Без права на слабость

Не упусти свой шанс

– Эй, бестолочь! – разносится эхом по пролеску.

Этот голос сложно спутать с каким-либо другим – ещё не мужской, но уже подрастерявший юношескую нежность, хриплый и безмятежный до жути.

Господи, где ж я так нагрешила? Пусть это будет не он, умоляю!

Но чудесам с идиотками явно не по пути, соответственно и беды от меня никак не отвяжутся. Вернее всего, одна быстроногая, наглая, контуженная на всю свою белобрысую голову беда.

– Выползай-выползай, будь до конца хорошей девочкой, – тихий напев доносится со стороны просёлочной дороги, совсем недалеко – метров пятнадцать-двадцать. – Ле-е-ерочка, ау-у-у…. Не притворяйся, что ты меня не слышишь, мне отсюда хорошо видно твою аппетитную ляжку.

Дёрнувшись, подтягиваю колено под самый подбородок. Он меня не видит. Не видит! Снова блефует лишь бы выманить. Даже знать не хочу, зачем он вернулся, чем ещё надумал потешить больное воображение.

Ну почему я такая доверчивая? Почему-у-у?!

А ещё считается, будто мы получаем только то, чего заслуживаем. Это как же нужно нагрешить, чтобы заслужить такое?! И куда вдруг подевалось хвалёное чувство исключительности, когда кажется, что плохое непременно случается с кем-нибудь другим? Убийства, издевательства, аварии – ещё утром я была уверенна, что подобное мне никогда не грозит. Как бы не так! Со мной это уже происходит, причём аккурат в обратном порядке. На очереди как раз остался первый пункт.

– Лерочка, я жду … – сахарный тон моего обидчика диссонирует с нетерпеливым рыком мотора, пуская рябь ледяных мурашек от затылка до самых стоп. Если он заглушит машину, мне точно конец. – Ну же, детка, не упусти свой шанс. Я уже начинаю жалеть, что не свернул твою пустую голову.

Тихий раскат его смеха превращает меня в обезумевшее от страха животное. Да он самый настоящий маньяк! Что там папа говорил о юношеской жестокости? Максимализм, эффект стаи, неумение управлять собой – с этим понятно, нужно бежать не оглядываясь. Только мой новый знакомый – хладнокровная, расчётливая тварь-одиночка и бегать от него себе же вредить. Хотя рефлексы упрямо требуют сорваться вглубь леса, прямо как есть: босиком по спутанным порослям дикой ежевики.

Если побегу, он с лёгкостью догонит, в придачу наверняка выполнит свою угрозу, озвученную прежде, чем меня здесь бросить. А если послушаюсь? Даст леденец, как пугал вначале? Гнусная ассоциация сопровождается мгновенным рвотным спазмом, благо единственное съеденное за сегодня мороженое давно осталось за соседним кустом. Никогда не думала, что от страха может тошнить. Нет, лучше не рисковать, хуже всё равно не будет. По крайней мере, очень на то надеюсь.

Собрав последние силы, я медленно поднимаюсь с земли. Шершавая кора смоковницы счёсывает кожу на лопатках. От боли буквально передёргивает, но иначе онемевшие от ужаса ноги никак не разогнуть. Остаётся молиться, что он не в край отмороженный и будущее от меня хоть сколько-то зависит.

– Зачем я тебе? – произношу хриплым шёпотом в никуда.

Голос пропал вместе с гордостью и остатками девичьей стыдливости, осталась одна потребность – выжить. Любой ценой.

Поняв, что мой писк не дошёл до адресата, я на негнущихся ногах выхожу из-за дерева.

– Надо же, схватываешь налету, – из окна машины свешивается крепкая рука, забитая по самое плечо не то змеем, не то драконом, с зажатым в пальцах клетчатым сарафаном, водолазкой, колготками и нижним бельём, а следом показывается нахальная физиономия самого водилы. Шумахер недоделанный. – Тряпки свои обратно хочешь?

Сглотнув ком в горле, я утвердительно киваю. Голышом средь бела дня далеко не уйти. Что скажут люди? А папа? Господи, какой позор…

Кошмар.

– Не слышу?

За время секундной паузы меня успевает швырнуть в жар, а следом окатить могильным холодом. Так с ходу и ответить-то не получается. В голове гудит, тело почти не слушается. Не знаю почему совсем не чувствую губ, хотя почему не знаю? Эхо негромкого насмешливого вопроса прозрачно намекает, что промедление наказуемо, нагнетая и без того полувменяемое состояние.

– Д-да, хочу.

А ещё хочу не знать тебя и навсегда забыть о существовании интернета.

– Что ты там опять блеешь? Подойди поближе, не выделывайся. И так провозился с тобой целую вечность.

Подонок. Напоминание о пресловутой возне заливает меня краской по самую макушку, отчего скучающий взгляд светло-серых глаз вмиг зачинается нехорошим таким огоньком, а чёткое осознание, что вещи мне за просто так никто не отдаст, моментально сушит нёбо и скручивает желудок очередным спазмом.

Чёрт бы побрал его больную фантазию!

Я ведь почти смирилась, что после всего меня прикопают. Вот прямо там, за грудой сухого валежника. Но когда он уехал, не забыв прихватить с собой мои вещички вместе с кошельком и мобильным, от облегчения допустила досаднейшую ошибку – осталась растирать сопли по лицу, когда нужно было бежать.

Ну почему я сразу не кинулась наутёк?! Неважно, как и куда, лишь бы подальше от островка примятой травы в безлюдном подлеске. Если выпал шанс спастись не прореви его. И это не наука криминальных сериалов. Это жизнь.

– Ну чего трясёшься, страшно? Не нравится зависеть от других? – парень чуть склоняет голову, оценивающе скользя по мне взглядом, словно осталась хоть одна родинка, которую он до этого не успел детально рассмотреть. – Привыкай. Если в головушке вакуум, тобой всегда отужинает кто-то похитрее.

Отработка

– Послушай, давай разойдёмся по-человечески. Оставь себе телефон, деньги. Там немного… мой папа простой учитель музыки, это всё, что у меня есть. Честно. И достать больше негде. Позволь мне одеться и уйти, пожалуйста. Я никому не расскажу.

– Само собой не расскажешь, – ухмыляется он, с каким-то угрюмым наслаждением смакуя мою беспомощность. – Давай, Лерочка, пошевеливайся, часики тикают. Я ведь обещал, что будет весело? Мне очуметь как весело.

Сглотнув ком в горле, с трудом отвожу взгляд от аккуратной серебряной серьги, блеснувшей в уголке его нижней губы. Страшно признать, что этот нехристь, в котором градус нездорового цинизма зашкаливает даже для видавшего виды старикана, вначале казался таким очаровательным.

Зачем нам только с детства внушают, что исчадья ада должны выглядеть отталкивающе? В реальности они вполне способны вызвать доверие, даже симпатию, если, конечно, особо не всматриваться в равнодушный холод их глаз. Мало держаться подальше от неопрятной, побитой жизнью шпаны. Нужно ещё избегать обеспеченных, избалованных мальчиков. Их в особенности.

Механически переставляя налитые свинцом ступни, плетусь к машине, не смея признать себя в жалком подобии на девушку, отражающемся в тонированном стекле задней дверцы. Нагая, жалкая, с распухшим от слёз лицом, потрескавшимися губами и растрёпанными карамельно-русыми волосами, плетями свисающими вдоль сцепленных ниже живота рук. Разве такой я была, когда, не чувствуя ног, летела на свидание с этим нелюдем? Всего пара часов в его тесной компании изменили меня до неузнаваемости и что самое страшное не только внешне.

– Подошла, – еле шевелю губами, прижимая вытянутые руки ближе к груди и паху, то ли стараясь хоть как-то прикрыться, то ли в попытке унять усиливающуюся дрожь. Помогает мало. Вернее, вообще не помогает, ведь если он решит пойти до конца защиты ждать неоткуда.

– Ты же понимаешь, что шмотки придётся отработать? – перехватив мой затравленный взгляд, он иронично приподнимает бровь. – Да, Лерочка, любая мелочь имеет свою цену, представь. В общем, мне в голову пришло подходящее для тебя задание. Не дрейфь, реально ничего сложного, такое даже парнокопытное осилит. Видишь ли, я всё-таки хочу себе видео, так сказать бонусом ко всему остальному. Всего-то нужно встать на четвереньки и проблеять. Согласись, плёвое дело. Зато, если поднажмёшь и доковыляешь до дома засветло, тебе возможно, даже не влетит. Ну? Соглашайся, чего уж. Учти, второй раз предлагать не буду.

– Издеваешься?

– Да, – без обиняков подтверждает он, включая камеру на своём телефоне. – Давай, детка, не стесняйся, покажи себя во всей красе. Представь себя в стаде кучерявых сестричек.

Тварь.

Опустив голову, я мрачно прикидываю, что будет, если подобную чушь вдруг увидит папа. Мама – бог с ней, для неё любая муть прежде всего провокационный перформанс, а он? Отругает? Ударит? Лишь бы руки на себя не наложил. Такой позор на славный род Уваровых… точно выкинет что-нибудь эдакое.

– Верни сначала хоть что-нибудь из одежды, мне холодно.

Может раз в нём совести нет, хоть жалость взыграет?

– Ух ты, какая неблагодарная. Дай бедняжке палец она и руку откусит. Вот где ты видела одетую овцу? Помимо зеркала, – в едких словах ни сострадания, ни триумфа. Такое чувство, что его запрограммировали максимально унизить, отключив все моральные стопоры. – Ты сама продлеваешь свои страдания. Уже давно бы оделась.

Урод. Настоящий моральный урод. Только не в моих интересах воспринимать глумление в штыки, кто знает, какие ещё сюрпризы придержало его нездоровое воображение. Проблеять – ерунда. Переживу.

Опускаюсь на колени и скорее по терпкому запаху, чем по ощущениям распознаю среди трав жгучие стебли крапивы. К счастью, тело давно потеряло чувствительность. Тут бы закат увидеть, не до капризов.

– Бе-е-е, – с ненавистью тяну в такое располагающее лицо друга по переписке, который ещё утром казался понятнее родного отца, участливее матери, а теперь не выражает ничего кроме брезгливости и бесконечной скуки. – Доволен?

– Не-а. Халтура какая-то, – равнодушно качает он головой, убирая руку с моими вещами обратно в салон. – Отсюда до города топать часа четыре не меньше. Пожалуй, дам тебе возможность поразмышлять на обратном пути над своим образом жизни.

Да что не так с моим образом жизни?!

Что с ним не так?

Лес, голая запуганная девушка, никаких свидетелей – любой другой, которому хватило цинизма так унизить, да потом ещё и снять это дурацкое видео пошёл бы до конца, но не он. Извращенец. Никогда бы не подумала, что в отклонениях бывают плюсы.

Взвыв от бессилия, глотаю пыль от сорвавшегося с места Ауди. На глаза снова наворачиваются слёзы, не от страха, не от отсутствия идей, как в таком виде добраться домой по небольшому, но густонаселённому городу, а от облегчения. Главное, живой осталась, с чувством стыда как-нибудь договорюсь.

Не теряя времени, подбираю брошенную им подачку – свою кашемировую куртку, слишком короткую, чтобы прикрыться полностью – и, наверное, в сотый раз прокручиваю в голове нашу утреннюю переписку. Как так вышло, что меня в ней ничего не насторожило?

Несколькими часами ранее…

beda

Несколькими часами ранее…

beda:

Пришлёшь мне свою голую фотку?

Вот он, закономерный итог большинства онлайн знакомств. На протяжении последнего месяца подобный исход упорно прочили не только интернет-статьи, но и имеющиеся в моей черепушке зачатки здравого смысла. Нормальные ребята знакомятся в реале, оставляя сетевую романтику неудачникам или заклятым рукаблудам. Тем не менее указательный палец уже какую минуту никак не реагирует на команду добавить пользователя beda в чёрный список, а губы робко растягиваются в мечтательной улыбке.

Он не такой.

Парень с никнеймом «беда» вовсе не обязан быть плохим. Озабоченным – возможно, но неувязка в том, что до сегодняшнего утра он ни о чём таком даже не заикался. Скорее наоборот, казался едва ли не приличнее меня самой. Может мой новый знакомый чудит спросонья или сосед по общежитию сел за ноут, пока он отошёл… да хоть в туалет?

А если нет?! Так ли это ужасно? Не знаю…

Даже в выпускном классе я была единственной  кто ни разу не зажимался под лестницами. Собственно, я до сих пор краснею при слове «секс», но это ведь не делает моих бывших одноклассников ограниченными или нехорошими.

Как бы то ни было, похоже, настал момент воспользоваться любимым советом папы – если неуверен в своём ответе, просто переведи всё в шутку.

Lera:

Голую?) Прям вот так сразу? Минуя венчание и пафосные клятвы под сводами ЗАГСа?).))

Да, знаю – юмор не мой конёк, особенно когда от растерянности путаются мысли. Я впервые за полтора года позволила себе кем-то увлечься, не стыдясь потребности любить или кому-то нравиться, а ведь даже это целиком его заслуга. «Прошлое забыто, будущее закрыто, настоящее даровано» – простая цитата из м/ф «Кунг-фу Панда», отправленная им в самом начале нашего знакомства оказалась действеннее заумного сеанса психолога, за который с папы не постеснялись содрать половину месячной зарплаты. В итоге ровеснику мои переживания оказались понятнее.

Беда прав, жить нужно сегодня. Возможно даже, когда-нибудь в необозримом будущем именно он увидит меня без одежды, причём далеко не на фото. Если, конечно, у парня внешность не слишком подкачает. Квазимодо никогда не входил в число моих идолов.

beda:

Извини, похоже, физиология печатает впереди меня. Хотел написать годную.

Хотя кому я вру? От голой бы тоже не отказался, но это уже из области грёз.

Lera:

Принято. Мне нравится, что ты не стал отпираться.

beda:

Тогда буду откровенным до конца: мне очень хочется с тобой встретиться. Нет, всё прилично – прогуляться по парку, поболтать. Увидеть твою улыбку.Просто чем больше я к тебе привязываюсь, тем сильнее боюсь разочаровать. Вдруг картинка, которую ты себе представила не оставит обычному парню никаких шансов?

Lera:

А сам-то ни разу не спросил, как я выгляжу ).)) Может, наоборот – я тебе не понравлюсь.

beda:

Глупости. Это исключено.

Lera:

Почему?

beda:

Я бы хотел сказать тебе при встрече.

Lera:

Хоть намекни.

).))

beda:

Когда я читаю твои сообщения, у меня перед глазами мутится, лёгкие горят, а сердце колотится где-то в желудке, и поверь ему в этот момент совершенно плевать, какой длины у тебя ноги. Уверен, мы обречены стать как минимум хорошими друзьями! Хотя я всё равно буду мечтать о более близких отношениях, и потихоньку очаровывать твоих родителей. *смущённый смайлик*

Я закрываю глаза, испытывая полностью весь перечень описанных симптомов. Внутри всё сжимается от волнения, и каждый нерв звенит безотчётным восторгом. Тем не менее природная мнительность тоже не дремлет.

Lera:

Допустим, но ты сам себе противоречишь. Зачем тогда фото?

beda:

Лучше не спрашивай. Не заставляй меня краснеть ещё сильнее, потому что верность для меня не пустой звук, а причина настолько пошлая, что пальцы отказываются печатать ответ.

