Безупречный элемент (СИ)

Эпилог

Полоска рассвета прочертила сияющий контур над горной грядой, отделяя темную громаду скал от начинавшего светлеть неба.

Белые льняные шторы надувались парусами от влетающего в приоткрытое окно ветра. В конце мая ночами здесь еще очень холодно, и прошедшая ночь не стала исключением. Комната успела изрядно выстыть, и температура в ней сейчас мало отличалась от уличной. Но двое лежащих на большой кровати не чувствовали никакого холода. Они тесно прижимались друг к другу и спали крепким сном счастливых людей. Под толстым мягким одеялом тела делились взаимным теплом: ее спина к его груди, ноги переплетены, рука мужчины обнимала выпуклый живот женщины, чувствуя ладонью легкое шевеление новой жизни.

Эйвин невольно заулыбался, зарываясь носом в короткие завитки рыжих волос жены. Её кожа как всегда пахла мятой, а еще чем-то мирным, леденцово-сладким. Новый тонкий аромат Эйвин заметил примерно тогда, когда малыш в ее животе заявил о себе уверенными толчками. Это был аромат спокойствия, так пахли безмятежные детские сны и редкие минуты умиротворения в жизни взрослых.

Метте постоянно жарко и душно, и она засыпала только с открытым окном. Эйвин не против ночевать хоть на леднике, если она будет рядом, и он сможет охранять покой ее и их будущего ребенка.

Молодой человек тихонько погладил обнаженный живот Метте под задравшейся футболкой, чувствуя жар, идущий от кожи жены. Как от печки, в самом деле. Возможно, беременность обострила проявление каких-то признаков, говорящих о ее принадлежности к роду людей-волков.

Или же события, произошедшие полтора года назад, повлияли на них, затронув неведомым образом.

В опалившем их тогда огне что-то умерло, но и родилось вновь.

Эйвин нежно накрыл рукой маленькую, ставшую очень чувствительной грудь Метте. Она зашевелилась, еще не проснувшись, но уже реагируя на прикосновения мужа, чуть изогнулась, теснее прижимаясь к нему.

До рождения малыша оставалось еще три месяца и за это время многое могло произойти, но Эйвин знал, что ничего плохого не случится, потому что тогда в пожаре безвозвратно сгорело еще и что-то очень и очень плохое.

А то, что родилось, даровало им свою вечную защиту.

Гористый, покрытый зеленью остров в лазурном море. Золотые песчаные пляжи и дороги, оплетающие небольшую часть суши, согретую солнцем. Белые дома с черепичными крышами и разноцветными ставнями, улыбчивые приветливые люди. Здесь круглый год лето или весна, как в маленьком персональном раю.

Старый человек сидел в кресле на крыльце своего дома с зелеными ставнями и наблюдал, как мимо проходила красивая молодая женщина. Каждый вечер, в одно и то же время, она неторопливо шла по тихой улице, прижимая к себе ребенка в ярком васильковом слинге.

Женщина была высокой, стройной с необыкновенной золотистой кожей, впитавшей в себя, казалось, сам солнечный свет. Волосы незнакомки спадали прямыми прядями на лицо и плечи, длинная ровная челка закрывала брови. У нее самые поразительные волосы, которые старику когда-либо доводилось видеть — невероятно густые, плотные и блестящие, отливавшие жемчужным сиянием. И самые удивительные глаза — зеленые и яркие, как живое море.

Женщина явно была не местной, старик наблюдал за ней только последние месяца три, может чуть больше. Он не знал ее имени, где она жила и куда возвращалась со своей ежедневной прогулки.

На острове круглый год кипела жизнь — отели, съемные виллы и бунгало на любой достаток, санаторий с реабилитационным Центром, куда приезжали со всех концов мира. Всегда полно туристов, которые сновали повсюду, заглядывая в поисках местного колорита даже во дворы частных домов. Но эта женщина вела себя совсем не как туристка. Она всегда нетороплива, безмятежна и почти не смотрела по сторонам.

