Блеск и коварство Медичи

Глава 22

— Ее зовут Виви, — сказала Кьяра. — Это от слова vivacità[62]. Смотрите, какая она бойкая. А глаза так и сверкают.

Она держала на руках восьминедельного щенка — дочь Рины, принадлежавшей донне Изабелле, и Ростига, поджарого темноглазого гончего кобеля великой герцогини. У щенка были длинные шелковистые уши красновато-коричневого окраса и белая мордочка, а округлое туловище было в черных и рыжих подпалинах.

— Хорошее имя, — промолвила великая герцогиня. — На моем языке, мне кажется, это звучит Lebhaftigkeit[63]. Оно ей очень идет.

Похоже, только Рине удалось выбраться невредимой из всех бедствий, постигших семейство донны Изабеллы. Донна Химена побеспокоилась о том, чтобы собаку и ее новорожденных щенков передали на попечение великой герцогини. Заботам Иоанны Австрийской поручили также и детей покойной Изабеллы — пятилетнюю Нору и четырехлетнего Вирджинио Орсини, в то время как их отец во всеуслышание заявлял, что они вовсе не его дети. Дон Паоло вообще разошелся не на шутку и бросался неосторожными заявлениями вплоть до того, что провозглашал своей любую собственность Медичи, однажды попавшую в его загребущие жирные лапы.

А вот маленького дона Козимино, трехлетнего сына Дианоры, среди них не было. Он умер. Одни говорили, что от лихорадки. Другие — что от кишечной хвори. Тем временем дон Пьетро как ни в чем не бывало кутил во флорентийских борделях.

Все это Кьяра знала только со слов донны Химены. Сама она три недели пробыла в горячечном бреду, не понимая ничего из происходящего вокруг. А когда очнулась, все уже успело поменяться. Теперь и она, и донна Химена, равно как и собаки, принадлежали новой госпоже.

— Думаю, ты осталась жива во многом благодаря ей, — сказала донна Химена, сидевшая в кресле в другом углу комнаты, положив одну руку на голову Рины. Та с тревогой смотрела на своего щенка. Казалось, что донна Химена состарилась на тысячу лет. Щеки ее уже не были круглыми, как спелые яблоки, а обвисли от тяжелой и безнадежной скорби. Среди всех детей ее кузины Элеоноры Изабелла была ее любимицей.

— Мы так за тебя переживали, Кьяра, — сказала она. — Когда отец Эликона привез тебя к нам, у тебя вся рука была распухшей, пальцы черные, а сама ты бредила в лихорадке.

— Все так и было, — согласилась великая герцогиня. — А потом священники из собора Святого Стефана привезли во Флоренцию Пояс Девы Марии и возложили его на твою руку. Так что, должно быть, тебя исцелила сама Пресвятая Дева.

— Ну, разве что с некоторой помощью лекарей великого герцога, — добавила донна Химена. — Они испробовали на тебе новый французский способ лечения скипидаром и розовым маслом[64]. Так лечат раненых солдат на поле боя.

— Фу! При чем здесь скипидар?! — воскликнула великая герцогиня. — За все нужно благодарить только Пречистую Деву Марию!

— А еще Виви, — добавила донна Химена, продолжая гладить Рину по голове. Кьяра пыталась улыбнуться, но у нее это плохо получалось. Ей казалось, что улыбаться неуместно, как и неприлично быть живой. А может, она и жива-то не была, и все это — просто сон.

— Я так благодарна вам, донна Химена, и вам, ваша светлость. У меня просто нет слов.

— Ты останешься при моем дворе, — сказала великая герцогиня. — Мой муж согласен. Он… — тут она замялась, — он приходил ко мне прошлой ночью, и мы с ним обговорили множество вещей.

Сказав это, она покраснела. «Как мало нужно, — с грустью подумала Кьяра, — чтобы задеть чувства, скрытые под чопорной австрийской гордостью». Сколь неожиданным было и само присутствие у нее чувств, которые можно было задеть спустя десять лет невзгод, одиночества, тоски по дому и унижений.

— Он говорил о тебе, синьорина Кьяра. Радовался, что врачи спасли тебе жизнь и что рука твоя уцелела.

Кьяра посмотрела на свою левую руку, покоившуюся на маленьком щенячьем тельце. Два ее пальца — указательный и средний — были слегка искривлены, потеряли цвет и лишились ногтей, но уже шевелились. Их способность чувствовать, ощущать тепло и холод, качество поверхности тоже возвращалась. Шерсть ее щенка Виви, например, была теплой и мягкой.

Неужели все это правда, а не сон?

Ей действительно повезло, что великому герцогу было угодно, чтобы она осталась жива. Ведь исчезло так много людей, связанных с донной Изабеллой. Дама, временами присматривавшая за детьми. Купец, продававший ей шелка и вместе с ними, возможно, передававший тайные послания. Садовник с виллы Барончелли — его преступление состояло в том, что он внезапно стал щеголять изысканными нарядами, слишком богатыми для его должности. Цирюльник и золотарь — лишь святые угодники знают, о каких преступлениях сговорились эти двое. Она не могла вспомнить всех имен и всех этих людей. Одни были в тюрьме, другие — мертвы.

Она выжила. Потому что великий герцог любил алхимию. Других поводов для этого не было.

— Намерен ли он продолжать наши поиски философского камня? — спросила девушка без всякой настойчивости или интереса.

— Ты хочешь знать, связана ли ты еще клятвой или нет? Ответ утвердительный, — коротко ответила великая герцогиня. — Английский алхимик все еще сидит в Барджелло, но я подозреваю, что его скоро отпустят, ведь он обладает такими знаниями и навыками, каких нет ни у кого среди здешних людей.

Итак, великий герцог, магистр Руанно и она сама составляли мистическую триаду, будучи связанными сделанной работой и теми камнями, которые они носили при себе. Кьяра уже слышала пересуды слуг — как раз в те дни к ней вернулась ясность — о том, что Руанно Англичанин был посажен в тюрьму еще до убийств донны Изабеллы и донны Дианоры. Очевидно, великий герцог решил избежать возможных попыток своего любимого алхимика спасти одну из двух дам. Получил ли магистр Руанно ее послания? Все или только некоторые из них? Или великий герцог перехватил их? В таком случае догадывался ли он о том, что это она их отправляла?

Боль и лихорадка обернулись мигренью и голосами, которые стали еще сильнее, чем прежде. Кроме того, Кьяра впала в какое-то странное состояние сонливого безразличия. Здесь, при дворе великой герцогини, она чувствовала себя в безопасности. Да и магистр Руанно был в безопасности, где бы он ни был. Бабушка, Лючия и Маттеа были в безопасности в Пистое. Великий герцог держал город в железных тисках ужаса, обрекая на поражение даже мысли о возможном побеге.

Она прикоснулась к ушам Виви. Они были теплыми и шелковистыми и пахли молоком и блинчиками. Особенно лапки, с розовыми щенячьими коготками так сладко пахли блинчиками.

— Я еду сегодня в палаццо Медичи, — сказала великая герцогиня. — Я поеду одна. Великий герцог собирается продать драгоценности донны Изабеллы, чтобы оплатить ее долги, и я хочу забрать несколько вещей для ее детей, прежде чем он спустит все. Ведь это важно, чтобы у детей остались хоть какие-то… andenken…[65] как это… подарки на память о матери.

Кьяра подумала о своей матери, умершей вскоре после смерти Джанни. У нее не было ни бриллиантов, ни даже красивых безделушек. Немногие материнские наряды перешивались на девчушек и вскоре изнашивались. Ничего не осталось в память о ней. Даже ее лицо — Кьяра иногда не могла вспомнить его.

По крайней мере, она знала, где находятся инструменты ее отца. Теперь они были в лаборатории великого герцога.

Там было все, кроме заветной книги.

Во время отъезда бабушки и сестер за лавкой присматривал один из знакомых из гильдии книготорговцев. Интересно, спускался ли он в подвал? А вдруг ему пришло в голову разведать там все основательно? Что сталось с той древней книгой, где были заметки, сделанные рукой отца, которую она так тщательно обернула в вощеный шелк, заперла в железный ящик и замуровала в стену?

Все это было так давно, что Кьяре уже не верилось, что когда-то у нее была семья. Неужели она та самая девочка, которая пыталась продать великому герцогу серебряный десенсорий в ту пору, когда он был еще принцем, любившим женщин и алхимию.

— Моя мать умерла через несколько дней после моего рождения, — сказала великая герцогиня. Кто бы мог подумать, что эта знатная особа, такая чопорная и молчаливая на людях, на самом деле большая любительница поговорить. — Я, разумеется, ее не знала, но у меня сохранился ее портрет. И некоторые ее драгоценности. Все это я привезла с собой во Флоренцию, и бывает, что, глядя на этот портрет, я напитываюсь от него силой.

— В палаццо Медичи есть портреты, — сказала Кьяра. — На одном из них нарисована донна Изабелла со своими детьми — он очень хорош.

— Ты поедешь со мной. Ведь ты уже вставала, гуляла в саду, не так ли? Тебе должно хватить сил. Этот выезд пойдет тебе на пользу.

— Ваша светлость, прошу вас. Мне не хочется возвращаться в палаццо Медичи. Донна Химена сможет отыскать этот портрет для вас.

— Ты должна научиться встречаться лицом к лицу с тем, что приносит тебе боль, — сказала великая герцогиня и поднялась со стула. Не выпуская щенка из рук, Кьяра тоже встала со своего места, равно как и донна Химена. Сидеть в присутствии великой герцогини они могли только по особому разрешению. Великая герцогиня взглянула на них еще раз и затем снова произнесла:

— То, что приносит боль, нужно встречать лицом к лицу. Я в этом уверена.

Кьяра поклонилась. Если великая герцогиня смогла вытерпеть десять лет разочарования, тоски по дому и несчастий, то и Кьяра сможет пережить поездку в палаццо Медичи.

— Да, ваша светлость, — покорно сказала она.

Глава 23

На улице у ворот палаццо Медичи стояла карета. Спереди на козлах вразвалку сидел кучер, одетый в красные, синие и золотые цвета Медичи. Сама карета была выкрашена красным и богато украшена позолоченной резьбой из лавровых листов и перьев по краям крыши и дверей. На двери красовался белый круг с нарисованной в нем эмблемой в виде дорожной шляпы с двумя шнурками.

— Может быть, вы хотите проехать мимо, ваша светлость? — вкрадчиво спросила донна Химена. Она, как и все прочие, легко узнала символ капелло — эмблему венецианской любовницы великого герцога.

— Нет, — твердо ответила великая герцогиня и жестом приказала открыть дверь кареты. — Раз уж я приехала, то войду внутрь. Проводите меня.

С помощью донны Химены она вышла из кареты. Кьяра последовала за ними. Как получалось у великой герцогини держаться так прямо, гордо выпрямив спину и высоко подняв голову? Все говорили, что она носит стальные корсеты и набивные платья, чтобы скрыть свою кривую спину, но было в этом еще кое-что. Это была гордость дочери императоров и королев, гордость, придававшая особое качество даже воздуху вокруг нее, несмотря на простые черты лица, меланхолию и бесформенный подбородок Габсбургов.

Огромные двери дворца открылись перед ней — стражники Медичи вприпрыжку бросились выполнять ее приказ, хотя она прибыла ко двору одновременно с любовницей своего мужа. Не проронив ни слова, она прошла во внутренний двор. Колонны из белого камня поддерживали арки, образуя воздушные колоннады, а поверх этих арок располагались резные каменные барельефы с изображениями классических сцен, перемежающихся геральдическими шарами Медичи. Ниши в стенах были украшены величественными статуями богов и богинь. Апельсиновые и лимонные деревья в кадках наполняли воздух чуть уловимым, пряным ароматом.

— Где тот портрет, о котором ты говорила, синьорина Кьяра? — Великая герцогиня выбрала «синьорину» в качестве подобающей формы обращения — повыше, чем к жене члена гильдии «мона», но и не так высоко, как в случае с благородной особой — «донна». Такие мелочи были важны для нее. Титул soror mystica она вообще отказывалась признавать. Для нее слово «сестра» означало монахиню, посвятившую себя религиозной жизни, а использование латинского термина в качестве обращения к помощнице алхимика казалось ей богохульством.

— Это вверх по лестнице, в музыкальной комнате донны Изабеллы… точнее там, где раньше была музыкальная комната.

Они поднялись по лестнице. Во дворце стояла тишина, и не было слышно никаких звуков, кроме всплесков садового фонтана. Где же скрывается Бьянка Капелло?

Если ее карета так открыто стоит у дворца, значит, она должна быть где-то внутри, в одной из множества комнат, салонов и элегантных кабинетов, которыми изобиловал палаццо Медичи.

Все увиденное Кьярой пробуждало в ней воспоминания: эти фруктовые деревья, мило и опрятно устроенный сад, где донна Изабелла любила гулять по вечерам; шелковые гобелены, золотые и серебряные вазы и книги, все эти книги повсюду, целое состояние в прекрасных книгах, старых и новых, которые донна Изабелла любила, над которыми она размышляла и беспрестанно обсуждала их в своем маленьком кругу дам и господ.

Задери-ка ей юбку, Эмилиано. Всегда хотел взглянуть, какие причиндалы у принцесс.

Ух ты, глянь, какие у нее белые ноги! А что у нее с сиськами?

Кьяра поборола тошноту. Ужасные голоса тех мужланов слились с голосами демонов в ее голове и не давали ей покоя.

— Сюда, ваша светлость, — выдавила из себя Кьяра. — Музыкальный салон в конце этого коридора.

Они пошли вдоль по коридору, украшенному черно-белой мозаикой из прекрасного мрамора. И в это самое мгновение из кабинета по левую руку, как раз напротив музыкальной комнаты, вышла Бьянка Капелло. Она застыла на полушаге, и ее служанка, шедшая за ней с узлами одежды и белья, едва не налетела на нее. Великая герцогиня тоже остановилась. Две женщины смотрели друг на друга в зловещем молчании.

Любовница великого герцога была беременна. Ее круглый и высокий живот соответствовал где-то четырем или пяти месяцам беременности.

«А у великой герцогини может быть взгляд, как у василиска», — подумала Кьяра. На одном из уроков латыни она читала историю о василиске, — змее, способном убивать одним взглядом. Некоторые алхимики полагали, что пепел василиска способен превращать серебро в золото. Дураки, ведь его еще надо поймать и сжечь.

Великая герцогиня застыла, неотрывно глядя на беременную любовницу своего мужа.

Бьянка Капелло первой двинулась с места. Она присела в реверансе, широко раскинув свои янтарные бархатные юбки. Сквозь разрезы на ее рукавах виднелись серебристые сатиновые подрукавники с золотыми полосами. На пальцах рук красовались дорогие кольца, на шее висели жемчужные ожерелья, а в косы были вплетены нити с драгоценными камнями. Рядом с великой герцогиней, с ее врожденным достоинством, она была похожа на актрису из этих новых трупп комедии дель арте[66], на которую нацепили костюм знатной дамы.

— Ваша светлость, — промолвила Бьянка слегка дрожащим голосом.

Великая герцогиня выдержала паузу. Затем холодно бросила ей:

— Вы можете встать, синьора Бьянка. Что вы делаете здесь, во дворце моей золовки? Как я вижу, воруете ее одежду и даже нижнее белье.

Бьянка выпрямилась. Она была довольно хороша собой, если вам по вкусу обилие пышной бархатистой плоти. Ее брови были ярко накрашены, а золотисто-рыжие волосы во многом были обязаны своим цветом хне, ромашке и золотистой пудре. Ее глаза вспыхнули от негодования. Она ведь тоже как-никак знатного происхождения и уже отвыкла называться простой синьорой.

— У меня есть личное поручительство от самого великого герцога, и его стражники даны мне в сопровождение, — заявила она. — Кроме того, мне разрешено брать все, что мне понравится. А что вы сами делаете здесь, ваша светлость? Ведь имущество донны Изабеллы неминуемо наводит на мысли о мирских утехах, каковые должны быть вам отвратительны.

Да, гордости ей не занимать. Что же ответит на это великая герцогиня? Кьяра затаила дыхание.

— Напротив, я замечаю изысканность и чистоту даже среди мирских богатств.

Великая герцогиня окинула взглядом фигуру Бьянки, ярды янтарного бархата, вышитые рукава, ее пышный бюст, расплывшуюся талию. Она посмотрела на служанку, которая со всеми своими узлами больше походила на сборщицу тряпья. Той, по крайней мере, достало приличия покраснеть.

— А кроме того, я замечаю их нехватку, — добавила великая герцогиня.

— Порой изысканность и чистота скорее помеха, чем добродетель, — сказала Бьянка, и ее глаза заблестели. Неужели это слезы? Она гордо поджала губы и выгнула спину дугой, нарочито выпятив живот. — Мужчинам часто скучен избыток такой чистоты.

Кьяра заметила, как вздрогнула великая герцогиня. Это было лишь короткое движение, так быстро и строго сдержанное, что только тот, кто стоял к ней так же близко, как она, так, что мог коснуться ее стройной фигуры, смог бы заметить его.

— Что ж, в таком случае вам повезло, — ответила она. Голос ее был холоден, как холодное ароматное мороженое, которое иногда подают на дворцовых банкетах. — Ни один мужчина не посмеет упрекнуть вас в избытке чистоты. Я разрешаю вам покинуть мое присутствие, синьора Бьянка, и удалиться из этого места.

Тяжелые брови Бьянки Капелло сдвинулись к переносице. Она шагнула вперед и сказала:

— Я передам ему ваши слова. Он разгневается, когда узнает, что вы были со мной неучтивы.

Великая герцогиня даже не шелохнулась, и в этой неподвижности были века королевской крови. Она молча стояла и смотрела на Бьянку.

Бьянка двинулась в их сторону, за ней последовала служанка. Великая герцогиня смотрела сквозь них, словно там никого не было. Сделав пару шагов, Бьянка остановилась и с раскрасневшимся лицом резко заявила:

— Донна Химена, вы тоже желаете проявить неучтивость? Вы ведь ниже родом, чем я, и потому должны сделать реверанс, когда я прохожу мимо вас.

— Я бы скорее отвесила поклон дереву в саду, — не стесняясь, ответила донна Химена, и каждая морщинка на ее увядшем лице, казалось, затрепетала от гнева. — Во-первых, я намного старше вас годами, а во-вторых, я урожденная Осорио и прихожусь кузиной герцогине Элеоноре, матери великого герцога, светлая ей память. Кто здесь ниже по статусу, так это вы, синьора. Положение любовницы великого герцога и матери его бастарда не придает вам его статуса.

Бьянка шумно фыркнула, в то время как великая герцогиня продолжала смотреть прямо перед собой.

— Тогда ты, — сказала Бьянка и посмотрела прямо на Кьяру. — Я знаю, кто ты такая. Франческо подобрал тебя на улице для своих занятий алхимией. Кто-кто, но ты уж точно должна сделать в моем присутствии реверанс. Ведь ты никто, дочь простого книготорговца.

Кьяра почувствовала себя словно под водой — возникло ощущение чего-то прозрачного и тяжело переливающегося между ними. Это было потрясающим неуважением — публично назвать великого герцога просто по имени, тем более в присутствии его супруги. Однако все знали, как баловал ее великий герцог. Как они между собой разыгрывали роли, словно малые дети, и что во всей Флоренции только ей под силу было заставить герцога улыбнуться.

Что она, Кьяра Нерини, дочь простого члена гильдии и сторонника флорентийской республики, делает здесь, в палаццо Медичи, между разъяренной брюхатой любовницей великого герцога и его имперской женой, чья гордость была сравнима со сталью? Один, два или даже три месяца назад она была бы рада оказаться в таком положении, но сейчас она не чувствовала ровным счетом ничего. «Стоит, наверное, подождать пару мгновений, чтобы как-то понять возможные последствия моих действий. Однако какое это имеет значение?»

Кьяра встретилась глазами с Бьянкой Капелло и выпятила свой подбородок так, как это больше всего не нравилось бабушке. Потом она чуть согнула ноги в коленях, но так незначительно, что это выглядело еще более оскорбительно, чем полное отсутствие реверанса. Затем она невидящим взором, точно так же, как и герцогиня, посмотрела на любовницу великого герцога.

— Ты еще пожалеешь об этом, — прошипела Бьянка.

Вне себя от гнева, она бросилась прочь. В спешке служанка обронила белую шелковую сорочку с черной арабской вышивкой и бусинами из черного янтаря. Вся красная от стыда, она вернулась, чтобы подобрать ее, и затем поспешила за своей госпожой. Спустя мгновение хлопнули двери.

— Синьорина Кьяра, — невозмутимо окликнула ее великая герцогиня. Спина ее была настолько прямой, насколько это вообще бывает возможно. — Давайте продолжим. Я хочу прежде всего забрать портрет донны Изабеллы с ее детьми, а также другие вещи, которые будут служить напоминанием ее бедным детям, раз уж им суждено расти без матери.

Глава 24

Руан не бывал в казематах под башней Волоньяна. Его не раздевали догола, не заковывали в кандалы, не пытали и не морили голодом. Ночью восьмого июля четверо стражников просто выросли за его спиной, когда он запирал двери лаборатории в Казино ди Сан-Марко. С этого дня он был заперт в одной из комнатушек в задней части второго этажа Барджелло и снабжен едой, вином, водой для мытья, бумагой, перьями и чернилами на случай, если ему захочется писать или читать при свете дня. Ничего больше. Никто не разговаривал с ним. Великий герцог не приходил, хотя совершенно ясно было, что это заточение устроил именно он.

В комнате было лишь одно оконце, выходившее на восток, прочь от палаццо Веккьо, прочь от Казино ди Сан-Марко. Прочь от всего во Флоренции, что связывало его с Медичи. Он догадывался, почему его арест был таким тайным: великий герцог задумывал совершить ход, направленный против Изабеллы и Дианоры, и не хотел никакого вмешательства со стороны английского алхимика, бывшего любовника его сестры.

Изабелла была мертва. Он чувствовал это всем своим существом. Подобно тому как при возгонке кристаллы йода превращаются в сияющую фиолетовую дымку, его чувства к ней претерпевали трансформацию от земной плоти к непостижимому и таинственному духу. Все это время он был заперт в этой комнате, в безопасности и относительном комфюрте, но лишенный всякой возможности действовать. Это было хуже любой пытки, и Франческо де Медичи знал об этом.

Франческо де Медичи.

«Я убью его, — думал Руан. — Возможно, не сегодня и не завтра, не в этом месяце и не в этом году, я пережду, выйду на свободу, буду пользоваться его лабораториями и возможностями, чтобы создать философский камень, который изумит и ослепит его и заставит его отдать богатства, нужные мне. Но убью я его в самом конце, за все, что он сделал с Изабеллой».

Руан ждал. Свою бумагу и перья он использовал для записи уравнений и формул. Он никогда не понимал красоты в письменном слоге, пьесах или поэзии. Красота для него была в цифрах и химических символах.

Он ждал. Его амулет не отобрали, это был осколок гематита, обрамленный железом и медью. Впервые за долгие годы он снял амулет с шеи и положил перед собой на стол. Это было напоминанием о том, кем он был — алхимиком, металлургом, ученым. Отныне все будет по-другому.

Эти мысли заставили его вспомнить девушку, Кьяру Нерини. Ему стало интересно, носит ли она по-прежнему свой амулет, лунный камень. Удалось ли великому герцогу каким-то образом перехватить ее послания? Если это так, она либо в тюрьме, либо уже мертва. Это мысль встревожила его сильнее, чем он ожидал. Перед глазами встал ее образ, когда она несла серебряное сито, наполненное водой, проходя по изгибам мозаичного лабиринта на полу лаборатории. Ее темные волосы ниспадают до колен, а лунный камень мерцает на ее груди. Обычного вида девушка с острым подбородком, незнатного рода, но эти великолепные волосы и загадочные глаза, меняющие свой цвет… Это ведь он заставил ее отправлять ему послания. И если она мертва, вся ответственность лежит на нем.

Руан немного удивился тому, насколько сильно он желает, чтобы она осталась в живых. Более того, даже мысль о том, что он больше ее не увидит, казалась ему невыносимой.

Спустя сорок четыре дня после того как его посадили в заточение, в час, когда угасал последний свет, идущий от окна, замок скрипнул, дверь отворилась, и в комнату вошел великий герцог.

— Руанно, — сказал он.

Руан не выказал ни малейшего удивления и ничего не ответил.

Дверь оставалась открытой, но снаружи наверняка находились стражники. Франческо де Медичи никогда не давал своим узникам никакого шанса на побег.

— Что сделано, то сделано, — сказал великий герцог. Он был в богатом наряде из синего бархата. В руке он держал помандер[67] — апельсин, утыканный гвоздикой и посыпанный молотой корицей и порошком фиалкового корня. Неужели Франческо ожидал увидеть здесь какого-то немытого безумца, сломленного сорокачетырехдневным заточением?

— Изабелла мертва, — продолжил великий герцог. — Она заслуживала смерти, обесчестив мужа и дом Медичи своими любовными связями и участием в заговоре донны Дианоры. Даже ты не стал бы это отрицать.

— Я не буду спорить насчет любовников, — сказал Руан. — Вовсе не секрет, что даже я был одним из них. Но все равно я не считаю, что она заслужила смерти от вашей руки.

Руан уже не беспокоился о том, чтобы обращаться к великому герцогу по правилам придворного этикета. Оказалось, он так давно не разговаривал, что едва узнал собственный голос.

— А кто сказал, что она умерла от моей руки? — невозмутимо парировал великий герцог, перебрасывая помандер из одной руки в другую. — Отнюдь. Герцогиня Браччанская погибла в результате несчастного случая, когда мыла голову.

— Re'th kyjyewgh hwi[68].

— Что бы это ни значило на твоем варварском языке, ничего не изменишь. Теперь уже неважно, как именно она умерла, Руанно.

— А донна Дианора?

— Тут другое дело. Мой брат дон Пьетро отнял ее жизнь и имел полное на это право. Она поплатилась и за супружескую измену, и за попытку заговора.

Руан ничего не ответил.

— Пока ты здесь, ты всего лишь безымянный узник, а никакой не металлург или алхимик, — промолвил великий герцог. — И еще одно: ты не сможешь продолжать плести свои интриги.

— Я не плету никаких интриг.

— Не отпирайся. Я знаю, что ты пытался купить влияние при английском дворе с намерением уничтожить того англичанина, что сейчас владеет поместьем и рудником, откуда ты родом. Я мог бы устроить…

Руан больше не слушал его. Он закрыл глаза, и перед его мысленным взором предстал залив Маунтс-Бей, посредине которого возвышается скалистый остров Святого Михаила[69]. Утесы из гранита и змеевика, затопленные морем леса, деревья, ставшие камнем, невообразимая древность. Он видел обширные топи, пахнущие солью и жизнью, цапель, сплетения мальвы и ипомеи. Вересковые пустоши и разгороженные каменными изгородями поля, где пасутся суровые косматые пони, а поодаль — и само поместье Милинталл Хаус, прочное строгое строение с внутренним двором. Корнуолльские яблони с плодами с привкусом гвоздики. А еще несколькими милями дальше — выработки и рудники Уил Лоур.

Дом… Земля, орошенная кровью его отца и матери, его дедов и всех его предков. Он отберет все это у Эндрю Лоуэлла любой ценой и никогда больше не отдаст никому.

Внезапно он понял, о чем говорит великий герцог, и раскрыл глаза.

— Я мог бы и себе устроить покупку такого влияния. Поддержал бы, к примеру, того англичанина. Как там его зовут? Эндрю Лоуэлл, не так ли? После восстания все земли вокруг Маразайона были конфискованы, — великий герцог попытался произнести название этого небольшого торгового городка на английском. — Мне кажется, английская королева еще долго не забудет того восстания, и ее несложно будет убедить в том, что имение должно оставаться в послушных ей английских руках.

Руан по-прежнему хранил молчание.

— Мне все о тебе известно, — продолжал великий герцог, — Руан Пенкэрроу из Милинталла. Тебя нужно было прозвать Руанно делла Корнавалья, не так ли? Я решил позволить тебе хранить свои тайны, потому что ты незаурядный металлург и алхимик со знаниями, ценными для меня. Я также знаю, как ты пришел к этим знаниям.

— Неужели?

Про себя, на корнском, Руан твердил: «Яубью тебя. Возможно, не сегодня и не завтра, не в этом месяце и не в этом году. Я пережду, выйду на свободу, буду пользоваться твоей лабораторией и всеми открытыми тебе возможностями. Но все равно когда-нибудь я тебя убью. За все, что ты сделал с Изабеллой».

— Да, я все знаю. — Если великий герцог и читал его мысли, то не подавал виду. — Твои отец и мать были лоялистами[70]. Повстанцы схватили их после осады горы Святого Михаила и на несколько месяцев заточили в Лонстонском замке. Когда они вышли на свободу, восстание было уже подавлено и земли твоего варварского Корнуолла поделены между англичанами, даже земли лоялистов были отданы им. Эндрю Лоуэлл был прекрасным воякой в отряде сэра Гавейна Кэрью. В награду за проявленное рвение он получил поместье твоего отца.

Я убью тебя.

— Эндрю Лоуэлл не хотел, чтобы кто-то из изгнанных корнцев оспаривал право его собственности, и поэтому приказал убить твоего отца. Твоя мать спряталась среди простых рудокопов, не смея выдавать ни свое, ни твое настоящее имя. Она умерла, когда тебе было пять или шесть лет, и ты отправился на шахту, работать от зари до зари за хлебные корки и место для сна.

Когда-нибудь я тебя все равно убью.

— Ты и остался бы там по сей день, но, несмотря на грязные лохмотья и мозоли, ты оказался смазливым парнем, не так ли? По крайней мере, такого мнения придерживался тот немецкий металлург. Как его звали? Конрад Павер, если не ошибаюсь. Сам себя он величал Конрадус Агрикола, пользуясь именем своего знаменитого отца Георга Агриколы. Эндрю Лоуэлл хотел, чтобы его прииски приносили больше дохода, и посчитал, что сын Агриколы может с этим помочь. Но чем он помог, так это теплом своей постели, куда он взял тебя.

— Если не родился принцем, приходится хвататься за любую возможность, — сказал Руан.

Великий герцог гадко рассмеялся.

— Ты стал его катамитом[71]. Он взял тебя в Саксонию, позволил учиться, и со временем ученик превзошел мастера.

— Я не мог ему отказать. Как вы сами заметили, если бы не он, я бы до сих пор таскал камни в Корнуолле.

— И без всякой надежды отомстить тому англичанину, который захватил твое имение и убил твоего отца.

— И это тоже.

— В Саксонии ты и в самом деле стал знаменит, как своими талантами, так и неумеренностью своего мастера. Твое имя удостоилось внимания самого императора.

— Он хотел разрабатывать месторождения золота в долине Рауриса, — сказал Руан. — Конрад Павер был шарлатаном, у него не было и толики знаний своего отца.

— Как удобно вышло, что он умер в самый подходящий момент. Оставив все бумаги своего отца тебе.

Руан неотрывно смотрел в глаза великого герцога. Он никому не рассказывал о событиях той ночи, когда умер Конрад Павер. И никогда не расскажет.

— Ты наверняка горел желанием покинуть Австрию, когда император пригласил тебя присоединиться к свите эрцгерцогини Иоанны. Он знал о моем интересе к алхимии и думал угодить мне, прислав такого славного малого.

— Вряд ли это можно назвать приглашением.

— Пригласили или приказали — императору нет дела до этого. Так или иначе, ты был рад уехать из Австрии. Кто знает, что за преступления ты оставил там по себе.

— Преступник я или нет — это не отменяет того факта, что вы тоже были рады нашему знакомству.

Великий герцог шагнул ближе. Руан уловил острый, слащаво-пряный аромат помандера.

