Битва за любовь

Глава 10

На следующее утро в доме все поднялись поздно. Кэтрин еще никогда в жизни не чувствовала себя такой вялой и подавленной. Она с облегчением увидела, что холлу возвращен нормальный вид, двери большого салона закрыты, и к ним придвинут полукруглый стол с водруженной на нем тяжелой вазой с цветами — это придавало столу такой вид, как будто он стоял тут вечно. Слуги уже привели в порядок патио, а верные приспешники старого Брюлара прилежно ухаживали за лужайками. Она догадалась, что Леон останется у себя наверху до второго завтрака, когда будут окончательно убраны и сглажены все следы вчерашнего приема.

Он выйдет к ленчу с оставшимися гостями, и они постепенно разъедутся по всем направлениям: в Монте-Карло, Кан и куда-то еще.

Она не знала, что ей делать сейчас. Наверное, нечего, пока не подадут утреннее угощение. Ей бы очень хотелось искупаться в море, но с берега всегда возвращаешься такой взъерошенной и вся в песке, а эти гости вполне могут принять такой вид за признак неуважения или небрежности. В любом случае купание было долгим делом. Лучше она посидит в тени и посмотрит, как Тимоти описывает на велосипеде восьмерки вокруг магнолий. Он уже ездил так, будто сросся с велосипедом.

Приехал Филипп, поклонился ей издали и скрылся в доме. Она почувствовала, как знакомо щемит сердце, но решила не обращать на это внимания. Лучше пойти прогуляться или постараться как-то скрасить утро для старого барона и его стройной баронессы, которые в полном молчании сидели под деревом. Но было так трудно двигаться…

Затем из дому без всякой спешки вышла Люси. Странно, но она выглядела не хуже, чем обычно. Она позвала Брюлара, сказав ему по-французски:

— Брюлар, велите шоферу привести сюда машину.

Старик препоручил задание слуге. Подошла горничная, несущая чемодан Люси, и ей было велено стоять и ждать, когда приведут машину, а потом уложить чемодан в багажник, да понадежнее.

— Я пойду попрощаюсь с моими друзьями, — сказала Люси и неторопливо направилась в сад.

Кэтрин встала, как бы желая присоединиться к ней, но Люси даже не остановилась, негромко сказав на ходу:

— Вы были правы, что не обратили внимания на мою вчерашнюю просьбу. Нам нечего сказать друг другу.

— Люси…

Но она прошла мимо, а у Кэтрин не было ни энергии, ни желания бежать за ней. Дело было сделано, и Люси, вероятно, после мучительной ночи высокомерно отступила.

Кэтрин услышала голос, от которого у нее всегда начинало сильнее биться сердце, и открыла глаза. Он разговаривал с каким-то стариком по-французски, в его словах слышалась какая-то успокоительная интонация. Кэтрин по нескольким донесшимся словам поняла, что тот жалуется на боль в спине, которая никак не проходит. Что отвечал Филипп, она не поняла, потому что он стоял к ней спиной, но она видела, как на лице старика показалась улыбка облегчения и он, слушая Филиппа, все кивал. Какое умение говорить с людьми, подумала она с горечью, какой он спокойный и дружелюбный с мужчинами, какой оживленный и обаятельный с женщинами… и какой лед скрывается под дружелюбием и обаянием.

Она услышала вдали крик, потом второй, ближе, и вдруг время сжалось и остановилось; садовник кричал, указывая на что-то, Филипп кинулся бегом в направлении суматохи, за ним заспешили гости. После момента оцепенения Кэтрин обежала глазами сад… Тимоти!..

Сердце оборвалось и потом застучало где-то в горле, вызывая удушье. Она бежала изо всех сил, чуть не сбивая людей с ног, чуть не натолкнувшись на Люси; в какую-то долю секунды ей показалось странным, что Люси — единственная, кто спокойно уходит от суматохи. Все бежали к бассейну где попало, по траве; расступались, давая дорогу, рабочие. Брюлар кричал ей:

— Это наш мальчик, мадам! Велосипед!

И она увидела бассейн с белыми и розовыми цветами, колыхающимися по всей поверхности, и Филиппа, одной рукой держащего голову Тимоти над водой и второй цепляющегося за край бассейна. Десяток рук уже тянулись к нему, чтобы перехватить его ношу. Она споткнулась, но рванулась дальше, чуть не упав в бассейн; если бы ее не подхватили.