Даже так…

Смело. Я бы на такую откровенность ни за что не решилась. Услышь о подобном отец, он бы с меня три шкуры спустил, ведь девушка обязана оставаться скромной, из чего автоматом следует второе – папу лучше не огорчать.

Сколько себя помню, меня одолевает патологическая потребность в одобрении окружающих. Особенно она напрягает осознанием, что в действительности я и близко не дотягиваю до созданного образа. Иногда даже возникает такое ощущение, что люди как-то чуют эту гнильцу, поэтому в школе у меня нет было близких друзей, а хорошая успеваемость ничуть не приблизила меня к числу учительских любимчиков.

Несмотря на миловидную внешность, приличный гардероб и искреннее желание понравиться, нередко приходится ощущать себя невидимкой, и только переписка с Бедой, частично заглушает эту зависимость. Его внимание и непосредственность наделяют такой уверенностью, согревают таким восторгом, что кажется, зимой вполне заменят жар от батареи. В чём тут же и спешу ему своеобразно признаться.

Lera:

Твоя искренность подкупает. Я бы тоже была рада с тобой подружиться.

Детский лепет, это в свои-то восемнадцать! Но определению «встречаться» не удалось проскочить мимо внутренней цензуры. Парни вроде как дорожат своей свободой, вдруг я покажусь ему чрезмерно навязчивой? Впрочем, Беда в который раз поражает талантом читать мои желания между строк.

beda:

Тогда сходишь со мной на свидание? Сегодня в полдень. Летнее кафе «Небо», это на краю центрального парка. Знаешь такое?

Lera:

Да. Папа уверяет, что там продают лучшее в городе мороженое. Он обещал сводить меня туда на выходные.

beda:

Папа не обманул *подмигивающий смайлик*

Приходи! Обещаю, будет весело!

Жизнь продолжается

Предвкушение первого в моей жизни полноценного свидания зачёркивает вчерашние планы заняться уборкой. Насколько провальной оказалась простая затея смахнуть пыль с комода, я соображаю лишь начав протирать аквариум с внутренней стороны. Естественно, стайка неоновых гуппи, тут же спешит пуститься врассыпную, а мне даже не сразу удаётся осознать свою оплошность.

Хорошо, что папа с рассветом поехал «загород на рыбалку» – так он шифрует свои походы к женщине, разрушившей их с мамой брак, следовательно, не может заинтересоваться моим состоянием. Хоть в нашей семье каждый живёт своей жизнью, я не хочу, чтоб он раньше времени узнал об очередной нетривиальной влюблённости своего чада. Мне бы сначала самой убедиться, что Беда приличный парень. В противном случае отец, конечно, промолчит, но я не готова вновь увидеть разочарование в его глазах.

Он хочет, чтобы я получила-таки престижную профессию, и если надумаю выйти замуж, то только за достойного, состоятельного мужчину. Я, в свою очередь, стараюсь, чтобы родители мной гордились, жаль это не всегда получается и ещё реже делает меня счастливой.

Воспоминание о случае, когда папа застал нас со Звягиным целующимися в подъезде, привычно колется чувством вины. Виктора не стало полтора года назад. Голосистый парень, настоящий самородок, только выпустившийся из местного детдома брал у моего отца бесплатные уроки сольфеджио на дому, вплоть до момента пока тот не узнал о нашем романе и спешно прекратил благотворительность.

Звягин ещё какое-то время встречал меня после уроков. Мы нарочно делали большой крюк, чтобы растянуть мгновения наедине, когда можно просто помолчать, держась за руки. Нам не нужны были слова, хватало взглядов, от которых у меня постоянно загорались уши. Это немного смущало, но он даже зная, насколько велико моё доверие не делал попыток замарать наши чувства о пыль гостиничных номеров и грязь пустых подворотен.

Затем Звягин прибился к начинающей рок-группе и уехал пытать счастья на какой-то кастинг в столицу, пообещав в скором времени вернуться знаменитостью, чтобы доказать папе, что никакой он не плебей и вполне достоин моей руки. В день прощания его глаза сияли такой уверенностью, что я ни секунды не сомневалась – так и будет. Мы найдём друг друга несмотря ни на что и будем вместе вопреки целому миру.

Звонить Виктор перестал уже на третий день, а спустя две недели его частично обгоревшее тело было найдено на одной из столичных свалок. Короткая вставка в блоке новостей, мало в ком вызвавшая что-то кроме брезгливости, на долгое время выбила меня из привычного ритма жизни. Я так до конца не оправилась, ни год назад, ни сегодня.

Даже понимая, что любимого не вернуть, ужасно совестно собираться на свидание с другим. Жизнь продолжается, но в глубине души я всё равно чувствую себя предательницей.

По природе своей замкнутости мне не так часто нужен кто-то кто поддержит или подтвердит верность принятого решения. Я привыкла справляться сама, но сегодня совсем не тот случай.

С сомнением глянув на дисплей мобильного, вызываю последний набранный номер.

– Привет, мам, – чётко проговариваю на лаконичное «ало», крепче сжимая пальцами телефон, чтобы сдержать дежурный порыв завалить её тоннами восторженного лепета.

Он её утомляет, а я уже взрослая и научилась быть ненавязчивой.

– Здравствуй, Валерия, – напряжённое молчание, повисшее на том конце, разбавляет гул голосов, что при маминой любви к уединению кажется дивом дивнейшим. – Здесь нужно добавить света, дайте акцент на центр экспозиции. Да, так гораздо лучше, спасибо. Извини, это рабочим, Иван всё-таки выбил отдельный зал для проведения выставки.

– Поздравляю мам. У тебя замечательный брат.

Не каждый, даже будучи закоренелым холостяком, согласится четвёртый год пропитывать свою двушку запахом краски и растворителя, только потому, что эксцентричная сестра-художница после развода не захотела возвращаться в родительский дом, в бесючем соседстве с предателем-мужем.

О том, чтобы выселить живущих там квартирантов Иван даже не заикнулся, мужественно приняв на себя роль основного кормильца и буфера для её каждодневных истерик, но у мамы на этот счёт своё авторитетное мнение.

– Не обманывайся, он только и мечтает, чтобы я поскорее озолотилась и съехала. А ты почему звонишь, вчера только говорили. Что-то случилось?

– Да, случилось, – выдыхаю, нервно закусывая губу. – Мам, меня парень на свидание пригласил. Хороший…

– Хороший! Сколько раз тебе говорить, что все они хорошие пока не ухитрятся окунуть свою драгоценную кисть в палитру твоей лучшей подруги?

– У меня нет подруг, – тихо возражаю, зная, что меня уже никто не слышит.

– Как там отец, уже познакомил тебя с новой мамочкой? А братец? Принял с распростёртыми объятиями? Семейка лицемеров! Она мне тоже пела, что нет ничего крепче нашей дружбы, когда к бизнесмену своему на пмж переезжала. Отец всю жизнь её любил. Думал, я слепая и не понимаю, ради чего он со мной. Ха-ха – исключительно чтобы оставаться ближе к своей недоступной Анжеле. Только её тогда нищая интеллигенция не интересовала, а как выставил её Беданов без гроша в кармане, сразу вернулась в город детства, да вспомнила старого воздыхателя. Пальчиком поманила, он и собрал удочки. Рыбак чёртов! Одним махом разбил вдребезги всё пятнадцать лет брака… Никогда ему не прощу! Так и передай.

– Хорошо мам, – шепчу, зная, что снова промолчу, а отец не спросит. Мы никогда не обсуждаем его решение, за что он не настаивает на переезде к своей Анжеле, продолжая разрываться на два дома.

– Вот и замечательно… Нет, не туда! Справа. Другое право! Валерия, мне срочно нужно бежать. Ещё созвонимся. Люблю-целую.

Я тебя тоже люблю, моя яркая неуловимая колибри. Очень…

Жаль, что удержать твоё внимание так сложно.

Вот с выбором одежды всё гораздо проще: поверх водолазки надеваю клетчатый сарафан той же расцветки, что и куртка моего нового знакомого, натягиваю плотные колготки, завязываю шнурки на невысоких ботильонах и, встав напротив зеркала в прихожей, трачу несколько бесконечных минут, чтобы расчесать непослушные волосы.

Потанцуем?

После темноты подъезда солнечный свет ослепляет, заставляя отчаянно жмуриться, отчего я упускаю момент, когда чьи-то руки неожиданно ложатся мне на талию, толкая обратно во мрак бетонных стен.

– Аккуратней, Лерочка, чуть с ног не сбила, – гнусавый голос соседа проходится по нервам стекловатой. Вот чёрт, сейчас начнётся… – Хотя, признаться, я был бы не против... смягчить твоё падение.

– Спасибо, но эта жертва явно будет лишней, – бормочу, подаваясь назад в тщетной попытке отстраниться. – Вам ещё дочурку нянчить. Жене привет передавайте, надеюсь, их скоро выпишут.

В действительности я понятия не имею в роддоме женская половина семейства Кауровых или уже нет, просто пытаюсь надавить на его совесть, если зачатки таковой ещё остались в нашем доблестном представителе правопорядка.

Дело в том, что Серёжа Кауров – наш молодой участковый и моя личная головная боль – не теряет надежды залезть мне под юбку, а я упорно его обламываю, каждый раз надеясь, что мужчина, наконец, отстанет. Чего я только не придумывала: и остужала холодной минералкой и угрожала пожаловаться начальнику отделения, ничего его не останавливает. Скорее наоборот, сильнее раззадоривает, ведь одних моих слов для дела недостаточно, а на людях он равнодушнее пня.

В позапрошлом месяце Кауров вообще отличился – зажал меня в лифте и прямым текстом посоветовал не ломаться. Пришлось уронить ему на ногу сумку, которую удачно оттягивала советская мясорубка, купленная на блошином рынке. Это нахалу ещё повезло, что мне денег на чугунную пельменницу чуток не хватило – без гипса бы точно не обошлось. С тех пор мне с подозрительным успехом удавалось его избегать, мелькала даже мысль, что он одумался, но, видимо, всё дело в полном отказе от поездок на лифте. Сегодня вот жаль не сложилось.

– А ну-ка, стоять, – голосом строгого папочки командует участковый Серёжа, демонстративно глядя на свои наручные часы. – Провалила вступительные в консерваторию, теперь дальше катишься по наклонной?

– Во-первых, я вам никто, чтобы отчитываться, а во-вторых, хватит ко мне приставать!

– Кто к тебе пристаёт? – выглянув через приоткрытую дверь во двор, чтобы убедиться в отсутствие свидетелей, эта двухметровая жердь сгибается вопросительным знаком, утыкаясь своим выдающимся носом мне в лоб. – Ты мне зубы не заговаривай, я тебе конкретное предложение делаю. Ты даже понятия не имеешь, от чего отказываешься.

– И менять этого не собираюсь, – отрезаю, едва сдерживаясь, чтобы не закатить глаза. Надо же, какой назойливый! – Пропустите, я, вообще-то, спешу.

– Да я заметил – пыхтит он, скользя свободной ладонью вниз по моей пояснице. – Губки блестят, волосы распущены. Дозрела-таки моя куколка. На свидание торопишься?

– Вас это не касается.

На мою резкость сосед лишь снисходительно мотает головой, сжимая дверной косяк до побеления пальцев.

– Так ты учти, сладкая, молодняк в твоём возрасте ещё неопытный и голозадый. Денег на гостиничный номер едва наскребёт, – продолжает он, брезгливо морщась. – Оформит где-нибудь за гаражами или на заднем сидении, дай бог, чтоб без свидетелей обошлось. Ты уверенна, что хочешь быть привлечённой за антисоциальное поведение? Папашка твой интеллигент как пить дать не переживёт позора. А у меня квартира третий день пустая, прилично всё: винишко, музыка. Может, пошлёшь, желторотика своего куда подальше? Поднимемся, потанцуем…

Ну, Кауров… иногда мне кажется, что слухи действительно не лгут – нет для этого человека ничего святого и вместо того, чтобы охранять закон, он прикрывает им свои мерзкие делишки. Я ведь с сестрой его младшей с садика общаюсь, даже её коробит от одного имени своего изворотливого брата, а уж Вита сама далеко не ангел.

– Видите ли, я не пью. И шансон ваш даже через стенку слышно, что ни вечер, то кровь из ушей. Так что шли бы вы, Сергей Семёныч… пелёнки гладить.

Изловчившись, прошмыгиваю под рукой матюгнувшегося соседа и со всей силы ударяю дверью ему по пальцам. Ожидаемых воплей почему-то не следует. Только взбешенное шипение:

– Я-то пойду, Лерочка, а вот ты приползёшь…

– Ага, уже ползу колени стёрши – парирую, спеша убраться подальше, пока тот не кинулся вдогонку.

Скорее бы отсюда съехать! Кто знает, какую свинью способен подложить наш участковый. Поступлю в Универ, заселюсь в общежитие, и Папе радость – переедет, наконец, к своей Анжеле, как уже четвёртый год о том мечтает. Мне и неудобно мешать его личной жизни и переступить через себя не получается. Не хочу его огорчать, но улыбаться разлучнице вряд ли смогу, это ж чистой воды лицемерие! Хотя не спорю, порой интересно увидеть какая она, женщина, из-за которой мать уехала залечивать душевные раны в такую даль. Жаль папа не любитель говорить по душам.

Впрочем, где-то в глубине своей эгоистичной души я продолжаю надеяться, что он одумается, мама великодушно простит и всё наладится. Мы снова дружно заживём на унаследованных им сорока квадратных метрах в старом элитном районе города. Вот ими отец дорожит едва ли не больше, чем дворянскими корнями. Естественно, толку от этого родства никакого, кроме звучной фамилии Уваровы, но папу буквально трясти начинает, стоит кому-то напомнить, что в моей власти её поменять. Не удивлюсь, если он втайне жалеет, что бог послал им дочь, а не сына.

В общем, не только с соседями у меня беда.

Не такой

К слову о Беде – задумавшись, сама не заметила, как добралась до «Неба», теперь стою столбом, разглядывая профиль единственного парня, одетого в красную куртку, и с ужасом понимаю, что не могу. Не могу заставить себя подойти к незнакомцу, расслабленно сидящему за крайним столиком, в котором от выдуманного мною образа только половая принадлежность.

Звягин выше ростом…

Был – тут же привычно поправляю себя.

Его волнистые волосы были намного темнее, чем у скучающего блондина, движения тоже отличались – энергичные, ловкие. Ещё почему-то обескураживает тот факт, что Виктор никогда не прятал глаз за линзами тёмных очков: всегда открытый, смешливый, романтичный, а этот сразу видно – не такой. Укол холода, вот что я почувствовала первым делом, едва завидев потягивающего колу Беду.

Не сдержав короткого вздоха, встаю за памятник Гоголю, чтобы немного собраться с духом или, наоборот – вопреки договорённости решиться на побег. Оглушающее разочарование сдавливает грудную клетку, затем оно же толкает меня вперёд.

Никто, ни Беда, ни любой другой парень никогда не будет им. Не споёт для меня его голосом, не посвятит мне его песен, не подарит целого мира в зелени глаз. Звягин уже никогда не вернётся, это необходимо принять. И смерть тут решающий аргумент.

Бог с ними, с отличиями. Если повезёт – неплохо проведу время. Не повезёт – хуже не будет, лакомиться мороженым всяко приятней уборки.

