еще немного вина. Но на полдороге остановился — где-то в глубине дома скрипнула дверь.

Приложив палец к губам, он бесшумно двинулся в сторону коридора. Дверь в кухню была плотно закрыта, но за ней можно было различить мужские голоса. Вернувшись к столу, Филипп обнажил меч.

— Оказывается, я ошибся, — сказал он, отвечая на молчаливый вопрос Анны. — Я думал, они послали за подмогой в Эрбе.

Филипп еще не закончил фразу, а в коридоре уже послышались шаги, заглушаемые голосом хозяина, — чувствовалось, что он явно запыхался:

— Пожалуйста, сюда, милорд, он здесь, и девчонка тоже. Должно быть, уже все обобрали подчистую. А ты, Джек Кук, убирайся; когда надо, позовут… — Не закрывая ни на минуту рта, пытаясь затолкать любопытного повара в кухню, хозяин забегал вперед мужчины, к которому он обращался. Хозяин появился на пороге первым. На него Филипп едва взглянул. Куда больше его занимал незнакомец — высокий, стройный, но не худой мужчина в изящном вязаном камзоле и рейтузах. В правой руке он держал обнаженный меч, дюйма на два — быстро прикинул Филипп — длиннее его собственного. При тусклом свете Филипп разглядел его жесткий, чувственный рот. Мужчина остановился посредине комнаты и настороженно смотрел то на Филиппа, то на Анну.

Филипп заговорил суровым голосом:

— Проходите, проходите, милорд, ведь хозяин пригласил вас. Меня зовут Ловел. Вас знать чести не имею. Но, милорд, уверяю, последние четверть часа ничего не желал я так сильно, как встречи с вами.

— Не понимаю, о чем вы, — хриплым голосом откликнулся мужчина. — Я тут неподалеку ужинал. Со здешним хозяином мы старые знакомые. А когда он сказал, что в его таверне орудует какой-то ненормальный, я решил, что надо помочь вышвырнуть хулигана на улицу. — Он замолчал, словно припоминая что-то. — Ловел, говорите. Как же, как же, верный сторожевой пес Глостера! Ладно. Не знаю, что вас связывает с этой маленькой потаскушкой, но благоволите объяснить, почему вы устраиваете скандал в добропорядочном доме. Вы что, считаете эту девчонку благородной дамой? Да это же всего лишь…

— Осторожнее, сударь! — Филиппа вдруг затрясло. — Советую вам как можно более тщательно выбирать слова, ведь вы говорите о дочери графа Уорвика.

Наступила пауза. Овладев собой, Филипп спокойно добавил:

— Может, отложим объяснения до появления герцога Глостера? Он вот-вот здесь будет.

Секунду они мерили друг друга взглядом. Затем незнакомец резко обернулся к хозяину и прошипел сквозь зубы:

— Идиот! Ты же говорил, что он здесь один!

— Но он и был один — он не мог послать… О Боже, спаси нас и помилуй! — Подвывая от страха, хозяин круто повернулся и выбежал из комнаты.

Подождав, пока смолкнут его шаги, Филипп произнес не без иронии:

— Мудрый человек. Не хотите ли последовать его примеру, милорд? С женщиной-то вы были храбрее некуда. А то, может, останетесь, вы ведь вооружены. Или без прикрытия драться не собирались? Но хозяин убежал, милорд, и вы остались один, совсем один.

Филипп едва успел отшвырнуть оказавшийся у него под ногами стул — с такой резвостью бросился на него незнакомец. Звон скрестившихся мечей доставлял Филиппу удовольствие, которого он давно уже не испытывал. Да и вообще, пожалуй, он никогда прежде не дрался с таким восторгом и откровенным желанием уничтожить противника. Это была короткая схватка: впоследствии Филиппу вспоминались только скрежет металла, шуршание подошв по полу и тяжелое дыхание незнакомца. Дрался тот отчаянно, забывая об осторожности. Он был лет на пятнадцать старше Филиппа, и это не могло не сказаться на исходе поединка.