— Да, я был польщен, — согласился великий герцог. — Ты не разочаровал меня, Руанно. А потому оставь эту свою безумную решимость ненавидеть меня из-за смерти моей сестры. Я дам тебе любую женщину, которую ты пожелаешь. Вернись в лабораторию. И надень свой амулет на шею.

Руан ничего не ответил.

Великий герцог подступил еще ближе. На мгновение Руану показалось, что тот хочет прикоснуться к нему. Ты стал его катамитом… Но герцог не коснулся его. Он лишь тихо, но настойчиво произнес:

— Я не могу создать философский камень без тебя, Руанно, а ты не можешь создать его без меня и тех возможностей, которые я тебе могу дать.

— Это правда, — подтвердил Руан.

— Пока ты здесь, в заточении, ты не сможешь плести свои интриги против того англичанина.

— И это правда.

— Неужели ты готов бросить все из-за смерти одной женщины?

На какое-то мгновение Руану показалось, будто он увидел ее — но не ту вертлявую и неуемную сибаритку, в которую она превратилась в последние годы, а молодую Изабеллу, которую он так страстно любил, с ее прямотой и светом ангельской красоты великолепных золотисто-рыжих волос и глаз, сверкающих ночными звездами. Она виделась ему смеющейся и убегающей — прочь от него, без оглядки. Его сердце разрывалось от боли разлуки и мучительных угрызений совести за то, что не смог защитить ее, когда был должен.

— Амулет, — сказал герцог, — надень его на шею, Руанно.

Что делать?

Он мог бы убить великого герцога голыми руками, прежде чем стражники, стоящие снаружи, изрубят его на куски. Так он, конечно, быстро отомстит за Изабеллу, но тогда англичанин Эндрю Лоуэлл будет жить до конца своих дней в Милинталл Хаус, пользуясь всеми богатствами Уил Лоур. Он передаст их своим сыновьям, и тогда род Пенкэрроу навсегда канет в Лету.

Но если не действовать сгоряча, а выждать время…

Как там говорил Демосфен?[72] Тот, кто отступил, имеет шанс на вторую битву.

Если он сейчас проявит мудрость и притворится, будто сдался на милость великого герцога, то сможет набраться сил и выбрать подходящее время. Можно будет продолжать поиски философского камня, продолжать копить золото, продолжать свои интриги, чтобы вернуть свой дом. А что в конце? — в конце он увидит Франческо де Медичи мертвым у своих ног.

Руан медленно взял со стола амулет и надел его на шею.

— Поклянись на этом амулете, что ты оставишь свою ненависть. Что ты обратишь весь свой ум и все свое мастерство на алхимические эксперименты. Сделай так — и я тебя озолочу. Более того, я помогу тебе заполучить то, чего ты так жаждешь в Корнуолле.

Руан взял осколок гематита. В прошлом он всегда казался ему теплым, это была часть живой земли. Металл, обрамлявший камень, тоже был добыт из самого сердца земли. Но сейчас амулет был холоден. Вся жизнь и все тайные связи ушли. Можно было клясться на нем в чем угодно — в этой клятве все равно не было бы никакого смысла.

— Клянусь на этом амулете, что я оставлю свою ненависть, — сказал он голосом праведника. — Обещаю ничего не говорить о вашей сестре. Клянусь, что я вернусь ко двору и в лабораторию и снова продолжу работу.

Великий герцог жестом отозвал стражников, и те удалились. Только что данная клятва была для Руана пустым звуком, и он мог сейчас взять и придушить Франческо де Медичи голыми руками, даже несмотря на то, что длительное заключение изрядно подточило его силы. Но ему нужно золото великого герцога и поэтому он намерен ждать своего часа.

Месть может подождать. Его месть Эндрю Лоуэллу ждет — уже сколько? — целых двадцать лет. И эта месть тоже может подождать. Это будет сладкая месть, особенно когда они завершат последнюю стадию opus magnum.

— А наша мистическая сестра? — спросил он. — Та девушка по имени Кьяра Нерини. Она в порядке? Она будет работать с нами?

Великий герцог взял Руана за руку и положил ее себе на грудь. Под бархатным камзолом и тонкой шелковой сорочкой у него на груди лежал алмаз, высеченный в форме двойной розы, и Руан знал, что это символ солнца, точно так же, как его гематитовый амулет был символом земли. Для завершения триады необходим был лунный камень.

— С ней все хорошо, — сказал великий герцог. — Она была в Черрето-Гвиди, когда… когда моя сестра погибла при столь печальных обстоятельствах. При попытке услужить своей госпоже девушка была ранена. Два пальца на ее левой руке оказались раздроблены.

— Раздроблены?

Значит, она пыталась помочь Изабелле, пыталась сделать невозможное. А она смелая, эта сообразительная сестрица, со своими переменчивыми глазами и гордым подбородком, который она вскидывает, прямо как бульдог перед дракой. Впрочем, он догадывался об этом, как только увидел ее, отбивающейся от двух стражников под дождем.

— А она сможет выполнять всю необходимую работу?

— Да. Ее лечил один из моих военных хирургов, следуя методам Амбруаза Паре. Лихорадка чуть было не унесла ее, но в конце концов она выздоровела.

Что же она пыталась предпринять, если была так тяжело ранена? Нужно будет улучить возможность расспросить ее об этом. Кто знает, может быть, она тоже захочет отомстить великому герцогу. По крайней мере, она знает правду о смерти Изабеллы.

— Ей определили место в свите великой герцогини, — продолжил великий герцог, поднеся помандер к носу и глубоко вдохнув. Он было явно доволен тем, что все вернется на круги своя.

Он еще не знал, что отныне все будет иначе.

— Как только она обустроится на новом месте, то, разумеется, продолжит помогать нам в нашей работе над opus magnum.

Глава 25

— Наглая девчонка! — кричала Бьянка, вся красная от гнева и возмущения. — Она отказалась сделать передо мной реверанс, хотя должна была! Она что, твоя любовница, Франческо? А ты рассказываешь всем об обетах девственности?

Великий герцог замахнулся, чтобы дать ей пощечину. Ему было отвратительно ее раскрасневшееся лицо, визгливый голос, безвкусное изобилие украшений на ее ночном домашнем платье, расшитом золотой нитью и цитринами. Платье было распахнуто, а под ним, как последняя неряха, она носила одну лишь нижнюю рубашку. Мнимую беременность она считала законным поводом для того, чтобы объедаться сладостями и упиваться вином. Поэтому едва ли ей нужны были набивки — ведь и настоящей плоти было вдоволь.

К его большому удивлению, она ловко увернулась от его ладони и перебежала в другой конец комнаты.

— Я отказываюсь сегодня быть твоей Биа! Я так устала от всех этих Биа и Франко, и вообще от всего я устала! Ты великий герцог Тосканский, один из величайших мужей Италии. Я должна получить признание как твоя любовница, знатная леди, первая дама Флоренции, с твоим наследником внутри.

Великий герцог медленно обошел комнату легким и осторожным шагом. Эта идея с подложным ребенком напрочь изменила все. Он было вообразил свою Биа безмятежной матерью у домашнего очага, занятой шитьем распашонок и пеленок, исполненной нежности и мягкости. Но вместо этого он, как ему казалось, вложил в руки донны Бьянки Капелло совершенно неожиданное оружие, которым она без зазрения совести пользовалась ежедневно, чтобы вбить в него свою предполагаемую династическую важность. Она, казалось, уже сама почти уверовала в то, что и в самом деле носит ребенка под сердцем.

Может, прекратить все это? Заставить ее притвориться, будто случился выкидыш? Это вернуло бы ему власть над ней.

С другой стороны, собственный образ с младенцем на руках, вне всяких сомнений и к всеобщей радости, мужского пола, был милее любой песни сирены.

— Первая дама Флоренции — это великая герцогиня, — сказал он ровным и мягким голосом, который обычно служил ей предупреждением о том, что он намерен применить к ней силу. Пока он говорил, в его руках оказался глазурованный кувшин из белого французского фарфора. Ручка кувшина была выполнена в форме искривленного ствола дерева, из которого появлялся крылатый дракон с львиной мордой. Это была прекрасная и ценная вещь. Он выбрал ее как раз для этой новой виллы Пратолино, которую он решил построить и которая еще не была закончена, — с тем, чтобы его прекрасной Биа не приходилось выходить на улицы Флоренции, где ее так несправедливо ненавидели.

— Великая герцогиня никогда не была первой дамой Флоренции, пока была жива твоя сестра! — не унималась Бьянка. Она слишком вышла из себя, чтобы заметить его предупреждение. — Она уродлива, занудна, и ей нет дела ни до чего, кроме Бога и ее детей. Она…

Ее оборвал звук разлетевшегося у ее ног кувшина. Она взглянула на осколки. Потом подняла глаза на герцога. Лицо ее побледнело.

— Мне нравился этот кувшин, — сказала она. Это не был еще голос Биа, но, по крайней мере, он звучал тише и разумнее.

— Тебе не стоило мне перечить. Давай начнем сначала.

Воздев в отчаянии руки, она глубоко вздохнула.

— Твоя алхимическая служанка, — начала она, — она сопровождала великую герцогиню в палаццо Медичи, где я… где мне случилось быть.

Великий герцог кивнул.

— К тому времени я уже забрал ее камни и прочие ценности, — сказал он. — А тебя лишь любезно пригласили к разбору остатков ее одежды, если тебе это было угодно.

— А вот великая герцогиня не согласилась с этим и приказала мне убраться.

Великий герцог пожал плечами.

— Если она приказала тебе убраться, ты должна была ей подчиниться. Она может быть уродлива, скучна и набожна до безумия, но все равно она императорская дочь и коронованная великая герцогиня Тосканская.

Нижняя губа Бьянки выпятилась, и ее глаза вспыхнули. Великий герцог взял еще один керамический предмет. На этот раз им оказалась плоская чаша на ножке, украшенная похожим образом, как и разбитый кувшин.

— Я и сделала, как она просила, — сказала Бьянка, проглатывая свой гнев. — Выказала ей уважение. Но ее женщины — в особенности эта девчонка, дочка книготорговца- алхимика, — они не оказали должного уважения, когда я проходила мимо.

— Очень хорошо. Я поговорю с сестрой Кьярой, — сказал великий герцог мягко, поставив чашу обратно на стол. Хорошо, что ему не пришлось разбивать ее. — Скажи мне, а что еще ты искала в палаццо Медичи?

Бьянка густо покраснела и еще плотнее запахнула полы бархатного платья вокруг своего пышного тела.

— Ничего, — сказала она.

— Ничего? — повторил великий герцог и снял с пояса бумажник из тонкой кожи. Он положил его на стол рядом с чашей и раскрыл его. Каждое движение было медленным и размеренным. Бьянка наблюдала за ним. Двигались только ее глаза, следившие за руками герцога. Тот по одному вынул из бумажника три письма и развернул их перед Бьянкой. В комнате воцарилась такая тишина, что слышался лишь хруст бумаги. Почерк на страницах был округлым и крупным, с завитками и подчеркиваниями.

— Может быть, ты искала эти письма? — вкрадчиво спросил Франческо, радуясь тому, что она снова оказалась в его власти.

— Да, — прошептала Бьянка. Затем она заговорила скороговоркой. — Они у тебя. Слава богу, они у тебя. Когда я не смогла их найти…

— На твоем месте я бы не стал так радоваться. Эти письма — прямое доказательство того, что четыре года назад ты уговорилась с моей сестрой о том, чтобы на твоего мужа напали на улице и убили.

Он, разумеется, знал об этом глупейшем заговоре между его любовницей и сестрой с целью убийства Пьетро Бонавентуры. Нельзя сказать, чтобы Франческо не радовался такому развитию событий. Несмотря на то что Бонавентура охотно носил рога обманутого мужа, он умудрился завести интрижку с молодой вдовой из семейства Рицци. Последние были этому совсем не рады. Роберто де Рицци обратился к своей лучшей приятельнице и покровительнице, Изабелле де Медичи, и та, черт бы ее побрал за всегдашнюю ее способность влезать в скандалы и заговоры, любезно организовала Рицци подмогу в виде шайки крепких ребят, которые и угробили Пьетро Бонавентуру.

— Но… Франческо, ты ведь не станешь использовать эти письма против меня? — спросила Бьянка вся дрожа. — Ты ведь все знал. Изабелла обещала мне, что все тебе расскажет. Ты же хотел, чтобы я принадлежала только тебе.

— А ты и так принадлежала только мне. Твой муж — живой или мертвый — ничего не значил для меня. Ты хоть понимаешь, зачем Изабелла сделала это для тебя, устроила смерть твоего мужа?

— Его любовница — она была родственницей одного из близких друзей Изабеллы, — пробормотала Бьянка. — Она была намного выше по положению, и поэтому, отдаваясь ему, она позорила честь своей семьи.

— В отличие от тебя, если на то пошло.

Бьянка ничего не ответила и лишь неотрывно смотрела на лежащие перед ней письма.

— Ах, моя Биа, до чего же ты глупа! Моя сестра устроила убийство твоего мужа, чтобы ты осталась ей должна. После смерти моего отца — добрая ему память… — он перекрестился. Бьянка же была так сильно смущена и напугана, что растерялась и не сделала того же. — Она давила на тебя и требовала деньги взамен за свое молчание. Ведь так?

— Д-да, но…

— Никаких но. Она воспользовалась тобой, моя Биа. Она ненавидела тебя и то влияние, которое ты, по ее мнению, на меня оказываешь.

— Мы были подругами!

Великий герцог рассмеялся.

— Это вряд ли. Все эти годы она хранила эти письма, а настоящий друг немедленно уничтожил бы их. Кто знает, что она собиралась с ними сделать в конце концов?

— Франческо, — взмолилась Бьянка. — Франко, прошу тебя.

Франко.

— Так-то лучше, — промолвил великий герцог, и с этими словами он сложил письма, спрятал их обратно в бумажник и заткнул его за пояс. — А теперь снимай долой этот мерзкий безвкусный халат и подай мне чашу вина в одной сорочке, как настоящая брюхатая жена прислуживает своему мужу.

Он сбросил свой камзол и растянулся в кожаном кресле. Какая это радость — удобно развалиться в кресле, как уставший за день работяга, и вытянуть ноги перед собой. Сколько его бранили учителя, когда он не сидел прямо? Сколько упрекал в этом его отец? Сколько раз мать заставляла его стоять на коленях на той самой молитвенной скамье с павой и птенцами? «Ты же принц, — говорили ему снова и снова. — Ты же наследник. Твоя жизнь тебе не принадлежит».

Здесь, по крайней мере, он чувствовал, что его жизнь принадлежит ему.

Бьянка немного приспустила свой халат так, что он свободно соскользнул с плеч. Однако она не бросила его на пол, а аккуратно свернула и спрятала в сундук с другими красивыми вещами. Затем вышла в другую комнату и вернулась оттуда, неся в руках чашу. Ее бледная обнаженная плоть слегка просвечивала перламутром через тонкую белую ткань нижней рубашки.

— Выпьешь бокал вина, Франко? — спросила она. Это был ее настоящий голос — хриплый и совсем не детский. Она склонилась перед ним, предлагая ему вино заодно со сладострастным и откровенным зрелищем своей груди и живота, доступным через глубокий вырез ее рубашки. Она действительно изрядно поправилась за последнее время, и от этого ему становилось еще приятнее: словно простой ремесленник Франко соблазнил и унизил изящную придворную даму. Перед ним была Биа и в то же время Бьянка.

— А как же, — сказал он, взял чашу у нее из рук и выпил. — Вот теперь я доволен.

Она опустилась перед ним на колени.

— Ты позволишь мне сделать кое-что, что принесет тебе еще большее удовольствие?

— Кто я для тебя?

— Ты Франко, простой работник.

Герцог улыбнулся и распустил шнурки гульфика на панталонах. Ничего другого из одежды он не снял. Она на коленях подползла еще ближе, протискиваясь между его ног. Он даже не посмотрел на нее, а лишь глотнул еще вина, глядя прямо перед собой.

Сначала она прикоснулась к нему руками. Затем ее пальцы начали пробираться все глубже в складки его штанов, разминая его мошонку, лаская ее, слегка сдавливая, нежно пробегая кончиками ногтей по натягивающейся коже. Затем Бьянка согнулась вперед, опустила голову и поцеловала его в самое основание его члена, туда, где он соединяется с мошонкой. С легким давлением она провела по нему языком.

Он выпил еще вина.

Ты Франко, простой работник.

Это возбуждало его. С каждой минутой она все меньше принадлежала самой себе и все больше становилась его собственностью, игрушкой в его руках. Настоящая Бьянка была слишком резкой и требовательной. Но эта женщина… В своем воображении он видел, как перебравший вина работник Франко вытаскивает из прекрасной кареты придворную даму, валит ее в грязь канавы, а дама умоляет пощадить ее. Затем он приводит ее в свою убогую лачугу работника и раздевает до одной рубашки, приказав ей ублажать его, если она хочет дожить до утренней зари.

Она распластала язык и медленно, словно теплым и нежным бархатом провела им вдоль нижней поверхности его члена. Затем ее язык превратился в точку, и она коротким толчком угодила в чувствительное место головки под крайней плотью. Он почувствовал, что набухает, крайняя плоть растягивается, и он выходит оттуда.

— Франко, — прошептала она. Он чувствовал ее дыхание, теплое и прохладное одновременно в тех местах, где ее губы оставляли влажные следы. Его рука дрожала, когда он брал чашу с вином и отпивал из нее.

Понемногу он на всю длину оказался у нее во рту.

Он поставил чашу и запустил руку в ее рыжие волосы. Все органы чувств обострились и сосредоточились в ощущении мягкости ее нёба, словно свет, собираемый линзой.

Когда она закончила, он снова поднял свою чашу с вином.

— Франко, — ласково сказала она и завязала шнурки его гульфика. Ее щека легко прикасалась к его бедру, волосы распустились и переплелись.

— Что?

— Я так счастлива, так счастлива, что беременна.

На какое-то мгновение он действительно поверил ей. В забытьи своего наслаждения он полностью отделял ее от Бьянки Капелло, любовницы великого герцога, которая за десять лет любовной связи ни разу не забеременела. Но тут он опомнился.

Разумеется, она лишь притворялась беременной. Он сам все это устроил, и когда придет время, он подыщет крепкого и здорового младенца-мальчика. Наконец-то мальчика. Она притворялась и, сама того не замечая, начинала в это верить.

Так даже лучше.

— Да, — сказал он. — Ты беременна. Мое семя набухает в твоем животе сыном.

— Это все куний мех помог, — сказала она. — Я сделала из него себе одеяло и укрывалась им каждую ночь.

— Это всего лишь суеверие.

— Пусть так, Франко, — она подняла голову. — Пусть так, Франческо де Медичи, великий герцог Тосканский. Я спала под одеялом из куньих шкурок, и сейчас я намерена подарить тебе сына.

Глава 26

— Для своей свадьбы, — промолвила великая герцогиня, — я выбрала в качестве эмблемы пару голубков с надписью Fida Conjunctio, — союз, скрепленный верностью.

Она вышивала на алтарном покрывале голубя, символ Духа Святого. Кьяра работала по канве, где не требовалось особого искусства. Это хорошо, поскольку ее левая рука еще не вполне слушалась ее, но, по крайней мере, на ней снова начали отрастать ногти.

Она надеялась, что Святой Дух проявит большую верность по отношению к великой герцогине, чем ее законный супруг.

— Я помню это, ваша светлость, — сказала девушка. — Я тогда была еще совсем маленькой и не жила при дворе, но помню, что в городе устроили большой праздник. И конечно, герцог Козимо был еще жив. Его слуги швыряли монеты, и мы с моим братом Джанни дрались за каждое серебряное кваттрино.

При мысли о Джанни острая боль пронзила ее висок, а в голове раздался злобный шепот отца: «Это ты должна была умереть, а не он».

— Я и не знала, что у тебя был брат, — сказала великая герцогиня. Она завязала узелок и протянула руку за новой иглой, со вставленной в нее белой шелковой ниткой — их готовила швея. Взяв новую иглу, великая герцогиня продолжила класть стежки. Интересно, каково это — вырасти в таком окружении, что тебе даже не приходится самой заправлять нить в иглу.

После столкновения с Бьянкой Капелло в палаццо Медичи великая герцогиня сделала Кьяру частью своего внутреннего круга, этакой домашней любимицей, наподобие маленькой гончей Рины, что жила у донны Изабеллы, или Леи у донны Дианоры. Выяснилось, что великий герцог невзлюбил одну немецкую даму из окружения герцогини и бесцеремонно отослал ее обратно в Вену; так что собаки и Кьяра стали новыми игрушками одинокой Иоанны Австрийской. А кроме того, донна Химена, чье доброе сердце было разбито смертью Изабеллы, все больше и больше замыкалась внутри себя. Если она с кем и заговаривала, то чаще всего это были разговоры о постриге в монастырь.

За исключением всех этих молитв — уж слишком много их было — Кьяра в целом была довольна жизнью при дворе великой герцогини. Виви бегала за ней повсюду, ей было приятно знать, что у нее есть живое создание, которое любит ее, которому она нужна. Ведь вся ее семья — бабушка и сестры были так далеко. Сможет ли она когда-нибудь увидеть их снова? Оставалось лишь надеяться и верить, что однажды все они вернутся домой. К привычным урокам чтения и письма добавились новые занятия — с цифрами и формулами. Учитель назвал это вычислением. Конечно же, была и латынь, хотя великая герцогиня не одобряла эти уроки, поскольку латынь ничего не говорила о Боге, церкви и святых. Великий герцог прислал книгу с названием De alchimia opuscula complura veterum philosophorum[73], и Кьяра билась над ней, страница за страницей. По слухам, магистра Руанно выпустили из Барджелло, но Кьяра еще не виделась с ним. Он иногда ей снился, но при пробуждении она помнила лишь обрывки этих сновидений — его рука, крепко схватившая ее за горло или просто лежащая у нее на запястье. Вид его покрытой шрамами руки поверх ее рукава пробуждал в ней ощущение безопасности. Еще ей снилась лаборатория. Возможно, настанет такой день, и они втроем, вместе с великим герцогом и магистром Руанно, смогут снова продолжить работу над opus magnum.

А что если этот день никогда не наступит? Станет ли она из-за этого переживать? Неужели ей есть дело до всего этого теперь?

— Синьорина Кьяра? С тобой все в порядке?

Она отвлеклась от своих мыслей.

— Да, ваша светлость, простите меня. Мой брат погиб… в результате несчастного случая.

— Упокой Господь его душу. А твои отец и мать? Их ведь тоже нет в живых?

— Да, ваша светлость.

— Возможно, наступит такой день, когда великий герцог найдет возможным освободить тебя от обета, ты выйдешь замуж и заведешь своих детей. Дети — великое утешение. Я сама…

Она замолчала, сосредоточившись на паре крошечных стежков, очерчивая крыло белого голубя.

— Я и сама надеюсь еще на одно дитя, — наконец произнесла она. При этих словах ее щеки залились румянцем. — Этот вопрос уже стал всеобщим достоянием. Весь двор следит за тем, насколько часто великий герцог оказывает мне честь… своим ночным присутствием. Кто знает, если на этот раз Господь наградит меня сыном, великий герцог, может быть, тоже возьмет себе девиз Fida Conjunctio.

— Я буду молиться, чтобы так все и вышло, ваша светлость, — сказала Кьяра, прекрасно зная, что даже тысяча молитв и даже молитвы за каждую отдельную звезду на ночном небе все равно не превратят великого герцога в верного супруга. Только не с Бьянкой Капелло, немедленно занявшей место донны Изабеллы, устраивающей пышные приемы и притворяющейся покровительницей поэтов и музыкантов. Только не с Бьянкой Капелло, напоказ выставляющей свой живот каждому встречному.

— Впервые я встретила его в Вене, — сказала великая герцогиня. Ее стежки стали ложиться медленнее, а потом и вовсе прервались, когда она увлеклась воспоминаниями. — Мы… мы были близки по духу… Он и я. Привез мне подарки. Он понравился мне больше, чем герцог Феррарский, и тот женился на моей сестре Барбаре. Они оба были в Вене тем летом. Любопытно, что между их вельможами возникла настоящая битва, ведь герцог Феррарский долгие годы состязался с герцогом Козимо в борьбе за право наследования титула.

Кьяра тоже перестала шить. Левая рука болела, и она была рада возможности дать ей отдых.

— Я думала, что буду, по крайней мере, довольна… Но ошиблась. Ты знала, что во время свадебных торжеств он впервые встретил… ее?

— Нет, ваша светлость, не знала.

— Я тоже не знала, и довольно долго. Они держали это в тайне, но сейчас мне кажется, что я просто не хотела этого замечать. Но потом, несколько лет назад мои придворные дамы осмелились рассказать мне правду.

Она посмотрела на алтарное покрывало с вышитым белым голубем. Голубь один, без пары.

Кьяре хотелось сказать ей какие-то утешительные слова, но как назло ничего не лезло в голову. Великая герцогиня молча сделала еще один стежок, потом еще один, заполняя контур голубиного крыла.

— Магистр Руанно, твой алхимик, — сказала она. — Знаешь ли ты, что он прибыл из Австрии вместе с моей свитой?

— Нет, ваша светлость. — Кьяра почувствовала, как колючее тепло румянца заливает ей щеки. — Я думала, он из Англии. Вернее, не совсем из Англии, но откуда-то оттуда. Он иногда говорит на таком языке, который вовсе не кажется мне на слух английским.

— Он родился в Англии, в месте под названием Корнуолл — «Корновалья» по-итальянски. Эта местность славится своими оловянными и медными рудниками, и этот мальчик, Роханнес, как мы его называли в Саксонии, родился с металлом в крови.

Странно было слышать о магистре Руанно как о каком-то мальчике. Он казался цельным и неизменным, как будто он таким и появился в лаборатории, взрослым мужчиной со шрамами и всем остальным. Она никогда не задумывалась о том, где он жил прежде, откуда взялись шрамы на его руках и как давно они появились. Его было просто невозможно представить себе без них.

— Он был подмастерьем сына Агриколы и его блестящим учеником. Ты ведь знаешь, кем был Агрикола?

— Да, ваша светлость. На уроках я читала немного из того, что он написал. Я знаю, что он автор прекрасной книги о металлах и горном деле.

Великая герцогиня кивнула.

— Мой брат, император, знал, что великий герцог… тогда еще принц, интересуется алхимией, поэтому он устроил все так, чтобы юный Роханнес приехал во Флоренцию.

Кьяра стала класть больше стежков на своей канве. Она не знала, что ей говорить, и зачем великая герцогиня затеяла этот разговор о магистре Руанно.

— Во Флоренции он нашел большую любовь, и ему хватило глупости думать, что он будет счастлив. Попался в ту же ловушку, что и я. Ему было что-то около пятнадцати-шестнадцати, когда я впервые встретила его. У него были темные волосы, и выглядел он довольно грубовато. Изабелла была старше, ей было двадцать три или двадцать четыре, не помню. Она легко соблазнила его, как мне кажется, ради забавы. Успев устать от своего мужа, она металась в поисках новых ощущений. И с мальчиком Роханнесом она обрела больше, чем ожидала. Она тоже влюбилась в него, по крайней мере, на какое-то время.

— Я не знала, что вы были так тесно знакомы с магистром Руанно, ваша светлость.

— О, это не совсем так. Но я наблюдала за ним и за Изабеллой. Они впервые увиделись в день моей свадьбы. Несчастный день и для них, и для меня. Я знаю, что ты…

— Ваше Императорское Королевское Высочество, — вдруг раздался чей-то голос.

Они обе подскочили. Это была одна из немногих оставшихся при дворе немецких дам, которая всегда обращалась к великой герцогине, соблюдая все титулы в мельчайших подробностях.

— Ваш деверь, кардинал принц Фердинандо де Медичи, прибыл и просит аудиенции.

— Будь любезна, проси его, — сказала великая герцогиня и опустила иглу. — Маргарет, принеси нам, пожалуйста, вина и сладкого печенья. Нет, Кьяра, ты останься. Я хочу попросить кардинала, чтобы он тебя благословил.

Брат великого герцога вошел в комнату. Двое священников, сопровождавших его, поклонились великой герцогине и вышли.

— Мир вам, сестра моя, — сказал кардинал.

Кьяра едва ли могла представить себе человека, менее всего желавшего принести мир. На вид он был как все Медичи — смуглый, бородатый, с коротко остриженными волосами, которые начали редеть по обеим сторонам лба. В отличие от великого герцога, он был довольно полным мужчиной, с круглыми румяными щеками и чувственным ртом. Одет он был в обычные для кардинала одежды, но вместе с тем его одеяние было так щедро украшено вышивкой и драгоценными камнями, что не могло не навевать мысли о мирских богатствах. Да и тонзура[74] у него не была выбрита. «Как можно быть кардиналом, не приняв при этом священнический сан?[75]» — удивилась Кьяра.

Все дело именно в том, что он был Медичи.

Интересно, сколько у него любовниц в Риме?

С другой стороны, Кьяра вспомнила, как в день похорон старого герцога он посмотрел на стоявшую у окна герцогиню и осенил ее крестным знамением. Она тогда еще подумала o том, что между кардиналом и его невесткой существует связь скорее духовного, нежели телесного свойства.

Сложный человек, весь сотканный из противоречий.

— Мое почтение, господин кардинал, — поприветствовала его великая герцогиня. Она встала во весь рост и поклонилась ему, затем опустилась на колени и поцеловала крупный ограненный сапфир, который он носил на правом указательном пальце. Выпрямившись, она взяла его за надушенную белую руку, что было жестом удивительной близости со стороны дочери австрийского императора, никогда не прикасавшейся ни к кому. — Брат мой, входите же, присядьте, выпейте бокал вина, отведайте сладкого печенья.

Окажись на месте кардинала кто-то другой, Кьяра подумала бы, что перед ней любовники. Она тоже встала, сделала реверанс и осталась стоять. Ни один из них не обращал на нее ни малейшего внимания. Она вполне могла сойти за стул, стол или подсвечник.

Вошла служанка с подносом, и великая герцогиня вместе с кардиналом присели, взяв с подноса бокалы с вином и тарелочки с маленькими пряными печеньями с ароматом абрикоса, посыпанными сверху кристаллами сахара. Пригубив немного вина, великая герцогиня сказала:

— Синьорина Кьяра, подойди поближе.

Кьяра шагнула вперед и снова сделала реверанс. Она не была уверена, стоит ли целовать перстень кардинала, но он не протягивал ей руки, а ей уж точно не хотелось тянуться к его липким от сахара пальцам.

— Фердинандо, это синьорина Кьяра Нерини, девушка, выбранная вашим братом быть его помощницей в алхимических занятиях. Она была в свите Изабеллы, и нам, разумеется, пришлось найти ей новое место. Так она оказалась здесь.

У Кьяры слегка закружилась голова от того, что великая. герцогиня с такой легкостью называет всех просто по именам.

— А она моложе, чем я мог себе представить, дорогая моя Иоанна, — заметил кардинал и весьма не по-кардинальски окинул ее взглядом. — Итак, синьорина Кьяра, вы ассистируете моему брату в его алхимических экспериментах? Я не думал, что для такой задачи он выберет настолько молодую девушку.

— Он потребовал, чтобы Кьяра дала обет целомудрия, — сказала великая герцогиня. — Он даже упросил священников из собора Святого Стефана одолжить ему на ночь Пояс Пресвятой Девы Марии, чтобы Кьяра принесла на нем свою клятву.

— Девственница, гляди-ка… — Глаза кардинала заблестели, и Кьяра почувствовала, как его взгляд проникает сквозь ее одежду, корсаж, юбки и нижнее белье. — Скажи-ка мне, синьорина, а зачем моему брату нужно, чтобы ты хранила девственность?

Ей вспомнился спокойный и твердый голос магистра Руанно: «Принц хочет, чтобы ты поступила к нему на службу девственницей, но делает он все это только для того, чтобы угодить своей супруге и любовнице. Они и так сгорают от ревности, и единственный выход — объявить тебя девственницей и заставить поклясться в том, что ты будешь хранить невинность».