Решительно огибаю памятник но, не сделав и пары шагов, растерянно застываю. Навстречу мне воинственно вереща, летит мальчишка на самокате. Причём летит абсолютно без преувеличений – самокат пикирует первым, а следом раскинув руки в стороны и выпучив глазёнки, аки коршун приметивший полёвку, парит его малолетний хозяин.

Вот что мне делать? Метнуться в сторону? Так он же тогда о памятник расшибётся! Будут классику мёртвые души – мальчонки и его схватившейся за сердце бабушки. Приходится самоотверженно ждать столкновения, прижимая к щекам похолодевшие ладони.

Ну что ж за день-то такой?! – проносится в голове, пока ребёнок с воинственным кличем летит мне навстречу. – Будто весь белый свет сговорился максимально испортить это свидание. Между прочим – первое в жизни, на которое меня действительно пригласили, потому что с Виктором никогда нельзя было знать заранее, встретимся мы или нет.

Сначала мама, затем Кауров, теперь вот орёл молодой со своей перепуганной роднёй – все против нас.

– Стёпка, тормози! – надрывно кричит его бабушка, надеясь неизвестно на какое чудо.

– А-а-а-а… – надрывается ребёнок, хватаясь руками за воздух.

Я же застываю посреди дорожки как лань при виде фар автомобиля. Обострённое ужасом восприятие за доли секунды обрабатывает десятки посторонних мыслей, подмечает одновременно сотни деталей – от лиловой броши, приколотой к палантину старушки, до свалившего с палочки эскимо у девочки на соседней лавочке – но всё равно упускает подробности, когда и каким образом Беда успел перемахнуть через довольно высокое ограждение летнего кафе.

Ума не приложу, как он это сделал. Мелькает даже мысль свалить всё на галлюцинацию. Тем не менее вот он – вполне реальный, ничуть не запыхавшийся – стоит ко мне спиной, удерживая ворот детской куртки в какой-то паре десятков сантиметров от неминуемого столкновения либо со мной, либо – в случае если б я отскочила – с каменным постаментом.

Ладно, признаю – с оценкой ловкости я поторопилась.

– Ого! – тряхнув рыжими кудрями, восклицает маленький Стёпка. – Охренеть я выдал!

– Фу-у, – спокойным, чуть хрипловатым голосом отзывается Беда, заботливо одёргивая на ребёнке одежду. – Матерятся только ссыкуны. Теперь мне после тебя придётся руки мыть. С мылом.

Не говоря больше ни слова, он брезгливо встряхивает пальцы, как от невидимой влаги и, подтолкнув к мгновенно вспыхнувшему Стёпке покорёженный самокат, оборачивается в мою сторону.

– Не зацепило? – в мягком голосе эхо неподдельного участия и чего-то обволакивающего, заставляющего кровь прилить к щекам.

Ещё как зацепило! А папу так и вовсе сразило бы. Решительный, обходительный, ловкий – какой отец будет против такого кавалера для своей дочери?

– Привет. Ты, наверное, Беда? – почему-то срывается дыхание, вызывая желание провалиться сквозь землю, как это бывало на школьной сцене, когда нужно было сыграть перед полным залом, а пальцы от волнения едва удерживали смычок. – Я Лера.

– Так вот ты какая… – он поджимает губы и почти сразу растягивает их в широкой улыбке. Всё как обещал. Вот только ни восхищения в этих словах, ни разочарования, лишь капелька любопытства, совсем незначительная. – Да, это я. Привет.

С расстояния в пару шагов Беда выглядит крупнее, чем показался вначале. Светло-русые волосы аккуратно зачёсаны набок, молния на куртке застёгнута вплоть до подбородка, руки вытянуты по швам, первое впечатление – обычный скромняга. Скорее всего, я бы на том и остановилась, если бы не один маленький нюанс. В левом краю его нижней губы серебряным серпом поблескивает небольшое колечко.

Какой-то зловещий скромник получается.

Хороший парень

– Впервые умудрился не опоздать и вижу не зря, – произносит Беда негромко, очаровательно закусывая нижнюю губу. – Мою леди чуть не умыкнул плохиш на самокате.

Вот он вроде шутит, а я теряюсь от несочетаемой смеси флирта и скованности в его тоне. Очевидно, что нервничать приходится не мне одной. Боже, да он обычный парень! Очень даже приличный, судя по всему. Так почему мне сложно выдавить из себя ещё хоть слово?

Будто не замечая моего смущения, он медленно движется навстречу. Шаг – и мне хочется кинуться наутёк. Ещё один – и я сама готова броситься к нему в объятия, потому что умом признаю в нём дорогого сердцу человека. Того, кто за месяц с лишним стал мне не просто близким, а особенным: понятным, понимающим – просто сейчас вдруг обрёл физическую форму.

Он останавливается совсем рядом – ещё не интимно, но уже недостаточно далеко, чтобы дышать свободно. От его близости заходится сердце и это не сказать что приятно, скорее тревожно.

Когда расстояние между нами двумя переваливает за рубеж вытянутой руки, Беда, наконец, замирает. Даёт возможность себя разглядеть. Несмотря на стёкла зеркальных авиаторов, надёжно скрывающие глаза, он, вне сомнения, занят тем же самым, отчего я теряюсь окончательно. Странно, никогда раньше не испытывала неловкости, общаясь со сверстниками. Да что ж такое?!

– Ну-у… далеко бы он меня всё равно не унёс, – отзываюсь через силу, похлопывая ладонью по каменному надплечью Гоголя в надежде отвлечь от себя внимание и от души проклинаю свой некстати севший голос.

– Но напугал что надо, – заканчивает он, тактично предложив объяснение моей внезапной оторопи, за что без промедления получает вымученную улыбку.

– Именно.

– Поторопимся, пока всё фисташковые рожки не расхватали? Я видел их там почти не осталось.

Надо же, неловкость сгладил, мои предпочтения запомнил. Беда определённо хороший парень, а муторно, скорее всего, оттого что его личность не оправдала тайных надежд. Давно пора перестать гоняться за призраком и хотя бы потрудиться узнать реальное имя своего интернет-поклонника.

– Эм-м… постой, – дождавшись, когда прямая, тёмная бровь вопросительно вскинется над оправой очков, с нарочитой бодростью подстраиваюсь под его по-мужски широкий шаг. – Может, для начала представишься? Как-то неправильно есть мороженое с незнакомцем. – Беда едва заметно ведёт уголком губ. Эмоция больше похожая на оскал, чем на дружелюбную улыбку, настолько неуловимая, что я приписываю её разыгравшемуся воображению, но всё-таки зачем-то спешу оправдаться: – Просто ситуация в край идиотская.

– И неудивительно. Чего ещё ждать от знакомства на сайте для неудачников?

Я пораженно смотрю на него, мельком отмечая широкие плечи, которые в сочетании с узкими бёдрами выглядят ещё внушительнее. Сложно представить такой видный экземпляр страдающим без женского внимания. Тем не менее…

– Разве люди, которые помогают друг другу пережить расставание с любимыми – неудачники?

Если бы он сам вскользь не упоминал о болезненном разрыве со своей девушкой, то его заявление прозвучало бы обидно. Странно, что при всём этом я в упор не могу вспомнить ни одной подробности той истории. Видимо, была слишком зациклена на собственном горе.

От ответа его отвлекает бабушка Стёпы, которая подошла к нам, чтобы поблагодарить за спасение внука. Пока Беда терпеливо отказывается от материального вознаграждения, заверяя, что ему это ровным счётом ничего не стоило и выручать мелких шкодников чуть ли не священный долг каждого, мне всё не дают покоя его слова.

Сайт для неудачников?! Серьёзно?

Как по мне, так соц. сеть «Безнадёга.нет» просто находка в ситуации, когда позарез нужна поддержка, а поделиться болью не с кем. Исповедался, получил утешение или дельный совет и можешь быть уверен, что тебе это никогда не аукнется насмешкой или упрёком в реальной жизни. Всё анонимно.

То, что мы внезапно сблизились скорее исключение. Я просто не смогла пройти мимо поста Беды с загадочным заголовком «Без права на слабость» и выразила категорическое несогласие с его содержимым, а он не смог отступить, продолжая наш спор до самого рассвета. Мы потом ещё шутили над его планами отоспаться на парах.

Беда учится на последнем курсе юрфака, по сути, это всё, что мне о нём известно. Негусто, аж стыд берёт за своё легкомыслие, я ведь сама не интересовалась.

– Закрой глаза, – вдруг просит мой спутник, проводив растроганную бабушку задумчивой улыбкой, и остаток пути до столика я честно бреду, полагаясь только на его подсказки. Мне никогда не делали сюрпризов. Ни родители, ни Виктор. Никто. – Угадаешь что это?

Я растерянно молчу, но глаз не открываю. Даже когда мой нюх улавливает что-то нереально, просто адски вонючее!

Вот это амбре! Мама дорогая...

Да если собрать портянки, которые всё лето таскала рота солдат, и то разить будет меньше!

– Ну-у? – восторженно подначивает Беда. Теперь-то его никнейм начинает понемногу себя оправдывать. – Есть предположения?

– Кошачий лоток? – бормочу, сглатывая вязкий ком в горле.

Господи, дай мне сил достойно выдержать эту викторину! Неудивительно, что у него проблемы с бывшей.

– Эм-м… – в задумчивом голосе белобрысого «чуда» проскальзывает неуверенность, следом разносится богатырский чих и какое-то не слишком обнадёживающее: – Сомневаюсь. Да нет, коты точно не могли… – ещё один чих, уже напополам со смехом. – Максимум куницы отметились, ну или белки, ёжики. Кто там ещё в лесу обитает?

Не выдержав мук неведенья, открываю глаза, внутренне приготовившись узреть что угодно, только не букет самых настоящих лесных ромашек.

– Беда, – настаёт мой черёд взволнованно замяться. – Ты запомнил…

Больно не будет

– Сергей.

– Что? – переспрашиваю, невольно передёрнувшись, как делаю это каждый раз, услышав имя ненавистного соседа.

– Я Серёжа, – и снова в уголке губ искрой проскакивает что-то тёмное, никак не вяжущееся с амплуа пай-мальчика. – Представился, теперь на полных правах могу угостить тебя мороженым…

То, как тягуче он произносит это «мороженым» пробирает так, что ветра не надо несмотря на небывалое пекло, нехарактерное началу ноября. Откуда такой дискомфорт? Неужели всё дело в первоначальном разочаровании?

Вернувшись с обещанным десертом, Сергей предлагает поменяться местами, сославшись на слепящее солнце, по той же причине сам остаётся в очках. Он много говорит и заразительно смеётся, рассказывая, как с утра ездил загород, чтобы набрать на опушке ромашки, потому что в ночь нашего знакомства я призналась, что равнодушна к красоте селекционных цветов, а диких – таких удивительных, настоящих – ни разу даже не нюхала.

Отодвинув букет от греха подальше, на самый край пластикового стола, наслаждаюсь обволакивающим тембром его голоса, нежным пломбиром с ярко выраженным вкусом фисташек и периодически ловлю себя на мысли, что постепенно оттаиваю. Мне давно не было так спокойно. Беда мне нравится, даже его зловещие ухмылки скорее будоражат, чем отталкивают. Одни только чёртовы авиаторы мешают полностью расслабиться, потому что без возможности видеть его глаза картинка по-прежнему остаётся неполной.

– Ты в курсе, что уже без четверти два, а мы ещё даже голубей не кормили? – внезапно вспоминает он дурацкий план идеального свидания, в шутку набросанный нами не далее как на прошлой неделе. Там ещё фигурировали прогулка по ботаническому саду, где, если верить газетам попрошайничает наглый выводок бельчат, и поцелуй под дождём (тогда мне это показалось жутко романтичным). – Бедные птички остались без обеда. Предлагаю начать исправляться прямо сейчас, а потом поедем к белочкам, у меня в бардачке припрятаны два пакета арахиса.

Мне уже никаких плановых мероприятий не нужно. Его голос звучит так мягко и ласково, что я куда-то плыву, как под гипнозом. Не утонуть бы.

– Ты видишь хоть одного голубя? – отзываюсь, лениво повертев головой. – Я – нет.

Тучек тоже, слава богу, не наблюдается – додумываю краснея. Всё-таки целоваться в первый день глупая затея.

Беда вновь улыбается. У него выразительная мимика, а ещё красивые чётко очерченные губы, которые он всё чаще покусывает. Волнуется?

– Это меня и пугает, они наверняка затаились. Боюсь если будем тянуть нас может постичь участь во-о-он того памятника, который с белой горкой на макушке, – хохотнув, он убирает со столика свой телефон, добавляя зловещим шёпотом: – Бойся не бури, бойся затишья…

По позвоночнику почему-то проходит холодок и сразу же вспоминается куча отложенных дел: не выглаженное бельё, неприготовленный ужин. Папа будет разочарован.

– Ты не против продолжить как-нибудь в другой раз? Мне домой пора.

– Что-то не так?

– Да нет, всё супер! – спешу заверить, заметив, как он ощутимо напрягся. – Боюсь не успеть на раздачу «грамот» нерадивым хозяйкам.

– Так может, я подброшу? – проигнорировав мой отрицательный жест, он энергично встряхивает поникший букет. – Ромашкам срочно нужна вода. Ты ведь хочешь, чтобы они как можно дольше радовали тебя своим, кхм-м… неповторимым ароматом?

Видно, что Беда пытается сдержаться, но всё-таки заходится сочувствующим смешком. Его непосредственность подкупает, другой бы смутился так облажавшись на первом свидании.

– Только если притормозишь, не заезжая во двор.

Не хочу, чтобы нас увидели соседи, иначе папа снова затянет старую лекцию о пестиках и тычинках, а я ещё после прошлой не отошла. Это ж надо было закрутить: «Что бы ни твердили о равенстве, не все цветы полезно скрещивать. Будь бдительна, Валерия – такую королевскую лилию обязательно попытается опылить какой-нибудь ползучий лютик».

Машина Сергея – как же я ненавижу это имя! – чистенькая, глянцевая с хромированной эмблемой Ауди, ползучему лютику явно не по карману, но знакомство с папой всё же лучше отложить.

– Прошу, – заразительно улыбается он, придерживая для меня пассажирскую дверь. Я послушно сажусь, стараясь не слишком ошеломлённо разглядывать отделанный кремовой кожей салон. До сегодняшнего дня частное такси лучшее, на чём мне доводилось ездить. К тому же сам водитель, бесспорно, приятнейший из всех, кто меня возил. И тут мой без пяти минут идеальный парень, провалив первую попытку тронуть эту махину с места, со всей дури лупит кулаком по рулю: – как же ты меня на хрен достала!

Внезапно, однако.

– Может я пешком?

Мой писк теряется в сигнале клаксона и звуке завизжавшей на старте резины.

– Всё путём. Лошадка новая совсем, никак к ней не привыкну, – тронувшись с места, он опускает авиаторы на кончик носа и смеряет меня быстрым взглядом.

«Верни на место очки!» – ору про себя, сжимая покрепче букет, потому что взгляд этот такой – базуки не надо. Его глаза голубовато-серого цвета, светлые-светлые, как вода в лесном ручье у самого истока, ледяные до онемения пальцев и зябких мурашек вдоль позвонков.

Стрелка на спидометре набирает обороты. Моё волнение так же.

Он разве спрашивал адрес?

А это что? Напротив центральных ворот парка седой старичок брызгает из пульверизатора стоящее в ведёрке облако пёстрых цветов, среди которых зверобой, колокольчики и… с десяток лесных ромашек.