Где-то в самом начале улицы послышался стук копыт. Он становился все отчетливее, все громче. Противник Филиппа сделал яростный выпад, промахнулся и… рухнул. Руки его все еще дергались, пальцы сжимали рукоять меча, но в шею вонзился меч Филиппа.

Тяжело дыша, Филипп прислонился к столу. Кровь, хлынувшая было, остановилась. Он вытащил меч из тела убитого, глянул на лезвие и швырнул меч на пол. Звон металла заглушил прерывистое дыхание Анны. Снаружи послышались шаги, распахнулась дверь, и в комнату ворвались Глостер и его люди. Ричард Глостер встретился взглядом с Филиппом, но, будто не узнал его, отвел глаза.

Если убожество заведения, вонь, стоявшая здесь, — об этом Глостер уже слышал от Перси, — и поразили его, внешне он никак этого не выказал. Ричард не отрываясь смотрел на девушку, примостившуюся у подоконника. Анна накинула на себя одежду, которую дали ей Филипп и Перси, но рубище все равно было видно. Она покраснела, закуталась в мужские плащи еще плотнее. Герцог шагнул к ней.

— Нэн, я… — Он запнулся. Летнее сватовство оборвалось в самый деликатный момент. Анна не пошевелилась, Глостер остановился. — Я предупредил, чтобы вас ждали у Святого Мартина, Нэн. Там у вас будет надежное убежище и хороший уход. Никто не посмеет вас тронуть или заставить уехать.

— Спасибо, кузен, — чуть слышно произнесла Анна.

— Я вам не кузен, — медленно покачал головой Ричард. Она подняла брови, словно не догадываясь, что он имеет в виду. Убедившись, что его в конце концов поняли, Ричард порывисто схватил Анну за руки — она все еще судорожно стягивала на груди чужую одежду.


Перси остановился подле Филиппа, равнодушно поглядывая на распростертое у порога тело.

— Необычный удар, — заметил он, указывая на угол, под которым вошел в горло меч. — Пожалуй, вам повезло, что он промахнулся. — Посмотрев в сторону подоконника, Перси добавил: — А с этим что делать, милорд?

Ричард, казалось, не слышал вопроса. Он как раз снимал покрывало с распухших ног Анны. Та протянула было руку, чтобы остановить его, но было слишком поздно. Наступило молчание. Ричард снова укрыл ее ноги, нежно поцеловал Анну, поднялся и подошел к окну. Носилок еще не было. Он застыл, нервно сжимая и разжимая пальцы и глядя перед собой. Наконец взгляд его набрел на Филиппа. Словно очнувшись, он подошел к убитому. Из открытого рта струилась кровь. Не поворачиваясь, Ричард произнес:

— Вы обокрали меня, Филипп. — Он немного помолчал, а потом совершенно бесцветным голосом спросил: — А где хозяин этого притона?

— Полагаю, уже далеко отсюда, — сказал Филипп. От тона, каким был задан вопрос, Филиппу сделалось легче. Его подташнивало, он страшно устал и хотел только одного — как можно быстрее уйти отсюда. — Оставьте его, милорд. Он ведь всего лишь исполнитель. — «Как, впрочем, и этот, что лежит на пороге», — едва не добавил Филипп, но остановился. Наверное, можно будет доказать, что сценарий с начала до конца был разработан герцогом Кларенсом, но подтвердить это может только похититель Анны. А может, подумал Филипп, Ричард Глостер в глубине души и не хочет знать правду?

На улице послышался стук копыт. Там были люди герцога, один из них вошел и объявил, что носилки готовы. Подняв Анну на руки, Ричард понес ее к двери. Паж накинул на тело убитого покрывало, чтобы миледи не увидела его. Ричард внезапно остановился и заговорил так тихо, что Филипп едва разобрал его слова:

— Пусть эту падаль швырнут на землю у входа в Эрбе. Проследите за этим, сэр Роберт.

Мрачно улыбаясь, Перси подозвал двух слуг в ливреях и возвратился в таверну. Филипп хотел незаметно уйти, но герцог Глостер обернулся и коротко бросил:

— Филипп, мне надо с вами поговорить. Подождите внутри.

