Бес в ребро – нож в сердце

– Вы давно с ним вместе? – зачем-то уточнил он.

Хотя, в сущности, разницы не было никакой. Хоть десять лет они спят, хоть несколько месяцев назад пару раз потрахались. Всё это уже никакого значения не имеет.

– Давно. Но уже всё… Я сказала же, что его за сказанное не прощу!

Вот так вот… Она прощать Тимофея не планировала, а от него, Эдика, ждала понимания. И принятия ситуации. Но что происходило в её голове в этот момент? На что Тося рассчитывала?

Что он поймёт, насколько старый и никому не нужный, вот и впишется за дитя, которое к нему никакого отношения не имеет? Или что?

– Вот, что я тебе скажу, Тосенька… Дурак я был, когда на тебя позарился. Дурак – как есть. Жену потерял, которая мне верна была и с которой мы жили душа в душу. И променял на бабу сельскую, которой от меня только дом нужен был. Но слава богу, всё теперь на своих местах.

Он перевёл дыхание, когда выдал эту тираду. Прежде всего потому, что Тося смотрела на него сначала испуганно, а потом – взгляд её стал опять страшным, таким, какой он уже видел сегодня.

– Палату эту я оплатил. Денег брать назад не стану. Но дальше – ты сама уж. Или Тимофея возвращай, потому что он Машке моей точно не нужен. Или как-то без мужского плеча, потому что своё я тебе подставлять не намерен. Обвела меня вокруг пальца, так мне и надо.

Журавлёв развернулся и собрался выйти, когда Тося его окликнула:

– Эдик!

Он замер, желая лишь уйти, чтобы там, за пределами этих стен, попытаться стряхнуть с себя какой-то жуткий морок. Но всё же чуть повернул голову и посмотрел на Антонину.

– Я всё для тебя сделаю… Стану самой верной, самой преданной. Самой хозяйственной! Дом себе бери, мне он не нужен. И в замужестве тоже не нуждаюсь… Хочешь, со мной живи, а по другим шастай… только сейчас помоги! Молю!

Журавлёв прикрыл глаза и рассмеялся. Нет, она и впрямь была глупа, раз не понимала, что не сможет он быть с той, которая так безбожно его предала… Не нужна ему Тося теперь ни в каком виде…

– Прощай, – только и бросил он напоследок, после чего вышел.

А ему в спину донеслись… нет, не ругательства. А такие завывания, что от них кровь стыла в жилах.

Эти звуки заставили Эдика припустить прочь, как будто за ним гнался сам дьявол. И мысли у Эда тоже были всклокоченными, словно их перетряхнули кверху тормашками.

А в мозгу билась одна фраза, которая и станет в дальнейшем главным лозунгом Журавлёва, приклеившимся к нему на ум намертво:

«Какой же я оказался дурак…»

***

Маша, которая просила о встрече, застала Эдика в кафе, где он сидел и изучал в сети вопросы, связанные с тем, чтобы выяснить, не окажется ли Митя ему всё же кровным ребёнком.

По правде говоря, Журавлёв готов был заплатить кому угодно за то, чтобы этот несчастный младенец никакого отношения к нему не имел. Но и обезопасить себя на будущее хотелось.

Тося была очень уверена в том, что зачала Митю от сводного брата, но доказательств-то у нее никаких не имелось. А вдруг окажется, что это не так, и что ребёнок всё же от него, Эдика?

И Антонина, которая это выяснит, начнёт опять оказывать влияние на его жизнь… Одно дело – её убеждённость в том, что Тимофей для ребёнка лучший донор, и совсем другое – бумажка, на которой чёрным по-русски будет написано, что родства между Журавлёвым и Митей нет никакого.

Договорившись с дочерью, что она подъедет в кафе через полчаса, он погрузился в свой вопрос снова, и через несколько минут записался онлайн в клинику, где и должны были сделать тест ДНК.

Когда Маша приехала, Эдик отложил телефон и посмотрел на дочь пристально. Она находилась в настолько остром нервном возбуждении, что Журавлёву это тут же не понравилось.

– Папа… во-первых, хочу сказать… что это я привезла те травки из деревни, которыми Тося и… ну, в общем, которые ты ей не намеренно и дал, – созналась Маша.

Эдик вскинул брови, а дочь поспешно пояснила:

– Она меня отправила к бабке какой-то, а я тогда за эту возможность ухватилась, чтобы с Тимофеем там увидеться. Клянусь тебе, я не знала, что там, в свёртке, который Тосе передала эта… знахарка, или кто там она такая?

Эдик качнул головой. Сейчас и впрямь никакой разницы уже не было. А он и до этого момента понял сам, что никакого отношения к этим пещерным методам сельского толка Юля иметь не могла.

И вообще сейчас образ жены, с которой он прожил столько лет, казался как будто из другого мира, не принадлежащего ему. Самому же Журавлёву оставалось лишь мыкаться после того, как остался один, да ещё и с ветвистыми рогами, а также надписью «олень» на лбу.

– Хорошо, Маш, я понял… Верно говорят же да, ну, про колодец? – усмехнулся он, однако дочь его невесёлой реакции не разделила.

Она снова приняла какой-то нервический вид, что опять напрягло Эдика. Речь должна была явно пойти о Тимофее, он это осознавал.

– Мы с Тимом многое обсудили. Он сказал, что сам не понимает, как так вышло… Вроде как и она его опаивала чем-то. А мне в любви признался. Говорит, что сразу я ему в душу запала, как только меня увидел, – стала рассказывать Маша, отчего у Эда внутри всё оборвалось.

– Чушь! Чушь это всё! Ты что такое говоришь? – ужаснулся он.

Дочь тут же закрылась, поджала губы. Посмотрела на отца волком. И пока она не начала вещать что-то ещё, он напомнил ей:

– Сама же слышала, что он говорил Тосе! Что я олух, который вот-вот отпишет тебе половину квартиры, и поэтому ему нужно быть с тобой!

Господи, неужели его Маша окажется на деле такой недалёкой? Он, конечно, понимал, что она в житейских вопросах совсем не семи пядей во лбу, но в прошлом её эта черта играла на его стороне. А сейчас… Сейчас он действительно искренне переживал за дочь, но она собиралась, похоже, пройти по горящим углям босиком, прекрасно зная, чем это в итоге закончится!

