— Я ушла, потому что покончила со всем этим, — говорю я ему, мой голос резкий и режущий, как удар хлыста. Видишь, я тоже могу в это играть. — Я покончила с твоей ложью, Лука, покончила с тем, что ты нарушаешь свои обещания, покончила с этим гребаным фиктивным браком. С меня хватит того, что ты меня используешь. Так что да, я убежала. Я пошла узнать, не поможет ли мне отец Донахью сбежать от тебя. Потому что ты нарушил все обещания, которые давал мне. Я не в безопасности. То, что произошло, только доказало это.

— Тебя похитили, потому что ты сбежала, — огрызается Лука. — Если бы ты оставалась на месте, как тебе, черт возьми, сказали…

— Мне все равно. — Я стискиваю зубы, и я не совсем уверена, что все, что я говорю, на самом деле ложь. — Я подумала, что между нами может что-то быть, когда ты той ночью прилетел обратно из Доминиканской Республики. Я подумала, что у нас могло бы быть что-то настоящее. Свидания, то, как мы были вместе какое-то время… — Я делаю глубокий вдох, все еще глядя на него сверху вниз, хотя мое сердце, кажется, вот-вот выскочит из груди. — Но я поняла той ночью, когда ты пришел домой окровавленный и сделал то, что ты сделал, я увидела, что это было такой же фальшивкой, как и наш брак. У нас никогда не было шанса, Лука. И мне надоело притворяться.

— Что я сделал? — Лука холодно улыбается мне. — Я вернулся домой окровавленный, пытаясь выяснить, кто пытался тебя убить, черт возьми. А после этого?

— Ты напал на меня…

— Нет, черт возьми, я этого не делал. Обвиняй меня во всем, в чем тебе заблагорассудится, но никогда, черт возьми, не обвиняй меня в этом. Ты сама этого хотела. Ты была чертовски мокрой, когда я вошел в тебя своим членом. Точно так же, как, держу пари, ты сейчас. — Он насмехается надо мной, его глаза сверкают опасным гневом. — Держу пари, если бы я провел рукой по твоему бедру, с тебя бы капало. Ты получаешь удовольствие от этого, от борьбы, от ее опасности. От того, чтобы вывести меня из себя и посмотреть, как далеко ты можешь меня завести. Однажды, София, ты зайдешь со мной слишком далеко, черт возьми.

— И что? — Я свирепо смотрю на него. — Ты свяжешь меня и будешь пытать, как это делал Росси?

— Не смей, черт возьми, так говорить! — Его рука тянется вперед, хватая меня за подбородок. — Водитель может тебя услышать.

— Ну и что? Разве не все знают?

— Нет, — выдавливает Лука сквозь стиснутые зубы. — Потому что мне пришлось, блядь, солгать, чтобы скрыть тот факт, что я убил его, чтобы вытащить тебя оттуда. Ты знаешь, что может случиться со мной, и с тобой тоже, если остальные заместители босса и капо узнают, что я сделал?

— Но… — я вырываюсь из его хватки. — Он мучил меня. Он собирался позволить Рикардо изнасиловать меня. Он собирался убить меня…

— Конечно. И если бы я мог это доказать, то Росси был бы казнен после суда перед советом. Но я вошел туда с оружием наперевес, в стиле мстителя. Я убил их всех, чтобы вытащить тебя оттуда, потому что к тому времени, когда мне удалось бы взять его и остальных под стражу, если бы я и мои люди пережили это, ты была бы уже мертва. И поступая так, я рисковал всем, София! Ты, блядь, это понимаешь? В очередной раз, я поставил на карту все ради тебя, а ты, ты…

Он замолкает, буквально трясясь от ярости.

— Ты моя жена, — рычит он. — Называй это фиктивным браком, если хочешь, называй все это фальшивкой, ложью и нарушенными обещаниями, но в глазах человека и Бога и, самое главное, гребаных боссов всех семей, ты моя законная жена. И точно так же, как ты поклялась перед этим священником-предателем, клянусь Богом, София, ты, черт возьми, будешь повиноваться мне, даже если это будет последнее, что ты сделаешь.

— А то что? — Я знаю, что не должна его дразнить, что он уже и так близок к тому, чтобы сорваться. Но он сам на меня давит. Он разозлил меня, и я не хочу ему подчиняться. Я никогда этого не делала.

Мне нужен был муж, которого я бы видела мельком. Но это была гребаная ложь, как и все остальное.

— Черт возьми, София! — Лука проводит пальцами по волосам. — Просто… каждый человек в мафии, от самого высокого заместителя босса до самого низкого солдата, блядь, подчиняется мне. Без вопросов, не сказав ни слова мне в лицо. Может быть, позже они будут жаловаться на мои приказы, кто, черт возьми, знает. Но они повинуются. И я хочу, нет, я требую этого от тебя. Твоего послушания. Ни твоей любви, ни твоего счастья, ни твоего удовольствия. Твое гребаное послушание. Ты делаешь, как я говорю, идешь, куда я говорю, и трахаешься, когда я говорю. И тогда, может быть, мы оба обретем немного покоя.

— Ты не сможешь заставить меня трахаться с тобой, если я скажу, что не хочу тебя. — Я скрещиваю руки под грудью, свирепо глядя на него. — Или ты бы сделал то единственное, чего клянешься не делать? Росси здесь больше нет, чтобы ты мог обвинить его в этом, сказав, что он тебя заставляет.

Выражение лица Луки меняется в одно мгновение, быстрее, чем я когда-либо видела. Его глаза потеплели, гнев сменился горячей похотью, которую я так хорошо узнаю. Это поразительная перемена, но к настоящему времени я знаю его достаточно хорошо, чтобы понимать, что это всегда таилось под поверхностью, ожидая повода всплыть.

Его рука опускается на мое колено, скользя вверх по его изгибу.

— Ты не хочешь меня, София? — Его пальцы скользят выше, к мягкой коже на внутренней стороне моего бедра. К тому месту, к которому он уже столько раз прикасался, лизал, целовал, покусывал в пылу страсти. Его пальцы сжимаются, и я подавляю тихий вздох.

— Нет, — шепчу я, но это звучит неубедительно. Я прочищаю горло. — Нет. — Во второй раз это звучит лучше, и пальцы Луки замирают, но его рука остается под моей юбкой, его ладонь покоится на теплой плоти.

— Значит, если я просуну эти пальцы тебе под трусики, ты не будешь влажной для меня? — Его голос струится по моей коже, дымный и соблазнительный, и я подавляю дрожь. Я уже чувствую, как возбуждаюсь, мои складочки становятся скользкими и влажными от этого, и если он выполнит свою угрозу, то поймет, как сильно я его хочу. Что независимо от того, насколько я зла на него, как сильно я хочу быть холодной, отвергнуть его, мое тело говорит обратное.

Потому что мое тело точно помнит, что он может с ним сделать. Каково это, чувствовать, когда я сдаюсь. Лука улыбается мне, но улыбка не доходит до его глаз.

— Ответь мне, жена.

— Нет. — Я с трудом сглатываю. — Я нет.

— Что нет? — Его губы приоткрываются, обнажая идеально белые зубы. Ему это нравится. Он любит играть со мной, как кошка с мышкой.

Мышкой, которая хочет быть съеденной. Чтобы быть съеденной им. Быть…

— О! — Я задыхаюсь, когда его рука скользит выше, к теплу между моих ног, к влажной резинке моих трусиков. — Лука, нет!

— Что нет? — Он смотрит на меня с этой опасной ноткой в улыбке. — Ты знаешь, как я отношусь к тому, что мне лгут. Так скажи мне, София. Если я проведу рукой выше, узнаю ли я, что ты влажная для меня?

Я знаю, что лучше не лгать ему. Я уже совершала эту ошибку раньше. Но я не могу заставить себя признаться в этом. Не сейчас. Не здесь. Не так, как сейчас.

— Нет, — шепчу я. Это слово постоянно слетает с моих губ, но оно ничего не значит. — Не буду.

Улыбка Луки становится шире, и тогда я понимаю, что он хотел, чтобы я солгала, даже если он накажет меня за это.

— О, София, — бормочет он. — Тебе следовало бы лучше знать.

Затем его пальцы скользят вверх, выше, выше, под край моих черных кружевных трусиков. Не то, что я бы выбрала, чтобы вернуться домой из больницы, но это было все, что было у меня из одежды. Это заставляет меня думать, что Лука был тем, кто принес мне одежду. Они проникают под кружево, поглаживая набухшие складки моей кожи, и я не могу подавить вздох, который срывается с моих губ от его прикосновения.

— Ты побреешься для меня сегодня вечером, — холодно говорит Лука. — Я не допущу, чтобы ты оставалась такой неопрятной.

Я краснею от этого, моя кожа горит от унижения. Я была в больнице, оправлялась после пыток. Я хочу сорваться. Я не думала о том, чтобы побрить свою киску для него. Но я вообще ничего не могу сказать, потому что Лука выбирает этот момент, чтобы скользнуть пальцами глубже, и я на мгновение теряю дар речи.

— Маленькая лгунья, — напевает Лука шелковистым голосом, когда его палец скользит вверх, чтобы пощекотать мой клитор. — Ты истекаешь ради меня, София. Такая чертовски мокрая. — Он засовывает в меня два пальца, двигая ими взад-вперед сильно и быстро, так что я точно слышу, насколько я мокрая, непристойные звуки наполняют заднюю часть машины. — Ты не можешь сказать, что не хочешь этого. Я чувствую, как много ты сдерживаешь. Я чувствую, как твоя киска сжимается прямо сейчас, пытаясь удержать меня внутри себя.

Он говорит это так небрежно, откидываясь на кожаное сиденье машины, в то время как его пальцы входят и выходят из меня, как будто это нормально. Как будто нормально, когда мой муж трахает меня пальцами на заднем сиденье машины средь бела дня, когда между нами и водителем лишь тонкая перегородка…совершенно блядь обычное явление.

— Ты собираешься кончить, не так ли, София? Если я поиграю с твоим маленьким твердым клитором? — Его голос такой соблазнительный, скользящий по моей коже, купающий меня в тепле, в похоти, в нужде. Я хочу сказать нет, что я никогда больше не кончу для него, что он не может заставить меня, что я этого не хочу, но моя предательская киска рассказывает совсем другую историю. Я слышу это, чувствую запах, густой запах секса, наполняющий заднее сиденье машины, и я хочу умолять о большем, чем просто его пальцы. Я хочу умолять о его рте, его члене, обо всем нем, о том, чтобы он заставлял меня кончать снова и снова, как он делал это много раз до этого.

Это заставляет меня ненавидеть его. Я ненавижу то, что хочу его. Что я позволю ему делать все грязные вещи, которые он пожелает, даже после всего случившегося. Но вся эта ненависть не меняет того, как мои бедра выгибаются навстречу его руке, как нарастающее удовольствие делает меня слабой, заставляет запрокинуть голову, тяжело дыша, когда он подталкивает меня ближе к кульминации.

— Вот и все, София, — напевает он почти издевательским голосом. — Кончи мне на пальцы. Вот так хорошая девочка. Иди за своим мужем, покажи ему, как сильно ты его хочешь. — Он наклоняется, устраиваясь поудобнее, и я мысленно вижу его толстый член, истекающий возбуждением, скользящий по моему входу, толкающийся в меня и наполняющий меня так, как я отчаянно жажду прямо сейчас.

Он проводит большим пальцем по моему клитору, перекатывая его под подушечкой.

— Кончи для меня, милая. Покажи мне, как сильно ты жаждешь этого.

— Я не… — выдыхаю я, мои бедра приподнимаются, когда он нажимает на мой клитор, его пальцы теперь двигаются быстрее, скручиваясь внутри меня, прижимаясь к этому сладкому местечку. — Я… блядь… не хочу тебя!

Я выкрикиваю последние слова, мое тело содрогается, когда я жестко кончаю, извиваясь под его рукой, когда удовольствие сотрясает мое тело. Я чувствую, как сжимаюсь вокруг его пальцев, втягивая их глубже, мои бедра сжимаются вокруг его запястья, чтобы удержать его там, я потираю свой клитор, пока катаюсь на волнах ощущений. Это так чертовски приятно, мое тело горит совершенно по-другому. Я задыхаюсь и беспомощно стону, а Лука продолжает двигаться, пока я не нажимаю на его запястье, пытаясь оттолкнуть его, поскольку после этого мой клитор становится очень чувствительным.

Лука смеется, вытаскивая руку из моих трусиков. Он подносит пальцы к носу, вдыхая мой запах, и на секунду мне кажется, что он собирается облизать их дочиста. Но вместо этого он сует их мне в лицо, прижимая кончики пальцев к моим губам, размазывая мое возбуждение по моему рту, когда он проталкивает их внутрь.

— Для меня не мокро, а? — Он игнорирует мой приглушенный стон, засовывая пальцы мне в рот, пока у меня не остается иного выбора, кроме как обхватить их губами, осторожно проводя языком по коже и морщась от собственного вкуса. Мне это не нравится, и Лука ухмыляется. — Попробуй это, — рычит он. — А потом попробуй еще раз солгать мне, жена.

