Он не сказал, что именно получается, но Лена и без слов его прекрасно поняла. И вместо смущения испытала неимоверную радость: то-то же, голубчик, есть и у тебя слабые места. Теперь держись.

— За тебя, Алена. За твою жертвенность. Знаешь, я по-хорошему завидую Сереге. Честно. За такую, как ты, следовало бы побороться.

Майоров неспешно, словно пробуя напиток, отпил несколько глотков и аккуратно поставил рюмку на стол. Елена не удержалась от сравнения — а Сергей непременно выпил бы махом, до дна. Коньяк дал бы о себе знать спустя каких-нибудь пять минут — Корниенко всегда очень быстро пьянел, но не мог удержаться от соблазна выпить, чем непременно приводил подругу в смятение.

После маленькой заминки, вызванной размышлениями на тему "а не шутит ли он, не издевается ль?", она тоже выпила. Манерничать, однако, не стала. Не потому что хотела напиться, а сугубо в пику Майорову. Мол, ты такой, а я совсем другая, мы разные, как бы ты ни корчил из себя демократа. Намеренно закусила шампанское огурцом и скривилась, не сдержавшись: после приятно-колючего вина во рту разлилась уксусная кислятина.

— Что, невкусно? — Влад скривился вместе с ней. — Так что ж ты! Полно же всего.

Отрезал от жгутика кусочек краба, протянул ей на вилке:

— На, заешь.

Попробуй устоять против такого искушения. Лена хотела демонстративно отказаться, но нежный сладковатый аромат мог сломить любую решимость. Она не удержалась и послушно раскрыла рот. Мягкое волокнистое мясо таяло во рту. От блаженства глаза прикрылись сами собою.

— У-мм, — промычала она и вдруг вспомнила, что рядом сидит неприятель. Чего это она так расслабилась?

Однако во взгляде Майорова не было ни грамма насмешки. Он смотрел на нее тепло, совершенно по-дружески, и Лена тут же расслабилась. В конце концов, не съест же он ее. Это не предусмотрено контрактом.

Следующий кусок краба оказался во рту Майорова, и тот тоже замычал довольно:

— Ммм! Обожаю морскую кухню! А ты гребешки попробуй — объедение. Только я предпочитаю их сам готовить. Без лишних заморочек — они сами по себе вкусные. Кинуть на сковородочку сливочного масла, а потом гребешков… У-уу! С ума сойти! Не только язык проглотишь — вилку вместе с пальцами съешь. Ты ела когда-нибудь жареные гребешки?

Лена замотала головой — какие гребешки, она и название-то такое слышала раз или два в жизни.

— Вернее, они получаются не столько жаренные, сколько тушеные, но зато вкуснотища неописуемая! Я приготовлю в воскресенье — сегодня просто уже поздно, так я взял кулинарские. У тебя на воскресенье пока нет планов?

Издевается или нет? Так и не поняв, Лена смешливо фыркнула — мол, еще спрашиваешь. Влад тоже хохотнул весело:

— Ну тогда запиши его за мной.

Как будто у нее могли быть другие варианты.

— Устроим маленький пикничок. Я все приготовлю, а потом поедем куда-нибудь подальше от города, от людей — надоела суета. Целый день будем отдыхать.

— Ты? Отдыхать? — она недоверчиво уставилась на него. — Ты же кроме работы ничего не умеешь!

— Почему не умею? Умею. Я, Алена, на многое способен. Но ты права — работа, сволочь, забирает массу времени. Ничего не поделаешь: назвался груздем — полезай в кузовок. Но иногда все-таки нужно позволять себе маленькие радости, правда? Иначе зачем нужен этот бизнес?

В голове приятно шумело. Лена не была пьяна, но после шампанского в голове ощущалась такая легкость, и вообще обстановка казалась такой непринужденной, располагающей к общению. И Майоров был уже не надутым индюком, помешанным на работе, а вполне компанейским и даже обаятельным человеком. Она согласна закивала: да, да, а иначе как же?!

— А то так и лето пройдет, а мы ни разу не искупаемся. О, слушай, Алена, а почему бы нам завтра после работы не рвануть куда-нибудь поближе к воде? Вечером вода теплая, и жарко уже не будет.

Идея показалась ей потрясающе свежей:

— Точно! — радостно воскликнула она.

Ее энтузиазм подогрел Майорова:

— Отлично, договорились. С утра захвати купальник, чтоб не заезжать домой. А я позабочусь о тормозке — не ехать же с пустыми руками. Знаешь, я обожаю чего-нибудь пожевать на воздухе.

Лена сконфузилась:

— Упс. Ничего не получится. Я купальник не брала, он дома остался. Я же не думала, что мы с тобой по пляжам шастать будем.

— Дык… Не проблема. Купим новый.

И вот это его "купим" все испортило. Так мог бы сказать Сергей, но какое право имел говорить это Майоров? Кто он такой, чтоб покупать Лене купальники?

Увидев, как она поникла, Влад тут же попытался исправить положение:

— Или заедешь домой, возьмешь старый, если он тебе так дорог. В обед, например.

Лена взглянула на него заинтересованно. Что это, оговорился? Имел в виду "заедем", или?..

— Ради моего купальника ты пожертвуешь обедом? Ты же и так практически на ходу жуешь.

В его взгляде уже не играли веселые лучики. Влад стал серьезен, как обычно, то есть до противности.

— Я сказал "заедешь", — повторил он, нажимая на последнее слово. — Андрей тебя подбросит. Хочешь — в обед, хочешь — в рабочее время. Не хочешь с Андреем — езжай сама.

Сама? С чего бы это он так расщедрился? Вроде и выпил всего ничего. Или это провокация? Лена так и не ответила, только смотрела на собеседника с недоверием, ища в его словах подвох.

Тот разозлился:

— Я всего лишь предложил тебе купальник. А уж покупать ли его, или забирать из дому старый — мне без разницы. Не хочешь на пляж — не надо. Я не настаиваю. Я вообще ни на чем не настаиваю. Если ты думаешь, что мне приятна роль твоего тюремщика — ты сильно ошибаешься. Делай, что хочешь — я больше не собираюсь тебя контролировать. Это всего-навсего контракт, а любой контракт можно расторгнуть. Ты можешь оставаться здесь, можешь уходить. Можешь звонить когда и кому хочешь — все зависит только от тебя. Решай сама, что тебе нужно. Тебе, а не Сергею. Мне надоело быть твоим врагом, тем более что я никогда им не был. Однако ты считаешь меня врагом, я ведь не ошибаюсь? Скажи — я заставлял тебя соглашаться на это пари? Я привел тебя в этот дом под расстрелом? Каждое утро везу на работу под дулом автомата? Не ты ли согласилась на эти условия, Алена? Тогда почему винишь во всем меня?

Его голос, еще минуту назад теплый, дружественный, стал вдруг отвратительно-официальным. Наверное, так он выговаривал претензии секретарше Регине. Но той по штату положено терпеть такой тон, а с какой стати это делать Елене?

С другой стороны, в словах его, таких жестких, колючих, не было ни слова лжи или перевирания фактов. Да, все так. Никто не заставлял ее соглашаться на это издевательство под дулом автомата. Никто не вымогал ее подписи на каких бы то ни было документах — все договоры подписывал Сергей, хотя в них напрямую затрагивалась Ленина судьба. Тогда почему она терпит, почему позволяет вытворять с собой такое?

Она вспыхнула, взглянула на собеседника со всею дерзостью, на которую была способна, и приготовилась дать противнику отпор. Но аргументов в свою защиту почему-то не нашлось. Да и кто здесь противник? Разве Майоров враг? Да, она не испытывает к нему теплых эмоций, но враг… Пожалуй, это слишком сильное слово. Скорее, Влад ей недруг, это да. Недруг…

И как она умудрилась это забыть? Выпила два бокала шампанского, и Майоров показался ей нормальным человеком? Недаром мама предупреждала о коварстве алкоголя.

Слов для адекватного ответа она так и не нашла, молча смотрела на визави и хлопала ресницами.

Влад со всей дури шарахнул кулаком по столу. Посуда звякнула, бокал упал, и Лена порадовалась, что выпила шампанское до дня, иначе не избежать бы пятна на скатерти. Пузатая же рюмка на короткой широкой ножке устояла, только коньяк плескался в ней по стенкам, оставляя на стекле янтарно-желтые слезы.

— Черт! Я ведь только хотел наладить отношения. Думаешь, мне легко? Ты вся такая бедная-несчастная, а я, сволочь, испытываю от этой ситуации бешеное удовольствие? Ты понимаешь, что я привык жить один, так, как мне захочется? Ни с кем не согласовывать свои планы, не зависеть от чьих-либо желаний и потребностей. Да, вся твоя жизнь перевернулась вверх дном. Но ведь и моя перевернулась! На кону — всяческие блага для вас с Серегой. Но мне-то от этого пари никакой выгоды! Однако пострадавшая здесь только ты, конечно…

У Лены уже не было ни малейшего желания ему перечить. И правда, ему-то, поди, тоже с нею несладко. Жил себе, жил один, а тут вдруг появляется в доме женщина. Ладно б своя — любовница, невеста, жена, а то ведь чужая. Почему она раньше об этом не думала? Как-то это все неправильно. Глупость они с Сергеем спороли, вот что. И Майоров принял в этом участие. Тоже наговорил, наобещал сгоряча — чего не ляпнешь спьяну. А потом стыдно было признаваться, что выпил лишку. Как же, деловой человек, а деловые слов на ветер не бросают.

Что ж, комедия с дурацким пари сильно затянулась. Пора поставить точку. Если мужчины не могут взять на себя ответственность, Лене придется сделать это самой.

— Знаешь, Влад, ты прав. Меня никто не заставлял. Я спорола глупость. Просто не представляла, на какие муки обрекаю нас троих. Прости, это моя вина.

Не дожидаясь ответа, прошла в свою комнату, собрала кое-какие вещи в сумку.

— Ты не возражаешь, если остальное я потом заберу?

Майоров смотрел на нее, стоящую в просторной прихожей, удивленно и даже виновато.

— Ален… Не надо. Я погорячился. Не обращай внимания. Сорвался — с кем не бывает…

— Да нет, Влад, все правильно. Так будет лучше. А Сереже я все объясню. Ты не бойся — на тебя он обижаться не будет, виноватой буду только я. Но это ничего, со мной он все равно помириться — куда ему деваться?

Она улыбнулась совсем не уверенно, как-то робко. Однако когда Майоров попытался забрать у нее сумку, резко отдернула ее:

— Не надо! Я все решила. Я ухожу. Спасибо за гостеприимство.

— Постой. Давай я хоть Андрея вызову, что ли. Куда ты на ночь глядя?

— Ничего, я на такси.

Майоров внимательно посмотрел на нее, словно бы на глазок определяя ее решимость, и снял трубку с висевшего на стене аппарата:

— Алло, такси? Примите, пожалуйста, заказ. Только срочно, девушка.

Он еще не успел назвать адрес, а Лена уже открыла дверь:

— Я подожду на улице. Спасибо за все.


Таксисту она назвала свой адрес. Имела полное моральное право ехать прямиком к Сергею, коль уж бестолковая авантюра с газетой и Мерседесом завершилась логичным пшиком. Однако сам собою с языка сорвался свой адрес, хотя и ехать было значительно дальше.

Лена нахмурилась: да что ж такое, выходит, даже уйдя от Майорова, она все еще находится под его влиянием? Собралась было исправить ошибку, уже открыла рот, чтобы дать таксисту новые указания, да так и не решилась. Вернее, поняла, что, не задумываясь, сделала правильно. Не нужно спешить. Не в ее положении. Сначала хорошо бы все обмозговать. Сергею, поди, не слишком понравится ее своеволие.

К ее радости, Ирина Станиславовна сдержала удивление, увидев дочь на пороге в столь поздний час. Не кинулась расспрашивать, что же произошло, справедливо рассудив, что та сама все расскажет, когда посчитает возможным. Лишь ненавязчиво предложила поужинать, да после отказа постелила на кушетке в маленькой комнатке рядом с парализованной бабушкой.

Родной дом почему-то показался чужим. Не в том дело, что квартирка была тесная для четверых обитателей. К тесноте Лена привыкла, всю жизнь в ней жила. Но что-то другое не давало покоя. Не было ощущения дома, где можно расслабиться, и это угнетало больше всего.

Она задумалась. А где бы она хотела сейчас оказаться? Какое место смогла бы назвать домом? Квартиру Сергея? Вернее, его комнату? Комнату — возможно, но разве ее можно отделить от квартиры? А там хозяйка Антонина Федоровна, и рядом с нею невозможно чувствовать себя уютно. Нет, и то место Лена тоже не могла бы назвать домом.

А что могла бы? Где он, ее дом? Там, где она прожила последний месяц? У Майорова? Там к ее услугам была не только отдельная комната, но даже ванна и туалет. С точки зрения жизненных условий — более чем приемлемо. А вот с позиции душевного комфорта… Это место еще меньше подходило под определение дома.

Дом — это некая географическая точка в пространстве, предназначенная для отдыха от всего, даже от мыслей, место, где можно быть самим собою. В квартире Майорова это было немыслимо — попробуй расслабиться, когда за стеной бродит… бродит кто? Враг? Нет, не далее, как полчаса назад Лена уже задавала себе этот вопрос, и пришла к выводу, что Влад ей вовсе не враг, а просто недруг. Но даже если так — какая разница? Разве можно назвать домом место, где за дверью если не раздаются шаги недруга, то могут раздаться в любую минуту. Где громко орет ненавистный джаз, и нет сил попросить хозяина убавить громкость.

Сережин дом… это Сережин. И его матери. Лена всегда чувствовала себя там чужой. Надеялась, что после свадьбы все изменится. И где она, их свадьба?

В душе заворочалась надежда. А почему, собственно?.. Почему она считает, что свадьбы не будет? Между прочим, по срокам они ничего не пропустили — впереди еще неполные три недели. Вполне можно успеть подготовиться. Платье можно купить за день. Вот только…

Согласится ли Сергей жениться? Лена ведь разорвала контракт, не посчитав необходимым посоветоваться с ним. Она сама приняла решение, от которого очень во многом зависела их будущая совместная жизнь. Понравится ли это Сергею? Нет, однозначно не понравится, тут даже гадать нечего. Единственное, о чем еще можно было рассуждать, так это о том, простит ли он ее выходку или нет. С одной стороны, Лена была уверена в его любви, и тогда не имелось оснований для сомнений: раз любит, то непременно простит. С другой, она прекрасно знала, что газета и Мерседес были его самыми большими мечтами. И даже если Сергей ее простит, то вряд ли когда-нибудь сможет забыть, что именно Лена не позволила сбыться его надеждам.