Старику хотелось знать, как ее зовут, что она делает на острове, куда ходит каждый вечер и когда возвращается. Жизнь была однообразна и скучна для человека, существовавшего в пределах небольшого кусочка суши посреди лазурных вод. Он никогда не покидал это место. Мир сам проникал сюда в виде нескончаемого потока туристов, но эти люди были лишь частью отработанной схемы и не вносили ничего нового, познавательного, кроме привычной суеты.

Размеренные прогулки незнакомки, за которыми он только наблюдал со стороны, также не добавили в существование особого разнообразия. Но все же с ее появлением в ощущениях появилось нечто сравнимое с соприкосновением с какой-то особенной стороной жизни. С чем-то непостижимым, невероятным. С тем, к чему стремится каждая, мечтающая о счастье живая душа, а обретают лишь немногие, избранные.

В женщине ощущалась тщательно оберегаемая тайна. Часть какого-то особенного, замкнутого мира.

В привычное время старик вышел на крыльцо. Сегодня заход солнца над морем особенно красив, и хотя такие заходы здесь совсем не редкость, не грех полюбоваться подобной красотой еще и еще раз.

Он увидел незнакомку в привычное время. Она шла, склонившись к ребенку. Волосы скрыли ее лицо, старик видел тонкие, покрытые золотисты загаром руки, ласково обнимающие дитя. Выше среднего роста, одетая в белый топ, длинную узорчатую юбку из тонкой летящей ткани и сандалии на плоской подошве, она двигалась вниз по улице привычным путем, не глядя по сторонам.

Но, поравнявшись с домом, где на крыльце сидел старик, женщина вдруг подняла голову, повернулась и, улыбнувшись, кивнула пожилому мужчине, как старому знакомому. Он не сразу понял, что незнакомка обратила на него внимание, а поняв, просиял в ответ. Она прошла дальше, и скоро скрылась из виду. А старик, вместо того, чтобы встать и отправиться в дом, остался сидеть на крыльце. Он решился, наконец, дождаться момента, когда девушка будет возвращаться обратно.

Ждать пришлось не так уж и долго.

Женщина возвращалась, держа под руку высокого, стройного мужчину. Прильнув к своему спутнику, незнакомка склонила голову ему на плечо. Старик задержал взгляд на ее волосах, которые сейчас заливал свет заходящего солнца, добавляя жемчужному сиянию пламенных оттенков. Мужчина нес ребенка, бережно прижимая маленькое тело к груди. Время от времени он наклонялся и касался губами волос женщины. А она улыбалась, излучая абсолютные счастье и покой.

Казалось, эти чувства окутывали всех троих, вились за ними легкой дымкой, окружали, обволакивали и защищали этих людей, не позволяя ничему постороннему проникнуть внутрь их особенного маленького мира.

Старик следил за прохожими, поджидая момент, когда они будут проходить мимо, и он сможет их поприветствовать. Ему хотелось что-то сказать этим людям и услышать их слова в ответ. Или просто увидеть ответные улыбки и легкие наклоны головы. Почувствовать еще раз эту безмятежную радость, что они втроем излучали.

Они приближались, и женщина, заметив, что старик смотрит на них, что-то шепнула своему спутнику. Тот кивнул и слегка повернул голову. Глаза мужчины были скрыты темными очками, но старик понимал, что на него смотрят и довольно громко сказал:

— Доброго вечера вам!

— И вам, — хором ответили женщина и мужчина и приветливо кивнули, проходя мимо.

— А какой сегодня закат! Такую красоту редко, где увидишь, — вслед им добавил старик.

Женщина как-то сжалась на мгновение, потом чуть повернулась и послала в ответ улыбку, в которой пожилой мужчина заметил грусть. Она теснее прижалась к своему спутнику, а тот снова поцеловал ее, словно утешая. Но к старику не повернулся и ничего ему не ответил.

Это не было невежливостью или нежеланием общаться со скучающим надоедливым и любопытным пожилым человеком. Просто невольно было задето что-то, чего не следовало касаться.

Улица, петлявшая между белоснежными домами, утопавшими в зелени и цветах, шла на подъем, и вскоре троица скрылась с глаз. Старик, взволнованный охватившими его противоречивыми чувствами, вздыхая и что-то бормоча под нос, пошел в дом.