Она увидела бледное маленькое личико Тимоти, белое и какое-то неживое, со странно прилипшими ко лбу волосами. Она вырвалась, упала на колени на мрамор и схватила его. Он был тяжелый и безжизненный. Она отталкивала чьи-то руки, позволила только Филиппу взять его и в тумане услышала:

— Пусть она лежит. Мне нужно заняться мальчиком. Леон, попросите гостей уйти в дом.

Она не могла спорить. Лежа вниз лицом, со сжатыми кулаками у висков, она старалась не слушать. В голове хаотически мешались все молитвы. И когда не смогла больше выносить это, то приподнялась.

Рубашка с Тимоти была снята, Филипп массировал маленькую спину. Зубы у него были сжаты, на спине обозначились мускулы, фанатическое напряжение было в сжатом рте, тонких напряженных ноздрях. Он повернул ребенка на спину и начал легко массировать основание ребер.

Она не спускала глаз с белого безжизненного личика в агонии страха. Оно должно ожить. Оно должно. Струйка воды вытекла из посиневших губок, и Филипп мгновенно поднял ребенка в сидячее положение и открыл ему рот. Снова потекла вода, потом он глотнул, и вдруг раздался хриплый вопль, от которого дрогнул каждый нерв в ее теле. Она попыталась сесть, но чья-то рука удержала ее, и Филипп сказал как-то легко:

— Легкие как будто промылись, хорошо кричит! Пусть им займется горничная. Теперь с ним все в порядке.

Леон взял ребенка на руки и понес к дому. Сразу осунувшийся, серый, он молча шагал, а за ним, еле успевая, семенила Луиза, придерживая болтающиеся ноги Тимоти, как будто бы ни одна часть его тела не могла остаться без поддержки.

Кэтрин не сразу попыталась подняться на ноги — была слишком обессилена. Она не плакала, но когда подняла глаза на Филиппа, они наполнились слезами. Это был не тот Филипп, которого она знала; он был бледен и растрепан, его глаза совсем почернели, когда он склонился над ней. Почти бессознательно он сунул пальцы в нагрудный карман, чтобы достать платок, но, пожав плечами, опустил руку. Еще раньше он сбросил пиджак, и сырая рубашка облепила его торс. Не найдя платка, он кончиком пальца осторожно вытер слезинку с ее лица. Потом его рука скользнула ей под шею, он наклонился и нежно поцеловал ее в губы.

— Вы пережили сильный шок, — сказал он, — и вам нужно лечь. Я сейчас схожу за лекарством и оставлю успокоительное для ребенка, а вам, я думаю, лучше всего принять английское лекарство — крепкий сладкий чай.

Кэтрин тонким голосом проговорила:

— Если бы вас тут не было…

— Его бы кто-нибудь другой спас; сад был полон людей.

— Садовники не умеют плавать, а гости пожилые.

— Да вы сами бы вытащили его.

— Но вы были на месте, чтобы оживить его. Если бы не вы…

— Вы напрасно мучаете себя. Когда он проснется, с ним будет все прекрасно. Нужно спустить воду из бассейна, вычистить его и снова залить, а велосипед высушить и почистить. У него должен быть тот самый велосипед, и он должен найти его на своем обычном месте. Я сам скажу об этом Брюлару.

— Теперь Тимоти будет еще больше бояться учиться плавать, — печально проговорила она.

— Мы его убедим, что падать в воду, разогнавшись на велосипеде, — замечательная штука, если бы он умел плавать. Я вас уверяю, что никаких плохих последствий не будет. За этим мы проследим.

Они дошли до патио, где несколько гостей возбужденно разговаривали. Один из мужчин пошел им навстречу.

— Вам помочь, Филипп?

— Позовите горничную, мой друг. Мадам нужно отвести в ее комнату. А мне, — он с улыбкой посмотрел на свои брюки, — мне нужно скорее ехать домой и переодеться. У меня, наверное, уже собрались пациенты и ждут приема. Может быть, вы найдете Антуана. Скажите ему, чтобы он подошел к моей машине.

Филипп тихо сказал Кэтрин:

— Сладкий крепкий чай! Вы запомнили? — вдруг добавил он по-французски. — Я заеду попозднее. Вы не должны ни о чем думать — только отдыхать. Договорились?

Она слабо кивнула:

— Спасибо, Филипп. Спасибо… от всего сердца.

Его пальцы на мгновение сжали ее руку, и он повернулся к горничной, которая как раз вышла из дому:

— Ребенок в постели? Хорошо! Отведите мадам в ее комнату. Сейчас Антуан принесет снотворное для ребенка.

