Богатые наследуют. Книга 1

ГЛАВА 2

Старый попугай нахохлился от влажного пронизывающего ветра, дувшего с венецианского Гранд Канала. За минуту перед тем он летал вдоль украшенных лепниной стен и ажурных оконных проемов палаццо Ринарди, взмывая к высокому потолку и карабкаясь по расшитым серебром поблекшим занавесям, которые стали такими хрупкими от времени, что, казалось, могли рассыпаться в прах. Оперение птицы было единственным цветным пятном в бывшей когда-то роскошной и яркой спальне, но этим утром даже ее экзотический наряд потускнел в ноябрьском венецианском сумеречном свете.

Попугай лениво вытянул лапку из-под перьев, и изумрудное и бриллиантовое кольца, поймав лучик света, блеснули разноцветными искорками. Поппи заказала эти кольца у Балгари, велев ювелирам вставить только лучшие драгоценные камни, и вот уже более восьмидесяти лет ее любимец носил это чудо ювелирного искусства на своих лапках. Жердочка на высокой подставке была сделана из массивного золота, поцарапанного острыми когтями попугая. На каждом конце жердочки было по набалдашнику размером с теннисный мяч, украшенному превосходными драгоценными камнями. Огромная золотая клетка, похожая на волшебный дворец из сказок Шахерезады, стояла на столе в углу комнаты. Изгибы и арки этого дворца в миниатюре носили следы многолетнего пребывания здесь неспокойной птицы. Но в нынешние времена попугай чаще всего сидел на своей жердочке, посматривая по сторонам и дожидаясь, когда проснется Ария, как когда-то он дожидался пробуждения Поппи.

Тихие шаркающие шаги послышались вдалеке из мраморного коридора. Попугай встряхнул головой и увидел, как повернулась дверная ручка и вошла Фьяметта, неся расписной столик семнадцатого века, на котором лежал поднос с завтраком. Усталые полузакрытые глаза птицы наблюдали, как пожилая женщина раздвинула белоснежные полузадернутые занавески кровати, и резные столбики вспыхнули неожиданным буйством красок, добавив праздничности убранству из цветов и шпалер, которым было более двух веков.

– Ария, – позвала она, слегка потряся девушку за плечо. – Проснись!

Ее голос звучал сегодня по-иному: он был взволнованным, и попугай потерся клювом о золотое кольцо и расправил крылья.

– Уходи, Фьяметта, – ответил сонный голос Арии. – Я не хочу просыпаться.

– Но уже пора вставать, сегодня твой день рождения! – голос пожилой женщины дрожал от радостного возбуждения, когда Ария беспокойно потянулась.

– Именно поэтому я и не хочу просыпаться, – пробормотала Ария в подушку. – Пожалуйста, уйди и дай мне поспать.

– Хорошенькие слова я слышу! – Фьяметта задернула назад занавески.

– Мне холодно, – простонала Ария, натягивая одеяло на плечи. – Ах, прошу тебя, уходи, Фьяметта, и оставь меня одну с моим горем.

Пожилая женщина смотрела на нее со смесью нежности и жалости. Она не переставала удивляться красоте Арии, в особенности потому, что ребенком ее нельзя было назвать даже хорошенькой. Ее необыкновенная худоба в сочетании с большими голубыми глазами и густой бахромой длинных загибающихся ресниц, которые бросали тень на ее маленькое личико, придавали ей вид беспризорника, которого плохо кормили. Много раз сердце Фьяметты замирало, когда она видела, как ее питомица карабкается по деревьям с ловкостью обезьянки или лазает по скалистым уступам, окружающим бурную речушку, пересекавшую парк в окрестностях вилла д'Оро. Но хрупкость Арии была обманчивой. Она была сильной, как бык, думала Фьяметта с гордостью, и грациозной и легкой, как газель. Были такие, которые сравнивали внешность Арии с молодой Одри Хепберн, другие же спорили с ними и говорили, что она обладает красотой Грэйс Кэлли. Пусть себе, думала Фьяметта. Она-то знала, что Ария была не похожа ни на кого – только на саму себя. Она была неповторимой.