Тяжело вздохнув — он надеялся отложить разговор до утра, — Филипп остановился. Перси времени не терял. Вышеупомянутую падаль унесли, и теперь комната, несмотря на беспорядок — на полу все еще валялись столы и стулья, — выглядела на удивление голой. Филипп прихватил стул и подошел к камину погреться. Кто-то открыл окно. Комната проветрилась, исчез тошнотворный запах, правда, стало очень холодно. Было очень тихо. Постояльцы наверху наверняка не могли бы заснуть при шуме, который стоял до сих пор. «Скорее всего, — подумал Филипп, — будучи завсегдатаями этого места, они при первых же криках просто удрали, а с ними и слуги». Это местечко, если называть вещи своими именами, было не чем иным, как воровским притоном. Филипп все еще был занят этими мыслями, когда на пороге послышались шаги Ричарда.

Он быстро вошел в комнату, кивнул стражнику, стоявшему у входной двери, плотно закрыл ее и прислонился к решетке камина.

— Ну что ж, Филипп… — Лицо Ричарда было абсолютно непроницаемым.

— Да, милорд? — тем же тоном ответил Филипп.

Ричард нетерпеливо пнул ногой полено в камине, язычок пламени взметнулся и лизнул его сапог.

— За то, что вы сделали сегодня, можете просить меня о чем угодно. Впрочем, это и так ясно, так что не будем об этом. Не затем я просил вас остаться.

Ричард перевел взгляд с разгоревшегося огня в камине на лицо собеседника.

— Я полагал, вы должны были находиться в Лондоне уже несколько месяцев назад. Но вы прислали какое-то странное письмо — ни об отпуске не просили, ни планами своими не делились. Словом, я подумал было, что вы все еще не оправились от раны.

— Ах вот как, милорд? — бесстрастно произнес Филипп. Он опустил глаза, помешивая уголь в камине. — Я вернулся в Оксфордшир. Мне надо было подумать.

Наступило напряженное молчание. Ричард первым прервал паузу:

— Что ж, вы могли позволить себе такую роскошь.

— Вот и я так подумал, — ответил Филипп.

В камине затрещало догоравшее бревно. Повалил дым. На противоположной стене плясали слабые отблески огня. Присев на край стола, Ричард обхватил колени руками.

— Филипп, король отдал мне Миддлхэм. Теперь на мне, как раньше на Уорвике, вся Англия к северу от Трента. И еще граница. Да и за графом Нортумберлендом надо присматривать. Правда, Уэльс я передал Пемброку, так что об этом можно не беспокоиться. — Ричард говорил совершенно спокойно, так, словно речь шла о рыцарском турнире. В комнате горела только одна свеча, и при ее свете резко выделялось осунувшееся лицо герцога.

— И у вас минуты свободной не было, чтобы хоть немного отвлечься, — медленно проговорил Филипп.

— Да, дел невпроворот, видит Бог, их хватит на шестерых. Надо только, чтобы Его Величество мог доверять им. А одна задача какое-то время будет особенно трудной: на севере все еще помнят графа Уорвика. В моем лице его люди видят мстителя Йорка, граф Нортумберленд вовсе ненадежен: при любом удобном случае ударит в спину. — Глостер повертел на пальце кольцо. Это был крупный рубин в золотой оправе — королевский подарок к девятнадцатилетию, которое отпраздновали месяц назад. — Из всего этого следует, что моим поместьям нужен управляющий. Я только что говорил, Филипп, что вы заслужили награду. Но, поверьте, не это я имел в виду. С этим любой справится, лишь бы верен был. К тому же у вас свои земли по эту сторону Трента, так чего же вам служить мне? Разве что вы — во что хотелось бы верить — сохранили любовь ко мне. Итак, Филипп, решать вам: вы со мной?

Он улыбнулся и, еще не услышав ответа, протянул руку.

— Всей душой, милорд, — низко поклонился Филипп.

Загрузка...