Так готовиться к свадьбе или не стоит? Хотя бы морально. Надеяться на семейное счастье, или теперь, когда не далее, как полчаса назад, собственными руками подожгла мост, соединяющий ее со счастливым будущим, это было бы слишком наивно?

Уверенность в правильности решения не то чтобы покинула ее, но как будто несколько пошатнулась. За себя Лена могла порадоваться — она однозначно избавилась от тяжкой обузы. А вот реакция Сергея тревожила. И даже не столько реакция, сколько само его будущее. Он ведь уже уволился из газеты, уже, поди, во сне видел себя предпринимателем на шестисотом Мерседесе, а тут…

Что "тут", она не успела додумать. Была уверена, что не сможет заснуть в эту ночь, приготовилась крутиться с боку на бок на узенькой кушетке с вредными пружинами, без конца впивающимися в тело. Однако под тяжелое посапывание бабушки незаметно для себя отключилась.


Дождь звонко барабанил по подоконнику: кап, кап-кап-кап. Дождь — это хорошо, жара уже надоела. Вот только как они будут купаться под дождем?

С кем? Не проснувшись до конца, Лена рывком села на кровати. Глаза все еще были закрыты. С кем она собралась купаться под дождем? Майоров, слава Богу, в прошлом. Купаться она будет с кем угодно, но не с ним. И без всякого дождя — его она пересидит дома, благо идти ей теперь некуда: с сегодняшнего дня безработная. Можно спать хоть до обеда.

Однако снова заснуть не получалось. Дождь какой-то странный — стучит не размеренно: то затихает на несколько секунд, то вдруг снова стучит. И звук неправильный, какой-то не дождливый.

Она открыла глаза — комнатка, залитая солнечным светом, все равно казалась крошечной. Солнце и дождь?

Снова села и огляделась. Ах, вот оно что — это мама кормила бабушку и стучала ложкой о тарелку. Та, бедолага, ни есть, ни пить сама не могла. Даже говорить разучилась, только мычала что-то нечленораздельное. Бедная бабулька! Лена любила ее. Бабушка всегда была рядом, можно сказать, именно она и вырастила внуков, пока их мать бегала с одной работы на другую.

— Привет! — поздоровалась она.

— Ну наконец-то! — обрадовалась Ирина Станиславовна. — А то уж я извелась. Думала, ты хоть пару слов с вечера скажешь, объяснишь, что приключилось. У тебя все в порядке?

Казалось бы, такой простой вопрос, а ответить на него почему-то сложно. В порядке? Еще в каком! Теперь Лена принадлежит самой себе, что захочет, то и сделает. Вот только как же со счастливым будущим?

— Ой, мам, давай потом, ладно? Дай мне самой разобраться.

Она свободна, она ничья. Но почему на душе так муторно?

Пока умывалась, завтракала, пыталась убедить себя, что все нормально. Вот приведет себя в порядок, и…

Что? Поедет к Сергею? Или лучше сначала позвонить?

И сказать:

— Милый, у нас не будет Мерседеса!

И черт бы с ним, но…

Но не будет и газеты. "Планеты в авоське". Сережа не станет главным редактором. Он не станет даже простым редактором. Ему придется сильно побегать, чтобы снова стать рядовым журналистом.

Лене стало по-настоящему страшно. Не за себя, не за возможный разрыв отношений с любимым. Ей стало страшно за него. А что, если Сергею не удастся сразу устроиться на работу? Вернуться на прежнее место он даже не станет предпринимать попыток — гордый. Наверняка ведь там всем рассказал, что затевает собственное издание. А журналисты народ, мягко говоря, общительный, и как пить дать уже если не вся Москва, то все мало-мальски знакомые наслышаны о его начинаниях. Много ли среди них найдется людей понимающих? А остальные как минимум будут потирать руки от чужой неудачи. Кое-кто начнет открыто насмехаться над ним…

Господи, и как их угораздило вляпаться в эту историю?! Как теперь из нее выбраться без потерь? Как ни крути, а без потерь не получится — и Лена, и Сергей уже потеряли прежнюю работу. Новую… да конечно найдут, но сколько времени на это потребуется? А пока будут находиться в подвешенном состоянии, Сережа определенно будет злиться на нее. И, возможно, справедливо. Не менее возможно, гораздо дольше, чем будут длиться поиски вакансии. Может даже всю жизнь…

Если бы она не соглашалась на эту аферу, тогда ее и не в чем было бы упрекать. Но Лена дала принципиальное согласие на этот эксперимент. Ведь без него Корниенко не смог бы подписать контракт. Хотела, не хотела — в данном случае не имело никакого значения. Главное, сказала "Да". А значит, не имела теперь морального права разрывать договор, не посоветовавшись с Сергеем. И то, что принципиальное "добро" она давала под давлением, нельзя считать оправданием — главное, что она все-таки согласилась.

Для того чтобы соблюсти приличия, нужно было позвонить Сергею. Если не заручиться его поддержкой, то хотя бы поставить в известность. Но нельзя же вот так, задним числом…

Может быть, позвонить сейчас? К счастью, теперь ее никто не опекал, она снова сама себе хозяйка. Никто не помешает ей набрать любой номер и говорить хоть до скончания века. Но… Звонить Сергею не просто не было желания, а почему-то Лену даже начинало мутить от этой мысли.

Нет, не почему-то. Она прекрасно знала причину. Заранее была уверена в том, что вместо одобрения, вместо ласкового тона и уверений в любви она услышит лишь слова обиды. И это в лучшем случае. В худшем… О худшем думать не хотелось — от его ожидания и мутило.

Раньше Лена была уверена — что бы ни случилось, они с Сергеем всегда будут счастливы. Самое главное — чтобы они были вместе, все остальное казалось такой мелочью. Теперь же что-то страшное встало между ними. Она по-прежнему была уверена в своей любви к нему, однако никак не могла избавиться от обиды за то, что Корниенко так лихо расправился с ее мечтами о близком счастье. Да еще и в такой день! День, который она должна была запомнить как один из самых-самых замечательных в своей жизни, стал вдруг черным, мрачным, словно в тот день она похоронила свою любовь.

Та была еще жива — Лена не сомневалась в этом. Но почему-то редкие встречи с Сергеем ее уже не радовали. Это в первую субботу она умирала от счастья, направляясь на свидание под конвоем Майорова. Уже во вторую ехала в кафе с некоторой настороженность — боялась, как бы долгожданная встреча не стала копией той, первой, так разочаровавшей ее. И, конечно же, опасения оказались не напрасны…

Третья и четвертая субботы лишь усугубили ее разочарование. Не то чтобы любовь померкла — Лена до сих пор считала Корниенко самым близким человеком во вселенной. Однако чувство ее к Сергею сильно изменилось. Как ни гнала от себя обиду, а та сидела глубоко внутри, и в ближайшее время выходить из своего убежища не собиралась. Вроде Лена и понимала, как сильно любимому хочется воплотить мечту всей жизни в реальность, и даже искренне желала ему помочь. Но цена его мечты оказалась слишком велика для нее, почти неподъемна.

Лена уже не раз пожалела, что согласилась участвовать в этом своеобразном шоу "За стеклом". А вчера Майоров, словно подслушав ее мысли, подвел к правильному решению. Да вот только правильным оно было бы в самом начале, еще до подписания идиотского контракта. Теперь же, когда все закрутилось в тугой жгут, Лена уже сильно сомневалась в его верности.

Почему с вечера все кажется таким простым, а утром оказывается сложным? Права ли она, одним росчерком пера ставя крест на стремлениях любимого? Имела ли она право решать его судьбу? Но разве такое разрешение имел Сергей?

Нет, не имел. Любовь не дает право по собственному усмотрению вершить судьбу другого человека. Но Сергея это почему-то не остановило. Лена же не могла отделаться от чувства, что поступает подло по отношению к Корниенко. Надо было немедленно поднять трубку и расставить все точки над "и". Надо было сделать это еще вчера, как только вернулась от Майорова. Даже раньше: когда ехала домой, или еще лучше — пока ждала такси у подъезда. Набрать его номер с мобильного, и…

Мобильный. Он же остался у Влада. Телефон весь этот месяц был у Майорова, и в случае, когда Лену кто-то по нему разыскивал, Влад передавал ей трубку, убедившись, что это не Корниенко. Ну и черт с ним. И с мобильным, и с Майоровым. С обоими.

Позавтракав, Елена снова улеглась в постель, твердо вознамерившись отоспаться всласть. Но какой может быть сон, когда в душе такая буря? Никак не получалось отделаться от мысли, что она предала интересы любимого. А сильнее всего прожигала мысль: Сергей не простит. Если даже и простит, то не забудет. Никогда. До конца дней своих будет помнить ее предательство — иначе он ее шаг не назовет. Может, не станет упрекать, но то, что не забудет — это факт, не требующий доказательств. Однако хорошо зная Корниенко, Лена была уверена — он не удержится от напоминаний. Он снова и снова будет упрекать ее в том, что упустил шикарную возможность стать владельцем газеты и Мерседеса. Трезвый еще сможет сдерживать слова, но едва выпьет рюмку-другую, и его уже никто не остановит.

В ее душе медленно, но верно нарастало возмущение и недовольство. Она злилась на себя за то, что согласилась на эту авантюру. Злилась на Майорова, втянувшего их с Сергеем во все это. Но больше всего раздражения вызывал Корниенко. За то, что как маленький ребенок повелся на удочку, на "слабо". За то, что газета и машина для него оказались важнее Лены. За то, что не оправдал ее доверия на близкое счастье. За то, что позволил ей жить под покровительством другого мужчины. И не просто позволил — а уговаривал, практически за ручку отвел к Владу. Как куклу. Как собачку: мне некогда, поживи пока у моего друга.

Как-то выходило, что никто из троицы в этой истории не выглядел красиво. У всех носы оказались в пуху. Как тут понять, у кого больше, у кого меньше? Наверное, все трое были виноваты в одинаковой степени: один дурак предложил, второй согласился, третья не смогла категорически отказаться. И теперь, наверное, поздно махать кулаками, когда все они погрязли в этой авантюре по самые уши.

И менять что-либо тоже, видимо, поздно. Что даст Ленина решимость теперь? Ровным счетом ничего хорошего: эта проблема не рассосется до конца жизни, она навсегда останется между ними. И единственная возможность не допустить возникновения трещины, грозящей в ближайшем будущем перерасти в своеобразный гранд-каньон — пройти испытание до конца. А она не выдержала, сломалась. Зачем-то поддалась на провокацию Майорова.

Он-то, поди, специально ее подначивал: одумался, кретин. Увидел, что раз уж Лена выдержала месяц, то и еще одиннадцать осилит. Денег пожалел. Ну да, это ж тебе не моделька, уменьшенная в тридцать раз копия Мерседеса. Настоящий шестисотый — это ж целая прорва денег. Учитывая, что он самому себе не может позволить такую машину, и речи быть не может о том, чтобы делать такие шикарные подарки другу. Газета — ладно, там он хотя бы в будущем деньги вернет. Пусть без процентов, но возврат всех без исключения материальных расходов заложен в контракт. Ради друга может и потерпеть маленько. Машина же предполагалась в подарок, без каких-либо рассрочек. Ляпнул по пьяни — чего с дуру не пообещаешь? Протрезвел — пожалел, да отступать было поздно: слово не воробей.

Только теперь все окончательно встало на свои места. Лена легонько шлепнула себя ладошкой по лбу: балда, какая же она балда! Обвиняет Сергея в том, что тот так глупо повелся на обыкновенную подначку Майорова, а сама точно так же клюнула на его удочку. Он ведь хотел избавиться от данного в запале обещания. Но брать свои слова обратно — это ниже его достоинства. Привык каштаны из огня чужими руками таскать, олигарх! И теперь Лене предстоит за него отдуваться. Нетушки!

Взглянула на часы — четверть одиннадцатого. Ах, что ж она так поздно сообразила-то? Он же непременно воспользуется ее опозданием в корыстных целях. Надо бежать, срочно. Что-то придумать для оправдания. У зубного была. Или в аварию попала — ехала в такси, а те известно, какие лихачи. Слава Богу, ничего серьезного, но пока дождались ГИБДД-шников, пока оформили протокол — она ж свидетельница, кто ее отпустит.

Лихорадочно разбрасывая все кругом, Лена заметалась по квартире. Никак не могла сообразить, что где лежит — дом, как и с вечера, казался ей чужим. Наконец обнаружила брошенную в коридоре сумку, выудила из нее любимую ярко-оранжевую маечку с бретельками из бусинок, натянула на себя. И села на краешек дивана в полной прострации.

А куда она, собственно, спешит? Поезд ушел, пароход уплыл. Самолет, пожалуй, тоже улетел. Дороги назад нет. Она уже нарушила условия договора, покинув дом Майорова. Исправлять что-либо поздно.

Все. Надежда на будущее полетела в тартарары. Ей не нужно такое будущее, где Сергей будет таить в душе обиду, и высказывать ее при каждом удобном и неудобном случае. Так ли важно, что и сама Лена вряд ли когда-то избавится от чувства, что ее предали, сдали в долгосрочную аренду в обмен на некие материальные ценности. Со своей обидой она разберется сама. Главное — не допустить, чтобы во всех своих бедах Сережа винил только ее.

Волна протеста накрыла Лену с головой. Все ее существо протестовало против того, что она планировала сделать. Недовольство Сергеем росло и крепло — это из-за Корниенко она оказалась в столь дурацком положении, из-за его детской мечты, из-за идиотского честолюбия — как же, вбил себе в голову, что без шестисотого Мерседеса человек не может быть успешным.

С одной стороны, еще так живы были воспоминания о недавнем счастье. С другой — Лена стала ловить себя на том, что мысли о Сергее ее раздражают. То ей казалось, что она безумно его любит, то готова была разорвать за глупость. Но тут же корила себя — если она любит человека, должна ему все прощать, и уж тем более стремление к успеху. В конце концов, в случае благополучного исхода этого отвратительного эксперимента выиграют они оба, не только Корниенко. Значит, она всячески должна поддерживать его. Ведь именно это и есть любовь и самоотречение. В семье всегда кто-то должен жертвовать собою ради блага обоих. Ждать же самопожертвования от Сергея было бы глупо. Да и вообще, это, видимо, женская привилегия. То есть скорее обязанность, конечно.