Загород говорит, ездил?!

– Ты не везёшь меня домой, – резюмирую чужим голосом, под короткий щелчок замков, блокирующих дверцы. Теперь даже на ходу не выскочить.

– Сегодня ты села не в то такси, Лерочка, – иронично тянет Беда, не отрывая напряжённого взгляда от дороги. – Сиди тихо и я обещаю, больно не будет.

Думаю это последнее, что слышат перед смертью жертвы маньяков.

Посмеялись и хватит

Вжавшись спиной в сидение, я провожаю затравленным взглядом знакомый и безопасный центр, пока стрелка на спидометре неумолимо близится к отметке сто, расширяя и без того богатый спектр возможных неприятностей.

Даже если мы с божьей помощью ни во что не врежемся, то через несколько кварталов въедем на территорию старых складов – раковую опухоль на карте нашего города. Район, в котором концентрация ворья, наркоманов и проституток способна впечатлить видавших виды сплетниц, а «правосудие» вершится кулаками, в тени заброшек и безлюдных подворотен.

Чем запущеннее становятся фасады зданий, чем неприветливее выглядят лица прохожих, тем громче кричит мой внутренний голос, умоляя сделать хоть что-нибудь пока не стало поздно. Паника, злость, желание спастись – всё закручивается в водоворот инстинктов, перенимающий контроль над осторожностью.

– Тормози, говорю! – шиплю, цепляясь обеими руками в лицо похитителя. – Никуда я с тобой не поеду!

– Идиотка, – рычит он, пытаясь увернуться от моих ногтей. – Угробить нас хочешь?!

Слетевшие очки с глухим стуком ударяются о консоль и отлетают куда-то нам под ноги. Теперь мне ничего не мешает дотянуться до незащищённых глаз в расчёте, что боль заставит его ударить по тормозам. Но в это самое время машину подбрасывает на выбоине, затем круто заносит, едва не впечатывая передним крылом в переполненные мусорные контейнеры.

Пара бездомных кошек истошно мяукая, бросается врассыпную, отвлекая моё внимание от боли в ушибленном плече. Слава богу, вроде ни одна не пострадала.

– Ещё одна такая выходка и я спущу курок, – одной рукой пытаясь вырулить обратно, Беда вжимает мне в висок дуло пистолета. – Усекла?

Нехристь. Всё внутри меня вскипает от желания вцепиться в него по новой, но чего греха таить – этот псих мастерски умеет подбирать аргументы.

– Убери, – шепчу не своим голосом, пытаясь скосить глаза в сторону оружия. В фильмах ствол выглядит массивнее, хотя кто его знает, каким он должен быть на деле. По крайней мере это явно не рогатка.

– Фак! – отвлёкшись, он всё же таранит один из баков, опрокидывая на глянцевый капот лавину разносортного мусора. – Чёртова помойка…

Холодная сталь, дрогнув, скользит в сторону и болезненно упирается мне в ухо. Более чем реалистично – бодрит на раз. Медленный вдох как испытание в ожидании случайного выстрела, а следом переломный момент. Ничто так не губит шансы спастись как пуля, пущенная в череп.

– Убери, – выдыхаю, покорно обмякнув. – Я всё поняла.

– Уверена?

– Абсолютно, – скрежещущий стук металла о металл демонстрирует, что задним ходом Беда ездит ещё хуже, чем прямо. Проводив взглядом в зеркало заднего вида укатывающийся на куцых колёсиках контейнер, взвинчено повторяю: – Да убери ты уже свою пушку и рули нормально! Какой вообще олень продал тебе права?

– А кто сказал, что они у меня есть?

– Супер! – бурчу, возмущённая его безмятежностью. Да у парня явные проблемы с головой и сопротивлением я только потакаю его внутреннему шизофренику! Но, видит бог, покорность даётся мне с боем. – Ещё скажи, что ПДД не знаешь.

– Говорю, – невесело усмехается он, убирая пистолет себе на колени.

Я с силой тру переносицу, подавляя несвойственный себе порыв крепко выматериться, а в следующий момент замечаю стремительно приближающийся пост ДПС. Судя по тому, как Беда напряжённо сжимает руль, он его тоже узрел.

– Дёрнешься – пожалеешь.

Скорее, наоборот, если что-то предпринимать, то сейчас самое время.

Едва дождавшись момента, когда он свернёт в переулок и отвлечётся, чтобы удостовериться в безразличии гаишников, ловко подбираю, а затем навожу на подонка его же оружие.

– А теперь живо тормози и разблокируй двери!

– Чёрта с два, – Беда невозмутимо продолжает движение с той лишь разницей, что теперь он улыбается. Спокойно и жутко.

– Я выстрелю.

– Тогда мы разобьёмся, – отмечает он ровно, сосредоточенно глядя в боковое зеркало.

Чёрт бы побрал этого психа!

– Тормози идиота кусок, я не шучу, – теперь моя очередь направлять ему дуло в висок, только я понятия не имею, ни как правильно стрелять, ни как побороть столь вопиющую невозмутимость, а подозрительная лёгкость металла не прибавляет совсем никакой уверенности.

– Обмочишь сидение – заставлю вылизывать. Сразу после капота.

Растерянно моргнув, тянусь свободной рукой в карман своей куртки. Один видеозвонок отцу мог бы решить проблему. Какой дурак продолжит удерживать жертву, засветив лицо?

– Бу! – резко выдыхает Беда, одновременно выруливая влево

Онемевшая рука рефлекторно сжимается, выпуская из дула голубоватый огонёк.

– Ох, боже! – взволнованно всхлипываю, ожидая увидеть кровавое месиво, но максимум увечий – незначительное покраснение и островок подпаленных волос у виска.

– Ты мне льстишь, – кончик его языка скользит по губам, слизывая отголоски ироничного смеха.

Он точно отшибленный на всю голову.

– Больше вони, чем вреда, – проговариваю дрожащими губами, в ступоре разглядывая пистолет-зажигалку. А был бы настоящим?!

– Посмеялись и хватит. Дай сюда мобильный. Живо!

– Держи карман шире.

Отшатнувшись к пассажирской двери, пытаюсь разблокировать телефон. Сдерживать-то меня больше нечем, да и всплеск адреналина начисто стирает чувство страха. Жаль не обезболивает. Неожиданный удар локтем в солнечное сплетение заставляет меня согнуться пополам, дабы уже по своей вине ощутимо приложиться лицом о торпеду.

– Обалдеть ты жжёшь, Лера-холера, – коротко присвистывает Беда, зашвыривая мою мотороллу на заднее сидение. – А теперь сиди смирно. В следующий раз церемониться не буду.

Мог бы и не предупреждать. Единственное на что я способна, это ловить ртом воздух, глядя, как за окнами мелькают обшарпанные двухэтажки старых складов, «ворота» города, пшеничные поля. Куда мы, чёрт возьми, едем?!

Game over

Прямая лента загородной трассы сглаживает недостаток водительского опыта, и Беда выжимает из своей Ауди предельную скорость, унося нас в пугающую неизвестность. Я угрюмо разглядываю мятые ромашки, представляя их плывущими по глади какого-нибудь озера, пока его обитатели медленно объедают моё распухшее тело. Подобный исход кажется настолько естественным и неизбежным, что лёгкие плотно заполняет запах тины, вырываясь на выдохе сдавленными всхлипами.

Папочка, прости за то, что не оправдала твоих надежд. Прощай мамуль. Надеюсь, твой талант ещё оценят по достоинству. Знай, ты у меня самая лучшая, и я больше ни капельки не обижаюсь. Ты, главное, вспоминай свою глупую дочь, моя неуловимая колибри.

На этой скорбной ноте я обнимаю себя за плечи, готовая поддаться сиюминутной истерике.

– Не вздумай реветь, – предупреждает Беда, резко выруливая на просёлочную дорогу.

– Так отпусти, – морщусь, потирая ушибленный о дверцу локоть. Должно быть, в салоне достаточно жарко, потому что он снял с себя куртку, оставшись в полосатой футболке, да меня всю колотит от одного вида его татуированных рук.

Он раздражённо передёргивает плечами, но оставляет предложение без внимания, впрочем, на сострадание надеяться не приходится.

– Мы что, реально едем к озеру?

Мой напуганный шёпот поглощает громкий припев, а повторить вопрос не представляется возможным. Язык немеет как чужой, я снова концентрируюсь на ромашках, лишь бы не видеть поблескивающую за окном гладь воды.

Виктора сожгли, меня, скорее всего, утопят. Хотела встречи – пожалуйста. Мечты сбываются.

– На выход, красавица, – раздаётся одновременно с щелчком центрального замка.

Кажется, сердце сейчас разорвётся. Хриплый голос звучит на удивление мягко, но почему-то от этого становится ещё страшнее. Он ведь не на прогулку меня вывез, к чему любезности?

Не глядя, нащупываю дверную ручку, открываю. Светло-серые глаза внимательно наблюдают за мной, считывают намерение кинуться наутёк. Не знаю как, но я это понимаю, точно так же, как он сейчас читает мои мысли.

«Была не была» – подбираюсь в ответ на демонстративно-предостерегающий хруст его шейных позвонков. И это во мне говорит не смелость, не упрямство, а безысходность.

Беда снисходительно улыбается, качая головой – «зря…»

«Я всё-таки рискну» – срываюсь в обратную сторону – подальше от графитно чёрной Ауди к густому подлеску. Каблуки увязают в рыхлой почве, высокие травы оплетают щиколотки. Быстро не получится, но ужас толкает вперёд так, что пятки горят.

За спиной слышится жалобный стон металла, как если бы он перемахнул через капот. Проверять неохота – обернусь, и страх парализует. Огибаю раскидистый шиповник, прислушиваясь к шороху травы позади. Ничего. Слышно только грохот загнанного сердца. Деревья совсем близко, высокие, окружённые порослями молодняка. Мне бы оторваться, а там есть шанс затаиться, долго я такой темп всё равно не выдержу. И как в доказательство едва не падаю, запнувшись о корягу.

– Game over, – тяжёлая пятерня впечатывает меня в ствол смоковницы. Лёгкие горят, лопатка ноет под давлением чужой руки, ноги подкашиваются. Полная и безоговорочная капитуляция, подписанная его тихим: – Ты проиграла. Раздевайся.

Беда отступает ровно на шаг, позволяя мне обернуться и нервно закусить губу, глядя на его циничную едва заметную ухмылку.

– Ты рехнулся?

– У тебя нет выбора. Делай, что говорю и будешь свободна.

– Да катись ты к чёрту! Ай-й... – вскрикиваю под жалобный треск куртки. Рванув кашемировую ткань вниз, он опускает меня на колени.

– Обязательно, только сперва возьму, что мне нужно, – сильные пальцы, зарывшись в волосы на затылке, фиксируют моё лицо на уровне его ширинки. – Лучше бы ты сразу согласилась выслать мне ту фотку. Теперь время поджимает, так что не жди нежностей. Либо ты шустро раздеваешься и позируешь так, чтобы меня это впечатлило, либо работаешь ртом. Тоже на камеру. Что скажешь, шоу или леденец?

На секунду мне кажется, что это не более чем изощрённая шутка, но Беда остаётся серьёзным. Уверенно потянув за волосы, он запрокидывает моё лицо вверх. В ледяных глазах горит непреклонная решимость. Мерзавец своего добьётся, без разницы как.

– Ну? Тебе помочь с выбором?

Его вторая рука тянется к пряжке ремня, переключая в моей голове какой-то скрытый тумблер.

– Не нужно, – мотаю головой, начиная воспринимать реальность урывками.

Шелест листвы, сминаемой снятым сарафаном; заминка, перед тем как расстегнуть замок бюстгальтера; его гулкий выдох; ещё одна задержка, более продолжительная, прежде чем стянуть стринги; терпкий запах крапивы; ромашки, ловко вплетаемые в венок мужскими пальцами…

Я трусливо пытаюсь убедить себя в том, что этот кошмар происходит не на самом деле.

– Обопрись спиною о ствол, – хрипло шепчет он, поднимаясь с пенька, и впервые это больше походит на вымученную мольбу, нежели на твёрдый приказ.

Я медленно повинуюсь, дрожа как осиновый лист под потемневшим взглядом серых глаз. Беда тянется к моим волосам, чтобы украсить их цветами, замирает. Серьга в уголке его губы становится матовой от моего дыхания, учащённого погоней и ужасом.

– Попробуй расслабиться… Ты… просто… – он немного хмурится, словно с трудом подбирая слова, и его сбивчивый шёпот звучит сожалеюще, почти ласково. – Тварь!

Надежда на чудо исчезает в секунду. Он зло опускает мне на голову венок и сразу отстраняется. Звучит первый щелчок сработавшей камеры.

– Прошу тебя, не надо, – скулю, отчаянно хватаясь за жалкие крупицы своего достоинства. Каждый нерв в теле бьёт током от страха и унижения. – Посмотрел и хватит, не нужно ничего снимать, пожалуйста.

– Волосы убери за спину, грудь не видно, – сухо командует он, словно не слыша моих просьб. – Да натяни ты, наконец, улыбку. Помнишь, снимки должны возбуждать? Иначе я передумаю, и мы вернёмся к варианту с видео.

Game over. Бонус

Я слишком поглощён дорогой, чтобы отвлекаться на свою попутчицу. Переехать пешехода на чужой тачке с полумёртвой от страха похищенной девицей в салоне – перебор даже для меня. Причём проблемы с законом в моём случае далеко не самая большая из возможных трагедий.

Есть вещи на порядок страшнее отделения – например, два метра земли над переломанным телом. Вот когда родная мать пожалеет, что нельзя придушить меня собственными руками, а отец таки получит внятное основание отобрать у бестолкового отпрыска даже свою фамилию, ногтями сошкрябав её с надгробия.

Нет, свидетели нам с Лерой не нужны, а раз цель оправдывает средства, то несильный удар под дых вроде как минимальная плата за наши целые шкурки.

Но всё же…

Я то и дело прислушиваюсь к прерывистому дыханию своей пленницы и чувствую, как с каждым её хрипом во мне самом обрывается всё человеческое. Рычит. Кусает. Заходится воем, требуя отпустить, потому что привык к ней!

Потому что если б она оказалась кокеткой; если б провоцировала нарочитой неискушённостью – было бы проще. Я бы даже сделал всё без заминок и с извращённым удовольствием – тем самым, какое испытал, поняв, что рыбка клюнула сразу, без каких-либо усилий со стороны. Словно сама меня искала в лживой сети всемирной паутины.

Что ж на ловца и зверь бежит, правда, то волк в овечьей шкуре.

Не ожидала, моя хорошая? Нет… Конечно, нет. Всё должно было произойти иначе, а тут такая затрещина по самооценке. Но главный сюрприз по-прежнему впереди. Жаль я не увижу реакции – вот что кислотой сожгло бы любые ростки сожалений. Ничего, как-нибудь потом попробую себе представить. Чтобы больше не забываться…

И всё-таки смешная она – так смотрит на эти ромашки, будто помощи у них просит. Точная копия той версии себя, что родом из моих фантазий. Сам опешил, когда в парке вживую её увидел: смущённую, покрасневшую. Плёл ей небылицы о том, как рвал цветы, и столько восторга во взгляде напротив, столько чистоты, что ненадолго – на какой-то муторный миг – захотелось, чтоб это было правдой.