Она, конечно же, не посмела повторить его слова в присутствии великой герцогини.

— Мистическая сестра алхимика — всегда девственница, господин кардинал, — ответила Кьяра. Это была ложь, но ни великая герцогиня, ни кардинал наверняка ничего не знали про Пернеллу и Николаса Фламеля. — Она олицетворяет луну, лабиринт, воду и серебро — символы девственности и женского начала, привнося силу этих элементов в процесс сотворения философского камня.

— Вот видите, Фердинандо? — сказала великая герцогиня. — Франческо полностью погряз в магии и алхимии. Я боюсь и за его бессмертную душу, и за душу Кьяры. Вот почему я прошу вас благословить ее.

Сквозь тяжелые немецкие согласные ее речи светила искренность. Что бы люди ни говорили про Иоанну Австрийскую, великую герцогиню Тосканскую, ее благочестие было чистым и откровенным, как у святой.

— Подойди поближе, дочь моя, — сказал кардинал. — Встань передо мной на колени.

Что-то плотоядное сквозило во взгляде его черных глаз, и Кьяра понимала, что в его воображении она становится на колени совсем не за благословением. Она шагнула к нему и преклонила колени. Она была довольно близко от него, чтобы увидеть, что его сутана сшита из тонкого шелка, а не из грубой шерсти, а ее кромки обшиты алой тканью как знак его ранга. Его короткая мантия — Кьяра забыла, как она правильно называется — была из фиолетового шелка с вплетенным в ткань муаровым узором, а на груди висел массивный золотой крест, инкрустированный жемчугом и аметистами. Она перекрестилась в надежде, что этот жест отвлечет его от грешных мыслей, и закрыла глаза словно в молитве.

Он положил руки ей на макушку. Она могла бы сказать, что он ощупывает ее волосы пальцами знатока. Волосы у нее были самыми что ни на есть обыкновенными, если не считать их длины и нескольких серебряных прядей в том месте, где был шрам. Сейчас волосы девушки были зачесаны назад и собраны в одну толстую косу, заколотую простыми серебряными булавками в кольцо на затылке.

— Непорочная Дева Мария, заступница всех дочерей Евы, — медленно и размеренно произнес он. — Защити эту девушку и сохрани ее невинность от всякого зла. Отврати ее мысли от колдовства и мирской суеты.

Кьяра слышала, как великая герцогиня повторяет за ним слова молитвы.

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.

Своим большим пальцем кардинал начертал в воздухе крест над ее головой. Это продлилось не больше секунды, но и этого хватило, чтобы расшевелить головную боль. Шрам у виска резко начал болеть, хотя никто к нему не прикасался. Священник отнял руки.

— Спасибо, Фердинандо, — поблагодарила великая герцогиня. — Вы всегда находите нужные слова.

— В вашем присутствии, моя дорогая Иоанна, нужные слова приходят сами собой, — ответил он. При взгляде на Иоанну выражение его лица изменилось. Никакой хитрой чувственности. Только теплота, любовь и восхищение.

«Какая жалость, — подумала вдруг Кьяра, — что не он старший сын в семье. В таком случае он мог бы на ней жениться, и они были бы счастливы вместе. Да и великий герцог Франческо был бы гораздо счастливее, окажись он не первенцем. Его бы все оставили в покое наедине с алхимией и его безвкусной любовницей». Ей было неловко видеть, что священнослужитель, брат великого герцога, питает столь нежные чувства к своей невестке. С другой стороны, любой, кто провел бы достаточно времени с великой герцогиней, проникся бы ее скромным очарованием. Любой, но не сам великий герцог и не его любовница.

На рукаве у кардинала был вышит голубь. Конечно, это символ Святого Духа, но уж очень он напоминал того голубя, которого великая герцогиня вышивала на алтарном покрывале. Я выбрала себе в качестве эмблемы пару голубков…

— Благодарю вас, кардинал, — сказала Кьяра. Она встала с колен, стараясь не смотреть на этих голубей. Головная боль мягко пульсировала позади глаз. — Спасибо вам, ваша светлость, что вы были так добры, позаботившись о моей душе.

Глава 27

Итак, великая герцогиня приказала принести из кладовой в конце коридора два рулона пурпурного шелка и один — небесно-голубого. А еще моток золотых нитей из сундука с замком на верхней полке. Нить была и впрямь золотая, с металлическим отблеском, и похожа на тончайший шелк, закрученный в спираль. Кьяра положила ключ обратно в поясную сумку и взяла в руки лампу.

— Пойдем, Виви, — мягко позвала она и повернулась, чтобы выйти из комнаты.

В дверном проеме стоял магистр Руанно дель Ингильтерра в ореоле лучей послеполуденного солнца. Лица его не было видно, но она узнала его. Каким образом? Наверное, по росту и по ширине плеч, выдававших его трудное прошлое.

— Магистр Руанно, — произнесла она. Она не видела его — ну разве что во снах, о которых предпочитала не думать — с той самой ночи в лаборатории, когда он согласился помочь бабушке и девочкам бежать в Пистою в обмен на ее тайные послания о донне Изабелле и донне Дианоре, светлая им память. Сколько времени прошло с тех пор? Пять месяцев? Полгода? Кажется, целая жизнь…

Их тайная переписка не помогла никого спасти.

— Вы напугали меня, — сказала Кьяра. — Что вы здесь делаете?

Он молча вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Огонек на ее лампе всколыхнулся от ветра и погас.

Кьяра немного испугалась, но в то же время почувствовала себя, на удивление, в безопасности. В темноте она слышала дыхание магистра Руанно и свое собственное. Она сделала шаг назад. Больше отступать было некуда. Он подошел ближе. Где-то в глубине живота она ощутила странное волнение, которого раньше никогда не испытывала.

— Вы ж-живы, — пробормотала она. Это единственное, что пришло ей в голову.

— Да, — ответил он и прибавил что-то на непонятном языке, то ли на латыни, то ли на том странном языке, на котором обычно ругался. Это прозвучало как цитата. Затем он сказал: — Зажги, пожалуйста, снова лампу. Я хочу поговорить с тобой наедине, но не в темноте.

Кьяра положила мотки ниток обратно на полку, взяла огниво и зажгла свет. Она привыкла делать это в темноте, на ощупь. Сколько раз ей приходилось первой вставать и зажигать лампы в их крохотной кухне, пока мама и бабушка занимались малышами? Поврежденные пальцы еще плохо ее слушались, но в конце концов ей удалось снова зажечь свет.

Из темноты перед ней предстал образ магистра Руанно. Он был одет в простые темные штаны, камзол, чисто выбрит и аккуратно подстрижен. Он выглядел исхудавшим и, как ей показалось, печальным. Однако вскоре она поняла, что печать глубокой тоски на его лице была скорее признаком угрюмой озлобленности. Оставалось только догадываться, что он пообещал великому герцогу за свою свободу. Что бы это ни было, у него на шее по-прежнему висел его гематит, обрамленный железом и медью.

Виви подбежала к его ногам, встала на задние лапки и поставила передние на голенища его сапог. Он взял ее на руки и погладил.

— Что вы от меня хотите? — с опаской спросила Кьяра. Она по-прежнему была немного напугана, у нее слегка дрожали коленки. Ее раздражало, что Виви так доверчиво ведет себя с незнакомцем и он отвечает ей тем же. — У нас был уговор, и я выполнила все о чем мы договаривались. Вы не можете обвинять меня в их смерти.

— Я тебя не обвиняю. Великий герцог сказал, что ты была ранена в Черрето-Гвиди.

Она невольно спрятала руку за спину. Скрюченные пальцы выглядели ужасно, и ей не нравилось, когда на них обращали внимание.

— Покажи мне.

Она неохотно протянула ему руку.

— Как это произошло?

— Мои пальцы зажало в двери, — коротко ответила Кьяра, пытаясь уйти от дальнейших расспросов.

Он положил ее руки в свою ладонь и с нежностью поднес ее бедные пальцы к своим губам. В этом поцелуе совсем не было страсти, а скорее признание того, что она тоже позаботилась о донне Изабелле и по-своему старалась защитить ее. Признание того, что их совместная неудача еще больше их связала. Если бы у нее остались слезы, она бы снова сейчас расплакалась.

— Расскажи, что на самом деле случилось? Герцог утверждает, что это несчастный случай, а по городу ходят сотни разных слухов.

— Это не был несчастный случай.

Он ждал, все еще держа ее за руку. Виви уютно устроилась в его согнутой руке и, словно котенок, счастливо пискнула.

— Она пошла в комнату, куда ее позвал муж. Они стали кричать друг на друга, и он орал ей в лицо, что донну Дианору убили, причем с ведома великого герцога, который убедил дона Пьетро, будто тот имеет на это полное право. Они спорили о самом герцоге и обо всех интригах вокруг него. Затем дон Паоло ударил ее. Там в комнате был еще один мужчина. Муж донны Изабеллы назвал его Массимо. Из-за закрытой двери я слышала звуки борьбы, но я ничего не видела. Я как могла пыталась открыть дверь, но у меня ничего не вышло.

Он прикоснулся большим пальцем к ее руке.

— Я знаю.

— Затем ее муж открыл дверь, и моя рука оказалась как раз между дверью и стеной. И вот тогда… я даже не сразу почувствовала, что произошло… Он объявил, что донна Изабелла упала в обморок и приказал принести уксус.

— Он говорил правду?

— Нет. Когда я вошла, она была уже мертва. На ее шее остались следы, такие четкие, что их всякий бы заметил. Кто-то из этих двоих задушил ее шнурком, красным шелковым шнурком. А может, они сделали это вдвоем.

— Ходят слухи, что над ее телом надругались после смерти. Это правда?

Голова у Кьяры закружилась от тягостных воспоминаний. Стены, покрытые фресками, силуэты людей, искаженные при неровном свете факелов… человек, распятый вниз головой… женщина в похоронном саване, сидящая прямо со скрещенными на груди руками. Звук вынимаемых гвоздей, похожий на крики демонов в преисподней…

— Я не помню. Меня лихорадило, я ничего не помню… — пробормотала она.

— Ш-ш-ш, Кьяра. Этого достаточно, ты не должна помнить.

Черт возьми, ну она и воняет.

Задери-ка ей юбку, Эмипиано. Всегда хотел взглянуть, какие причиндалы у принцесс.

Кьяра сглотнула и резко отдернула руку, чтобы отвернуться и закрыть рот рукой. Только бы ее не стошнило. Где угодно, но только не здесь, в кладовой великой герцогини.

— Кьяра.

Она услышала, как лапки Виви коснулись пола — видимо, он поставил ее на пол. Затем она почувствовала, как его руки обняли ее очень нежно.

— Тихо, все хорошо, — повторял он. — Я должен был узнать правду. Но даже если так, прости, что заставил тебя вспомнить.

Его голос был глубоким и мягким. Тепло его рук успокаивало ее и не просило ничего взамен. Его тело позади нее было твердым и достаточно сильным, чтобы на него можно было опереться, и на секунду она закрыла глаза и прислонилась к нему. «Забудь, — говорила она сама себе. — Забудь и возвращайся в тот немой, водянистый туман, где уже ничто не важно».

«Он хочет убить тебя, — среди полной тишины вдруг раздался демонический голос в ее голове. — Он винит тебя за то, что ты не помогла донне Изабелле».

«Ты уже дважды избегала смерти, — прошептал голос отца. — Ты должна была умереть, должна была умереть. Но ничего, в третий раз ты уже не уйдешь».

«Ты посмела прикоснуться ко мне, — вторил им голос Изабеллы. — Ты закрыла мои глаза. А потом ты смотрела на меня, когда я лежала мертвая в гробу и гнила. Как ты могла? Как ты посмела?»

Он собирается убить тебя. Можешь рассказать великому герцогу о том, что он помог сбежать твоей бабушке, которая была связана с Пьерино Ридольфи. Зачем еще ему приходить в эту маленькую кладовую, кроме как убить тебя, убить тебя, убить тебя…

Она вырвалась из его объятий и повернулась к нему лицом. Ее сердце стучало и готово было вот-вот выпрыгнуть из груди.

— Великая герцогиня ждет, когда я принесу шелк, — сказала она, едва переводя дыхание. — Она пришлет кого-то за мной.

Может, это было просто мерцание света от ее маленькой лампы, но ей показалось, что глубокая печаль в его глазах стала еще безысходнее, коснувшись каждой линии его лица.

— Возможно, — сказал он. — Но думаю, у нас есть еще немного времени.

— Дайте мне пройти.

Он не пошевелился.

— Мы с тобой еще не закончили.

Виви взвизгнула и подпрыгнула, как будто хотела сказать: «Погладь меня, возьми меня на руки».

— Что… — пролепетала Кьяра, — что… вы хотите… от меня?

Стоя почти вплотную к ней, он положил руку ей на шею, как раз там, где начинается плечо. На нем не было перчаток, и она впервые почувствовала его прикосновение у себя на коже, ощущая каждый из кончиков его пальцев на задней стороне своей шеи. После всех ее снов это прикосновение могло показаться ей приятным, но сейчас она ощущала лишь ужас, пронзивший ее с головы до пят.

— В ту первую ночь перед посвящением ты спрашивала у меня, чего я хочу, — сказал он. — Ты помнишь?

Она не могла ни пошевелиться, ни ответить. Но она помнила.

— Я сказал, что хочу заполучить Lapis Philosophorum ради золота, что он мне принесет. Достаточно золота, чтобы вернуть мое имение у англичанина, который силой забрал его у меня. Я до сих пор этого хочу. Но теперь я хочу еще кое-что.

— Не надо, — прошептала она.

— Думаю, ты тоже этого хочешь, даже если сама себе в этом не признаешься.

Кьяра закрыла глаза. Она действительно хотела этого, в самой глубине сердца — чтобы ничего не помнить… Лишь тьма и спокойствие…

— Мести, — тихо промолвил он.

Она открыла глаза.

Он провел рукой вниз по ее плечу, а затем убрал. Ее ноги слегка подкосились, и если бы не полки, она бы непременно упала. Виви взвизгнула и наступила своими лапами на ее юбку.

— Мы можем отомстить, — произнес он. — Мы оба.

— Я не понимаю, почему вы на свободе, — сказала она. Ее легкие разрывались будто после долгой пробежки. — Почему великий герцог отпустил вас?

— Я дал ему клятву, — ответил он. — Я поклялся, что не буду искать мести и что стану снова его английским алхимиком, как и прежде.

— И поэтому… он освободил вас.

Он улыбнулся своей волчьей улыбкой.

— Но, в отличие от тебя, я не намерен вечно соблюдать эту клятву.

— Зачем вы все это мне говорите? Я не хочу ничего знать, я не хочу…

— Тихо, — прервал он ее. — Я рассказываю тебе это, потому что не хочу, чтобы ты думала, будто я подчинился великому герцогу несмотря на все его преступления. Будто я предал забвению… ее смерть и смерть Дианоры.

— А какое вам дело до моего мнения?

Он ничего не ответил.

Кьяра почувствовала, как ее сердцебиение и дыхание начинают понемногу успокаиваться. Затем она спросила:

— Получается, великий герцог снова хочет продолжить наши поиски философского камня?

— Да. Это единственная причина, почему он оставил меня в живых. А кроме того, это единственная причина, почему он прислал лучших врачей, чтобы излечить твою лихорадку и спасти твою руку. Мы оба привязаны к нему — земля и луна — к его солнцу. Он свято верит, что мы должны работать вместе, чтобы наши поиски увенчались успехом.

— Но вы сами в это не верите.

— Нет, не верю. Нет никакого Lapis Philosophorum, по крайней мере, не в той форме, в которую верит он. Но есть масса других вещей, которые можно изучить с помощью алхимии. Например, получать больше металла из добываемой руды или исцелять различные болезни. Богатство и власть герцога дают нам необходимое сырье и оборудование, а кроме того, защищают от тех, кто называет алхимию колдовством.

— Магистр Руанно, — вымолвила она. Внезапно она осознала, что с самого начала разговора он называл ее Кьяра, просто Кьяра, не «мона Кьяра» или «синьорина Кьяра», или «сестра Кьяра». Интересно, может ли она тоже называть его просто по имени? Но у него столько имен… Руанно, Роаннес, Роханнес. Есть ли среди всех этих имен его настоящее имя?

— Руанно, — сказала она, проверяя его.

— Руан, — поправил он Кьяру. — Мое настоящее имя Руан. Называй меня на «ты».

— Руан, — повторила девушка. Ему шло его настоящее имя — без лишнего смягчения, как на латыни или на итальянском. — Он убил их, я знаю. Не своими собственными руками, но он организовал это и теперь покрывает своего брата и герцога Браччанского. Ты уверен, что сможешь работать рядом с ним и пройти через все четырнадцать этапов magnum opus, не испортив все своей ненавистью?

— Ненависть ничего не испортит, а только усилит…

— Я не верю.

Свет лампы начал мигать. Заканчивалось масло. Она взяла Виви — та заерзала и хотела было выскочить у нее из рук — и попыталась пройти мимо него. Он не стал ей мешать, но лишь протянул руку, зацепил пальцем за серебряную цепочку и вытащил лунный камень из-под корсажа ее платья. Он сиял молочным светом с оттенками зеленого, синего и розового, отражая свет лампы. Зажав камень в ладони, он прикоснулся им к гематиту на своей шее.

— Мы связаны друг с другом, — повторил он. — Мы трое: ты, я и герцог. В жизни и смерти.

Тут лампа погасла, и комната погрузилась в полный мрак. Даже лунный камень погас. Виви вся задрожала и в страхе вцепилась когтями ей в шею.

Дверь открылась, и свет из коридора залил кладовую.

— Бери собаку и шелк для великой герцогини и иди, пока нас не увидели вместе, — сказал Руан. — Мы отомстим, Кьяра, и я клянусь, что буду защищать тебя от беды, если это будет в моих силах, до конца своих дней.

Не оборачиваясь, он вышел из комнаты. Кьяра посмотрела ему вслед, и вдруг ее голову пронзила жгучая боль, настолько острая, что, казалось, она притаилась в каждом узле ее заплетенных волос.

Глава 28

Крестьянка, имени которой никто не знал, скрючившись, сидела в родильном кресле, тяжело вздыхая между схватками. Ее рубашка была повязана вокруг талии, а распахнутые бедра дрожали. Руками она держалась за петли, завязанные на обоих концах тканевой ленты, перекинутой за спинку кресла. Голова ее была накрыта черным капюшоном с плотной вуалью. За ее спиной стояла Бьянка Капелло, одетая в богатую мантию темно-зеленого цвета, обитую мехом куницы. Старая бабка-повитуха встала на колени перед креслом и принялась массировать живот и оголенные части тела роженицы лавандовым маслом.

— Уже скоро, — сказал Франческо и еще ближе придвинул один из канделябров, чтобы видеть процесс родов во всех деталях. Пока что было немного крови из-за некоторых разрывов внутренних тканей, но голова младенца уже виднелась, выступая из промежности, покрытой тонкими рыжими волосками. Он чувствовал запах ее пота, ее страха и беспомощности.

— Биа, подойди ближе. Давай, наклонись. Я хочу видеть твое лицо, а не ее. Я хочу представить, будто это ты страдаешь, рожая моего сына.

Бьянка согнулась над плечом женщины. Лицо ее было бледным как воск. Усыпанные драгоценными камнями золотые морды куниц, на которых держалась ее мантия, словно подмигивали и корчили рожи, отражая мерцание свечей. Под мантией ее тело казалось толстым, как будто она сама была на сносях. Франческо видел, как она заворачивается в шелка с перьевыми прокладками, постепенно увеличивая толщину. Она, конечно, и без того сильно поправилась. Настолько, что ни у кого не оставалось сомнений в том, что она беременна. К его большому удовлетворению, все вокруг только и шептались о том, какой он сильный мужчина.

Единственное, чего ему не хватало, — это стать отцом такого же сильного сына. Шесть дочерей от жены — это совсем не то. Иногда он даже слышал или ему казалось, что слышал, как люди потешаются над ним за его спиной. Шесть дочерей и ни одного сына, шесть дочерей, шесть дочерей.

Чтобы быть мужчиной, ему нужен был сын.

— Я знаю, что такое роды, — сказала Бьянка. — В конце концов, я родила дочь.

Еще одна девочка. Даже не его, но все равно упрек ему.

— Это было двенадцать лет назад, — сказал он. — Ты сама тогда была почти ребенком, а во время родов с тобой так неловко обошлись, что с тех пор ты стала бесплодна. Обними ее, Биа. Стань с ней одним целым. Это будет наш ребенок, твой ребенок, если это сын. Я хочу видеть, как ты чувствуешь боль.

— Я думала, ты дашь ей анодин[76]. Разве не за этим ты приказал своим алхимикам его изготовить? Чтобы роды не были такими болезненными? Неужели ты не хочешь испытать это средство и посмотреть, как оно работает?

Он лишь рассмеялся в ответ.

— Сам Господь заповедовал женщине мучиться в родах, и все, что снимает эту боль, — происки сатаны. Именно поэтому я приказал приготовить анодин — все только и говорят, что о твоей беременности и о том, как я за тебя волнуюсь, и уже никто не удивляется твоей внезапной беременности после двенадцати лет бесплодия.

— Я все равно хотела бы проверить, работает ли он.

— Твои родовые потуги будут ненастоящими, Биа. Ты прекрасно обойдешься и без анодина, хотя нет, я тебе его все-таки дам, и ты сделаешь вид, будто он облегчил твою боль.

По выражению ее глаз он увидел, что она испугалась. На какую-то долю секунды она действительно усомнилась в безопасности этого снадобья. Неужели он собирался ее отравить после того, как она подарит ему сына? Великому герцогу нравилось наблюдать за ее неуверенностью и страхом. Нет, он не собирался с ней расставаться, но ей совсем не обязательно об этом знать.

— Я не хочу видеть их обоих в своей комнате, — заявила Бьянка. — Мне не нравится твой магистр Руанно. А вот та девчонка, она пусть принесет анодин и предложит мне его, стоя на коленях.

— Я позабочусь о свидетелях, — сказал Франческо. — Я все устрою.

У женщины снова начались схватки. Поначалу ее крик был глубоким и хриплым, но затем, по мере того как боль усиливалась, он становился все выше и пронзительнее. Она мотала головой из стороны в сторону, тянула ткань, державшую ее за запястья, и изгибалась всем телом. Бьянка согнулась над ней, взяла в руки один из концов ткани и прижалась щекой к щеке женщины. Франческо прищурил глаза, и сквозь ресницы ему действительно показалось, что рожает Биа. Голова настоящей роженицы была накрыта темным покрывалом, и при скудном свете нескольких свечей было видно лишь лицо Биа, которая корчилась и в исступлении тянула за тканевые веревки, делая вид, что рожает плод его семени.

Повитуха поддерживала головку по мере того, как она выступала все больше, поворачивая ее слегка, чтобы Франческо мог видеть профиль младенца. Великий герцог видел рождение собак и лошадей, но никогда не видел, как рождаются люди. Голова ребенка была покрыта какой-то белой слизью, похожей на воск. Странно, что так может выглядеть живое существо.

Иоанна была слишком гордой и скромной, чтобы пустить его в родильную комнату. Она даже не пускала врачей и вообще никаких мужчин, — только повитухи и одна-две фаворитки. Что ж, это даже к лучшему, потому что Биа… Бьянка… Биа поступит точно так же. Это существенно упростит весь их сложный замысел.

— Потужься еще, — говорила повитуха. — Давай еще немножко, моя девочка. Сейчас выйдут плечи, и самое худшее останется позади.

Женщина всхлипывала и содрогалась всем телом. Лицо Биа было перекошено — она вошла в то состояние транса, в которое он мог вводить ее, когда хотел, чтобы она подчинялась его воле. Она вцепилась в узлы ткани и стонала, как будто это она сама рожала ребенка.

Женщина вскрикнула и напряглась еще один раз, почти поднявшись с родильного стула. Повитуха умело повернула плечи младенца и поддержала его, пока он выскальзывал из материнского лона. Пульсирующая пуповина серо-фиолетового цвета соединяла его с телом матери. Казалось, он запутался в одной из ее кишок и вытянул ее за собой. Франческо подвинул канделябр ближе, не замечая капающего горячего воска.

Повитуха взяла новорожденного за щиколотки и громко шлепнула по ягодицам. Ребенок издал на удивление громкий и здоровый крик. У младенца была большая голова и непропорциональное тело. Неужели все дети рождаются такими? Франческо придвинулся еще ближе, чтобы рассмотреть пол новорожденного.

— Клянусь мочой Пресвятой Девы, — пробормотала повитуха. — Бесполезная девчонка.

— Нет! — простонала Бьянка. — О нет! Только не это!

Женщина в полуобмороке упала со стула, повиснув на петлях, за которые перед этим держалась. Повивальная бабка положила кричащего ребенка ей на грудь и начала массировать живот.

— Сейчас еще послед должен выйти, — сказала она.

Франческо отодвинул канделябр. Он узнал пол ребенка, и больше его уже ничего не интересовало.

— Эй ты, — обратился он к повитухе. — А как там все остальные? Ты давала им зелье для ускорения родов?

— Еще нет, ваша светлость. За ними смотрим только мы с Джанной.

Выбор пал на четырех женщин. Основными требованиями были молодость, здоровье, последний срок беременности и золотисто-рыжий цвет волос, как у Бьянки. Все они исчезли средь бела дня из своих деревень возле Флоренции, оставив в полном недоумении членов своих семей. Великий герцог был настолько всемогущ, что организовать такое похищение не составило для него большого труда. Следом за женщинами исчезли и наемники, выполнявшие поручение. Их специально выбирали таким образом, чтобы потом никому не пришло в голову допытываться об их судьбе.

Женщин закрыли в отдельных комнатах в подвалах виллы Пратолино. Это было легко сделать в условиях беспорядка, еще царившего на вилле в связи с продолжающимися строительными работами. За роженицами ухаживали только две женщины: повитуха Катерина Донати и служанка Джанна Санти. Похищенных крестьянок кормили лучшей едой и устроили на самых мягких кроватях. Им пообещали, что как только их дети появятся на свет, им дадут много золота и отпустят домой. Им обещали, что их новорожденные дети останутся с ними, полненькие и счастливые. Женщинам ровным счетом ничего не объяснили. Они никогда не видели великого герцога и даже не догадывались, почему их похитили и почему их пичкают, как гусей перед праздником Богоявления.

Конечно, все эти обещания были ложью. Весь сложный план состоял в том, чтобы произвести на свет одного рыжеволосого мальчика. Когда это случится, все эти женщины, а также рожденные ими дети, повитуха и служанка, — все они присоединятся к наемникам на дне глубоких вод Арно с гарротами на шее, чьи длинные свободные концы будут развеваться по течению.

Эта женщина, мать новорожденной девочки, была первой из рожениц. Она и ее дочь должны были умереть первыми.

— Делай то, что было приказано, с этой, — сказал повитухе Франческо. — Когда закончишь, дай следующей твое зелье, и пусть она начинает рожать. Пришли за нами служанку, когда все будет готово.

— Да, ваша светлость.

Повитухе тоже обещали золото. Она была родом из семейства Капелло и много лет назад помогла Бьянке сбежать со своим любовником из отчего дома. Она наивно полагала, что столько лет службы обеспечат ей безопасность.

— Пойдем, моя Биа, — сказал Франческо. — Поужинаем и послушаем музыку, чтобы скоротать время ожидания.

Она вздрогнула, когда он взял ее за руку, и еще плотнее закуталась в свои меха. Ни один из них не взглянул на женщину. Младенец перестал плакать и с громким сопением начал искать материнскую грудь.

Коридоры были похожи на лабиринт. Не успели они дойти до первого поворота, как хныканье ребенка стихло. Франческо довольно кивнул. Каждая деталь его замысла была выполнена именно так, как он хотел. Вскоре из тех, кому известна правда, останутся в живых только он сам и его Биа.

Глава 29

— Святая Маргарита! Помоги мне! Боже, я не вынесу эту боль! — кричала Бьянка, мотая головой из стороны в сторону, как та женщина в подвале. Она была завернута в полдюжины толстых одеял, так что настоящая форма ее тела была тщательно спрятана. Лицо ее раскраснелось и слегка отекло: в своей нервической истерии она пила вино бокал за бокалом до тех пор, пока он не приказал слугам больше его не подавать. Сейчас ее ум был уже совершенно ясен, но от выпитого алкоголя ее все еще мутило. Жалкий вид Бьянки придавал всей ситуации еще большее правдоподобие. По наущению великого герцога она так же громко кричала и звала на помощь святую Маргариту, покровительницу рожениц. Все шло, как задумано.

— Эй ты, повитуха, — сказал он. — Завяжи петли на концах той шелковой веревки, чтобы донне Бьянке было за что держаться. Это облегчит ее страдания.

Повитуха взяла моток тяжелого шелкового шнура и принялась исполнять приказ великого герцога. Эта была та самая женщина, Катерина Донати, что вязала петли на кусках грубой ткани для женщин в подвалах. Та самая женщина, что задушила первую новорожденную девочку, а потом со свойственной ей дотошностью отправила герцогу сообщение о том, что родился мальчик. После родов женщины попадали в руки наемного убийцы. Еще одно последнее задание — убийство самой Катерины Донати, а также молодой служанки-музыкантши Джанны Санти — и убийца тоже исчезнет, и все следы этой истории будут стерты.

Джанны Санти в комнате не было. До поры до времени. Она ждала в другом месте и ждала условного сигнала. Комната была битком набита людьми — два врача, аптекарь, священник, его брат дон Пьетро, полдюжины придворных дам. Великий герцог понимал, что важно иметь свидетелей, и поэтому нарочито оскорбился тем, что его брат кардинал отказался приехать из Рима, чтобы присутствовать при рождении наследника. С другой стороны, он понимал, что Фердинандо всегда был прекрасным другом великой герцогини.

Со смертью Изабеллы и Дианоры семейство Медичи лишилось знатных дам, если не считать саму великую герцогиню. Франческо уже подумывал над тем, не разрешить ли своей мачехе Камилле Мартелли покинуть на время монастырь, просто ради того, чтобы в комнате присутствовала благородная дама, имеющая отношение к семье. Но потом передумал.

— Принесите мне лавандовое масло, — всхлипывала Бьянка. — И еще принесите воды, холодной воды со льдом.

— Успокойтесь, госпожа Бьянка. — С врача градом катился пот. В обоих каминах вовсю полыхал огонь, отчего в комнате стояла удушливая жара. — Если вы позволите мне вас осмотреть, я смогу сказать вам…

— Нет! Не смейте! Мой господин, не позволяйте этому человеку нарушать мое достоинство! Я хочу, чтобы меня окружали только женщины, только мои собственные женщины, Джанна и Катерина.

Она притворилась, что теряет сознание, комкая покрывала вокруг себя и подбирая колени, как будто защищая своего ребенка, который должен вот-вот родиться.

— Ни один мужчина не коснется тебя, клянусь тебе, моя госпожа. Даже я оставлю тебя, но сначала позабочусь о том, чтобы ты не так сильно страдала.

— Облегчать родовые муки женщины — великий грех, — сказал священник и голосом, исполненным важности, добавил: — И сказал Бог женщине: в муках будешь рожать детей своих.

— Снаружи стоит мой алхимик с анодином, который создали по моему приказу, — заявил великий герцог и, повернувшись к священнику, спросил: — Вы будете пересказывать мне Священное Писание? В той же главе сказано, что мужчина должен питаться только полевыми травами… — Он посмотрел на священника долгим пристальным взглядом. — А следом за ним идет стих о том, что человек должен трудиться в поте лица… Чем вы обедали сегодня, святой отец? И как много вам пришлось для этого попотеть?