Фьяметта заботливо поправила подушки под спиной Арии, когда девушка наконец села в постели.

– Вот так-то лучше, – сказала Фьяметта, когда Ария обняла ее худыми руками за шею и поцеловала с любовью в обе щеки.

– Доброе утро, Фьяметта, – проговорила Ария и улыбка осветила ее лицо. – Что за суматоха? Я не завтракала в постели со времен, когда у меня воспалялись гланды – мне тогда было двенадцать лет!

Она улыбалась, но глаза ее были грустными. Попугай забегал на жердочке, стараясь привлечь ее внимание.

– Лючи, caro,[1] – позвала Ария. – Иди сюда. Попугай вспорхнул со своей жердочки на стол, оттуда на туалетный столик, приближаясь к Арии короткими перелетами.

– Бедный Лючи, – проговорила Ария грустно. – Думаю, все мы чувствуем наши годы сегодня утром, ведь так?

Он перелетел на ее протянутую руку, осторожно перебрался на плечо, где и устроился около щеки девушки, нежно ущипнув ее за ухо. В его горле что-то тихо клокотало.

Поднос с завтраком был покрыт белоснежной салфеткой, обшитой великолепным венецианским кружевом. На ней стоял искрящийся хрустальный бокал с апельсиновым соком, корзиночка со свежеиспеченными булочками, масленка с мягким желтым маслом, и вазочка с алым джемом, приготовленным Фьяметтой из спелой земляники, росшей на холмах возле вилла д'Оро. Аккуратно сложенная газета лежала около красивой бело-голубой тарелки – последней, оставшейся от великолепного сервиза, изготовленного для баронессы Марины Ринарди сто пятьдесят лет назад.

Рука Фьяметты задрожала, когда она взяла газету.

– Прочти это, cara, – воскликнула она. – Вот здесь, скорее!

Удивленная Ария взяла у нее из рук газету.

– Но ЧТО Я должна прочесть?.. Что может быть в этой газете? Замшелые слухи? Хотя… кто-нибудь умер? – она покраснела, устыдившись нотки надежды, которая закралась в ее голос.

– Не тот, о ком ты думаешь. Но… да, – палец Фьяметты указывал на нижний угол газетного листа. Объявление о розыске наследников Поппи Мэллори, обведенное двойной черной рамкой, бросалось в глаза.

– Ну и что? – сказала Ария, слегка озадаченная.

– Но это же Поппи! – воскликнула Фьяметта. – Поппи Мэллори!.. Разве ты не понимаешь? Ты, наверно, наследница, Ария. Это – ты!

Ария прочла объявление, и только теперь в ее душе зародилась надежда. А что, если это – правда? Вдруг она и впрямь наследница? Это поможет ей избежать судьбы, которая нависла над ней, как дамоклов меч.

Прошло уже шесть месяцев, как ее мать сказала, что им надо ограничивать себя во всем, что семья Ринарди полностью исчерпала все свои кредиты – денег больше взять неоткуда, и она ожидает, что Ария исполнит свой долг перед семьей и выйдет замуж за богатого человека, которого выбрала для нее мать – за Энтони Карральдо.

От этого имени по спине Арии пробежала дрожь, и она в ужасе смотрела на мать во все глаза. Ария знала о слухах, ходивших о Карральдо, хотя никто не знал ничего наверняка, и никогда не пытался узнать. Ее мать сказала девушке, что ей не следует верить этой чепухе, – это просто болтовня людей, которые завидуют его богатству и успеху.

– Подумай, девочка, – говорила она Арии. – Разве мог бы он быть лучшим другом твоего отца, если бы все это было правдой?

Действительно, это странно, думала Ария, что Карральдо был лучшим другом отца. По-своему он всегда был с ними – тень, которая держалась на расстоянии… она даже помнила, как держала его за руку на похоронах отца.

– Не беспокойся, – сказала Франческа. – Он обещал, что будет хорошо заботиться о тебе. У тебя будет все, что женщина только может пожелать.

– Да, женщина, подобная тебе! – парировала Ария, слезы текли из ее глаз.

Ее мать только рассмеялась – легкий, звенящий, безрадостный звук.