А Лена этой обязанностью пренебрегла. И Сережа ей этого никогда не простит. Ну и ладно, черт с ним, раз сам ввязался в это дело.

С чистой совестью Лена стянула с себя майку. А вот на то, чтобы положить ее в шкаф, решимости уже не хватило.

Сердце ныло. Вроде и черт бы с ним, если он такой бестолковый, если груду железа ценит куда дороже Лены. Но ведь их так многое связывало. Куда все это делось? Они же собирались прожить вместе всю оставшуюся жизнь. Наметили день свадьбы — кстати, вполне успевают, еще все можно было бы уладить миром. Но хочет ли этого Лена?

Она никак не могла определиться с приоритетами. Хотелось все забыть, как страшный сон, и вернуться к нормальной жизни. Но где она, ее нормальная жизнь? И что есть нормальная жизнь? Ночевки в комнате Сергея под неусыпным надзором его матушки? Учителя, не отвечающего на приветствие входящего.

Или же дома, где Лена, мама, брат и больная бабушка ютились на двадцати шести с половиной метрах полезной площади? Или у Майорова, в отдельной комнате, с отдельными ванной и туалетом. Где ее нормальная жизнь, где?

Дело не в квадратных метрах. Ведь раньше, до Сергея, она совершенно спокойна жила все в той же двухкомнатной хрущевке, которую все они называли не иначе, как двухкамерной. Конечно, было тесновато, но когда привыкнешь — тесноты не ощущаешь. Но теперь, когда она несколько месяцев появлялась здесь только для того, чтобы переодеться и взять с собой пару-тройку свежих вещей, дом уже перестал восприниматься домом. А Сережин пока еще не успел им стать.

Лена получилась вроде как бездомная. Теперь же, после месяца, проведенного с Майоровым, все вообще перевернулось с ног на голову. Любимый Сереженька вроде и не перестал быть любимым, но вместо нежности нынче вызывал лишь раздражение в душе. Родной дом стал чужим, близкие — уже не такими близкими. Нет, что-то не так в датском королевстве, что-то не так…

Выходило, если она разрывает контракт в одностороннем порядке, то к старой жизни уже не вернется. Да собственно, возврата к старому не будет в любом случае. Чем бы не завершилось пари, память о нем останется навсегда. Вернется ли Лена к Майорову, нет ли — жизнь уже перечеркнута на "до" и "после". Поженятся они с Сергеем или нет — все равно в их душах уже никогда не будет прежнего покоя. Если Лена вернется к Майорову, если тот соблаговолит сделать вид, что с ее стороны не было попыток разорвать договор и через одиннадцать месяцев они с Корниенко поженятся и получат шикарный свадебный подарок — она до конца дней будет помнить цену их с Сергеем благополучия. Если не поженятся, неважно, по каким причинам — Корниенко будет обвинять во всем Лену. Замкнутый круг.

Что лучше? Выйти замуж за Сергея и до конца дней помнить его предательство? Или бросить все к чертовой матери, и пусть лучше он корчится в обидах?

В ее душе боролись два чувства, и Лена никак не могла понять, какое из них больше довлеет над нею. Раздражение, злость на Сергея достигли апогея, и ей казалось, что она его люто ненавидит. Но вдруг ее решимость все зачеркнуть прерывалась любовью к нему же, ничтоже сумняшеся пожертвовавшему их счастьем ради призрачно-успешного будущего. Любовь ли, ненависть — она не понимала, чего в ней больше. Вернее, она точно знала, чего в ней больше — жалости. А вот происходит ли она от любви, или от ненависти, или еще от чего-то, не могла разобраться.

И не стала. Время покажет, что это было. А пока жалость пересилила отвращение к эксперименту. Да, собственно, отвращение в последние дни каким-то непостижимым образом превратилось в привычку и некоторую удовлетворенность жизнью. Пожалуй, из всех негативный ощущений последних дней Лена могла назвать только раздражение Сергеем, который даже во время их "законных" свиданий не мог говорить ни о чем ином, как только о газете. Майоров же…

Странное дело, но даже теперь, поняв, откуда родом его "доброта" и немыслимая душевная щедрость, разобравшись в причинах, побудивших его подтолкнуть Лену к бегству, Влад вызывал в ней куда меньшее раздражение. Скорее, это было даже не раздражение, и уж тем более не ненависть, а всего лишь привычное недовольство, как к автору эксперимента. Как хотелось ей в первые дни поймать его на какой-нибудь некорректности! Чтобы бросить в лицо любимому неоспоримые факты: де, Влад ее ненавидит, считает недостойной Сергея, потому и придумал эту затею. Однако тот не дал ей ни единого повода подозревать его в чем-либо. Сама предупредительность: "Алена то, Алена это"…

Пальцы перебирали мелкие бусинки бретелек, словно четки. Лена задумалась. "Алена"… Раньше ведь ее дико раздражало, когда Майоров называл ее так. А последнее время просто перестала замечать. Привыкла? Или же он стал обращаться к ней нормально, как все вокруг? Да нет же, вчера он, кажется, называл ее именно Аленой. И ничего, как будто так и надо. Ни единой неприятной эмоции это у нее не вызвало.

Руки отвлеклись от бусинок и натянули майку на тело. Лена мазнула по губам светлой помадой — не любила в жару пользоваться тушью — схватила сумочку и резво застучала каблуками по лестнице.


В кабинет она пробиралась, можно сказать, на цыпочках. Нет, конечно же, она ступала на всю ногу, но шла торопливо, почти прижимаясь к стене. Как будто от этого время ее прибытия на работу могло сдвинуться на два с половиной часа назад. Такси, авария… Где-нибудь на мосту, там, где никогда не ездит Андрей, водитель Майорова. А мобильного у нее не было, вот она и не позвонила…

В кабинет вошла крадучись, и уже было вздохнула спокойно: фу-х, слава Богу, не столкнулась с Владом. Однако, едва прикрыв за собою дверь и обернувшись, увидела его в самом центре комнаты.

— Доброе утро, Алена, — он поздоровался первым, и в его голосе Лена услышала неприкрытое удивление. — Не ожидал тебя сегодня увидеть.

Не ожидал. Конечно не ожидал. Он ведь именно на то и рассчитывал, чтобы первой договоренность нарушила Лена.

— Владислав Алексеевич, я… В аварию… там, на мосту… ГИБДД так долго…

Майоров хитро прищурился:

— Ай, Алена, брось. Да и для друзей я просто Влад.

Для друзей. Все верно, он уже не считает ее сотрудницей "Роспромтрансгаза", а значит, и подчиненной. Теперь он считает ее другом. Это следует считать повышением? Или напротив?

— Владислав Алексеевич… То есть Влад. Могу я?..

И замолчала. Агнесса старательно отводила взгляд в сторону, изо всех сил изображая равнодушие. Лена скосила на нее глаза и немедленно почувствовала, как кровь прилила к лицу. В очередной раз порадовалась — слава Богу, кожа смуглая, не так заметно.

Ее взгляд не остался незамеченным — вслед за нею Майоров тоже посмотрел на Кусакину. Сказал холодно:

— Идем ко мне в кабинет, не будем мешать Агнессе.

И первым стремительно вышел из кабинета. Лена поспешила за ним. На каблуках это было не так легко — Майоров не шел, летел, как будто куда-то опаздывал, и ей приходилось семенить, чтобы поспеть за ним. Немногие встретившиеся по пути сотрудники смотрели на Лену кто с сочувствием, кто с неприкрытым злорадством — с первого взгляда было понятно, что шеф сейчас будет распекать любовницу, невзирая на ее привилегированное положение в компании.

Всегда подчеркнуто-холодная Регина при появлении в приемной шефа с провинившейся на прицепе высокомерно дернула бровью. Лене теперь уже было наплевать даже на нее — она никогда ее терпеть не могла, все удивлялась, за какие такие заслуги Майоров ее держит при себе. Вернее, очень даже хорошо догадывалась, за какие, но за месяц работы в фирме, за месяц бесконечного сидения в кабинете шефа ей ни разу не удалось уловить хотя бы намек на некие отношения между начальником и подчиненной. И все-таки была уверена — они есть, их не может не быть. Недаром ведь Сергей обронил что-то по поводу пристрастия Влада к брюнеткам с короткой стрижкой.

Майоров плотно прикрыл за собою дверь, чтоб ни один звук не просочился сквозь нее. Лена удивилась — он так мчался по коридорам, словно собирался немедленно закатить ей как минимум серьезную головомойку, и тогда было бы логичнее, если бы он хлопнул дверью изо всей силы. Для нее это было бы куда понятнее и логичнее — еще бы, он, поди, уже был уверен, что избавился от обузы, от перспективы расстаться с огромными деньгами, а тут…

Однако оказавшись на собственной территории, Майоров выглядел совершенно спокойным и даже как будто домашним, не хватало только джинсов и чуть растянутой черной футболке с нарисованным орлом. Лена разозлилась — неужели нельзя было так же спокойно пройти по коридорам? Обязательно нужно было устраивать это шоу для любопытных сотрудников?

— Итак? — сложив руки на груди, спросил Влад. — Мне казалось, вчера мы во всем разобрались. Или я чего-то не понял?

Не дожидаясь приглашения, Лена устроилась в кресле, обитом кремовой кожей, посмотрела на него, придав взгляду максимальную честность.

— Я не виделась с ним. Даже не звонила. Ты мне веришь?

Майоров ответил не сразу. Лене показалось, он просчитывает варианты, возможные после того или иного его ответа.

— Верю. И что?

— Тогда…

Она невольно отвела от него взгляд — ей казалось, что она вдруг стала прозрачной, и Майоров видит ее насквозь.

— Тогда мы могли бы считать, что это моя маленькая самоволка. Я погорячилась и приношу свои извинения. Если есть хоть малейшая возможность исправить положение, я готова на все.

Это ее "на все" прозвучало слишком двусмысленно, и Лена тут же поправилась:

— На многое. Конечно же, на многое.

Майоров не отвечал. Медленно обошел стол, сел на свое законное место. Откинувшись на спинку полу-кресла, покрутился в нем. Потом посмотрел на нее удивленно:

— Зачем тебе это? Я понимаю Серегу, но тебе-то это зачем?

Хороший вопрос. Вот только ответа на него Лена не знала. Была уверена в одном: не ради Сергея, нет. Только ради себя. Но обосновать это никак не могла. Не понимала, какую выгоду в таком положении она может видеть. Не было на нее ни единого намека, если не считать зарплаты — по сравнению с пособием для безработных она была огромна. Но разве ради денег она вернулась? Нет, определенно нет. Тогда зачем, почему? Не было ответа. Однако ведь что-то подтолкнуло ее к этому шагу. А причину так и не смогла обнаружить, хоть и добиралась до работы целых сорок минут — и это еще повезло, в час пик ушло бы не меньше полутора часов.

— Не знаю, — призналась она. — Честно не знаю. Но я чувствую, что так будет правильно.

Подумав еще пару-тройку секунд, не слишком уверенно добавила:

— Понимаешь, так получается нечестно. Соглашались мы с ним вместе, — даже не заметила, что вместо имени назвала Корниенко уничижительно безлико: "он", "с ним". — Пусть я не хотела, пусть соглашалась под давлением, но ведь я все-таки согласилась. И теперь… Мне кажется, я не имею права разрывать договор в одностороннем порядке, как бы глуп он ни был. Ты понимаешь?

Сказала, и удивилась собственной наивности. На что она надеется, о каком понимании спрашивает? От кого она собиралась получить поддержку? От Майорова? От этого торгаша, живущего только подсчетами прибыли? От этого хомо-бизнесменикуса обыкновенного, который одним неразумным словом заманил их с Сергеем в эту пропасть, из которой они при всем желании выйдут проигравшими, даже победив, выдержав год никому не нужных испытаний?..

Но внутри что-то сопротивлялось такому подходу. Да, хомо, да, бизнесменикус, да, обыкновенный — не было в Майорове ничего необыкновенного. Но при всем желании у Лены не получалось смотреть на него так, как месяц назад. То есть настороженно, предвзято-негативно. Вроде ничего такого не произошло за этот месяц, но незаметно для себя Лена перестала ощущать его врагом. Другом, впрочем, тоже не воспринимала, но это уже другой вопрос. По привычке думала о нем, как о подлеце, на самом деле этого не подразумевая. Иначе… Иначе почему вдруг ее перестало раздражать его "Алена"?

Почему, услышав во сне перезвон дождя, оказавшийся на самом деле стуком ложки о тарелку, она так расстроилась, что пляж сегодня отпадает? Разве ей так хотелось на пляж? А главное, ей так хотелось оказаться там вместе с Майоровым? Абсурд, полнейший и бескомпромиссный. Ее разочарование можно было списать разве что на сон. Но тоска, которую она испытала во сне, все-таки была настоящей. Тоска по чему-то неизведанному, непонятому. Что происходит?

Она ждала отповеди. Вот сейчас этот "бизнесменикус" и откроет свое настоящее лицо. Месяц он валандался с нею, как с ребенком, усыплял ее бдительность. Хотел показаться ей белым и пушистым, и, следовало признать, в некоторой степени добился цели. Но сейчас самое подходящее время открыть истинное лицо. И в душе она даже подталкивала Влада: "Ну, давай же, давай! И я с чистой совестью вернусь к Корниенко и попытаюсь забыть этот месяц, как страшный сон. По крайней мере, у меня будут убедительные причины нарушить контракт". Однако Майоров неожиданно улыбнулся:

— Мы собирались на пляж, помнишь?

Лена настороженно кивнула.

— Так что, поедешь за купальником?

Она отчего-то смутилась. Поджала губы и нехотя покачала головой.

Майоров насторожился:

— Что, пляж отменяется?

Снова покачала головой, но для ясности ответила тихо-тихо, словно бы застеснявшись вдруг чего-то:

— Нет…

— А как же купальник? — не сообразил собеседник.

Лена совсем смутилась и красноречиво похлопала рукой по сумке.