Разве так бывает? Не бывает, понимаю, а всё равно кроме широко распахнутых синих глаз ничего вокруг не вижу. Вот и поворот чуть не проехали.

Лера, кажется, вот-вот расплачется. Дрожат искусанные губы, веки блестят от влаги – сочатся страхом и беспомощностью, распаляя мои эмоции до грубого рыка:

– Не вздумай реветь.

Поднимаю уголки губ, рисуя на своём лице бездушную улыбку, а самому дышать тяжело. В груди шипит тоска, жжётся как раскалённый пластик и боль чужую разносит по паутине вен. Не знаю, что за дрянь со мной происходит, но я уже не первый день перебираю в уме все психические расстройства, о которых когда-либо слышал и яростно комкаю единственный вменяемый диагноз – привязанность.

Ну не-е-ет, дорогая, со мной это больше не прокатит!

А ведь действительно, за месяц с небольшим я даже засыпать разучился, предварительно не узнав, как прошёл Лерин день. Не оттого что в штанах зудело, как с утра написал – просто тянет о ней заботиться. Без единой пошлой мысли. Так не бывает, но я, кажется, запал на совокупность сообщений из интернет-переписки. Лера как-то по-особому складывает слова, одним расчётом так не подберёшь, только сердцем.

Господи, бред какой: сердцем, за-бо-тить-ся…

О ком – о ней?!

Потому и жжётся смолой, что подделка всё. Кто мы друг другу? Никто. Точка. Закончу с ней и забуду как страшный сон. Мне не впервой воевать с упрямством памяти.

– Так отпусти, – словами режет по живому, и я физически ощущаю её страх.

А хрен тебе. Передёргиваю плечами, с удовлетворением отмечая, как её пугает вид моих татуировок.

– Мы что реально едем к озеру?

Её дрожащий шёпот неслышно за припевом. Я считываю его краем глаз по губам и едва не рычу, так хочется виновато пожать плечами – мол, чем тебе озеро не угодило? Какая разница где?..

Обругав себя, переключаю следующий трек и с удовлетворением мысленно подпеваю:

«Мы идеальная пара – я без эмоций, а ты без одежды…»

То, что надо. В зад эмоции.

Погнали.

– На выход, красавица, – заговариваю, открывая центральный замок.

Лера нащупывает дверную ручку. Дрожит, прячет глаза, вся открытая как на ладони – сбежать попытается.

Я только лыблюсь, качая головой – «Зря. Только не от меня…»

Соскучилась?

Впервые со смерти Звягина мне доводится плакать так, что распухшим носом не вдохнуть не выдохнуть. Саднящее горло сковывает ритмичными судорогами. Я задыхаюсь. От злости на себя, от унижения, от мрачного злорадства. Заслужила же! Каждый миг позора – плата за предательство.

Я ведь день за днём проживала, боясь упустить хоть одно незначительное воспоминание. Оберегала от лап времени ласку каждой улыбки, глубокую нежность каждого взгляда, слушала на повторе его последнюю песню – надрывную до мурашек, словно пророчащую прощание – и до дрожи в пальцах боялась забыть, как сияло любимое лицо, когда он пел её для меня. Мой солнечный добрый Виктор никогда бы такое не сделал.

Стоит прикрыть глаза, и против воли представляю, как он смотрит: разочарованно, с осуждением за то, что разменяла наши высокие чувства, доверившись первому попавшемуся проходимцу. Извращенцу. Психопату!

Гул мчащейся навстречу Ауди отрезвляет, сменяя моральные терзания тянущими спазмами под ложечкой. Вокруг, как назло, ни кустика, чтоб затаиться, только двойная колея просёлочной дороги, озеро и грифельная вязь далёких крон на фоне темнеющего неба. Сердце бьётся бешено, наперегонки с мыслями, прикидывающими возможную цель его возвращения. Замешательство перерастает в панику, потому что ничего хорошего ждать не приходится.

– Летишь навстречу, мотылёк. Соскучилась? – высунув локоть в окно, Беда улыбается, криво и совсем не весело, а после морщится, будто следующие за этим слова жгут ему язык. – Тебя до города подбросить?

Предложил бы сразу – на тот свет.

– Спасибо, ты меня уже раз подбросил. Сама доберусь.

– Как хочешь. А вообще, тебе везёт, у меня сегодня отличное настроение. Пожалуй, даже слишком – так и тянет помогать убогим.

– Оно и видно – альтруизм прям распирает. Меня уже забрызгало от пяток до макушки.

Поджав губы, одёргиваю пониже приспущенную с плеч куртку и внутренне готовлюсь к очередному унижению. Вряд ли я способна выдержать ещё хоть одно испытание, просто стою в прострации сотрясаясь от холода и радуюсь, что обледеневшие ступни давно уже не чувствуют ни камешков, ни кочек – значит, дойду и босиком.

Не буду больше плясать под его дудку, не могу. У всего есть свой предел. Хватит!

– Лови, холера, – не дожидаясь ответной реакции, Беда выкидывает из окна охапку вещей, а следом и обувь.

Так просто?! В чём подвох?

Пока я в недоумении пытаюсь определить, не сбрызнута ли одежда бензином, решив, что задумка эффектно «зажечь» напоследок вполне в его духе, поверх сарафана падает мой телефон. Знаю, что благодарность здесь неуместна, но воспитание против воли срывает с языка тихое:

– Спасибо.

– Это всё?

Там ещё были деньги. Достаточно, чтобы добраться на такси, не рискуя, тормознув попутку, нарваться на ещё одного извращенца.

– Кошелёк…

Как же это унизительно, выпрашивать то, что изначально принадлежит тебе.

– Точно, ты же на что-то там собиралась выкупить свою честь. Даже интересно, во сколько ты себя оцениваешь, – нагло сунув нос в мой бумажник, он уничижительно вскидывает бровь. – Серьёзно? Три сотни?!

Ну а что? Вчера оплатила коммуналку, закупила продукты. Для нашего достатка папа мне ещё прилично выделил на карманные расходы.

Кошелёк летит к вещам, а я всё так же напряжённо стою на месте, по-прежнему ожидая подвоха.

– Удачи, дешёвка. Привет кучерявой родне!

Впрочем, эффектно уехать в закат ему не суждено. Ауди пару раз капризно глохнет, не иначе как из чувства женской солидарности. Предусмотрительно отпрянув, провожаю взглядом, наконец, рванувшую с места машину.

Дешёвка…

Легко выделываться, когда зад в папиной тачке. Можно подумать сам он без родительских подачек много стоит.

А я ведь предупреждал…

Расплатившись с таксистом, по старой привычке задираю голову кверху, чтобы проверить, горит ли свет в окнах пятого этажа, и облегчённо выдыхаю – темно. Это значит ни расспросов папы, ни подкатов Каурова можно не опасаться, да слёзы всё равно набегают, будто сами собой. Это был воистину кошмарный день.

В лифте сразу же встаю лицом к двери, намеренно отворачиваясь от большого зеркала. Не знаю, как буду смотреть в глаза отцу, если стыдно даже перед собственным отражением. Стоит зажмуриться и в ушах звенит издевательский смех, не только беспредельшика Беды, но и всех тех, кому он, без сомнения, покажет мои снимки. Лучший друг, соседи по общежитию, однокурсники – как далеко он зайдёт? Что если подонок выложит их в сеть? Кому будет хоть какое-то дело, добровольно я позировала или нет? Ещё вчера сама бы не думая кинула камень, а сегодня меня колотит током изнутри от одной мысли, как ненадёжна и двулична справедливость.

Нет, мне определённо не понять, где я так нагрешила, ибо у дверей квартиры меня ждёт очередной неприятный сюрприз.

– Нагулялась куколка?

Смерив Каурова унылым взглядом, демонстративно встряхиваю ключи.

– Ваша дверь всё ещё напротив.

– Ба, моя малышка не в духе, – с мнимым участием тянет сосед. Его глубоко посаженные поросячьи глаза сужаются в две ехидные щёлочки. – Что случилось, Лерочка? Неужели кто-то обидел? Ай-яй-яй, а я ведь предупреждал…

– Могли бы и не утруждаться, всё в порядке. Отойдите, наконец, с дороги, мне нужно домой.

Я невольно морщусь, при виде того, как он вразвалочку идёт мне навстречу, но совсем не спешу отступать. Применять силу Кауров не рискнёт, а добровольно ничего не получит, мы уже не первый год так хороводим.

– Да что ты говоришь? Посмотри на себя, вся помятая, заплаканная… а это что у тебя в волосах – шиповник?! Мне-то ты можешь довериться, в конце концов, борьба с преступностью мой долг.

Я горько усмехаюсь, прикидывая какой её процент он покрывает. Естественно, не за просто так.

– Так и начинали бы с себя. Всего хорошего.

Сжав крепче ключ, отступаю в сторону в попытке обойти его, но безуспешно. Цепкие мужские пальцы перехватывают меня за шею, мешая избавиться от неприятной близости тела сзади.

– Не торопись.

– Я буду кричать.

– Сперва зацени кое-что, потом уже ротик разевай.

– Что это? – перевожу взгляд на телефон в его руке. На экране крупным планом чья-то грудь: упругая, небольшая, с родинкой в форме звезды на правом полушарии, совсем… совсем как у меня!.. Движение пальца по сенсорному дисплею и снимок уменьшается до своих реальных размеров. Теперь на нём можно разглядеть моё лицо с опущенными вниз глазами, отчего улыбка выглядит донельзя кокетливо. Вот мерзавец… – Так это вы его наняли!

– На удивление талантливый шалопай, – довольно выдыхает Кауров, обдавая меня слабым запахом алкоголя. – Такие кадры нащёлкал, хоть на разворот Плейбоя лепи. Этот снимок один из самых невинных. Поверишь на слово или просмотрим до конца?

– Не собираюсь я ничего с вами смотреть, – я пытаюсь выбить телефон, даже будучи уверенной, что это далеко не единственный носитель моего позора. Вряд ли белобрысый гад не сохранил себе чего-нибудь на память.

– Правильно, куколка, не будем терять время, – уже без грамма притворной любезности произносит Кауров. – У тебя почти две недели. Столько осталось до дня рождения моей сестры. Ты ведь его не пропустишь? Можешь не отвечать, Вита мне всё растрепала: и про твою любовь зависать в интернете, и про то на каком сайте тебя можно подловить, под каким ником. Молодец сестрёнка, не подкачала.

– Вот падаль!

Я пытаюсь лягнуть его, чувствуя, как ненависть закипает в груди, грозясь обрушиться шквалом грязных ругательств. Получается права была мама – нельзя никому доверять. Особенно тем, кто сам лезет в душу. Но как тогда жить, подозревая весь мир и ежесекундно ожидая подвоха? Ради чего?

– Не рыпайся даром, – шепчет сосед, опаляя мне щёку горячим дыханием. – Я все твои штучки наизусть уже выучил. Не прокатит. А теперь слушай меня внимательно: в день рождения Виты отпросишься у папаши в клуб. С ней он тебя отпустит. Дальше всё зависит только от тебя. Порадуешь давнего поклонника, так и быть, сделаю тебе подарок, удалю снимки. Нет – готовься найти их не только в почтовых ящиках с прикрепленным номером твоего телефона, но и расклеенными по всему району. Всё, пошла. Свободна.

Получив звучный шлепок по заднице, без промедления кидаюсь прочь. От шока не попадаю ключом в замочную скважину.

– Я люблю чулки в крупную сетку, – доносится до меня его мерзкий голос. – Так, на заметку.

Что делать? – всхлипываю, медленно оседая по ту сторону двери. – Как, чёрт возьми, теперь выпутываться?!

Форель

Наспех умывшись, решаю дождаться отца на кухне и, выбрав стул у самого окна, скидываю домашние тапочки, чтобы подтянуть колени к груди. Несмотря на тёплые батареи меня всю колотит, на плечи давит апатичная усталость. Пожалуй, всё чего я сейчас хочу – оградить себя от продажности этого мира, в котором единственная близкая душа, пусть не подруга, но хорошая приятельница, на деле хладнокровно вырыла мне яму.

За что?

А Беда? Какую цель он преследовал, цинично в неё столкнув? Наверняка спасал собственный зад. Неужели своя шкура дороже чести, а благородство осталось только на страницах книг? Не верю.

Папа учил, что в любых обстоятельствах нужно бороться, и я охотно с ним соглашалась. Откуда живя спокойной размеренной жизнью тепличного растения мне было знать как это на самом деле страшно?

Чудовищно, когда всю сознательную жизнь кто-то другой решает за тебя каждую мелочь, и в какой-то момент ты вдруг просыпаешься над обрывом со сворой голодных псов за спиной. Один. Без понятия, что делать дальше. Попробуй реши за пару мгновений, какая смерть страшнее. Проще пустить всё на самотёк и просто зажмуриться, трусливо сбегая от проблем.

А ведь это выход! Нужно бежать.

Едва не опрокинув стул, срываюсь в прихожую, где лихорадочно шарю по карманам куртки в поисках телефона. Если план выгорит, Кауров может развешивать снимки сколько угодно, ни в этой квартире, ни в этом районе я больше не появлюсь. И номер сменю, чтоб наверняка.

Возбуждённо, не давая себе времени на сомнения набираю папин номер. Не отвечает. Попытки с третьей, череду гудков обрывает уверенное:

– Алло.

Я робею, всего на пару секунд, необходимых, чтобы, сложив дважды два, прийти к выводу, что прокуренный женский голос принадлежит той самой Анжеле.

– Здравствуйте… – робко выдыхаю в трубку, напоминая себе об острой необходимости не только как-то найти с ней общий язык, но и вместе ужиться под одной крышей.

– Здравствуй, Лерочка.

Так естественно и фамильярно, будто мы знакомы вечность или у неё есть хоть какое-то моральное право строить из себя добрую тётеньку. Ни скованности, ни неловкости в этом обращении – ничего. Можно подумать она давно ждала этого звонка, одна я упорно продолжала отрицать неизбежное.

Подавив желание немедленно прервать звонок, тихо уточняю:

– Мне нужно поговорить с отцом.

– К сожалению, его нет рядом. Сашенька так спешил успеть на последнюю маршрутку, что забыл у нас телефон.

От этого её «Сашенька» по телу пробегает волна невольной дрожи, обжигая тошнотворным чувством, будто я подглядываю в замочную скважину за чем-то аморальным.

– Понятно. До свидания.

– Погоди, – требует женщина, таким властным тоном, что мне и в голову не приходит ослушаться. – Передай отцу, пусть не беспокоится. Я позабочусь, чтобы Тимур не забыл перед парами занести ему на работу мобильный вместе с домашним обедом.

– Хорошо, – бурчу, прежде чем сбросить вызов.

Тимур, надо полагать, её сыночек, и тот факт, что он регулярно мелькает у папы на работе, колется в груди дочерней ревностью. Это что получается – пока я тактично закрываю глаза на двойную жизнь своего родителя, какой-то посторонний пацан усиленно набивается ему в любимчики? Ему родного отца, что ли, мало?!

Стоп, Лера, хватит! Нужно прекратить себя накручивать, так всё только больше усложниться. Во всяком случае, лучше терпеть общество самодовольного подлизы, чем липкие прикосновения Каурова.

Мои тревожные размышления обрывает щелчок дверного замка.

– Папуль! – кидаюсь ему на шею, мгновенно отбросив дурные мысли.

По худому лицу с крупными острыми чертами проходит тень беспокойства.