– Мне всегда казалось, что Карральдо дожидался, когда ты подрастешь, – сказала она.

Конечно, Ария отказалась выполнить ее волю; она бушевала, плакала, протестовала, говоря, что сейчас – не средние века, и матери не могут выдавать своих дочерей замуж за кого им вздумается… она убежит из дома неважно куда… только подальше от Карральдо. Но мать остановила весь этот бурный поток отчаянья одним простым предложением.

– Если ты откажешься повиноваться мне, – сказала она ледяным тоном, – я не знаю, что я сделаю!

Ария замерла, смотря в ужасе в ее прозрачные голубые глаза. Потом Франческа Ринарди просто вышла из комнаты и оставила дочь наедине с ее мыслями.

Ария поняла угрозу Франчески. Она знала, что та способна убить себя. Для женщины, подобной ее матери, мир без роскоши, которую она считала жизненной необходимостью, был миром, в котором не стоит жить вообще. Испуганная, Ария понимала, что Франческа не оставляла ей выбора.

И сегодня был день ее восемнадцатилетия – день, когда она должна была быть помолвлена с Энтони Карральдо. Ария вновь внимательно посмотрела на объявление о неизвестном наследнике Поппи Мэллори.

– Поппи… – прошептала она с надеждой. – Ты пришла спасти меня? Я даже не знаю, кем ты была – только твое имя. Поппи…

– Поппи, – повторил Лючи. – Поппи, Поппи, cara, Поппи, chérie,[2] Поппи дорогая.

Они уставились на него в изумлении, когда он вспорхнул обратно на жердочку.

– Поппи, – позвал он опять, на этот раз более четко, словно привыкая к звукам имени, которое так давно не произносил и которое напомнило ему о его прежней хозяйке.

– Лючи! – закричала радостно Ария. – Ну, конечно! Ты знал Поппи. Ты знал о ней все!

Глаза Арии широко раскрылись, когда она осознала, что знал попугай.

– И, – добавила она спокойно, – ты знаешь, кто настоящий наследник Поппи.

Было половина шестого утра. Блестящий черный «Гольфстрим-3» Энтони Карральдо, с хорошо различимой эмблемой на борту, изображавшей ворона в золотом кольце, дожидался его на взлетной полосе миланского аэропорта Мальпенса. Вскоре мягко подкатил длинный черный «мерседес», его дымчато-серые окна скрывали сидящего внутри пассажира. Стюард, ожидавший у ступенек в самолет, подался вперед. Он знал, что Карральдо выскочит из машины, прежде чем шофер успеет снять руку с руля. Поэтому он бросился открывать дверь перед хозяином.

Карральдо быстро взбежал по ступенькам в самолет.

– Доброе утро, Энрико, – сказал он, приветливо кивнув.

– Доброе утро, сэр, – ответил стюард. – Командир готов взлететь, как только Вы пожелаете.

Карральдо кивнул.

– Ну что ж, тогда в путь.

Не взглянув больше на стюарда, он сел и откинулся в кресле, взяв из пачки первую попавшуюся газету из тех, которые он обычно читал по утрам. В ту же минуту они взлетели. Карральдо открыл номер «Иль Джорно». Появился Энрико с серебряным подносом, на котором стоял кофейник. Стюард тихо налил хозяину кофе – он привык к его молчанию. Он знал, что Карральдо использовал каждую минуту дня, чтобы работать; даже теперь он будет изучать состояние дел на бирже и на рынке произведений искусства. Казалось, он готов был запустить свои зубы в любой кусок пирога, который только существовал.

Поблагодарив кивком, Карральдо стал потягивать кофе. Это была смесь из различных превосходных сортов кофе, изготовленная специально для него в Париже – крепкий темный напиток, и очень дорогой. Он всегда приводил его в чувство, давал ясность мыслей, независимо от того, сколько времени было на часах: час, два часа ночи или пять утра. Но сегодняшним утром он едва ли нуждался в нем. Объявление, обведенное жирной черной рамкой, взрывалось в глазах, словно маленькая бомба.