– Папа, я сама во всём разберусь! – заявила она. – Тимофей мне уже всё объяснил. Сказал, что эту роль для Тоси играл, чтобы она чего другого не удумала. И что никакие квартиры ему от меня не нужны.

Она поднялась из-за столика, за который присела на какие-то считанные минуты совсем недавно. Пожала плечами и продолжила:

– Если ошибаюсь в нём – пойму это на собственной шкуре. Но сейчас мне хочется ему верить. Он меня позвал уехать на неделю. И представь себе – на его деньги! Сказал, давай посмотрим, как нам вместе, хорошо, или нет. А там уже я и только я буду решать, поверить ли в его чувства.

Чем больше Эдик слушал это всё, тем сильнее в его душе становилось ощущение бессилия. Полнейшего непонимания, как остановить эту дуру… Бежать к Юле? Так она лишь руками разведёт и скажет, что дочь уже взрослая. И будет, в целом-то, права… Вот только куда засунуть понимание, что именно он, Эдик, и виноват в происходящем?

– Маша… Он лжёт! Я уверен, что Тимофей говорит неправду. У него сейчас выхода нет, кроме как за тебя ухватиться, пока Тося в себя не придёт. Но он никуда от неё деваться не собирается! Ты же сама своими ушами слышала, что они уже планируют нового ребёнка, который будет здоровым!

Дочь прикрыла глаза и покачала головой.

– Ерунда это всё. Не хочет Тим никакую Тосю! Меня только желает, а всех этих противоестественных отношений – нет!

Она вновь посмотрела на отца и повторила то, что он уже слышал:

– Я сама хочу пройти через это, папа… Сама!

После чего развернулась и ушла, оставив Журавлёва в полнейшей растерянности. Конечно же, последнее, что он станет делать в сложившейся ситуации – запирать дочь в попытке оградить от жизни.

Но руку на пульсе держать точно станет. Только как теперь убедить себя в том, что это в итоге сработает?

Вот и Журавлёв разумом понимал, что никак… Вожжи из рук он упустил уже давно.

Если всё же предположить, что они у него хоть когда-то имелись в наличии…

***

Когда в мою дверь раздался протяжный звонок, я грешным делом подумала, что это нагрянул Журавлёв.

После его жаркой тирады, исходя из которой я выяснила, что бумеранг прилетел точнёхонько в лоб той, чья рука его и бросила в мою сторону, мы с мужем на «слышались» и, слава богу, не виделись.

Но я уже предприняла некоторые действия, чтобы как можно скорее избавиться от этого идиота и начать новую жизнь без него.

Меня даже устраивал тот факт, что квартиру, где я сейчас жила одна, скорее всего, придётся продать. Так будет даже лучше – это избавит меня от необходимости пересекаться с Эдиком, да и с Машей тоже.

Последняя тоже не появлялась рядом, и ни единой весточки от неё не было. И тут как нельзя лучше подходила поговорка про отрезанный ломоть.

И хоть дочь и её выбор нанесли мне ощутимую рану, которая приносила моральные страдания до сих пор, я старалась хотя бы мысленно отпустить ситуацию. Повлиять ни на что я уже не могла, так что просто смирилась и жила свою жизнь.

Кому-то она могла показаться унылой, однако я была целиком и полностью ею довольна. Рядом были родители, которые меня во всём поддерживали, подруги, а ещё – переписка с Егором. Но центром моего существования сейчас была беременность. И любовь к моему малышу, которая расцвела особенно пышным цветом после того, как выяснилось, что я могла потерять малыша стараниями этой жуткой Тоси.

– О… – только и сказала я сама себе, когда взглянула в глазок и увидела по ту сторону двери свёкров.

Зачем они пришли, да ещё и без предупреждения, я не знала. Да и пускать их в квартиру желания у меня никакого не было. Но и игнорировать родителей Журавлёва я не планировала. Вот открою им дверь и пусть скажут, зачем пришли. А потом уже стану решать.

– Юлечка, как хорошо, что ты дома! – воскликнула Марина Дмитриевна, когда я всё же отперла. – А мы с Сашей гадаем, увидимся с тобой, или нет.

Я сложила руки на груди.

– Вообще-то, уже давно изобрели телефон, – ответила им.

Свекровь опустила взгляд и созналась:

– Мы боялись, что ты не подойдёшь.

– Или сразу скажешь «нет», – подхватил Александр Борисович. – Поэтому приехали, посмотрели по окнам, что у тебя свет горит, вот и поднялись.

На эту тираду я промолчала, ожидая продолжения. Ведь оно должно быть, не так ли? Какой-то повод у свёкров был, исходя из которого они сегодня явились ко мне. Вот пусть и объявят о нём первыми.

– У нас столько всего случилось! Мы можем с тобой поговорить? И про дом речь пойдёт, и про Машу…

Марина Дмитриевна осеклась и не стала продолжать. Но я додумала за свекровь сама. И про Тосю и их с Эдиком ребёнка, – видимо, именно это у неё само просилось наружу, но она вовремя успела сообразить, что нужно замолчать.

– Проходите, – всё же решила я посвятить какое-то время беседе со свёкрами.

Но исключительно потому, что они произнесли имя моей дочери. И я отступила в сторону, давая им возможность пройти в прихожую.

Марина Дмитриевна сильно нервничала – я видела это по тому, какие рубленые хаотичные движения она делает. Александр Борисович был сосредоточенным и хмурым. И когда мы в очередной раз устроились за столом переговоров, именно отец Эдика и взял первым слово:

– Юлия, у нас стряслось то, что расставило по местам все нюансы. Оказалось, что Тося вынашивала ребёнка вовсе не от твоего мужа.

Он выдал мне эти новости так хладнокровно, как будто рассказывал о чём-то постороннем, не имеющим ни к его, ни к моей жизни никакого отношения.

– Отец мальчика – её сводный брат. Тимофей. В него влюблена Маша, она сейчас может совершить ошибку, – продолжил Журавлёв-старший, и я прикрыла глаза и взмолилась:

– Подождите! Я ничего не понимаю.

Когда же посмотрела на свёкров, они переглянулись, и Марина Дмитриевна послала мужу нечто вроде «давай я». И начала рассказывать.

Она говорила про то, как Тося и Тимофей росли вместе, как у них случилась связь. И как он и стал отцом её ребёнка, что уже даже было подтверждено документально. Как они хотели облапошить Эдика и Машу, заполучив их недвижимость. И как Мария продолжает пребывать в грёзах, планируя строить отношения с этим сельским козлом. Именно так его назвала свекровь, чем меня порядком удивила.