Кэтрин шла сама без помощи горничной! Она чувствовала себя странно, но слабость прошла. Она сказала горничной, что выпьет чаю, и пошла в комнату Тимоти.

Сухой, растертый, он лежал в белой кроватке и выглядел совершенно нормальным, только ему было не время лежать, и глаза были закрыты. Она наклонилась к нему, и он посмотрел на нее. Ничего не говоря, она коснулась губами его щеки, и он вздохнул.

— Какой я неумеха! — заговорил он своим мальчишеским дискантом. — Тетя Люси сказала мне… — он опять вздохнул: — Я устал.

Антуан подошел к Кэтрин:

— Мсье доктор прислал эти таблетки, мадам. Он сказал дать только одну, но если он будет беспокоен, то еще одну через два часа.

Она взяла у него таблетку и стакан. И только в этот момент она осознала, что Леон все время стоял в ногах кроватки. Он подошел с другой стороны, наклонился и, приподняв, посадил Тимоти, чтобы Кэтрин могла сунуть таблетку в рот ребенка и дать ему запить. Потом он опустил его на подушку и подоткнул простыню.

— Ему не понадобится вторая таблетка, — сказала она. — Мы лучше оставим его одного, пусть засыпает.

Луиза, которая не отходила от кроватки, тут же прошептала:

— Я буду заглядывать каждые десять минут. Мсье доктор…

— Да, я знаю. Я буду у себя в комнате. Позовите меня, если он будет плохо спать.

Леон открыл дверь, пропустил ее в комнату и вошел вместе с ней, сказав почти бесцеремонно:

— Вы вся мокрая, лучше бы переодеться. Я тут посижу и подожду вас.

Он прошел через арку в соседнюю гостиную и сел в кресло лицом к балкону. Кэтрин стащила с себя платье и надела синий шелковый халат. Горничная принесла поднос с чаем.

— Чай для двоих, мадам, — сказала она. — Мсье доктор еще сказал, что мсье Верендеру тоже нужно стимулирующее и я должна ему передать, чтобы он пил чай здесь вместе с вами. Это он так сказал, мадам.

— Я и не сомневаюсь. Мсье там, в гостиной. Спасибо, Мэри.

Кэтрин сама принесла туда поднос и поставила его на низкий столик рядом с креслом Леона. Он пододвинул для нее кресло с другой стороны стола, но тоже лицом к деревьям и синему небу.

— Рецепт Филиппа, — сказала она, чтобы только не молчать. — Крепкий сладкий чай обоим.

— Мне не нужно лечиться от шока, — сказал он. — Не сейчас. Но я выпью, с лимоном. — Он молчал, пока она наливала чай, принял свою чашку и поставил ее. — Нам нужно поговорить.

— А нельзя ли отложить? Я не способна сейчас сражаться.

— Я тоже. Но есть вещи, которые мы должны сказать друг другу прямо сейчас. Я считаю, что нужно приниматься за неприятное как можно скорее. Как вы думаете, что же случилось утром?

— Я даже толком не знаю. Тимоти никогда не подходит к самому краю бассейна — он еще слишком боится. Он катается только по закругленным мраморным плитам, чуть ли не по траве. Эти закругления ведь не ближе пятнадцати футов к краю бассейна. Но даже там он не катается, если меня нет рядом. Я ему говорила, что он никогда не должен подходить близко, если он один. Но может быть, сегодня утром он подумал, что раз кругом много народу, то, значит, и не страшно?..

Леон покачал головой:

— Нет, не так это было. Вы слышали, он сказал о Люси?

— Ах да, Люси… — У Кэтрин мороз побежал по спине. — Я наткнулась на нее, когда бежала к бассейну. Она… да, она шла почему-то от бассейна. Я понимаю, я еще подумала, что это странно. Хотя уже не знаю, что я думала. — Она стала быстрыми глотками пить чай. — А что… Люси… Почему вы заговорили о ней?

Он прикрыл глаза рукой:

— Они встретились с Люси на дорожке, которая идет к бассейну. Люси поговорила с ним, и они вместе пошли туда. Когда они были совсем близко, она толкнула велосипед вперед. Он покатился по траве, сильно виляя колесом, — видно, из-за этого он даже и не вспомнил про тормоз до последнего момента. А там было уже поздно.

У нее так задрожала рука, что она поскорее поставила чашку:

— А как вы узнали об этом?