Влад ответил серьезно, без тени насмешки, но в его глазах засверкали лучики:

— Тогда будем считать, что ты просто ездила за купальником. А в дороге тебя сморил сон, вот и пришлось заночевать дома. Получилась небольшая побывка — даже солдаты нуждаются в отпуске. Да?

Она несмело кивнула и отвела взгляд в сторону. Почему-то было ужасно стыдно. А вдруг Майоров подумает, что ей очень сильно хотелось оказаться с ним на пляже?..


Вроде бы ничего особенного не произошло, но Лена стала чувствовать себя куда более спокойно. Разве что по-прежнему злилась на Сергея. Сам по себе эксперимент перестал ее пугать, но раздражение к жениху только усиливалось: какое право он имел распоряжаться ее судьбой? Разве исполнение его заветной мечты можно считать оправданием?

На пляж они с Майоровым выбирались практически каждый вечер. Ничего особенного: просто купались, наскоро перекусывали на свежем воздухе и сразу отправлялись домой. Конечно, поужинать можно было и дома, но Влад оказался прав — была в этом какая-то прелесть: сумерки, теплая вода, приятный легкий ветерок, нехитрая закуска на разложенном покрывале. Никогда еще помидоры с хлебом не казались Лене такими вкусными. Рядом сидели парочки, и тоже наслаждались вечерней прохладой. И никто не догадывался, что Лена и Влад — никакая не пара, они просто… Просто кто? Друзья? Нет. Сослуживцы? Нет. Сожители? От этого слова ее бросало в дрожь. Хотя, казалось бы, чего в нем такого страшного? Ведь, как ни крути, а они с Майоровым действительно живут вместе. Вернее, не вместе, но под одной крышей. Значит, соседи?

Выходило, что это слово им подходит как нельзя лучше. Но почему-то оно неизменно ввергало Лену в пучину непонятной тоски. Это слово казалось ей куда более оскорбительным, чем "сожители". Оскорбительным не пошлостью, не грязными намеками, а какой-то обидной холодностью, отчужденностью. Потому что холодности в ее душе уже не было.

А что в ней появилось вместо нее? Лена не знала. Она пыталась разобраться в себе, но ничего не получалось. Сергея все еще считала женихом, но думала о нем несколько отстраненно, как будто он находился где-то далеко-далеко, на другом полушарии Земли. И там, где он теперь обитал, не было ни телефонов, ни телеграфа. А еще она все чаще называла его про себя не "Сережа", а "Корниенко".

Майоров же… Не то, чтобы вызывал в ней теперь теплые чувства — Лена по-прежнему относилась к нему ровно, как к лучшему другу своего жениха. Однако она однозначно не испытывала к нему неприязни. Старалась не слишком-то расслабляться в его присутствии, напоминала себе, что от него очень во многом зависит их с Корниенко счастливое будущее. Но уже удивлялась: как она могла видеть в нем сухого, бесчувственного "хомо бизнесменикуса"? Почему так боялась его, он ведь совсем не страшный. Да, это с его подачи они с Корниенко оказались вовлечены в этот совершенно идиотский эксперимент, но кто виноват больше: тот, кто предложил, или тот, кто согласился?

А еще Лена не переставала удивляться его благородству. Ведь она была больше чем уверена: Влад намеренно спровоцировал ее на побег, чтобы с полным основанием разорвать грозящий ему непомерными тратами контракт. И он был бы абсолютно прав — она действительно нарушила условия договора. Но Майоров почему-то проявил благодушие, закрыв глаза на этот факт. Его благородство потрясло Лену до глубины души — что это, обыкновенное желание пустить пыль в глаза? Или в самом деле частичка его натуры?

Между тем неумолимо приближалась суббота. Если раньше Лена ждала ее с надеждой, то теперь с явной опаской. За прошедший месяц ее чувство к Сергею претерпело существенные изменения. То, что она по-прежнему считала его женихом, ни в малейшей степени не означало, что она не способна на него злиться. Причем, странное дело — чем меньше неприязни вызывал в ней Майоров, тем больше раздражал ее Корниенко. Хотя, казалось бы, должно было быть наоборот. Если бы ненависть к Владу в Лениной душе не усыхала, а лишь увеличивалась, и в обратном случае — она с каждым днем должна была все больше скучать по Сергею, все больше любить его. Или за то, что на фоне Майорова он оказался таким чистым и неиспорченным, либо за то, что благодаря Корниенко Лена познакомилась с еще одним хорошим человеком. Однако приближение очередной субботы вызывало в ней отнюдь не приятные эмоции.

Как всегда, Сергей уже ждал их в кафе. При ее появлении вскочил и вытащил откуда-то шикарный букет белых роз. Цветы ее, несомненно, порадовали, однако что-то изнутри неприятно кольнуло: раньше он никогда не дарил ей таких цветов. Разве что пять тюльпанов на восьмое марта да три розочки на день рожденья. Тут же роз было не меньше дюжины — она еле удержала тяжеленный букет на длиннющих стеблях. С какой это радости? Что-то произошло? Майоров позвонил ему и доложил о их маленьком инциденте? Корниенко оценил ее самопожертвование?

Лишь только она взяла цветы, Сергей впился в ее губы жадным поцелуем. Рука едва держала толстую связку стеблей, Лене было ужасно тяжело — букет выскальзывал из узкой ладошки. Так было жалко, что эта неописуемая красота, такая, наверное, жутко дорогущая, сию минуту окажется на полу, что ни поцелуй Корниенко, ни его горячность не порадовали ее. Она раздосадовано оттолкнула Сергея и присела за столик, с огромным облегчением уложив цветы на колени.

Корниенко смотрел на нее обиженно, и не мог произнести ни слова. Влад тихонько подтолкнул его в спину по направлению к столику:

— Ну, что будем заказывать?

Кушать Лене совершенно не хотелось — они с Майоровым только-только вернулись с прогулки по парку отдыха, где на свежем воздухе великолепно пошли шашлыки с помидорами.

— Я бы выпила чего-нибудь холодненького, — ответила она и посмотрела на Сергея.

Тот выглядел несколько обескуражено, словно незаслуженно обиженный ребенок. Лене стало стыдно. Зачем она так? Он ведь от всей души, а она…

— Как ты, Серенький? — она тепло улыбнулась. — Извини, просто цветы ужасно тяжелые, я боялась их уронить.

Корниенко вздохнул с явным облегчением:

— Фух. Я подумал, что ты…

Он не объяснил, что именно подумал, а лишь невразумительно повел рукой. Но Лена отчего-то почувствовала, что краснеет.

— Что ты, дурачок, — поспешно ответила она и еще более обворожительно улыбнулась, стараясь загладить обиду. — Я очень рада тебя видеть. Как ты?

Подошел официант. Худой, высокий, в накрахмаленной белой рубашке с длинным рукавом — в такую-то жару! — с красной бабочкой и совершенно безликим лицом:

— Что будем кушать?

"Кто будет, а кто и посмотрит" — с неприязнью подумала Лена и повторила, обращаясь к Майорову:

— Я бы выпила чего-нибудь холодненького.

Знала — он поймет. Самой лень было выбирать: вино, шампанское, пепси или сок. Пусть Влад заказывает на свое усмотрение.

— Значит, так. Даме для начала бокал шампанского. Только хорошо охлажденного.

Посмотрел на нее с немым вопросом: мол, тебя устраивает мой выбор? Та едва заметно кивнула. Да, после шашлыков с острым соусом ледяное шампанское с колючими бульбашками было бы в самый раз. Улыбнулась краешками губ и еще раз кивнула, на сей раз увереннее.

— Ну а нам… Серега, по коньячку?

Тот пожал плечом, не спуская глаз с Лены.

— По коньячку, — подтвердил Майоров. — И… ну не знаю, апельсинов, что ли, порежьте. Ананасов. Как-то в такую жару ничего не лезет. И цветы в вазу, пожалуйста.

Официант черкнул что-то в маленьком блокнотике и, вышколено склонившись в полупоклоне, неспешно удалился с букетом, неся в себе безмерное достоинство.

За столиком повисла тишина. Лена чувствовала себя жутко неловко. Обожающий взгляд Корниенко почему-то обжигал ее, был чем-то неуловимо неприятен.

— Ле-енка, — протянул тот и улыбнулся. — Я так соскучился…

Наклонился к ней и поцеловал. Хотя цветы ей уже не мешали, Лена по-прежнему не ощутила восторга. И без того было жарко, а его губы были такими горячими… Однако же прерывать поцелуй повторно ей казалось верхом невоспитанности, и потому пришлось терпеть, пока Корниенко нацелуется вдоволь.

Когда Сергей, наконец, отпустил ее, Лена готова была умереть от позора. Почему-то ужасно неловко было перед Майоровым. Хотя ведь тот прекрасно знал, что они с Корниенко жених и невеста, а стало быть, им сам Бог велел целоваться, тем более что виделись они теперь так редко. Однако, как бы нелепо и нелогично это ни выглядело, Елена испытала чувство настоящего стыда. Отвернулась, не смея посмотреть на Влада. Почему? Боялась увидеть в его глазах осуждение? Но ведь она имела полное право целоваться с женихом. Что с ней происходит?

За столиком повисла неловкая тишина. На правах хозяина положения Майоров нарушил ее безмятежным тоном:

— Ну что, Серега, как успехи?

Тот оживился:

— Зарегистрировал! Я теперь хозяин газеты!

— Ну, пока что там я хозяин, — поправил его Влад. — Ты им станешь только через одиннадцать месяцев, да и то при условии, что газета к тому времени начнет давать устойчивый доход.

— Да конечно начнет! Куда она денется, правда, Ленка?!

Он несильно, но демонстративно ущипнул ее за бок, и Лена снова испытала стыд. К счастью, в эту минуту вернулся официант, неся на подносе высокий фужер с шампанским, два крутобоких бокала с колыхавшимся в них темным напитком и плоскую вазу с резаными фруктами.

Разговор завял. В воздухе чувствовалась какая-то неловкость, и Лена тут же вспомнила поговорку: "Хочешь потерять друга — займи ему денег". Не это ли сейчас происходило между Корниенко и Майоровым? Зачем он так? Сергей ведь искренне радовался, а Влад осадил его колким замечанием. Вроде: "Не забывай, что газету ты открываешь за мой счет, и эти деньги ты будешь выплачивать мне по мере сил и возможностей". Да уж попробуй забыть об этом, когда над ними дамокловым мечом висит растреклятый контракт.

Корниенко, скрупулезно отрезающий от кружочка ананаса неровную, всю в колючках и впадинках, шкурку, вдруг прервал свое важное занятие и заинтересованно уставился в пространство. Лена проследила за его взглядом и вспыхнула — на пороге зала стояли две девушки. Одна, чуть пониже, блондинка с приятной фигуркой, но из-за бесцветного блеклого лица вся она выглядела какой-то словно бы полуразмытой. Вторая была ей полной противоположностью — высокая, яркая шатенка с шикарной кудрявой гривой. Из-за того ли, что дамочка была на все сто уверена в собственной неотразимости, или на самом деле текла в ней голубая кровь, но несла она себя с таким достоинством, словно пытаясь внушить созерцателям мысль: "Гордитесь, что я посетила сие мероприятие. Радуйтесь, что можете лицезреть меня здесь, в этом непотребном месте". Хотя и место было вполне добропорядочное — кафе "Роза Азора", куда из-за довольно высоких цен ходила лишь приличная публика. И мероприятия тут вроде никакого не проводилось — посетители тихонько общались за своими столиками, никто никому не мешал. А тут явилось это рыжее чудо и гордым разворотом плеч немедленно обратило присутствующих в свиту, играющую королеву.

Елена сразу почувствовала к рыжей дикую неприязнь, однако вынуждена была констатировать — в той действительно чувствовалась порода. Как в хорошей гончей собаке: мощная грудь, поджарый живот, узкие бедра, ухоженная блестящая шерсть гнедой масти. Ярко, красиво, эффектно — безусловно. Но при взгляде на нее непременно напрашивалось сравнение именно с собакой, а не с человеком. Лена брезгливо отвернулась.

Дамочки устроились за столиком неподалеку от них, как раз напротив Корниенко. Тот встрепенулся, вспомнил о невесте, сидящей рядом, и обнял ее. При этом взгляд его был прикован к рыжей породистой хищнице. Лену же его жест оскорбил до глубины души: не было в нем ни капли естественного тепла или нежности, сплошные показательные выступления. На лице Сергея появилось какое-то неведомое ей раньше выражение: азарт, смешанный с восхищением и немым вопросом.

Майоров же то ли не заметил вошедшей парочки, то ли она не произвела на него должного впечатления. Однако он даже не повернулся в сторону прибывших. Вернул Сергея к действительности:

— А что с остальным?

Корниенко уставился на него непонимающе. Лишь через невыносимо долгую секунду его взгляд окончательно сфокусировался на друге и наполнился осмысленностью:

— А что с остальным? — переспросил слово в слово.

— Сережа, одной регистрации для работы маловато будет, не находишь? Что с арендой, со штатом? Есть ли хотя бы предварительная договоренность с типографией? Газета ведь из ничего не материализуется, ее организовывать нужно. Скрупулезно и методично.

— Ну еханый блин! Владик, ты спросил! Когда б я все успел? Ясен пень, и то надо, и другое, и третье. И пятое и десятое. Что ж ты гонишь-то так, у меня еще целый год впереди!

— Не год, Серый, только одиннадцать месяцев, — без тени улыбки поправил Майоров.

Лена добавила:

— Ты ведь так хотел газету. Ты же ни о чем другом говорить не мог. А сейчас, когда у тебя появилась реальная возможность, тянешь время. Тебе уже не нужна газета?

Корниенко обиделся. Скривился, словно хлебнул неразбавленного уксуса, в глазах засветилось глубочайшее разочарование:

— Да ну что вы… Блин!

— Еханый, — поправил Влад и едва заметно усмехнулся.

Сергей не отреагировал на подколку:

— Как сговорились. Да работаю я, работаю! Оставьте вы меня в покое! Дал денег — спасибо, теперь отойди и не мешай. Договор есть? Есть. Верну я тебе твои деньги, не волнуйся. Вот уж не знал, что ты за копейку удавишься.

Брови Майорова насмешливо и одновременно с тем удивленно вспорхнули:

— За копейку? Интересно, сколько десятилетий на такую "копейку" нужно горбатиться, скажем, рядовому инженеру? Или возьмем пример ближе к современности — менеджеру среднего звена. Ты, Серега, не передергиваешь ли?