Он шипит это последнее слово, как проклятие, оставляя свои пальцы у меня во рту, пока я не облизываю их дочиста, а затем он высвобождает руку и вытирает ее о брюки как раз в тот момент, когда машина сворачивает в гараж.

— Мы дома, дорогая женушка, — говорит он насмешливым голосом, когда машина останавливается. Как только я выхожу, он хватает меня за локоть и тащит к лифту. Он не отпускает меня, пока мы не оказываемся в гостиной, сцене стольких наших ссор, которая вот-вот станет полем битвы для еще одной.

— А теперь скажи мне правду на этот раз, — говорит Лука, резко отпуская мою руку и отступая назад, его взгляд снова холодный и суровый. — Почему ты была в церкви, София?

Я все еще чувствую покалывание от оргазма, который он только что подарил мне между ног, но все равно сопротивляюсь. Вот такие мы и есть, уныло думаю я, даже когда поднимаю подбородок, чтобы свирепо посмотреть на него. Мы всегда будем такими. Драться и трахаться. Драться и трахаться. Может быть, я смогла бы жить с этим, даже получать от этого некоторое удовольствие. Я не могу честно сказать, что мне не нравятся наказания, которые он назначает, что я не получаю удовольствия от его рук на мне, его рта… Я не могу отрицать, что иногда намеренно довожу его до крайности. Но сейчас есть о чем заботиться, не только обо мне.

О ребенке. Нашем ребенке, моем ребенке. И я должна освободиться от Луки, если хочу спасти его.

— Мне нужно было сходить на исповедь. — Произнося это, я смотрю ему прямо в глаза, отказываясь отступать. — Я не думаю, что отец Донахью из-за этого выезжает на дом.

— Он бы сделал это, если бы я попросил. Голос Луки опасно мягок. — Так в чем же тебе нужно было признаться, София?

— Это касается только его и меня. — Я откидываю волосы назад, обхватывая себя руками. — Я не обязана говорить…

Лука делает угрожающий шаг вперед, снова сокращая расстояние между нами.

— Видишь ли, вот тут ты ошибаешься, София. Моя власть над тобой превосходит все остальное. Клятву, которую дал тебе священник. Твою личную жизнь. Даже Бога. В этом доме я бог, София, ты меня понимаешь? Так скажи мне, в чем тебе так сильно нужно было признаться?

— Я не буду…

— Было ли это из-за того, как ты поцеловала меня в ответ в ту первую ночь у этой двери, всего на секунду, прежде чем дать мне пощечину? — Он указывает на входную дверь. — Или это было из-за того, как ты стонала и извивалась на моих пальцах, когда я наклонял тебя над этим диваном? — Он указывает на подлокотник, где я слишком хорошо помню, как лежала на животе, пока он дразнил меня, доводя до грани. — Может быть, оргазм, который ты испытала на глазах у того бедного официанта, пока я ласкал тебя пальцами под столом? Или то, как ты умоляла о моем члене в ту ночь, когда я наказал тебя? — Он холодно улыбается, и это пугает едва ли не больше, чем его свирепый взгляд. — А может быть, все еще хуже. Может быть, тебе нужно было признаться, как сильно тебе втайне понравилось той ночью, когда я пришел домой окровавленный. Когда я трахнул тебя и покрыл своей спермой. Это то, что ты рассказала священнику?

Он протягивает руку и берет меня за подбородок.

— Ты рассказала отцу Донахью все свои грязные секреты? Все, что мы делаем вместе в постели? Тебе было так стыдно за это, что тебе пришлось бежать к священнику, чтобы он мог подумать об этом позже, пока лежит в своей холодной постели и дрочит при мысли об этом хорошеньком личике, покрытом моей спермой? — Лука отдергивает руку, и я слегка спотыкаюсь, мое лицо бледнеет.

— Нет, — шепчу я. — Ничего подобного.

— Ой. Тогда у тебя, должно быть, есть какой-то секрет от меня. — Его глаза встречаются с моими, неумолимые и злые. — И? Тебе нужно было признаться в каком-то секрете, который ты скрываешь от своего мужа?

— Нет!

— Сегодня я часто продолжаю слышать это слово из твоих уст, жена. Но я не думаю, что ты это серьезно. — Он смотрит на меня сверху вниз. — Значит, ты ходила в церковь просить прощения? Исповедаться в своих грехах и получить отпущение грехов, как хорошая маленькая католичка?

— Да. — Я нервно облизываю губы, поднимая взгляд и надеясь, что он оставит все как есть. — Именно поэтому я и пошла. Прошло так много времени, и после нападения я испугалась…

При этих словах его лицо каменеет, и я не думаю, что когда-либо видела его таким сердитым.

— Значит, ты боишься? Ты думаешь, я не смогу уберечь тебя?

— Я…

— Я не могу обеспечить твою безопасность, София, потому что ты, черт возьми, не делаешь то, что тебе говорят. — Его челюсть сжимается, мускул на ней подергивается. — Если ты хотела попросить прощения, тебе следовало попросить его у меня, твоего мужа. За то, что не оценила всего, что я сделал, всем, чем я рисковал, чтобы обезопасить тебя. За то, что снова и снова испытываешь границы моего терпения. — Затем он наклоняется и расстегивает пряжку своего ремня. — Раз уж ты так озабочена прощением, София, давай начнем с этого. Встань на колени.

Я вижу, какой он твердый, толстый бугорок его члена упирается в ширинку, желая освободиться. Часть меня, та часть, которая всегда хочет уступить, когда он в таком состоянии, которая втайне наслаждается наказанием, унижением, намерена сделать именно это. Я хочу опуститься перед ним на колени, взять его в рот и высосать досуха. Я хочу видеть, как он распадается на части, как его холодный жесткий фасад трескается, когда он достигает кульминации, его глаза горят диким огнем, а руки сжимаются, когда он теряет контроль. Я хочу быть той, кто заставит его сделать это.

Но я не могу поддаться этой части. Больше нет.

— Нет. — На этот раз слово выходит твердым, и я говорю серьезно. — Я не буду этого делать, Лука. Я не играю в эти игры. Больше нет.

К моему удивлению, он начинает смеяться. Это глубокий, раскатистый смех, идущий из его нутра, и он прикрывает рот рукой, плечи трясутся, когда он оставляет ремень частично расстегнутым, а другой опирается на диван. У меня мурашки бегут по спине, потому что я знаю, что будет дальше.

Еще больше гнева.

Но когда он говорит, в его голосе нет злости. Просто плоско и без чувства юмора, без чувств. Это почти хуже, чем прежняя страстная ярость.

— Ты ничего этого не заслуживаешь, — говорит он, качая головой. — Ты не заслуживаешь, чтобы с тобой обращались как с моей женой. Я женился на тебе, дал тебе убежище, кров, все самое лучшее, удовольствие, превосходящее все, что ты могла бы испытать в этом мире. Как ты думаешь, кто-нибудь из этих дерьмовых трахачей в Тиндере, которым ты, возможно, отдала бы свою девственность, заставил бы тебя кричать так, как я? Заставил ли тебя просить, умолять и кончать снова и снова? Черт возьми, нет. — Он морщится. — Ты ведешь себя так, как будто я причиняю тебе боль, как будто все, что я сделал, это какое-то ужасное бремя. Ты не будешь слушать, не будешь повиноваться, не будешь доверять моему суждению несмотря на то, что ты провела всю свою жизнь, защищенной от этого мира, и не знаешь ни малейшего понятия о том, как выжить в нем. И теперь ты, блядь, даже не можешь отсосать мне.

— Лука, я…

— Заткнись на хрен, — рычит он, и я вижу напряжение в каждой линии его тела, вижу его сжатую челюсть, стиснутые зубы, толстую линию его все еще твердого члена, и я знаю, что он на грани безумия.

После всего, что он сделал, чтобы вытащить тебя оттуда, ты действительно удивлена?

— Это, блядь, того не стоит, — говорит Лука с коротким смешком, качая головой. — Ты, блядь, этого не стоишь. Может быть, Витто все-таки был прав. Я должен был просто позволить ему, черт возьми, убить тебя.

Эти слова глубоко ранят. Они не должны, но моя рука поднимается, чтобы прикрыть рот, прежде чем я успеваю это остановить, мое горло сжимается. Это жестче, чем он когда-либо был раньше. Это не игра. Я думаю, он действительно так думает.

— Или я должен был позволить Виктору заполучить тебя, — продолжает он. — Я все равно наполовину склонен отдать тебя ему, посмотрим, есть ли от тебя еще какая-нибудь гребаная польза. На самом деле, ты уже позор, — говорит Лука, его взгляд скользит вверх и вниз по моему телу. — Чертовски жаль.

Я едва могу говорить.

— Что?

Он снова смеется, холодно и надтреснуто.

— Я лишил тебя девственности. Жаль, поторопился, по крайней мере, тогда ты чего-то стоила бы.

А затем, не сказав больше ни слова, он поворачивается и уходит.

Горячие слезы подступают к моим глазам, непрошеные и жгучие из глубины души. Почему-то это кажется хуже, чем все, что он говорил мне раньше. Все, что он сделал. Потому что это не похоже на то, что он играет со мной. Такое чувство, что он действительно хочет избавиться от меня. Как будто он сожалеет о нашем браке.

Так ведь?

Это еще более сложный вопрос, чем когда-либо, потому что теперь этот брак дал мне кое-что еще. Что-то, чем я могу дорожить и любить, даже если я не могу, или не буду, любить Луку. Даже если он не ответит мне взаимностью.

Кое-что, что я не позволю ему отнять у меня.

По крайней мере, тогда ты чего-то стоила бы. Слова стучат у меня в голове, мучая меня. Что он имел в виду под этим? Имел ли он в виду что-то я для продажи, как я всегда думала, намеревался сделать со мной Виктор? Это не имеет смысла, потому что я знаю, что Лука всегда был категорически против практики Братвы по торговле женщинами. Это одна из вещей, которую итальянцы считают признаком того, насколько они утонченные, то, что они не покупают и не продают людей.

Они просто принуждают их к бракам, которых они не хотят.

Я знаю, что мне не следует подниматься за ним наверх. Я должна оставить его в покое, дать ему остыть. Дай нам обоим остыть. Но я ничего не могу с собой поделать. Я хочу знать, что он имел в виду, почему он сказал что-то подобное, что довело его до критической точки. Было ли это тем, что он увидел, когда пришел спасти меня на конспиративную квартиру? Сердится ли он на меня за то, что я ушла, потому что в глубине души это нечто большее, чем просто контроль?

Я поднимаюсь по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки за раз, мое сердце бьется где-то в горле, когда я направляюсь к главной спальне. Я не знаю, какой будет его реакция на то, что я последую за ним сюда, но я не могу просто так это оставить. Неважно, как много я знаю, я должна.

Я почти ожидала, что дверь будет заперта, но это не так. Я осторожно открываю ее, заглядывая внутрь в поисках Луки, но его там нет. Сбросив туфли, я бесшумно ступаю по полу, поджимая пальцы ног, когда на цыпочках направляюсь в ванную, гадая, не туда ли он ушел. Я не собираюсь врываться к нему или что-то в этом роде, но…

То, что я вижу за углом двери, останавливает меня на полпути.

Лука склонился над стойкой, одной рукой упираясь в зеркало, в то время как другой яростно поглаживает свой член, крепко обхватывая себя, когда он дрочит его сильно и быстро. Упругая плоть поблескивает на свету, скользкая от чего-то, чем он сначала смазал ее. Звук его влажного прикосновения кулака к коже заставляет что-то сжаться глубоко у меня в животе, ответное покалывание тепла распространяется по паху и ногам.

Я никогда не видела, как мужчина делает это, никогда даже не видела этого раньше, за исключением тех нескольких раз, когда смотрела порно. Я не могу перестать пялиться, зачарованная его видом, его кулак скользит по толстой, пульсирующей длине снова и снова, по сердитому красному кончику и обратно вниз. Его движения резкие, отчаянные, ноги расставлены в стороны. В том, что он делает, нет ничего чувственного. Он все еще полностью одет, только ремень расстегнут, и молния расстегнута, и что-то в этом делает его еще более горячим. Я вижу его отражение в зеркале, его челюсти сжаты, горло покраснело, когда он ласкает себя быстрее, подталкивая себя к оргазму. Я слышу, как он стонет, тяжело дыша, его бедра толкаются в кулак, как будто он трахает его. Я знаю, без сомнения, что он представляет меня склонившейся над прилавком, что это в мою киску он входит с такой силой, что это мое возбуждение стекает по его длине, что это в меня он собирается кончить вместо своей руки.

С приливом пьянящего возбуждения, смешанного со смущением, я осознаю, что мокрая, мои трусики снова пропитались им, и у меня возникает внезапное желание залезть под юбку и потрогать себя, довести себя до оргазма, пока я наблюдаю, как мой муж дрочит, а он и не подозревает, что я рядом. Я прислоняюсь к стене, говоря себе, что проведу только по внутренней стороне бедра, только потру пальцами внешнюю сторону трусиков, что я просто хочу узнать, насколько я мокрая на самом деле.