А я сидела, слушала их и не понимала, что именно чувствую по данному поводу, потому что ощущений было очень и очень много. И все – совершенно разнообразные по характеру.

– Мы очень ошиблись, Юля… И не знаем, как себя дальше вести. Но понимаем, что ты очень сильно невинно пострадала… А ещё, что у нас есть внучок, которого ты носишь. И которому мы задолжали.

Это было очень неожиданно. Я предполагала, что они станут просить, например, попытаться повоздействовать на дочь. Ну или принять обратно Эдика, раз уж оказалось, что у него бастардов на стороне не народилось. Однако речь шла о другом, и хотя я подумывала, что свёкры всё же выставят какие-то условия, мне было даже интересно, как они собирались возвращать долги моему ещё нерождённому ребёнку.

– На дом тот ипотека оформлена, мы решили её сами платить и жить там. А тебе свою квартиру отпишем, – проговорил Александр Борисович уверенно. – И не волнуйся… Я же вижу, что подозреваешь что-то, – добавил он, читая меня, как раскрытую книгу.

Впрочем, я и не скрывала своих мыслей, потому что хотелось откровенности, а не каких-то экивоков, которые ни к чему хорошему никогда не приводили.

– Не думай, что попросим что бы то ни было взамен, – кивнула Марина Дмитриевна. – Родишь внучка и решишь, что не хочешь нас к нему подпускать – так тому и быть. А если дашь возможность с ним видеться – мы будем счастливы, Юленька.

Это было весьма внезапно и выбивало из колеи. Я сидела и искала подвох, понимая, что мне свёкры вряд ли выдадут, в чём здесь состоит тот подводный камень, на который я непременно наткнусь.

Интерпретировав моё молчание совершенно верно, Александр Борисович продолжил настаивать:

– Завтра же мы можем поехать к нотариусу и начнём собирать документы. Чтобы ты не думала, будто мы сегодня решили так, а через время – иначе.

Я сделала глубокий вдох и поинтересовалась:

– А что обо всём этом Эдик думает? Или он не в курсе ваших решений?

Свёкры переглянулись. Марина Дмитриевна поджала губы и ответила:

– Сын сказал, что ему теперь всё равно… на жизнь его. Тебя он потерял, к ребёнку вашему ты его явно не подпустишь на пушечный выстрел. Ну а дом он для Тоси покупал, так что теперь уж точно всё прахом пошло.

В целом, выходило даже складно, если всё же свёкры обрели ум настолько, что понимали истинную ценность того, что ещё оставалось в их жизнях.

– Мне нужно посоветоваться с юристом, – ответила я, не скрывая ничего. – Если он скажет, что меня ни к чему этот ваш дар не обяжет…

Я только произнесла эти слова, как свёкры стали заверять:

– Мы тебе поможем все налоги заплатить, или что там ещё будет нужно. Я просто в этом не разбираюсь, – проговорила Марина Дмитриевна.

– Точно-точно… мы с Маришей ещё ого-го! Списывать на берег нас не надо! Сдюжим!

В любом другом случае я бы даже испытала какое-нибудь трогательное чувство. Но жизнь и события последних недель меня многому научили. И я уж точно не торопилась называть свёкров, которые уже себя проявили ранее, теми людьми, на которых можно было положиться. Однако и отправлять их прочь, учитывая все обстоятельства и то, что они говорили и собирались сделать, было бы глупым.

– Хорошо. Тогда я говорю с юристом, и если он даёт добро, мы едем оформлять всё, что нужно, – подвела я итог тому, о чём мы здесь собрались поговорить.

Свёкры, как по команде, вздохнули с облегчением. А я сидела и думала о том, что если вдруг в этом всём действительно кроется нечто, обо что я потенциально могу расшибить лоб, у меня за спиной уже есть опыт. А рядом – те люди, которые помогут.

Ведь я, в отличие от мужа, из его измены ни с чем не вышла. И это была часть того бумеранга, который всегда срабатывает в таких случаях.

Хотите вы того, или нет…

***

Поездка, в которую Машу пригласил отправиться Тимофей, была волшебной. Пусть в отеле у них и был весьма скромный номер, а кафе, которые они посещали, не блистали блюдами высокой кухни, Мария была счастлива.

Она влюблялась в Тима всё сильнее с каждой проведённой рядом секундой, и даже представить себе не могла жизнь без него.

И вот пришлось возвращаться обратно в реальность, хотя Маше так не хотелось снова погружаться в быт, в какие-то низменные вопросы…

– Марусь! Слушай, а ты же прилично на работе получаешь? – спросил у неё Тимофей, когда они приехали в небольшую квартиру, которую она снимала.

– Да вроде хватает. А что? – улыбнулась она любимому.

Он завёл руку за затылок и почесал в нём.

– Хочу сабантуйчик у нас небольшой устроить. А я на мели после наших гулянок. Кореш у меня возвращается, а у него день рождения завтра. Ссудишь немного мне на бедность?

Маша, конечно же, кивнула. Она понимала, что за эту неделю Тимофей действительно изрядно потратился.

– Я тебе на карточку переведу, – сказала она, но Тим тут же замотал головой:

– Нет уж. Давай я до банкомата дойду, сниму. Корешу подарить хочу пару купюр, ему сейчас нужно.

Он растянул губы в белоснежной улыбке, и Мария, немного посомневавшись, всё же отдала ему карту.

– Только сильно много не снимай, мне скоро за жильё платить будет надо, – сказала она.

Тимофей нахмурился, стал одеваться.

– Ты бы вместо этих трат лучше у отца вытребовала обещанное. Он на тебя половину квартиры грозил же переписать, вот пусть и делает!

Видимо, поняв, что Маша порядком растерялась, Тим снова улыбнулся и взял её за плечи.

– Ты пойми… я не для себя стараюсь. У меня угол, куда бабу свою привести, всегда найдётся. А за тебя обидно. Если такие планы у отца твоего были – пусть он их придерживается!

Он притянул её к себе, впился в губы поцелуем. У Маши из головы вылетели все мысли. А когда Тим ушёл, она бросилась прибираться.

Если здесь будут праздновать день рождения важного для Тимофея человека, нужно всё привести в порядок. И приготовить что-нибудь вкусное. Уж с этим она точно справится.