В этом состоял великий секрет Библии — любой ее стих можно было опровергнуть другим стихом. Раньше великий герцог не знал этого и не слишком жаловал слово Божье своим вниманием, позволяя ему незаметно омывать его, как морские волны омывают большую скалу. Но в последнее время он научился применять Священное Писание себе на пользу. Великий герцог в точности угадал, что именно скажет священник, и поэтому заранее подготовился. Получилось все, как он ожидал. Священник густо покраснел и закусил свою толстую нижнюю губу. Люди в комнате зашептались, в особенности женщины. Анодин против родовых болей? Интересно, за какую цену великий герцог согласился бы его продать?

— Сестра Кьяра, — позвал великий герцог, немного повысив голос. — Ты можешь войти.

Все обернулись. В распахнутых дверях стояла Кьяра Нерини, одетая в свой широкий балахон из некрашеной шерсти. Ее распущенные волосы ниспадали до колен, а вокруг лба была повязана белая накрахмаленная вуаль. Крупный лунный камень в серебряной оправе ярко сиял на ее груди, а ее глаза, ясные и переменчивые, переливались от карего к зеленому и смотрели на него с опаской и непокорностью. В течение всех этих месяцев, занятых подготовкой к рождению сына, великий герцог не видел ее и даже не вспоминал. Он поручил Руанно изготовить анодин, даже не думая о том, что для этого потребуется участие мистической сестры. Но, разумеется, она была нужна. Как-никак, анодин предназначался для облегчения женских болей, и согласно принципу взаимосвязи для его приготовления нужна была женщина.

Кроме того, выдуманная им история требовала, чтобы донну Бьянку окружали только женщины.

Сестра Кьяра держала в руке колбу, стеклянную сферу с длинным узким горлышком. Колба была наполнена прозрачной и красной как кровь жидкостью.

— Дай мне анодин, — торжественно сказал великий герцог. — Донна Бьянка рожает мне сына, и я избавлю ее от боли.

Священник молча перекрестился, а врач сердито нахмурил брови. У всех присутствующих глаза на лоб полезли от такого смелого заявления. Но раз великому герцогу угодно говорить, что Бьянка непременно родит сына, то нет смысла ему перечить.

Со скорбным и грациозным видом, как у монахини, Кьяра Нерини прошла вперед и передала колбу ему в руки.

— Как вы приказывали, ваша светлость, — сказала она. Ее голос звучал сдержанно и строго, сильно отличаясь от ее обычной простой манеры говорить. По всей видимости, она заучила эту фразу наизусть и как следует отрепетировала. — Я отпила немного и готова подтвердить его безопасность и эффективность.

Великий герцог осмотрел колбу, словно пытаясь понять, из чего же изготовили эту красную жидкость. В основе, разумеется, aqua vitae[77]. Почти наверняка маковое масло. Жидкость имела сладковатый острый запах. Гвоздичное масло? Скорее всего — чтобы подсластить лекарство. Кроме того, туда определенно добавили щепотку киновари, полученной из ртути и черной серы, чтобы придать жидкости красный цвет. Разглядывая колбу, он думал над тем, как бы воспользоваться неожиданным появлением сестры Кьяры. Ее все знают. Она приставлена к свите великой герцогини. Она могла бы стать отличным свидетелем! Как же он сразу о ней не вспомнил?

— Ты можешь остаться, — сказал он и передал ей колбу. — А вы, господин доктор, можете удалиться.

— Но, ваша светлость! — запротестовал врач. — Я прошу вас. А вдруг что-то пойдет не так с вашей дамой?..

— Ступайте, но не уходите пока из дворца. Если понадобитесь, вас позовут.

Врач покорно опустил голову и вышел из комнаты.

— Сестра Кьяра, на столе вода, охлажденная льдом. Пожалуйста, приготовь напиток для донны Бьянки.

— Слушаю, ваша светлость.

Он вернулся к кровати Бьянки. Она широко распахнула глаза, большие и темные, словно она закапала их белладонной. Бьянка играла свою роль очень проникновенно, всецело подчиняясь его воле и беспрекословно веря во все, что он хочет, чтобы она поверила.

— Франческо, — взмолилась Бьянка. — Франко. Поклянись мне.

— В чем угодно. — Он наклонился к ней, изображая интимный разговор. Ему уже было все равно, узнают ли присутствующие о Франко и Биа.

— Если я умру, поклянись сделать нашего сына своим наследником. Поклянись.

— Ты не умрешь, моя Биа.

— Яне хочу видеть здесь священника! — сказала она более громким голосом. — Он пытался меня соборовать. Ему кажется, что я умираю.

— Все роженицы проходят обряд помазания елеем, — возразил священник. Он не привык отказываться от своих обязанностей. — Это обычное дело. Никто не знает наверняка, насколько благополучно вы перенесете роды, донна Бьянка. Вы ведь не хотите умереть во грехе?

Бьянка снова начала рыдать, корчась и извиваясь под ворохами одеял. Сестра Кьяра подошла к ней с колбой в руках и поднесла ее ко рту Бьянки. Та перестала плакать и устремила на нее взгляд своих темных глаз.

— Пейте, — холодно сказала сестра Кьяра. — Анодин уменьшит вашу боль.

По выражению ее лица великий герцог мог догадаться, что она ненавидит Бьянку, а по лицу Бьянки было видно, что та в свою очередь ненавидит Кьяру Нерини. Он припомнил историю о том, как сестра Кьяра отказалась выказать ей уважение в палаццо Медичи. Что ж, это еще одна причина для того, чтобы сделать ее свидетелем триумфа Бьянки.

На мгновение Бьянка заколебалась, настороженно глядя на Кьяру. Великий герцог кивнул, и она, повинуясь ему, сделала глубокий и жадный глоток. Священник начал молиться в полный голос, взывая к Божьему милосердию к дочерям Евы, впавшим в смертный грех.

— Довольно, — прервал его великий герцог и подошел вплотную к священнику, словно показывая тому, что готов его ударить, если тот не будет повиноваться. Священник попятился, путаясь в своей сутане. Великий герцог с улыбкой сказал: — Вы свободны, святой отец. Вообще-то, и всем остальным присутствующим пора удалиться. За донной Бьянкой останется ухаживать повитуха, а в качестве свидетеля — сестра Кьяра.

Он не сказал, что Кьяра будет свидетельницей от имени великой герцогини, хотя имел в виду именно это. Однако все поняли его без слов.

Сестра Кьяра не двинулась с места. Она лишь пристально посмотрела на герцога своими необычными глазами, с таким видом, который он раньше у нее не замечал. Затем сказала:

— Я бы хотела уйти со всеми остальными.

Внезапно в комнате стало тихо.

— Это приказ, — сказал великий герцог. — Как твой повелитель и наставник в искусстве, я приказываю тебе остаться здесь и засвидетельствовать как роды донны Бьянки, так и само рождение младенца.

Интересно, о чем она думает? Скорее всего, в ее голове происходило некое взвешивание за и против, оценка возможных последствий того, что будет, если она покорится либо не покорится воле великого герцога. Через некоторое время она все-таки поклонилась великому герцогу со словами «Хорошо, я остаюсь, ваша светлость».

Комната немедленно пришла в движение. Люди засуетились и направились к выходу, перешептываясь друг с другом. Великий герцог подал сигнал Бьянке, и та, оттолкнув склянку с лекарством, громко сказала:

— Я бы хотела, чтобы мою боль утолила музыка. Мой господин, умоляю вас, пошлите за моей служанкой Джанной Санти и ее мандолиной.

— Я сам за ней схожу, — сказал великий герцог. — Повитуха, оставляю донну Бьянку в твоих руках на время ее родов, но я вернусь, чтобы лично присутствовать при рождении младенца. Сестра Кьяра, приготовь дополнительные порции анодина, если это понадобится. Все остальные могут идти.

Люди выходили из комнаты, оглядываясь через плечо и перешептываясь. Кьяра Нерини осталась неподвижно стоять, опустив глаза. Колба с анодином на столе то и дело вспыхивала красным в свете каминных огней. Великий герцог вышел последним и тщательно прикрыл за собой дверь.

В остальном все прошло как по маслу. Джанна Санти пришла в покои с неаполитанской мандолиной, по форме напоминавшей большую чашу. Даже если она и была тяжелее, чем положено этому музыкальному инструменту, ни повитуха, ни Кьяра не смогли бы заметить такую деталь. Великий герцог вошел с ней в покои и снова закрыл двери. Джанна Санти обошла кровать и устроила целое представление из настройки струн мандолины. В то же время повитуха подняла покрывала. Это было частью плана. Никто, даже сам великий герцог, не смог бы заметить ничего, что указывало бы на то, что ребенок вышел не из лона донны Бьянки.

Бьянка издала пронзительный звук.

А вслед за ним раздался детский плач.

Повитуха выпрямилась, торжественно держа в руках младенца. Он был весь вымазан кровью и белым восковым налетом, который уже начинал слегка подсыхать и скатываться хлопьями. Повитуха прошла прямо к приготовленной ванне с водой и опустила туда малыша. Он заплакал еще отчаяннее.

Бьянка лежала, содрогаясь в рыданиях. Покрывала по- прежнему закрывали все ее тело, не позволяя увидеть истинное состояние постели.

Джанна Санти начала перебирать струны мандолины. Те звучали расстроенно, как будто бы корпус инструмента был поврежден изнутри.

— Это сын, ваша светлость! — воскликнула повитуха.

Великий герцог прошел мимо повитухи и взял ребенка на руки. Вода освежила вид крови и слизи. Волосы отпрыска были рыжеватыми, а гениталии разбухшими. Все прошло как нельзя лучше. Теперь все знают, что у него наконец-то родился сын.

— Можешь идти, сестра Кьяра, — сказал он. — Расскажешь обо всем, что видела, великой герцогине, а также всем остальным, кто спросит тебя об этом.

Тут он обратил внимание на то, что девушка стояла, плотно зажмурив глаза. Неужели она решила таким образом бросить ему вызов в ответ на то, что он заставил ее быть свидетелем? Что ж, хорошо. В таком случае она еще более охотно поверит услышанному. Она увидит его с ребенком на руках, и этого довольно.

— Сестра Кьяра, — снова позвал он.

Она открыла глаза и долго смотрела на извивающегося и ревущего младенца. Затем она молча сделала реверанс и вышла из комнаты.

— Она увидела? — рыдая, спросила Бьянка. — Она поверила?

— Тише, дорогая. Все хорошо.

— Я ненавижу ее.

— Ты еще сможешь ей отомстить, если захочешь. — Он наклонился к ребенку. — Представь, как ее взбесило то, что ей пришлось стать свидетелем рождения нашего ребенка. А кроме того, ей приказано рассказывать об этом всем, кому будет интересно.

— Все равно ее ненавижу.

Великий герцог рассмеялся. Обращаясь к ребенку, он сказал:

— Я назову тебя Антонио в честь того святого, который помогает находить утерянные вещи. У меня был брат Антонио, он умер в младенчестве, поэтому ты примешь это имя и понесешь его дальше в истории Медичи.

— Франко, — позвала Бьянка. Ее голос слегка охрип от всех этих криков и плача. Когда в комнате было только две служанки, можно было обращаться к нему как угодно. — Я сделала все, как ты хотел? Ты доволен?

Он подошел к кровати и положил ребенка ей на руки.

— Я доволен, — сказал он. — У нас теперь есть сын, Биа.

Глава 30

Кьяра отступила на шаг от большого стола и поклонилась магистру Франческо и магистру Руанно. Как-никак, в лаборатории они были равны. Она была не прочь выразить им свое уважение, как один из практиков великого искусства с уважением относится к другому, но пускаться в реверансы, будто служанка? Нет, этому больше не бывать. Итак, она впервые поклонилась им, скрестив руки на груди, в ответ на их поклоны. Если они и были удивлены, то ни словом об этом не обмолвились.

Они закончили сепарацию, седьмую стадию ори$ тарпит. Все элементы были тщательно очищены и сохранены. Следующим шагом была конъюгация или, другими словами, воссоединение элементов. По словам магистра Франческо, это более всего напоминало слияние мужчины и женщины. Именно женский элемент был здесь критически важен. Если огонь и воздух символизировали мужское начало, то вода — женское. Когда вода сдавалась огню в процессе слияния, то появлялся совершенно новый элемент, подобно тому как рождается ребенок.

— Как рождается ребенок, — размеренно повторил магистр Франческо, подчеркивая каждое слово. Кьяра почувствовала тяжесть его взгляда на себе, когда он произносил эти слова. — Нас, несомненно, ждет успех. Ведь искусство алхимии отражает жизнь.

Придворные сплетники не преминули вонзить сокрушительное лезвие свежих новостей в сердце великой герцогини: Бьянка Капелло, любовница великого герцога, родила ему крепкого и здорового сына. Конечно, были и скептики — они ведь всегда есть, — которые напоминали о возрасте донны Бьянки, долгих годах ее бесплодия и столь благоприятном визите музыкантши с большой неаполитанской мандолиной в ее покои. Что касается самой Кьяры, она ни в чем не могла быть уверена. Да, она осталась в комнате, когда все остальные ушли. Она давала Бьянке анодин, который должен был облегчить ее предполагаемые боли, но из-за своей непокорности и охватившего ее гнева она предпочла закрыть глаза и ничего не видеть, о чем сейчас сильно жалела.

«Ты готова отрезать себе нос, чтобы насолить всему лицу. Сама себе вредишь, чтобы другим досадить», — говорила бабушка. Нужно было присмотреться поближе, во всех подробностях, чтобы сейчас говорить со всей честностью и определенностью. Но уже слишком поздно.

— Силы огня и воздуха проявились внутри вас, — сказал магистр Руанно. Его лицо было наполовину прикрыто капюшоном его черной сутаны, а голос звучал ровно и торжественно. Каким же притворщиком он мог быть, когда нужно. — Женские силы сдались, и в результате появился ребенок мужского пола. Это самый благоприятный знак.

— Конечно, — промолвил магистр Франческо, важный, словно петух на птичьем дворе. — Конечно.

Вот уж наглец!

— С вашего позволения, магистр Франческо, я хотела бы вам напомнить… — сказала она. Кьяра понимала, что ее актерское мастерство не так отточено, как у магистра Руанно, и могла услышать оттенок негодования в своем голосе. Однако она надеялась, что великий герцог настолько поглощен осознанием собственной мужественности, что пропустит это мимо ушей. А дело было все в том, что Кьяре казалась чудовищной несправедливость того, что Бьянка Капелло получает все почести как мать герцогского наследника, в то время как великая герцогиня тоже уже несколько месяцев как беременна. И уже в седьмой раз.

— Ваша супруга, великая герцогиня, — сказала она, — тоже беременна.

— Да, это так. И это опять же признак того, что женский элемент подчинился силе мужского начала.

Воздух в лаборатории был пропитан мыслями о слиянии мужского и женского начала. Казалось, в нем витал этот сладко-соленый запах плотских миазмов. Ни одна из предыдущих стадий ори$ тарпит так явно не указывала на то, что магистр Франческо и магистр Руанно были мужчинами, а она сама — женщиной.

С тех самых пор, как она столкнулась с магистром Руанно в кладовой великой герцогини, она все так же видела в нем того же английского алхимика, как и прежде, и ни разу не позволила себе думать о нем как о Руане. Глядя на него, тоже никто бы не заподозрил никаких изменений. Ну, разве что самую малость. Его глаза, похожие на глубокие колодцы, на дыры, ведущие прямо в ад, неотрывно следили за великим герцогом. А в остальном его лицо не выражало ровным счетом ничего и казалось нарисованным на портрете.

Интересно, каково это — соединиться с ним в любовном соитии? Издавая те же самые звуки, что издавали Изабелла и Дианора в те ленивые летние дни… Оставляя ложе смятым и пахнущим мускусом, словно внутренности цветка…

А как это было бы с великим герцогом?

А если с ними обоими?

Боже правый, что за мысли приходят ей в голову! Пора немедленно от них избавиться. Вспоминая свои первые два года жизни при дворе Медичи, она представляла, будто все это происходило совершенно с другим человеком — молодой, непокорной и напуганной девушкой, которая, казалось, вот-вот находила свой путь и снова его теряла среди сияющих роскошью лабиринтов дворцов, герцогинь и их тайных заговоров. Кьяра точно знала, с чего все началось, — с первого глотка крепкого пряного вина в золотом студиоло великого герцога, со скрытой кунсткамерой и потайной дверью. Она также знала, когда этому пришел конец: там, в полутемной кладовой великой герцогини, где она стояла рядом с Руанно дель Ингильтерра и ждала, чтобы он…

Чего же она ждала от него? Что он ее поцелует? Или убьет?

С тех пор многое прояснилось. Оцепенение, сковавшее ее после лихорадки, миновало. Она научилась молчать, быть осторожной и видеть все более ясно, не обольщаясь чужими титулами и кровными узами.

Во всяком случае, она старалась.

Все, прочь досужие мысли. Пора сосредоточиться на алхимии.

В результате алхимического слияния должен получиться продукт, чьим символом была земля. Поэтому общее руководство процессом взял на себя магистр Руанно, который в их триаде олицетворял стихию земли. Магистр Франческо, чьим символом было солнце, представлял стихии воздуха и огня и стоял по правую руку от магистра Руанно. Кьяра, будучи женщиной, олицетворяла луну и стихию воды и стояла по его левую руку. Глядя на эту троицу, никто не смог бы предположить, что один из них устроил убийство своей сестры и невестки, второй был исполнен тайного намерения убить первого, а третья была лишь напуганной семнадцатилетней девушкой, которая жаждала только одного — получить философский камень, чтобы он навсегда заглушил голоса в ее голове.

— Смешай окись натрия с витриолью, — сказал магистр Руанно.

Кьяра насыпала отмеренное количество белых кристаллов оксида натрия в новый атанор. Затем магистр Франческо медленно и осторожно влил туда полный кубок витриоли. Кристаллы окиси натрия начали растворяться, окрашивая жидкость в ярко-синий цвет.

— Aqua fortis[78] готова, — объявил магистр Франческо. — Этот новый атанор работает превосходно. Теперь добавьте разделенные элементы, aqua fortis их соединит.

Магистр Руанно один за другим добавил необходимые элементы. То были мистические аналоги огня, воздуха и воды. После этого он запечатал атанор медными печатями, на которых был вытеснен знак Соломона — сочетание двух треугольников, представляющих огонь и воду, слияние противоположностей.

— Сегодня полнолуние, — сказал он. — Когда луна снова будет полной, мы откроем атанор и узнаем, насколько успешным оказалось слияние.

— Аминь, — сказал магистр Франческо.

— Аминь, — повторила за ним Кьяра.

После этих слов, словно в результате какой-то остаточной алхимической реакции, магистр Франческо снова превратился во Франческо, великого герцога Тосканского. За ним неумолимо следил взгляд темных глаз магистра Руанно, исполненных печали, горечи и жестокости. Кьяра отошла от атанора и, не говоря ни слова, повернулась к ним спиной и направилась к выходу, напрямик через лабиринт, уже не следуя его замысловатым изгибам. Ей хотелось как можно скорее оказаться от них подальше. Подальше от великого герцога, потому что она боялась его, но в то же время ненавидела и хотела заставить его страдать, точно так же как он заставил страдать великую герцогиню и донну Изабеллу. И подальше от Руана, но тут дело было в другом… Ей хотелось поскорее уйти от него, потому что если он еще раз дотронется до нее, как тогда в кладовой великой герцогини…

— Сестра Кьяра, — произнес великий герцог. — А кто тебе разрешил уйти? — Кьяра остановилась. — Пока мы ждем результатов слияния, я хотел бы заняться еще одним алхимическим процессом, и мне нужно, чтобы вы оба мне помогли.

Кьяру охватило сильнейшее желание бросить ему в лицо какую-нибудь дерзость и уйти. В ее голове раздался сухой и темный, как пепел, шепот отца: «Уходи, девочка. Он придет потом и убьет тебя. Но это ничего, ведь ты все равно должна была умереть. Но если ты ввергнешь принца Медичи в ад, то на твоей совести будет еще один смертный грех». Она на мгновение зажмурилась, борясь с этим голосом и обуявшим ее страхом. Потом обернулась и сказала:

— Да, магистр Франческо. — Она заставила себя говорить спокойно и с почтением, стараясь не смотреть при этом на магистра Руанно. — Чем я могу быть полезной?

— Я хочу сделать новую порцию соннодольче, эликсира Томмазо Вазари. Когда он будет готов, я разведу его свежей дождевой водой, в пропорции одна часть на сто частей.

— Это опасная работа, — сказал магистр Руанно.

— Простите, я не расслышала. Сделать что? — почти перебив его, спросила Кьяра.

— Для тебя, возможно, это и опасно, — невозмутимо сказал великий герцог, обращаясь к магистру Руанно. — Но не для меня. А теперь отвечу на твой вопрос, сестра Кьяра. Соннодольче — это сладкий на вкус смертельный яд, который совершенно не оставляет следов. Его изобрел алхимик моего отца, Томмазо Вазари.

Кьяра слегка пошатнулась, но, к счастью, никто этого не заметил.

Соннодольче…

Томмазо Вазари…

Древняя книга ее отца, с заметками самого Карло Нерини, та самая книга, которую она замуровала в подвале книжной лавки. Когда она увидела ее впервые, она не могла прочесть ни слова по-латыни, а следовательно, и по-итальянски. Отец был уверен, что приличным женихам не захочется иметь дело с девушкой, способной читать нечто большее чем «Отче наш» и «Аве Мария», ну еще, может быть, рецепт жареной телятины. Но Кьяра часто помогала в лавке с тех самых пор, когда выросла настолько, что могла смотреть поверх прилавка, и она научилась различать многие слова. Она знала, что на первой странице этой книги дорогими черными чернилами было ясно и четко написано имя Томмазо Вазари. Сама книга была не напечатана, а написана от руки, и иллюстрации в ней тоже были нарисованы от руки и затем раскрашены. По всей книге были расставлены примечания такими же черными чернилами, как и надпись на первой странице. Скорее всего, Томмазо Вазари нашел ее или купил, а потом долгое время пользовался и вписывал в нее свои заметки. На последних страницах книги были записи ее отца. Она знала это абсолютно точно, потому что не раз тайком подглядывала за ним во время работы.

Кроме того, она совершенно отчетливо помнила страницу, на которой сверху было написано много слов на латыни, а под ними — изображения странных растений, кристаллов и неизвестных предметов. В самом низу рукой Томмазо Вазари было написано слово соннодольче. Оно запомнилось ей потому, что это было единственное нелатинское слово на той странице, и она смогла понять его значение. Соннодольче. «Сонно» значит «сон», а «дольче» — сладкий. Здесь же, на полях, отец приписал несколько слов своей рукой. Часть из них она смогла прочесть, но большинство осталось для нее загадкой. Страница напротив, где должна быть настоящая формула, оказалась вырванной. Остался только ее оборванный край.

Неужели это яд?

Откуда эта книга у ее отца? Кто вырвал страницу с формулой и откуда эту формулу узнал великий герцог? Была ли некая тайная связь между ее отцом и старым великим герцогом, задолго до того как она выбежала из дома под проливной дождь, чтобы продать принцу серебряную воронку?

Почерк ее отца — когда она впервые увидела его, он показался ей набором бессмысленных каракуль, линий и петель. Лишь кое-где она сумела различить отдельные слова. Но сейчас, после двух с половиной лет беспрестанных занятий латынью и каллиграфией, она смогла бы все прочитать.

Прочитать…

Она моргнула и пришла в себя.

— Но почему вы так уверены, что соннодольче для вас не опасен? — спросил магистр Руанно. — Вы ведь сами объясняли мне, что этот яд не нужно даже пить. Нескольких капель на поверхности кожи будет достаточно, чтобы убить человека.

— Да, все так, как ты говоришь. Но если наносить по одной капле каждые семь дней, после воскресного причастия, причем каждый раз на новый участок кожи, то это не только безопасно, но и постепенно вырабатывает устойчивость к этому соннодольче. А поскольку соннодольче — это королева-мать всех остальных ядов, из которого можно получить множество других соединений, то, принимая его постепенно, можно развить общую устойчивость и к другим ядам. А кроме того…

Тут он осекся, словно понял, что рассказал слишком много.

— Да, разумеется. Я слышал о таком, — сказал магистр Руанно с совершенно невинным видом, как будто это была просто любопытная информация. — Очень хорошо. Итак, приготовим ингредиенты, необходимые для дистилляции соннодольче. Я полагаю, что присутствие сестры Кьяры необязательно. Зачем подвергать ее ненужному риску?

— Нет, я хочу, чтобы она осталась, — возразил великий герцог. Казалось, он чувствует облегчение от того, что магистр Руанно не задает дальнейших вопросов. — Есть причина, требующая присутствия женского элемента при изготовлении данной порции соннодольче.

Кьяра прошла назад, следуя изгибам лабиринта.

—Я сумею справиться с ядовитым веществом, — сказала она, обратившись к магистру Руанно, и впервые после их тайной встречи в кладовой она посмотрела ему прямо в глаза. «Если великий герцог задумал всегда иметь под рукой очередную порцию соннодольче, — прочитала Кьяра его мысли, — тогда я возьму себе немного и буду капать по одной капле себе на кожу, каждые семь дней, пока не покину Флоренцию навсегда».

Ей не составило труда прочесть его мысли, потому что она сама думала о том же.

Глава 31

К тому моменту, как они закончили перегонку соннодольче, было уже совсем темно. Магистр Франческо снял защитную маску и сутану и велел им разделить получившийся продукт на сто частей. Затем перелить каждую в отдельную колбу и все сто колб поставить на серебряный штатив в десять рядов по десять колб. Позже туда нужно будет добавить очищенную дождевую воду и полить этим раствором розы и другие колючие заросли в его потайном лабиринте в саду Боболи. Удостоверившись, что его приказания выполняются должным образом, великий герцог удалился. Кьяра и магистр Руанно переглянулись и, не говоря ни слова, тайком подготовили сто две колбы. Одну из них взял Руанно, а вторую — Кьяра.

— Кьяра, — произнес магистр Руанно. — Будь осторожна с этим. Не более одной капли раз в неделю.

Кьяра выпятила подбородок и бросила на него уничижительный взгляд.

— Считаешь меня дурой?

— Нет. Но думаю, что ты молода и нетерпелива. Я не хочу потерять…

Он умолк.

— Ты не хочешь потерять мистическую сестру великого герцога, — договорила за него Кьяра. Ей было очень неприятно, что он столь низкого мнения о ее умениях и осторожности. — Ты не хочешь лишиться шанса получить философский камень.

Взгляд его темных и бесконечно глубоких глаз остановился на ней. Он так пристально на нее посмотрел, что ей стало немного не по себе. Мгновение спустя он добавил:

— Да, в известной степени так и есть.

— Я буду так же осторожна, как и ты. Доброй ночи, магистр Руанно.

Она направилась в небольшую комнату, расположенную рядом с лабораторией, и сняла свое ритуальное облачение. Когда великий герцог вызывал ее в Казино ди Сан-Марко, Кьяра обычно надевала простую темную одежду, в которую сейчас снова переоделась. Надев платье, она обернула вокруг талии кожаный пояс и спрятала узкую, тщательно закупоренную колбу в мешочек. Затем она вернулась в лабораторию — магистр Руанно в тому моменту уже ушел, — а оттуда вышла в коридор. За дверью ее ждал стражник, одетый в цвета Медичи. Он всегда сопровождал Кьяру, когда ее вызывали в Казино ди Сан-Марко. Вид у него был скучающий.

— Мне приказали провести здесь ночь, Руфино, — произнесла она. — Буду наблюдать за одним из экспериментов великого герцога. Я запрусь изнутри. Можешь идти домой.

Кьяра с самого начала терпеть не могла, что за ней постоянно следят, и, несмотря на то что никогда прежде не планировала по-настоящему сбежать от стражи, она старалась задобрить их, расспрашивая об их семьях, подкармливая пирогами и пастилой, которые ей присылала бабушка. Уговаривать Руфино не пришлось. Он усмехнулся ей и широким шагом зашагал прочь, насвистывая и позвякивая портупеей.

Она осталась одна. Впереди у нее целая ночь. Подобная свобода была редкостью, и, во имя всех святых, она собиралась использовать ее по максимуму.

Она собиралась достать ту книгу и прочесть все, что записал в ней отец.

Книга все еще была замурована в стене, в подвале книжной лавки. Глава цеха книготорговцев повторял в точности слова магистра Руанно о том, что в интересах великого герцога было бы оставить лавку такой, какая она есть. Он ни словом не обмолвился об оставшихся там инструментах и спрятанных книгах, а это значит, что он не знал о них. Следовательно, и смотритель, которого он нанял, тоже ничего не знал и не видел причин открывать дверь, ведущую в подвал.

Теперь, когда Руфино ушел, пройти мимо ночной стражи великого герцога не составляло большого труда — они обходили здание, комнату за комнатой, по точно установленному маршруту, и Кьяра за все это время успела выучить его наизусть. Стараясь держаться в тени, она пробралась знакомыми узкими улочками, мимо собора Санта-Мария-дель-Фьоре, в квартал книготорговцев, на северо-восток от палаццо Век- кьо. Было полнолуние, но луна большей частью пряталась за низкими серыми тучами. Стоял сильный мороз, и было настолько холодно, что ее дыхание образовывало в ночном воздухе мелкие серебристые облачка. Неужели прошло полтора года с тех пор, как она ехала верхом ночью в книжный магазин, одетая в мужскую одежду, с ожерельем принцессы за пазухой? Полтора года — и столько боли, столько ужаса, столько смертей. Искалеченные пальцы болели от сырости и холода.

Лавка выглядела все так же. Дверь была закрыта, окна чисты, а мостовая перед ней аккуратно выметена. Повсюду темно и тихо. Смотритель не живет в лавке, поэтому здесь никого не должно быть. Скользнув в переулок, она обошла дом и подошла к задней двери. Она тоже была заперта. Значит, придется идти через тайный ход.

— Святая Барбара, — прошептала она себе под нос, — покровительница рудокопов и каменщиков, помоги мне. Сделай так, чтобы вход был безопасным. Пусть он будет открыт, а люк еще не заколочен.

Ход начинался в углу двора под грудой камней, которые будто остались здесь после строительства стены. Она подобрала юбки и плащ, откатила в сторону два камня и забралась в проход. Там было сухо и довольно чисто. К счастью, лаз оказался коротким и темным, поэтому она не увидела паутину и мусор, и только святые знают, что там еще ползало во тьме. Она дошла до деревянного люка, толкнула его, и, слава богу, он открылся.

В этом знакомом до мелочей подвале она могла ориентироваться с закрытыми глазами. Лампа по-прежнему стояла на полке, на своем месте. На латунной крышке лежал толстый слой пыли. Масло загустело, но фитиль остался. Она достала из мешочка кремень и огниво и зажгла свет.

Стена, где была спрятана книга, была нетронутой. Фактически все выглядело точно так же, как и тогда, когда они с магистром Руанно приходили в подвал посмотреть на сокровища отца. Кьяра отряхнула юбку, насколько это было возможно, и провела рукой по стене, в которой под слоями штукатурки хранилась заветная книга. Ей не терпелось еще раз ее увидеть, посмотреть на страницу с надписями, прочесть заметки, написанные от руки. Записи Томмазо Вазари были, конечно же, ей интересны, но больше всего ей хотелось прочесть то, что написал отец. Она просто обязана была увидеть это.

«Если я сломаю штукатурку, — подумала Кьяра, — мне придется забрать книгу с собой или найти другой тайник. У меня нет свежей штукатурки, чтобы замазать все, как было».

«Забери ее, — прошептал голос отца. Боль пронзила голову, в глаза словно вонзили ножи. — Вперед, ты уже добралась сюда. Пришла пора тебе увидеть, что я написал о тебе и Джанни, о жизни и смерти и о принце Медичи».