Поппи Мэллори. Он уставился на газетный лист, словно пронзенный электрическим током. Разряд настиг его из прошлого. Это имя заставило его мысленно путешествовать во времени. Оно принадлежало женщине, которую он даже никогда не видел. Но он знал, что эти два слова могут иметь сокрушительный эффект для его будущего.

Энтони Карральдо было пятьдесят один. Он был среднего роста, с узким, но мускулистым торсом. Его оливковая кожа была холеной кожей очень богатого человека. Худощавое лицо имело ясно очерченные скулы, высокий лоб и нос античных римских статуй. Карральдо не смотрелся бы чужеродным в тоге на ступеньках римского сената во времена Цезаря, но, конечно, он носил превосходно сшитые костюмы – кремовые льняные летом и темно-синие с иголочки зимой, всегда с однотонными голубыми рубашками из лучшего исландского хлопка. Для такого делового человека его ботинки были слегка эксцентричными – от Вэстонз из Парижа, украшенные кисточками, но его галстуки были безупречны. Они были сшиты из изысканного итальянского шелка. У него был твердый рот, который редко улыбался, говорил он размеренным голосом – словно каждая фраза была хорошо обдумана заранее. Руки были изящной формы, с хорошо ухоженными ногтями. Неброские часы из платины ручной работы были единственным украшением, которое он себе позволял, – из практических соображений, а не из тщеславия.

Словом, Карральдо выглядел так, как он и должен был выглядеть – богатым, утонченным и образованным человеком. За прошедшие тридцать пять лет он добился успеха в делах, связанных с искусством, он также слыл филантропом, вкладывая много денег в покровительство своим трем самым любимым увлечениям: опере, музыке, живописи.

Карральдо путешествовал по свету на своем собственном самолете – заключал крупные сделки, касающиеся произведений искусства. Он владел роскошной виллой начала века среди холмов около Портофино, большим особняком на виа Микеланджело Буонаротти в Милане и старинным, но прекрасно отреставрированным палаццо в Венеции. Он также имел дом на площади Бэлгрейв в Лондоне и постоянно снимал для себя дорогостоящий номер в отеле Пьер в Нью-Йорке. В каждой из этих его резиденций было в избытке произведений живописи, скульптуры и других сокровищ искусства, и все содержалось в образцовом порядке.

Но существовал еще один дом, о котором не знал никто – большая, довольно неказистая вилла под Неаполем, которую он неизменно посещал раз в месяц. Он оставался там ровно на два дня и две ночи, а затем возвращался к своей обычной жизни в Милане.

Карральдо не был любителем вечеринок и светских приемов, тем не менее его можно было видеть везде, где происходило что-нибудь важное в международной, общественной, и, в особенности, культурной жизни. Он посещал фестиваль в Сполето и Биеннале в Венеции. Четыре или пять раз в году он развлекался с блеском в своих собственных резиденциях – бал-маскарад в Венеции, летний званый вечер для друзей на вилле в Портофино, торжественный обед для заядлых оперных театралов в Милане. Если не считать этих обязательных развлечений, его частная жизнь была действительно частной. Но о нем шептались в бесчисленных барах и кафе по всему миру.

Ходили слухи, что за его респектабельной внешностью скрываются тысячи секретов, что его деньги были нажиты не только благодаря его прекрасной осведомленности в вопросах продажи и покупки произведений искусства. Что были и другие, страшные, дела, с помощью которых он увеличил свой счет в швейцарском банке на многие миллионы. И, несмотря на свой сдержанный и благовоспитанный вид, его интимный аппетит был ненасытным.

Поговаривали, что Карральдо был словно отлит из стали – после своих бдений всю ночь напролет он прекрасно владел собой, тогда как его спутники были совершенно выжаты. И еще – будто бы он любил грубый секс. Оргии, утверждали слухи, длившиеся неделями, разнузданные попойки и разврат со всеми мыслимыми и немыслимыми пороками и извращениями… Но Карральдо, учтивый, с легкой, неуловимой любезной улыбкой, был равнодушен к слухам, и никто никогда не отказывался от его приглашений на званые вечера. Единственный человек, которому он когда-либо доверял, был его лучший друг Паоло Ринарди, но Паоло трагически погиб четырнадцать лет назад, и не было теперь никого, кто бы знал наверняка, как Энтони Карральдо добился такого головокружительного успеха, и кем и чем он был на самом деле. Никого, кто знал бы правду.