— Перестань вздрагивать и затаивать дыхание каждый раз, когда речь заходит о том, чего я не могу увидеть, — сказал Рейн. — Сколько можно повторять, я вижу и чувствую больше, чем ты можешь себе даже вообразить.

Держа спящую Леону одной рукой, другой он обнял жену и притянул к себе. Безошибочно нашел ее губы и прижался к ним в поцелуе. Рука его скользнула на затылок Фреды, запуталась в нагретых заходящим солнцем волосах.

Они готовы были стоять так целую вечность, если бы дочь не зашевелилась на плече отца, причмокивая и сопя.

— Проснулась? — тихо спросил Рейн, отрываясь от губ жены.

Фреда глянула на безмятежное личико дочери, уткнувшееся в плечо Рейна, и также тихо ответила.

— Нет, спит. Давай я ее отнесу и уложу.

— Не надо, я сам.

Он уверенно двинулся в нужном направлении, поглаживая дочь по спинке.

Фреда смотрела ему вслед, понимая, что по привычке снова затаивает дыхание и замирает. Каждый раз наблюдая, как муж уверенно и легко передвигается в пространстве, она забывала, что он не может видеть. И каждый раз, вспоминая о его слепоте, снова замирала. А он неизменно это замечал и в лучшем случае беззлобно ругался, в худшем — отмалчивался.

И в голове возникали ничуть не утратившие яркость и четкость картины не такого уж и давнего прошлого.

Когда вспыхнуло кольцо, замкнувшее четверых внутри лабиринта, Фреда поняла, что Лео увидел Мэдисон, а Вагнер смог подняться на ноги.

У нее была только тысячная доля мигу, чтобы это заметить и осознать, а дальше пришлось зажмуриться, спасаясь от выжигавшего сетчатку света.

Она еще успела почувствовать чье-то постороннее присутствие, когда ослепляющая вспышка проникла сквозь прикрытые веки и сорвала последние «крепления», удерживавшие ее связь с реальностью.

Фреда сделала шаг над пропастью, и пока что зависла, не достигнув противоположного края. И что-то ввинчивалось в мозг, пытаясь заглянуть в самые потаенные уголки сознания. Туда, где она бережно прятала все самое сокровенное.

Нечто похожее она уже испытывала, когда заставила Вагнера затянуть ее в столб света в Цитадели. Но на этот раз все ощущалось в разы мощнее, и «общение» не было односторонним; с ней вели диалог, требуя предельной честности и откровенности. И Фреда поняла, что больше ничего не нужно скрывать. Не нужно прятаться и бояться.

Перемены произошли, и обратного пути нет.

Менялась она. Менялся мир.

И все же что-то оставалось неизменным. Что-то, что она пронесла в себе и сохранила, как самое ценное во всех Вселенных.

Эта сущность восходит от земли к небу и вновь нисходит на землю, воспринимая силу высших и низших (областей мира).

Так ты обретаешь славу всего мира.

«Великое действо» не обошлось без вмешательства Магистров.

Фреда не знала, как ощущается присутствие Доминис, но была уверена, что на каком-то этапе они оказались рядом и наблюдали. Они не смогли или не посмели вмешаться в происходящее, но хотели убедиться, что их это не затронет, а все тайны останутся тайнами.

Оставаясь единоличными, полноправными правителями Ордена и хранителями его секретов и могущества, Магистры пошли на сделку с теми, кто бросил им достойный вызов.

Человеческая девушка, пусть и наделенная какими-то силами, но не способная их даже осознать, сделала нечто, что казалось невероятным даже Доминис. В отличие от Смотрящих Магистры точно знали, как опасно играть с сущностью Единой Природы и не хотели искушать себя и других. Сотворенное Фредой должно было остаться единственным прецедентом и не повторяться ни для кого и никогда.

Они получили ответы и удалились, оставив свои гарантии. Иметь дело с главами Ордена оказалось куда приятней, чем с их бывшими ближайшими партнерами и помощниками Смотрящими, которые, надо полагать, сошли со сцены безвозвратно.