– Лер, ну ты чего? Чуть с ног не сбила. Погоди… ты что, плачешь?

– Пап, тебя так долго не было. Я переволновалась.

Настаёт его черёд прятать смущение под предлогом возвращения удочки на своё постоянное место – среди хлама на антресолях.

Да уж, откровенность не про нашу семью.

– Извини, родная. Клёв хороший был, забылся. И телефон, как назло, где-то потерялся.

– Оно и не удивительно, выгодная скидка, – киваю, поддевая ногтем ценник на пакете с «уловом». Обычно папа более осмотрителен. Не дожидаясь пока он покроется алыми пятнами до самых залысин на лбу, тихо добавляю: – Твоя форель просила передать, что Тимур занесёт телефон вместе с обедом.

– Лер…

– Пап, – всхлипываю, крепко обнимая его костлявые плечи. – Прости меня, эгоистку! Пожалуйста, давай переедем. Я не могу больше смотреть на то, как ты мучаешься. Не нужно стесняться своих чувств. Обещаю не ныть! Наоборот, я буду уважать Анжелу, подружусь с её сыном, лишь бы все были счастливы.

Как же стыдно перед отцом за то, что понадобилось так сильно облажаться, чтобы согласиться на этот переезд! И перед мамой стыдно ничуть не меньше, за то, что на него решилась.

– Лер, – папа растроганно утыкается носом мне в волосы. – Я ведь тоже не эгоист, здесь и консерватория всего в двух шагах от дома, и друзья…

– Ну какие друзья? Мой единственный друг всегда под рукой в скрипичном футляре, а консерватория… Пап, прости меня, пожалуйста! Я специально завалила вступительный экзамен. Мне очень стыдно. Знаю, это ужасный проступок, безответственный, но все эти годы я занималась музыкой через силу. Только потому, что ты так хотел, а я пыталась угодить. Не моё это. Не могу больше, папа! Помнишь, психолог советовал сменить обстановку? Что если переезд пойдёт нам обоим на пользу? В подъезде вторую неделю висит объявление: «семейная пара снимет квартиру». Может это наш шанс? Да и лишние деньги не помешают.

Я преданно заглядываю в его оторопевшие глаза, внутренне содрогаясь от понимания, каким он может быть упрямым.

– Одного не пойму – почему ты столько времени молчала? Я что зверь, по-твоему? – и тут же вопреки заявлению раздражённо рычит: – Не её это! А что тогда твоё?! Можно подумать ты знаешь! Себе на уме, вся в мать. Ладно, не буду отпираться – вижу, один я с тобой не справляюсь. Юной девушке нужна понимающая мама, или хотя бы подруга, способная её заменить.

Ну здравствуй, "милый" дом

Отцу хватило суток, чтобы собрать вещи, взять задаток с квартирантов и погрузить наши немногочисленные пожитки в такси. За этот короткий промежуток времени Анжела успела подсуетиться и договориться о моём зачислении на юрфак какого-то частного университета, ректор которого — её близкая родственница — как раз жаловалась на недобор. Так я убедилась, что папа любое её решение принимает за догму. Впрочем, тут особо не поспоришь, ведь время идёт, а я и без того злоупотребила родительским доверием, чтобы терять лишний год, пытаясь разобраться в планах на жизнь. Да и нет у меня каких-либо планов, главное, чтоб не музыка!

Папа не смолкает ни на секунду, воодушевлённо переговариваясь по телефону со своей Анжелой, а мне с каждым мигом всё сложнее сохранять безмятежный вид. Несмотря на жар и слабый кашель, несколько раз я опускаю стекло, чтобы набрать в лёгкие свежего воздуха, но легче от того не становится. С каждым поворотом авто приятное облегчение сменяется невнятной тревогой. Старые склады не тот район, в котором место приличной юной девушке.

По папиной просьбе машина тормозит у одного из одинаково серо-зелёных частных домов, отличающегося от остальных лишь наличием ветхой мансарды и относительно крепким забором, увитым диким виноградом. Через дорогу в сумерках вырисовывается детская площадка, вернее, то, что от неё осталось с советских времён — поломанные качели, пара турников да покошенная песочница, заваленная пластиковой тарой из-под пива и окурками.

— Ну здравствуй, милый дом, — уныло бормочу, выходя из машины.

«Дом» отзывается свирепым лаем. Да уж… рвущегося с цепи телёнка обычным псом назвать язык не повернётся, скорее то посланник преисподней.

Чудно. Просто замечательно!..

Кто бы мне сказал в начале года, что я добровольно перееду в самое болото на отшибе города — не поверила бы. Безумие, полный бред, это невозможно. Но, видимо, у других не возможно, а моя полоса невезения продолжается. Правда, отец, судя по всему, так не считает, он смотрит в утыканный лужами двор как голодный мальчишка на пряничный замок.

— Пошли, Лер, будем знакомиться, — его зачарованный взгляд прикован к идущей нам навстречу женщине.

В этот миг все мои представления об отцовском эстетическом вкусе обрушиваются с концами. Пережжённые перекисью волосы, яркий макияж, в зубах сигарета, растянутая футболка, тряпкой болтающаяся на плоской как рельса фигуре — в моём понимании так может выглядеть торговка, но никак не медсестра скорой помощи. И вот это вот всё — он предпочёл утончённой маминой красоте?! Да если б я верила в силу приворотов, то, не раздумывая, кинулась бы за батюшкой, чтоб тот кадилом выбил ослепившие папу чары.

— Ого, Сашенька, чего ж ты не говорил, что вырастил такую красотку? — губы с толстым слоем коралловой помады трижды чмокают воздух у моего лица, а я понятия не имею, как нужно реагировать на такого рода приветствие, поэтому просто расплываюсь в вежливой улыбке. — Тимуру первое время придётся таскаться за ней цепным псом, чтобы местные рук не распускали. Ну ничего, он у меня тоже не размазня, справится.

К счастью, сам защитник где-то потерялся, предоставив мне возможность сперва перестать шугаться своей сверхэнергичной матери. Мысленно перекрестившись, я молча следую за Анжелой, тем более что и сказать особо нечего. Дом как дом, чуть больше нашей с отцом квартиры, обставлен скромно — из техники и мебели только самое необходимое. Мою и хозяйскую спальни разделяет кухня да ванная, единственный минус — отведённая мне комната расположена у основания лестницы ведущей наверх.

— Мансарда — территория Тимура, он терпеть не может, когда там кто-то шастает.

Сварливо сославшись на вечный бардак, женщина великодушно избавляет меня от необходимости лицезреть обитель своего чада, дверь в которую помечена флуоресцентным черепом. И снизу такая же светящаяся надпись «Добро пожаловать отсюда». Мило…

Мимо прошли и слава богу! Как-то не сильно хочется лезть на рожон. Не удивлюсь, если там действительно обнаружится вход в преисподнюю, недаром одно рогатое создание уже попыталось меня боднуть. И зачем люди держат во дворе этих жутких коз? Будто мало собаки.

— Ну ты посмотри гад какой, мать звонит, он трубку не берёт. Просила же к вашему приезду быть дома! Ты не переживай, голубушка, Тимур хоть и не подарок, но зазря мухи не обидит. Вы подружитесь, — «иначе я шкуру с него спущу», вопреки ободряющим словам говорит её взгляд. — Сегодня отдыхай, Лерочка, обустраивайся, скоро будем ужинать, а завтра после пар примешься за работу. У нас в семье не принято сачковать.

Умом понимаю, что выбора нет, тем не менее слышать с порога про какие-то домашние обязанности странно. Не то, чтобы я была ленивой, да тут как бы ни пришлось разделить участь золушки. И Тимур этот своим пренебрежением только подливает масла в огонь. Кажется, он меня бесит уже заочно.

Тебе конец

Ни вечером, ни утром Тимур так и не объявился, поэтому всю дорогу в универ отец выглядит хмурым. Ещё бы! Анжела за завтраком сыпала такими гипотезами о нахождении своего сыночка, что травмпункт в сравнении с ними курортный пансионат.

У меня у самой в душе скребётся ощущение чего-то нехорошего, которое впору списать на обычный мандраж, но после принятой с утра лошадиной дозы пустырника нервы должны бы стать из того же сплава что и Терминатор. Нет, это другое — какое-то липкое предчувствие грядущих неприятностей из разряда «мамочка, роди меня обратно».

Никогда ещё так не боялась перемен, а точнее их несостоятельности, ведь сменить центр на неблагополучный микрорайон, ничтожно мало, чтобы запутать след.

Промариновав нас с час в своём кабинете, миниатюрная седовласая деканша с необычным именем и замашками эсэсовца желает папе хорошего дня, после чего великодушно вызывается проводить меня в аудиторию. Сама бы я постучаться посреди лекции ни за что не решилась, поэтому мысленно присваиваю ей невидимый нимб, несмотря на её родство со взбалмошной Анжелой. Ну а что? Первое впечатление часто бывает обманчивым, может на поверку она добрейшей души человек.

Коротко кивнув поднявшимся с мест студентам, Лукреция Осиповна жестом показывает мне не мяться за дверью.

Ну, с Богом!

Знакомство с однокурсниками проходит стандартно — пока деканша представляет меня преподавателю и заодно учащимся, а те в свою очередь шушукаются, таращась на меня как на музейный экспонат, я судорожно вспоминаю вычитанные накануне советы на тему как максимально быстро влиться в новый коллектив. Все они сходятся в одном — застенчивым негатива достаётся больше всех.

Игнорируя внезапную дрожь в поджилках, мужественно поднимаю глаза от пола и приветливо улыбаюсь.

Не так всё и страшно. Кабинет чуть больше среднестатистического школьного класса, никаких ступенек или длинных парт как в фильмах, к тому же в направленных на меня взглядах больше любопытства, чем агрессии. Хотя внешность некоторых субъектов сложно назвать миролюбивой.

У рыженькой за первой партой, длиной чёлкой закрыта вся левая часть лица, а правая скула заклеена пластырем. Кареглазый брюнет с соседнего ряда сверкает разбитыми костяшками, оценивающе потирая подбородок. Какой-то наглый тип на камчатке, вообще, смотрит десятый сон, скрыв голову под капюшоном красной толстовки. И это будущие юристы?! Двумя словами — выходцы складов. Хулиганьё.

Тихо со всеми поздоровавшись, иду к предпоследней парте в среднем ряду. Странно, что она никем не занята, видимо, процент любителей вздремнуть на лекциях не так велик, как может показаться.

— Беданов! Это ещё что такое? — едва дверь за спиной Лукреции закрылась, возмущённый преподавательский взор падает на владельца красной толстовки. Медуза Горгона нервно курит в сторонке. — А ну-ка, быстро протёр глаза, здесь тебе не курорт.

Последовав примеру остальных, устраиваюсь вполоборота, готовясь сполна насладиться представлением, и попутно пытаюсь вспомнить, где я раньше могла слышать эту фамилию. Бесполезно. Куда интереснее следить за траекторией летящего в парня мела.

М-да, снайпер из Горгоны никудышный, а потому цель ни о чём не подозревая, продолжает спать богатырским сном.

— Подъём, дружище, — ей на выручку приходит тот самый брюнет, с разбитыми кулаками. Тоже, впрочем, без особого успеха.

— Да в наушниках он, — лениво тянет рыжая, покручивая колпачок ручки между тонких пальцев.

— Жанна Аркадиевна, поберегите нервы. Сейчас подорвётся, — взвесив в руке толстую тетрадь для конспектов и недовольно отложив её на место, брюнет принимается осматривать преподавательский стол.

— Только не журналом, — зловеще улыбается Жанна, отряхивая ладони от мела.

Вот это дурдом! — поражаюсь я, ошарашено глядя как тот с громким лозунгом: «Наших бьют! Натянем центр!» запускает в спящего увесистым томом «Уголовного кодекса» в твёрдом переплёте. У нас такого беспредела даже в школе не было, а тут как бы на порядок строже всё должно быть. Разве нет?

Реакция следует молниеносно — ножки стула звучно царапают пол, и парень в толстовке вскакивает с места. Одним движением снимает капюшон, вынимает наушники, а у меня в жилах кровь застывает.

Это финиш.

Беда-то что здесь делает?! А как же последний курс?

Видимо, так же, как и вера в «собственноручно» собранные ромашки — не более чем плод моей доверчивой, романтичной фантазии. Он хотел казаться старше и только поддакивал на мои предположения — я сама всё за него придумала.

— Доброе утро, Беданов, — тем временем елейно произносит Горгона, скрещивая руки на груди. — Что-то вы, молодой человек, вконец обнаглели. Почему вместо уголовного права мы должны обсуждать чьи-то проблемы со сном? Так велико желание «хвосты» в последний момент подтягивать?

— Да не особо, — морщится Беда, своим хриплым голосом пуская мне под кожу волны паники. — Всему виной реферат. Я так увлёкся, что не заметил, как за окном рассвело.

— Даже так?

Только глухой не расслышит прозвучавшей в вопросе иронии, но его этот факт ничуть не смущает. Белобрысый прохвост расплывается в нахальной улыбке.

— А как иначе? Такая любопытная тема, никак оторваться не мог, — на мгновение кажется, что светло-серые глаза вот-вот остановятся на мне и я задержав дыхание сползаю по стулу.

Нет, пронесло — Беда невозмутимо почёсывает бровь, обмениваясь с брюнетом многозначительными взглядами. Тот едва заметно кивает.

— Сейчас проверим, Беданов, сейчас проверим… Напоминаю, тема реферата — «Преступления против собственности». Будьте добры зачитать нам, над чем вы там так самоотверженно корпели.

Все как по команде утыкаются в свои конспекты, в страхе попасть под раздачу. Только рыженькая сжимает спинку стула пальцами, взволнованно покусывая нижнюю губу, да брюнет с театральным вздохом стучит себе по лбу.

— Да над чем там пыхтеть? Украл, выпил, в тюрьму! Кстати, а какая ответственность мне грозит, если я, чисто гипотетически, сопру у Ерёмовой кошелёк, а в нём окажется пусто? Выпить не на что — разрыв логической цепочки.

Что это было?

— В трусы говоришь, павлин озабоченный? — уточняю, с мрачным спокойствием, пробегаясь взглядом по изумлённым лицам парней.

Свидетелей моего позора всего трое — Беда, Лихо и доходяга в очёчках, у которого тот бессовестно стащил реферат. С одной стороны, это радует, а с другой — озвереть как охота унизить его в отместку перед большим количеством дружков. Мою репутацию всё равно не спасти, так к чему мелочиться?

— Какие-то проблемы? — хмыкает Беданов как ни в чём не бывало.

Первым моим желанием становится схватить его за шиворот и отпечатать эту кривую ухмылку на зашарканных половицах, но повторно переоценив ситуацию, признаю, что парень почти на голову меня выше и как минимум втрое сильнее. А с учётом скорости его реакции, вряд ли я ухитрюсь хотя бы дотянуться до ворота серой водолазки.

— Ага, проблемы, — с вызовом задираю подбородок и медленно провожу по бёдрам дрожащими пальцами, приподнимая края юбки с боков. Лиховский заинтересованно присвистывает, доходяга застывает разинув рот и, кажется, даже не моргает, а сам виновник моего безумия лишь скептически вскидывает бровь. Не верит, что я способна пойти до конца. Ну пусть потом не жалуется, гад, сам напросился. Не нужно было втаптывать моё достоинство во всю эту грязь, мне элементарно больше не за что цепляться. — Проблемы, Беда, ещё какие. У твоего дружка, которым ты думаешь, вместо мозгов.