У нее не было с собой инструментов, но здесь, на столе, обнаружились тяжелая каменная ступка и пестик. Отец использовал их для измельчения минералов. Это были самые обычные инструменты, поэтому магистр Руанно ими не заинтересовался. Кьяра схватила пестик и принялась стучать им по штукатурке. Та потрескалась и стала осыпаться. Голова болела так, словно готова была вот-вот расколоться. Вот уже откалываются большие куски штукатурки, и вот он — металлический ящик, в который она положила книгу. Еще несколько ударов пестиком — и дыра стала достаточно большой. Девушка осторожно вынула ящик из тайника, открыла его, развернула вощеный шелк и положила книгу на стол, чтобы рассмотреть ее при тусклом свете масляной лампы.

Передняя и задняя обложки, сделанные из дерева, были украшены латунными гвоздями с большими шляпками. Ткань, которой была обтянута книга, давно уже износилась, и на гвоздиках лишь виднелись остатки красных шелковых нитей. Страницы, разделенные на дюжины, были переплетены крепкими нитями, концы которых были продеты сквозь деревянную обложку. Кьяра открыла книгу.

На первой же странице в глаза бросалось имя Томмазо Вазари, написанное таким же жирным черным шрифтом, как ей помнилось. Слова, начертанные поверх имени, раньше ничего для нее не значили, а теперь при первом же взгляде стали для нее понятными. Hic liber est meus — вот что там было написано. Эта книга принадлежит мне.

Впервые она поняла, какое это удовольствие — читать для себя. Это было сравнимо с тем сладким горячим вином, которое она пила в первый раз в золотом студиоло великого герцога. Теперь эти слова были не просто чернилами на пергаменте. Они имели значение, и она его понимала. Только сейчас она наконец-таки осознала, как это полезно — уметь читать.

Кьяра перевернула страницу. В первом разделе содержались инструкции для создания Lapis Philosophorum, совсем не такие, как те, которым следовал великий герцог. Здесь назывались четыре стадии вместо четырнадцати. Каждая стадия имела свой цвет: черный, белый, желтый и красный и сопровождалась подробным описанием. В конце она увидела слова alchimista solitarius. Одинокий алхимик. Неужели один человек, работая в одиночку, может за четыре стадии создать Lapis Philosophorum?

Она задумчиво листала страницы. В книге были странные рисунки, круги и линии, с нарисованными положениями планет и зодиакальными созвездиями, — судя по всему, гороскопы. Она дошла до того места, где была вырвана формула соннодольче. Теперь рисунки имели для нее смысл. Черный порошок — какая-то разновидность древесного угля, хотя великий герцог отмерял его, ни разу не упомянув, из какой именно он древесины. Белые кристаллы. Золотисто-желтый порошок. Красная жидкость. Всего несколько часов назад она помогала магистру Франческо и магистру Руанно соединять те же самые ингредиенты, изображенные на этой странице. Информацию об исходных материалах и точных пропорциях магистр Франческо оставил при себе. По всей видимости, он хотел один владеть секретом соннодольче.

Кто же вырвал страницу из книги? Магистр Франческо или кто-то другой? Знал ли о тайнике кто-нибудь еще? И если да, то кто?

Она дошла до последних страниц, где отец вел свои записи. Все они были на месте, в точности как она запомнила, — строчки, выведенные на чистых страницах в конце последнего раздела. Первая страница была аккуратно разлинована и начиналась следующим примечанием:

Томмазо Вазари был убит в австрийском монастыре. Следуя своему обещанию, я воспользуюсь его инструментами и книгами, чтобы навредить великому герцогу и поддержать дело республики.

Далее шел список, некоторые пункты которого были отмечены галочками, а рядом с ними стояли цифры. В списке был атанор из Трапезунда, без галочки, были здесь и двойной пеликан, и перегонный сосуд из зеленого стекла в форме полумесяца. Здесь была даже маленькая серебряная воронка — серебряный десенсорий, предположительно изготовленный тысячу лет назад, украшенный гравировкой в виде лабиринта.

Кьяра нахмурилась. Неужели отец был знаком с Томмазо Вазари, алхимиком великого герцога? Или же Вазари выбрал его случайно, потому что Карло Нерини продавал книги и другие диковинные вещи и был известен своими республиканскими взглядами? Она задумалась, а не попробовать ли ей расспросить великого герцога о Томмазо Вазари, о том, почему он оставил Флоренцию, и как вышло так, что его убили в австрийском монастыре.

На этой странице больше ничего не было. На следующих нескольких страницах приводились гороскопы — в глаза ей бросилось собственное имя и имя Джанни. Джанкарло Нерини, рожден во Флоренции, на седьмой день августа 1557 года, под знаком Льва. Кьяра Нерини, рождена во Флоренции, в двенадцатый день ноября 1558 года, под знаком Скорпиона. Она подсчитала в уме. Выходит, чуть больше месяца назад ей исполнилось восемнадцать.

После почерк ее отца резко изменился, стал неровным и менее разборчивым.

Я учусь самостоятельно по книгам, что остались от Вазари. Существуют заклинания для возвращения умерших. Я хочу вернуть Джанни, даже если это будет стоить мне моей бессмертной души.

Значит, это написано уже после несчастного случая. Кьяра почувствовала, как жаркий приступ боли пронзает ее голову в месте серповидного шрама над левым ухом. «Остановись, — прошептал мягкий убедительный голос Изабеллы. — Не читай дальше. Убери книгу, окунись в комфорт и роскошь. Отдайся Руанно дель Ингильтерра — ты ведь знаешь, что он хотел сказать. Он не хотел потерять и тебя тоже. Он хочет тебя. И ты хочешь его. Франческо никогда не узнает…»

Кьяра зажмурила глаза. Читать дальше? Или не читать?

Она открыла глаза и прочла.

Это заклинание требует жертвы. Я знаю, что Кьяра наблюдает за мной, когда я работаю — она думает, что я не вижу, как она подглядывает через лестничные перила, но я все вижу. Если я попрошу ее, она спустится вниз и добровольно поможет мне. Я перережу ей горло, и ее девственная кровь вернет его. Она должна была умереть вместо Джанни, и будет справедливо, если именно она вернет его к жизни.

Кьяра перечитывала эти слова снова и снова. Они расплывались перед глазами, намертво впечатываясь в ее сознание.

Я перережу ей горло.

Отец собирался убить ее, чтобы вернуть Джанни.

Некромантия. На этот раз это был голос магистра Руанно. Голос Руана, а не голос демона, который хранила ее настоящая память. Когда они были здесь, в подвале, на этом самом месте, он сказал: «Некоторые некроманты…» — но тут же остановился и коснулся рукой ее запястья, впервые за все время их знакомства.

Пустяки, ничего особенного.

Видимо, он знал о некромантах и о жертвах, которые они приносят. Неужели он хотел защитить ее от ужасного знания, что ее собственный отец собирался ее убить?

Но первым погиб сам отец, оставив ей бедность, нищету и таинственные алхимические инструменты Томмазо Вазари. «Я бы знала все с самого начала, — подумала она, — если бы только умела читать».

«Мой величайший враг оказался моим величайшим союзником, — скрежетал надтреснутый голос отца в ее голове. — Ты думала, я имею в виду дьявола. Глупенькая Кьяра. Я имел в виду великого герцога Козимо де Медичи, который жестоко обошелся с Томмазо Вазари, заставил его бежать из Флоренции среди ночи, оставив все свои знания и богатства врагам Медичи. То есть мне».

И тут она рассмеялась безудержным смехом.

Кьяра прижалась лицом к книге и задрожала. Нет, она не будет плакать. Она не порадует отца своими слезами.

«У тебя есть соннодольче, — шептал он. — Не стоит тратить его по капле. Выпей все сразу. Он приятен на вкус, и ты уплывешь быстро. Это ты должна была умереть, Кьяра. Так воспользуйся этой возможностью сейчас».

Великий герцог сказал, что каплю нужно нанести на кожу после таинства причастия. Кьяра не могла больше ждать. Она достала из мешочка колбу.

«Одна капля, не больше, на кожу запястья в том месте, где кожа тонкая и нежная, — шептала Изабелла. — Тебе не время умирать. Капни одну каплю на кожу и думай о Руанно, здесь, в тихом темном подвале, где пляшет свет от фонаря. Он великолепный любовник, суровый и сильный, очень неторопливый и нежный. Живи, Кьяра. Вы с Руанно должны жить, чтобы отомстить Франческо».

Она открыла колбу. Соннодольче имел медовый, цветочный аромат, с нотками зеленых листьев и крылышек насекомых. Она подумала о Руанно — о Руане — представляя его неясный силуэт близко-близко от себя, как тогда в кладовой великой герцогини. Затем она представила, как он прикасается к ней. Он тоже взял колбу с соннодольче. По одной капле за раз, — и у них обоих навеки выработается иммунитет ко всем ядам.

Она капнула одну каплю себе на левое запястье. Затем снова закрыла колбу пробкой и запрокинула голову. Она думала о тайных инструкциях в книге, в которой говорилось, что один алхимик способен создать Lapis Philosophorum всего лишь за четыре стадии: черную, белую, желтую и красную. Подумала о том, как легко будет восстановить маленькую лабораторию здесь, внизу, в подвале, с помощью инструментов и материалов, выкраденных из кладовых великого герцога.

Она думала о том, как бабушка снова вернется во Флоренцию, вместе с Маттеа и Лючией. Они опять будут вместе, и бабушка будет только рада помочь ей выхватить философский камень прямо из-под носа у великого герцога Медичи. От Пьерино Ридольфи новостей не было, но это не значило, что его не поймали агенты великого герцога. Жив ли он? Признался ли он? Узнал бы об этом магистр Руанно?

Магистр Руанно.

Руан…

Когда соннодольче унес ее, все голоса в ее голове стихли, и она осталась наедине со своими мыслями. Как же приятно быть одной. Она представила себе, как нарушает свою священную клятву с Руаном, лежа под его весом и издавая те же самые блаженные стоны, что и Изабелла и Дианора, лежа вместе в постели чудесными летними вечерами.

Глава 32

Поначалу ей было тяжело встречаться с магистром Руанно после того мрачного часа, проведенного в одиночестве в подвале за книгой. Может такое быть, что соннодольче обладает способностью усиливать видения, вызывая на свет те из них, что обычно были скрыты? Ей казалось, будто она действительно нарушила клятву, отдавшись ему, приняв его, открыв ему все интимные, страстно жаждущие участки плоти. Но если он и заметил, что в его присутствии она чувствовала себя неловко и скованно, то виду не подал.

Она принесла книгу Томмазо Вазари в лабораторию и спрятала самым простым из возможных способов — поставила ее в книжный шкаф рядом с остальными книгами. Кроме того, Кьяра продолжала наносить каплю яда на запястье каждые семь дней, то на одно запястье, то на другое, всякий раз выбирая новое место. И при этом она испытывала непреодолимую тягу к нему. Что это — действие соннодольче или же ее собственные, по-новому сложившиеся мысли и чувства? Он, разумеется, использовал свою маленькую колбочку точно так же, как и она. Ей было безумно интересно узнать, испытывает ли он нечто похожее, но ей недоставало мужества спросить его.

В канун Рождества великая герцогиня при поддержке докторов, священников и придворных дам сообщила супругу, что снова носит под сердцем ребенка. Город взорвался от радости, и все двенадцать дней Святок прошли настолько весело, как не проходил прежде ни один праздник в жизни Кьяры. Все женщины Флоренции ненавидели Бьянку Капелло, начиная от великой герцогини и заканчивая самой обыкновенной прачкой. Ее хваленый сын был, конечно же, подкидышем — даже аресты на улицах и прилюдные порки не могли заставить людей перестать шептаться. Какая женщина может снова забеременеть в возрасте двадцати восьми лет после десяти лет бесплодия? Какой бы холодной и надменной ни была австрийская великая герцогиня, она хотя бы рожала своих собственных детей, да пребудет с ней Пресвятая Дева. Весь город молился о том, чтобы теперь родился сын имперских кровей, чтобы раз и навсегда утереть длинный венецианский нос Бьянки Капелло.

— Хорошего праздника Богоявления, синьорина Кьяра.

Это произнес кардинал Фердинандо де Медичи, брат великого герцога, человек с полными мясистыми губами и сальными глазками. Он был одет в багряный шелк, настолько тяжело расшитый золотой нитью, сапфирами и аметистами, что вполне мог бы сойти за одного из трех волхвов[79]. Его сопровождали два священника в простых, более подходящих сану одеяниях. В знак уважения Кьяра опустилась на колени и поцеловала протянутое кольцо. Его пухлая белая рука пахла мускусом, ванилью и гвоздикой.

— Благодарю вас, sua Eminenza Illustrissima e Reverendissima, — произнесла она, поднимаясь с колен. Она покажет ему, что научилась обращаться подобающим образом к главе церкви родом из благородного семейства. — Позвольте также пожелать вам веселого и счастливого Богоявления.

— Процессии были впечатляющими, верно? — Он махнул рукой двум священникам, и те, почтительно кланяясь, удалились.

Зачем он утруждает себя разговорами с ней здесь, среди благородных и именитых особ, веселящихся в большом зале дворца? Чего он хочет? Она осторожно ответила:

— Разумеется, ваше высокопреосвященство.

— И певцы очаровательны. Это австрийский обычай, напоминающий великой герцогине о родине. Ведь сейчас, в столь деликатное время, для нее особенно важно чувствовать себя счастливой и довольной.

— Да, ваше высокопреосвященство.

— Какая же ты осторожная. Уверяю, у меня и в мыслях не было причинить тебе вред. Напротив, я могу быть тебе очень полезен, если ты, конечно, позволишь.

— Ваши благословения всегда на пользу мне, ваше высокопреосвященство.

Он рассмеялся.

— То, что я предлагаю, — это не очередное благословение. Пойдем вот сюда — здесь удобнее вести приватную беседу, нежели в центре большой и возбужденной толпы, ты так не считаешь?

— Я жду возвращения великой герцогини. Она почувствовала себя дурно и ненадолго удалилась, однако просила меня подождать ее здесь.

— Я знаю. Будем высматривать ее вместе. Пойдем.

Больше отговорок Кьяре придумать не удалось. Кроме

того, он ведь не предлагал ей выйти из зала. Она отошла за ним в сторонку, и они немного отдалились от большей части гостей, оказавшись в некотором роде наедине — у окна с драпировкой. Снаружи сияли сотни освещенных окон: люди танцевали и обменивались подарками. На улицах города горели факелы, которые трепетали и чадили на холодном зимнем ветру, освещая дорогу буйным процессиям молодых людей.

— Итак, — произнес кардинал. Он был очень близко, поэтому мог понизить голос до шепота. Его дыхание отдавало сладким вином и пастилой, сделанной на розовой воде. — Давай поговорим насчет того, что ты присутствовала при рождении ребенка синьоры Бьянки Капелло.

Кьяра потупила глаза, делая вид, что осматривает свои юбки. На ней было платье из великолепного венецианского шелка. Это был самый дорогой наряд из всей ее одежды, что ей когда-либо давали при дворе. Передняя часть юбки и корсаж были вышиты серебром и мелким жемчугом, не совсем идеальной формы. На лбу красовалась серебряная лента, а в волосы были вплетены серебряные цепочки и нити с хрустальным бисером. Радость ожидания нового ребенка и праздник Богоявления сделали великую герцогиню щедрой по отношению к своим придворным дамам. Кьяра не хотела отвечать на щедрость предательством.

— Я была в комнате, ваше высокопреосвященство, — произнесла она, тщательно подбирая каждое слово. — Но я не видела самого рождения.

— Неужели? Как такое может быть?

Кьяра почувствовала, как волна жара поползла по горлу и прилила к щекам. Как может взрослая придворная женщина, восемнадцати лет от роду, одетая в фиолетовый шелк и серебристый жемчуг, краснеть, словно глупое дитя? Возможно потому, что она поступила, как глупое дитя. Она тихо произнесла:

— Я разозлилась из-за того, что великий герцог велел мне остаться и быть свидетелем, поэтому зажмурилась и ничего не видела.

Мгновение кардинал молча смотрел на нее, а затем расхохотался. Стоявшие вокруг люди стали оборачиваться и перешептываться, прикрывая рты ладонями. Кто эта девушка в фиолетовом шелковом платье и что она такого сказала брату великого герцога, что заставила его расхохотаться в такой неприличной для церковника манере? Кьяра почувствовала, что краснеет еще больше.

— Ладно, дитя мое, — наконец произнес кардинал, беря себя в руки. — Тогда что ты слышала? Ты ведь открыла глаза, прежде чем выйти из комнаты, чтобы не наткнуться на дверь?

— Я слышала, как вошла одна из придворных дам синьоры Бьянки. — Она прекрасно сознавала, что кардинал не поправит ее за то, что она не удостоила Бьянку Капелло соответствующим титулом. — Великий герцог был с ней — они разговаривали, слишком тихо, чтобы я могла разобрать слова. Я слышала звук мандолины, словно женщина настраивала ее, но они звучали приглушенно и… непохоже на музыку.

— Откуда ты знаешь, что это была мандолина?

— Позже, когда я открыла глаза, то увидела ее.

Кардинал кивнул. Казалось, он был доволен.

— Было много разговоров относительно той мандолины и особенно относительно размеров и формы того, что в ней могло быть. Около дюжины людей были за дверью и видели, как входила женщина. Прекрасно, продолжай.

— Синьора Бьянка вскрикнула. Почти в тот же миг раздался плач ребенка. Я услышала плеск и подумала, что это повивальная бабка моет дитя. Синьора Бьянка плакала. Другая женщина пыталась играть на мандолине, наверное, чтобы успокоить ее, но инструмент звучал как-то не так, словно был поврежден.

— А когда ты открыла глаза?

— Когда великий герцог заговорил со мной. Он стоял передо мной с ребенком на руках. Младенец был голым и мокрым, и на его коже были следы крови и кусочки чего-то белого, похожего на пасту или воск. Пуповина была перерезана и завязана красной ниткой. Это совершенно точно был мальчик.

— Итак, это был новорожденный младенец — сомнений быть не может. Остается только понять, каким образом Франческо смог обеспечить себе рождение здорового ребенка.

Кьяра думала о том же. Но промолчала.

— И после этого ты вышла из комнаты? Ты не видела, что стало с мандолиной или женщиной, которая на ней играла?

— Нет, ваше высокопреосвященство.

— Боюсь, обе женщины сейчас на дне Арно. До меня дошли слухи, что и музыкантша, и повивальная бабка без вести пропали.

Кьяра уставилась на него. Блеск и веселье в большом зале, казалось, померкли, подобно тому как яркие брызги фейерверка блекнут и оставляют на ночном небе лишь дымящиеся следы.

— Пропали? Обе?

— Вот именно. Возможно, тебе повезло, что ты не можешь точно сказать, что произошло в спальне синьоры Бьянки.

Толпа людей в другом конце салона зашевелилась. В комнату вернулась великая герцогиня. Она медленно шла к возвышению, и по обе стороны от нее кланялись господа и приседали в реверансах дамы. Она величественно дошла до своего кресла, стоявшего рядом с креслом великого герцога. Его темноволосая голова склонилась к ней, он произнес несколько слов только для нее.

Какие еще преступления он совершил? Неужели обе придворные дамы Бьянки Капелло убиты, их тела съели рыбы, а их кости медленно плывут к морю во мраке Арно? Как он может есть, пить, принимать дары на этом щедром празднике Богоявления, выкупанный, надушенный, блистающий драгоценностями?

Конечно, великая герцогиня ничего об этом не знает. Она бы ни за что не стала потворствовать такому тяжкому греху.

— Я должна вернуться на свое место, — сказала Кьяра. — Она может позвать меня.

— Еще минутку, — произнес кардинал. — Английский алхимик, магистр Руанно дель Ингильтерра… Ты ведь с ним работаешь и часто его видишь, верно?

О нет. Только не магистр Руанно. Не Руан, ее мрачный тайный любовник, приходивший к ней во снах, навеянных соннодольче. Руан, спасший ее бабушку и сестер, который в самом начале открыл ей секрет прохождения инициации. Он бы никогда не стал помогать великому герцогу плести заговор, скрывать убийство. Если только… если только он не ведет двойную игру, притворяясь заговорщиком, тем временем все глубже и глубже заманивая великого герцога в сети зла, очерняя свою бессмертную душу, мстя за страшную смерть донны Изабеллы.

Должно быть, кардинал заметил, что она побледнела.

— Ты неверно меня поняла, милочка… Я не слыхал, чтобы магистр Руанно был связан с подменой ребенка или исчезновением двух придворных дам синьоры Бьянки. Я спросил тебя о нем, просто потому что видел, как он смотрит на тебя, а ты избегаешь смотреть на него. Он твой любовник?

Да.

Нет.

— Нет, — с заметным усилием прошептала она.

Он улыбнулся. Как этот человек умудряется так весело и развратно улыбаться, словно читает ее самые потаенные мысли?

— Если хочешь, чтобы с тебя сняли обет целомудрия, — предложил он, — я могу это устроить. Втайне, разумеется. Великому герцогу знать об этом необязательно.

— Я буду знать. — Она глубоко вздохнула, успокаиваясь. Она не хотела оказаться впутанной в какие бы то ни было сети, которые плетет кардинал. Всем известно, что он совершенно не по-христиански ненавидит Бьянку Капелло, но и особой братской любви к великому герцогу тоже не питает. Лучше держаться от него подальше. — Благодарю за вашу заботу, ваше высокопреосвященство, однако сейчас я довольна тем, что имею.

Он пожал плечами.

— Как знаешь, моя милая, — произнес он. — Великая герцогиня смотрит в нашу сторону, и я подозреваю, что она хочет, чтобы ты присоединилась к остальным придворным дамам.

— Благодарю, ваше высокопреосвященство. — Она снова опустилась на колени и поцеловала кольцо. — Счастливого Богоявления.

— Да пребудет с тобой Господь, дитя мое, — ответил он. Пышные щеки под веками сморщились, когда он улыбнулся. — Можешь идти, удачи тебе.

Глава 33

— И о чем ты там шепталась с кардиналом?

Руанно дель Ингильтерра чувствовал себя неуютно в нарядном набивном камзоле и широких штанах, надетых поверх узких чулок из узорчатого багрового шелка. Его праздничный наряд дополнялся черным бархатным жакетом с высоким накрахмаленным воротником и кружевными манжетами. По всей видимости, великий герцог тоже расщедрился по случаю праздника. Однако по одному взгляду на магистра Руанно — Руана — она поняла, что ему не терпится снова облачиться в свою обычную черную куртку и штаны.

— О рождении, — ответила Кьяра, — и о смерти.

Она присела в реверансе перед великой герцогиней. Та одарила ее благосклонной улыбкой и сделала легкий жест рукой, что означало разрешение наслаждаться обществом придворной молодежи. Великая герцогиня, благослови ее Господь, сделала это настолько утонченно, будто ей самой было сто лет от роду. Кьяра с искренним восхищением поцеловала ей руку и отошла в сторону.

Наткнувшись снова на магистра Руанно.

Кьяра почувствовала, насколько легче ей общаться с ним теперь, когда он разодет во все эти шелка и кружева, словно актер для праздничного шествия. Пышный наряд придворного отделял его от той первозданной силы, в образе которой он являлся ей в ее сновидениях, навеянных соннодольче. Но даже несмотря на это, она была намерена по возможности избегать его.

— Ну, насчет рождения я еще понимаю, — сказал он. — Особенно сегодня, когда мы празднуем поклонение волхвов новорожденному Христу и радуемся счастливому известию от великой герцогини. Но смерть? Чья смерть?

— Пустяки. Просто разговор.

Она хотела было отвернуться, но он взял ее за запястье, чуть ниже кромки рукава, там, где кожа была обнажена. Это было легкое обычное касание — любой другой мужчина мог бы дотронуться до нее точно так же, прося задержаться, продолжить разговор, пригласить на танец или еще что-то. Но это прикосновение вернуло ее в сновидения соннодольче, где Руан стискивал кисти ее рук, разводил их в стороны, склонялся над ней во тьме и что-то шептал, почти касаясь своими губами ее рта… Все ее тело оцепенело, словно обожженное огнем. Дышать стало тяжело, и она выдернула руку. Он потянулся за ней снова, но потом передумал. Почему? Удивился ее реакции? Или своей собственной?

— Так о чем вы говорили? — Он больше не пытался прикоснуться к ней, но вместо этого еще ближе придвинулся, так чтобы оказаться между ней и остальной комнатой, чтобы никто другой не смог ее увидеть. В его черных глазах читались задумчивость и неуверенность.

— Ни о чем. Ровным счетом ни о чем. Позволь мне уйти.

— Я тебе не верю.

Она не посмела вымолвить слово соннодольче, уж точно не здесь, где проходящий мимо вельможа или хохочущая дама могут услышать это слово и заинтересоваться, что бы оно значило. Однако ей не терпелось рассказать кому-нибудь об этом, и Руан — единственный, кто подходил для этой роли. Она склонила голову и тихой скороговоркой произнесла:

— Жидкость. По одной капле на запястье раз в семь дней. Она на тебя действует?

Не поднимая головы, она почувствовала его реакцию. Словно кто-то ударил его.

— Как? И ты тоже? — спросил он.

Все так же не поднимая головы, она лишь кивнула в ответ.

— Мне снятся сны, — медленно произнес он. — Они куда живее всех снов, что мне снились раньше. Мне кажется, будто я дома, в Корнуолле, брожу вдоль утесов и вдыхаю морской воздух. Затем я вхожу в Милинталл Хаус и брожу по комнатам. Оказывается, что там, в этом доме, есть множество комнат, которых я никогда раньше не видел и знаю о них только по рассказам моей матери. Потом я спускаюсь в Уил Лоур, отцовскую шахту, мою шахту, где медные жилы идут так глубоко, что их никогда не исчерпать, а я сам уже не безымянный полуголый мальчишка, таскающий глыбы на поверхность, а хозяин всего этого.

— Ты видишь свой дом, — повторила Кьяра. По словам Руана можно было предположить, что это была большая усадьба. И этот рудник… Как получилось, что он оказался безымянным мальчишкой, которому пришлось дробить каменные глыбы? Неужели он незаконнорожденный сын? Может быть, поэтому он всегда казался наполовину рабочим, наполовину придворным?

— Да, — сказал он. — Мне кажется, эта жидкость показывает то, к чему ты больше всего стремишься в этом мире.

— Это все, что ты видел? Твой дом?

— Нет, не все, — он смолк. Интересно, мечтает ли он об Изабелле и о том, как он отомстит великому герцогу за ее смерть? Потом он с нежностью спросил: — А ты что видишь, тароу-ки?

— Что это значит? — спросила Кьяра. Он произнес это слово так, будто оно означало что-то вроде ласкового прозвища домашнего питомца.

— Ничего особенного. Не думай об этом. Расскажи мне лучше о своих видениях.

— Не помню, — соврала она. — Просто вижу сны. Иногда мне снится то, о чем мечтаю, а иногда — то, чего я больше всего боюсь.

Несмотря на дружелюбный настрой Руана и ласковые прозвища из его уст, она бы скорее умерла, нежели рассказала ему все начистоту. К тому же, если соннодольче показывал самые желанные вещи, то больше всего ей хотелось увидеть себя с ясной головой и с философским камнем в руках.

Он не стал настаивать. Неужели он догадался о ее маленькой лжи?

— Интересно, какие видения посещают великого герцога? — очень тихо сказал Руан. — Он очень сильно изменился за те одиннадцать лет, что я его знаю. Да, он всегда был мрачен и меланхоличен, склонен запираться в своей лаборатории. Но он никогда не был жестоким человеком. Я бы никогда не подумал, что он может совершить убийство беспомощных женщин, убийство собственной сестры и кузины.

Кого он имел в виду, когда говорил о беспомощных женщинах? Наверняка он знает о повитухе и музыкантше.

— А ты не знаешь, когда он начал… ну, я имею в виду, принимать эти капли?

— Не уверен, но, думаю, с момента своей женитьбы. Примерно в это же время он сделал Бьянку Капелло своей любовницей и, наверное, опасался, что императорские агенты могут отравить его за то бесчестье, на которое он обрек сестру императора, свою супругу. Тот алхимик, что создал эту жидкость, по-видимому, сбежал в Австрию. Поэтому у великого герцога могли появиться основания бояться именно этого вещества.

— Могу себе представить… За одиннадцать лет эта жидкость могла и вправду свести его с ума. Как ты думаешь, что он видит в своих снах?

— Не знаю. Подозреваю, что он видит философский камень и всю ту власть, которую он ему принесет. А может быть, ему снится, будто его родители воскресли из мертвых и просят у него прощения за то, что любили его братьев и сестру больше, чем его самого. Словом, весь мир выражает ему почет и уважение…

— Мы должны остановиться. Не стоит привыкать к ядам, если есть опасность, что эти капли подействуют на нас таким же образом.

Он посмотрел на Кьяру. В его взгляде читалась твердая решимость.

— Я не остановлюсь, — сказал он. — Не остановлюсь, пока не верну Милинталл Хаус и Уил Лоур. Я должен их вернуть в реальной жизни, а не только во снах.

Остановится ли она сама? Откажется ли она от того могущественного Руана, который приходит к ней и захватывает все ее существо после одной-единственной капли сонно- дольче, упавшей на ее запястье?

— Кроме того, — добавил он, — у нас появилась отличная возможность развить сопротивляемость яду. Великий герцог…

Шелест платьев и глухой ропот пронеслись по залу, как будто все собравшиеся разом обернулись и зашептали. Так оно и было. Кьяра отступила в сторону, чтобы посмотреть, что там такое произошло, а Руан, не прикасаясь к ней, вытянул руку вперед, словно пытаясь ее защитить.

Посреди двойного дверного проема стояла Бьянка Капел- ло. Она была одна. Ее голова была слегка запрокинута, словно под тяжестью волос, заплетенных в косы и заколотых булавками, мерцающих золотой пылью и драгоценными камнями. На ней было платье из оранжево-алого сатина, обильно расшитое золотом.

Великий герцог посмотрел на нее. Его лицо побагровело от злости, а черная тень вокруг него сделалась еще плотнее и гуще. Великая герцогиня сидела неподвижно с каменным выражением лица.

Бьянка двинулась прямиком к ним.

С десяток людей одновременно произнесли ее имя, так что слово Бьянка, Бьянка, Бьянка глухим шепотом разнеслось по всему залу, подобно языкам пламени. Она нарочито медленно направилась через весь зал, упиваясь всеобщим вниманием устремленных на нее взглядов. Сама же она неотрывно смотрела в глаза великому герцогу, не обращая ни малейшего внимания на великую герцогиню. Среди всех собравшихся здесь людей ее интересовал только ее любовник.

Отец ее ребенка.

По крайней мере, так она утверждала.

Мужчины и женщины расступились, пропуская ее. Никто не поклонился ей, никто не сделал реверанс. Казалось, прошло несколько часов, пока Бьянка наконец-таки дошла до помоста, где сидел великий герцог со своей супругой, и сама присела в глубоком реверансе. Это был самый глубокий и совершенный реверанс из когда-либо виденных Кьярой. Такой грациозный поклон был не под силу великой герцогине с ее больной и безнадежно кривой спиной, сколько стальных корсетов и набивных платьев она бы ни надела.

Кьяра увидела, как губы великого герцога шевельнулись, хотя и не услышала, что именно он сказал Бьянке. Однако одного взгляда на его лицо было достаточно, чтобы понять, что никакая женщина не пожелала бы это услышать.

Повисло неловкое молчание. Все внезапно затихли в ожидании того, что же она ответит.

— Я полагала, ваша светлость, — она говорила громко и с напором, — что вы будете рады видеть мать вашего сына на празднике Богоявления.

Тишина стала еще пронзительнее. Затем великий герцог медленно поднялся с трона, и его черная тень поднялась вместе с ним, окутав его с головы до ног, словно вторая мантия.

— Насколько мне известно, вы не получали распоряжения присутствовать на нашем празднике, — сказал он.