Для двух миров — человеческого и вампирского — Фреда и Вагнер, кем бы они ни стали в результате изменений, фактически исчезли без следа. Никто не вспомнит о них, никто не станет разыскивать и преследовать. Все старые связи должны быть разорваны безвозвратно. И больше никем, никогда и ни при каких условиях не должно быть предпринято ни одной попытки использовать силу подобных эгрегоров.

Магистрам, безусловно, было известно о созданном эгрегоре. Фреда не знала наверняка, но что-то подсказывало, что осведомленность Доминис в этом вопросе не имела никакого значения. Они все равно никак и никогда не смогут использовать эти знания.

Все, кто участвовал в сотворении эгрегора, навсегда останутся под его защитой и влиянием. Где бы они ни были, и пока на то существует их воля.

А кто же откажется от подобного?

Законы Природы и Бытия не могут нарушаться по нашему желанию. Никакие Доминис и Смотрящие не найдут путей и ответов, если на то не будет высшей воли. Но если появляется неоспоримая даже этими законами необходимость что-то изменить, Природа может пойти навстречу и позволит вступить с ней в тайный сговор.

Ищите пути, рискуйте и добивайтесь, но в случае успеха готовьте плату, потому что ничего не делается просто так.

И цена для каждого своя.

Руки Рейна с осторожностью уложили расслабленное тельце дочери в кроватку. Он погладил круглую головку с темными густыми волосами, провел пальцами по теплой нежной щечке, наклонился и поцеловал девочку.

— Ты затаиваешь дыхание, когда наблюдаешь, как я вожусь с дочерью, — без капли раздражения тихо сказал он. — Все еще не доверяешь?

— Не неси чепуху, — также тихо ответила Фреда. — Я наблюдаю, потому что мне нравится смотреть на вас обоих. А дышать перестаю, потому что боюсь спугнуть этот волшебный момент.

До сих пор она стояла у двери, теперь приблизилась к Рейну и встала рядом с ним у кроватки дочери.

— Она похожа на тебя, — сказала Фреда, — особенно, когда спит, такая же серьезная. У нее твои глаза, они как фиалки или темная сирень.

— Ей только исполнилось шесть месяцев, еще рано судить о цвете глаз, — чуть нахмурился Рейн.

— Нет, не рано. Она же твоя, — покачала головой, обнимая мужа.

— Вы обе мои, — прошептал он, обхватывая гибкое тело жены и утыкаясь лицом в ее пахнущие солнцем и ванилью волосы.

Обнявшись, они вышли из детской и, прикрыв дверь, остановились в коридорчике, куда вели двери спален.

Небольшой дом стоял в полсотне метров от пляжа, скрытый зарослями рододендронов и плодоносящих деревьев. Через распахнутое окно гостиной, видное из коридора, проникали звуки прибоя и последние отсветы заходящего солнца.

Рейн развернулся и прижал Фреду спиной к стене, накрывая своим сильным телом. Губы его прильнули к ее губам, захватили в мягкий плен, сначала нежно, неторопливо, затем с все возрастающим восхитительным нетерпением и сладостной требовательностью.

Фреда, не отрываясь от губ любимого мужчины, сняла с него темные очки, и, нащупав рукой стоящий рядом консольный столик, положила их туда.

Фреда скорее почувствовала, чем увидела, как между его бровей пролегла хмурая складка, и он опустил веки.

— Я люблю тебя, — прошептала она ему в губы и провела пальчиком по глубокой морщинке на чистом лбу мужа. — Люблю все в тебе…

Он обнял ее крепче, зарываясь руками в густые волосы, целовал жадно и горячо, вжимаясь в ее тело.

— Нет цены тому, что ты сделала для меня, и слепота столь малая плата за все, что я получил, — шептал он, обдавая дыханием ее кожу. — Видеть тебя было бы для меня наивысшим счастьем. Но знать, что ты всегда рядом, прикасаться и чувствовать тебя — это несравнимо ни с чем. Это наверняка. Не обман зрения, не сон, не мечта и не видение. Это реальность, которую я не променяю ни на что.