Мне приходится сильно прикусить губу, чтобы не вскрикнуть, когда мои пальцы скользят под ткань, потирая мой клитор быстрыми, плотными кругами, когда Лука работает своей рукой. На его лице почти боль, а не удовольствие, его зеленые глаза пылают какими-то темными эмоциями, и я знаю, что он, должно быть, близко. Я тоже. Я собираюсь кончить, когда он это сделает. Я знаю это. В тот момент, когда я вижу, как он дергается вперед, с его губ срывается глубокий стон, а сперма вытекает из его члена, мне приходится засунуть кулак в рот, чтобы не закричать, и тереться о ладонь, пока мои ноги дрожат. Мои колени почти подгибаются, моя собственная кульминация захлестывает меня, когда я наблюдаю, как мой муж кончает в свой кулак, его рука все еще беспорядочно дергается, пока он не выжимает все до последней капли из своей пульсирующей длины.

А потом, пока я наблюдаю, Лука смотрит на свое отражение в зеркале, мускул на его щеке дергается, а челюсть сильно сжимается.

— Черт! — Кричит он, его голос наполняет комнату, и его кулак ударяет по стеклу. Один раз, а потом еще два.

Зеркало разбивается вдребезги, его осколки со звоном падают в раковину. Его рука прижимается к остаткам зеркала, и я вижу, как кровь стекает по стеклу, стекает по его пальцам, когда он склоняет голову.

О Боже. Лука. Что-то сжимается у меня в груди, и я иду к нему, не раздумывая. Вид его окровавленного и израненного тела задевает что-то глубоко внутри меня, и я иду в ванную, мое сердце бешено колотится, когда я осторожно приближаюсь к нему, как к раненой собаке, которая может укусить.

— Лука? — Я шепчу его имя, мой голос дрожит. — Ты ранен. Позволь мне помочь…

— Он поворачивается ко мне лицом, его зеленые глаза сияют от эмоций, настолько опасных, что я отшатываюсь, внезапно испугавшись.

— Убирайся! — Ревет он, сжимая свою кровоточащую руку. — Убирайся нахуй!

Я бегу. Я не знаю, что еще делать. Я выскакиваю из комнаты, бегу по коридору к себе и захлопываю за собой дверь, тяжело дыша, когда прислоняюсь к ней. И тогда, только тогда, когда я опускаюсь на ковер и закрываю лицо руками, я разражаюсь слезами.

ЛУКА

На следующий день я вызываю Франко к себе в офис. Там также есть неожиданный гость, который уже сидит в одном из кожаных кресел к тому времени, когда входит Франко.

Анастасия Иванова.

— Какого хрена она здесь делает? — Спрашивает Франко с испуганным выражением лица. — И что, черт возьми, случилось с твоей рукой? Он бросает взгляд на мою правую руку, замотанную марлей и бинтами. Я не стал утруждать себя походом в больницу. Несколько мучительных минут с пинцетом, извлекающим осколки стекла, и позже аптечка первой помощи, и все это должно хорошо зажить. Возможно, от этого останутся шрамы, но мне на это наплевать.

Если я не разберусь с этим в ближайшее время, несколько шрамов будут наименьшей из моих забот.

— Она здесь, потому что она нам нужна, — решительно заявляю я. — Нам нужно знать, чего хочет Виктор. И поскольку он настаивает на том, чтобы играть со мной в застенчивость и отказывается дать мне ответ, который я готов принять, мы собираемся прибегнуть к другим методам.

— Что, мы собираемся послать ее убить его? Гребаную балерину? — Франко фыркает. — Удачи, мать твою.

— Послушай… — начинает говорить Анастасия, но я заставляю ее замолчать свирепым взглядом. Она откидывается на кожаное сиденье, выражение ее лица мятежное.

— Нет. — Я откидываюсь на спинку стула, переводя взгляд с них двоих на Франко, который плюхается на сиденье рядом с Анастасией. — Мы пробовали запугивать. Мы пробовали боль. Мы угрожали Виктору и пытали его людей, но ничего из этого не сработало. Так что теперь мы попробуем что-нибудь другое. — Я натянуто улыбаюсь. — Удовольствие.

У Анастасии отвисает челюсть.

— Что? — Ее голубые глаза кажутся очень круглыми на бледном, нежном лице, и мне хочется рассмеяться. Я присмотрелся к ней. Я глубоко погрузился в ее прошлое, когда она впервые стала соседкой Софии по комнате, когда Росси хотел ее убить, чтобы драгоценная дочь Джованни не делила крышу с "грязной русской сукой", как он так галантно выразился.

Маленькая балерина иммигрировала вместе со своей матерью в детстве. После того, как ее отца казнили за то, что он провалил задание, на которое его послал пахан в Москве. Ему было приказано убрать всю семью, отца, мать и детей за преступление, совершенное отцом против Братвы. Отец Анастасии был готов убить этого человека без вопросов. Возможно, даже жену, в конце концов, она помогла своему мужу скрыть улики от пахана и знала о деньгах, которые он украл. Но дети? Он не мог этого сделать.

Он заплатил за это своей жизнью. Мать Анастасии сбежала, забрав свою дочь на Манхэттен, где она явно надеялась, что они смогут исчезнуть. Конечно, никто из Братвы никуда не исчезал. Но им было наплевать на суку мертвого солдата и его младенца. Сначала я подумал, не отправили ли Анастасию жить к Софии, чтобы следить за ней и отчитываться перед Братвой. Именно этого Росси и боялся. Но я не видел никаких доказательств того, что это было так.

— Знаешь, я спас тебе жизнь, — небрежно говорю я. — Росси хотел тебя убить, когда ты переехала к Софии. Но я убедил его, что ты не представляешь угрозы. Так что я бы сказал, что ты у меня в долгу, маленькая балерина.

— У меня есть имя. — Анастасия пристально смотрит на меня в ответ. — Так что, ты хочешь, чтобы я трахнула Виктора? — Фыркает она. — Звучит как хороший способ умереть.

— Ты можешь так же легко умереть в любом другом месте. Несчастные случаи случаются постоянно, каждый день. Ты могла бы идти по улице и бац… — Я щелкаю пальцами здоровой руки. — Что-то происходит. Падающий кирпич. Прохожий с пистолетом. Машина, которая ездит на красный свет. — Я холодно улыбаюсь ей, поясняя, что имею в виду. По выражению ее лица я вижу, что она понимает. — Но нет, не Виктор. Я хочу, чтобы ты внедрилась в Братву, да. Я хочу, чтобы ты получила информацию для нас, от одного из его бригадиров. Соблазняя его. Убеди его поделиться секретами, пока ты лежишь с ними в постели и дразнишь его. Мужчины разговаривают, когда их отвлекает секс.

— Ты точно это знаешь? — Анастасия ухмыляется. — Значит, ты умеешь разговаривать?

— Это не твое дело. — Я свирепо смотрю на нее.

— Может быть, я спрошу Софию.

— Я бы на твоем месте поостерегся втягивать Софию в неприятности в наши дни. Я слегка поджимаю губы. — Что ты скажешь? Ты сделаешь это?

— Подожди, — перебивает Франко. — Ты действительно думаешь, что это решение? Конечно, они знают, что она подруга Софии. Что, если они сложат дважды два, и это даст нам результат? Виктор не оценит…

— Я уверен, он оценит это больше, чем то, что мы продолжаем возвращать его людей по частям, — спокойно говорю я. — И, в конце концов, здешняя маленькая Анастасия не славится целомудрием. Так? — Я смотрю на нее, на моем лице все та же холодная улыбка. — Тебе нравится спать с кем попало, посещать подпольные клубы и запрыгивать в постель к сомнительным мужчинам. Разве это не правда?

Анастасия краснеет.

— Я не обязана сидеть здесь и выслушивать, как вы, два придурка, называете меня шлюхой, — шипит она, поднимаясь со стула. — Пошел ты.

— Сядь! — Мой голос гремит в маленькой комнате, и даже Анастасия, несмотря на весь свой вызов, отшатывается. — У тебя есть выбор, — говорю я ей, устремляя на нее испепеляющий взгляд. Но, как и София, она не уклоняется от этого. Ни одна из этих женщин не знает, когда отступить, мрачно думаю я. — Ты можешь сделать так, как я прошу, или смириться с последствиями.

— И что же это такое? — Спросила она, глядя на меня с вызовом на лице, и в этот момент я осознаю, по какому пути иду.

Она может выйти за тебя замуж или умереть. Голос Росси эхом отдается у меня в голове. Я уверен, ты знаешь, какой из них я бы предпочел.

Я поклялся, что, когда стану доном, я буду править по-другому. Что я сделаю другой выбор. И все же я здесь, делаю первые шаги по тому же пути.

— Ты знаешь, что, черт возьми, произойдет, если ты бросишь нам вызов, — говорит Франко, его глаза сужаются, и я резко оборачиваюсь, чтобы посмотреть на него.

— Я еще не запрашивал помощи. — Мой голос напряжен. — Когда мне понадобится подкрепление, я дам тебе знать.

— Извини, чувак. — Франко пожимает плечами, но по его голосу можно понять, что ему не так уж и жаль.

— Что, ты собираешься убить меня? — Анастасия пристально смотрит на меня. — Если я не соглашусь пойти трахнуть кого-то из братвы ради тебя? — Она смеется, качая головой. — Вау, София действительно возненавидит тебя после этого. Ты просто пытаешься разрушить свой брак, не так ли?

— Я не думаю, что это хорошая идея, — вставляет Франко, и я сердито смотрю на него, раздраженный тем, что меня прерывают во второй раз. Но я также удивлен. Не то чтобы ему было не насрать на Анну. Так что я не могу себе представить, в чем его проблема с этим планом.

— Ты хотел, чтобы я что-то сделал с этим, — говорю я натянуто. — И вот я кое-что делаю. Мы дадим Анастасии маленький диктофон, который легко спрятать. Он уловит все, что скажет ее метка. У них не должно быть никаких причин подозревать ее, особенно если она хороша в своей работе, а я бы не предложил этого, если бы не думал, что она будет хороша.

— Спасибо. — Сухо говорит Ана.

— Это пустая трата нашего времени и подвергание ее ненужной опасности, — говорит Франко, все еще протестуя. — Подумай о том, что будет чувствовать София, если ее лучшую подругу убьют из-за того, что мы послали ее шпионить за русскими. Ты знаешь, что они делают со шпионами и предателями. Ты действительно собираешься подвергнуть Анастасию такой опасности?

Я хмурюсь.

— Я никогда не видел, чтобы ты так беспокоился о Софии или о какой-либо другой женщине. Ты едва ли ты так беспокоишься о своей жене.

Франко пожимает плечами, его лицо ничего не выражает.

— Ты же сам говорил, что хочешь быть меньше похожим на Росси, чувак.

— Вот почему я не угрожаю Анастасии смертью, — криво усмехаюсь я.

— А ты не угрожаешь? — Ее рот кривится, выражение лица подозрительное. — Ну и что, если я откажусь?

— Тогда ты отказываешься. Но, Анастасия, они охотятся за твоей лучшей подругой. София нуждается в нашей защите. — Я знаю, в чем слабость Аны. Если и есть какой-то способ заставить ее согласиться на то, чего мы хотим, так это воззвать к ее любви к подруге. Она с гораздо большей вероятностью согласится, если почувствует, что делает это для Софии, а не для меня.

— Ты действительно думаешь, что это поможет ей?

— Если мы сможем выяснить, чего может хотеть Виктор, кроме нее, или что-то, что мы можем использовать в обмен на то, что он прекратит насилие против нас, тогда да. Но мы пытались сделать это с помощью насилия. Нам нужно попробовать что-то другое, и ты наш лучший выбор для этого.

— Потому что я русская?

— Да, — говорю я прямо. — Они будут готовы поверить, что ты пытаешься проникнуть в Братву, получить защиту, став любовницей или женой одного из бригадиров.

Ана нервно облизывает губы.

— Хорошо, — говорит она наконец. — Я сделаю это.

— Я все еще думаю, что это слишком опасно, — начинает говорить Франко. — Есть и другие способы достижения…

— Хватит! — Я качаю головой. — Я долгое время укрывал тебя, Франко. Но пришло время тебе повзрослеть и научиться принимать трудные решения. Да, мы подвергаем Анастасию опасности. Но мы постоянно подвергаем людей опасности. Она очень способная. — Я улыбаюсь ей, стараясь сделать это настолько искренне, насколько это возможно в моем нынешнем настроении. — Верно?

— Конечно. — Ана хмурится. — Клянусь богом, Лука, если из-за тебя меня убьют…

— Ты будешь преследовать меня. Конечно. — Машу я ей рукой.

— Я перевоплощусь в гребаную ведьму и буду вырывать тебе ногти, пока ты спишь, — говорит она, свирепо глядя на меня. — Я знаю, что они сделают со мной, если поймают.