Когда его блестящий черный самолет пошел на посадку в лондонском аэропорту Хитроу, газеты лежали разбросанными у ног Карральдо. Он нахмурился, надавив пальцами на брови, и почувствовал резкий укол боли, словно его грудь пронзили крошечным острым ножом. Вынув серебряную коробочку из кармана, он взял из нее таблетку и положил под язык, затем откинулся в кресле, ожидая, когда лекарство подействует. Он думал о необычном объявлении. Он был совершенно уверен, что Франческа Ринарди что-нибудь предпримет в этой связи, что она выступит с притязаниями, заявляя, что Ария – наследница Поппи Мэллори – неважно, верит ли она сама в это или нет. Но если это дело у нее выгорит, ему придется посмотреть в лицо малоутешительным фактам – он потеряет сокровище, которым он дорожил больше всего на свете. А Карральдо был не из тех людей, которые легко смиряются с потерями.

Позвав Энрико, он попросил связать его по радиотелефону с Банко Кредито э Мэритимо в Цюрихе, в Швейцарии. Он переговорил с Джузеппе Алльере, президентом банка, прося его использовать свои связи, чтобы добыть в офисах этого адвоката, Иоханнеса Либера, список претендентов на наследство Поппи Мэллори.

Клаудиа Галли почувствовала, что питает отвращение к Парижу. Она ненавидела его старинные обсаженные деревьями улицы, на которых стояли красивые здания; она ненавидела его остроконечные крыши с мансардами и мощенные булыжником дворики; она ненавидела его кафе, рестораны и сверкающие витрины магазинов, за которыми были выставлены самые роскошные и красивые туалеты в мире. Она ненавидела в нем все, потому что была сломлена, а, по ее мнению, быть сломленной в Париже – равносильно греху.

Маленький черный кот скользнул у нее под ногами. Она почти что споткнулась об него, когда выходила из лифта элегантного дома вблизи авеню Фош. Она разъяренно пнула его ногой, обутой в изящные туфли от Мод Фризон из мягкой замши и крокодиловой кожи.

– Ублюдок, – прошипела она. Сломленная, или на гребне удачи, Клаудиа одинаково ненавидела кошек.

Выйдя на улицу, она остановилась и взглянула на осеннее небо. Облака нависли низко и угрожающе, и пронизывающий ветер срывал последние листья с почерневших ветвей деревьев. Зарывшись поглубже в воротник, она мысленно поблагодарила Бога за то, что, по крайней мере, у нее все еще есть превосходный мех; конечно, это не был соболь – ее соболя давно уже сгинули, но это все же не было обычной норкой. Меха от Фишера были вполне респектабельным компромиссом в ее нынешнем положении. И, если уж говорить о статусах и положении в обществе, то как же она дошла до такой жизни?

Клаудиа жила в крошечной студии в тыльной части вполне приличного дома, с видом на близко расположенную помойку. Конечно, она могла бы найти что-нибудь побольше за те же деньги в более дешевом доме, но здесь, по крайней мере, у нее был хороший адрес, а это уже много. И, кроме того, она не собиралась проводить много времени в своем жилище. Сейчас, к примеру, она надеялась получить целый ворох приглашений: она не прочь была, и всерьез предполагала, что встретит Рождество на вилле Малинковых в новом уютном курортном местечке Коста Карейес в Мексике, потом, быть может, неделя-две в шале Листерсов в Гстааде, затем – почему бы и нет? – на Барбадос… но, так или иначе, в этом году эти приглашения все еще не материализовывались. Ее «подруги» поняли, что она осматривалась по сторонам в поисках нового мужа, и они не хотели рисковать своими собственными, находясь в ее обществе. Клаудиа была хорошо известна своей нещепетильностью в этих вещах. Она была неразборчивой в средствах. Ей было тридцать шесть лет, и она была красивой женщиной – высокой, со стройными бедрами и пышным бюстом, который был несколько больше, чем требовалось для благообразной элегантной внешности, но, как Клаудиа и считала, он был ее главным оружием. Но иногда – как в данном случае – ее привлекательность оборачивалась против нее.