Она тихонько шмыгнула носом и срывающимся от переполнявших чувств голосом проговорила:

— Ну да… и очевидные плюсы имеются — ты не будешь видеть, как я старею.

— А ты увидишь, как старею я, — усмехнулся Рейн.

— Ты уже и так старый. Тебе семь сотен.

— Нет, милая, в этом мире я — новорожденный. Для меня многое в новинку. И будь готова к тому, что я, как дорвавшийся одержимый, кое-чем не смогу насытиться никогда. Например, вот этим… — прошептал он, снова захватывая ее губы жадным ртом.

— Или этим… — его руки проникли под тонкий топ Фреды, легли на грудь, и под теплыми ладонями нежные вершинки мгновенно напряглись. Он погладил нежные упругие соски пальцами, касаясь ласково, с мучительной медлительностью, чуть нажимая. С губ девушки сорвался тихий вздох.

Их руки заскользили по телам, и Фреда снова наслаждалась тем, что чувствует тепло кожи любимого мужчины, слышит звук срывающегося от возбуждения дыхания, а его сердце бьется в унисон с ее сердцем — часто и сильно.

Одной рукой он продолжал ласкать ее грудь, второй приподнял подол длинной юбки, и его ладонь распласталась на трепещущем животе жены. Рука проникла под шелк трусиков, опустилась ниже, поглаживая, чуть надавливая, и пальцы скользнули в шелковую влажность.

— Есть вещи, которые нельзя увидеть, — шептал ей Рейн между поцелуями. — Можно только почувствовать. Например, я всем своим существом чувствую, как ты дрожишь, когда я делаю так…

Он наклонился, лизнул сосок, захватил его губами и потянул, одновременно глубже проникая двумя пальцами в ее лоно, касаясь самых чувствительных местечек в теле жены. Она охнула, запрокидывая голову.

— Я слышу, как стучит твое сердце, и как волнующе ты сглатываешь, когда пытаешься перевести дыхание и сдержать долгий, сладкий стон… Не надо, не сдерживай его. Я хочу тебя слышать. Хочу чувствовать, как ты дрожишь, когда поднимаешься высоко…

Он прижимался к ней, показывая силу своего желания, и Фреда потянулась, расстегнула молнию на черных слаксах мужа и прижала ладошку к твердому члену.

— Пойдем в спальню, — прошептала она, водя рукой по его эрекции, — мы разбудим Леону, если продолжим это здесь…

— Если ты продолжишь делать так, — прохрипел он, накрывая ее руку своей, — до спальни мы не доберемся…

…Кожа Фреды мягкая, гладкая, бархатная, как у согретого солнцем абрикоса. Её слова, и вздохи, и стоны слаще любой музыки на свете. Их тела переплетались, соединяясь в единой потребности быть вместе, чувствовать друг друга, делиться тем счастьем и любовью, что связали их навсегда.

Они лежали в темноте своей спальни с белеными стенами, не размыкая объятий, прижавшись влажными телами.

— Ты вернула меня, и возвращаешь каждый раз, когда мы занимаемся любовью, — шептал Рейн снова и снова, — и я не знаю, чем я заслужил все это. Как выразить то, что чувствую. Что могу дать, кроме своей любви.

— Еще любви. Себя. И детей, — сказала она.

— Детей? Ты хочешь еще детей?

— А ты не хочешь?

— Хочу. Очень. Двоих, по крайней мере, — на лице Рейна улыбка, которую она не видела, но чувствовала по голосу.

— Всего двоих, или еще двоих? — спросила Фреда, поворачиваясь и целуя мужа в плечо, на котором лежит ее голова.

— На твое усмотрение, — усмехнулся Рейн. — Я согласен на любой вариант.

— Они родятся здесь или мы уедем отсюда?

— А вот это стоит обсудить, — он набрал полную грудь воздуха и шумно выдохнул, крепче прижимая к себе жену. — Мне здесь нравится, и работа вполне устраивает. В Центре мной довольны.

— Довольны?! Да ты скромник! Они же вцепились в тебя, как бульдоги! А как только поняли, какие чудеса ты можешь творить… — она вдруг осеклась, словно сказала что-то, не подумав.