— Тогда не попадайся, — просто говорю я. — Если они не поверят, что ты пытаешься привязаться к члену клуба, тогда предоставь им небольшие фрагменты информации. Притворись, что ты используешь свою близость ко мне через Софию, чтобы предать меня. Если тебе понадобятся мелочи, которые не будут слишком вредными, дай мне знать, и я дам тебе все, что смогу. Ты умная девушка, Анастасия. Я уверен, с тобой все будет в порядке.

Взгляд, который она бросает на меня, говорит о том, что она не так уверена. Но на данный момент я не уверен, что еще можно сделать. Пришло время нам всем начать рисковать.

***

Первая встреча наших семей проходит на конспиративной квартире. Не в той самой, из которой я спас Софию, я не уверен, что смог бы войти в этот дом без желания убивать. Я всегда считал себя жестким, закаленным человеком. Но это потрясло меня до глубины души. Не только потому, что это была моя жена, но и из-за явной жестокости, ужаса, который они ей причинили. Я делал ужасные вещи с мужчинами, но с невинной женщиной? У всех нас есть свои границы, которые мы не переступим, по крайней мере, я всегда так считал. Но это заставило меня задуматься, были ли они вообще у Витто Росси, и это выбивает меня из колеи еще больше.

Потому что он был человеком, который создал меня.

Я не сомневался, что Колин Макгрегор появится. Ирландцы были близки с нами на протяжении десятилетий, с семидесятых годов, когда был заключен мир, и мы вместе занялись бизнесом, вместо того чтобы воевать друг с другом. С тех пор на дороге было несколько ухабов, несколько стычек и потасовок, но по большей части мир сохранялся. Я не могу себе представить, что Колин захотел бы рисковать этим каким-либо образом. Но в эти дни я начинаю задаваться вопросом, действительно ли я вообще знаю кого-нибудь из окружающих меня людей.

Однако рыжеволосый король ирландской мафии появляется за пять минут до назначенного времени, входя в комнату с уверенным видом, к которому я привык, когда дело касается его. Он самый старший из нас троих, его рыжие волосы стали маслянисто-белыми, какими так часто становятся рыжеволосые в пожилом возрасте, его челюсть покрыта густой щетиной того же цвета, усеянной несколькими упрямыми рыжими волосками. Он длинноносый и веснушчатый, с проницательными карими глазами, и не в первый раз я не могу не заметить сходства, которое другие замечали между ним и Франко. Однако это всего лишь совпадения. В сейфе в моем кабинете есть документ, подтверждающий отцовство Франко, в котором его отца зовут Маттиас Бьянки. В нем итальянская кровь, насквозь. Но все же, я вижу знакомые черты лица моего лучшего друга в лице Колина, и это ни на йоту не перестает меня выбивать из колеи.

Интересно, появится ли Виктор? Если такое собрание, как это, называется официальным конклавом, то негласный закон гласит, что все главы семей должны присутствовать или прислать второго вместо себя. Вполне возможно, что Виктор пошлет Левина вместо того, чтобы соизволить прийти сам, и, конечно же, именно это он и делает. Я вижу, как входит высокий, грузный мужчина со светло-русыми волосами и ледяными глазами, выглядящий опасно раздраженным, и я изо всех сил стараюсь не показать своего разочарования. Я хотел поговорить с Виктором, а не с его заместителем. Но результаты, я полагаю, будут теми же самыми. Левин говорит от имени Виктора точно так же, как Франко мог бы говорить от моего имени, или сын Колина Лиам мог бы говорить от его имени.

— Вы знаете, почему я позвал вас сюда, — говорю я, когда мы все, наконец, в сборе. Нас трое, и у каждого своя команда безопасности. Я поручил Франко достать Ане диктофон, необходимый ей для работы, и дать ей инструкции, которые я оставил. Это намеренно, я хочу, чтобы Франко понял, что со мной не будут спорить. Он может действовать как мой заместитель, иначе будут последствия. Я больше не могу позволить себе держать его за руку.

— Взрыв в отеле, да? — Колин пожимает плечами. — Я не имею к этому никакого отношения. Ни один из моих людей. По-моему, это похоже на насилие братвы.

— Это были не мы, — сухо говорит Левин. — Виктор не возьмет на себя ответственность. Смерть женщины Росси и других ваших людей на вашей совести. Ищи среди своих. Мы не возьмем вину на себя.

Я чувствую, как поднимается закипающий гнев, который мне в последнее время было так трудно сдерживать.

— Я дам вам еще один шанс. — Мой голос убийственно спокоен. — Я хочу мира. Витто Росси, может, и был кровожадным, но я — нет. Но и лжи я тоже не потерплю.

Колин пожимает плечами.

— Ты же знаешь, у меня нет никакого желания нарушать наш мир, брат. Но я не возьму на себя ответственность за преступление, которого я и мои люди не совершали, понятно? Ты не можешь этого ожидать.

— Ты уверен, что никто из твоих людей не действовал самостоятельно? Я прищуриваю глаза. — Возможно, несогласие в рядах? Альянсы, о которых ты не знаешь? Ты уверены, что все твои люди верны тебе?

Я вижу, как напрягается его челюсть, выражение его лица опасно меняется.

— Я знаю своих людей, парень, — говорит Колин, и в его голосе слышатся нотки раздражения. — Может, ты теперь и дон, Романо, но ты все еще на много лет моложе меня. Ты хочешь того уважения, которое мы оказали Витто, заслужи его. И подвергать сомнению мою способность контролировать своих людей и требовать лояльности, это не выход.

— Я не хотел проявить неуважение, — спокойно говорю я, сдерживая свой гнев. — Но ты же понимаешь, что мне нужно положить этому конец. Было слишком много крови.

— Ты такой же окровавленный, как и все мы, — фыркает Левин. — Сколько крови братвы запятнало полы ваших складов? Вода становится красной от этого. За последние месяцы вы избавились от стольких русских тел…

— Не так много, как будет еще, если это не приведет к какому-то решению. — Я прищуриваю глаза. — Мне нужны ответы. Так что говори, Левин.

Он пожимает плечами.

— Я второй после Пахана. Я не принимаю угроз, Романо. Ты не будешь отрывать от меня кусочки. Я говорю, что мы не несем никакой ответственности за эти нападения.

Нити, удерживающие мое самообладание, рвутся, когда я смотрю на холодное, ледяное выражение лица Левина, и я чувствую, как горячая ярость закипает в моей крови. В последнее время у меня короткий запал, на самом деле короче, чем желательно. Но я устал от того, что мной помыкают. Я устал бороться со всеми подряд. У Росси были годы покоя, и я унаследовал это…

Это абсолютное дерьмовое шоу.

— Хватит! — Я хлопаю ладонями по столу, вставая. — Я дон, и у меня здесь власть! Ни один ирландец не владеет ни частью Манхэттена, ни территорией между этим местом и Бостоном. Вы удерживаете Бостон, потому что мы, черт возьми, позволяем это. Братва хранит то, что мы любезно позволили им сохранить. Мы могли бы стереть с лица земли каждого гребаного русского, если бы я того захотел. Итак, вот мои условия. — Я оглядываю комнату, впиваясь взглядом в каждого собравшегося мужчину. — Мне нужно имя для конклава. Если не будет имени, между нашими тремя семьями начнется война. Я ни перед чем не остановлюсь, чтобы уничтожить всех, кто мог быть причастен к этому. Я говорю это сейчас, здесь, поскольку мы собрались официально. Назовите имя, или прольется кровь.

Колин ерзает на своем сиденье.

— Ты сказал, что не хочешь войны, парень. Но сейчас твои слова говорят об обратном.

— Я не хочу войны, — повторяю я. — Но, очевидно, пришло время мне утвердить свое место среди вас, и да, мое место над вами. Поэтому я говорю это сейчас, еще раз.

Мой взгляд перебегает на Левина, а затем обратно на Колина. И когда я говорю, я говорю искренне, не колеблясь:

— Имя того, кто несет за это ответственность. Или я убью вас всех.

СОФИЯ

Мне нужна Ана.

Это потребовало некоторых усилий с моей стороны, но я придумала, как взломать пароль iPad, чтобы я могла подключить его и отправить текстовое сообщение. Я знаю, что увижу Катерину на этой неделе, но она подавлена всем, что случилось с ее семьей. Кроме того, я знаю, что есть только один человек, которому я действительно могу доверить свой секрет.

Моя лучшая подруга.

Когда Ана входит, она бросает на меня один взгляд и идет прямо ко мне, притягивая меня в объятия, она проводит рукой по моей спине, крепко сжимая меня.

— Лука знает, что я здесь? — Тихо бормочет она, обнимая меня, и я качаю головой.

— Нет. Я придумала, как написать тебе сама.

— Тогда давай поговорим в ванной, — говорит Ана мне на ухо. — Там ведь нет камер, верно?

— Боже, я чертовски надеюсь, что нет.

Вот так мы оказываемся в огромной ванной комнате рядом с моей комнатой, сидим на теплом кафеле, прислонившись спинами к джакузи. Это кажется странно острым, поскольку меня столько раз тошнило здесь с тех пор, как я поняла, что, должно быть, беременна. Я откидываю голову назад, искоса поглядывая на свою подругу.

— Что-то не так, не так ли?

— Да. — смеюсь я. — Что-то действительно чертовски не так.

— Лука? — Ана протягивает руку и просовывает свои пальцы между моими. — Он делает тебе больно?

— Не совсем так. Я имею в виду, что с ним нелегко жить, это точно. Но он не такой… не бьет меня или что-то в этом роде, если ты это имеешь в виду. — Я не могу начать рассказывать ей об играх разума, в которые он играет со мной в постели, потому что тогда мне пришлось бы объяснять, что иногда мне это нравится, что меня одновременно отталкивает и возбуждает то, как мы ссоримся друг с другом, и что ничто в моей жизни никогда не смущало меня так сильно, как Лука, когда так делает.

— Тогда что? — Спрашивает Ана, глядя на меня с неподдельным беспокойством, написанным на каждом дюйме ее лица, и от этого мне хочется рассыпаться в прах. Я чувствовала себя одинокой, как мне кажется, уже очень давно, и, видя, что моя подруга готова выслушать, помочь мне, если сможет, сидя здесь, в маленьком теплом убежище моей ванной, я чувствую, что могу поделиться с кем-нибудь своим секретом.

Я могу, по крайней мере, сказать ей.

— Я беременна. — Слова произносятся шепотом, повисая в пространстве между нами, и у Аны буквально отвисает челюсть, когда она смотрит на меня.

— О боже, София. — Ана прижимает руку ко рту. — Что ты собираешься делать? Лука знает?

— Нет! И ты ничего не скажешь ему. Он… — Я делаю паузу, снова чувствуя тошноту.

— Я бы никогда, — обещает Ана. — Ты же это знаешь. Но почему у тебя такой испуганный вид? Конечно, Лука был бы счастлив… это возможный наследник для него. Разве не этого хотят все эти мачо из мафии? Сыновей, чтобы доказать, что они мужественны и могут передать все это дерьмо дальше? — Она машет рукой вокруг, указывая на пентхаус и богатство Луки.

Я качаю головой, прикусывая нижнюю губу.

— В контракте, который он заставил меня подписать, был пункт о том, что я не могу забеременеть. Если я это сделаю, то должна немедленно прервать беременность или потерять все. Защиту Луки, мои права как его жены, все. Если я этого не сделаю, тогда контракт между нами недействителен. Соглашение о сохранении мне жизни недействительно.

На лице Аны такой ужас, какого я еще никогда не видел.

— О, София, — шепчет она. — Почему?

— Я не знаю, — говорю я несчастно, качая головой. — Я этого тоже не понимаю.

— Почему ты согласилась на это?

— На самом деле у меня не было особого выбора. Но я также не планировала с ним спать, помнишь? Я заставила его согласиться оставить меня девственницей. Но потом вмешался Росси и убедился, что нам придется это сделать. И после этого…

— Вы, ребята, снова это сделали? — Глаза Аны становятся еще круглее. — София, обычно я бы поздравила тебя с тем, что ты наконец-то переспала с кем-то и получила от этого удовольствие, но это…что изменилось? Ты был так уверена…

— Я не знаю, — признаюсь я. — Тот нападение… и Лука, услышав об этом, примчавшийся прямиком домой с мальчишника Франко. Я была так травмирована и напугана, а Лука просто примчался, как какой-то рыцарь на белом коне. Я знаю… я знала, что он кто угодно, только не рыцарь. Но я забыла всего на минуту. На самом деле, много минут, — признаю я, и мое лицо краснеет. — Их было очень много.

— И это был единственный раз?

— Нет, — говорю я, мое лицо пылает еще сильнее. — Но это та ночь, когда мы не пользовались презервативом. И был еще один раз, когда мы этого не сделали, но… я знаю, что это было в ту ночь. Я просто не думала…

— Боже, София. — Ана качает головой. — Что ты собираешься делать?