Он сделал маленькую паузу, впрочем, было заметно, что на самом деле ответа от Корниенко он не ожидает, и продолжил:

— Мне, Серый, эти "копейки" не за красивые глаза, между прочим, достаются…

— Еще бы! — Сергей усмехнулся столь цинично, дескать, откуда у тебя красивые глаза, что это выглядело по-хамки.

Однако Майоров проглотил это его замечание:

— Алена не даст соврать — целыми днями пропадаем на работе. Зато успеваю переделать море дел, перерешать кучу вопросов. Само, Серега, ничего не сделается. Знаешь, мне, собственно говоря, гораздо выгоднее, чтобы у тебя все получилось. Иначе, если ты помнишь условия договора, мне придется отстранить тебя от руководства и заниматься этим самому, чтобы деньги даром не пропали — обидно будет вбухать их бестолку. А я в прессе ни фига не смыслю, мне твоя газета — один сплошной геморрой. Так что ты уж постарайся. У тебя времени очень мало, это только кажется — одиннадцать месяцев. А на самом деле это тьфу…

Он выразительно сплюнул, изображая, как мало времени осталось у друга, и посмотрел на часы — не пора ли оставить влюбленных наедине, согласно контракту. Лена уловила его взгляд и скороговоркой сообщила:

— Я совсем забыла, мне же домой срочно нужно! Я маме обещала.

Влад посмотрел на нее изумленно, перевел взгляд на друга. Спросил по традиции:

— Тебя подвести?

Все четыре предыдущих раза Корниенко отказывался. У Лены забилось сердце: неужели согласится? Ей ужасно не хотелось ехать с ним в одной машине. Точно так же, как не было ни малейшего желания остаться с ним наедине — насколько, конечно, обстановку вокруг можно было считать уединением. Если всю неделю она безуспешно пыталась разобраться в собственных чувствах к жениху, таких противоречивых и полярных по отношению друг к другу, то теперь ясно поняла: она не хотела бы провести с этим человеком всю жизнь.

Прошло всего-то чуть больше пяти недель, как они впряглись в этот эксперимент, а мир вокруг так сильно изменился. Или ничего не изменилось, просто пелена спала с глаз? Сережа, такой высокий, статный, бесспорно красивый, с его умением обаять девушку, с его красноречием, казавшийся совсем недавно верхом совершенства, вдруг открылся с другой стороны. Ни рост его, ни стать, ни красота никуда не делись, все было на месте. А вот обаяние теперь уже не выглядело столь убедительным, как раньше. Красноречие на деле оказалось краснобайством, а сам он, такой "совершенный", предстал в Лениных глазах полной пустышкой.

Он прожужжал ей все уши своей газетой, он не мог думать ни о чем другом, кроме нее, разве что еще о машине представительского класса. А теперь, когда мечта сбылась, вернее, когда у него появилась реальная возможность воплотить ее наяву, он медлит, чего-то тянет, хотя уже давным-давно можно было хотя бы помещение арендовать. Ведь, едва получив регистрацию и лицензию, буквально в тот же день можно было не просто работать над пилотным выпуском "Планеты в авоське", а уже реально выпустить его и не покладая рук трудиться над следующим номером. Корниенко же, как оказалось, куда приятнее разглагольствовать на тему "Как бы я развернулся, будь у меня своя газета и Мерседес", чем прилагать усилия к свершению побед, о которых грезилось столько лет.

К тому же с момента появления в кафе породистой бабенки в Лениной голове вновь и вновь возникал голос Корниенко, обронившего в их памятный день фразу: "Это он у нас таких любит: чтоб брюнетка, и непременно с короткой стрижкой. А я только хотел его поддеть". Вот оно что. С его стороны это была никакая не любовь. Он просто хотел поддеть друга, вечно опережающего его во всем. Зная, что Майоров предпочитает брюнеток, влюбил в себя глупую девчонку, только чтобы Влад ему позавидовал. А сам… Сам, выходит, к брюнеткам всегда был равнодушен. Он шатенок любит. Или блондинок. Нет, скорее все-таки шатенок — вон как на рыжую пялился…

Корниенко медлил с ответом, а Ленино сердце разрывалось от страха — а вдруг изъявит желание поехать с ними?

Тот фальшиво улыбнулся Лене, потрепал ее по щеке:

— Малыш, ты не рассердишься, если я здесь задержусь? Мне тут так хорошо думается. Покумекаю, с какой стороны удобнее завертеть дело.

Как экономист и как просто разумный человек Лена прекрасно знала — "завертеть дело" можно только с одной стороны, с начала. Однако такой расклад ее вполне устраивал: пусть себе "кумекает", лишь бы только не сидеть с ним бок о бок в машине, не терпеть идиотские щипки и ужимки. Она улыбнулась, опасаясь, что улыбка выйдет столь же вымученной и фальшивой, как у Корниенко:

— Тогда пока.

И, даже не поцеловав его на прощание, не забрав цветы из высокой вазы, направилась к выходу. Майоров торопливо вытащил портмоне, отсчитал несколько купюр и положив их на край стола, вышел вслед за нею.

В машине Влад назвал Ленин адрес водителю, но та запротестовала:

— Нет, поехали домой.

Майоров посмотрел на нее, словно бы пытаясь заглянуть прямо в душу, но без дополнительных вопросов выдал водителю новое направлении:

— На Малую Бронную.

Всю дорогу Лена не проронила ни слова. Дома тоже сразу юркнула в свою комнату и не выходила из нее до самого вечера. Влад не мешал, не дергал. Даже музыку не стал включать, за что Елена была ему безумно благодарна. Больше всего на свете ей сейчас хотелось тишины и покоя.


Вечером голод выгнал ее из "берлоги". Сквозь узкую щель под дверью пробивался дивный сладковато-нежный запах. Лена юркнула в ванную, пригладила мокрыми руками заломившиеся от долгого лежания волосы, и лишь приведя себя в порядок явилась пред очи хозяина дома.

Майоров колдовал над сковородой, с несказанным удовольствием втягивая носом ароматный пар. Увидев Елену, улыбнулся, муркнул:

— Ммм… Как пахнет, а?!

— А что это? Действительно запах обалденный.

— Гребешки. Я собирался завтра устроить праздник желудка, но решил перенести на сегодня. Ты ж не будешь возражать?

Лена склонилась над сковородой, в которой в матово-белом соку плавали чуть желтоватые пятачки гребешков, понюхала, и тоже муркнула:

— Уммм! Не знаю, съедобно ли оно, а вот запах…

Разогнулась и посмотрела на Майорова удивленно-подозрительно:

— А почему я, собственно, должна возражать против сегодня? У меня что, какая-нибудь субботняя диета, а я об этом не знаю?

Влад деликатно промолчал. Вытащил из холодильника пластиковую банку с чем-то темным, на вид малопривлекательным.

— Я еще скоблянку купил. Ее я готовить не умею — трепанг для меня слишком экзотичное животное, не знаю, как с ним обращаться. Сейчас разогрею, попробуешь. Это блюдо на любителя, очень необычный вкус. А вот гребешки тебе обязательно понравятся.

Пересыпал скоблянку в фарфоровую супницу, поставил в микроволновку. Лена было ухватилась за тарелки, но Майоров ее вежливо отстранил:

— Сегодня я шеф-повар, не мешай.

Та послушно отодвинулась, чтобы не путаться у него под ногами. Влад нарезал хлеб, вымыл тугобокие помидоры, кудрявые листья салата, узкострелый зеленый лук. Без лишнего изыска уложил овощи на большое плоское блюдо, предварительно порезав помидоры крупными дольками, и доверил Лене почетную миссию отнести это овощное великолепие в гостиную. Там на столе уже стояли приборы и бутылка белого вина. Лена поставила блюдо и вернулась в кухню.

— Может, я еще что-нибудь?..

Майоров не дал договорить до конца:

— У меня уже практически все готово.

Выключил газ под сковородой и, сложив руки на груди, обратил взор на Лену:

— Ты в порядке? Хочешь об этом поговорить?

Та фыркнула недовольно:

— А ты что, психолог?

Демонстративно покинула кухню. Ей совсем не хотелось срывать обиду на Владе, но что делать, когда настроение на нуле и нет ни малейшего шанса поднять его даже при помощи экзотических блюд.

Она присела к столу. Пользуясь тем, что Майоров не мог ее видеть, стащила с тарелки помидорную дольку и, сунув ее в рот, торопливо прожевала.

Через пару минут Влад торжественно внес супницу с закрытой крышкой и снова вернулся на кухню. Лена привстала, наклонилась над неведомым блюдом. Таинственная скоблянка имела не только странный вид, но и запах: одновременно сладковатый, горьковатый и острый. Хмыкнула неуверенно: и он думает, что она станет это есть?

Гребешки Влад подал в порционных керамических мисочках. Присев к столу, по-хозяйски снял крышку с супницы, зачерпнул маленькой поварешкой темное варево и потянулся к Лениной тарелке. Та запротестовала:

— Нет, мне не надо!

Майоров все-таки налил ей:

— Сначала попробуй. Заставлять не буду, но попробовать нужно. Хотя бы для того, чтобы точно знать — ты не любишь скоблянку.

Помешав ложкой в тарелке, Лена брезгливо скривилась:

— А почему она такая черная? И что это вообще такое?

— Ну, положим, суп из сушеных грибов тоже черный, но от этого не менее вкусный. А черная — из-за трепанга. Ты слышала когда-нибудь это название?

Лена потрясла головой, и Майоров объяснил:

— Это морской огурец. Не растение, а что-то типа моллюска — я в этом не слишком хорошо разбираюсь. Знаю, что он черный, и весь в пупырышках, как настоящий огурец. Это очень редкий деликатес и, говорят, жутко полезный. Японцы с китайцами за них бешеные деньги платят. А "скоблянкой" называется, потому что это вроде обыкновенной солянки, только в той используют мясо разных сортов и даже сосиски, а в скоблянке — мясо и трепанг. Ну и плюс всяческие специи, соусы. Попробуй. От этого еще никто не умирал.

Зачерпнув немного скоблянки, Лена неуверенно поднесла ее ко рту. Придирчиво понюхав, посмотрела на собеседника с явным подозрением:

— Сначала ты попробуй.

Тот хихикнул. Отщипнув кусочек хлеба, сунул его в рот. Потом, предварительно подув на содержимое ложки, с видимым удовольствием отправил его в рот. Тщательно прожевал, демонстрируя, что пища не отравлена, улыбнулся:

— Говорю же — съедобно, и даже очень вкусно. Но вкус необычный.

Лена приблизила ложку ко рту, сделала крошечный глоток темного ароматного бульона. Вкус показался ей действительно напоминающим настоящую солянку, только несколько подгоревшую. Пока еще не разобрала, нравится ли ей, но поняла, что в принципе съедобно. На всякий случай скривившись, сунула в рот уже целую ложку. Прикрыла глаза, полностью сосредоточившись на вкусовых ощущениях. Да, на солянку действительно похоже, но привкус она определила неправильно — он похож совсем не на пригорелость, а на что-то непонятное. Странный — да, определенно, но вовсе не неприятный. Уже смелее зачерпнула вторую ложку, вдумчиво пожевала, стараясь понять — нравится ли ей это блюдо или нет.

Майоров наблюдал за ней с улыбкой и откровенной чертовщинкой во взгляде. Лена не отвлекалась на него: ну и пусть себе смеется, почему-то его насмешка не раздражала ее, а скорее веселила.

— Знаешь, — раздумчиво сказала она после третьей ложки. — В этом что-то есть. Но я не уверена, что мне это нравится.

Проглотила еще немного. Выловила из тарелки скрюченный черный кусочек, похожий на резину:

— Вот это он и есть?

Влад уже не скрывал насмешки:

— Он самый.

Лена сунула "резину" в рот, старательно пожевала, потом, наконец, подвела результат вкусовым исследованиям:

— Резина, она и есть резина. Что на вид, что на вкус. Нет, мне это, скорее, не нравится.

Майоров захохотал. Отсмеявшись, налил вина в бокалы. Протянул один Лене:

— На, запей. Резина, говоришь? Может быть, может быть. Говорю же — нужно привыкнуть.

— Зачем? — Лена смотрела с искренним удивлением. — Если мне не понравилось, зачем привыкать?

— Логично. Ну смотри, дело хозяйское. А мне нравится. К тому же полезно.

Он отхлебнул вина, не произнеся никакого тоста, даже просто не чокнувшись с Леной. И снова принялся за свою скоблянку. Майоров уплетал ее с таким аппетитом, что она засомневалась — а может, все-таки что-то упустила? И снова сосредоточилась на черном супе, как про себя окрестила блюдо. В принципе, Влад прав — к этому действительно нужно было привыкнуть. Причем, как поняла Лена, доедая остатки скоблянки, делается это быстро и без малейшего усилия над собой. И кусочки "резины" уже не были безвкусными. По консистенции — может, и напоминали ее, но оказалось даже интересно их разжевывать, вроде очень тугого желе. А вкус… своеобразный. Лена так и не смогла разложить его на отдельные впечатления. Ну что ж, теперь она будет знать, что такое трепанг. И даже, пожалуй, не откажется вновь его попробовать.

Тем временем Влад приступил к гребешкам. Едва сунув в рот первый "медальончик", немедленно зажмурился в экстазе:

— Ууу! Обожаю! Попробуй. Только не говори, что не нравится — в жизни не поверю!

Пробовать гребешки было уже совсем не страшно. Во-первых, белые, во-вторых, в отличие от того же трепанга, запах имели однозначно аппетитный, буквально восхитительный. И вкус оказался соответствующим. Едва первый "пятачок" лег на ее язык, Лена даже не заметила, как в точности повторила действия Майорова: прикрыла глаза и издала такой сладостный стон, что даже самой стало стыдно:

— Умм… Боже, какая вкуснятина!

Влад довольно улыбнулся. Взял свой фужер и потянулся к Лениному, явно намекая на тост. Однако та отмахнулась:

— Подожди, не мешай. Не ломай кайф.