Рейн тихо засмеялся.

— Расслабься уже, милая. С чудесами покончено навсегда, осталась чистая наука. Да, ты права, мануальный терапевт моей квалификации, да еще и слепой, редкая находка.

— Иногда я ненавижу твою иронию, — Фреда куснула мужа в твердокаменный бицепс. — И ненавижу тех дамочек, которым ты вправляешь позвонки, а они в это время млеют под твоими руками и беззастенчиво пялятся на тебя. Тебе надо носить форму с длинными рукавами, потому что один вид твоих рук сводит с ума.

— Пожелание учту. Хотя климат здесь не тот, чтобы надевать длинные рукава. Особенно после того, как снова появилась способность потеть, — хмыкнул Рейн. — А дамочки эти всего лишь рабочий материал. И скоро им придется обходиться без меня. Мне предложили перейти в детское реабилитационное отделение, которое открывается на базе Центра. Я почти согласился. Ты не против?

— Конечно, нет, — в восторге воскликнула Фреда.

— Тогда можно подумать о том, чтобы остаться здесь, — отозвался Рейн. — Мне кажется, мы нашли то, что искали.

Он резко развернулся, навис над женой и впился в ее губы долгим поцелуем. Неохотно прервав его, проговорил:

— Как ты смотришь на то, чтобы немедленно предпринять попытку сотворить еще одного малыша?

— Сотворить? — воскликнула Фреда, дрожа от разливавшегося в теле возбуждения.

— Да, сотворить. Каждая жизнь — бесценное творение. Ты и я это знаем лучше многих.

— Я только за. Для меня бесценно все, что связано с тобой.

Не все, что существует в нашем мире соотнесено с ним настолько, что способно воплощаться в понятную и привычную физическую форму. Душа и разум, когда могут прислушиваться друг к другу, сообща распознают много больше, чем можно объяснить на понятном языке, увидеть глазами или почувствовать.

Иногда, в той области, где соприкасаются две из множества существующих реальностей, происходит словно бы остановка некоего движения. В этой точке можно затормозить на время, выйти, как на полустанке, и прогуляться по миру, к которому уже не принадлежишь.

Задержаться ненадолго, а потом снова отправиться туда, где отныне твое место.

— На твоем лице всегда эта дурацкая ухмылка, когда мы приходим сюда, — сказала юная женщина, ласково толкая в бок своего спутника — высокого блондина с голубыми глазами.

— Ну, уж прости, то сих пор не верю, что, пройдя через все, через что мне довелось пройти, в итоге я стал… кхм, дедом, — ответил Лео.

— Я вижу, как ты расплываешься в клоунской улыбке, когда видишь малышку и слышишь, как ее называют, — не удержалась Мэдди.

— Её же назвали в мою честь. Это, черт возьми, приятно.

— Фреду тоже при рождении назвали в твою честь. Что уж говорить, ты можешь произвести впечатление, — вздохнула она. — Не удивлюсь, если и Эйвин назовет своего сына Леонаром.

— Но они не видятся с Фредой и на сговор это не похоже, — заметил Лео. — Больше похоже, что у твоих детей просто отсутствует фантазия.

— А для этого им и не надо фантазировать и тем более договариваться, — уверенно заявила Мэдисон. — Они просто хотят помнить тебя.

— Нас. Помнить нас, — поправил он ее. — И Тайлера.

— Да, и Тайлера, — тихо согласилась Мэдди.

На миг их объединила тишина, наполненная общими воспоминаниями.

— Я — мать Фреды и Эйвина, и со мной они прожили в детстве почти пять лет, — снова заговорила Мэдисон. — Потом забыли. Прошло время, наступили эти странные события. Эйвин так ни разу и не увидел меня, а Фреда немного пообщалась только как с призрачным видением. Ты же нашел их и успел провести с ними какое-то время. Немного, но достаточно, чтобы они захотели назвать своих детей в твою честь.

— И что ты хочешь этим сказать? — вскинул бровь Лео.

— А то, что я в тебе не ошиблась, — она привстала на цыпочки и обняла его за шею.