Вахит Маше не понравился сразу. Как и его компания. А вот она этому мужлану, видимо, приглянулась сходу.

Он ухмыльнулся, обнажив не слишком ровные и желтоватые зубы, кивнул ей вроде как небрежно, но по фигуре Машиной прошёлся жадным липким взглядом.

– Я думала, девочки тоже будут, – проговорила Мария, когда они с Тимофеем отправились на балкон, чтобы положить охлаждаться пакет со спиртным, который принесли с собой Вахит и его друзья. Двое неприметных парней, которые излучали кругом какую-то странную отталкивающую энергетику.

– Да не, у них нет баб, – отмахнулся Тим. – Всё, я к столу.

Он ушёл, и почти сразу из кухни раздалась разухабистая музыка какого-то тюремного толка, а потом – звон посуды, громкие разговоры и смех.

Маша осталась в спальне. Ей пришлось уговаривать себя, что ничего такого не происходит, и что у них просто гости. А когда она проголодалась и решила сходить на кухню, чтобы положить себе всего понемногу и поработать в комнате за компом, Вахит воспринял её появление с пьяным воодушевлением.

– О! Краля Тимкина пришла, – заржал он.

И вдруг, схватив Машу за запястье, потащил на себя, свободной рукой залезая ей под футболку, чтобы пребольно ущипнуть.

Она так растерялась от такого обращения, что закаменела всем телом. В голове мелькнула уверенность в том, что сейчас-то Тимофей уж точно покажет этому уроду, что так с его девушкой поступать нельзя.

Но чем больше лапал её Вахит, чем громче становились смешки за столом, тем ужаснее было состояние Маши.

– Не надо! – пискнула она, когда большая лапища скользнула под бельё и до боли сжала грудь. – Не надо!

Она стала вырываться, а Вахит её легко отпустил. Поднял руки в жесте «сдаюсь» и посмотрел на Тимофея.

– Какая-то она у тебя несговорчивая, – хмыкнул он. – Обычно баб мы делим. Она не в курсе?

Вахит небрежно кивнул в сторону Маши, и она ощутила, как к горлу подкатывает тошнота. Что значит – они делят женщин? По его разумению, она должна спать не только с Тимофеем, но и с его друзьями?

Но самое жуткое в этом был тот факт, что Тим молчал. И, судя по тому, какое выражение появилось на его лице, очень крепко размышлял.

– Давай не сейчас, – наконец, нехотя ответил он. – Пусть Машка пожрёт хоть, да выпьет.

Он поднялся из-за стола и велел ей:

– Поесть положи себе. Я налью.

Выпивать она не планировала. А уж от того количества спиртного, которое, не таясь, плеснул в стакан Тим, и вовсе голова стала кружиться.

– Я… не хочу, – пролепетала Маша, и эти три слова разозлили Тимофея донельзя.

– Пей, я сказал! – рявкнул он, сунув ей в руку бокал.

Чего в нём только не было! Он же туда минимум три крепких намешал… Друзья Тима смотрели на неё так, как будто готовы были в любой момент схватить, скинуть всё со стола и, уложив её, трахнуть всей толпой.

Маша сделала вид, что пьёт, но когда спиртное попало ей в рот, закашлялась.

– Пей давай! – буркнул Тимофей и насильно прижал стакан к её губам.

Она инстинктивно глотнула раз, другой, стала хрипеть, а на глазах Маши выступили слёзы. Адреналина, который выбрасывался в кровь, было так много, что алкоголь её не взял.

– Я поесть хочу, – жалобно проговорила она.

Тим качнул головой, мол, ну и дура же ты. Устроился за столом и милостиво разрешил:

– Пожри в комнате. И готовься, я трахаться хочу.

Боже… Какой же это всё кошмар… И как ей теперь сбежать отсюда? Если она просто выйдет, как есть, из дома, и побежит хоть вниз, хоть на другой конец Земли, они же за ней не погонятся?

– Хорошо, – кивнула она.

Увидела, как Вахит и Тим переглядываются, и ей так и казалось, что между ними происходит что-то вроде молчаливого общения на тему того, как вместо Тимофея к ней пойдёт сначала этот страшный главарь, а потом вся его банда.

Почти не глядя, Маша положила себе всего на тарелку, схватила вилку и нож, и пошла в комнату. И чувствовала на себе тяжёлые взгляды всё то время, пока не скрылась за дверью.

Тут же, как только это сделала, поняла, что она в западне. Коридор, который нужно было пересечь, чтобы оказаться у выхода из квартиры, прекрасно просматривается с кухни. А та хлипкая преграда, которая отделяет её от толпы голодных мужиков, не выдержит и пары ударов.

Хорошо, что телефон хотя бы при ней!

Она схватила его и написала отцу: «Папа, у меня беда! Меня могут изнасиловать… Не могу говорить, приезжай срочно!»

И только успела отключить звук от греха подальше, как отец стал ей названивать. А она даже подойти не могла, потому что была уверена – каждое её слово станет достоянием для этих мужланов.

К еде Маша, разумеется, не притронулась. Ей сейчас бы в горло кусок не полез… особенно когда она представляла себе в красках, что именно вместо еды может оказаться у неё во рту.

Когда же дверь открылась, испуганно встрепенулась, но, слава богу, это был всего лишь Тимофей. Один.

Он подошёл к ней вразвалочку, от него неприятно пахнуло перегаром.

– Маш… ты ведь правильно понимаешь, что должна сегодня сделать?

Тим присел рядом с ней, закинул руку ей на плечо. Так по-хозяйски, словно она была вещью…

– Ты говорил, что хочешь секса… Может, когда они уйдут? – пробормотала Маша едва слышно.

Господи, хоть бы папа приехал… хоть бы не оказалось, что он находится на другом конце вселенной!

– Нет, Марусь… Они не уйдут. И я хочу, чтобы ты доставила удовольствие хотя бы Вахиту. А может, тебе самой понравится, и остальным тоже чего-то перепадёт.

Он стал грубо гладить её бедро, потянулся к ней и попытался поцеловать, но Машу согнуло пополам от рвотного позыва. Хорошо хоть он ничем не окончился, а то она уже предвидела, как разъярится Тимофей, если это случится.

Он и так был зол, Маша чувствовала это всем нутром. И как же жестоко она ошиблась… В какой жуткий кошмар угодила по собственному почину…

Тим хотел сказать что-то ещё, но в этот момент в дверь раздался благословенный звонок. Маша даже подскочила на ноги, однако Тимофей зло её осадил:

– Тут будь! Я открою и вернусь!