С таким аппетитом Лена, пожалуй, еще никогда не ела. Один за другим глотала кругляши гребешков, восхищаясь их нежным неповторимым вкусом. Что там крабы, что креветки, что красная да черная икра? Никакого сравнения! Если есть на свете царь деликатесов, то это гребешки. Причем не в горчичном соусе, как в прошлый раз, а именно такие, тушеные на сливочном масле и в собственном соку. Лишь доев последний, Лена взяла в руки фужер:

— Уф… Ну… Я такого никогда в жизни не ела. Если раньше я терялась от вопроса "Что ты больше всего любишь", то теперь знаю точно: гребешки. И никакие скоблянки их не заменят. Гребешки, и только гребешки!

Торжественно чокнулась с Владом и с удовольствием отпила хороший глоток вина.

— Уф… Вот спасибо. Я даже не представляла, что от еды можно получать такое наслаждение. Странно — я ведь о них раньше слыхом не слыхивала. Кино смотришь — омары там разные, устрицы, на худой конец мидии. Но нигде никогда не слышала про гребешки.

Майоров хихикнул:

— И слава Богу, а то б они по цене уже черную икру превзошли. А пока еще терпимо.

Собеседница подозрительно прищурилась:

— Ой, для тебя-то? Тебе жаловаться? Ах, бедные наши олигархи, икра им не по карману!

Веселость с Влада как рукой сдуло:

— Так то олигархи.

— А ты? Ты ведь тоже олигарх.

— Никакой я не олигарх, это только Серега меня так называет. Он как будто какой-то кайф от этого получает. Я, Алена, совсем не олигарх. Олигарх — это тот, кто при помощи своего баснословного богатства может влиять хотя бы на внутреннюю политику государства. Или как минимум на экономику. Мне до этого очень далеко, и не могу сказать, что мне этого очень хочется. Для меня деньги — символ внутренней свободы, но не самоцель. Я просто человек более-менее состоятельный, но кичиться этим я не люблю. Езжу на Мерседесе, потому что этого требуют неписанные правила — успешный человек обязан ездить на приличной машине. Меня вполне устроил бы Пежо или, например, Шкода — почему нет? Мне и квартиру эту пришлось прикупить, чтобы соответствовать званию успешного бизнесмена — иначе мне просто было бы тяжело убеждать партнеров иметь со мной дело. Есть определенные правила игры, и я обязан им соответствовать, если хочу чего-то добиться в жизни. Но самому мне эти четыре комнаты не нужны — я не могу разорваться на четыре части, чтобы пользоваться каждой из них. Гостевые — зачем они мне? Если ко мне кто-то и приезжает из иногородних, я устраиваю их в приличных гостиницах — не люблю чужих в моей доме.

— А я? — спросила Лена.

— Ты — другое дело, — скупо отделался Майоров. — Если бы моей целью было пускание пыли в глаза, я бы ездил на Ламборджини или Майбахе — поверь, я могу себе это позволить. И жил бы в крутом особняке на Рублевке — это мне тоже по карману. Но мне кажется это пустым. Куда важнее дать шанс на выживание хотя бы одному ребенку, ты не находишь?

Ребенку? Это он на что намекает? Он вроде еще не женат, чтобы о детях думать. Однако речь Влада о том, что для него ни Мерседесы, ни квартиры в дорогущих домах-новостроях не являются самоцелью, не могла ее не впечатлить. Конечно, легко так говорить, ездя на отличной машине с персональным водителем, живя в огромной четырехкомнатной квартире в самом центре Москвы. Вот попробовал бы, как Лена, вчетвером в крошечной двушке, да в метро в час пик прижаться к какому-нибудь сильно потеющему толстяку…

Однако, хотя смысл высказывания Майорова трудно укладывался в голове, но Лена безоговорочно ему поверила. Не было в его словах ни грамма позерства, сплошная констатация факта. Поверила. Что с легкостью подарил бы им с Сергеем шестисотый, сам катаясь на триста пятидесятой модели. Но уже не подарит, Лена была уверена в этом.

Этот день стал решающим для нее. Пелена спала с глаз, и теперь Елена только удивлялась: как она могла быть такой слепой? Как можно было не замечать ущербности Сергея, его поверхностности? Пустозвон, пустобрех, все "пусто" мира, вместе взятые. Просто пусто. Пустышка. Язык хорошо подвешен — это да, этого у него не отнять. Именно на это Лена и повелась. Не на его красоту, хотя, чего скрывать, ей было очень приятно, когда на них оглядывались все встречные девушки. Может быть, и она сама изначально клюнула именно на внешность. Но позже ее захватили его мечты — он так страстно грезил о своей газете, в таких подробностях описывал ее, словно она уже существует. Он знал досконально, как она будет оформлена, на какой полосе что будет располагаться. Не забыл, казалось, ни о чем: и внутренняя политика, и международные события, и огромная площадь для экономической подборки, включая основные биржевые показатели. Для тех же, кто предпочитал что-нибудь попроще, было предусмотрено восемь полос светской хроники, сплетен и просто жизненных историй. Советы психологов на различные темы: от "как пережить развод" до "как успешно пройти собеседование". Новости культуры, спорт, ну и, конечно же, прогноз погоды на ближайшую неделю. Плюс гороскопы, анекдоты, кроссворды для любителей поломать голову над сложной задачей. В его газете было все, она просто не могла не понравиться потенциальному читателю.

Лену захватила не идея газеты — она к этому, в принципе, была равнодушна. Но ее подкупила влюбленность Сергея в мечту, готовность пожертвовать ради нее всем. Она даже стерпела, когда он пожертвовал ею — да, это было ужасно неприятно, больше того — отвратительно, но она простила его, потому что знала, как это важно для Корниенко.

Теперь же, когда газета, можно сказать, была в его руках, когда только от него самого зависели ее тиражи, ее судьба, он, всего месяц назад сгоравший от нетерпения, от желания поскорее приняться за работу, резко охладел к своей мечте. Вернее, не столько охладел, сколько ленился заниматься ею. Его рвение иссякло в ту минуту, когда он подписал контракт с Майоровым. Сергей старался этого не афишировать, но Лена это чувствовала. Она видела, как изменился Корниенко.

Самое ужасное, что остыл он не только к газете, но и к Лене. И она к нему остыла. Нет, не из-за того, что условие оказалось неподъемным для нее — она бы все выдержала ради любимого, если бы ее жертва действительно пошла ему на пользу. Что там год — она выдержала бы и два, и три года, лишь бы только Сергею было хорошо. Но…

Оказалось, что ему хорошо и без газеты. И даже без Лены. Ему было хорошо с открытым кредитом от Майорова. Вот тогда он чувствовал себя орлом. Деньги есть, в неограниченном количестве — конкретную сумму ведь не оговаривали. И теперь Корниенко уже ничего не ждал от жизни — ни газеты, ни Лены. Разве что еще шестисотого Мерседеса. Но машины представительского класса ему не видать. По крайней мере, не в качестве свадебного подарка, не с Леной.


Решение она приняла. Решение относительно Корниенко. А вот все остальное было зыбко, как дворец, построенный на песке без закладки фундамента. Собственное будущее виделось ей туманным, расплывчатым. Поняв окончательно, что с Сергеем ей не по пути, Елена оказалась словно бы в вакууме. Будто кто-то поместил ее в стеклянный куб и бросил его в океан жизни. Она все прекрасно видела и понимала, но предпринять ничего не могла.

Вернее, не имела понятия, что она может предпринять. Не знала, в каком углу у этого куба выход. Главное решила, оставалось найти ответ на другой, не менее главный вопрос: как быть дальше? Она ведь представляла себе дальнейшую судьбу только рядом с Корниенко, тем и жила последние полгода. И вдруг буквально за несколько минут в голове все перевернулось, и теперь следовало искать другие цели, планировать все по-новому.

Все перевернулось с ног на голову. Вернее, как раз наоборот: с головы на ноги. Пелена спала с глаз. Обожаемый Сереженька оказался пустышкой. Майоров…

Она еще не знала, кем оказался Влад. Но уже была ему благодарна за то, что, сам не ведая, помог ей открыть глаза. Пусть он добивался этого из своих корыстных целей — он ведь так не хотел, чтобы Сергей женился на Лене. Добился. И так ли важна причина его поступков — неприязнь ли непосредственно к Лене, или же просто не хотел, чтобы друг женился раньше него. Главное, что своим эгоизмом он помог Лене не допустить роковой ошибки. Вышла бы замуж за Корниенко, и мучилась бы с пустобрехом до последнего вздоха. Целыми днями валялся бы на диване, с презрением отшвыривая в сторону газеты и рассказывая всем и каждому, какую "Планету в авоське" он бы замутил, появись у него такая возможность. Жаловался бы на жестокую судьбу, не предоставившую ему шанса подняться. А Лена в это время корячилась бы на двух работах, чтобы было чем детей накормить. Нет уж, увольте. Она совсем не собиралась сидеть на шее у мужа, но и сажать его на свою тоже не собиралась. Брак — это союз двух равноправных партнеров, а никак не уютная люлька, подвешенная на спину более выносливого супруга. Или не выносливого, но безотказного.

Получалось, что теперь Лена должна до конца дней благодарить Майорова, которого презирала всею душой. Вернее, когда-то презирала. А теперь? Что теперь? Презрения к нему она уже давно не испытывала, если только здесь уместно это слово. В ее понятии "давно" означало всего несколько дней, но ей казалось, что она живет под крылышком Влада уже целую вечность.

Однако до сих пор не могла понять, кто он. Майоров ее ненавидел, иначе зачем бы он стал мешать Сергею жениться? Даже если не испытывал к ней столь негативных эмоций, то и положительными тоже не руководствовался. Однако как ловко ему удавалось скрывать свои чувства. Ведь сам же признался, что не терпит чужих в своем доме. Но за месяц с небольшим Лена ни разу не почувствовала на себе его неудовольствия от ее круглосуточного присутствия. Всегда ровный, спокойный. Молчун, но не зануда. Зато если уж что-то скажет, то в самую точку.

Сначала его молчание Лена принимала за снобизм: не желает опускаться до бесед с нею, плебейкой. И лишь теперь, прожив с ним месяц бок о бок, поняла, что Влад просто не хотел надоедать ей своим присутствием. Понимал, как ей тяжело рядом с ним, наверняка догадывался, как она его ненавидит за то, что тот сорвал их с Сергеем свадьбу. Молчал из деликатности, а вовсе не из снобизма.

Но о каких детях он заговорил? Это что, был намек на?.. О Боже, это что же, он из-за этого решил увести у друга невесту? Да как же она сразу не догадалась? Корниенко ведь открытым текстом сказал: это не ему, а Владу нравятся брюнетки с короткой стрижкой. Регина, секретарша, живое тому доказательство.

Так вот в чем дело. Майоров решил отбить Лену. И не нашел для этого лучшего способа, чем это дурацкое пари. Остался только один вопрос: зачем ему это нужно? Вернее, зачем — понятно: недаром на ребенка намекал. Но почему?! Почему именно от нее? Почему не от той же Регины? Она — рядом, и уж коль Влад является таким ценителем брюнеток, можно предположить, и даже быть в этом уверенной, что та выполняет при шефе не только секретарские функции. Вот и рожала бы ему детей, сколько угодно, но причем тут Лена?

Или же… Ах, вот оно что. Видимо, Регина не может иметь детей, а Майорову непременно нужен наследник. Еще бы — надо же будет кому-то передать империю "Роспромтрансгаз". И наследник должен хотя бы отдаленно быть похожим на жену папаши, Регину. А когда Корниенко представил Майорову Лену, тот решил, что она для этой цели подходит как никто другой. Вот тогда-то и придумал свой коварный план: расстроить свадьбу, использовать Елену в качестве инкубатора, а потом присвоить ее ребенка и жениться на Регине.

Так вот он какой, Майоров! А она-то уже начала видеть в нем человека. Глупая, какая же она глупая…

Ночь подбрасывала Лене все новые и новые улики против Влада. Чем дольше она не могла заснуть, тем более мрачным типом представал в ее воображении Майоров. Похитителем невест и младенцев, предателем лучших друзей. Пожалуй, ее первое впечатление о нем оказалось правильным. Нужно доверять интуиции — ведь чувствовала же, чувствовала, что он страшный человек!


Проснулась она хмурая — ночные рассуждения дали о себе знать. Это же надо было так ошибиться в человеке? Только-только разглядела в нем что-то положительное, а Майоров оказался еще большим монстром, чем она думала вначале. Выходило, что Елена совершенно не умеет разбираться в людях. Ведь и Корниенко раньше казался ей редким умницей. Еще радовалась: надо же, как ей повезло с ним.

По всему выходило — она свободна, она ничья. Не было больше никакой нужды оставаться с Майоровым. Собственно, ее, этой нужды, и раньше-то не было — уже целую неделю она запросто могла бы жить дома, а не у него. Но в том-то и дело, что лишь в последнюю неделю она, наконец, начала дышать полной грудью. Только расслабилась, начала было получать удовольствие от общения с ним, а оно вон как повернулось.

В надежде, что Влад еще спит, выглянула из своей комнаты. Однако в коридоре слышны были отголоски джаза — значит, проснулся. Лена презрительно фыркнула — ишь, деликатный какой, боится ее разбудить. Еще бы, беспокоится о нервном здоровье матери своего будущего ребенка.

Тихонько прокралась в ванную, умылась. Потом так же незаметно вернулась в свою комнату и принялась было собирать вещи. Сложила половину в просторную сумку, и присела на кровать с очередной кофточкой в руках.

Ну уйдет она, и что? Повиснет в пространстве, как желудь на березе. Ни работы, ни мужа, никаких надежд на будущее. Нет, так неправильно. Если все вокруг такие коварные, нужно самой становится такой же, дабы в один отнюдь не прекрасный момент не оказаться добычей в чьих-нибудь острых когтях.

Раз они с ней так поступают, она станет такой же. Это вчера она была легковерной дурочкой, а сегодня… Предупреждена — значит, вооружена. Предупреждена, как же. Дождешься от них. Если бы сама не догадалась, как пить дать, сожрали бы, и косточками ее хрупкими не подавились.

Но теперь она будет хозяйкой положения. И ни Майоров, ни Корниенко об этом не догадаются. Она по-прежнему будет пай-девочкой, но только цели теперь уже станет преследовать свои собственные. Отступать поспешно, не подготовив себе дорогу для отступления, глупо — так можно споткнуться о незамеченную корягу. А вот подготовить все для отхода, и оказаться истиной победительницей в этой необъявленной войне — это станет для Майорова настоящим шоком. А для Корниенко… А что Корниенко? Пустышка, не стоящая не только внимания, но даже мести. Пусть себе живет, пусть других дурочек охмуряет своими грезами.