— Я не знаю. — Я снова прикусываю губу, стараясь не заплакать. — Мне нужен выход. Я пыталась пойти к отцу Донахью, и он собирался помочь мне, но потом меня похитили из церкви. И теперь Лука держит меня еще крепче, в большей безопасности, я больше не собираюсь убегать. Но если я начну показывать… — Тогда слезы наворачиваются у меня на глаза, прежде чем я успеваю их остановить. — Я должна что-то сделать, Ана. Я должна спасти своего ребенка.

Ана просто наблюдает за мной, ее глаза широко раскрыты и печальны, и по выражению ее лица я вижу, что она в такой же растерянности, как и я.

— Я не знаю, что тебе сказать, София. Лука узнает, что я приходила навестить тебя, и, может быть, он разозлится, а может быть, и нет. С ним ничего нельзя сказать наверняка. Но я видела, какую охрану он установил вокруг этого места и внутри него, и я не знаю, как ты вообще сможешь снова уйти. Он крепко держит тебя в клетке. — Она прикусывает губу. — Мне жаль девочка. Я даже не знаю, что о нем сейчас думать. Я думала, он делал это, чтобы защитить тебя, но теперь… я не могу поверить, что он заставил тебя пообещать это.

— У меня есть идеи, — шепчу я. — Я придумала это сегодня утром. Но мне понадобится твоя помощь. И я не хочу просить тебя подвергать себя опасности ради меня…

Ана фыркает.

— София, Лука уже просил меня сделать именно это.

— Что? — Я смотрю на нее в замешательстве. — Что ты имеешь в виду?

— Лука попросил меня внедриться в Братву, — категорично говорит Ана. — Он хочет, чтобы я переспала с кем-нибудь из бригадиров и посмотреть, смогу ли я что-нибудь из них вытянуть Обычная Мата Хари. — Она пожимает плечами. — Он сказал, что это для того, чтобы помочь тебе. Чтобы выяснить, чего хочет Виктор, чтобы он мог понять, как заключить мир. Пока не случилось чего-нибудь похуже.

— Случится что-то похуже, если я не найду выход.

— Я думаю, Лука действительно заботится о тебе, — колеблется Ана. — Но…

— Теперь не имеет значения, что он чувствует ко мне, — настаиваю я. — Все, что имеет значение, это защита моего ребенка. Он зол. Ты это видела. Он больше женат на мафии, чем когда-либо будет женат на мне. Неужели ты думаешь, что он выберет нашего ребенка и меня вместо того, ради чего он работал всю свою жизнь? Я даже не знаю, почему он настаивал на этом пункте, но на то должна быть причина.

— Итак, что я могу сделать? — Ана смотрит на меня, ее губы кривятся от беспокойства. — Я уже подвергаюсь опасности. Так что, София, если я смогу помочь, я это сделаю. Ты же знаешь, я бы сделала для тебя все, что угодно. И я всегда буду предана тебе больше, чем кому-либо другому.

— Я знаю. — Я сжимаю ее руку. — Ты моя лучшая подруга. Когда я размещала это объявление о поиске соседа по комнате, я никогда не думала, что найду кого-то, с кем буду так близка. Ты нечто большее…ты сестра, которой у меня никогда не было.

— Я чувствую то же самое. — Ана склоняет голову набок, на мгновение кладя ее мне на плечо, прежде чем сесть и посмотреть на меня серьезными глазами. — Так скажи мне, что тебе нужно.

Я делаю глубокий вдох и объясняю идею, которая пришла мне в голову сегодня утром. Это не очень здорово, но это все, что у меня есть.

— Я не хочу смерти Луки, — тихо говорю я. — Он отец моего ребенка, и я… мои чувства к нему сложны. Но я знаю, что не хочу, чтобы он умирал. Но если бы Братва могла помочь мне без этого… моя мать была русской. В моих жилах течет русская кровь, и, возможно, если бы Виктор знал это, он помог бы мне ради нее.

— Ты думаешь, Виктор еще не знает?

Я пожимаю плечами.

— Братва продает русских девушек?

— Я не знаю. — Ана прикусывает нижнюю губу. — Значит, если он не знает, ты думаешь, это могло бы тебе помочь?

— Возможно. Я не знаю. Но, может быть, он бы так и сделал. В первую очередь они не хотели, чтобы я добралась до Луки. Так что, может быть, я смогу дать им что-нибудь без того, чтобы его на самом деле убили. Это все, о чем я могу думать, — беспомощно говорю я. — Я не знаю, что еще делать. Иначе я бы никогда не попросила тебя об этом… я бы попыталась уговорить Луку не заставлять тебя делать то, о чем он просит. Но я в отчаянии. — Последние слова вырываются шепотом, их трудно даже произнести вслух. Я так старалась быть сильной, несмотря на все это, но я чувствую, что ломаюсь.

— Я постараюсь выяснить все, что смогу, — обещает Ана, сжимая мою руку. — Я посмотрю, смогу ли я получить какую-нибудь информацию о том, чего они хотели от тебя, помимо того, чтобы добраться до Луки. И если я смогу что-нибудь сделать, чтобы вытащить тебя отсюда, я это сделаю.

— Спасибо тебе, — шепчу я. — Это так много значит для меня, Ана, я…

— Послушай, — настойчиво говорит она. — Это опасно, София. Действительно опасно. Ты даже представить себе не хочешь, что сделает со мной Братва, если они об этом узнают. Я должна сыграть это идеально, иначе я покойник. Хуже, чем мертвец. Ты понимаешь?

Я киваю, у меня перехватывает горло. Я не рассказывала Ане, что случилось со мной на конспиративной квартире, но я понимаю это лучше, чем она думает.

— Что тебе от меня нужно?

— Мне нужно, чтобы ты заставила Луку поверить, что тебе жаль. Что ты никуда не денешься. Что ты будешь слушаться его, делать то, о чем он просит, и будешь идеальной маленькой женой мафиози, пока я не придумаю что-нибудь для тебя. Соблазняй его, делай его счастливым, это все, что тебе нужно делать. Просто не ссорься с ним и не настраивай его против себя. Ну, — поправляется она, — может быть, совсем чуть-чуть. Если ты станешь полностью покорной, он действительно поймет, что что-то не так. — Ана смеется, но в этом не так много юмора. — Просто… заставь его думать, что ты усвоила свой урок. Ты можешь это сделать?

До сих пор я бы сказала нет. Все во мне восстало бы против того, чтобы быть послушной маленькой женой. Но теперь все по-другому. И если Ана собирается вступить в Братву, трахаться с их бригадирами, чтобы получить информацию, подвергать себя такой опасности, самое меньшее, что я могу сделать, это очаровать и заняться сексом со своим мужем, который одновременно великолепен и возбуждает меня, даже если иногда я его ненавижу.

— Да, — тихо говорю я. — Я могу это сделать.

— Хорошо. — Ана улыбается мне. — Я собираюсь помочь тебе, София. Я обещаю Мы в этом вместе, ясно? Я сделаю все, что в моих силах, чтобы убедиться, что ты и твой ребенок выберетесь отсюда в целости и сохранности. — Она опускает взгляд на мой живот. — Странно думать, что ты беременна. Господи, тебе даже двадцати двух нет.

— Я знаю. — Я нервно облизываю губы. — Я не знаю, как быть матерью. Я боюсь, что из меня выйдет ужасная мать. Особенно, если я сама по себе…

— Я думаю, это первый шаг к тому, чтобы стать хорошим родителем, — говорит Ана. — Если ты беспокоишься о том, чтобы стать таковым. Все будет хорошо. Всего один день за раз. — Она делает глубокий вдох. — Я знаю, что это единственный способ пройти через это.

***

Я не теряю времени даром. Когда Лука приходит домой, я держусь от него подальше, пока не слышу, как он идет в хозяйскую спальню, и звук включающегося душа. В тот момент, когда я слышу это, я вхожу в спальню, снимаю дизайнерские джоггеры и майку, которые были на мне весь день, и бросаю их на пол с колотящимся в груди сердцем. Я много раз уступала Луке, даже приветствовала его заигрывания в течение того короткого периода времени, когда казалось, что между нами действительно все налаживается. Но я еще не была инициатором. Я не пыталась соблазнить его. Мне интересно, вызовет ли у него тревогу то, что я это сделаю, и я знаю, что должна быть осторожна в том, как я это делаю. Мне нужно быть убедительной…это, должно стать, лучшей игрой в моей жизни.

Воспоминание о том, что произошло сегодня утром, проносится у меня в голове. Возможно, в конце концов, мне не придется так много притворяться. Независимо от всего остального, ясно, что меня по-прежнему влечет к нему, и я по-прежнему противоречива.

Лука стоит спиной к двери душа, запустив руки в волосы и проводя мылом по густым темным прядям. Я делаю глубокий вдох и голышом направляюсь в душ, открываю стеклянную дверь и захожу внутрь.

— Лука, — тихо говорю я.

Он выворачивается из-под одной из двух насадок для душа, мыльная вода попадает ему в глаза. Он проводит рукой по лицу, смахивая ее, и смотрит на меня с по-настоящему шокированным выражением на лице.

— София. — Его голос холоден, без тени нежности. — Какого хрена, по-твоему, ты делаешь?

Ладно, значит, он закрыт для меня. Нет ничего такого, чего бы я раньше не видела. Пытаясь унять бешено бьющийся пульс, я делаю еще один шаг к нему, кладу руки ему на грудь. Я чувствую его сердцебиение, сильное и ровное за стеной мышц, чувствую, как он напрягается под моими руками.

— Что ты делаешь? — Повторяет он, глядя на меня сверху вниз с подозрением в своих зеленых глазах. Я думаю, он действительно великолепен, учитывая точеные скулы, сильную челюсть, мускулистые руки, воду, стекающую по всему этому, по груди и по линиям бедер, глубокие разрезы мышц, ведущие к…

Он уже твердый и утолщенный, просто от того, что увидел меня обнаженной. Это дает мне ощущение силы, ощущение того, что я не совсем беспомощна во всем этом. Я провожу руками по его груди, вниз к прессу, заглядывая ему в глаза с выражением, как я надеюсь, раскаяния.

— Ты был прав раньше, — мягко говорю я. Я позволяю своему голосу немного дрожать, он будет ожидать этого от меня. Я никогда не была опытной соблазнительницей. Он будет ожидать нервозности, колебаний. Мне не нужно притворяться, что я не боюсь, и это, по крайней мере, облегчение. — Это я должна просить у тебя прощения.

— О? — Вопрос повисает между нами, и я вижу, что подозрение все еще написано на его лице. — За что?

— За то, что сбежала. — Я облизываю губы и вижу, как его взгляд скользит вниз к ним, задерживаясь там на мгновение, прежде чем скользнуть по остальной части моего тела и вернуться обратно. — За то, что заставила тебя волноваться. За то, что заставила тебя прийти и спасать меня, сделать все, что ты сделал…

Он ловит мои блуждающие руки в своих, сжимая их почти до боли.

— Почему я тебе не верю, София? Тебе придется постараться еще больше, чтобы убедить меня.

— Я знаю, что была неправа, — шепчу я. — Я запаниковала. Ты пришел домой окровавленный, а потом грубый секс, то, как ты обращался со мной… это напугало меня, Лука. Я думала, мы были…

— Влюблены? — Его голос насмешлив. — Я знал, что ты глупа, но не думал, что ты настолько инфантильна.

— Нет, я… мне жаль, — шепчу я снова, умоляюще глядя на него. В конце концов, мне не нужно ничего делать, потому что я умоляю его. Умоляю его поверить мне, сдаться, позволить мне соблазнить его и заставить поверить, что я хочу быть здесь. — Позволь мне загладить свою вину перед тобой.

— И как ты собираешься это сделать? — Лука приподнимает бровь, выгибая ее дугой, когда смотрит на меня сверху вниз без тени эмоций. Без колебаний я опускаюсь на колени, чувствуя теплый пол под ними, когда поднимаюсь, одной рукой упираясь в его бедро, а другой тянусь к нему. Его член пульсирует под ладонью в тот момент, когда я обхватываю пальцами его длину, твердый, горячий и готовый, и я не могу притворяться, что мне не приятно осознавать, что я его возбуждаю. Что он хочет меня. Меня. Этот мужчина, у которого может быть любая женщина, которую он когда-либо захочет, считает меня красивой. Сексуальной. Желанной.

Он не раз говорил, что я для него как наркотик. Что он чувствовал себя одержимым мной, зависимым от меня. Что он не мог перестать хотеть меня. Я начинаю думать, что зависимость проявляется в обоих направлениях. Потому что я тоже это чувствую.

Я должна ненавидеть его, но, когда я наклоняюсь вперед и касаюсь его губами, я чувствую горячее возбуждение, разгорающееся внизу живота, растекающееся по венам, просачивающееся в кровь. У него приятный вкус, солоноватая слизь его предварительной спермы растекается по моим губам, и это заставляет меня чувствовать себя грязной, сексуальной и чувственной одновременно, когда я провожу языком по нему и вокруг него, слыша, как он стонет. Я не бессильна, думаю я про себя, когда беру в рот дюйм, а затем другой, закатываю глаза вверх, чтобы посмотреть на его расслабленное лицо и остекленевшее выражение, удовольствие написано на каждом дюйме его лица. Его рука зарывается в мои волосы, когда я подаюсь вперед, хватаясь за его бедра обеими руками, пока беру все больше и больше его толстого члена, полная решимости взять его всего в рот и в горло, почувствовать, как он теряет контроль.