Кусая в гневе губу, она ходила по улице в поисках такси. Конечно, Пьерлуиджи скажет ей, что она больше не может позволять себе роскошь разъезжать на такси, но к черту Пьерлуиджи! Сам он ведь никогда в жизни не пользовался метро, так почему же он ждет этого от нее?!

– Рю Де Риволи, к «Анжелине», – сказала она отрывисто водителю, надеясь, что кто-нибудь составит ей компанию за завтраком из кофе и бриошей.

Шикарное кафе было практически пустым, за исключением двух-трех столиков, занятых туристами. Конечно, мрачно размышляла Клаудиа, все, кто что-либо из себя представлял, были в Нью-Йорке на концерте Паваротти или модном торжестве в Музее современного искусства… Она бы тоже могла быть там, но авиакомпании дали ей недвусмысленно понять, что ее кредитная карточка была больше недействительна, и они не намерены впредь бронировать ей место в самолете.

Во всем этом виноват ее папочка, думала она со злостью, обвиняя его, как обычно, в своих несчастьях и проблемах. Александр Галли был затворником, эксцентричным человеком, который отказался от фамильного имени Ринарди, променяв его на фамилию жены – Галли. Он также не захотел жить на родовой вилле или в венецианском палаццо, отказавшись от прав на собственность и титул барона Ринарди в пользу своего кузена Паоло. Этого Клаудиа ему не простила – она бы могла сейчас жить в этих домах, полных различных сокровищ! А вместо этого, когда ее отец умер, он оставил им затерянную невесть где виллу Велата, которая никому не нужна!

Она меланхолично смотрела в свою кофейную чашечку, размешивая в ней две запретные ложечки сахара. Клаудиа решила, что позвонит Пьерлуиджи в Нью-Йорк еще раз. Он должен будет немедленно реагировать на ее звонок, даже если он и зол на нее. Пьерлуиджи никогда не мог долго противостоять ей. Он нуждался в ней. Ее брат-близнец был вполне процветающим товарным брокером, и даже если в последние месяцы в газетах появилась довольно тревожная информация о положении дел на рынках сбыта, она была уверена, что с Пьерлуиджи все в порядке. Он никогда не допустит, чтобы что-либо стояло на его пути к успеху.

Именно тогда, когда Клаудиа просматривала страницы «Ле Монд», интересуясь ассортиментом наиболее выгодных товаров на рынке сбыта, она увидела объявление о розыске наследников Поппи Мэллори. Ее глаза раскрывались все шире по мере того, как смысл написанного доходил до нее. Она откинулась на спинку стула и с удовольствием сделала глоток кофе. Быть может, это как раз то, что ей нужно… возможно… возможно, ее судьба переменится… Только бы получить это наследство! И тогда ей не придется звонить ненавистному Пьерлуиджи. Да, она повременит с этим. В самом деле, не сейчас. Она позвонит ему, когда поймет, что у нее нет другого выхода.

Лицо Пьерлуиджи было бесстрастным, когда он сидел за элегантно сервированным столиком в номере Ридженси-отеля на нью-йоркской Парк-авеню, слушая внимательно то, что говорил ему завтракавший вместе с ним человек.

– Конечно, было бы куда лучше, если бы ты послал все это к черту шесть месяцев назад, – продолжал Уоррен Джеймс, надкусывая булочку с черничным вареньем, самую вкусную, какую он когда-либо пробовал. – Но пока еще не поздно… надо это сделать, – добавил он, жуя задумчиво сдобную булочку.

Пьерлуиджи положил себе немного фруктового салата на красивую тарелку. Он был сторонником умеренного образа жизни, и прекрасная пища и вина были для него малопривлекательными. Он никогда не пил ни чая, ни кофе. Он потягивал прохладительный напиток и молчал.