Уходить нужно, имея базу. То есть подкопив немного денег, чтобы хотя бы на первое время хватило, и обеспечив себе новое место работы. Как ни крути, а запись в трудовой книжке "Роспромтрансгаз" наверняка придаст ей большего веса в глазах работодателя. К тому же, имея ее, Лена сможет претендовать на куда большую зарплату, нежели на своей прежней работе. Это несомненный плюс в ее нынешнем положении, и было бы глупо не использовать его на полную катушку. Однако любого нормального работодателя непременно насторожит: а почему, собственно, она проработала в "Роспромтрансгазе" всего месяц? С таких мест не уходят без веской причины. Поэтому ей нужно продержаться год до конца, чтобы на чистом глазу ответить: "Срок контракта истек, а продлевать его я не захотела". А уж причины для этого у нее могли быть какие угодно.

И весь этот год изображать из себя простушку, как Майоров изображал благородного рыцаря. Тем сильнее будет его шок, тем больше — Ленин восторг от него. Он-то будет думать, что она у него в кармане, а тут раз, и…

Решено. Улыбаться как можно больше, стараться не подать виду, что ей известны его мерзкие замыслы. Как же он так прокололся? Пребывал в столь благодушном настроении, что совершенно не контролировал язык. Ну ничего, Лене его разговорчивость как раз на руку. Нужно и дальше поддерживать его в полной уверенности, что она легковерная дурочка — глядишь, еще какие полезные сведения получит от него, разговорчивого.


И воскресенье, и утро понедельника Лена успешно играла роль сладкой идиотки. Охотно смеялась над шуточками Майорова, порой довольно остроумными. Целый день почти не отходила от него, живо отзываясь на любые предложения: на пляж — так на пляж, вечером в Большой на "Тоску" — пожалуйста, с нашим удовольствием.

От ее неожиданной лояльности Майоров пришел в полнейший восторг. Он весь день был в ударе, сыпля шуточками и комплиментами, рассказывая какие-то забавные истории из их с Корниенко общей юности.

Впрочем, истории были не только забавными, но и поучительными, многое поясняющими. Наконец-то Лене стало понятно, почему лучшие друзья выбрали столь разные дороги в жизни. Если верить Майорову, выходило, что отец едва ли не с детства настраивал его на большое будущее. Сам Майоров-старший был прокурором и весьма влиятельной личностью. Однако соваться в юриспруденцию сыну не советовал — дескать, на семью вполне достаточно одного юриста. Но и отговаривать не отговаривал. Однако советовал приглядеться к Институту Нефти и Газа. Времена были еще советские, но прокурор прекрасно видел, что изнутри социалистическая система сгнила до основания, и было понятно, что долго она не продержится. Альтернативные же источники энергии еще никто не изобрел, и было очень сомнительно, что изобретет в ближайшее время. Зато научный прогресс шагал семимильными шагами, и для всех новинок техники нужны были или электричество, или газ, или бензин.

В общем, папеньке своему Влад был премного благодарен за науку. Больше того, тянул за собою и Сергея: мол, верное дело предлагаю. Но Корниенко уперся рогом: нет, будущее за журналистикой — если она не дала дуба за предыдущие тысячелетия, то и впредь будет живее всех живых. А альтернативная энергетика де появится в ближайшее время.

Вот и… Собственно, какие могут быть претензии? Как говорится, кто на кого учился. Чей прогноз оправдался, тот и будет ездить на Мерседесе.

Что ж, это многое объясняло, но никаких принципиальных открытий из сей откровенности не последовало: главное Лена знала и так, а нюансы теперь интересовали ее меньше всего.

У входа в офис Майорова поджидала какая-то женщина. Очень скромно одетая, при этом в руках она держала совершенно шикарный букет и обыкновенный пластиковый кулек с нарисованными на нем легкомысленными цветочками. Едва завидев Влада, дама побежала ему навстречу. Дабы не мешать, Лена продолжила путь самостоятельно, но успела услышать, как женщина торопливо заговорила:

— Спасибо! Спасибо, миленький, родненький! Если бы не вы…

Тут зашипели, раскрываясь, створки лифта, и сбивчивая речь странной дамы утонула в этом шуме. Войдя в кабину, Лена краем глаза успела заметить, как посетительница настойчиво сует в руки Майорова цветы и пакет. От последнего тот решительно отказался, а вот судьба букета осталась для Лены невыясненной: узкие дверки лифта сомкнулись, закрыв ей доступ к любопытной картинке. А жаль. Ей ведь сейчас нужно насобирать как можно больше компромата на Майорова — мало ли, глядишь, какая польза выйдет. Даже если не пригодится — все равно интересно. Нужно будет Агнессу расспросить, может, в разговоре ляпнет чего лишнего.

Работы было много — самое время квартального отчета. Этим, конечно, занимаются бухгалтера, Лена вроде как рангом чуток повыше. Но цифры сверять все равно нужно было — чтобы иметь возможность планировать работу предприятия на будущее, нужно хорошо знать о прошлых успехах или просчетах.

Цифры Лена любила. Иной раз они могли куда красноречивее слов рассказать о ком-нибудь. Вот и сейчас… Не будь рядом Кусакиной, Лена не удержалась бы и потерла руки в предвкушении битвы. Вот и попался, голубчик! В графе "Благотворительность" красовалась не совсем круглая, зато очень впечатлительная сумма: "648 244, 08".

Опаньки! Вот оно. Какая благотворительность? Лена собственными ушами слышала, каким издевательским тоном Майоров сказал Сергею: "Я благотворительностью не занимаюсь". И куда же ушли шестьсот сорок восемь тысяч рублей? Она хитро прищурилась: надо же, для правдоподобности еще и восемь копеек приписал. Интересно, кому это он взятку давал с копейками? Или это от курса доллара? Ну да, наверняка. Теперь уже не проверишь, какой был курс Нацбанка на тот момент. Ничего-ничего, и без курса попался. Теперь понятно, как он укрывает налоги: с одной стороны, при помощи "благотворительности" уменьшает прибыль, с другой — она дает ему право на некоторую налоговую льготу. Ох, и дурак же Майоров! Надо же было подпустить собственного врага к таким документам.

Впрочем, о том, что Лена ему враг, он пока еще не догадывался. Видимо, посчитал ее полной дурочкой, раз она так легко доверила свою судьбу Корниенко. Потому и решил, что она для него не представляет ни малейшей угрозы. Что ж, отлично. Ей только на руку его беззаботность.

Незаметно стрелка часов приблизилась к одиннадцати. Агнесса потянулась за столом:

— Ну что? Чайку?

Вопрос был излишним — они каждый день в одиннадцать устраивали себе маленький перерыв. На правах, вернее, обязанностях младшей Лена взяла чашки и отправилась за кипятком в холл, где стоял куллер. Пожарники строго следили за отсутствием чайников в отделах, да и сходить за кипяточком не представляло ни малейшего труда — там всегда кто-нибудь попивал кофе, и можно было разжиться последними новостями.

Сейчас там стояла только Регина. Елена невзлюбила ее с первого взгляда — та окатила ее столь презрительным взглядом, когда Сергей привел знакомить невесту с другом, что до сих пор при встрече с секретаршей Майорова ее передергивало. Лена вынужденно поздоровалась и склонилась над аппаратом, жиденькой струйкой выдававшим воду. И не заметила, как со спины подошла еще одна сотрудница. Не желая мешать Елене, пристроилась рядом с Региной:

— Привет. Что там слышно у начальства?

— Скороходова приходила.

— Ну?! И как там дела?

— Да ты что! Вся в слезах, вся в соплях. Такой букет офигительный притащила — шеф мне его отдал. Зайдешь потом, посмотришь. Где только денег набрала?

Подруга скривилась:

— Ну скажешь тоже! Да за такое руки целовать надо, а тут цветы. Это самое малое, что она могла сделать.

Больше всего на свете Лене хотелось дослушать разговор. Но чашки были уже полны, а заговаривать с Региной первой она никак не могла себе позволить. Пришлось уходить, несолоно хлебавши.

Сунув по пакетику заварки в чашки, Лена с Агнессой присели к ничейному столу. Быть может, когда-нибудь Майоров и надумает взять еще одного экономиста, но пока они и вдвоем неплохо справлялись с работой. Стол же выполнял функции обеденного, а заодно посудной лавки — в нем хранились всевозможные баночки, коробочки с кофе, чаем, сахаром, вафлями-печеньем.

Пока кипяток приобретал удобоваримую температуру, сотрудницы обычно болтали на отвлеченные темы. Лена поспешила задать вопрос, пока Агнесса не заговорила о чем-нибудь малоинтересном.

— А кто такая Скороходова? — спросила она, придав голосу максимально равнодушный тон.

— Скороходова? — Агнесса пожала плечом: — Понятия не имею.

Разочарованию Лены не было предела. Как же так, там творятся такие события, а Агнесса не в курсе?

— А что? — переспросила та. — Я что-то пропустила?

Все так же равнодушно Лена ответила:

— Да там весь офис на ушах. Какая-то Скороходова принесла шефу цветы, чуть ли на колени перед ним не падала…

— Да ты что?! — восхитилась Агнесса. — Приходила? Слава Богу, значит, обошлось?

— Что обошлось-то? — недовольно переспросила Лена. — Объясни по-человечески. Ты только что утверждала, что не знаешь никакой Скороходовой.

— Да кто ж ее не знает? Я просто забыла про нее, не подумала. Да ты тоже должна ее знать. Страшная история, жуть. Эта с позволения сказать мамаша бросила детей одних и поехала получать пособие по рождению ребенка. Ну помнишь, тогда все газеты эту историю печатали, по всем каналам показывали! В воронежской области. Какое-то село — полная глухомань. Оставила одних в частном доме, с неисправной печкой. Пацаненку пять лет, и девочка крошечная, полгода. Эта, простите, мадам за полгода не соизволила выбрать более удачного момента для поездки за пособием. Ну хоть бы соседей попросила посидеть. А тут печка — бах!

Припоминая, Лена прищурилась:

— Да-да-да, что-то такое было. Это когда мальчишка спас сестричку?

— Ну да. Сам обгорел дотла, одна только голова невредимой осталась. Остальное сгорело до костей. Но сестричку вынес, на той ни единого ожога, только вся в копоти была.

— Так это и есть та Скороходова? — Лена окончательно вспомнила ту печальную историю.

Доктора долго боролись за мальчонку. Сначала в Воронеже, оттуда его спецрейсом перевезли в Москву. Всем миром спасали маленького героя, но пацанчик таял на глазах. И только в Америке смогли поставить его на ноги. Какой-то таинственный спонсор, отказавшийся называть свое имя, организовал…

Стоп. Спонсор. Благотворительность. Да нет, быть такого не может. Майоров не занимается благотворительностью. К тому же, это ведь было больше года назад, а отчет-то на Ленином столе за прошлый квартал.

— Ну да, — ответила Агнесса, пока мысли роем проносились в голове новой сотрудницы. — Та самая. Шеф устроил им с сыном лечение в Штатах. Потом они вернулись сюда, и он купил им квартиру в Москве — ребенку необходимо постоянно постоянное лечение, а там у них, в области, нет ожогового центра. А эта горе-мамаша опять недосмотрела, поленилась его в бассейн водить. У мальца как поперли рубцы — они же растут, он уже не мог руки к телу прижать — столько гадости подмышками наросло! Пришлось Майорову второй раз их в Штаты отправлять. Так что, говоришь, приходила?

Все тем же равнодушным тоном Лена ответила:

— Ну да, утром встречала шефа. С цветами и еще каким-то кульком. Видимо, шампанское, еще чего-нибудь. Да только он не взял.

— Ну слава Богу! — Агнесса даже перекрестилась. — Наверное, нашелся мудрый человек, надоумил хоть "спасибо" сказать. А то ж первый раз из Америки как вернулись, так даже не объявилась, не поблагодарила. Ни за лечение, ни за квартиру. Майорову, конечно, ее благодарность не нужна — исключительно ради пацана старался. Ты ж, наверное, знаешь его историю?

Лена навострила ушки. Какую историю? Она ничего не знала, но говорить об этом вряд ли следовало. Уже по одному сообщническому голосу Агнессы она догадалась, что сия история охраняется тщательнейшим образом, просто в силу близости к Майорову, по ее мнению, Лена непременно должна была знать все его тайны. А потому она невыразительно кивнула, чтобы нельзя было разобрать: известно ли ей что-то или нет.

Агнесса продолжила шепотом, как будто кто-то мог их подсушивать под дверью:

— Представляешь, какая у него жизнь была? При сумасшедшей-то мамаше? Нет, я ничего не хочу сказать: тетя Мона — добрейшей души человек, я ее всегда любила. Не могу сказать, что бывала у них слишком часто, но иногда отец брал меня с собой — наши отцы работали вместе, до сих пор дружат. Алексей Николаич всегда ее поддерживал — дай Бог каждой такого заботливого мужа! Но как он ни старался, а она так и не смогла смириться с потерей. Вот ты мне и скажи — откуда у детей такое бывает? Как получилось, что один из близнецов — здоровый, а у второго лейкемия? Откуда эта гадость у двухлетнего пацана?! Бились-бились за него, а только намучился пацанчик напрасно. У нас тогда не делали пересадку костного мозга, а заграницу выехать на лечение могли только родственники первых лиц государства. Майоров-то тоже не последний человек в отечестве, я имею в виду старшего. Впрочем, теперь младший папашу крепко обошел. Короче, не спасли.

Кусакина вздохнула тяжко, и вспомнила про чай:

— Ой, остыл уже! Надо ж было разболтаться.

Прихлебнула, поморщившись, и продолжила:

— Я, как ты понимаешь, была еще совсем маленькая, мало что помню — я ведь всего на год старше их была. Вернее, это я Стасика практически не знала, зато отлично помню, как мои старики, насмотревшись на страдания Майоровых, меня без конца на обследования таскали, боялись упустить момент. Еще бы — государство-то родное фиг бы помогло в случае чего. Это тебе не сейчас. И сейчас-то не приведи Господь такого, а в то время же еще не было таких технологий. Короче, Стасик умер, не дотянув до пяти лет. А тетя Мона с тех пор заговариваться стала. Потом и вовсе сдала. И ушла так тихо-тихо, незаметно. Как будто растаяла.