Он вышел из комнаты, и Мария, пару раз сделав глубокие вдохи, зашагала к выходу на неверных ногах. Услышала голос отца и короткие, полные гневного недовольства ответы.

Взялась за ручку и потянула её на себя, и когда открыла дверь, увидела, что Вахит и Тим разговаривают с её папой. Причём он пытается войти, а они отпихивают его, не пуская в квартиру.

– Я за дочкой! – громыхнул отец, низко наклонив голову.

Он ринулся в квартиру, и Маша, воспользовавшись этим, юркнула мимо сцепившихся с папой Вахита и Тимофея, после чего помчалась прочь, в чём была.

Её подгонял жуткий страх – за свою жизнь, за жизнь отца, которого, судя по звукам, стали метелить всей толпой.

Она лишь выскочила на улицу, глотнула ледяного воздуха и закричала изо всех сил, как учила мама:

– Помогите! Помогите! Пожар!

***

Весть о том, что Эдик угодил в больницу, а Маша чуть не пострадала и едва не была изнасилована толпой каких-то криминальных элементов, застала меня в тот момент, когда я выходила из клиники. Эмма настаивала на постоянных осмотрах, особенно после того случая с моей несчастной поясницей, так что я подчинилась подруге целиком и полностью.

Благо, что и провожатый мой в виде спасателя Егора был рядом, вызвавшись сопровождать меня хотя бы на вечерние приёмы.

По правде говоря, это озадачивало. Как-то странно было лицезреть рядом с собой мужчину, который, как рыцарь на белом коне, увидевший свою даму сердца, решил, что ему больше никто другой не нужен.

Но когда я заговорила об этом с Андреевым, лишний раз напомнив ему, что беременна от другого, он лишь перевёл беседу в другое русло.

Однако теперь, когда я вышла из клиники, а меня ошарашила звонком Марина Дмитриевна, я была лишь рада тому, что приехала сюда не одна. И что мне не придётся судорожно думать о том, как добраться до больницы, куда попал Журавлёв.

Ехать я собиралась вовсе не к нему, а к дочери. Потому что едва узнала о том, какая опасность висела над Машей, у меня сердце в груди забилось так отчаянно, что чуть не проломило рёбра. И хоть свекровь заверила, что ничего страшного не стряслось, и угрозы нет, я уже дико встревожилась.

– Что стряслось? – спросил меня Егор, который помог мне добраться до машины и усадил на пассажирское сидение.

Я качнула головой, давая понять, что пока не в силах это всё обсуждать. Но когда мы отправились по озвученному мною адресу, начала говорить и говорить. И рассказывала Андрееву не только о том, что случилось, но ещё и о своих чувствах, которые до сего момента прятала в душе, ведь у нас с Егором отношения сейчас были на самой ранней стадии развития.

Он слушал внимательно, только лишь кивал, когда я задавала вопросы – скорее сама себе, чем Андрееву. И чем больше я говорила, тем легче мне становилось. Наверное, именно в этом и заключается терапия, когда человек приходит к пониманию, что нуждается в психологе.

– Если нужно, я могу по своим каналам узнать, что там произошло, – сказал Егор, когда остановился возле здания больницы.

– Спасибо, – просто ответила я, благодаря Андреева и за то, что выслушал, и за проявленное неравнодушие. – Наверное, тебе не стоит меня ждать…

Егору моя последняя фраза не понравилась. Он упрямо поджал губы и заявил:

– Я сам решу, что мне стоит делать, а чего – нет.

Впрочем, почти сразу добавил мягко:

– Я буду здесь. Сколько бы тебе времени ни потребовалось.

Кивнув, я вышла из машины и направилась к Маше. Она, судя по словам Марины Дмитриевны, уже несколько часов сидела под дверьми реанимации, в которой находился избитый до полусмерти Журавлёв. Дочь винила себя за случившееся, хотя, я и считала, что отвечать должны совершенно другие люди. Включая Тосю, которая и заварила всю эту кашу.

– Маша! – окликнула я дочь, которая выглядела особенно маленькой и хрупкой в этом своем состоянии отрешенности и горя.

А ощущение безысходности, которое в целом витает в подобных местах, сейчас казалось особенно острым.

– Мама… – шепнула она, увидев меня.

На лице дочери появилась надежда. Маша вскочила и бросилась ко мне, но замерла в полушаге. Видимо, не понимала, на что стоит рассчитывать после всего, что между нами случилось.

Я всё же раскрыла ей объятия, и дочь, вцепившись в меня руками, прижалась сильно-сильно. Сначала просто всхлипнула, а затем стала рыдать, причем беззвучно, просто содрогаясь всем телом.

– Мам… мам-мочка… Прости, прости… Я назвала недоразумением твоего ребёнка… Прости…

Она говорила сбивчиво, в основном о том, о чём я уже забыла. Но прерывать поток слёз и слов Маши я не стала, просто слушала её, понимая, что ей очень нужно выговориться.

А когда Маша успокоилась, я отстранила её, но лишь для того, чтобы сказать:

– Давай присядем… Расскажешь мне всё, что случилось… Если нужна помощь, у меня есть человек, который точно сможет нам посодействовать.

Я не хотела здесь и сейчас обсуждать то, что случилось в прошлом. Потом, когда всё устаканится, мы обязательно поговорим об этом, если обе поймём, что ещё не всё потеряно. Но мне нужно было понять, чем я могу помочь Маше в данный момент.

Когда мы устроились на неудобной безликой скамье, дочь не сразу, но всё же заговорила. Она начала рассказывать про то, как до чёртиков влюбилась в Тимофея. Как он говорил про Тосю, что это она его соблазнила и чем-то опоила. О том, как сама Маша безумно передо мной виновата за своё поведение, и как она чуть не поплатилась. И если бы Эдик вовремя не оказался рядом, с нашей дочерью могла стрястись жуткая беда.

– Папа плох… Но я так надеюсь, что с ним всё будет в порядке… Бабушка с дедушкой поехали встречаться с каким-то знакомым нейрохирургом, – всхлипнула Маша и затихла.

Я же прижала дочь к себе и попыталась её успокоить:

– Твой отец обязательно выкарабкается… Он сильный. А тебе нужно немного прийти в себя и постараться забыть об этом кошмаре.