Любой другой уполз бы в испуге, но Бьянка Капелло, нужно отдать ей должное, осталась стоять на месте. К своему удивлению, Кьяра почувствовала, как Руан берет ее за руку, его пальцы проскальзывают между ее пальцами, и его ладонь ложится в ее ладонь. Она почувствовала, что он будто готовится отвести ее в безопасное место. Неужели он боится, что великий герцог готов совершить сейчас нечто ужасное?

— Так ли уж неуместно, — не сдавалась Бьянка Капелло, — мое желание присоединиться к всеобщему празднику. Я уже давно готова для очистительной молитвы[80], но пышная церемония, обещанная вами, так и не была устроена.

Вздохи и шепоты стали лихорадочными. Пот — или это были слезы? — проложили полосы в свинцовых белилах на лице Бьянки и киновари, которой она рисовала полумесяцы на своих щеках. Как бы ни любила, как бы ни восхищалась Кьяра великой герцогиней, она невольно прониклась жалостью к любовнице великого герцога. Что чувствовала Бьянка Капелло, сидя в одиночестве на своей новой вилле в Пратолино с чужим ребенком, зная, что ее служанки убиты, а любовник устраивает ослепительные празднества с масками, танцами и увеселениями, о которых потом будет говорить вся Европа? Праздник, на который ее намеренно не пригласили.

С другой стороны, чего еще она ожидала от великого герцога? Она ведь не такая глупая, чтобы надеяться, что он улыбнется и пригласит ее сесть рядом на возвышении.

Великий герцог все же улыбнулся, но его улыбка была так же ужасна, как зубы на черепе у мертвеца. Он лениво окинул взглядом всех собравшихся в большом тронном зале дворца — своих братьев, придворных, разодетых вельмож и аристократов, позванных на праздник Богоявления. Наконец он очень отчетливо произнес:

— Магистр Руанно.

Кьяра почувствовала, как Руан напрягся всем телом. Его рука выскользнула из ее руки так, словно он никогда к ней и не прикасался. Он ступил вперед, коротко и сдержанно поклонился и сказал:

— К вашим услугам, ваша светлость.

— Приказываю вам отправиться с донной Бьянкой на виллу ди Пратолино и устроить все таким образом, чтобы она осталась там, хочет она того или нет. Вам в помощь будет выделено полдюжины стражников.

Бьянка Капелло застыла. Ее слез как не бывало. Возможно, они испарились под действием ее пылающей ярости.

— Я никуда с ним не пойду, — заявила она. — Он же просто слуга.

Проявив выдержку, Руан не двинулся с места. Выражение его лица ничуть не изменилось.

— Как и вы, сударыня, — сказал великий герцог. — Ступайте. Я не привык повторять свои приказы дважды.

На секунду Кьяре показалось, что оскорбленная любовница вот-вот взорвется и откажется повиноваться. Но нет. Бьянка резко развернулась, показав все прекрасные оборки своих шелковых юбок, и с высоко поднятой головой удалилась. Руан постоял некоторое время, затем снова поклонился великому герцогу и последовал за ней. Стражники в дверях выстроились по двое и зашагали вслед. Кьяра обернулась к помосту. Великая герцогиня не двинулась с места и не проронила ни слова за время этой стычки. Герцог снова сел и поднял руку.

— Принесите бефанини, — приказал он. — И еще вина. Пора подкрепиться и продолжить праздник.

Глава 34

Женщина, проплакавшая сутки напролет, едва ли способна тронуть мужское сердце. Так, по крайней мере, считал великий герцог. Лицо Биа отекло и покрылось прыщами, глаза превратились в узкие щелки, а нос и верхняя губа так покраснели, что по виду напоминали сырое мясо. Ее растрепанные волосы спутались, когда она срывала с них украшения с драгоценностями. Осталась лишь нитка жемчуга и рубинов, висевшая забытой петелькой, словно капельки крови, перемежавшиеся молочно-белыми каплями семени.

И все потому, что он не пустил ее на праздник в канун Богоявления. Его жена тоже доводила себя до полного изнеможения, оплакивая смерти своих детей. Три дочери умерли, и три остались в живых. Все же лучше, что эти девочки оказались в руках Господних, чем если бы они высасывали золото из казны Медичи на свое приданое. Но как ни крути, плач по мертвому ребенку, даже если это девочка, еще можно понять. А вот обронить больше одной прозрачной слезы по поводу какого-то придворного праздника было ниже всякого достоинства.

— Дело совсем не в празднике, — всхлипывала Биа. — Как ты не понимаешь? Ты унизил меня. Ты обещал мне великолепный церковный обряд и не сдержал своего слова. Ты отправил меня в сопровождении слуги на глазах у всех!

— Когда мы обсуждали обряд в церкви, — сказал великий герцог, — я еще не знал о том, что великая герцогиня ждет ребенка. Но сейчас, зная, в каком она деликатном положении, я не посмею нанести ей столь серьезное оскорбление.

— Но она не родила тебе никого, кроме дочерей, слабых дочерей, половина из которых мертвы.

— А на этот раз может родиться сын. А ты, моя Биа, следи за тем, что говоришь.

Она бросилась ничком на кровать и заревела, как безумная. Великий герцог налил себе бокал вина, сел поудобнее в резное кресло у камина и стал смотреть на покрытые снегом сады сквозь изящное французское окно во всю стену. Снег. Ветер. Тьма. Он вспомнил тот вечер в лабиринте на окраине садов Боболи, два года назад, в последний день карнавала, когда он разорвал на ней платье и обнажил ее грудь на холоде. Тогда еще он подумал, каково это — раздеть ее догола на морозе и овладеть ею, когда она уже будет полумертвая от холода.

Он отхлебнул вина. Бьянка перестала плакать и села прямо.

— Я так устала от всего этого, — сказала она. — Я больше не хочу быть милой послушной Биа. Я Бьянка Капелло, благородная особа из Венеции, мать твоего сына. Я хочу…

— Ты не мать этому мальчику.

— А ты ему не отец! И я могу разнести эту правду по всей Италии, из конца в конец. Я могла бы написать самому папе римскому!

— Могла бы. Но как ты докажешь, что я не его отец?

Она в недоумении уставилась на него. Великий герцог молча потягивал свое вино.

— Предположим, — он выдержал небольшую паузу, — что я усыновил мальчика от другой женщины и по доброте душевной позволил тебе притвориться, будто ты его мать. Все, что ты знаешь наверняка, — это то, что его выносила другая женщина и его пронесли в твою спальню в корпусе неаполитанской мандолины.

— Но я своими глазами видела, — сказала она хриплым от крика и плача голосом. — Там, в подвале. Я видела эту женщину и других женщин. Я слышала твои приказы.

— Видела? Но чем ты это докажешь? Нет ни одного свидетеля, кто бы подтвердил твои обвинения. Ни одного.

— Разумеется, ведь ты их всех убил.

— Ну, моя Биа, это уж вовсе клевета. Типичное поведение лжесвидетеля, которому нечем крыть. Я очень надеюсь, что ты раскаешься в этом и понесешь соответствующее наказание.

«В конце концов, не я же их убивал, — думал великий герцог. — Все, что я сделал, — это сказал несколько слов в разных местах людям, готовым принять на душу грех убийства. Это ведь совсем не то».

Он пристально смотрел на Биа. Мысли, блуждавшие по ее лицу, были видны ему, как если бы она произносила их вслух. Он врет. Неужели он врет? А может, я схожу с ума? Нет, я знаю, что видела. Это его очередная игра. Он с самого начала играет со мной. Любит ли он меня? Любил ли хоть когда-то? Все всегда сводится к одному. Любит ли он меня?

Она по-детски отерла лицо тыльной стороной руки.

— Ладно. Это наш ребенок — твой и мой. Я прошу прощения за свои слова. Но в таком случае когда же состоится мой обряд?

— Я устрою его здесь, в Пратолино. Часовня уже готова. Осталось только закончить роспись фресок.

— Я не хочу здесь. Хочу в соборе Санта-Мария-дель-Фьоре, чтобы все видели.

— Прямо сейчас это невозможно. Будь благоразумной, Биа.

— Из-за нее?

— Из-за ее брата. Я слишком долго завоевывал расположение императора.

Она обошла стол, взяла один из винных бокалов и протянула его великому герцогу. Тот встал и наполнил ее бокал вином. Она выпила его до дна, словно это была вода. Это было как раз то, чего великий герцог боялся больше всего.

— Ты великий герцог Тосканский. Император признал тебя, и он не станет отказываться от своего слова. Я хочу, чтобы мой обряд прошел в главном соборе Флоренции, чтобы все жители этого города узнали о том, что я — твоя фаворитка и мать твоего единственного сына.

Она вновь протянула свой бокал за вином, но великий герцог взял бокал у нее из рук и поставил его на стол.

— Нет, — сказал он, — это невозможно.

Она замахнулась на него рукой, широко растопырив пальцы, словно хотела его оцарапать. Он ждал этого и вовремя отступил назад, так мягко, что вино в его бокале едва покачнулось. Бьянка потеряла равновесие, запутавшись в подоле своего свободного домашнего платья, и удержалась от падения, только схватившись за стойку кровати. Она зажмурила глаза и заплакала — завыла — как ребенок.

— Я ненавижу тебя! Ты прямо как мой отец, который любил мачеху больше, чем меня.

— Это естественно, Биа, что мужчина любит свою жену больше дочери.

— Это несправедливо! — кричала Бьянка. — Когда умерла моя мать, он сделал меня хозяйкой дома. У меня были прекрасные наряды, ожерелья, сладости и все, что бы я ни пожелала. Слуги слушались меня и выполняли все мои прихоти.

Великий герцог допил вино и опустил бокал. Его давно утомила вся эта истерика. Он посмотрел в окно. На улице шел снег.

— Потом он снова женился, и она… она настояла, чтобы я одевалась в простые платья, сидела спокойно на уроках и занималась шитьем. Она словно червь вгрызлась ему в сердце и добилась позволения изменить всю мою привычную жизнь. Боже, как я все это ненавидела! Ты себе не представляешь, как меня от всего этого тошнило! Я родилась не для того, чтобы шить рубашки и одеваться как простолюдинка. Я родилась не для того, чтобы меня прятали в Пратолино, пока все раскланиваются и приседают в реверансах перед императорской сестрой.

— Биа, — сказал великий герцог, — замолчи.

Ее всхлипы постепенно прекратились. Видимо, его голос на нее еще действовал. Это был тот самый командный тон, которым он обращался к лошадям и собакам. Слыша его, все они — лошади, собаки и женщины — понимали, что перед ними — их хозяин.

Она вытерла глаза рукавом и шмыгнула носом. Затем расправила плечи и встала перед ним прямо. За одиннадцать лет она научилась правильно реагировать на звучание этого голоса.

— Раздевайся.

Все еще всхлипывая, она начала снимать с себя одежду. Благо это было несложно. На ней было только янтарного цвета бархатное домашнее платье, смятое и мокрое от слез, а под ним — белая нижняя рубашка, богато расшитая белой и золотой нитью. А под ней уже не было ничего.

Великий герцог посмотрел на нее, на ее роскошное тело, тяжелую грудь, сладострастный изгиб живота. Волосы ее были в ужасном беспорядке, среди спутанных прядей осталась единственная нитка жемчуга с рубинами. Он почувствовал, как собственная плоть откликается на ее близость, ее запах.

Нет, не сейчас. Чуть позже. Так будет намного лучше.

— Итак, — сказал он. — Ты не хочешь жить тихой жизнью здесь, в Пратолино, будучи моей милой послушной женушкой Биа, и доставлять мне радость, когда мне это угодно?

Бьянка выгнула спину дугой и подняла подбородок. Она знала, как подействовать на него.

— Нет, не хочу, — заявила она.

Он взял ее за кисть и повел к французскому окну, через которое можно было попасть прямо в сад. Распахнув створки свободной рукой, он, не говоря ни слова, вытолкнул ее на снег. Она вскрикнула и пошатнулась. Ее босые ноги поскользнулись на льду, и она упала прямо на четвереньки.

— Если ты не хочешь жить здесь, — сказал он, — тогда уходи. Забери с собой все, что у тебя было, все, что не было подарено мною.

Он закрыл створки и запер их на щеколду, а затем вернулся в свое кресло.

— Франческо! — закричала она и, поднявшись на ноги, прижалась к оконному стеклу. От соприкосновения со снегом ее кожа покраснела, как от ожога. — Ради всего святого! Ты совсем обезумел?

Он налил себе еще вина. Бьянка принялась ходить из стороны в сторону вдоль окна, обняв себя руками, плача и дрожа от холода, выкрикивая бранные слова в его адрес. Интересно, как долго она сможет продержаться снаружи, на холоде и снегу, обнаженная, как животное, перед тем как потеряет сознание? И что он сам сделает, если она лишится чувств, так и не подчинившись ему?

— Франческо!

Ее дыхание застывало на стекле, образуя сияющие ледяные узоры. Все ее тело непроизвольно содрогалось от холода. Кожа буквально на глазах меняла цвет. Красные пятна становились лиловыми, а губы и пальцы синели. Звук от ее ногтей, царапающих створки окна, напоминал скрежет мертвых замерзших ветвей на зимнем ветру.

Он пригубил еще немного вина. В камине весело трещал огонь, обдавая его теплом.

— Ф-франко, — всхлипнула она, едва выговаривая его имя сквозь стучащие зубы. — Твоя Биа умрет на этом холоде. Пожалуйста, пусти ее внутрь. Она будет слушаться тебя вечно, она клянется тебе.

Он поставил бокал на стол, встал и подошел к окну. Немного поиграл с щеколдой и посмотрел Бьянке в глаза. Слезы замерзли на ее щеках.

Она опустилась на колени. Губы ее вытянулись в одно только слово — пожалуйста.

Он поднял щеколду и открыл створки окна.

Бьянка ввалилась в комнату в окружении облака влажного ледяного воздуха. Великий герцог оставил ее лежать, всхлипывающую и корчившуюся на каменном полу. Затем он закрыл окно и задернул шторы, чтобы удержать холод снаружи, а тепло камина внутри. Он посмотрел на Бьянку. Ее кожа стала иссиня-белого цвета и покрылась пупырышками. Кое-где поблескивали струйки полузамерзшего пота. Когда он встал прямо над ней, Биа повернула голову и поцеловала его стопу, как легавая сука, высеченная кнутом.

— Ах, моя Биа, — промолвил он, поднял ее с пола и перенес в кровать. Она со стоном утонула в мягкой и теплой перине, а сверху он укрыл ее стегаными одеялами, под которыми она свернулась, хныча как ребенок.

Он неторопливо разделся, наслаждаясь теплом камина на обнаженной коже. Потом сделал последний, глубокий глоток вина, приподнял полог кровати и лег в постель. Святый Боже, какая же она холодная. Он сгреб ее в свои объятия и поцеловал в синие леденистые губы. Потом силой вошел внутрь. Она была холодна повсюду. Ощущение собственной разбухшей плоти, глубоко погруженной внутрь ее холодного тела, было не похоже ни на что, известное ему прежде.

Она прильнула к нему, шепча сквозь стучащие зубы: «Франко, Франко, Франко». Он провел рукой по ее волосам, стряхивая влагу от растаявших снежинок.

Как приятно знать, что у тебя есть сын. А через несколько месяцев у него, возможно, родится еще один сын, на этот раз уже императорских кровей. Его появления на свет он жаждал каждой каплей своей крови Медичи, что текла в его жилах. Однако это желание было ничто по сравнению с тем, как ему хотелось ощущать беспомощность Биа, видеть ее покорность и слышать ее сладкую мольбу о милосердии.

Как бы она ни гневила его, в конце концов она всегда сдавалась. Ничто другое на всем белом свете не приносило ему столько радости, сколько эта женщина. Даже алхимия. Вот так просто и в то же время необъяснимо.

Он никогда не оставит свою милую Биа.

Глава 35

Уже почти неделю жители Флоренции теряли рассудок от фейерверков, танцев и пения, празднуя рождение наследника великого герцога и великой герцогини. Вино рекой лилось из огромных бочек, установленных вдоль всей дороги от палаццо Веккьо до моста через Арно. Гильдии ремесленников устраивали бесконечные состязания на площадях, с самозабвением проламывая друг другу головы. Такого праздника город еще не видел и вряд ли увидит впредь.

Но было и то, о чем не знал никто, кроме самого великого герцога и его супруги, а также дворцовых врачей, личного капеллана герцогини и полудюжины специально отобранных дам, отличавшихся умением держать язык за зубами. Речь шла о ребенке великого герцога, который был уж больно слаб и едва реагировал на окружающих. На его затылке была большая, угрожающего вида опухоль, а крошечные конечности каждые несколько часов застывали в судорогах. Он прожил уже четыре дня. Это был мальчик. Несомненный наследник великого герцога Тосканского и его супруги, великой герцогини, сестры императора Максимилиана II.

Город праздновал.

— Выпьете немного вина, ваша светлость?

Кьяра заметила, что говорит шепотом. Казалось, говори она в полный голос, это было бы равносильно святотатству. Окна в спальне были занавешены, а полог кровати опущен.

Опираясь на десятки подушек, великая герцогиня лежала в постели и сама была похожа на ребенка. Ее запавшие глаза были закрыты, а пальцы беспрестанно двигались, перебирая бусины четок. Она читала новенну в память о невинно убиенных младенцах и, не прекращая молитвы, покачала головой.

Эта новенна ее саму в могилу сведет. Пора ей перестать молиться и вместо этого выпить немного горячего пряного вина и крепкого мясного бульона. Но Кьяра знала, что настаивать бесполезно. Она поставила бокал на столик у кровати и ушла.

— Она так и не прикоснулась к вину, мессир Баччьо, — сказала она врачу. — Она только и делает, что молится.

— Весь ее организм полон черной желчи, которая и вызывает эту меланхолию, — ответил врач. — Сухая холодная желчь изгоняется только горячей жидкостью и пряностями, которые должны согреть ее изнутри.

«Вытяните ее из кровати и отправьте драить полы, — сказала бы бабушка. — Пусть она сама нянчит своего ребенка и стирает ему пеленки. Знатные дамы маются от безделья, вот и болеют разными расстройствами жидкостей».

— Да, мессир Баччьо.

— Ты можешь быть свободна, дорогая. Возможно, ты понадобишься нам завтра, а может быть, и нет. Я пришлю за тобой при необходимости.

Дважды доктору повторять не пришлось. Кьяра рада была сбежать из унылых покоев великой герцогини. В палаццо Веккьо у нее была своя крошечная келья без окон, так же как и в палаццо Питти и во всех остальных дворцах и виллах великого герцога. Она была счастлива обладать такой комнатой, даже при отсутствии там удобств. Кроме того, она всегда могла спуститься вниз, где обитал псарь-австриец и где она и Виви пользовались особым расположением.

А еще была лаборатория. Как же ей хотелось попасть туда — в эту чистую, светлую, хорошо устроенную лабораторию, где так много книжных шкафов. Может, попытаться выйти из палаццо Веккьо и незаметно проскользнуть в Казино ди Сан-Марко? Вряд ли это хорошая идея. На улицах сейчас столько пьяных мужчин… Что неудивительно, ведь возле дворца Медичи вся площадь уставлена столами с едой, а бочки каждый час заново наполняются вином. Кстати, о еде. Кьяра вдруг почувствовала, что жутко проголодалась. Может быть, стоит пойти на кухню и…

— Кьяра!

Она остановилась.

Это был магистр Руанно дель Ингильтерра.

— Я искал тебя, тароу-ки.

Он был одет как для верховой езды в свою простую черную куртку и кожаные штаны. Через плечо была переброшена плетка. Руан выглядел сейчас как простой рабочий, ни капли не похожий на благородного господина. От него веяло вином. Он всегда казался равнодушным к спиртному, но среди таких пышных празднеств даже хладнокровный магистр Руанно не преминул опорожнить пару бокалов бесплатного вина за счет великого герцога.

— Прекрати меня так называть. Или хотя бы объясни, что это значит.

— Когда-нибудь, возможно, и объясню. Как дела у великой герцогини?

— Мне запретили что-либо рассказывать.

— Великий герцог приказал мне приготовить лекарство, которое, по его мнению, должно уменьшить опухоль на черепе у малыша, пока она еще мягкая. Кроме того, ему нужен сироп от судорог. Вот все, что я знаю, но даже исходя из этого, я могу сделать определенные выводы.

Кьяра пыталась сохранить самообладание, но не смогла. Она почувствовала, как рот ее искривляется, а на глаза наворачиваются слезы. Бедный малыш, такой слабый и беспомощный. Бедная великая герцогиня Иоанна — так долго ждать сына и наконец-то получить его, но совершенно не таким, совершенно не таким. Он не сможет жить. Как Бог может быть настолько жесток — послать его, а потом отнять?

— Понимаю, — сказал Руан. — На улице веселье, и вино льется рекой, но когда я пришел сюда — это как со света вступить во тьму.

Кьяра проглотила слезы.

— Я не хочу об этом говорить. Зачем ты искал меня?

— Мне нужна твоя помощь в лаборатории. Приготовить те снадобья, которые заказал великий герцог. Со мной два стражника верхом и еще одна лошадь. Хорошенько завернись в темный плащ и надень на голову капюшон, и тебя никто не тронет.

— Я и сама хотела выбраться из палаццо Веккьо. Я с радостью помогу тебе, если, конечно, от меня может быть какая-то польза.

— Может. Надевай плащ.

Руан уже отмерил необходимое количество ингредиентов и разложил по чистым стеклянным чашам и колбам. Кьяра узнала далеко не все вещества. В одной из колб была, скорее всего, витриоль — прозрачная и густая как сироп жидкость, сама по себе весьма едкая, но обладающая сильным обезвоживающим действием. Была там и еще одна жидкость, похожая на обычную воду, и четыре чаши с растертыми в порошок минералами — два белых, один желтый и один поразительного светло-голубого цвета. Уже были выстроены система реторт и алембик, а в маленькой горелке полыхал огонь.

— Я уже все отмерил, — сказал Руан. — По моему указанию добавляй по очереди все ингредиенты, а я буду их перемешивать.

Никто из них и не думал переодеваться в ритуальные одежды. В отсутствие великого герцога с его причудливыми фантазиями в этом не было необходимости. Кьяра лишь вытащила из-под нательной рубашки свой лунный талисман, чтобы почувствовать его тяжесть на груди.

— Да, магистр Руанно, — сказала она.

— Начинай с первого белого порошка, — скомандовал он и взял со стола стеклянную палочку. — Сыпь его медленно в эту реторту.

Некоторое время они работали молча, лишь перебрасываясь короткими фразами по делу. У Кьяры создалось ощущение, будто Руан нарочно избегает прикасаться к ней, даже если это случайное прикосновение кончиками пальцев. Затем он как бы невзначай спросил:

— Ты уже видела маленького принца?

— Да, но только мельком.

— Расскажи мне, что ты видела. Ты ведь знаешь, что великий герцог считает наблюдение частью научного и алхимического метода. А кроме того, я уверен, что приказ никому ничего не рассказывать не распространяется на лабораторию. Будет даже лучше, если ты мне все расскажешь. Так мне будет легче назначить правильное лечение.

Кьяра добавила еще одну драхму[81] желтого порошка, отмерив его специальной серебряной ложкой.

— Он выглядит… как бы так выразиться… не совсем нормально. Голова у него не то чтобы уродливая, как бывает у некоторых младенцев, но уж слишком непропорциональная, слишком большая для такого малыша. На затылке у него большая мягкая опухоль, а его бедное маленькое личико… Я сама не видела, как его схватывают судороги, но слышала разговоры других дам.

Магистр Руанно молча размешивал вещество. Даже само количество оборотов стеклянной палочки имело здесь существенное значение.

— Твое описание, — сказал он наконец, — похоже на то, что Цельс[82] и Гален называли υδροκεφαλσν или гидроцефалия — скопление водянистой жидкости в мозговой оболочке.

— Как ты думаешь, это поможет? — спросила Кьяра, указав на реторту. Смешанные ранее компоненты начали понемногу пузыриться над огнем. Жидкость загустела и приобрела молочный оттенок с легким сине-зеленым отливом. Если бы Кьяра не знала, что это, то приняла бы ее за бабушкин шпинатный суп на сливках.

— Нет, младенцу вряд ли уже что-то поможет. Но, по крайней мере, мы вселим в великого герцога и его супругу уверенность, что они сделали все возможное для спасения своего наследника.

— А как же сироп от судорог?

— Он даст лишь временное облегчение, но не вылечит саму болезнь.

— Где ты всему этому научился? — спросила Кьяра. — И это мудреное слово, что ты произнес… Что оно означает? И кто такие Цельс и Гален?

Руан улыбнулся.

— Цельс и Гален — римские врачи и философы. Скорее всего, алхимией они тоже занимались или, по крайней мере, тесно с ней соприкасались. А слово состоит из двух частей, υδρο, «гидро» — это по-гречески «вода», а κεφαλσν, «кефалон» — это «голова».

— Ты выучил греческий у себя дома, в Корнуолле?

— Нет, у себя в Корнуолле я не знал ничего, кроме нищеты и горя.

— Но почему ты так хочешь туда вернуться?

— Потому что Милинталл Хаус и Уил Лоур по праву принадлежат мне.

— Это тоже греческие названия?

Руан помешал лекарство двадцать восемь раз, и Кьяра сосчитала движения вместе с ним. Двадцать восемь — это совершенное число, так как равняется сумме своих собственных положительных делителей. Именно поэтому двадцать восемь оборотов стеклянной палочки должны были довести препарат до совершенства. Затем Руан перевернул песочные часы и ответил на вопрос девушки:

— Нет, это на корнском. «Уил Лоур» означает «оловянный и медный рудник». «Лоур» — это луна. Когда-то, давным-давно, один из предков рода Пенкэрроу заявил, что увидел полную луну со дна главного ствола шахты. А слово «Милинталл» значит «лабиринт». По легенде, на том месте, где сейчас стоит дом, раньше находился каменный лабиринт. Но это было так давно, что история не сохранила об этом никаких сведений.

— Пенкэрроу… Это твое второе имя? Ты ведь поэтому подписываешься как Роаннес Пенкарианус?

Руан, похоже, удивился. Видимо, он не хотел лишний раз произносить свое имя вслух и поэтому только неохотно кивнул головой.

Кьяра посмотрела на черно-белый лабиринт, выложенный на полу лаборатории.

— Дом Лабиринта, — задумчиво сказала она. — Да ты просто рожден быть алхимиком.

— Я родился, чтобы быть Руаном Пенкэрроу из Милинталла, и никем более.

— Но почему ты оттуда уехал?

Последняя крупица упала на дно песочных часов. Руан взял стеклянную палочку и еще двадцать восемь раз перемешал соединение. По всей видимости, он был доволен результатом работы, поскольку снял реторту с огня и поставил ее охлаждаться на серебряную подставку.

— Я уехал не по своей воле, — сказал он. Отблески огня оставляли глубокие тени печали на впадинах его глазниц и скул. — Довольно, Кьяра. Возможно, однажды я расскажу тебе эту историю, но только не сейчас. У нас и без того хватает поводов для грусти.

Кьяра отвернулась и начала собирать стеклянные палочки и серебряные мерные ложки. Ее собственная любовь к Флоренции была понятна: это ее родной город, где она знала все улицы и переулки, все церкви, рынки и мосты, каждое дерево и чуть ли не каждый камень. Она никогда не знала другого дома кроме книжной лавки с жилыми комнатами на втором этаже и подвалом… Кстати, о подвале.

«Если мне удастся собрать там хотя бы немного инструментов, — подумала она, — к примеру, такой же атанор и алембик, несколько стеклянных колб и серебряных мерных ложек, и если я возьму отсюда чуточку минералов, — так мало, что никто и не заметит, — то смогу пройти все четыре стадии по книге Томмазо Вазари и создать свой собственный философский камень. Я смогу сама себя исцелить! А тогда я смогу покинуть придворную жизнь и снова стану сама собой — Кьярой Нерини, простой женщиной из гильдии, флорентийкой, дочерью торговца Карло Нерини. Бабушка будет вести дела в лавке, а я…»

Бабушка…

— Руан? — позвала она, аккуратно, одну за одной, опуская стеклянные палочки в таз с водой, чтобы их помыть.

— Что еще?

— Как ты думаешь, моя бабушка и сестры уже могут вернуться домой во Флоренцию? Прошло полтора года с тех пор, как случились все эти ужасные вещи с Орацио Пуччи и Пьерино Ридольфи, и с тех пор, как все погибли…

Задери-ка ей юбку, Эмилиано. Всегда хотел посмотреть, какие причиндалы у принцесс…

Боль пронзила ей лоб. Это удивило ее, поскольку теперь голова у нее болела гораздо реже.

— Да, — глухо отозвался Руан. — Все погибли.

— Прости, я не хотела… — сказала Кьяра и потерла друг о друга костяшки пальцев — те болели от холодной погоды. — Ты же знаешь, что я любила донну Изабеллу. И помогла бы ей, если бы это было в моих силах.

— Знаю.

— Я соскучилась по бабушке, Руан. Я скучаю по своему дому, хочу, чтобы он снова стал моим, без этого попечителя от гильдии. Ведь не может же великий герцог до сих пор таить злобу на Пьерино Ридольфи.

— Великий герцог никогда не прощает предательства. Ты разве этого еще не поняла?

Она взяла серебряные мерные ложки и положила их в отдельный таз для мытья.

— Даже если так, он ведь не знает, что это бабушка помогла Ридольфи бежать. Ну, разумеется, не только она, но еще и я, и донна Изабелла с донной Дианорой.

— И они заплатили свою цену.

— Мы тоже заплатили, — сказала она тихо, наливая в таз чистой воды, — бабушка и я.

Они долго простояли молча и неподвижно. Полученная смесь в реторте, остывая, издавала приятное потрескивание. Головная боль прошла. Пребывание в стенах лаборатории всегда шло ей на пользу. Но находиться в своей собственной лаборатории, в подвале книжной лавки было бы еще лучше.

— Ты должна поговорить с главой гильдии, — сказал он. — Нужно будет продолжать платить тому человеку, кто был попечителем лавки. Ведь ни ты сама, ни твоя бабушка не можете быть полноценными членами гильдии.

— Золота великого герцога должно хватить. Двадцать золотых скудо в год — этого достаточно. Он ведь все исправно платит?

Рот Руана дернулся, что можно было принять за некое подобие улыбки.

— Ты только сейчас начала этим интересоваться? — спросил он. — Да, платежи поступают регулярно. Часть этих денег попадает попечителю, а часть отсылается твоей бабушке в Пистою, чтобы несколько смягчить нрав ее сестры и покупать Лючии и Маттеа новые платья. Некоторая часть средств расходуется на твое проживание здесь, и еще остается немного в виде сбережений. Если хочешь, я подготовлю тебе полный отчет.

— Нет, не стоит.

— Напиши письмо бабушке, а я прослежу за тем, чтобы его доставили по назначению. Я уверен, она будет рада вернуться домой, во Флоренцию, чтобы хозяйничать в своем собственном доме.

Кьяра усмехнулась, представив, как бабушка, привыкшая быть хозяйкой у себя в доме, вынуждена во всем подчиняться порядкам своей сестры. Она, должно быть, уже настолько там извелась, что пошла бы во Флоренцию пешком. Бабушка наверняка поможет ей устроить тайную лабораторию в подвале. Вот уж она порадуется идее украсть инструменты и материалы великого герцога, чтобы изготовить из них философский камень, прежде чем он создаст его сам. От этих мыслей, даже несмотря на печальные обстоятельства, Кьяре стало как-то легко на душе.

— Спасибо тебе, Руан, — сказала она.

— Пустяки, — он пожал плечами.

— Нет, совсем не пустяки. Ты даже не представляешь, как для меня это важно. Знаешь, что я собираюсь сделать?