— Я видел это, — просто ответил он. — Со своего балкона. Мне оттуда виден почти весь сад. Больше никто, никто, — со страшным выражением в голосе произнес он, — не имеет никакого понятия, как это случилось. Но я видел каждую подробность. И Люси знает, что я видел. После того как она толкнула велосипед, она быстро оглянулась на дом и увидела меня на балконе.

Лицо Кэтрин стало пепельного цвета.

— Я не могу поверить. Она ведь могла… убить его.

Он устало покачал головой:

— Я думаю, что она способна на это. Но она не подумала, что мальчик успеет крикнуть и что на крик прибегут люди. И что Филипп здесь. В лучшем случае она хотела отомстить мне — и вам, конечно. Если бы не мальчик, вы бы никогда сюда не приехали. Собственно говоря, это логичное завершение того, что произошло вчера вечером, — вполне логичное, для тех, кто знает Люси.

— Вы говорили о… об ожерелье?

— Да, ожерелье. — Он оперся подбородком на кулак и неподвижно глядел на сияющую изумрудом бахрому пальм. — Кто же сказал вам, что я заказал ожерелье, Дин?

— Да. Но не сердитесь на него. Мы говорили о…

— Нет, я не сержусь. Наверное, он хотел, чтобы вы были настороже. — Леон пожал плечами. — Лучше вам узнать всю механику этой истории. Было время, когда я думал о женитьбе на Люси. Мне хотелось, чтобы в моей жизни появилось какое-то тепло. В то время я еще ничего не знал о Тиме. Ну а потом я узнал о существовании мальчика. Мысль о женитьбе начала отпадать. Но Люси — хороший компаньон, и мне нравилось приглашать ее на скачки, плавать с ней на яхте, где она играла роль хозяйки, да и вообще, везде. И я должен признать, что она мне очень нравилась.

Кэтрин почувствовала в горле странное ощущение; она никогда бы не поверила, что сможет испытать это чувство по отношению к Леону. Жалость.

Она сказала:

— Беда женщин вроде Люси в том, что они думают: раз они красивы, то больше ничего и не требуется. Они думают, что не обязаны иметь ни совести, ни привязанностей.

— Да, может быть, вы и правы. Ну, я не буду рассказывать во всех подробностях, но я узнал, что она постоянно получает комиссионные. Со всех заказов, которые я делал в одном крупном магазине Ниццы. Она мне и рекомендовала этот магазин, и очевидно, у нее была договоренность с управляющим. Знаете, я был просто потрясен. Я тут же проверил все, что касается нее. Наверное, вы можете себе представить, что я почувствовал, узнав, что в своем отеле она живет в кредит, потому что собирается выйти за меня замуж.

— А почему вы ей сразу все не сказали?

Его глаза сузились, и в них мелькнула свирепость.

— Я деловой человек, и впервые кто-то — мужчина ли, женщина ли — сыграл надо мной подобную штучку. Я дал возможность ей продолжать в том же духе, она и не подозревала, что я что-то узнал. Но я был настолько взбешен, что решил положить этому конец, и сделать это так, чтобы жестоко наказать ее. Это нужно было сделать, и я сделал.

Кэтрин, опустив глаза, смотрела себе на руки:

— Теперь мы подошли к ожерелью.

— Да. — В его голосе опять зазвучали воинственные нотки. — И вы напрасно швырнули его обратно, что бы вы там ни думали. Я его заказал специально для вас, и вы, черт возьми, будете его носить. Сделайте его наследственной драгоценностью, если хотите, передадите его потом вашей… о, да что толку говорить с женщиной, у которой на все есть отговорки. Оно ваше!

— Но ведь вы заказали его для Люси.

— Ошибаетесь. Я задумал праздник в вашу честь и хотел сделать вам подарок. Когда я заказывал его у ювелира, он упомянул имя мадам д'Эспере, и я сразу понял, что о любой вещи, которую я мог бы купить там, будет немедленно доложено по телефону, едва я успею уйти. Я и захотел немного проучить ее — пусть себе думают, что ожерелье предназначено для Люси, и пусть сообщат ей эту замечательную новость, как только я уйду. Пусть-ка ее ждет неприятный сюрприз. Она его заслужила, она его и получила.

Кэтрин был тяжел этот разговор, но она заставила себя спросить:

— Люси мне говорила, что это ожерелье готовилось для нее и что вы даже велели выгравировать ее инициалы на застежке.

— Даже говорила, вот как? Если бы вы вчера не соизволили в такой чертовой спешке освободиться от него, то вы бы увидели, что нет там никаких инициалов Люси. Там одно слово прописными буквами: Кэтрин.