Обе его руки запутываются в моих волосах, когда я толкаю его глубже, немного задыхаясь, когда чувствую, как его пальцы вдавливаются в мою кожу головы, его стоны наполняют влажное пространство душа, когда я задерживаюсь у основания всего на мгновение, мой нос касается его живота, прежде чем скользнуть обратно, он наблюдает, как я провожу языком по его стволу на всем протяжении, дразня его под чувствительной головкой, пока я задыхаюсь.

— Вот так, — стонет Лука. — Отсоси мне, стоя на коленях, жена. Покажи мне, насколько ты сожалеешь. — Моя рука скользит между его ног, обхватывая его яйца, когда я провожу большим пальцем по нежной коже, нежно приподнимая их в ладони, когда я снова опускаюсь, мои губы сжимаются вокруг него, и я чувствую, как он пульсирует у меня во рту.

Я продолжаю, дразня, облизывая и посасывая. Я теряюсь в этом, в мыльно-мускусном аромате его кожи и ощущении его в моих руках и во рту, его упругая, горячая кожа обжигает мой язык, его скользкий вкус накапливается там, когда я двигаюсь быстрее, мои руки скользят вверх по его бедрам, пока я отдаюсь ему, поддаваясь желанию почувствовать его, узнать его еще больше, получить от этого хоть какое-то удовольствие. Я знаю, что мокрая, мои складочки набухли и скользкие от моего собственного возбуждения, когда я опускаюсь на него. Невозможно не возбудиться, когда я смотрю на высеченного из камня мужчину, возвышающегося надо мной, каждый дюйм его тела напрягается от желания, его стоны поднимают мое желание на еще большую высоту. Он чувствует себя хорошо, и я хочу его. Я хочу большего. В этот момент я понимаю, как легко я могла бы потеряться в своей собственной игре, как легко я могла бы снова влюбиться в него, и я знаю, что мне нужно быть осторожной.

— Черт, София… — Лука стонет мое имя, когда его рука сжимает мои волосы, прижимая мой рот к себе, а его бедра толкаются вперед. Он не утруждает себя предупреждением, но по его реакции я понимаю, что он вот-вот кончит, по тому, как напрягаются мышцы его бедер под моими руками. Его тело подается вперед, другой рукой он опирается о стену, его бедра беспорядочно дергаются, и первая горячая струя его спермы заполняет мой рот. Я судорожно сглатываю, вбирая все это, пока он продолжает толкаться, продолжая сосать, пока он не отстраняется, все еще содрогаясь от удовольствия, и в его глаза возвращается часть сосредоточенности.

Я неуверенно встаю, но, прежде чем успеваю что-либо сказать или сделать, Лука хватает меня, прижимая спиной к кафельной стене, его рука снова запутывается в моих волосах, его рот обрушивается на мой.

Это не нежный поцелуй, не любящий. Его язык проникает в мой рот, толкаясь, заявляя права, и я чувствую, как его наполовину твердый член прижимается к моему бедру, а его рука пробирается между моих ног.

— Мокрая, — торжествующе произносит он, когда его пальцы погружаются в меня, даже не потрудившись воспользоваться моментом, чтобы облегчить себе вход, но это не имеет значения. Я раскраснелась, набухла и возбудилась, уже изнывая от желания, и я вскрикиваю ему в рот, когда его пальцы входят и выходят из меня, его большой палец прижимается к моему клитору, когда он терся о мое бедро. Я чувствую гнев в его страстном поцелуе, его нос натыкается на мой, зубы лязгают, когда он внезапно хватает меня за талию и разворачивает, прижимая к стене, в то время как его пальцы снова ныряют мне между ног.

— Я собираюсь заставить тебя кончить, — рычит он мне на ухо, и это звучит почти как угроза. Его рот прижимается к моей шее, покусывая, посасывая все ниже, к изгибу моего плеча, в то время как его пальцы погружаются в мою насквозь мокрую киску и выходят из нее. Я чувствую, как сжимаюсь вокруг него, притягиваю его к себе, желая большего. Мои ноги раздвинуты, спина выгибается дугой, задница прижимается к его паху, и я знаю, что нет смысла бороться с этим. Мое тело взяло верх, и мое тело хочет Луку.

— Пожалуйста, — беспомощно шепчу я. — Пожалуйста…

— Пожалуйста, что? — Он снова посасывает мою шею, сильно, вонзая в меня пальцы. — Пожалуйста, позволь мне кончить? Пожалуйста, трахни меня? Пожалуйста, дай мне твой член? Чего ты хочешь? — Его пальцы замедляются, когда он подводит меня к грани оргазма, его большой палец соскальзывает с моего клитора, и я протестующе мяукаю, потираясь об него. — Ты должна сказать мне, — говорит он, и я слышу насмешливые нотки в его голосе. Ему нравится заставлять меня умолять об этом, нравится заставлять меня нуждаться в нем. Нравится слышать, как сильно он меня заводит.

— Пожалуйста, позволь мне кончить, — шепчу я, хотя могла бы сказать что угодно из этого, и это было бы правдой. — Пожалуйста…

— Ну, раз уж ты так любезно попросила.

Его большой палец снова прижимается к моему клитору, потирая, поглаживая, и это в сочетании с его пальцами, с твердым прижатием его тела к моей спине, ощущением его твердеющего члена у моей задницы сводит меня с ума. Я чувствую, как нарастает оргазм, напрягая мои мышцы. Затем это взрывается без предупреждения, захлестывая меня волнами удовольствия, которые заставляют меня чувствовать, что у меня подгибаются колени. Я не могу удержаться на ногах и чувствую, как рука Луки обхватывает меня за талию, напрягаясь, пока я выгибаюсь и извиваюсь под ним, беспомощно постанывая. Удовольствие кажется всепоглощающим, почти слишком приятным, и когда я чувствую, как он раздвигает мои ноги шире, наклоняет меня, двигаясь между моих бедер, у меня и в мыслях не возникает пытаться остановить его. Дело даже больше не в том, чтобы соблазнить его, обмануть… я просто хочу этого.

В этот момент все это реально. Стон, когда я чувствую, как он входит в меня, твердый, горячий и напряженный, то, как выгибается моя спина, мои ногти царапают кафель, когда я прижимаюсь к нему, желая большего, желая всего этого. Я хочу, чтобы он жестко входил в меня, снова и снова, наполняя меня, чтобы он покусывал мое плечо, чтобы стоны срывались с его губ.

— Черт, ты тугая, — бормочет он, его теплое дыхание касается моего уха, когда он входит в меня сзади. — Как гребаная девственница каждый раз. — Он втягивает мою мочку в рот, его руки скользят по моей талии, бедрам. — Мне нравится, что в тебе был только мой член. Единственный, кого ты знаешь. И ты ощущаешься так чертовски хорошо…

— Ты тоже, — стону я, и я говорю серьезно. В этом и есть загвоздка, то, что каждый раз выводит меня из себя, потому что он действительно ощущается божественно. Он чувствует себя правым. В такие моменты я не хочу уходить. Я хочу остаться, и, если бы мы могли остаться в этом моменте навсегда, окутанные знойным теплом душа, под струями воды, льющейся на нас, его тело прижатое к моему, когда он погружается в меня снова и снова, я бы это сделала. Если бы не было будущего, было бы только сейчас, повторяющееся снова и снова. Но этому придет конец. Я чувствую, что это вот-вот закончится, его толчки становятся все более беспорядочными, мое тело напрягается, и я вскрикиваю. — Позволь мне кончить еще раз, — умоляю я. — Заставь меня кончить, Лука, пожалуйста…

Он толкается снова, до упора, прижимаясь ко мне бедрами, и звук, который я издаю, почти похож на крик, когда второй оргазм обрушивается на меня. Лука толкает меня вперед, к стене, удерживая мое содрогающееся тело там, прижимаясь ко мне, когда я жестко кончаю на его член, сжимая каждый дюйм его тела. Я не хочу, чтобы он выходил, я хочу, чтобы он оставался внутри меня, кончал в меня, но у него нет презерватива, и он не знает, что я уже беременна.

Я хнычу, когда он выходит, а Лука стонет, затаив дыхание, когда я слышу звук его руки, сжимающей свой член.

— На колени, — рычит он. — Я хочу снова кончить тебе в рот, пока ты пробуешь себя на вкус.

Я даже не думаю об этом, когда снова падаю на колени. Я теряюсь в дымке удовольствия, мое тело все еще слабо пульсирует от него, и я беру его в рот, пробуя себя на вкус, пока мой язык пробегает по всей его длине. При моем возбуждении это почти приятно на вкус. Это заводит меня, знать, что он был внутри меня, что это я подтолкнула его к краю, я заставляю его кончить сейчас, он хватает себя за волосы и стонет с почти болезненным звуком, его сперма стекает по моему языку и в горло во второй раз за сегодняшний вечер.

Когда он, наконец, заканчивает, я слабо встаю, мое сердце все еще бешено колотится. Лука смотрит на меня, и я все еще вижу настороженность на его лице, но секс снял с него напряжение. Это я могу сказать точно.

— Если ты так извиняешься, — хрипло произносит он, — может, мне стоит почаще позволять тебе попадать в неприятности.

Я моргаю, глядя на него, прикрывая рот рукой, чтобы подавить смех, но затем он ухмыляется, и я понимаю, что он намеренно шутит. Это случается так редко, мы ссоримся и трахаемся, но, если и было чего-то, чего не хватало даже в тот краткий промежуток времени, когда все казалось нормальным, так это смеха.

Мы с Лукой редко смеялись. И когда мы оба начинаем, неуверенно, не до конца, я чувствую, что мне дается еще один крошечный проблеск того, как все могло бы быть, если бы все было по-другому. Но, конечно, это не так. И я должна помнить, что я здесь делаю.

— Я хочу остаться на ночь, — тихо говорю я, возвращаясь к своей роли, когда прислоняюсь к нему, проводя руками по его груди. — В постели с тобой. Я хочу вернуться в нашу постель.

Лука проводит рукой по моим мокрым волосам, и я чувствую, как он смягчается, теряет бдительность. Хорошо.

— Хорошо, — говорит он. — Было бы не плохо не спать в одиночестве.

Это признание, исходящее от него, удивительно. Но я не позволяю ему увидеть удивление на моем лице.

Позже, когда я лежу на своей половине кровати с выключенным светом, Лука уже спит далеко на другой стороне, я поворачиваю голову и смотрю на все пространство между нами. Было время, когда я думала, что смогу преодолеть этот разрыв. Я смотрю на лицо Луки, более мягкое во сне, и пытаюсь представить нас другими людьми.

Я пытаюсь представить его с ребенком, чего я никогда раньше не делала. Это почти невозможно сделать. Я пытаюсь представить, как он держит на руках младенца, кормит малыша с ложечки, помогает нашему сыну или дочери с домашним заданием. Ничто из этого не вяжется с образом того Луки, которого я знаю. В нем недостаточно любви ко мне или, по крайней мере, так он говорит, так что же было бы для ребенка?

Я думаю о Катерине, которую всю жизнь воспитывали в осознании того, что все, что она пыталась сделать для себя: ученая степень, образование, карьера, будет лишено смысла из-за той жизни, которую она выбрала для себя. Если бы я каким-то образом осталась с Лукой и у нас родился этот ребенок, какое будущее было бы у него или у нее? Сын был бы воспитан так, чтобы взять власть в свои руки, окунуться в ту же кровь и смерть, что и Лука. Я думаю о моем взрослом сыне, возвращающемся домой окровавленным, как это делал Лука, о том, как он пытает людей, заставляя их умолять и плакать, прежде чем убить их. Мой желудок переворачивается от тошноты, которая не имеет никакого отношения к беременности.

Но разве дочь была бы лучше? Я думаю о своей дочери, воспитанной в осознании того, что ее жизнь зависит от мужчины, от брака, что ее отдадут тому, кто окажется наиболее выгодной партией, как если бы мы жили сотни лет назад, а не в современном Нью-Йорке. Я могу точно представить, какая жизнь была бы здесь у наших детей. Это жизнь, из которой мой отец пытался вытащить меня только для того, чтобы я оказалась в ее ловушке. Я не могу позволить, чтобы моего ребенка постигла та же участь, думаю я, дотрагиваясь до своего живота в темноте, когда здесь никто не видит. Я должна быть сильнее.

Уже не в первый раз я удивляюсь, почему отец не ушел. Должно быть, это было как-то связано с лояльностью, с дружбой, с его связями с Росси и мафией, а его друг Марко расходился с его преданностью своей семье. Я чувствую, что тот же самый выбор давит на меня, потому что нравится мне это или нет, но у меня есть чувства к Луке, которые не просто ненависть. И будет нелегко не только уйти, но и предать его.