Она кивнула и сделала глубокий вдох. После чего затихла рядом со мной. Я же поняла, что у меня нет никаких чувств, которые были бы связаны с удовлетворением от случившегося и с тем, что я бы считала, будто Журавлёв получил сполна.

Я желала лишь выйти из всего этого без потерь. И осознавала, что уже очень близка к тому исходу, который мне нужен. Но в то же время оставить дочь без поддержки в такие минуты просто не могла.

– Поедем домой, Маша, – проговорила я по прошествии времени. – А новости нам обязательно расскажут.

Я чуть отстранилась и посмотрела на дочь со значением во взгляде. Мысленно заверяла её в том, что даже если мои родные люди всадили мне нож в сердце, у меня хватит сил и мудрости не усугублять.

Маша смотрела на меня в ответ довольно долго, а потом едва заметно улыбнулась, и я выдохнула с облегчением, когда дочь неуверенно кивнула.

***

Когда на пороге дома появился Тимофей, Тося уже успела накрутить себя до состояния «хоть в петлю лезь».

Её выписали, потому что состояние у Антонины было удовлетворительным, а Митя остался там, в больнице. И чем больше думала о ребёнке Тося, тем чаще ловила себя на мысли, что буквально сходит с ума.

Она то уговаривала себя послушаться брата и оставить Тима на попечение государства. То готова была взять картонку и ночевать под окнами реанимации. То хотела схватить первые попавшиеся билеты на самолёт и отправиться куда глаза глядят.

И всё это в одиночку, потому что больше у Тоси никого не осталось. В крайнем случае она понимала, что ей придётся вернуться к отцу, если перед нею встанет вопрос выживания. Но оттягивала этот момент, как могла.

А от понимания, что прошлая жизнь её закончилась навсегда, Тосю натуральным образом перекашивало. Не было больше Эдика, его щедрых обещаний и желания разбиться в лепёшку, но угодить любимой.

Не было огромного дома, где она бы жила припеваючи и с мужем, любимым братом, который бы наведывался к ней и Мите. И не было сына, здорового крепыша, о котором она так мечтала.

Самое жуткое, что к Тосе стало приходить осознание: она сделала это сама, своими руками…

– Тим! – бросилась к брату Антонина, когда тот вошёл в прихожую. – Как ты? Отмазался?

Она знала после созвона с Тимофеем, что Ваха, его друг, который только недавно вышел на свободу, распустил руки в сторону Эда. Да не просто распустил, а отлупасил так, что Журавлёв угодил в больницу.

Но подробностей Тимофей ей рассказывать не стал. Сообщил лишь, что Вахита и его подельников забрали, а ему пока надо будет скрыться.

И вот пришёл. И забрезжил для Тоси лучик надежды. Что Тим всё осознал и теперь будет с нею и сыном. А когда Митя немного окрепнет, они его заберут и станут жить семьёй.

– Да вроде Ваха меня не сдал, – ответил он. – Я не при делах.

Он скинул обувь в прихожей и поинтересовался:

– Есть что пожрать?

Тося тут же помчалась на кухню. Она сама не могла толком сказать, когда ела в последний раз. А сейчас, когда брат приехал, а вместе с ним на свет появилось упование, что всё будет хорошо, и аппетит у Антонины проснулся.

– Сейчас сделаю, – крикнула она из кухни, пока Тим мыл руки.

Когда же присоединился к ней, Тося поняла, что не знает, с чего начать. Брат ведь уже дал понять ей, что он думает по поводу Мити. Но может сейчас, когда он потерял все шансы быть с Машей, Тимофей передумает?

– Я в деревню возвращаюсь. В город пока и носа казать не буду, – сам начал говорить Тим. – Ты со мной?

Это был тот шанс для Тоси, который позволит ей не появляться на пороге отчего дома, где её с таким позором совсем не ждали.

– С тобой, – почти не пораздумав, ответила она. – Только Митю выпишут…

– Нет, – тут же отрезал Тимофей.

Она замерла, когда собиралась разбить яйцо над поджарившейся на сковороде колбасой. В принципе, ничего такого Тим не сказал…

– Никакого Мити, – добавил он. – Мне этот уродец не нужен. А если ты хочешь со мной жить дальше – тебе он тоже без надобности.

Тося жалобно всхлипнула, но взяла себя в руки. Они почти не тряслись, когда она принялась доделывать нехитрую снедь. В общем и целом, она ведь может пока помотаться между селом и городом, навещая сына. А дальше будет видно.

Вполне возможно, Митя окрепнет, и Тимофей его в итоге примет. Он ведь его родная плоть и кровь.

– Хорошо, Тим, – проговорила Тося по прошествии времени.

Яичница была готова, но теперь уже никакого желания садиться и есть у Антонины не имелось. Она положила солидную порцию брату, и тот принялся уминать еду. Сама же Тося устроилась напротив и какое-то время молчала.

Думала о том, что здесь и сейчас решается её судьба. И если есть шанс быть принятой в отцовском доме с маленьким, нуждающимся в помощи ребёнком, то она упустит его, когда поедет с братом.

Потом сказала сама себе, что нет никакой надежды. Отец и на порог её не пустит. Родившую, без мужа… В селе ведь знали, что она вот-вот разрешиться от бремени должна. Ну и как теперь без дитёнка приедет?

– Не вешай нос, сестрица, – ухмыльнулся Тимофей, потянувшись сыто, когда прикончил ужин.

Достал из кармана небольшой «фуфырик», как он сам его называл, приложился к горлышку и опорожнил в два жадных глотка. Потом посмотрел на Тосю, сверкнув глазами.

– Тебе можно уже? Или так обойдёмся? – спросил у неё.

Антонину как из ушата ледяными глыбами обкидали. Уж о чём она сейчас не думала, после того, как во время родов чуть богу душу не отдала, так это о близости.

– Нельзя пока, – отрезала она и, спохватившись, стала прибираться.

Тим посидел немного, потом пожал плечами, встал и ушёл.

Рано утром, пока брат спал, Антонина съездила в больницу. Там ей ничего нового не сказали кроме того, что вскоре Мите может понадобится грудное молоко.

А когда Тося садилась с братом в электричку, чтобы доехать до деревни, где они бы и начали новую жизнь, она решила, что сохранять лактацию не станет. Это очень осложнило бы ей существование.

И в этом состоял тот выбор, который она сделала окончательно и бесповоротно.