— Так как же она могла…

— Да, я устроил скандал ювелиру — сказал ему, что о моих делах с ним становится кому-то известно, и очень ясно дал понять, что если у них и дальше будут выведывать, то пусть говорит, что на застежке выгравированы инициалы — и больше ни звука! — он усмехнулся с некоторым злорадством: — Конечно, ювелир возымел большие надежды, что потом вы заставите меня купить и солитер, и браслет, и что там еще бывает… Так что он заинтересован, чтобы уже ничего не дошло до ушей женщины, которая является сущей авантюристкой и ничем больше.

— Значит, опять деньги Верендеров…

— Да вы не отворачивайте свой носик от этих денег. Если бы у меня не было их, вас тоже тут не было бы. — Он засмеялся, не меняя выражения. — И если бы не вы вышли замуж за моего сына, то нашлась бы какая-нибудь другая. И у меня тоже был бы внук… Но это был бы не Тим! И она была бы не вами. Так что, в целом, мне повезло.

— Спасибо.

— Хотя имейте в виду, если бы этот мальчик умел плавать, мы тут с вами не пережили подобный ужас, как час назад. Вот на этом я буду настаивать, и немедленно — уроки плавания каждый день, пока он не будет так же великолепно чувствовать себя в воде, как на велосипеде. И еще одно…

— Не теперь, пожалуйста!

На этот раз он явно улыбался, хотя глаза под густыми бровями были сужены.

— Небось думаете, что я совсем растаял, а? Видели, как я там, у бассейна, задыхался и орал, и наверное, подумали, что теперь-то я от вас отстану? Ничего подобного!.. А вот я утром слышал, что вам совсем не хочется отправляться в круиз. Ну, кто сказал мне — это не важно. Ну, тогда и не поезжайте! Я возьму Тима и горничную Луизу. А там у него будет товарищ, сверстник.

— Он еще очень мал, чтобы ехать в такое путешествие без меня.

— Ну, это вы так думаете! Попробуем, увидим. Мы ведь будем почти каждый день заходить в порты, и если он захочет, чтобы вы приехали, вы можете добраться туда на машине и остаться на яхте. Если вы настаиваете, я даже буду звонить вам каждый день.

— Я не принимаю необдуманных решений. И сейчас мне велели отдыхать.

— Ну хорошо, я пойду. — Он поднялся. — Я так рад, что сразу после ленча вся эта орава уедет. Я уж и забыл про тишину в доме.

Она быстро сказала:

— Я не люблю долго говорить об одном и том же, но вы ничего не собираетесь предпринимать против Люси, нет?

— Это только моя догадка, но мне кажется, она сама уже предприняла кое-что. Теперь она появится на побережье где-то очень далеко отсюда. Лучше забыть о ней.

— Согласна. Спасибо за компанию, Леон.

— Вы полежите еще часа два. А я скажу гостям, что вы не можете спуститься к ленчу.

— Вы, наверное, очень крепкий человек.

— Некоторое время назад я чувствовал себя как-то нетвердо, но сейчас — отлично, как уже давно не было. — У двери он оглянулся: — Вы помните вчерашние комплименты, что я изливал на вас?

— Да.

— Они выражают мои чувства, — сказал он и ушел.

Кэтрин откинулась в кресле с полузакрытыми глазами.

Когда она пробудилась, был уже час дня. Она быстро пошла в комнату Тимоти. Разрумянившийся, с растрепанными кудрявыми волосами, он безмятежно спал. Луиза сидела рядом, на балконе, и шила. Заливались щебетом птицы, пролетая мимо, на фоне синего неба Средиземноморья.

Кэтрин вернулась к себе в комнату, вымылась и подобрала платье. Она развязывала пояс халата, когда в дверь постучали и вошел Филипп. Она снова завязала пояс и бессознательно обмотала себе руку его концом.

— А, вы уже встали, — сказал он непринужденно. — А я только что смотрел мальчика.

— Я тоже ходила к нему, — сказала она немного скованно. — С ним все хорошо, правда?

— Отлично. Мы его разбудим около четырех, но пусть побудет в постели до завтрака. — Он посмотрел на нее. — Вы тоже выглядите лучше. Вы поспали?

— Немного.

Он засунул руки в карманы и подошел к окну:

— Я думаю, что вы поговорили с Леоном?

— Да, у нас был разговор.

— О прошлом вечере и о той сцене, что он устроил у бассейна?