Она замолчала, не смея ему рассказать. Это было бы нечестно. Ему достаточно своих тайн, чтобы требовать от него хранить еще и ее секреты.

— Что ты собираешься сделать? — спросил он немного насмешливым тоном, умело скрывая свою заинтересованность. Он уже вернулся к соединению и склонился над ним, пристально его осматривая. Его острый профиль был отчетливо виден на фоне лабораторных шкафов, полных экзотических предметов, древних книг, колб с разноцветными жидкостями, кристаллов и черепов. Его жесткие черные волосы были коротко острижены, подчеркивая форму его головы и изящную мускулатуру шеи. Сам воздух, казалось, потемнел и изменился, словно она погрузилась в сон, навеянный соннодольче, хотя она и знала, что это не так.

Она взяла его руку в свои ладони и легонько потянула, чтобы он обратил на нее внимание.

— Я хочу тебя поцеловать, — сказала она.

Он слегка нахмурился, будто не понимая, что она только что произнесла. Кьяра пробежала руками по его рукам и плечам и прикоснулась ладонями к его щекам. Его кожа была прохладной и слегка грубовата в тех местах, где росла бы борода, не будь он гладко выбрит. Глаза его сузились, а губы слегка разомкнулись. Он явно не думал, что до этого дойдет. Но ей так давно хотелось его поцеловать, с того самого момента в кладовой великой герцогини, с того самого лета, в первый год ее пребывания в палаццо Медичи, когда до нее доносились звуки любовных игр между Изабеллой и Дианорой. В то время ей снились мужчины. Она уверяла сама себя, что они были безликими, но на самом деле ей снился только один мужчина, и у него было лицо Руана Пенкэрроу.

Она встала на цыпочки и слегка прикоснулась губами к его губам.

На какую-то долю секунды, в течение одного-единственного вдоха они стали единым целым.

Но в следующее мгновение Руан оттолкнул ее от себя с такой силой, что она пошатнулась и взмахнула руками, чтобы удержать равновесие. Одной рукой она нечаянно задела песочные часы. Те упали на пол и разбились вдребезги, рассыпав песок по черно-белым плиткам лабиринта.

Она хотела закричать на него, расплакаться и убежать, но ноги не слушались ее.

— Кьяра, — вымолвил он наконец. Его голос звучал так, будто ему больно говорить. — Кьяра, тароу-ки, если ты сделаешь это, я не могу обещать тебе, что я не буду…

Он смолк. Едва дыша, они смотрели друг на друга, не отводя глаз.

Он произнес что-то на корнском, а потом сказал:

— Я не могу обещать тебе, что не стану принуждать тебя нарушить твой обет.

Кьяра почувствовала, как щеки ее вспыхнули огнем.

— Я вижу тебя, Кьяра, — продолжал он тем же хриплым и встревоженным голосом. — В своих видениях под действием соннодольче. Да, мне снится Корнуолл, Милинталл Хаус и луна над Уил Лоур, но еще мне снишься ты. Ты рядом со мной, и мы бродим вместе вдоль утесов. Я чувствую твое дыхание и запах.

Она сглотнула и прошептала:

— Ты мне тоже снишься.

— То есть ты готова…

Она почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, и стала энергично моргать, но это не помогло. Слезы уже катились по ее щекам. Готова покинуть Флоренцию? Оставить бабушку и младших сестер, покинуть свою семью, свой дом? Как он может попросить ее об этом? Да, она хочет быть с ним, хочет принадлежать ему и работать вместе с ним в лаборатории до конца своих дней. И ей, конечно же, хочется увидеть его родной дом и Лунную шахту…

Но она не готова уезжать навсегда. В конце концов она бы хотела вернуться домой.

— Кьяра, — сказал он снова. — Ты знаешь, что я не разделяю веры великого герцога в то, что мистическая сестра обязательно должна быть девой. Но поскольку мы, все трое, так тесно связаны, он непременно узнает. Его не обманешь, а постоянное употребление соннодольче сделало его… непредсказуемым.

— Я знаю. — Кьяра не могла сдержать этих глупых слез. Она вытирала их рукой, но они все равно текли. — Мы не можем… нам нельзя… По крайней мере, сейчас. Но, может быть, потом? Потом, когда мы найдем философский камень… Когда ты… вернешь себе свой дом… Когда ты отомстишь великому герцогу?

— Слишком много «когда», и за каждым из них кроется смертельная опасность.

— Пусть так.

Он протянул руку и осторожно дотронулся до того места над ее левым ухом, где под волосами скрывался серповидный шрам. Она почувствовала, как он нежно провел по нему пальцами, слегка массируя.

— А еще когда ты исцелишься, — сказал он. — Когда Милинталл снова станет моим. И когда великий герцог заплатит жизнью за совершенные им преступления.

Глава 36

— Бабушка!

Кьяра соскользнула с лошади и кинулась в объятия своей бабушки. Виви плясала рядом с ней, заливаясь радостным лаем.

— Батюшки! — воскликнула пожилая женщина, прищурив глаза, словно пытаясь получше разглядеть внучку. — Скачешь верхом, как прирожденная наездница! А ведь раньше ты так боялась лошадей, что тебя могло вырвать от одного их вида. Дай-ка мне посмотреть на тебя, внученька.

Она взяла Кьяру за руки, развела их в стороны, а потом одной рукой покрутила ее вокруг своей оси. Виви подпрыгнула и тоже начала вертеться волчком.

— Как ты похудела! И повзрослела. Уже не такая свежая и привлекательная, как раньше, хотя и нацепила красивое платье и заплела в волосы жемчуг. Сколько тебе уже?

Да, такое может сказать только бабушка.

— Мне восемнадцать и через пару месяцев будет девятнадцать. И ты это сама прекрасно знаешь. Жизнь во дворце Медичи кого угодно лишит свежести и привлекательности.

— Продолжаешь хранить свою дурацкую клятву? Тебе давно пора замуж. Хороший муж разгонит в тебе кровь. А почему тебя сопровождает только один стражник? Где же твоя благородная надзирательница?

— Донна Химена? Она решила уйти в монастырь. Мне кажется, ее сердце было разбито… — она хотела было сказать «убийством», но в последний момент сдержалась, — смертью донны Изабеллы.

— Монастырь Сантиссима-Аннунциата? Что ж, там она сможет читать молитвы в обществе вдовушки старого герцога Козимо. Оттуда еще никто не выбирался. Ну что ты стоишь, внученька? Проходи же, посмотри на своих сестричек.

Книжная лавка сияла чистотой и опрятностью. Видно было, что смотритель заботился о ней на совесть, но отмыть все до такого блеска могла только бабушка. Лючия и Маттеа стояли рядом, чисто умытые и аккуратно одетые. За тот год с небольшим, что они пробыли в Пистое, Лючия из нескладной девочки превратилась в молодую девушку. Сколько ей сейчас? Кьяра посчитала в уме. Получается, пятнадцать. Столько же, сколько было ей, Кьяре, когда в понедельник после Пасхи она ушла под дождь со старинной серебряной воронкой за пазухой.

Три с половиной года. Как будто целая жизнь.

— Привет, Лючия, — сказала она. — Привет, Маттеа.

Если Лючии пятнадцать, то Маттеа должно быть что-то около двенадцати. С их последней встречи ее младшая сестра практически не изменилась. Увидев Кьяру, она вскрикнула и бросилась через всю комнату в ее объятия. Кьяра подхватила ее и закружила на руках, а потом расцеловала в обе щеки.

— А это Виви, — сказала она, жестом указывая на собачку. Виви посмотрела вверх, услышав свое имя. В ее глазах вспыхнул озорной огонек, а уши затрепетали, как крылышки у ангела. — Великая герцогиня Иоанна подарила ее мне, когда та была совсем еще щенком. Сейчас ей чуть больше года. Совсем взрослая собака. Кстати, вы тоже очень сильно повзрослели.

Маттеа тут же опустилась на колени и с радостным сюсюканьем принялась таскать Виви за уши. Лючия же не двинулась с места. Сверля Кьяру яростным взглядом, она изрекла:

— Как же вы добры, донна Кьяра, что позволили нам вернуться домой.

Бабушка отвесила ей подзатыльник, впрочем, не слишком сильно.

— Сколько тебе повторять, что Кьяра не виновата в том, что нам пришлось уехать в Пистою, — сказала она. — Это все по моей вине. Если бы не приятель твоей сестры, магистр Руанно, который устроил нам отъезд из города, меня бы арестовали, пытали и повесили на пьяцца делла Синьория. И где бы вы были сейчас? Попрошайничали по улицам, вот что!

— Как приятно иметь таких друзей при дворе, — продолжала Лючия. Подзатыльник ничуть не обуздал ее нрава. — Одеваться в красивые платья и играть с собакой, которую подарила сама великая герцогиня.

— Какой милый песик, — ворковала Маттеа.

— Великая герцогиня подарила мне Виви, — объяснила Кьяра, — потому что я была больна. И она боялась, что я умру. Видите это? — Она вытянула левую руку, показывая уродливую кривизну указательного и среднего пальцев, которые обычно старалась скрывать. — Их сломал… герцог. Он сломал мне руку дверью и даже не обратил на это внимания. Лечить рану было некому, и через несколько дней началось сильное заражение. Мне вообще повезло, что я не лишилась руки. Вот как приятно иметь друзей при дворе.

— Довольно, Кьяра, — прервала ее бабушка, взяла ее бедные искалеченные пальцы в свою ладонь и прижала к груди. — Мне так больно слышать о том, что тебе пришлось пережить. Лючия просто не понимает всего. Она видит лишь твои красивые платья. А ей самой пришлось уехать из дома и оставить друзей, даже не попрощавшись с ними.

На лице Лючии отразилась смесь стыда, смятения, гнева и зависти. Несмотря на печальный рассказ сестры, ее красивый наряд и имена столь знаменитых особ все еще вызывали в ней жгучую зависть.

— Прости, — сказала она. Впрочем, это не прозвучало как настоящее извинение. — А я обручена. Ты не знала об этом?

Его зовут Чинто, он сын книготорговца из Пистои. Когда мы поженимся, он станет членом флорентийской гильдии. Эта лавка будет принадлежать ему, ну и мне, разумеется. У меня будет муж, в отличие от тебя. А ты можешь и дальше рассказывать про своих герцогов и герцогинь.

— Это правда, — подтвердила бабушка, слегка похлопав Кьяру по руке. Этим жестом она хотела сказать: «Пусть она хоть в чем-то почувствует свое превосходство. Нам нужен мужчина, член гильдии, чтобы снова управлять лавкой. Поверь мне, ей было тяжело все это пережить». — Его полное имя — Джачинто Гарци, и он из хорошей семьи. В целом он неплохой парень и прекрасная партия для любой девушки.

— Я рада за тебя, Лючия, — сказала Кьяра, совершенно не кривя душой. — Я действительно очень рада.

— Как хорошо, что мы все снова вместе, — сказала бабушка и направилась на кухню. — Лючия, можешь выйти повидаться с друзьями. Но если будешь рассказывать о своей помолвке, не забудь упомянуть, что мы ездили в Пистою, чтобы ухаживать за твоей двоюродной бабкой Инноченцой, которая была очень больна. А ты, Маттеа, поиграй с Виви и смотри, чтобы она никуда не убежала. Кьяра, пойдем со мной на кухню. Поможешь приготовить мне ужин.

Разумеется, она хотела сказать: «Кьяра, пойдем со мной на кухню, и там ты мне расскажешь все, что не можешь сказать при сестрах».

Жирная курица потихоньку жарилась в печи, издавая аппетитный аромат, подчеркнутый запахом чеснока, лука и сладкого перца. Шкафы были заполнены едой, овощами и фруктами, маслом и оливками, длинными нитями лапши, свитой в петли и перевязанной узлами, сухим горохом и чечевицей в корзинах и банках. Две свежие буханки хлеба ждали того, чтобы их разрезали, а бутылка крепкого красного вина была откупорена, чтобы дать вину немного подышать.

— Ну и роскошь, — произнесла бабушка. — Даже Лючия в кои-то веки довольна. Но ты расскажи мне лучше про своего магистра Руанно. С чего это он устроил нам отъезд домой, выплатил все долги твоего отца перед гильдией и наполнил нашу кухню таким великолепием?

— Он не мой магистр Руанно, — сказала Кьяра.

— Будто я не знаю, внученька, когда ты врешь. Ну-ка нарежь хлеб этим чудесным новым ножом. Зрение у меня уже не то, да и не привыкла я к таким острым ножам. А пока режешь хлеб, выкладывай все начистоту.

— Это правда, что он не мой магистр Руанно. — Кьяра взяла нож и отрезала горбушку. Нож был таким острым, что казалось, будто режешь масло. — Я держусь своего обета, бабушка, до тех пор, пока не заполучу философский камень. Пока полностью не излечусь, ну и некоторые другие вещи…

— Что это за вещи?

Она отрезала еще один кусок хлеба. От сладкого запаха дрожжей потекли слюнки. Она не ела целый день: предвкушение встречи с родными отбило у нее весь аппетит.

— Магистр Руанно родом из Корнуолла. Это в Англии. Там его дом, усадьба его отца и его рудник. Но их у него отобрали. Он не хочет мне рассказывать, что именно произошло, но стремится вернуть их во что бы то ни стало.

— О нем ходили слухи. Говорили, что он пропал, после того как донна Изабелла… — она запнулась на том же самом месте, что и Кьяра, —.. после ее смерти. А потом он появился снова, уже как закадычный друг великого герцога. Некоторые говорили, что это он их убил, сестру и невестку великого герцога, по приказу самого Франческо.

— Это ложь. — Кьяра положила нож. Если ее руки будут и дальше так трястись, она, не ровен час, порежется. — Это ужасная ложь. Я была там, бабушка. Я видела… вернее, слышала, как муж донны Изабеллы бил и душил ее. Магистр Руанно любил донну Изабеллу, и вся его покорность великому герцогу — это всего лишь притворство. Он делает это только затем, чтобы когда-нибудь…

Она замолчала.

— Следи за своим языком, внученька. Кто-нибудь сыграет на твоих чувствах, а ты и выболтаешь всю правду, — сказала бабушка. Она зачерпнула ложкой сок от курицы и обильно полила им золотистую кожицу. — Сдается мне, этот твой магистр Руанно — опасный тип. Хорошо еще, что ты твердо решила хранить свой обет. И долго вы еще будете создавать философский камень?

Кьяра взяла краюшку хлеба и отщипнула кусочек. Немного подумав, она сказала:

— Мы каждый раз все ближе подходим к завершению, но тот метод, который избрал великий герцог… он слишком длинный. В нем целых четырнадцать стадий. Поэтому всякий раз случается то одно, то другое, и нам приходится начинать все сначала.

— Ты хочешь сказать, что существуют разные способы? Как есть разные рецепты приготовления риболлиты?[83]

— Да, что-то вроде того, — улыбнулась Кьяра. — И у отца была книга с другим… как бы так выразиться… рецептом.

Бабушка нахмурилась.

— У него было много книг. Но твой магистр Руанно забрал их все с собой.

— Нет, не все. Одну я спрятала, замуровала в стену в подвале. Слушай, бабушка. Я многому научилась, работая с великим герцогом и магистром Руанно. Я думаю, что смогу сама создать философский камень, если буду делать все, как написано в отцовской книге. Но мне понадобится твоя помощь.

— Ну наконец-то. Добрались до самого интересного. Тогда скажи мне вот что. Получается, что, если ты сама займешься этой работой, проклятый Медичи никогда не сможет найти философский камень? Я тебя правильно поняла?

Кьяра отщипнула еще хлеба. Она абсолютно не думала об этом с такой точки зрения, и внезапно весь план возник в ее сознании целиком, совершенный во всех деталях. Конечно же. Это будет окончательная месть. Делать маленькие, почти незаметные ошибки, помогая великому герцогу. Помешать ему создать философский камень, которого он так страстно желает. И в то же время работать самостоятельно, не как мистическая сестра, а как полноправный алхимик, в своей тайной лаборатории, в подвале книжной лавки.

— Так и есть, — сказала она. — Я сделаю все таким образом, что работа, которой занят великий герцог, никогда не увенчается успехом. А в то же время я устрою в подвале нашего дома секретную лабораторию и пройду все стадии по книге отца. У меня будет свой собственный философский камень.

— Ты же знаешь, что случилось, когда твой отец превратил подвал в лабораторию.

— Знаю. Я буду осторожна. Он занимался не совсем хорошими вещами, пытался идти против природы.

В голове начала пульсировать боль. Раздался зловещий шепот отца: «Я перережу ей горло, и ее девственная кровь вернет его…»

Однако эти ощущения в ее голове были уже не настолько болезненными, как раньше, а голос раздавался как будто издалека. Может быть, это потому, что она становится старше, не такой свежей и привлекательной. Она вообще заметила, что ее все реже мучают головные боли и голоса. А что касается обмороков, она даже забыла, когда в последний раз теряла сознание. Наверное, полгода или даже год назад…

— Я буду заниматься только алхимией, — пообещала Кьяра, свято веря, что чистота помыслов способна уберечь ее от любой опасности. — Только наука, никакой некромантии.

— Иногда ты пугаешь меня, девочка, — тяжко вздохнула бабушка. — Ты же знаешь, я не верю в существование философского камня.

— Он существует. Я тебе это докажу.

— Если так можно навредить Медичи, то была не была. Я помогу тебе. Что ты хочешь, чтобы я сделала?

— Просто держи подвал на замке. Сделай так, чтобы девочки туда не заходили. Поможешь еще вещи перенести вниз. Я возьму инструменты и все необходимые материалы из лаборатории великого герцога. У него так много всего, что он даже не заметит.

«А еще я завалю тайный проход камнями, — думала Кьяра, — а на крышку люка повешу двойной замок. Теперь, когда бабушка снова дома, он мне больше не понадобится».

— А этот твой дружок, магистр Руанно? — спросила бабушка. — Ты ему расскажешь о своей тайной лаборатории?

Когда ты исцелишься. Когда Милинталл снова станет моим. И когда великий герцог заплатит жизнью за совершенные им преступления.

Что ж, одно из этих условий она постарается выполнить.

— Сейчас я не буду ничего ему говорить. А не то он попытается меня остановить, — сказала Кьяра. — Он будет за меня переживать.

— Какой разумный мужчина.

— Я не боюсь, бабушка. Просто магистр Руанно вынужден хранить столько секретов и тайн, что не хочу взваливать на него еще и это. Я все ему расскажу, когда закончу свою работу, потому что потом…

Она так и не сказала, что будет потом. Она не смогла бы выразить это словами, даже в своих собственных мыслях, потому что выбор был слишком ужасен. Руан? Или дом? Как она сможет прожить остаток своей жизни без одного или другого?

— Потом, — сказала за нее бабушка, — тебе придется бежать отсюда очень далеко и очень быстро. Великий герцог захочет отнять у тебя все, что ты сделаешь. И если он тебя найдет, то не оставит в живых.

— Он не найдет нас, — сказала Кьяра, при этом сама не до конца веря в свои слова. — И если даже нам придется какое-то время скрываться, я ведь флорентийка до мозга костей, такая же, как ты. Я в любом случае рано или поздно вернусь домой.

Глава 37

Сложнее всего оказалось перенести атанор. Кьяра выбрала самый маленький, из темно-серого камня, который хранился в глубине одного из шкафов великого герцога. Но даже он был слишком большой и тяжелый, чтобы вынести его из лаборатории в одиночку. Изучив его устройство, она сумела разобрать его на части и теперь выносила их по одной: основание, нижний ствол, верхний ствол и крышку. Каждый из этих элементов символизировал одну из четырех стихий: земля, огонь, вода и воздух.

После переноски атанора все остальное казалось сущим пустяком: реторта здесь, небольшой алембик там, немного трубок, набор серебряных мерных ложек, коробка стеклянных палочек. И, конечно же, все элементы, необходимые для четырех стадий, описанных в книге Томмазо Вазари. Кьяра вспоминала тот день, когда она решилась продать великому герцогу серебряную воронку. Она тогда еще подумала, что он богаче самого дьявола. И сейчас, обыскивая шкафы в лаборатории великого герцога, она еще раз в этом убеждалась. Сегодня она планировала унести отсюда немного очищенной серы и ртути. Проверив, что склянки надежно запечатаны, она обернула их мягкой овечьей шерстью и уже собиралась прятать в кожаную переметную суму, когда на пороге лаборатории появился не кто иной, как сам этот дьявол. У него был такой вид, будто все вокруг принадлежит ему.

В принципе, так оно и было.

— Сестра Кьяра, — обратился к ней великий герцог. Одна половина его вытянутого смуглого лица была освещена, а вторая оставалась в тени, из-за чего создавалось впечатление, будто у него два разных лица, немного криво соединенных между собой. Одно из них было лицом человека, а второе — демона. За те несколько месяцев, что прошли со дня рождения маленького принца Филиппо, он заметно прибавил в весе.

— Что ты здесь делаешь в одиночестве? Я не заметил твоего стражника у дверей.

В руках у Кьяры был стеклянный сосуд с ртутью. Спрятать его уже не было никакой возможности.

— Я ищу… считаю… провожу учет лабораторных запасов. — Она чувствовала, как горит у нее лицо. — Мы же снова собираемся приступить к magnum opus в день зимнего солнцестояния? И вот я решила проверить, достаточно ли у нас материалов.

Если бы она могла, то провалилась бы сквозь пол не раздумывая.

Великий герцог прошел через выложенный плиткой лабиринт к столу, возле которого стояла Кьяра. Двое сопровождавших его придворных остались стоять у дверей, нарочно отвернув головы, словно не хотели ни видеть, ни слышать того, что сейчас случится.

— А вот эта самая опись или учет, которым ты, судя по твоим словам, занимаешься, — продолжил герцог. — Неужели для нее нужна овечья шерсть и эта кожаная переметная сума?

Кьяра молчала.

Великий герцог взял у нее из рук стеклянную колбу с ртутью и повертел из стороны в сторону, глядя, как тягучая серебристая жидкость распадается на блестящие капли, перекатывается и снова принимает прежнюю форму.

— Ты собиралась это продать? Я правильно понимаю? — спросил великий герцог. Тяжело было сказать, что у него на уме. — Разве тебя плохо содержат? Неужели тебе, дочери простого книготорговца, не хватает той роскоши, которая тебя окружает, как мою мистическую сестру?

Продать?

Разумеется, продать!

Спасибо вам, ангелы небесные, за брошенный вами спасательный канат! Воровать минералы, чтобы продавать их ради денег, — это, конечно, нехорошо, но простительно. А вот если делать то же самое ради создания собственной лаборатории… Тут уж прощения не видать.

Она отошла от стола и бросилась на колени к нотам великого герцога, точно так же, как раньше делала это перед его братом, кардиналом.

— Ваша светлость, — прошептала она, смиренно опустив глаза. — Магистр Франческо, простите меня. Я ни в чем не нуждаюсь. Я и подумать не могла, что вы окружите меня такой немыслимой роскошью. И все это благодаря вашей щедрости. Единственное, чего мне не хватает, — это самих денег. А мне так хотелось купить подарок, и я хотела, чтобы это осталось тайной.

Украдкой взглянув на великого герцога, Кьяра увидела, что выражение его лица заметно смягчилось. Она довольно часто наблюдала, как придворные дамы льстят мужчинам, разыгрывая перед ними прелестную покорность, и тем самым умело ими манипулируют. Кьяра никогда не думала, что сама пустится в такие игры. К ее большому удивлению и смущению, ей оставалось лишь признать, что этот метод и впрямь работает.

— И что это за подарок? — сурово спросил великий герцог. Но Кьяра уже понимала, что это лишь притворная строгость, роль, которую нужно было сыграть. — Надеюсь, ты не обмениваешься подарками с мужчинами, забыв о данной тобой клятве?

— О нет, магистр Франческо, — поспешно сказала Кьяра, устремив на него взгляд своих широко распахнутых глаз. — Я хотела преподнести подарок великой герцогине. Я знаю о радостном известии… несмотря на то что она сама еще не вполне уверена, чтобы заявлять об этом во всеуслышание.

Великий герцог улыбнулся. Он не скрывал своих надежд на то, что очередная беременность его супруги подарит ему еще одного сына императорских кровей. Тогда у него уже будет трое сыновей.

— И что ты хотела подарить великой герцогине? — спросил Франческо и провел рукой по ее гладко зачесанным волосам. Призрак головной боли мягко расцвел за ее глазными яблоками, словно кроваво-красная роза, виднеющаяся сквозь утреннюю дымку. Хвала апостолам, что он был в перчатках. Коснись он головы Кьяры голой рукой, ее бы непременно вырвало прямо на его праздничную обувь.

— Нарядные башмачки, — выпалила она, даже не успев подумать, и поспешно добавила: — Крошечные, для малыша, чтобы его ножки были всегда в тепле, когда он начнет ходить. Я хотела купить мягкую кожу, металлические нити и драгоценные камни — рубины, сапфиры и топазы — цветов Медичи.

— Очаровательная идея! — воскликнул герцог. Он снова прикоснулся к ее голове, а потом жестом приказал ей встать. — Но не вздумай продавать материалы для алхимических опытов на уличных рынках, сестра моя, без моей личной охраны. Тебя запросто могут схватить доминиканцы и обвинить в колдовстве.

Кьяра встала на ноги. Головная боль растворилась.

— Я все положу на место, магистр Франческо, — сказала Кьяра. — Обещаю придумать другой подарок для великой герцогини.

— Ну уж нет, — возразил великий герцог. — Купишь все необходимые материалы и смастеришь новорожденному башмачки, о которых ты говорила. — Он полез в карман и вынул оттуда золотой скудо, потом еще один и еще. — Вот, держи. Обязательно возьми с собой стражника, когда отправишься на рынок, и покупай все самое лучшее.

Кьяре ничего не оставалось делать, как взять монеты.

— Спасибо вам, магистр Франческо, — ответила Кьяра. Она не стала приседать перед ним в реверансе, потому что играла сейчас для простого магистра Франческо, и излишнее почтение могло его обидеть. Однако она поклонилась ему, как sorror mystica, не сгибая ног и скрестив руки на груди. Казалось, он поверил ей. Господи всемогущий, сделай так, чтобы он поверил и смягчился от этого особого знака уважения и почета.

Так и случилось. Он кивнул, и в его глазах вспыхнула искра чувственной заинтересованности. От этого взгляда ее желудок беспокойно зашевелился, как будто хотел выпрыгнуть у нее изо рта.

— Кстати, — сказал он после небольшой паузы. — Я приехал в Казино ди Сан-Марко, чтобы взять то лекарство, которое магистр Руанно готовил для принца Филиппо. Оно действительно помогло ему, но запасы наших врачей уже иссякли.

— Магистр Руанно держит его под замком вон в том шкафу. У него…

Магистр Франческо вынул из кармана серебряный ключик и передал его ей. Тот блеснул в свете свечей, повиснув на цепочке. Кьяра никогда не видела, чтобы этим ключом пользовался кто-то другой, кроме самого Руана Пенкэрроу.

— Магистр Руанно уехал из Флоренции, — сказал великий герцог. — Можешь открыть шкаф.

— Как? Уехал из Флоренции? Когда? Почему?

— Будь так добра, открой шкаф.

— Но… Когда же он уехал? Когда он вернется?

Магистр Франческо вложил ключ ей в ладонь и сомкнул ее пальцы вокруг него.

— Возможно, вернется, — сказал он. — А может, и не вернется. Почему ты задаешь столько много вопросов, сестра Кьяра? Тебя, с твоим обетом целомудрия, не должно волновать, есть здесь магистр Руанно или нет.

От ужаса у нее закружилась голова. Великий герцог не стал бы посылать наемных убийц за магистром Руаном, ученым и алхимиком, рудокопом и металлургом, братом по алхимическому искусству. Да, он заточил его в тюрьму на время убийства донны Изабеллы, но Руан сумел уговорами найти выход из Барджелло и убедил герцога доверять себе снова.

Великий герцог никогда не прощает предательства. Ты разве это еще не поняла?

Возможно, это так, но великому герцогу все еще нужен его английский алхимик. Он наверняка всего лишь проверяет, как она себя поведет, узнав об отъезде магистра Руан- но. Когда она придет в покои великой герцогини с отмеренной дозой целебного снадобья, она непременно увидит там магистра Руанно. Он будет там, наполовину работник, наполовину аристократ, как всегда весь исполненный тайн.

«Согласись с ним, — подумала Кьяра. — Разве ты еще не усвоила, что всегда безопаснее соглашаться с ним?»

— Я всего лишь хотела сказать, что не умею сама готовить это средство, — сказала Кьяра, стараясь ничем не выдать своего волнения. — Просто когда оно закончится, я не смогу сделать новую порцию самостоятельно. Вы хотите сами отмерить лекарство, магистр Франческо, или это сделать мне?

— Отмерь лучше ты. Врачи просили принести столько, чтобы хватило на неделю.

— Хорошо, магистр Франческо.

— Тогда увидимся вскоре в покоях великой герцогини во дворце Питти. Раз уж ты пришла без охраны, я оставлю тебе в сопровождение одного из моих придворных.

Перед тем как уйти, он жестом показал, кому из придворных идти с ним, а кому — остаться. Кьяра проводила его взглядом, вслушиваясь в звук его шагов по коридору, пока те не стихли. Ей хотелось кричать, хотелось что-нибудь бросить, хотелось повалиться на пол, уползти под стол и плакать, плакать навзрыд. Однако оставленный великим герцогом слуга стоял и неотрывно смотрел на нее, поэтому она сдержалась. Усилием воли она гнала от себя мысли о том, что Руан уехал или погиб, задушенный гарротой, как служанки донны Бьянки, плывущие где-то в темных водах Арно.

Она ожидала нового приступа головной боли, но ее не было. Хоть за это спасибо.

Наконец ей удалось собраться с мыслями. Придворный, оставленный великим герцогом, смотрел на нее безо всякого выражения или любопытства. Ступая очень осторожно, она подошла к шкафу, где хранилось лекарство, изготовленное магистром Руанно.

Нет, он не погиб. Он жив. Интересно, что бы сделал он, магистр Руанно, если бы застукал ее за кражей серы и ртути из лаборатории? Он бы ни за что не поверил в ее нелепую ложь о башмачках для новорожденного ребенка великой герцогини.

Отмеряя нужную дозу густого зеленоватого снадобья, Кьяра едва сдерживала дрожь в руках. Невероятно, как ей удалось избежать неминуемой расправы.

На столе поблескивали три золотых скудо.

«Великий герцог уж точно не забудет про башмачки. Будет ждать, когда же я принесу обещанный подарок. Так что придется искупить свою ложь одним добрым поступком. Купить кожу, нитки, драгоценные камни и сшить-таки новорожденному эти самые башмачки. Поделом мне. Кстати, а как шьются детские башмачки?»

Глава 38

В покоях великой герцогини магистра Руанно не оказалось.

Светлые уютные комнаты были полны народа. В одной из внешних комнат играл струнный оркестр, и негромкая музыка плыла по воздуху, смешиваясь со свечным дымом, духами и сладким ароматом засахаренных фиговых печений. Дамы в бархатных платьях с яркими шелковыми рукавами шептались о детях и любовниках. Вельможи, в своих набивных камзолах и богато украшенных штанах, по яркости туалета даже затмевали дам. Посреди всего этого сидела великая герцогиня в черно-золотом одеянии — фамильных цветах дома Габсбургов, — как всегда с идеально прямой спиной и отстраненным выражением лица. В то же время Кьяра никогда не видела ее более счастливой, чем сейчас. Обе гончие великой герцогини лежали у ног своей хозяйки. Ярко-рыжая морда Ростига начинала уже белеть от старости.

Кьяра вышла вперед с банкой мази в руках и присела в глубоком реверансе.

— Я принесла лекарство от магистра Руанно, ваша светлость, — обратилась она к великой герцогине.

— Das ist gut[84], — промолвила великая герцогиня. — Очень хорошо. Великий герцог сообщил мне, что ты придешь.