Разум, как говорила сама себе Тося, всё же победил…

***

Первым делом, когда Эдик пришёл в себя, он стал требовать – именно требовать! – чтобы я приехала к нему. Я, разумеется, совершенно не горела желанием отправляться к мужу и встречаться с ним в больничных стенах.

Для меня эта история сложилась таким образом, что я, конечно, слушала Машу, когда она рассказывала мне, что Журавлёв пришёл в себя, но думала прежде всего о себе и своём будущем.

А в нём у меня не было контактов с Эдиком, а все вопросы, которые занимал наш развод, решались через адвоката.

Квартиру от свёкров я, разумеется, приняла. Глупо было отказываться от того, что впоследствии станет наследием для моих детей. Однако сейчас настолько далеко не загадывала, жила здесь и сейчас. Причём исключительно своими интересами.

И вот эта безумная потребность со стороны Эдика, когда он названивал мне и заклинал навестить, а так же пытался дозваться до меня через родственников и даже знакомых, выбила меня из колеи.

Я подозревала, что он хочет поговорить о вещах насущных, таких, как недвижимость, которую мне отписали Марина Дмитриевна и Александр Борисович, но оказалось, что всё гораздо проще и прозаичнее.

Я всё же решила поехать, чтобы расставить все точки над «i». Планировала сказать Эдику, что ему не стоит меня тревожить по каждому своему чиху, и что у нас всё в дальнейшем будет происходить исключительно в русле, которое регулируется юриспруденцией.

Но когда вошла в палату к Журавлёву, еле сдержала горестный вздох. Эдик поплатился за всё, что успел натворить, с лихвой.

На лице его живого места не было, а глаза превратились в две заплывших щёлочки. Хорошо хоть все зубы остались на месте, а когда муж, увидевший, что я приехала, воззвал ко мне, я окончательно убедилась, что это действительно Журавлёв. А то, знаете ли, у меня имелись сомнения на этот счёт…

– Юленька! Юля, слава богу! – проговорил он и протянул ко мне руки.

Так, словно рассчитывал, что я брошусь в его объятия, мы вновь поклянёмся друг другу в вечной любви и забудем о былом.

– Я очень рада, что ты пришёл в себя, – сказала отстранённо, проигнорировав жест мужа. – Ты говорил, что я должна к тебе приехать. Я здесь.

Подтащив к себе стул, я устроилась на нём в отдалении от Эдика. Хотела, чтобы он понял сразу: никаких сюси-муси у нас не будет, как бы он сейчас жалко ни выглядел.

– Прости меня… я умоляю. Я всё осознал. Мне так плохо в последнее время…

Я кивнула на его перемотанную голову.

– Надо думать, – ответила ровным голосом. – Надеюсь, что ты быстро выздоровеешь.

Журавлёв смотрел на меня с такой мольбой, что если бы он так взывал к богу, у того бы не осталось шансов не выполнить его просьбу. Но я не была всепрощающим существом, которое готово было пролить на Эдика свою милость.

Я была женщиной, по гордости которой знатно потоптались. И теперь предпочитала идти по жизни без тех людей, которые это сделали. И очень надеялась, что Эдик помнит всё и понимает, что это не могло закончиться воссоединением.

– Я имел в виду не это, Юля. Знаешь, у меня ведь было много времени на то, чтобы очень крепко обо всём подумать.

Сидя напротив мужа, я смотрела на те черты, которые раньше были для меня роднее некуда, и понимала, что всё давно в прошлом. А тот ребёнок, которого я вынашивала, будет только моим. И точка.

Словно прочитав эти мысли, Эдуард начал сбивчиво говорить:

– Я хочу растить нашего ребёнка с тобой, Юлечка. Я не знаю, что на меня нашло, когда я захотел быть с Тосей. Просто она была такая… другая. Смешливая, как будто из другой вселенной… А если ты не дашь мне шанса снова быть рядом, то хотя бы отца у нашего малыша не отнимай! Дети – моё всё! Маша это подтвердит… Я готов за неё хоть в огонь, хоть в воду…

Я замотала головой и вскинула руку, давая понять, чтобы Эдик замолчал. Все эти его слова были такими запоздалыми, такими неважными…

– Это очень похвально, но мне совершенно не нужно твоего участия, Журавлёв. Я смогу воспитать сама своего ребёнка. Да-да… Своего, а не нашего. Он ведь для тебя обуза, я помню.

Поднявшись на ноги, я поняла, что мне совершенно не стоило сюда приезжать. Тот нож, который загнал мне по рукоять в сердце Журавлёв, когда ему в ребро ворвался бес, сейчас стал таким эфемерным. И боли от удара почти не осталось, она была в прошлом.

– Не нужно меня больше дёргать, Эд. Вопросы с твоими родителями мы решили сами, без твоего присутствия. Ну а развод и раздел имущества проведём с помощью адвокатов. В остальном… здоровья тебе. И займись собой. Мне докучать не стоит.

Я направилась к выходу из палаты, искренне надеясь, что Журавлёву всё понятно. Он окликнул меня, когда я почти переступила порог и ушла.

– Юль… У меня вообще нет шансов? – спросил Эдик.

Я, не оборачиваясь, коротко мотнула головой.

Говорить ничего не стала, просто было незачем.

Всё у нас с почти бывшим мужем решилось уже давно.

И бесповоротно.

Эпилог

Сегодня Тося видела сына в последний раз.

Его родители, которые усыновили Митю, гуляли с ним, как и обычно, в пять часов вечера вокруг дома. Он был в надёжных руках, но у Антонины всё равно сердце было не на месте, хоть она и понимала, что так лучше.

Прежде всего – для Мити.

Она согласилась на то, чтобы его забрали на воспитание, далеко не сразу. Сначала долго мучилась, потом – выслушивала увещевания со стороны Тимофея, которые очень быстро перешли в угрозы.

А так как кроме Тима податься Тосе было больше не к кому, она, скрепя сердце, всё же подписала все бумаги.

Новоиспечённые родители Мити были не против того, чтобы она тоже принимала участие в жизни сына, но Тимофей был непреклонен. Пару раз ей можно было узнать о судьбе ребёнка, но не больше. А вообще Тим как с цепи сорвался. То изрядно пил, то пускал в ход кулаки… Последнее Тося брату, который теперь был её мужем, не позволяла, но иногда нет-нет, да не справлялась с силищей Тимофея, вот и ходила потом в синяках.