Потрясенная, Лена не находила слов.

Одним глотком допив безвкусный чай, Агнесса распорядилась:

— Так, все, за работу. Отчет нельзя задерживать.

И тут же, практически без перехода, окунулась в мир цифр. Лена последовала за нею. Да только из всей таблицы видела лишь одну строку: "Благотворительность". И цифру "648 244, 08". История, рассказанная Агнессой, потрясла ее до глубины души, однако все это не давало Майорову права списывать какие-то личные проблемы под видом благотворительности, и за счет этого лишать государство налогов. Она, конечно, не собиралась его никуда сдавать, но если он хотя бы попытается где-то ее ущемить, Лена непременно воспользуется своим тайным оружием. А для этого она должна знать все.

— Агнесса, я не понимаю, откуда взялась благотворительность? Шестьсот сорок восемь тысяч. Он же Скороходовым в прошлом году помогал, если я не ошибаюсь? Тогда почему деньги попали во второй квартал?

Кусакина уставилась на нее с откровенным недоумением:

— А при чем тут Скороходова? По ней он давным-давно отчитался. Это другие. Я без бумаг не вспомню ни фамилий, ни конкретных случаев. Он постоянно кому-то помогает. Времена сейчас, конечно, другие, но больных детей не становится меньше. И не всех их могут вылечить здесь. Да и у нас тоже не все операции бесплатные. Так что графа "благотворительность" у нас пустой бывает крайне редко, привыкай. На каждую копейку имеются соответствующие документы, не переживай. Бухгалтерия за этим тщательно следит. Если хочешь, пойди, возьми у них папку. Желтенькая такая. Только давай займемся этим после отчета, хорошо?

Лена не стала возражать. Уткнулась в бланк, испещренный цифрами, и сделала вид, что погружена в работу. Но на самом деле она видела перед собою лишь расплывшееся пятно отчета. И даже никаких мыслей не было, кроме одной: неужели она могла так ошибиться в человеке? И Майоров вовсе не собирался похищать ее пока что не существующего ребенка, а имел в виду других детей. Чужих, но попавших в беду. Вот о каких детях он говорил. Таких, как маленький герой Валера Скороходов, таких, как несчастный Стасик Майоров, брат-близнец Влада, не доживший до пяти лет. Вот почему ему вполне хватало триста пятидесятой модели Мерседеса, вот почему не нужен был особняк на Рублевке. И Лена поверила — он бы действительно удовлетворился Шкодой, если бы на него косо не смотрели потенциальные партнеры. Потому что все это мирская суета. Потому что это такая мелочь по сравнению с жизнью одного-единственного ребенка…

На глаза неожиданно навернулась слеза, и Лена украдкой смахнула ее ногтем. Не хватало только, чтобы Агнесса заметила. Та ведь перед нею только потому и разоткровенничалась, что была уверена в Лениной осведомленности. Еще бы — какой нормальный человек поверит в то, что Лена месяц живет с Майоровым в одной квартире, вместе с ним ест и ездит на работу, проводит буквально все свободное от работы время, да и в офисе частенько с ним пересекается, и при всем этом остается для него чужим человеком, не посвященным в семейные тайны. Иначе, видимо, Кусакина и словом бы не обмолвилась. Так вот почему она у него доверенная особа — дочь друга Майорова-старшего, возможно, подруга детства. Ну да, она же всего на год старше Влада. Поди, и в пионерских лагерях вместе отдыхали…

Но тогда причем тут Регина? Если у Майорова есть она, зачем ему Лена? Зачем ему две стриженые брюнетки? Или она все свалила вместе, а потому и не может разобраться — в одной куче оказались кусочки от разных паззлов, вот и попробуй сложить из них целую картинку.

— Агнесса, можно еще вопрос? — решилась она.

Кусакина посмотрела на нее безучастно, все еще пребывая в мире цифр:

— Ну?

— Что ты можешь сказать о Регине? Как давно она здесь?

Собеседница ненадолго задумалась:

— Регина? Да что-то около года. Или даже меньше… Меньше, да, определенно. Анна Ивановна, прежняя секретарша, ушла на пенсию в октябре. Ну да, помнится, еще погода стояла премерзкая. Шеф и взял Регину. Она дочь подруги тети Моны, та за нее сильно просила. А Влад у нас отказывать не может. Удивляюсь, как он с таким мягким характером чего-то добился?

Агнесса рассмеялась:

— Ну мы-то с тобой знаем, что это он только по отношению к близким людям такой, да? Где надо — он у нас о-го-го! Орел! — и вмиг посерьезнела: — Нет, я правда за него очень рада. Молодец. И тебя об одном прошу — не обижай его. Он хороший.

И так по-детски наивно у нее это вышло, так искренне, что у Лены в горле поселился какой-то противный комок, от которого немедленно защипало в носу. Испугавшись, что теперь уже всерьез расплачется от собственной глупости, Лена уткнулась в отчет и пробормотала неуверенно:

— Да не собираюсь я его обижать, с чего ты взяла?

Ну да, она просто так решила вооружиться цифрами против него, а обижать вовсе не собиралась.

Ей стало безумно стыдно. За то, что все поняла только после того, как Агнесса ей подробно разжевала истину. А сама за месяц с небольшим так и не разобралась в человеке. То ненавидела, то… Она не могла сформулировать, какие чувства испытывала к Владу последнюю неделю. Одно знала наверняка — они сильно переменились в лучшую сторону. И от имени "Алена" стала получать странное удовольствие, как будто между ними существовала какая-то тайная связь, о которой не знал никто, кроме них двоих. И это имя было словно бы паролем, тонким намеком на то, что у них совершенно особые отношения…

Да, настолько "особые", что, услышав непонятную фразу о ребенке, Лена тут же надумала себе черти чего. И Влад в ее воображении снова предстал кровожадным монстром. Фу, глупая какая.

Но Регина… Как же быть с Региной? Лена ведь была уверена в том, что она работает в "Роспромтрансгазе" давным-давно. А оказалось, что она здесь всего лишь… Постойте, но ведь как раз в октябре Лена познакомилась с Сергеем. В самом конце месяца, тридцатого числа. Имеет ли это совпадение хоть какое-то значение? И вообще, причем тут Регина, чего она к ней прицепилась? Ну секретарша, ну любовница — подумаешь.

Нет, не подумаешь. Едва только эта мысль появилась в голове, Лену пронзила какая-то странная боль. Ревность сжала сердце. Ревность?! Но позвольте…

Желтоглазая сердцеедка обычно сопровождает любовь, а между Леной и Владом не было ровным счетом никаких отношений. А значит, для ревности не было решительно ни единого повода. Лена попыталась сбросить с себя оцепенение, вызванное ужасным откровением.

Не получилось. Ступор лишь увеличивался с каждым мгновением: как она может утверждать, что между нею и Владом не существует никаких отношений, кроме соседских? Как, если буквально только что призналась самой себе, что с некоторых пор имя "Алена", произнесенное Майоровым, странным образом волнует ее, сближает с Владом.

Что за странности с нею происходят? Неужели она влюбилась во врага? Но разве Майоров — враг? Разве она в него влюбилась? Но это же глупо. Они такие разные. Он — пусть не олигарх, но все равно человек богатый. Она — обычная россиянка со всеми сопутствующими проблемами в виде отсутствия жилплощади, машины и прочими материальными затруднениями. Богатые женятся на богатых — таков суровый закон жизни. А бедным лишь разбивают сердце. И ходить далеко не надо — достаточно посмотреть на Регину. Красивая и несчастная, иначе почему бы она так предвзято относилась к Лене? Да потому, что ей удалось стать любовницей шефа, но она прекрасно понимает, что на большее у нее нет ни малейшей надежды. Вот и ревнует к Лене, как к более успешной сопернице. Не догадываясь о том, что они вовсе не соперницы, и Лене самой впору ревновать к ней.

Все переменилось в одночасье — обожаемый Сережа вызывал ныне лишь чувство жалости и досады, Майоров же, ненавистный и презираемый, стал чем-то запретно-сладостным, недоступным. Корниенко оказался недостоин Лены, она же в свою очередь не дотягивала до Влада — ну не женятся олигархи на простушках, такое только в сказках бывает!

Не то чтобы Лена недооценивала себя. Просто не верила в сказки — она была для этого слишком взрослой. Максимум, на что она могла бы рассчитывать с Майоровым — так это на более-менее длительный адюльтер с неизменно печальным финалом. Регина была тому ярким подтверждением — меньше всего Елене хотелось бы смотреть на всех потенциальных соперниц испепеляющим взглядом, красноречиво свидетельствующим о ее незавидном положении любовницы.

Нужно сделать над собой усилие и прогнать непрошенное чувство. Нужно уйти, бросить все. Ведь в отношении Корниенко уже все решено, Лене больше незачем ломать затянувшуюся комедию. Надо просто уйти. Это ведь так легко — прямо сейчас встать из-за стола и выйти из кабинета, не попрощавшись ни с Агнессой, ни с самим Майоровым. А вещи уж он сам передаст ей с водителем. И все, финита ля комедия. Черт с ним, отчетом — Агнесса сама справится. Справлялась ведь раньше без Лены, и теперь не рассыплется.

Однако Лена не двигалась с места. Словно мазохистка, сидела и получала какое-то странное удовольствие от страданий. И все больше убеждалась в том, что уже давно не ненавидит Майорова, что лишь по привычке питала к нему негативные чувства. Вернее, думала, что питает, а на самом деле в душе уже давно все перевернулось. В тот самый день, когда ее впервые не передернуло от имени Алена. Жаль, что она не запомнила тот день.


Уже разобравшись в себе, Лена продолжала изображать из себя невесту Корниенко. Это не доставляло ей ни малейшего удовольствия, зато давало возможность оставаться рядом с Владом. Пусть трудно, пусть больно. Но ведь если бы она ушла — было бы еще больнее. Потому что она потеряла бы не только возможность быть с ним рядом едва ли не двадцать четыре часа в сутки, а даже надежду на случайную встречу с ним. Ну где могли бы столкнуться без пяти минут олигарх и обычная безработная? Нигде. У них разные среды обитания.

Она ходила на работу. Вернее, ездила. И дорога вдруг стала доставлять ей безумное удовольствие, потому что в эти минуты Влад был как никогда близок к ней. Пусть салон Мерседеса просторнее Жигулей — все равно Влад был рядом. А на поворотах даже прижимался к ней. Пусть не по собственному желанию, а всего лишь влекомый силой инерции — главное, что Лена могла чувствовать его. Вот только даже летом Майоров практически не вылезал из пиджаков, а ей так хотелось коснуться его кожи…

Она завтракала, обедала и ужинала в обществе Влада. Усиленно старалась делать вид, что с нею ничего не происходит, но именно из-за этого между ними снова возник холодок первых дней, когда Лена действительно ненавидела его лютой ненавистью. Ей так хотелось сблизиться с ним, но вместо этого чувствовала, что они лишь отдаляются друг от друга.

Она спала в его квартире. Каждая ночь доставляла ей немыслимые страдания. Грезилось, что он вдруг войдет к ней среди ночи, скажет: "Прости, я не могу больше притворяться". И уже не нужно будет слов — все остальное скажут руки Влада. А Лена… О, она не станет сопротивляться. Она не произнесет ни звука, но сумеет объяснить ему, как счастлива, что все условности, наконец, остались позади…

Но Влад даже днем не позволял себе входить в ее комнату. В случае крайней необходимости он деликатно стучал в дверь и тихонько звал ее: "Алена!" И у Лены все переворачивалось в груди от его голоса.

А еще она вдруг обнаружила, что джаз перестал раздражать ее. Не могла сказать, что полюбила, но стала улавливать в этой музыке что-то трогательно-щемящее. Правда, джаз джазу рознь, и некоторые композиции все еще шокировали Лену своею неоправданной резкостью. Но по большей части она начинала получать удовольствие от тоскливого откровения саксофона и заливистых возражений трубы.

И пришла суббота. Очередная суббота, не предвещавшая ровным счетом ничего нового. Встреча с опостылевшим Корниенко, его нытье по поводу высоких цен на аренду и дурацкие пощипывания под столом. У Лены не было ни малейшего желания идти на эту встречу, но в таком случае ей пришлось бы признаться, что свадьбы не будет. Но тогда ее жизнь покинул бы не только Сергей, но и Влад. Это, может, и было бы самым правильным в ее ситуации, но ей просто клинически этого не хотелось. Уж лучше она потерпит ужимки Корниенко — в конце концов, их свидание не может длиться дольше получаса. Подумать только — всего несколько недель назад ей казалось этого кощунственно мало!

С самого начала все пошло наперекосяк. Начать с того, что обычно Сергей уже ждал их в кафе "Роза Азора". Сегодня же Лена с Владом явились первыми. Сели за излюбленный столик, и молча разглядывали посетителей, словно бы опасаясь встретиться взглядами друг с другом. Напряжение росло. Она уже всерьез стала подумывать — а не открыться ли ей Майорову?

Набралась решимости, вдохнула побольше воздуха:

— Влад! Я давно хотела…

И, увидев вопрос в его глазах, сказала совсем не то, что планировала:

— Спросить. У вас с Региной все серьезно? Она как-то подозрительно на меня смотрит. Ты бы объяснил, что я ей не соперница.

Недоумение во взгляде Майорова сменилось крайним удивлением:

— Регина? Ты о чем? При чем тут Регина?

Лена смутилась:

— Ну как же… Регина… Ну, вы же…

Слово "любовница" оказалось ужасно труднопроизносимым, и Лена опасалась, что споткнется на нем, начнет заикаться, выдав волнение. Майоров, однако, не стал дожидаться ее пояснений. Ответил отчего-то жестко, колюче:

— Ты неправильно поняла. Регина — всего лишь моя секретарша. И, кстати, довольно толковая, я ею доволен. Алена, — что-то горячее немедленно пронзило Лену сверху донизу, — Не нужно слушать всякий бред. Секретарь — это помощник в работе, а вовсе не исполнитель интимных прихотей начальника.

Отповедь не из приятных, однако Лена совсем на него не обиделась. Значит, они не любовники? Пусть это нисколько не приближало ее к мечте, все равно было безумно приятно узнать, что Регина оказалась совсем не удачливее Лены. Хоть и оказалась рядом с Майоровым значительно раньше. Но что-то Лену продолжало беспокоить.

Загрузка...