Одно дело — бежать к отцу Донахью. Совсем другое дело — бежать к Виктору и Братве.

Я переворачиваюсь на бок, крепко зажмуривая глаза. Мне нужен отдых. Мне нужно поспать. Но поскольку передо мной маячит так много неизвестного, я знаю, что это будет долгая ночь.

ЛУКА

С назначением даты конклава между нашими семьями установилось предварительное перемирие. Я никогда полностью не доверял Виктору в том, что он будет следовать негласному этикету семей мафиози, но, когда мирные переговоры неизбежны, предполагается, что насилие временно приостановлено. Я не теряю бдительности полностью, но это позволяет мне на мгновение переключить свое внимание на другие вещи, например, подготовить Ану к ее первому выступлению для Братвы.

Я дал ей имена мужчин, с которыми хотел, чтобы она познакомилась, а также клубы и бары, которые они посещают, и все остальное, что я смог о них раскопать: с какими женщинами их обычно видят, что эти женщины носят и так далее. Ана показала мне свой наряд для первого вечера на утверждение, как я и просил, облегающее черное платье, едва прикрывавшее ее бедра, с ажурными вырезами на талии и глубоким вырезом.

— Ты также хочешь посмотреть трусики или хватит и этого? — Саркастически спросила она, что я демонстративно проигнорировал. Она ясно дала понять, что не собирается быть моей покорной сотрудницей, и меня это вполне устраивает. До тех пор, пока она выполняет свою работу. И поскольку это для Софии, я уверен, что она это сделает.

София с Катериной в кинозале, смотрят какой-то дурацкий романтический сериал, а я меряю шагами нашу спальню, единственное место, где, я знаю, я не столкнусь с ними вместе. В эти дни мне нелегко смотреть в глаза Катерине, зная, что это моя рука нажала на спусковой крючок, убив ее отца, и я не в настроении для светской беседы.

Предполагается, что Ана свяжется со мной, когда уйдет позже, что, как я полагаю, будет довольно поздно. Если я не получу от нее вестей к тому времени, когда София ляжет спать, я подожду в своем кабинете, но сейчас я меряю шагами комнату, стараясь не думать обо всех возможных вариантах, при которых все может пойти не так.

Дело не только в том, что жизнь Анастасии в опасности. Дело в том, что, если ее обнаружат, и моя роль в ее отправке будет раскрыта, это приведет к взрывным последствиям. Мало того, что больше не будет никаких шансов на мир, но у Виктора также будут все необходимые основания преследовать нас с оружием в руках. Это будет война, подобной которой Манхэттен не видел десятилетиями.

Но если у нее получится, тогда, возможно, у меня будет что-то, что я смогу использовать. Что-то, что позволит мне положить этому конец. И, на мой взгляд, риск того стоит.

Расхаживая взад-вперед, я не могу не думать о том, что она делает. Анастасия никогда меня особенно не привлекала в этом плане, на мой вкус, она слишком худая, с маленькой грудью, почти плоской, и с характером, который может соперничать с Софией, но когда я снова и снова прокручиваю план, я представляю ее на танцполе подпольного клуба, как она пристает к парню из братвы, откидывает волосы назад и притворяется, что влюблена в него. Я представляю ее в постели, это длинное, худое, бледное тело, распростертое под одним из русских, и в моем воображении она превращается в Софию.

Я вижу Софию, пойманную в ловушку под одним из них, борющуюся за то, чтобы выбраться. Изображение сливается с тем, на котором она связана в конспиративной квартире, картинкой, которую я никогда не смогу забыть, и я стискиваю зубы, пытаясь заставить себя думать о чем-нибудь другом. Я чувствую, как поднимается это старое собственническое влечение, зависимость от нее, потребность знать, что она моя. Что никто другой не сможет прикоснуться к ней, никогда больше.

Моя, моя, моя.

Я думаю о ней прошлой ночью, мягкой и извиняющейся, смотрящей на меня снизу вверх своими широко раскрытыми темными глазами, о том, как мое тело отреагировало на нее, и вот так просто у меня снова встает. И не просто случайное возбуждение, а неистовое, ноющее чувство, которое захлестывает меня и заставляет чувствовать, что я снова балансирую на грани безумия. В этот момент я кое-что понимаю. Времена, когда я ненавидел Софию, когда я чувствовал, что она доводит меня до грани ярости, были временами, когда она пыталась уйти, пыталась нарушить свои обещания, лгала мне. Те времена, когда она была единственной, кто забирал то, что принадлежит мне.

Ее.

Но в другие разы я испытывал к ней что-то совсем другое. Что-то, чему я боюсь дать название, потому что это настолько отличается от всего, что я чувствовал раньше. То, что я почувствовал, когда услышал о взломе и бросился обратно к ней, то, что я чувствовал, когда договаривался о той ночи на крыше… все это нечто другое.

Воспоминание за воспоминанием нахлынули на меня, пока я сидел там на краю кровати, бледное лицо Софии, когда я прилетел домой, шок и радость на ее лице на крыше, моменты, которые мы разделили вместе в кинозале или за совместным ужином. На короткое время у меня появилось представление о том, каково это, по-настоящему поддерживать отношения с кем-то, просыпаться, приходить к ней домой и ложиться с ней в постель, и это все было лучше, чем я думал.

Это было прекрасно.

Она была прекрасна. И у нас все было хорошо.

Я вспомнил о том, как мы прошлой ночью смеялись в душе, как София прикрыла рот рукой, и у меня сжимается грудь. Я не знаю, как примирить это с воспоминаниями о ней на той кровати в том доме, зная, что моя любовь к ней, что то, что я полностью впустил ее в свою жизнь, может легко привести к тому, что это случится снова. Я не знаю, как обеспечить и то, и другое, чтобы она была в безопасности, как я обещал, и чтобы она была моей женой, по-настоящему. Но, боже, я хочу ее больше, чем дышать. И если я честен сам с собой, если я глубоко загляну в ту часть себя, которую стараюсь держать закрытой… я блядь безумно люблю ее.

Дело не только в ее красоте или в том, как сильно она меня возбуждает. Она заставляет меня чувствовать все эти вещи: желание, возбуждение, похоть, больше, чем любая другая женщина, с которой я когда-либо был, это правда. Но дело не только в этом. Это то, как она бросает мне вызов, то, как она отказывается отступать. Именно так она пережила нечто настолько ужасное, что это должно было сломить почти любого, но она не только пережила это, но и это не сломило ее дух. Она вернулась ко мне не как оболочка человека. Она все еще София. Все та же женщина, на которой я женился, если не больше. В ней есть сила, которая, если бы она была свободна быть самой собой, занять свое место рядом со мной и править семьей вместе со мной, могла бы быть огромной.

Вместе мы могли бы стать могущественными. Но для того, чтобы это произошло, она должна быть в безопасности.

Мои руки сжимаются на краю кровати, мое сердце бешено колотится, а потребность в ней все еще пульсирует во мне. Я должен обезопасить ее. Я должен выиграть это, чего бы мне это ни стоило, чтобы у меня был шанс на то, чего я никогда не думал, что захочу.

Настоящий брак с моей женой. Настоящий брак с моей любимой женщиной.

Разочарование превращалось в потребность в сексе, кажется, всегда. С тех пор как я был подростком, это было моим спасением. Мой способ забыть о том, что я должен был сделать для Росси, о том, что я все еще должен делать для семьи, к которой я принадлежал с самого рождения. Мой способ ненадолго сбежать от своих демонов, чтобы мне не нужно было думать, не нужно было чувствовать ничего, кроме удовольствия.

До Софии.

Я хочу ее сейчас. Я хочу погрузиться в нее, утолить захватывающую потребность в ее запахе, ее теле, звуках, которые она издает, когда я вхожу в нее снова и снова. Но сейчас она с Катериной, и, хотя я полагаю, что мог бы пойти туда и вытащить Софию, я уверен, что Катерина была бы в ужасе.

София, вероятно, тоже была бы не очень довольна.

Я опускаю руку, потирая твердый бугорок своей эрекции, отчаянно нуждаясь в некотором облегчении. Моя собственная рука, это не то, чего я хочу. Я на грани того, чтобы просто попытаться отвлечь себя чем-нибудь другим, пока не смотрю вниз и не вижу кое-что из сброшенной одежды Софии на полу в изножье кровати.

Обычно я бы разозлился на нее за то, что она так разбрасывает свои вещи, у меня есть домработница, но тем временем я стараюсь поддерживать порядок. Я терпеть не могу беспорядок. Но мое внимание привлекает не тот факт, что она оставила свою одежду на полу. Я не могу отвести взгляд от шелковистых трусиков поверх ее джинсов. Даже когда я тянусь к ним, я знаю, что это безумие. Я вспоминаю, как незадолго до того, как мы поженились, я стоял в ее шкафу, прижимая ее платье к своему носу, и ласкал себя, доводя до разочарованного оргазма, только сейчас мне еще хуже, потому что я больше не задаюсь вопросом, каково это быть с ней.

Она была у меня, и это было лучше, чем я когда-либо мог себе представить. Она настолько хороша, что я не могу просто отбросить ее в сторону, как любую другую женщину, которая у меня когда-либо была. Вместо этого я хочу большего. Каждый день. Каждое мгновение, что я нахожусь вдали от нее. Каждую секунду дня я похож на неудовлетворенного подростка, и, похоже, от этого нет никакого лекарства.

Не успеваю я опомниться, как расстегиваю ремень и вынимаю член, пульсирующий в моем кулаке, когда я вдыхаю аромат Софии, думая о том, как она прижимается к моему лицу, о ее сладком вкусе у меня на языке, о том, как она хнычет и извивается, когда я лижу ее. Ничто не возбуждает меня сильнее, чем вкус киски, а киска Софии это как наркотик, лучше любой Виагры. От одной только мысли я становлюсь твердым как скала и испытываю боль. Я стону, поглаживая себя, сначала медленно, а затем сильнее, быстрее, представляя Софию подо мной, ее бедра обхватывают мою голову, ее руки в моих волосах, когда она теряет контроль, весь этот фасад хорошей девочки смывается, когда она уступает своим желаниям и дает мне понять, просто как сильно она этого хочет.

Знакомый гул удовольствия захватывает меня, затуманивая мои чувства, позволяя мне погрузиться в его туман, когда я оборачиваю шелковистые трусики вокруг своего члена, мои яйца сжимаются от знакомого трепета приближающейся кульминации. Вот и все, думаю я, закрывая глаза и представляя, что шелковистое, скользкое ощущение вокруг моего члена, это теплый рот Софии, или еще лучше…

— Лука? — Голос Софии вырывает меня из фантазий, и мои глаза распахиваются, моя рука застывает на моем члене. Ее взгляд перебегает с моего лица на мой член, обернутый вокруг ее трусиками, пропитанными моей предварительной спермой, и я ожидаю, что она придет в ужас, или, может быть, заплачет, или убежит.

Чего я абсолютно не ожидаю, так это того, что произойдет дальше.

— Тебе следовало прийти и найти меня, если ты был так возбужден, — говорит она дразнящим голосом, закрывая за собой дверь и направляясь ко мне. В моем состоянии повышенного возбуждения все в ней выглядит даже лучше, чем обычно…ее соблазнительные бедра в этих обтягивающих джинсах, ее узкая талия, выпуклость ее груди на фоне черной футболки, которая на ней надета. Ее волосы собраны в высокий хвост, они подпрыгивают у нее на плечах, когда она идет, и мне хочется ухватиться за них, удержать, когда я наклоняю ее и вгоняюсь в нее сзади.

Блядь. Ее взгляд прикован к моему члену, и хотя я никогда не думал, что склонен к эксгибиционизму, это заводит меня еще больше.

— Я не мог тебя прервать, — хрипло говорю я. — Ты была с Катериной.

— Она ушла домой. — Голос Софии немного понижается, переходя в более страстный регистр. — Я не знала, что ты здесь, наверху.

Я даже не могу сформулировать слова. Мой мозг, кажется, больше не связан с моим ртом, мой член все еще сердито пульсирует в моем кулаке, и все, чего я хочу, это кончить. Мои яйца болят, мой мозг затуманен, и я так возбужден, что не могу ясно мыслить. Но я не знаю, что делать с Софией, стоящей там. Когда моя жена заходит ко мне, пока я дрочу, это совершенно новый опыт для меня. Но затем, к моему изумлению, она наклоняется и снимает с себя рубашку, бросая ее к ранее сброшенной одежде на пол. Когда к ней присоединяется ее лифчик, я чувствую, что могу кончить прямо на своем месте.

У Софии самая совершенная грудь. Полная, но не слишком большая, с идеальными темно-розовыми сосками, которые уже твердеют в легкой прохладе комнаты. Они слегка подпрыгивают, когда она отбрасывает лифчик в сторону, и в этот момент я бы все отдал, чтобы прижаться к ним ртом.

— Ты можешь продолжать дрочить на мои трусики, если хочешь, — говорит она, ее руки тянутся к пуговице на джинсах. — Или ты можешь позволить мне помочь. Твой выбор.