Не разрывая нашего зрительного контакта, поддеваю пальцами края нижнего белья. От шума крови закладывает уши, а лёгкие распирает от ненависти и бесконтрольного куража. Подлец так близко, что мне слышно его ровное дыхание. Он продолжает самодовольно ухмыляться, вызывающе расслабив плечи. Долбаный король положения.

Сейчас посмотрим, насколько хватит его гонора.

— Так, Степашка, мультики закончились, — возбуждённо проговаривает Лиховский, водружая себе на нос очки товарища, и сразу же отшвыривает их на заваленный рюкзаками подоконник. — Гадство, в них же ни черта не видно! Ух, чумовое шоу! Где б ещё достать поп корна?

Беда, не отрывая от меня испытывающего взгляда, вальяжно прислоняется плечом к стене.

— Камеру включить? Привычней будет…

Его показная снисходительность только сильнее распаляет неуправляемую ярость.

— Мозги включи и запоминай как следует, вживую тебя по-любому не торкнет. Да, извращенец?

— О чём это она? — подозрительно косится в его сторону Лихо, пока щуплый отчаянно щурится, стараясь ничего не пропустить.

— А вы не в курсе? — едва не мурлычу, высвобождая правую ногу из кружевных стрингов. По мышцам разливается пламя азарта от вида недобро заигравших желваков Беды. — Ваш друг большой мастак ездить по ушам, а когда доходит до дела, единственное на что он способен, это пускать слюни на снимки голых девочек и приговаривать «Сейчас, детка не уходи! Ещё чуток и точно всё получится».

Почему-то совсем нет чувства стыда, нет робости и даже осознания что это я сейчас под недоверчивый смешок Лиховского и жалобный всхлип доходяги, переступаю через снятое бельё и, подхватив его с пола, неторопливо подхожу к Беданову.

В его взгляде сгущается мрак, пронизывая колючим холодом, а лицо напоминает гипсовую маску — такое же белое и неподвижное.

— Серьёзно, что ли? — ошарашено бормочет Лиховский, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Вообще-то, когда шутят, трусы не снимают, — глубокомысленно изрекает Степашка, очевидно, «мозг» этой отмороженной троицы, загипнотизировано глядя, как розовые стринги прокручиваются вокруг моего указательного пальца.

— Что же ты, мачо, язык проглотил? — я буквально сгораю от переизбытка адреналина в крови, когда не глядя, нащупываю карман его спортивных штанов. Взбешенный выдох Беданова разбивается о мой лоб, раздувая пьянящее пламя возмездия. С ума бы не сойти. — Не вставляет, да? Надо же, а снимков так отчаянно добивался. Ну, ничего, теперь у тебя ещё и нижнее бельё есть, для полного комплекта — обложись и радуйся. Главное, меру знай, а то рука отвалится. И с тёзкой своим при погонах поделиться не забудь, ты ж у него исполнительный пёсик.

— Советую забыть о нём, усекла? Сама напросилась. Раз уж приплетать собак, то вспомни лучше одну толковую поговорку: пока сука не захочет – кобель не вскочит. Нечего было хвостом вертеть так радостно.

Круто они спелись! Я ещё и крайняя.

— Это вы про такие снимки, какие я подумал? — озадаченно хмурит брови Лиховский, наблюдая за тем, как я нервно проталкиваю бельё в карман свирепеющего однокурсника.

— Меньше думай, тебе не на пользу, — обрывает его Беда, грубо перехватывая мою руку. — Всё сказала, припадочная?

— Нет, — пищу тоном недобитого комара, морщась от невыносимой боли в кисти. — Приятного просмотра, дрочер. Вот теперь всё.

— Тогда, может, тоже глянешь? — не дожидаясь отказа, он вставляет мне в ухо болтающийся на своём плече наушник и разворачивает телефон таким образом, чтобы я могла видеть картинку. На дисплее тряся полуголыми прелестями, бездарно надрывается кудрявая певичка. Ничего как-либо связанного со мной там нет и в помине. — Если так сильно хотелось обратить на себя внимание, можно было придумать что-нибудь попроще. Например, для начала  узнать, что мы обсуждаем. Поздравляю, ты крупно облажалась, детка.

Это презрительное «детка» ещё в пролеске просилось быть забитым ему в глотку, а теперь царапает слух почище улюлюканья Лиховского, измывающегося над покрасневшим Стёпой. Такое уничижительное, что хочется… О, как же безумно хочется треснуть по наглой роже! Чтоб до красноты и отлетевших соплей. Но у меня самой от конфуза чуть пар из ушей не валит и внутри стремительно разливается обжигающий стыд. Вот где он был пару минут назад?

Что я творю?!

— Извини, — порывисто тянусь к его карману, чтобы забрать стринги и едва сдерживаю злые слёзы. Проклятая совесть! Да, Беданов помог испортить мне жизнь, но даже из мести за то, что я о нём нагородила, не выдал наш секрет дружкам. Хоть ему точно разницы никакой. А если теперь передумает? — Я… У меня, наверное, снова температура. Мозг плавится.

Месть

Этот кошмарный день, кажется, никогда не закончится. Вместо того, чтобы налаживать отношения с сокурсниками, я уже пару минут нервно обвожу ногтем неровности на парте, старательно пряча от них глаза и радуюсь, что никто не спешит со мной заговаривать. А ведь это всего лишь начало третьей пары.

Каждая новая мысль, отравленная присутствием сероглазого беспредельщика, непременно сопровождается одним и тем же вопросом: «Какого чёрта?!» Обеспеченным мальчикам, рассекающим по городу на папиной новенькой Ауди нечего ловить на территории старых складов – это аксиома. Слишком велик риск подвергнуться принудительной ринопластике, настолько основательной, что потом родная мать не с первого раза признает.

Сколько себя помню, между молодёжью центра и складов ведётся негласная война – чистенькие детки законопослушных граждан презирают местный сброд, а воспитанные улицей молодые зверята, так или иначе, связанные с мелким криминалом, яро отвечают им взаимностью. Упаси боже, представителю одной из сторон быть встреченным на вражеской территории после захода солнца.

Так что он здесь забыл? Или машина, манеры, приличный внешний вид – обычная бутафория, чтобы притупить мою бдительность?

Похоже на то.

– О, Беда! Я тебя обыскался. Ты отливать домой, что ли, бегал? – смех Лиховского привлекает моё внимание к открытой двери в тот самый момент, когда в кабинет вваливается дружная троица.

Средняя температура в аудитории сразу же падает на несколько градусов.

– Скоро узнаешь, – загадочно отзывается Беданов, направляясь к своей парте, за которой почему-то сидит в гордом одиночестве, хотя парень явно не изгой.

Обняв себя за плечи, я воровато рассматриваю гибкое поджарое тело, пытаясь угадать, чем он промышляет – воровство, сбыт наркотиков, угоны?

А остальные студенты?

Господи, папа! Неужели сложно было влюбиться в какую-то скромную офисную мышку, живущую где-нибудь подальше от этой свалки? Не стоило так буквально воспринимать утверждение «с милым рай и в шалаше». Этот шалаш облюбовали такие клопы и кровопийцы, что неженкам вроде нас нипочём шкуры не сберечь.

– Долго будешь пялиться?

Я вздрагиваю, перехватив пронизывающий взгляд Беды, сопровождаемый такой же недоброй ухмылкой. В этот момент между нами удачно вырастает Лиховский и бесцеремонно закидывает свой рюкзак на занятую мной парту.

– Не обращай внимания, кое-кто не выспался, – он плюхается на соседний стул, одаряя меня лучезарной улыбкой. – Зато я с удовольствием составлю тебе компанию. Любуйся сколько влезет, а лучше давай вместо пар свалим куда-нибудь, где я смогу полностью утолить твоё любопытство. Что скажешь, погнали?

Кое-кто просто показал своё истинное лицо.

Намеренья же самого Лиховского я так же отлично расслышала у раздевалки. Впрочем, он особо и не пытается их скрывать, поэтому потакать этим грубоватым заигрываниям я не намерена. И даже собираюсь держаться от него подальше, чтоб наверняка избежать неприятностей. Пусть идёт на других распыляет свои феромоны. Хватит с меня Беды.

– Отвали.

Не тут-то было. Матвей резко привлекает меня к своей груди и основательно впечатывает лицом в жёлтый, сплошь покрытый катышками свитер.

– Замри и слушай! Слышишь, как меня колотит? Это рвётся к тебе моё сердце. Не смей разбивать его, жестокая девчонка.

Я бы растаяла от этих слов, если б они чуть меньше отдавали фальшью – процентов на восемьдесят-девяносто – но за оригинальность решаю отшить его помягче.

– Если ты продолжишь в том же духе, то мой брат будет вынужден разбить тебе голову, – замираю, потеряв надежду вырваться. Внезапно мысль о заступничестве Тимура перестаёт казаться такой уж неприятной. Надеюсь, слова Анжелы о том, что её сын не размазня, не были большим преувеличением.

– Голову говоришь? – скептически ухмыляется Лиховский, плотнее вжимая мой нос в жёсткую, пропахшую сигаретами ткань. Человек - бенгальский огонь, блин. Так и веет от него неприятностями, да и трещит похоже. – Ты ж вроде как не местная, ну-ка просвети, что у тебя там за брат такой бессмертный.

Кто б меня саму просветил! Хочется думать, что он хотя бы не тюфяк вроде Степашки. Но, то ли сердце Лиховского так оглушительно «рвётся», то ли откровенно издевательский смешок Беды затуманивает разум – поток моей буйной фантазии уже не остановить.

– Он, знаешь, какой сильный? Один против пятерых спокойно вышел, – глухо выдаю, ловя себя на мысли, что лишь бездарно, на уровне младшеклассника пересказываю отрывок из фильма, увиденного на прошлых выходных. Осознаю, стыжусь, но ничего не могу с собой поделать, ведь с таким нахрапистым обращением я сталкиваюсь впервые. – Те самоубийцы потом еле ноги унесли, а они всего лишь попытались отобрать у меня сумочку.

– У тебя, воробышек? Сумочку? Впятером? – похрюкивая от сдерживаемого веселья, уточняет Лихо. – Как репку, небось, тянули? Ох, стопудово здоровенные амбалы.

Ну да, глупость сморозила. Попробуй рассуждать здраво, с лицом, зажатым у чужой подмышки. Делать нечего, раз уж сочинять, так до конца.

– Именно! Теперь представь, что ждёт тебя, если ты меня немедленно не отпустишь.

Судя по звукам с соседнего ряда, Беданов в новом приступе смеха стукнулся головой о парту. Придурки. И я среди них не лучше выгляжу.

– Не хочу тебя расстраивать, но мне реально начхать. Теперь я твой защитник и пусть брательник попробует рыпнуться – мы его понтами огород удобрим, – отсмеявшись, говорит Матвей. –  Не ссы, я обещаю красиво ухаживать: цветочки все дела. Ну что, по рукам?

Да ни в жизнь!

Я понятия не имею, чем бы всё закончилось, но на помощь мне приходит преподаватель менеджмента, который появляется в аудитории с опозданием в почти десять минут. Причём заходит почему-то не один, а в сопровождении делегации, состоящей из пышущей гневом деканши и красного как помидор физрука.

– На ваше счастье у меня нет времени на долгие разбирательства, поэтому спрошу коротко – чей это почерк? – Положив на первую парту перед рыженькой исписанный маркером тетрадный лист, Лукреция требовательно стучит по нему ногтем. – Астахова?

Тимур

– Итак, всем встать. Время вышло. Напоминаю, чистосердечное признание освободит от наказания всех не причастных к оскорблению Ивана Степановича. В противном случае об экскурсии можете забыть, – строго поджав губы, деканша обводит пристальным взглядом замерших с опущенными головами студентов. – Ну? Кому-нибудь из вас есть что сказать?

Если сейчас сознаюсь, то автоматом получу уважение всей группы… в придачу к реальной угрозе отчисления. Не об этом ли я мечтала всё утро – обрести друзей? Нет. Не такой ценой. Разве мой робкий нерешительный отец заслуживает подобного позора?! Тоже нет. Он один обо мне и заботился, пока мать витала в облаках сюрреализма.

Я словно балансирую на натянутом канате и не знаю, как быть: привычно шагнуть назад туда, где всё знакомо и безопасно, малодушно признав свою несостоятельность перед родным человеком, или попытаться удержаться, вопреки косым взглядам однокурсников.

Не могу я с ним так. Пусть лучше мне будет стыдно перед чужаками. Конечно, виноваты мы с Бедановым оба, но вряд ли это как-то смягчит тот факт, что в этот раз я раздевалась по своей инициативе.

– Молчите. Так я и думала. В пятницу после пар жду вас в спортзале.

Преподаватель менеджмента, одарив нас укоризненным взглядом, спешит выйти из аудитории вслед за Лукрецией и физруком, а на меня без промедления нацеливается сразу две пары глаз. Карие смотрят разочарованно, в то время как серые – торжествующе. Что до Степана, тот сосредоточенно протирает рукавом линзы очков и в нашу сторону даже не оборачивается.

– М-да, Валерия, – тягуче произносит Лиховский, с таким укором, что сжимается сердце. – Как девушка ты зачётная, а как человек – дерьмо.

Да что я такого сделала?!

– Я здесь при чём? – каким же тонким и слабым делает мой голос обида! Матвей ведь знает, как всё обстояло на самом деле, почему тогда упрекает? – Дружка своего благодари.

– Шутишь? – немигающий взгляд шарит по моему лицу, словно в поисках ответа на какой-то очевидный вопрос, но, похоже, результат настолько обманул его ожидания, что он решительно смахивает конспекты себе в рюкзак. – Сама вложила ему в руки оружие и обвиняешь в просвистевшей пуле? Чудная ты, Лера. Как будто в центре выросла.

Смутившись прозвучавшей в его тоне брезгливости, пристыженно опускаю глаза. Матвей прав – я выросла в центре и в упор не понимаю ни местных порядков, ни тем более взглядов на жизнь. А в следующий миг на парту рядом с моим локтем прилетает смачный плевок.

– Крыса.

Закрыв глаза, делаю глубокий вдох. Слышу, как Беданов лениво тянет: «Дай пять!». Мудак. Чего только взъелся? Ведь понял из-за чего всё, по взгляду видела – колючему и злому.

Звучно хлопают ладони, а я пытаюсь не расплакаться, глядя на пенистую лужицу, медленно растекающуюся по исписанному матерными стихами дереву. Вернувшийся препод монотонно начинает пересказ новой темы, скрипят страницы под натиском ручек, одна я продолжаю коситься на прощальный подарок Лиховского и с горечью признаю, что мне, похоже, никогда не обрести здесь друзей.

Собрав волю в кулак, оттираю влажной салфеткой парту, изо всех сил стараясь игнорировать насмешливый взгляд с соседнего ряда. От него не то, что лицо горит – сердце места себе не находит. Впервые в жизни хочется ударить другого человека, да так сильно, что в глазах темнеет. Каждая моя проблема его рук дело, он словно задался целью добить, растоптать. И я в упор не припомню, чтобы давала повод так с собой обращаться.

К окончанию уборки градус моей ненависти достигает того самого накала, за которым обычно следуют безрассудные поступки. Как следствие, на раскрытую тетрадь Беданова шлёпается комок использованных салфеток.