— И об этом.

— Сегодня утром мы с ним тоже об этом разговаривали. Он сказал, что это его… мучило несколько дней, но все-таки он решил поступить так. Он никому не говорил об этом, но чувствовал, что он должен поступить с Люси так откровенно жестоко, как она того заслуживает. Он хотел увидеть ее еще сегодня, прежде чем она уедет.

— Он мне этого не сказал, но я рада.

Наступило короткое молчание, и показалось, что птицы оглушительно щебечут за окном. Он повернулся боком к окну и сказал:

— Иветта очень беспокоилась о вас. Она даже хотела приехать сейчас со мной. Но я ее отговорил. Она велела передать вам привет и что надеется на скорую встречу с вами.

— Спасибо.

Он повернулся к ней лицом. На ярком фоне окна он выглядел темным силуэтом, и она не видела выражения его лица, но его присутствие вызывало острую боль в сердце и спазм в горле. Она сделала какое-то непроизвольное, еле заметное движение, и его было достаточно.

Он очутился рядом и обнял ее. Несколько долгих секунд она не шевелилась, не высвобождала рук, запутавшихся в поясе, едва осмеливаясь дышать или думать. Наконец она высвободила руки и обвила его шею. Их губы нашли друг друга и слились в долгом ненасытном поцелуе; потом его губы коснулись ее щеки и скользнули по шее.

— Боже, как я мечтал об этом, — пробормотал он. — Я тебя так люблю, что и себя не чувствую. Я уже стал твоей половиной. Я обожаю тебя, твои глаза, волосы, твою отвагу, упрямство, твою нежность. И ты меня любишь — я это чувствую! Но скажи это, произнеси!

— Я люблю тебя, Филипп… бесконечно! Но я жутко себя чувствовала после того, как ты меня утром поцеловал.

— Жутко? Но почему же? Это было все, что я тогда мог сделать. Обстановка не позволяла объясниться ни мне, ни тебе.

— Я знаю, — сказала она дрожащим голосом, — но я испугалась, что ты просто хотел утешить меня. А я так хотела верить, что это что-то большее! Филипп, тебе нужно было сказать мне это сразу. Я так нуждалась тогда в этом, а ты был так холоден. И еще эта Марсель!

— Марсель! — он разжал руки и строго сказал: — Ты заставила меня мучиться с ней. Ведь это ты сказала Леону, чтобы он приглашал и Марсель со мной. Разумеется, Марсель вообразила то, чего и нет. Из-за Марсель я решил взять отпуск. Я больше не мог терпеть ее здесь, в Понтрие.

— Но ты ведь ухаживал за ней до моего приезда.

— Многое было до того, как ты приехала, моя сладкая, дорогая Кэтрин. Но меня больше занимает то, что произошло после твоего приезда; до него я был просто доктор.

— А кто же ты теперь?

Он засиял улыбкой:

— А теперь я уже показал тебе, кто я. Но ты мне скажи, почему ты так настаивала, чтобы Марсель приглашали сюда со мной? Ты боялась за себя? Разве ты не видела, что мсье доктор наконец нашел себе женщину, которую так долго искал?

— Иветта и я думали…

— Иветта! Я вот думаю, что ей нужно как можно быстрее выйти замуж за твоего кузена и уехать с ним в Гонконг: для обоих это будет очень полезно. Иветта изменилась, и это все к лучшему.

— Да, и еще я думала, что Марсель больше подходит тебе, чем я… Она француженка…

— И ты скоро будешь француженкой! — он притянул ее к себе: — Мы должны пожениться немедленно, как только успеем все устроить. Я хочу, чтобы ты жила в моем доме.

Порозовев, она ответила:

— Я тоже хочу этого, Филипп, больше всего на свете.

Он прижал губы к ее волосам, и только профессиональная привычка заставила его через некоторое время снова посмотреть на часы.

— Боже! Почти два. А меня все ждут внизу к ленчу. Гости были в столовой и, наверное, теперь уже поели. — Он твердо отстранил ее и пошел к двери. — Надевай платье — и вниз, — скомандовал он. — Нам нужно будет объявить одну очень важную новость. Я подожду тебя в коридоре.

Несколько секунд после того, как он ушел, она смотрела ему вслед в каком-то экстазе. Да, он не изменил себе… Так похоже на него! Она надела синее с белым платье, подкрасилась, причесалась. Чувствуя, что весь мир будто заново создан для них, она пошла по коридору рядом с Филиппом.