— А я не ошибся в тебе, — ответил он, притягивая ее к себе и приподнимая. Их лица были сейчас на одном уровне, они смотрели глаза в глаза и словно не могли поверить в то, что видят друг друга.

— Как же все повернулось… — задумчиво проговорила Мэдди.

Она взглянула в лицо своего спутника, горя желанием постоянно прикасаться к нему, будто все еще не веря, что может это делать. После всего, после стольких лет пребывания НИГДЕ…

— Повернулось так, что сложно даже вообразить, — отозвался Лео, прижимая к себе миниатюрную Мэдисон. — Ты, Мэдди, настоящая стихия. Во что ты умудрилась превратить нашу вампирскую «присягу» — Клятву крови. Кто бы подумал, что из отчаянной блажи маленькой испуганной девчонки получится… такое.

Вечно юная женщина улыбнулась, проводя пальчиками по мягким губам любимого. Она наблюдала, как эти губы двигаются, когда он говорит с ней.

— Но ведь сработало… — прошептала она. — Я рискнула. И не зря.

— А я поддался. И тоже не зря, — ухмыльнулся Лео.

Мэдисон улыбнулась и еще крепче сцепила руки вокруг его шеи.

— Я вижу, как тебе хочется показаться, открыть наше присутствие, дать понять, что мы всегда рядом, — сказал Лео, рассматривая лицо любимой женщины. — Так в чем дело? Мы же можем это устроить в любой момент.

Мэдисон поцеловала его, теснее приникла к большому телу. Лео замер, чувствуя, как она чуть изогнулось в его руках, в волнующем гибком движении подалась вверх, стройные ноги приподнялись и обвили его талию, соединяя их тела плотнее и ближе.

— Можем, но этот момент еще не пришел. Ни Фреда, ни Эйвин не готовы. Пусть привыкнут к изменениям, которые с ними произошли, — вздохнула она. — Тем более, они не знают всего. А ведь их еще ждут немалые потрясения. Вот когда они будут нуждаться в том, чтобы мы были рядом, тогда и откроем наше присутствие.

— Ты стала такая правильная и сдержанная, — оскалился Лео, хитро прищуривая яркие глаза, отчего сразу стал похож на того самого неотразимо нахального пацана-вампира, которого Мэдди когда-то заманила в свою жизнь. — Слава Богу, твоя правильность и сдержанность проявляются не во всем. Даже со всеми теми заморочками, через которые нас протащило, как через угольное ушко, ты все та же Мэдди Саттон, ненормальная, чокнутая, чувственная, страстная. И ты реагируешь на мои прикосновения так, что я теряю разум и хочу утонуть в тебе.

Большие руки чуть сжали округлую попку женщины, прижимая податливое тело к себе теснее. Рты соприкоснулись, неспешно творя сплетение поцелуев. Они снова и снова пробовали друг друга, используя данный им второй шанс, наверстывая упущенное время, знакомясь и узнавая заново.

И убеждаясь, что все сделано правильно.

— Лео… — прошептала Мэдди, глядя на своего мужчину. — Ты хоть понимаешь, что вообще произошло?

— Ты о чем? — он приподнял золотистые брови.

— О том, что я поймала тебя. Мы поймали тебя.

— Кто это «мы»? — он нахмурился, но губы его улыбались.

— Мы — это женщины моей семьи. Глория. Потом я. Потом Фреда. И снова я. Тебе было просто не отвертеться, — она медленно и нежно провела губами по его приоткрытым, влажным от поцелуев губам, теплым и живым. Запустила руки в его длинные волосы, снова притянула к себе и поцеловала. Он держал ее хрупкое тело, словно боялся, что она опять исчезнет, разлетевшись в пространстве тем самым эфемерным прахом…

Но знал — ничего такого больше не произойдет. Никогда.

Лео чуть отстранился, посмотрел на Мэдисон, изнемогающую от желания в его объятиях.

— Тебя не пугает перспектива провести со мной Вечность? — прошептал он, глядя в сияющую синеву её глаз.

— Меня пугает, что и вечности рядом с тобой мне будет мало… даже если придется спать в огне…

Поэтому от тебя отойдет всякая тьма.