— Вы сегодня видели магистра Руанно, ваша светлость? Думаю, он хотел бы проследить за тем, как наносят его снадобье.

— Нет, не видела, — ответила великая герцогиня и, наклонившись вперед, потрепала собак по головам, сначала Ростига, а потом Зайден. Это был удобный способ скрыть свои истинные чувства. — Я удивилась, когда великий герцог сказал, что лекарство принесешь ты. Возможно, магистр Руанно придет позже, а может быть, великий герцог дал ему какое-то другое поручение.

— Скорее всего, — отозвалась Кьяра, чувствуя, как от страха и неуверенности ее живот скручивается в плотный узел. — А где сам великий герцог, ваша светлость?

— Он советуется с докторами. Давай подойдем к нему вместе.

Она встала, жестом указав на горстку мужчин с длинными бородами, в черных одеждах и докторских шляпах, стоявших в стороне от камина. Великий герцог стоял в центре и горячо спорил с одним из них. Кьяра отступила, чтобы дать герцогине пройти. Все дамы и господа сделали то же самое, словно прокладывая волшебную тропинку от центра комнаты к камину.

Рядом с камином в окружении врачей стояла колыбель. В принципе, ее можно было назвать колыбелью только потому, что в ней лежал ребенок. А в остальном это была самая настоящая большая кровать, изготовленная из полированного светло-коричневого дерева, мастерски украшенная резьбой. В головах у нее висел сатиновый балдахин, в красных, золотых и синих цветах дома Медичи. На самой колыбели был вырезан медальон с изображением Святого семейства и девиз Gloria in excelsis et in terra pax[85]. Столбики, на которых висел балдахин, и перильца колыбели были украшены резьбой в виде цветов, плодов и чудесных животных, — символы здоровья и силы.

У бедного маленького принца Филиппо было красное лицо. Ему было жарко и некомфортно под грудой вышитых одеял, в которые его закутали даже несмотря на то, что его колыбель и так стояла близко к камину. Вся его голова была перевязана толстым слоем различных повязок, так что сложно было сказать наверняка, насколько уменьшилась у него опухоль. Поверх повязок была приколота душераздирающе жизнерадостная шапочка из синего бархата с красным пером.

«Вытащите ребенка из-под всех этих одеял и пеленок. Дайте ему простор для движения, — сказала бы бабушка. — Пусть ползает, если может. Ему уже шесть месяцев. Ему нужен свежий воздух и движение, чтобы кости росли сильными и крепкими».

— Синьорина Кьяра принесла лекарство, мой господин, — сказала великая герцогиня.

— Отлично. — Великий герцог взял банку и передал одному из докторов. — Я уверен, это средство обладает целительным эффектом.

Великая герцогиня склонилась над колыбелью и потрепала сына за щеку. Он повернулся к ней в ответ на прикосновение и издал булькающий звук.

— Посмотрите, он узнает свою мать, — сказала великая герцогиня. — Мой господин, ему не слишком ли жарко? Посмотрите, как раскраснелось у него личико.

— Очень важно избегать сухих и холодных гуморов, — сказал один из врачей. — Прошу вас, ваша светлость, не перевозбуждайте его, это приведет к еще большему увеличению опухоли.

Великая герцогиня вздохнула и отняла руку.

— Сыночек мой, — грустно сказала она. — Следующим летом у тебя, возможно, будет брат, и вы будете играть вместе.

Врачи переглянулись. Очевидно, никто из них не думал, что принц Филиппо доживет до этого времени.

— Сейчас врачи заберут его, — сказал великий герцог, — и нанесут целебное снадобье. Пойдемте, моя госпожа, послушаем музыку в другой комнате.

— Да, мой господин, — покорно ответила великая герцогиня, проводив своего малыша печальным взглядом. — Я вскоре присоединюсь к вам, а сейчас мне нужно ненадолго удалиться. Синьорина Кьяра, помоги мне, будь так любезна.

Кьяра вежливо поклонилась великому герцогу, избегая смотреть ему прямо в глаза, и проследовала за великой герцогиней в одну из внутренних комнат, а уже оттуда в маленький приватный альков, где находилась чаша для умывания, серебряный кувшин и стопка чистых белых полотенец. Тут же стоял ящик. Вообще-то это было кресло, но пространство под его сиденьем было закрыто резными планками. Спинка была обита лиловым бархатом. Великая герцогиня подняла сиденье, под которым оказалось еще одно, с мягкой набивкой, посередине которого было проделано отверстие, а под ним стоял серебряный ночной горшок.

— Налейте мне немного воды, синьорина Кьяра, — попросила великая герцогиня. Она подобрала юбки и сама села в кресло. Ручки этого кресла были сделаны таким образом, чтобы ей было легко садиться и вставать, несмотря на все шнуровки, корсеты и набивные корсажи, скрывавшие ее искривленную спину.

— Прости меня, дорогая, — сказала она. — Я хотела поговорить с тобой наедине и не придумала никакого другого повода.

Кьяра улыбнулась.

— Я скорее смущена всей этой роскошью, ваша светлость, — сказала она. — В доме, где я росла, мы спали все в одной спальне — я, бабушка, мама и две мои сестры. И мы все пользовались одним ночным горшком.

Она взяла кувшин и полила немного воды великой герцогине, чтобы та могла помыться.

— У нас был простой глиняный горшок на полу. Не сравнить с той красотой, что есть у вас.

Великая герцогиня кивнула.

— А сейчас расскажи мне об этом странном исчезновении магистра Руанно, — сказала она. — Я обещаю ничего не говорить великому герцогу, если это тайна.

— Я ничего не знаю, ваша светлость. Я узнала о том, что он уехал, только когда великий герцог пришел в лабораторию и сам мне об этом сказал. Я думала, что он может быть здесь, но его здесь нет.

Великая герцогиня задумалась.

— Он не мог просто так покинуть Флоренцию без разрешения великого герцога — без бумаг и документов. Я подозреваю, мой муж знает, куда и зачем он уехал, но по какой-то причине держит это при себе.

«Он вывез бабушку и девочек из Флоренции без всяких бумаг, — подумала Кьяра. — Если бы он захотел, он запросто смог бы уехать из города, не спрашивая разрешения у великого герцога».

— Надеюсь, вы правы, ваша светлость, — ответила Кьяра.

Великая герцогиня протянула руку за полотенцем. Кьяра подала его и скромно отвернулась. Она повернулась только тогда, когда шорох юбок подсказал ей, что великая герцогиня уже окончила свой туалет и встала с кресла. Ополоснув руки в чистой воде, она вытерла их свежим полотенцем. Кьяра ожидала, что великая герцогиня кивнет ей в знак благодарности — несмотря на всю свою холодную сдержанность, Иоанна Австрийская всегда проявляла неизменную вежливость, — прежде чем вернуться к гостям. Но та, по-видимому, не спешила уходить. Она задумчиво смотрела на свои руки, разведя пальцы в стороны, словно пересчитывая кольца на них.

— Мне не разрешают прикасаться к нему, — сказала она. — И это совсем не связано с тем, что мой сын может перевозбудиться. Великий герцог боится, что я могу сглазить Филиппо, если прикоснусь к нему или подержу на руках.

Кьяра не знала, что на это ответить. Всем известно, что дети могут рождаться с отметиной, которая говорит о том, что женщина видела или ела до этого. У бабушки в запасе было не меньше сотни историй о женщинах, которых испугала сова, которые съели чересчур много персиков или подержали на руках одноухих кроликов, а потом родили детей с отметинами.

Очень тихо, так тихо, что Кьяре пришлось даже наклониться к ней поближе, чтобы услышать, великая герцогиня прошептала:

— Он винит меня в том, что Филиппо родился таким, как есть.

Что можно было ответить на столь опасное признание великой герцогини Тосканской, дочери и сестры императоров?

— Мне очень жаль, ваша светлость.

— Врачи не знают, будет ли он здоров и крепок, разовьется ли полностью его ум. Был один доктор, который предложил сделать разрез на голове младенца, чтобы вышла избыточная жидкость. Он уверял нас, что вычитал это в одном из древних трактатов. Ты что-нибудь слышала об этом, синьорина Кьяра?

Святые угодники! Прорезать дыру в голове бедного ребенка? Они что, совсем ума лишились?

— Нет, ваша светлость, я никогда о таком не слыхала.

— Я молю Бога о том, чтобы он послал мне еще одного сына. Красивого и сильного, как тот… другой. Говорят, у нее там целый двор на вилле Пратолино.

— Она живет на вилле Пратолино, потому что люди бросали камни в ее дом здесь, в городе. Ее все ненавидят, особенно с тех пор, как у вас родился маленький принц.

— Она знает, что я снова беременна. Это такая тайна, которую и тайной-то не назовешь. Она, наверное, только и ждет, когда я умру, чтобы занять мое место.

— Не стоит думать так, ваша светлость, иначе можно действительно сглазить вашего ребенка. — Кьяре хотелось взять ее за плечи и хорошенько встряхнуть. Но как ты встряхнешь великую герцогиню? — Вы не умрете. И этот сильный и красивый сын, он вовсе не ее. И не великого герцога. Все знают, что это подкидыш, которого пронесли внутри неаполитанской мандолины.

Великая герцогиня слегка улыбнулась.

— Фердинандо говорил мне, что ты там была и все видела.

— Была, — сказала Кьяра. Это, конечно, не совсем правда, но какая разница? — Ваша светлость, не хотите ли вернуться к гостям? Им будет интересно…

— Я вижу ее иногда.

— Кого, ваша светлость? — удивилась Кьяра.

— Ее, эту венецианку. Здесь, в Питти, и в палаццо Веккьо тоже. Она одевается служанкой и приходит следить за мной.

— Ваша светлость, — сказала Кьяра и удивилась звуку собственного голоса. — Достаточно. Завтра вы будете меня ненавидеть за то, что все это мне рассказали.

Великая герцогиня сомкнула руки в замок и выпрямилась. Все, больше никаких признаний на сегодня. Только Кьяра так и не поняла, радоваться или грустить по этому поводу.

— Ты думаешь, что у меня начались видения? — сказала великая герцогиня своим четким, императорским тоном. — Уверяю тебя, это не так.

— Разумеется, я вам верю, ваша светлость.

— Я никогда не стану ненавидеть тебя, синьорина Кьяра. И я надеюсь, что все сказанное сейчас останется между нами.

— Разумеется, ваша светлость.

— Тогда вернемся к гостям.

После ужина служанки великой герцогини помогли ей раздеться и лечь в постель. Великий герцог незаметно удалился, оставив после себя пересуды, не лишенные истины, будто он отправился провести ночь в обществе Бьянки Капелло. Кьяра хотела было проскользнуть в лабораторию, но не осмелилась выйти в город одна в столь поздний час. Единственным ее поручением на сегодня осталось вывести собак в сад, надев на них богато расшитые кожаные поводки. Но даже во время этой прогулки ее должен был сопровождать один из помощников придворного псаря-австрийца.

— Как они сегодня? — спросила она у парнишки, цепляя поводки к ошейникам. Помощнику псаря было лет двенадцать-тринадцать. Его волосы были похожи на солому — такие же жесткие и светлые, а между двумя передними зубами зияла щербинка. Звали его Руди, и он приходился то ли племянником, то ли кузеном самому псарю.

— Все хорошо, фрейлейн Кьяра. Ростиг, правда, немного приболел, но ведь ему уже десять лет, так что неудивительно.

— Бедный Ростиг. — Кьяра потрепала его за мягкие уши и угостила кусочком сушеного мяса. — Ну что ж, будем идти медленно. А что еще нового?

Они вышли с обратной стороны дворца и углубились в сад.

— Эта ваша Виви, — сказал Руди. — Она совсем дикая, верно вам говорю. Она убежала от меня, когда я выводил их утром. Просто вырвала поводок у меня из рук и побежала вон туда, к фонтану Нептуна.

— Странно, — сказала Кьяра. — На нее это не похоже.

— Как будто ее позвал кто. А потом взяла и вернулась.

— Кролика, должно быть, учуяла, хотя поздновато уже для них.

Ростиг и Зайден, самая первая пара собак великой герцогини, привезенная из Феррары, не спеша шли по гравиевой дорожке с видом солидных государственных мужей. Их потомство, четырехлетние сестры Рина и Лея, а с ними еще и Виви, которой не исполнилось и полутора лет, бегали из стороны в сторону, обнюхивая все подряд. Они дошли до конца дорожки и затем повернули назад.

— Я возьму Виви с собой наверх, — сказала Кьяра. — Пожалуйста, позаботься, чтобы остальным было тепло и удобно, особенно Ростигу.

— Непременно, фрейлейн Кьяра. Увидимся утром.

Раздевшись в своей маленькой комнате с голыми стенами, Кьяра села на кровать и похлопала по соломенному матрасу рядом с собой. Недолго думая, Виви запрыгнула на кровать и начала ласкаться к хозяйке.

— О чем ты думаешь, Виви, когда вот так убегаешь? — спросила Кьяра, ласково потрепав ее лохматые уши светло- коричневого окраса. — Счастливая ты собака, и дом у тебя есть, и еды полно, и спать тебе тепло. А есть собаки, которым приходится жить на улице, и они…

Тут Кьяра заметила, что из-под голубого ошейника торчит уголок бумаги. Никто бы не заметил его, если бы не взял собаку на руки, чтобы приласкать. Кьяра запустила пальцы под ошейник. Записка была свернута вдоль и привязана к ошейнику двумя голубыми шелковыми нитками.

— Что это? Руди говорил, что ты убежала, словно тебя кто-то позвал. Ты к кому это бегала, Виви?

Кьяра развернула бумажку и с удивлением обнаружила, что на ней ничего нет. Она вспомнила тайные послания, которые она отправляла Руанно дель Ингильтерра в те ужасные месяцы перед смертью донны Изабеллы. Она слезла с тюфяка и поднесла бумажку к единственной жаровне, которая освещала и обогревала ее каморку.

Никакой подписи, даже инициалов не было.

Значит, он не мертв и не уехал из Флоренции навсегда. Сердце ее бешено стучало, а дыхание участилось. «Как же я сразу не догадалась? Он тот самый человек, к которому бегала Виви».

Она смяла бумажку и бросила ее в жаровню. По какой бы причине великий герцог ни устраивал тайну вокруг отсутствия Руана, она притворится, будто поверила ему. Что ж, оставалось только ждать. Может, удастся научиться чему-то полезному за это время.

«Кто я? Неужели я та же самая, прежняя Кьяра? — думала она, глядя на горящую записку. — Руан уехал, а я думаю только о том, чтобы ждать его и учиться. Кьяра Нерини, дочь книготорговца Карло Нерини, запуганная беспокойная девчонка Кьяра, со всеми ее головными болями, обмороками и голосами демонов… Она бы испугалась, упала в обморок и еще больше запуталась в хитросплетениях двора Медичи. Но сейчас я совсем другая. Я научилась быть спокойной, следить за своим поведением и принимать собственные решения. Даже головные боли меня почти уже не мучают, а про голоса я вообще забыла».

Записка наконец догорела и осыпалась пеплом на дно жаровни.

«Завтра, — подумала Кьяра, снова забираясь в постель, — я заберу ртуть и серу и осторожно перенесу их в свою новую лабораторию. Что бы сказал Руан, узнай он о моей затее? Когда он вернется, я обязательно расскажу ему обо всем и о своем плане получения философского камня за четыре стадии. Кстати, завтра, когда я буду в лавке, надо будет спросить бабушку о том, как шьются детские башмачки».

Глава 39

— Sie sind charmant![86] — воскликнула великая герцогиня, осматривая со всех сторон пару крохотных детских башмачков, держа их за шнурки. — Просто загляденье, синьорина Кьяра. Ты сама их смастерила?

— Да, ваша светлость. Боюсь, что не все стежки вышли ровными. По сравнению со всеми остальными подарками, что вы получили для вашего будущего ребенка, это сущий пустяк.

— Да, но если подарок сделан своими руками, то это делает его особенным, не так ли? Еще немного, и мы сможем надеть их на его маленькие ножки.

Пасха, которую отпраздновали уже почти две недели назад, выдалась ранняя в этом году, и весна ворвалась во Флоренцию, как дама в растрепанном наряде, принеся с собой голубое безоблачное небо, свежий ветер и много цветов. В садах Боболи начали распускаться розы и ирисы, а обочины дорожек были усеяны желтыми лютиками. Руанно дель Ингильтерра все еще был в отъезде. Кьяра не знала точно, в какой части Англии находится Корнуолл, но понимала, что это очень далекий путь, тем более зимой. Кто знает, может, он приедет как раз к рождению нового младенца и привезет с собой заморские подарки со своей родной земли. Только бы великий герцог простил его за самовольный отъезд.

С отъездом Руана вся работа в Казино ди Сан-Марко остановилась, за исключением самых простых алхимических процедур. Великий герцог даже не подозревал, насколько он зависит от знаний своего английского алхимика. Несомненно, он будет только рад его возвращению.

— Я хочу поехать сегодня во дворец Питти, — сказала великая герцогиня. — В саду сейчас так красиво, и погода стоит теплая. Надень на собак поводки, синьорина Кьяра. Возьмем их с собой.

— Да, ваша светлость.

Пока Кьяра цепляла поводки к ошейникам Ростига, Зайден и Виви, великая герцогиня обратилась к няньке маленького принца Филиппо. Вопреки всем ожиданиям, младенец выжил и уже понемногу начинал поднимать свою бедную головку. Кости на его черепе приобрели необходимую твердость, а на макушке вырос вихор из рыжевато-коричневых волос, прямо как у его отца. Он еще ничего не говорил и даже не мог самостоятельно сидеть, но в его глазках уже играл живой блеск, и иногда он даже улыбался.

— Филиппино, — ласково сказала великая герцогиня. - Mein liebste kleine prinz[87]. Ты обещаешь быть хорошим мальчиком?

Младенец загукал в ответ.

— Ну же, — сказала нянька. — Он сегодня уже говорил «мама». Причем довольно отчетливо. Очень хороший мальчик.

Великая герцогиня улыбнулась и нежно погладила его по головке.

— Да, это правда. Мы сегодня пообедаем во дворце Питти и вернемся ближе к вечеру. Магдалена, подай мне, пожалуйста, красную мантилью с лисьим мехом. Кьяра, собаки уже готовы?

— Да, ваша светлость.

— Тогда пойдем.

Они начали спускаться с третьего этажа на второй по мраморной лестнице. Великая герцогиня осторожно ступала со ступеньки на ступеньку. Ей всегда было нелегко подниматься и спускаться по лестнице, а с ребенком под сердцем это становилось еще тяжелее. Глядя, как она медленно спускается по лестнице, Кьяра думала о том, что эта женщина пережила целых семь беременностей. Даже восемь, если считать эту. Она храбрее многих мужчин, что бряцают мечами и кинжалами, хвастаясь своими победами.

Когда они спустились до второго этажа, великая герцогиня остановилась, чтобы перевести дух. Ростиг лег на прохладный мраморный пол и тихонько заскулил. Ему, с его старыми больными суставами, спуск по лестнице давался так же нелегко, как и его хозяйке.

— Не нужно было брать собак, — сказала великая герцогиня. — Бедняга Ростиг. Магдалена, Анна, отведите Ростига и Зайден обратно наверх. Может, даже отнесите на руках. Нет, Кьяра, ты останься и подержи Виви. Подождем, пока вернутся Магдалена и Анна, а я пока немного передохну.

Анна, как более высокая и сильная, взяла на руки Ростига, а Магдалена подхватила Зайден, и обе женщины пошли обратно, вверх по лестнице. Виви жалобно заскулила — то ли от разлуки со своими родителями, то ли от желания поскорее оказаться на улице. Кьяра присела на корточки, чтобы ее успокоить.

Послышался шорох юбок.

— Добрый день, ваша светлость, — прозвучал знакомый голос.

Кьяра подняла голову.

Перед ними словно из-под земли выросла незнакомая женская фигура. Женщина была одета в простое платье и передник, а на голове у нее был чепец, который носят обычные служанки. Издалека ее можно было принять за одну из десятков женщин, работавших на кухнях, в прачечных и швейных мастерских палаццо Веккьо. Но при более близком рассмотрении ее ярко подведенные брови и красный чувственный рот безошибочно говорили о том, кто она на самом деле.

Я вижу ее иногда. Эту венецианку. Здесь, в Питти, и в палаццо Веккьо тоже. Она одевается служанкой и приходит следить за мной.

Это была не кто иная, как Бьянка Капелло. Ангелы небесные, великая герцогиня все-таки была права. Любовница великого герцога, разумеется, не могла открыто приехать в палаццо Веккьо. Уж слишком ненавидели ее жители Флоренции, да и сам великий герцог приказывал ее оставаться в Пратолино. Однако неуемное желание взглянуть на маленького принца и на великую герцогиню в ее нынешнем положении, наверное, настолько свело ее с ума, что она решилась на этот маскарад.

— Синьорина Кьяра, — невозмутимо сказала великая герцогиня, удостоив любовницу своего супруга лишь легким движением ресниц, — пойдемте вниз во двор. И там уже подождем возвращения Магдалены и Анны.

Кьяра живо поднялась на ноги.

— Конечно, ваша светлость. Если желаете, обопритесь на мою руку, и я…

— Закрой рот, маленькая колдунья, и отойди в сторону, когда разговаривают знатные особы, — прервала ее Бьянка и резко толкнула ладонью в плечо. От неожиданности Кьяра пошатнулась и нечаянно наступила на лапку Виви. Собака пронзительно взвизгнула от боли.

Кьяра опустилась на колени и взяла Виви на руки. Бедная собачка прижалась к ней всем своим маленьким тельцем, дрожа от страха. В это же самое время великая герцогиня повернула голову и пристально посмотрела на Бьянку Капелло. Несмотря на всю ее хрупкость и болезненность, в каждом ее движении сквозили достоинство и гордость Габсбургов.

— Если вы еще раз тронете синьорину Кьяру и ее собаку, — произнесла она ледяным тоном, — вы об этом сильно пожалеете. И вообще, что вы здесь делаете, одетая в столь нелепый наряд? Или мой супруг наконец-таки отказался от вас и приставил работать на кухне, где вам, впрочем, самое место?

Щеки донны Бьянки вспыхнули, как огонь.

— Великий герцог разрешил мне входить в любой из его дворцов, — заявила она. — И одеваюсь я так, как мне вздумается. Мне не нужны шелка, драгоценности и железные корсеты для выпрямления спины.

— Жаль. Вам бы не помешали железные удила. А то вы совсем не умеете контролировать свой язык.

Кьяра уткнулась лицом в плечо Виви, покрытое гладкой черной шерсткой с рыжими подпалинами. Такая словесная перепалка была совсем не в характере великой герцогини, но, с другой стороны, какая женщина смогла бы сохранить благородное молчание, когда любовница ее мужа высмеивает ее физический недостаток? Даже если это сестра императора.

Скорее даже, напротив, особенно если это сестра императора.

— Мне не нужны никакие удила, — ответила Бьянка, повысив голос. Ее венецианский акцент стал еще отчетливее. — А вы как-то побледнели, ваша светлость. И похудели к тому же. И вообще, вы выглядите еще менее привлекательно, чем обычно. Мои астрологи предсказывают, что у вас опять родится девочка, и эти роды принесут вам смерть.

Услышав такие речи, Кьяра выпрямилась. Она понимала, что необходимо срочно что-то предпринять, но не знала, что конкретно. Однако великая герцогиня подняла руку, приказывая ей остановиться.

— Ваши астрологи — неучи, — спокойно сказала она. — Дайте мне пройти.

— И не подумаю! Я и так уже столько времени уступаю вам дорогу, ваша светлость! Из-за вас мне приходится сидеть в Пратолино! Из-за вас я не смею показаться во Флоренции, если только не переоденусь служанкой! Вы виноваты в том, что настраиваете против меня горожан!

— Даже если так, я бы расценивала это как достижение, а не вину.

— В таком случае это ваше единственное достижение. Потому что ваш сын — настоящее чудовище.

Великая герцогиня побледнела.

— А мой ребенок растет сильным и крепким. Он уже начал ходить. Вы не знали об этом? Он уже знает с десяток слов, и даже больше. Называет меня мамой, а великого герцога — папой.

— Мне жаль этого бедного малыша, который остался без настоящих родителей. А теперь дайте мне пройти. И можете не сомневаться, что я передам своему мужу, что вы называете его законного сына чудовищем.

Донна Бьянка покатилась со смеху.

— Да что я? Сам Франческо называет его чудовищем, когда вы не слышите. Он называет его…

Великая герцогиня замахнулась и со всей силой, что была в ее слабом теле, ударила Бьянку Капелло по губам. Это было так на нее непохоже. Кьяра успела лишь подумать, ударила ли хоть раз кого-нибудь великая герцогиня за всю свою жизнь. В ту же секунду она заметила, как, сделав слишком сильный замах рукой, великая герцогиня потеряла равновесие и ее нога начинает соскальзывать с гладкой мраморной ступеньки.

Кьяра вскрикнула и вскочила на ноги, чтобы ее поддержать.

В то же самое время Бьянка Капелло, охваченная слепой яростью, нанесла ответный удар — гораздо более точный и сильный. Скольких служанок она наградила пощечинами за все эти годы? Ее рука задела плечо великой герцогини, и та, окончательно потеряв равновесие, полетела вниз головой с лестницы.

— Нет! Нет! Нет! — закричала Кьяра и бросилась вниз по ступенькам, обдирая колени и локти, стараясь ухватиться за юбки великой герцогини, за ее мантию, за что-нибудь, только бы удержать ее падение. Но догнать ее было выше человеческих возможностей. Великая герцогиня кубарем катилась вниз в зловещей тишине, пока наконец не упала на каменный пол первого этажа.

Уже не сдерживая слез, Кьяра упала перед ней на колени. Она не смела дотронуться до нее, чтобы не причинить еще большую боль. Великая герцогиня не потеряла сознания — напротив, она часто моргала и беззвучно шевелила губами. Одной рукой она держалась за живот и чуть слышно стонала.

— Ваша светлость! Лежите, не двигайтесь. Стража! На помощь! Стража! Магдалена! Анна! Сюда! Быстро!

Не переставая звать на помощь, Кьяра взглянула на верхнюю площадку лестничного пролета. Бедная Виви стояла там одна, боязливо поджав хвост и прижав уши к голове.

Бьянки Капелло и след простыл.

Немедленно послали за великим герцогом и докторами. Кричащую от боли великую герцогиню уложили на носилки и доставили в ее опочивальню. Вся ее юбка и яркая красная мантилья с лисьим мехом были в крови. Кьяре приказали не мешать и увести собак на псарню. Никто даже не думал спросить ее о том, что именно произошло. Все придворные и врачи вмиг предположили, что великая герцогиня просто поскользнулась и упала по своей неосторожности и под весом ребенка.

«Я должна сказать все великому герцогу, — говорила про себя Кьяра, бегом возвращаясь из псарни. — Я обязана сказать кому-нибудь всю правду. Неважно кому».

Вернувшись в покои великой герцогини, она увидела, что двери в ее спальню закрыты, а на входе стоят двое стражников великого герцога.

— Я Кьяра Нерини, — сказала девушка. — sorror mystica великого герцога. Я была там, когда великая герцогиня упала с лестницы. Я должна немедленно поговорить с ним.

— Нам приказано никого не впускать, синьорина. Это приказ его светлости.

Из-за закрытой двери слышались женские крики.

— Пожалуйста. Я вас очень прошу. Я видела, как она упала. Я видела, как…

Она осеклась. Слишком опасно произносить это вслух в присутствии двух простых стражников. Они ничего не ответили и не сдвинулись с места. Через некоторое время крики сменились надрывным рыданием.

Кьяра ждала, но великий герцог все не выходил. Вообще никто не выходил и не заходил в комнату. Стражники отказывались с ней разговаривать. Подождав еще какое-то время, Кьяра скрепя сердце удалилась. Она снова спустилась вниз, на псарню. Псарь и вся его семья плакали и молились. Собаки тесно прижались друг к другу, словно чувствовали, что происходит нечто ужасное.

На следующий день, около полудня, на псарню спустился один из стражников великого герцога.

— Синьорина, — обратился он к Кьяре. — Его светлость требует, чтобы вы к нему явились.

— А великая герцогиня? — спросила Кьяра. Все ее тело было в синяках и ссадинах, глаза — мокрые от слез, а во рту пересохло от жажды. — Что с ней? Неужели она…

— Его светлость лишь приказал привести вас к нему.

Она покорно пошла за ним.

При входе в покои великой герцогини по-прежнему стояла охрана. В комнатах было тихо и пусто. Кьяра проследовала за стражником через приемную комнату, читальню, обеденный зал и наконец очутилась в спальне. Здесь пахло кровью и смертью. Великий герцог сидел в кресле возле кровати. Лицо его не выражало ровным счетом ничего.

На кровати лежало тело великой герцогини, такое прямое, будто изваянное из камня. Руки были сложены у нее на груди. Сверху тело было накрыто черно-золотым бархатным покровом. Мертвенная бледность ее лица нарушалась лишь кровоподтеком на скуле, которая теперь выглядела еще более остро на фоне впавших щек. На веках и губах блестели капли церковного елея.

Кьяра упала на колени и перекрестилась.

— Младенец родился мертвым, — произнес великий герцог. — Врачи сказали, он погиб в ее чреве во время падения. Это был славный мальчик, который мог бы родиться здоровым во всех отношениях.

Он не сказал «в отличие от принца Филиппо», но, конечно же, имел в виду именно это. Бедный маленький принц, ему нет еще и года, а он уже остался без матери.

— Я помолюсь за его душу, ваша светлость.

— Все ее внутренности были разорваны. Врачи не смогли остановить кровотечение. Она успела лишь попрощаться с детьми, со мной и в последний раз принять святое причастие.

Не произнося ни слова, Кьяра смотрела на профиль великой герцогини, словно вырезанный из белой бумаги. Как такое может быть? Еще вчера она улыбалась, строила планы и хотела прогуляться в садах возле дворца Питти.

— Мне доложили, что ты была с ней.

Кьяра медленно повернула голову и посмотрела на великого герцога. Он знал. Он все знал. Бьянка Капелло каким-то образом уже все ему донесла. «Что же мне делать? — судорожно думала Кьяра. — Если я скажу всю правду, что он сделает со мной?» Ваша любовница-венецианка явилась в палаццо Веккьо, одетая как простая служанка. Она следила за вашей женой и желала ей зла. Она посмела оскорбить великую герцогиню и вашего сына. Да, ваша супруга споткнулась после того, как ударила обидчицу. Но как она еще могла поступить, когда какая-то гнусная подлая женщина называет ее сына чудовищем? Она лишь слегка оступилась, и я бы успела ее подхватить. Но ваша любовница ударила ее в ответ и тем самым столкнула с лестницы. Во всем виновата она, ваша любовница…

Но великий герцог и так все уже знал. Она читала это в его взгляде, в его кривой усмешке и в той черной тени, которая еще больше сгустилась вокруг него. Он все знал и ждал, что же скажет сейчас Кьяра.

— Мы спускались с третьего этажа, — ровным голосом проговорила Кьяра. — Но собаки, наши стареющие собаки… им было сложно спускаться по ступенькам.

— Насколько я понимаю, она приказала женщинам отвести собак обратно наверх. А ты? Где была ты? Осталась с великой герцогиней и видела, как она упала? Или же ты поднялась наверх со всеми остальными?

Простите меня, дорогая герцогиня. Да, я вынуждена предать вас сегодня, но это лишь для того, чтобы спасти свою жизнь. Только так у меня будет время и свобода отомстить за вас позже. Бьянка Капелло заплатит за вашу смерть. Клянусь вам.

— Нет, меня там не было, — сказала Кьяра, глядя ему прямо в глаза. — Я ушла наверх вместе с остальными женщинами. Я прибежала, только когда услышала крик, и поняла, что она уже упала.