А он и прощения у неё не просил, и очень скоро это стало вообще нормой.

Но Тося никуда не уходила. Во-первых, любила этого козла. Во-вторых, некуда было податься.

Вот и сегодня, когда он с утра заявил, что в курсе её этих поездок к Мите, которые она делала тайно, Тося не без боя дала обещание, что это будет в последний раз.

А когда проводила сына полным горечи взглядом, развернулась и поплелась на остановку.

Больше она на Митю и глазком не взглянет. Что, может, и к лучшему, ибо сын вряд ли когда-нибудь вообще проявит хоть к кому-то обычные человеческие чувства и реакции.

Когда подходила к дому, услышала стоны. Это было впервые, чтобы Тимофей, который, как она догадывалась, погуливал на стороне, притащил в их дом бабу.

Первым делом Тося представила, как врывается в спальню, как снимает мужа с очередной его шлюхи, которую тот яростно, судя по звукам, трахал на всю округу… Но потом она поняла, что это ничего не изменит.

После неудачных родов Антонина осталась бесплодной, о чём Тимофей ей не уставал напоминать. Видимо, его измены и стали очевидным следствием того, что она родить ему детей не могла.

Но что этот придурок собирался делать дальше? Нагулять на стороне наследников?

Дверь распахнулась, и Тося отпрянула в сторону. На улицу вышла одна из городских девиц, которые снимали здесь дома летом. На ней было лишь порядком помятое цветастое платье, которое едва закрывало задницу.

– Айда к речке, там продолжим! – залихватски и нетрезво выкрикнул Тимофей, и девица, смеясь, сорвалась с места и побежала к пролеску.

Тим, на котором из одежды были только трусы, улюлюкая, помчался следом за ней.

Тося закрыла лицо руками и горько зарыдала.

Жить ей было всё горше с каждым днём.

***

Сегодня был насыщенный эмоциями день, пропитанный золотом яркого летнего солнца и невероятного счастья.

Мы выдавали замуж Машку, и то чувство всеобъемлющей любви, которое витало кругом, казалось, можно было даже потрогать.

Трёхлетний Богдан особенно проникся небольшим, но очень уютным, я бы даже сказала, камерным торжеством, поэтому выглядел особенно умильно, словно маленький ангелочек, сошедший с небес, чтобы почтить своим присутствием это событие.

И только один аспект омрачал этот день. Нет, вы не угадали, это было вовсе не прибытие Эдика, который в последнее время чаще занимался своим пошатнувшимся здоровьем, чем какими-то иными вещами. Вот и сегодня, с самого утра поздравив по телефону Машу и Вадика, уехал куда-то в санаторий, что было лишь к лучшему.

А грустила я и сильно волновалась оттого, что Егор обещал приехать с час назад, но так и не появился. Он не подходил к телефону, и это было так странно!

За последние три года мы очень сблизились, он даже позволял Богдану называть себя папой. И не просто позволял, но очень даже радовался, когда это происходило.

Так что его сегодняшнее отсутствие я, разумеется, восприняла очень близко к сердцу.

– Мам, всё будет хорошо! – заверила меня Машка, которая отвлеклась от новоиспечённого мужа и присела рядом со мной.

Я устроилась на скамейке в небольшом сквере, где был даже свой крохотный прудик, и который примыкал к особняку, арендованному для нашего мероприятия.

– Да… будет, – кивнула я. – Просто очень волнуюсь. Уже просмотрела все группы, где могли писать о крупных пожарах.

Маша покачала головой.

– Он явно не на работе, иначе бы точно нашёл способ сообщить! – горячо заверила она меня.

Я начала себя накручивать.

– А если там огонь… и ему никак…

Дочь приобняла меня за плечи и продолжила выдавать свои успокаивающие фразы, в которых я не черпала ни грамма утешения.

– Ну хватит, нет там никакого огня… Он просто задержался где-то и у него сел телефон. А вообще, раз ты так сильно волнуешься, может, у тебя чувства глубже, чем кажется?

Она едва спросила об этом, как я выпрямилась и посмотрела на Машу удивлённо:

– У меня глубокие чувства… С чего ты взяла, что это не так?

Дочь выглядела смущённо. Она даже отстранилась, как бы говоря: это не моё дело. Но я теперь её никуда не отпущу, пока она не расскажет!

– Просто Егор ведь тебе уже трижды предложение делал, а ты всё отказываешься, – наконец, проговорила она.

Я вскочила на ноги и стала бегать туда-сюда мимо скамейки. Может, причина в этом? Андреев решил, что мне не нужен, вот и не приехал сегодня?

– Он знает, что я не хочу торопиться! И знает, как я обожглась с твоим отцом, – начала я говорить, на что Маша кивала, слабо улыбаясь. – Я не думала, будто Егора это настолько обидит, что он решит меня бросить!

Дочь вздохнула очень тяжело, потом тоже неспешно поднялась на ноги.

– Никто тебя не бросил! – чуть ли не простонала Маша. – О! И вот же он! Явился!

В голосе дочери послышалось такое облегчение, что оно мигом передалось и мне. А когда Машка умчалась к мужу, а я бросилась к Андрееву, меня затопило волной успокоения.

– Прости, Юль… У меня сел мобильник, а по дороге я пробил колесо. Пришлось менять. И как назло всё никак не привыкну, что у меня новая зарядка! Провод забыл, – выдохнул он, когда я буквально упала в его объятия. – Что-то случилось? – задал Егор вопрос, отстранив меня на вытянутых руках.

Андреев хмурился, а я стояла и улыбалась, как дурочка.

– Да! Случилось! – заявила ему. – Женись на мне!

Надо было видеть лицо Егора… И его округлившиеся глаза, которые затопило темнотой, в которой отражалась я…

– Прямо сейчас? – ошарашенно уточнил он.

Я же обняла его за шею и, счастливо рассмеявшись, ответила:

– Нет, не прямо сейчас… Я в принципе!

И когда Андреев склонился к моим губам и жадно их поцеловал, это было самым верным на свете ответом.

Я не знала, что у нас будет в жизни дальше. Но очень искренне верила в то, что больше не получу исподтишка удар, как это было с Эдуардом Журавлёвым.

И не потому, что для нового ножа в моём сердце больше не было места…

Просто я была убеждена в том, что отныне меня ждёт только хорошее. До самого последнего моего вздоха.

Скажу вам по секрету…

…именно так всё и произошло.