Блядь. Мой мозг почти взрывается от желания. Не думаю, что я когда-либо в своей жизни слышал более горячее предложение. Внезапно я начинаю понимать, почему я вообще не хотел жениться, если все будет именно так, я в жопе.

Где-то в глубине моей головы звучит крошечный тревожный сигнал, который говорит, что это не обычное поведение Софии, соблазнять меня прошлой ночью в душе и буквально на коленях умолять о прощении, это сексуальное шоу, которое она демонстрирует мне сейчас, стягивая джинсы с бедер, не совсем о Софии. Ее глаза с вожделением остановились на моей твердой, как скала, длине. Она чего-то хочет, — говорит этот тихий, подозрительный голосок в моей голове. Она играет в какую-то игру.

Но даже если это правда, прямо сейчас мне все равно. Мне просто нужно кончить. Я на грани посинения, мой член пульсирует и истекает предварительной спермой так сильно, что трусики Софии, обернутые вокруг кончика, насквозь промокли, как будто я уже кончил в них. У нее могла быть любая причина в мире для желания сесть на мой член прямо сейчас, и я бы не сказал ей нет. Она могла бы опустошить все мои банковские счета, если бы одновременно опустошила и мои яйца.

Вот так мужчины теряют все, мрачно думаю я, но мне уже все равно, когда София приближается ко мне, теперь полностью обнаженная, ее полные груди подпрыгивают, а бедра покачиваются, и я вижу слабое возбуждение между ее ног, ее губы пухлые и розовые, когда она протягивает руку и толкает меня обратно на матрас.

— Ты слишком нарядно одет, — мягко говорит она, протягивая руку к моим брюкам и стягивая их с бедер. Я отпускаю свой член, пока она делает это, смотрю на ее великолепное лицо, на ее темные волосы, растрепавшиеся вокруг него, в то время как ее глаза озорно мерцают, глядя на меня сверху вниз, и эти испорченные трусики присоединяются к растущей куче одежды на полу, а она садится на меня верхом, потянувшись к пуговицам моей рубашки.

— Ты нужна мне, — рычу я, хватая ее за бедра. Мой член находится как раз у ее входа, ее киска нависает надо мной, и я чувствую жар ее кожи. Я чувствую, что схожу с ума, и не могу дождаться, когда она снимет с меня рубашку. Она нужна мне сейчас.

— О! — София стонет, когда я тяну ее вниз, мои бедра одновременно приподнимаются, так что мой член пронзает ее, проскальзывая в ее тугой канал, и я чувствую, как она сжимается вокруг меня. Ее руки ложатся мне на грудь, подбадривая, и она улыбается мне сверху вниз, перекидывая волосы через плечо. — Такой нетерпеливый. — Она наклоняется, ее бедра уже начинают покачиваться напротив меня, когда ее рот касается моего. — Ладно, прекрасно. Будь по-твоему.

То, что она катается на мне верхом, подобно раю. Я теряюсь в удовольствии от этого, от ее бедер в моих руках, от ее горячей киски, обволакивающей меня, от ее ладоней на моей обнаженной груди, от царапающих ногтей, когда она крепко целует меня, ее язык переплетается с моим. Это так приятно, но мне нужно больше. Мне нужно контролировать ситуацию, быть тем, кто предъявляет на нее права, обладает ею, напоминает ей, кому она принадлежит.

Я хватаю ее за талию и переворачиваю на спину, прижимая спиной к подушкам, закидывая ее ноги себе на плечи.

— Смотри на меня, — хриплю я, раздвигая ее бедра и медленно выхожу из нее. Требуется усилие, чтобы не просто трахнуть ее жестко и быстро, изливаясь в нее за считанные секунды, но я хочу, чтобы это продолжалось. Это так чертовски приятно, и я не хочу, чтобы это заканчивалось. — Потрогай себя. — Я беру ее руку и кладу ей между ног. — Я хочу, чтобы ты заставила себя кончить на мой член.

София раскрасневшаяся, возбужденная, красивая, ее глаза послушно опускаются, чтобы наблюдать, как я скольжу в нее и выхожу из нее, мой толстый член наполняет ее до предела, ее губы раскрываются вокруг меня, как распускающийся цветок. Она стонет, ее нежный рот приоткрыт, когда она наблюдает за мной, ее пальцы теребят клитор теми крошечными, тугими кругами, которые, я знаю, она так сильно любит, подталкивая себя к краю вместе со мной.

— Это так приятно, — выдыхает она. — Пойдем со мной, Лука, пожалуйста, я так близко…

Мне следовало бы остановиться, надеть презерватив, но я не могу. Я не могу заставить себя высвободиться из крепких, горячих объятий ее тела, словно бархат пробегающего вверх и вниз по всей моей длине, и мне уже все равно. Если я ее обрюхачу, мы что-нибудь придумаем, головокружительно думаю я, потому что в этот момент нет ничего, включая приставленный к моей голове пистолет, что могло бы заставить меня прекратить трахать ее, пока я, наконец, не достигну кульминации.

— Да, о боже, Лука, я собираюсь…

Я чувствую, как она кончает, чувствую, как оргазм сжимает ее тело, сжимаясь вокруг меня, как тиски, ее губы трепещут на твердой длине моего члена, когда она выгибает спину, издавая звук, который почти похож на крик. Мой глубокий, гортанный стон присоединяется к нему, когда я чувствую, что тоже начинаю кончать, первый горячий толчок настолько приятен, что мне кажется, я могу потерять сознание от чистого удовольствия. Мое зрение темнеет по краям, когда я наклоняюсь вперед, мой рот прижимается к ее шее, когда я погружаюсь в нее по самую рукоятку, чувствуя, как ее ноги обвиваются вокруг меня, ее груди прижимаются ко мне. Оргазм ощущается так, как будто он никогда не прекратится, мой член пульсирует снова и снова, пока я изливаюсь в нее.

Когда я скатываюсь с нее, задыхающийся и потный, я почти ожидаю, что она встанет и уйдет. Но вместо этого она переворачивается на бок, подпирает подбородок рукой и смотрит на меня.

— Я рада, что мы снова это делаем, — тихо говорит она. — Я скучала по этому.

Этот маленький сигнал тревоги в глубине моей головы снова срабатывает, но я предпочитаю не обращать на него внимания. Туман нужды рассеялся, и обычно именно тогда ко мне возвращается ясность, когда я снова могу трезво мыслить. Но я все еще хочу, чтобы она была здесь. Я думаю о том, что обещал, кажется, так давно, подарить ей собственную квартиру и жить отдельно, и чувствую, как меня передергивает от этой мысли.

Я больше не хочу, чтобы она уходила. Я хочу…

Я хочу того, что у нас было раньше. Эта мысль поражает своей ясностью. Теперь я увидел силу Софии, ее способность справляться с худшим, ее отказ отступать даже от меня. Как бы сильно меня ни злило ее бунтарство, я вижу в ней твердость характера. Да, она может быть эгоистичной и неблагодарной, но также и жесткой. И, в конце концов, я тоже такой.

Что, если бы мы правили этой семьей вместе?

Я всегда должен был быть связующим звеном между Росси и ребенком Франко, сыном крови Росси. Я уважал это, потому что Росси был мне как отец, человеком, который взял меня на руки и закончил воспитывать после смерти моего отца, моим наставником и начальником. Но теперь…

Теперь, после того, что он сделал с Софией, я смотрю на вещи по-другому. И я уже не так уверен, что хочу и дальше согревать сиденье для его родословной. Может быть, всего лишь может быть, мы могли бы основать свою собственную династию.

— Я тоже по этому скучал. — Я смотрю на нее, на ее раскрасневшееся лицо, на волосы, слегка прилипшие ко лбу. — Я буду скучать по этому, пока меня не будет, это точно.

София хмурится.

— Что? Ты куда-то собираешься?

Сейчас мне приходит в голову, что я ничего не сказал ей о конклаве. Я пока не совсем уверен, насколько я могу ей доверять, но я точно знаю одно, если я действительно хочу что-то здесь построить, мне придется поговорить с ней, как муж разговаривает со своей женой. Мне придется включить ее, чтобы она знала, что происходит. Мысль о том, что у меня дома есть партнер, с которым я могу поговорить и поделиться чем-то, одновременно пугает и воодушевляет. Я так много держал взаперти так долго. Я мог бы поделиться этим с Софией, если бы у нас все получилось. И эта мысль настолько нова и сбивает с толку, что приводит меня в ужас.

Я никогда многого не боялся. Но мысль о такой близости пугает меня до глубины души.

И все же, в этом тоже могла быть какая-то сила. Иметь одного человека, который мог бы прикрыть мою спину, несмотря ни на что. У которого нет никаких привязанностей, кроме нашей семьи, меня и будущего наших детей.

Я представляю Софию с ребенком на руках. Нашим ребенком. Я бы хотел надеяться, что это будет сын. Любить его, заботиться о нем. Я представляю, как возвращаюсь домой к ним обоим, и меня не отталкивает эта идея, как всегда бывало раньше. Вместо этого я чувствую странное тепло. Чувство, которое почти… похоже на надежду.

— Я созвал совет семей, — говорю я ей, садясь и натягивая простыню на бедра. — Я буду там, а также Виктор и его заместитель, Колин и Лиам Макгрегоры. — Я делаю паузу, понимая, что она, вероятно, очень мало знает о том, как все это работает. Ее отец всячески оберегал ее от всего этого. — Что-то подобное вызывается только в том случае, если есть серьезная проблема, если ситуация действительно вышла из-под контроля. Последний раз это было несколько десятилетий назад, когда у нас были проблемы с ирландцами. Росси тогда был молодым человеком. — Выражение моего лица становится серьезным, когда я смотрю на нее, нахмурившись. — Я хочу обрести покой, София. Я ясно дал это понять. Но тот, кто несет ответственность за наши потери, заплатит. Этот конклав призван привести нас к соглашению, выяснить, кто несет ответственность и почему, и что приведет нас к миру, чтобы мы могли двигаться вперед в гармонии.

— Ты будешь в безопасности? — Ее рот кривится от беспокойства, и я наблюдаю за ее лицом, задаваясь вопросом, может ли все это быть правдой. Несколько дней назад она ссорилась со мной, отстаивая свои причины для побега. Несколько дней назад я был так зол на нее, что ударил рукой по зеркалу. Но сейчас все, что я вижу, это беспокойство в ее глазах беспокойство за меня. И все, что я чувствую, это желание, чтобы у меня все получилось, чтобы будущее было не таким одиноким, как то, с которым я примирился.

— Я надеюсь на это. Так и должно быть. Этикет гласит, что будет соблюдаться прекращение огня до тех пор, пока не состоится конклав несмотря на то, будет заключен мир или нет. Если мы не сможем прийти к соглашению, то начнется война. Но я надеюсь, что до этого не дойдет, — быстро добавляю я. — А до тех пор больше не должно быть насилия.

— Сколько тебе осталось до отъезда?

— Пару недель. — Я откидываюсь назад, глядя на нее. Я не могу насмотреться на ее лицо, на ее рельефные скулы и темные глаза, на то, как ее волосы падают на лицо, когда она двигается. — А что?

София придвигается ближе, ее рука гладит выпуклости моего живота.

— Я подумала, может быть, мы могли бы сбежать, — нерешительно говорит она. — Когда какое-то время все было хорошо, ты говорил о том, что мы отправимся в свадебное путешествие. — Затем ее голос ускоряется, слова накладываются друг на друга, как будто она боится, что я могу прервать ее прежде, чем она успеет закончить. — У нас было так много взлетов и падений, Лука. Больше падений, чем взлетов, но, было же и хорошо. Я подумала, может быть, если мы уйдем, если отправимся в какое-нибудь уединенное и безопасное место, то сможем просто побыть самими собой какое-то время и посмотреть, сработает ли это без всего этого, — она обводит рукой комнату. — Если мы действительно нравимся друг другу.

Я обдумываю это, наблюдая за ней, пока думаю.

— А что, если это не сработает?

— Тогда, когда угроза со стороны Братвы исчезнет, как ты и сказал, ты выполнишь свое обещание и предоставишь мне мое собственное жилье. Мы будем жить раздельно, насколько это возможно. Или, если хочешь, теперь, когда Росси мертв, ты можешь развестись со мной. — Голос Софии при этом слегка дрожит, и я тоже удивляюсь своей реакции на ее слова.

Мысль о разводе с ней заставляет меня мгновенно отшатнуться, думая "нет" с яростью, которая поражает даже меня. "Ты моя", — думаю я, и, не раздумывая, переворачиваюсь, переворачиваю ее на спину и смотрю на нее сверху вниз. Она тихо ахает, и от одного этого негромкого звука мой член снова твердеет.

— Ты хочешь, чтобы я свозил тебя в свадебное путешествие? — Я стараюсь мыслить рационально, хорошая это идея или нет. Я уже столько раз говорил ей нет, но прямо в эту секунду мне очень тяжело.

Загрузка...