Бестолковая любовь

Глава 9

Табор нашелся быстро. Его и искать не надо было – прямо слева от станции, среди редких, неохотно выросших здесь деревьев или уцелевших после какой-то гигантской мировой катастрофы, мелькали разноцветные палатки. Это стояли табором цыгане.

На перроне две цыганочки лет по двенадцать злобно колотили третью. Та яростно отбивалась и пыталась убежать, но противницы не давали ей такой возможности.

Дети, подумал Сева, а уже на редкость злые, ожесточенные… Жизнь такая.

Он хорошо понимал, что ссылки на жизнь – способ пустой и нелепый, провалившийся еще в прошлые века. Однако человечество идет проторенным путем, привычным и стандартным, вместо того чтобы искать и выбирать другие дороги. Оно так проще. Легче. Более знакомо. А иное, новое – всегда пугает и настораживает.

Сева спустился по стертой лесенке с перрона и зашагал к палаткам. До них – рукой подать. Пятнадцать шагов. Или шестнадцать. Первая трава овевала вытоптанную дорожку с двух сторон, как веерами, и еще не клонилась к земле от зноя или дождей. Она была пока молода и задорна, островато колола ноги, забираясь под джинсы, и пахла так, как умеет пахнуть лишь трава-подросток в Подмосковье в конце весны. Сева вдохнул этот юный запах и задохнулся, как типичный городской житель, редко выбирающийся за город.

Между палаток он брел осторожно, оглядываясь и озираясь. На него никто не обратил внимания. Ровно никакого. Словно не заметили. Хотя приметили отлично и наблюдали, изучали исподволь и искоса. Людей между этими палатками каждый день бродило несчитано. Горели костерки, на которых грели чайники и жарили мясо. На земле раскинулись синие, красные и оранжевые ватные одеяла – то ли дезинфекцию проходили, то ли просто на них днем валялись. Но сейчас эти яркие прямоугольники больно били в глаза, диссонируя на зеленой траве красным, синим, оранжевым светом. Вроде картин Петрова-Водкина. И любимые цыганские сочетания.

Сева медленно шагал между палатками. Их оказалось немало – табор был вполне приличный по размеру. Видно, цыгане расположились здесь надолго и всерьез.

А чем они занимаются? – думал Сева. Ну, женщины с детьми ездят в Москву – тут близко, удобно – гадать да просить милостыню. Косметику продают, как-то пару раз видел. А что делают мужчины? Гадать им не к лицу, тогда что же? А-а, да, наркотики… Ну, наверное, не они одни. Еще чем-то промышляют.

Вокруг костерков и просто на траве сидели женщины. Дети носились вокруг с дикими воплями, но опять – Севу они словно не видели, не замечали. Ему стало как-то не по себе – нечто нехорошее, подозрительное прикоснулось к душе легким серым туманом и обволокло ее сыростью и хмарью.

Сева хотел заговорить с этими женщинами, расспросить их – а вдруг они что-то знают? Помогут? Подскажут? Но и говорить было страшно. А почему – Сева не понимал. Потом поймал один-другой косой взгляд, мрачный, хорошего не обещающий, и поторопился уйти ни с чем. Он внезапно понял, что все это – его хождения тут, попытки расспросов, поиски – совершенно бесполезно. И никакой правды ему у этих женщин с лживыми глазами – скользких, узкокостных, не женщины, а иголки! – не вызнать, не доискаться, не допроситься, как ни старайся.

И Сева повернулся и заторопился обратно, к станции. Мимо тех же неприветливых палаток и холодных, угрожающих взглядов исподлобья, изредка будто нацеливающихся ему в спину.

Уже возле лестницы на перрон его догнала молодая развязная цыганка. И залопотала с полоборота:

– Эй, что я тебе скажу! Молодой, красивый, и жить будешь долго!..

Сева не оглянулся, не остановился и прибавил ходу. Неинтересно слушать, что она там наплетет дальше. Но цыганка нагнала его и цепко, больно схватила за руку:

– Эй, ты чего приходил? Может, погадать тебе? Давай погадаю.

Сева руку вырвал, но притормозил.

– Гадание меня не волнует.

– А что волнует? Ты скажи. Вдруг подсоблю!

Она блеснула на солнце золотым зубом. Как они все обожают золото… И где берут его в таком количестве?..