– Делюсь добротой, – шепчу одними губами на его яростный взгляд. – Ты же со мной ею делишься.

Не проходит минуты, как мне на парту возвращается бумажный шарик. Записка.

«Я буду настолько добр, что даже провожу тебя до дома, а то боюсь, одна ты столько добра не унесёшь»

Меньше всего мне хочется выяснять, что за мерзость он снова задумал, поэтому остаток пар, то и дело настороженно поглядываю на соседний ряд. Но Беданов, удостоверившись, что угроза достигла адресата, мгновенно потерял ко мне интерес.

Он постоянно с кем-то если не болтает, то переписывается, в исключительных случаях перебрасывается записками и при всём этом умудряется держаться в стороне от шумного коллектива. Если присмотреться, то видно как ревностно Беда охраняет дистанцию между собой и тем же Лиховским. Как хмурится, когда тот трогает его вещи, или одёргивается, когда кто-либо пытается по-братски похлопать по плечу. Нет, это не брезгливость, не высокомерие, а что-то сложнее, глубже. Да и плевать что! Мне-то какое дело? Просто на будущее буду с ним осторожнее.

После четвёртой пары здание универа я покидаю через окно в женском туалете. Пусть ждёт у главных ворот хоть до завтра, умник. Заслужил.

К сожалению, дорога домой очень скоро стирает радость от успешного побега. Разбитые тротуары; кусты живых изгородей, пестрящие мелким мусором; частные дома с прозрачной плёнкой вместо выбитых стёкол – изнанка любимого города действует угнетающе. Спасибо хоть добралась без приключений.

Анжела во дворе, развешивает бельё. Судя по небогатой цветовой палитре, кто-то здесь определённо любит красный. И вино. Да, точно – от неё отчётливо несёт перебродившим виноградным мустом.

– Обед на плите, – она пытается говорить, зажимая ртом прищепку, но та предсказуемо падает в накапавшую с махровых полотенец лужицу, срывая с алых губ пару крепких выражений. Зашибись.

Меня хватает только на приветную улыбку. Хочу запереться в своей комнатушке и больше никого никогда не видеть. Это был отвратительный день.

Перечитав часть ксерокопий предыдущих тем, умудряюсь проспать до позднего вечера и если бы не стук в дверь, то сон благополучно длился б до утра. Широкая улыбка Анжелы на сей раз не находит во мне должного отклика. Вот чего ей неймётся? Мне снился родной дом и мама…

Главная новость вечера

Мне никогда не приходилось есть из общей миски. И ладно бы какой-нибудь попкорн, но овощной салат?! До сегодняшнего дня я не сомневалась, что папа от такой перспективы обязательно придёт в брезгливый ужас и как минимум зачитает лекцию о соблюдении правил личной гигиены, а вероятнее всего, никогда больше не перешагнёт порог подобного гадюшника.

Ну и дура.

Папу не волнует ни отсутствие скатерти, — да и какая скатерть на пне? — ни общая посуда, ни отсутствие салфеток или ножа. Он как ребёнок облизывает жирные пальцы, откусывая сочное мясо прямо с шампура, затем заискивающе заглядывает в глаза Анжеле, словно пёсик, ждущий похвалы. И мне бы хотелось его упрекнуть, да не получается, потому что впервые за многие годы он выглядит таким неподдельно счастливым.

Отец сияет, будто скинул лет двадцать, в то время как мы с Тимуром, будь у нас такая возможность, давно бы поубивали друг друга одними взглядами.

– Дети, попрошу минуточку внимания, – папа взволнованно поднимается с пня, попутно роняя упаковку с кетчупом, на что Анжела лишь нетерпеливо машет рукой, мол, не отвлекайся. – Я огорчён, что мы допустили такую досадную оплошность и собрались все под одной крышей, предварительно вас не познакомив. Мы опрометчиво понадеялись на вашу сознательность – всё-таки восемнадцать уже не тот возраст, когда человеком двигает сплошное сумасбродство. А зря. Признаться, сегодняшний инцидент последнее, что мечтает увидеть любой родитель. Разве так вас обоих воспитывали?

– Сынок, для этого ты по утрам отжимаешься? – рявкает Анжела, покровительственно накрывая ладонью папины подрагивающие пальцы. – Ты считаешь нормальным таскать девчонку по двору как половую тряпку?

Ну спасибо за сравнение! Судя по проскочившей в углу рта гримасе, Тимур охотно взял его на вооружение.

– Нет, конечно, – он виновато прячет глаза, будто на самом деле стыдится своего поведения. Не верю! – Такого больше не повторится. Я буду заботиться о Лере как о родном человеке. Если она не отвергнет протянутую руку.

– Вот мудак брехливый! – в сердцах рву пополам ломоть хлеба, представляя себе, что это язык Беданова, и слишком поздно осознаю, что ляпнула гадость вслух.

Чёрт. Вот как он это делает?! Почему рядом с ним я – рассудительная скромная девушка – каждый раз так плошаю? Будто я и не я вовсе.

– Валерия, как тебе не стыдно? – мгновенно вспыхивает папа. – Переходный возраст остался позади, а ты вдруг ни с того ни с сего начинаешь вести себя как неотёсанная соплячка.

Да они сговорились, что ли?! Значит, козла этого приструнить он считает неприемлемым, а меня – отчитывай прилюдно сколько влезет. Вдобавок Тимур, не отрывая бесстыжих глаз от своей тарелки, пару раз постукивает по сколотому ободку средним пальцем. Естественно, таким образом, чтобы было видно только мне.

Чертыхаясь про себя, я повторяю за ним. В смысле тоже опускаю глаза, изображая святую невинность. Его правда – наши разборки безопасней продолжить без свидетелей. Ещё бы знать чего от него ждать. Да что там знать… чего угодно. Проклятье!

– Этого больше не повторится. Я буду во всём слушаться Тимура.

Клянусь, на папиных глазах блеснули слёзы умиления, но я зловредно додумываю про себя: «И делать наоборот». Слишком мало времени прошло после нашего судьбоносного свидания для того, чтобы разбрасываться прощением.

– Другой разговор, – удовлетворённо кивает отец, подобострастно поднося к губам Анжелину руку. – Теперь я, наконец, могу со спокойной душой озвучить главную новость вечера: сегодня мы подали заявление в ЗАГС. Это событие по праву можно назвать достойным ваших улыбок.

Обхохочешься.

– Поздравляю, – уныло бурчу в унисон с Тимуром, огорчённая не столько предстоящей росписью, сколько перспективой с ним породниться.

Беда практически не смотрит в мою сторону, но мы сидим достаточно близко, чтобы слышать ярость, срывающую его дыхание. Пыхтит как дракон, только пар из ноздрей не пускает.

Несмотря на чувство голода, в отличие от своего соседа я не могу похвастаться здоровым аппетитом. Да и как заставить себя засунуть в рот что-нибудь помимо хлеба, если в салате побывали чужие вилки, а лежащий на моей тарелке шампур с шашлыком был отобран лично Тимуром? Откуда мне знать, что псих на него предварительно не помочился? Зато своё он, вот с каким удовольствием уплетает! И правда, пахнет так вкусно, что желудок сводит. Надеюсь, мой убийственный взгляд заставит его подавиться.

Проигнорировав раздражённое фырканье парня, придвигаю к себе стакан с компотом, чтобы запить вставшую комом корку. Как по закону подлости именно в этот момент в напиток решает бултыхнуться мохнатый мотылёк.

Фу, мерзость какая!

Ну почему обязательно ужинать как дикие кочевники? Кухня людям на что – хранить посуду?

Есть такое говорящее понятие, как последняя капля. Так вот, для нас с Бедановым она срывается одновременно. Я сцепляю челюсти, чтобы унять задрожавшие от бешенства губы, а он, широко и не слишком вменяемо скалится, вываливая поверх моей порции мяса объедки со своей тарелки.

– Тимур! Ты что опять творишь?!

На миг мне кажется, что его сейчас снесёт звуковой волной, да на нахальном лице не дёргается ни один мускул.

– Как что, мамуль? За-бо-чусь, – по слогам произносит он, невинно улыбаясь. Но в серых глазах ярость. Раздражение и лютая ярость. – Я увидел, что Лера стесняется кусок в рот положить и решил показать ей, насколько готов делиться. Ешь, сестрёнка, мне для тебя последней крошки не жалко.

И для полноты картины с театральным причмокиванием клюёт меня в макушку. Приступ жгучей злости простреливает от места, где жар проколотых губ коснулся моих волос и разлетается по всем паутинкам нервных окончаний. Я молча вскакиваю с пня.

После такого ни есть, ни пить уже не хочется. Он словно ткнул в меня высоковольтным проводом, сжигая в пыль и так почти раскуроченную гордость. Ноги моей здесь поутру не будет! К маме сбегу. В приют для бездомных. На Луну! Куда угодно, лишь бы от него подальше.

В его власти

Не собираясь дожидаться извинений, влетаю к себе в комнату и, с третьей попытки сняв блокировку экрана, вызываю мамин номер. Сердце в груди колотится как бешеное, так отчаянно мне нужна поддержка близкого человека.

– Мамочка! – восклицаю на её «алло», начисто забыв о сдержанности. – Забери меня отсюда, пожалуйста. Это невыносимо. Люди, дом, еда, порядки – здесь всё чужое. Никому до меня нет никакого дела, мама! Я долго здесь не продержусь, в психушку слягу!

– Так, Валерия, для начала выдохни и внятно объясни мне суть проблемы, – в мамином тоне парадоксально проскальзывает упрёк и это совсем не та реакция, которой я жду в подобной ситуации. – Тебя кто-то ударил?

– Боже, нет, конечно!

– Тебя не кормят?

– Ох, лучше б не кормили…

– Так не кормят или ты не ешь?

– Это невозможно есть!

– Приготовь сама, в чём сложность? Послушай, Валерия, тебе самой не стыдно? Нельзя помыкать людьми или рушить их планы, ориентируясь только на свои капризы и потребности. Даже если эти люди твои родители. Ты уже большая девочка, должна понимать, что никто в этой жизни не станет подтирать тебе зад. Чем раньше ты научишься справляться с проблемами самостоятельно, тем лучше и успешнее сложится твоё будущее, – она потерянно вздыхает, а у меня от этого укора глаза колет, точно от стеклянной крошки под веками. – Вот ответь, куда ты предлагаешь мне тебя пристроить – в чулан, на балкон – куда?! Или отец должен сию минуту съехать обратно, потому что с тобой, видите ли, никто не нянчится? Так взрослые не поступают. А ты уже не ребёнок, хватит. Я тебя предупреждала, что это за люди? Предупреждала, спрашиваю?

– Да.

– Ты приняла это решение самостоятельно?

– Да…

– Так учись отвечать за последствия своих действий. Нам с отцом никто ничего не пережёвывал. Ты хотела играть на скрипке – тебе нашли лучшего учителя; приспичило вслед за подругой в частную школу – мы взяли кредит; не сложилось с первой любовью – оплатили квалифицированного психолога; невзлюбила чужую женщину – отец годами мотался к ней чёрт знает куда. И если ему недостаёт духа сказать «хватит», то это сделаю я. Хватит! Прекращай думать только о себе. Приняла решение – либо борись, либо беги, поджав хвост. У тебя есть своя квартира, есть куда прибиться – многие о подобном и не мечтают. Повторяю вопрос – в чём проблема, Валерия?

– Ни в чём, – качаю головой. В свете прозвучавших упрёков мои проступки выглядят ещё безответственнее. Я сама себе отвратительна, куда перед самым дорогим человеком признаться?

Что странно, наедине с собой ситуация видится иначе: на скрипке я захотела играть лет в шесть, потому что родители в ту пору взахлёб восхищались достижениями детей папиных коллег, а привязанность к Виталине возникла на почве запрета торчать во дворе – она единственная заглядывала к нам в гости. Что я знала в том возрасте о расценках в частных школах? Ничего. И Виктор… как можно упрекать за мою боль? Он не бросил, не сбежал – он умер. Сгорел живьём! Но в интерпретации родителей те же события допекают угрызениями совести. Они ведь правы – у меня никаких особых достижений… и я тоже права – никогда не чувствовала себя нужной. Меня по-настоящему любил только Виктор и так охота вспомнить каково это, аж душу сводит. У каждого своя правда, совокупность которой взрывает мне мозг.

Чувство стыда душит осознанием собственной трусости, но признаться маме значит расписаться ещё и в небывалой дурости. Что мешало мне отнестись серьёзно к подкатам Каурова? Наверное, то же, что толкнуло в машину Беды – исключительно безалаберность.

Кто будет любить такую недалёкую дочь? Эгоистку и неудачницу.

Единственный раз, когда папа сказал, что гордится мной, случился, когда я, отбросив капризы, согласилась на переезд. Такими откровениями от матери мне этих слов никогда не дождаться.

– Валерия, ты почему молчишь? Плачешь?

– Нет, мам, – широко улыбаюсь, шмыгнув носом. – Спасибо за совет. Обещаю, я буду сильной.

– Знаешь… – она нерешительно медлит, и я сползаю вниз по двери, потому что от волнения не держат ноги. Неужели мама произнесёт это чёртово «люблю тебя»?! – Не думала, что скажу это, но… я даже рада, что ты поживёшь у Анжелы. Она борец. И всегда добивается цели, неважно как. Бери пример.

Я делаю глубокий вдох, чтобы скрыть разочарование.

– Хорошо. Уже поздно... мне пора ложиться. Спокойной ночи, мамочка.

– Выше нос и у тебя непременно всё получится.

Пока у меня получается только запереться изнутри и проигнорировать папин робкий стук, притворившись спящей. А затем на цыпочках проскочить в душ, чтобы привести себя в порядок. Переодевшись ко сну, снова запираюсь, ложусь на свою узкую, неимоверно жёсткую кровать и целую вечность ворочаюсь, слушая, как засыпает дом.

Одной мне не спится. Последние дни оказались слишком изматывающими, но даже с оглядкой на прошлые неприятности мысли о туманном будущем давят на виски, не принося никакого облегчения. Здесь – Беда, в старой квартире – Кауров, в нормальный универ в этом году уже не примут, денег нет, общежитие не светит. Куда ни плюнь – везде засада.

Однако хуже всего моя адская тоска по нашей с Бедой переписке. Мне так невыносимо не хватает его – виртуального. Я тоскую по его отвратительному «детка», которое напечатанным казалось даже милым; по тому, как он чувствовал моё настроение и спешил разузнать, что стряслось, да только сам о себе почти ничего не рассказывал. Теперь понятно почему.

Чего скрывать, даже сейчас, глядя на выключенный ноут, или слыша как Тимур вворачивает в разговор такие знакомые мне словечки, предательски щемит в груди. Ненормальная.

А глубоко за полночь меня окатывает ужасом от тихого скрежета в дверном замке. Очень-очень нехорошего скрежета, как от просунутой в механизм шпильки. В повисшей тишине начинает опускаться латунная ручка...

Спину пробирает озноб, а интуиция истошно кричит об опасности. У меня есть одно мгновение на то, чтобы вскочить с кровати и ещё одно, на этот раз какое-то резиновое, на поиск чего потяжелее. Одновременно с осознанием явно дурных намерений ночного гостя бесшумно отворяется дверь. Глаза, привыкшие за столько времени к темноте, без труда распознают обнаглевшую мишень, а недавняя тоска затихает под гнётом тревоги.