– Безусловно, глупо продолжать участвовать в этом деле сейчас, когда рынок металлов такой нестабильный. Слишком много риска, – провозглашал Уоррен, вызывая официанта, чтобы тот принес ему еще одну булочку. – На МОЙ ВЗГЛЯД, будет чертовской удачей выйти сухим из коды. Ты боролся до конца… Да пропади все пропадом, в такое время любой здравомыслящий человек выйдет из игры, а не будет тонуть все глубже! Я надеюсь, что ты примешь разумное решение.

– Я все понимаю, Уоррен, – ответил Пьерлуиджи просто. – Теперь, когда твоя нотация окончена, давай перейдем непосредственно к тому, зачем мы встретились. Я нуждаюсь в твоей помощи, чтобы осуществить свой новый замысел. Мне нужно пять миллионов, Уоррен, – и срочно.

Банкир взглянул на него из-под густо нависших бровей.

– Сожалею, Пьерлуиджи, но я не в состоянии предоставить тебе подобную сумму. Послушай, – сказал он, – у нас с тобой были прекрасные отношения все эти годы, и я уважаю твои деловые качества. Иметь дело со сбытом продукции – рискованный бизнес, но ты всегда инстинктивно чувствовал, когда нужно идти на прорыв, а когда ретироваться, но на этот раз у тебя вышел прокол. Во имя наших старинных деловых связей, Пьерлуиджи, я могу дать тебе миллион. Не больше.

– Спасибо, Уоррен, – вставая, Пьерлуиджи смахнул соринку со стрелки своих безупречно отутюженных брюк и застегнул пиджак.

– Я уже опаздываю на следующую встречу, – сказал он спокойно. – Я уже давно бы должен быть в пути.

В его голосе были ледяные нотки, и Уоррен взглянул на него настороженно. Пьерлуиджи имел репутацию безжалостного человека, в особенности по отношению к своим врагам.

– Но, Пьерлуиджи, – запротестовал Уоррен. – По чести сказать, ты ведь не мог ожидать большего при нынешних обстоятельствах.

– Конечно, ты совершенно прав, – ответил тот без тени улыбки. – И у меня нет иного выбора, как только принять твое предложение. Благодарю тебя, Уоррен… Я позабочусь о векселе по пути отсюда…

Повернувшись на каблуках, он оставил банкира с полным ртом, набитым сдобной булочкой, и нахмуренными бровями.

Небо было свинцовым, дул холодный ветер. Пьерлуиджи поднял воротник своего кашемирового пальто темно-синего цвета, быстро идя по Парк-авеню. Он хотел немного прогуляться и обдумать ряд вещей, прежде чем он окажется на Уолл-стрит. Было только половина восьмого утра, а он обычно появлялся в своем офисе в пять. Очень мало что имело значение для Пьерлуиджи помимо его работы – очень специфичной работы, которую он сам для себя избрал. Ему нравилось быть товарным брокером, потому что это была гигантская азартная игра, в которой он всегда, за исключением последних месяцев, был победителем. И вот теперь он потерял ощутимую часть того, чего достиг в этой жизни, и если он не отыграется, а для этого нужно добыть сумму, значительно превышающую ту, которую предложил ему Уоррен (но Уоррен был не единственным его банкиром), тогда его дело будет действительно скверным. В сущности, сумма, в которой он реально нуждался, приближалась к двадцати миллионам, а вовсе не к пяти, как он сказал Уоррену. Он надеялся добыть ее из различных источников, но теперь ему стало казаться, что он не наскребет и трети необходимого.

Он сел в такси и дал адрес своего офиса на Уолл-стрит. Пьерлуиджи никогда не видел проблемы в том, чтобы поймать такси, получить лучший столик в шикарных ресторанах и быстро привлечь внимание старших официантов. Чувствовалась какая-то властность в его ладно скроенной, безупречно одетой фигуре, волевом лице, которая немедленно делала его хозяином положения, заставляя остальных прислуживать ему, хотя он никогда не подчеркивал это ни голосом, ни манерой поведения, не давал чрезмерных чаевых и редко улыбался. Он просто был уверен в своем праве на услуги – и получал их. Движение было интенсивным на углу Пятьдесят второй и Лексингтон, и он со вздохом развернул «Уолл-стрит Джорнал» и стал просматривать цены на рынках сбыта.

Гораздо позднее, вечером, когда он сидел в одиночестве в своем стильном офисе, где шикарные темно-зеленые стены были увешаны английскими пейзажами и итальянскими мадоннами, написанными маслом, и массивные полки из дерева грецкого ореха заставлены книгами в кожаных переплетах, он вновь взял в руки газету. На этот раз Пьерлуиджи прочел объявление о розыске наследников Поппи Мэллори, что дало ему повод хорошенько поразмыслить.

Налив себе в бокал шотландского коллекционного виски от Гленфиддич, он с улыбкой потягивал его. Итак, семейные скелеты вывалились из шкафа – наконец-то! Очень, очень кстати.

Густые белокурые волосы Орландо Мессенджера поблескивали в изменчивых лондонских солнечных лучах, когда он лавировал среди других пешеходов по переходу через Слоэн-сквер, направляясь к большому магазину У. X. Смита на противоположной стороне. Но не только его белокурая шевелюра заставляла оборачиваться каждую женскую головку, этому он был обязан и своей нордической внешности. Орландо был ростом в шесть футов четыре дюйма, с красивой золотистой загорелой кожей, которая делала его ясные голубые глаза еще более яркими и голубыми. Его удачно очерченный рот имел едва уловимый приятный изгиб в уголках губ, нос был прямым и чуть-чуть длинноватым.

Он возвратился в Англию на выставку своих последних работ, которая расположилась в престижной галерее в Мэйфэйре. Орландо решил зайти в магазин Смита, чтобы купить номер «Таймс» и проверить, напечатано ли там объявление о выставке. Не заботясь о том, чтобы встать в очередь, он схватил газету, бросил тридцать пенсов девушке за кассой и выскочил из магазина, не обращая внимания на неодобрительные взгляды остальных покупателей, которые все еще стояли в очереди на оплату. Перейдя назад по переходу, он отправился по Слоэн-сквер к экспресс-кафе.

Орландо кивнул официантке, внимательно оглядывая зал в поисках знакомых лиц, но в этот час в кафе было немноголюдно. Заказав двойной кофе, он с облегчением опустился на черное кожаное сиденье у стойки бара и стал листать страницы газеты, пока не дошел до раздела искусства. Да, оно было здесь, не такое большое, как он ожидал, но все же…

Выставка последних работ Орландо Мессенджера, написанных маслом, гуашью и акварелью, открывается в галерее Мейз, Корк-стрит, Мэйфэйр, Лондон, Ви. Ай. Она продлится с 15 ноября по 5 декабря.

Что же, начало положено. Теперь оставалось только, чтобы люди увидели его картины и купили их. Он был уверен, что на открытии будет полным-полно небезызвестных личностей из различных уголков мира, в чьих домах он гостил, кого он рисовал или с кем занимался любовью. Но они не были покупателями. Эти люди ожидали работ, которые будут подарены им. А сейчас Орландо нуждался именно в настоящих покупателях. Семья Мессенджеров исчерпала все свои денежные ресурсы. Незадолго до смерти его отец заявил, что все ушло на дорогостоящее образование Орландо и на пристрастия его последней жены к джину, длительным круизам, игре в бридж и рулетке в казино. Неважно, что когда-то их дела шли неплохо, но все, что от этого осталось, – это старый и не очень большой дом в непрестижном пригороде, который, после полувекового пренебрежения к уходу за ним, нуждался в очень основательном ремонте, чтобы в нем можно было обитать.

Орландо просматривал газету и потягивал кофе, благодаря Бога за то, что наконец-то они научились в Англии варить приличный кофе. Конечно, он не мог не заметить объявление о розыске наследников Поппи Мэллори, обведенное жирной рамкой, и он смотрел на него какое-то время. Затем, взглянув на официантку с улыбкой, которая, как он знал, заставит замереть ее сердце и вызовет дрожь в ее теле, он заказал еще кофе. Но на самом деле он бы должен был заказать шампанское. Потому что Орландо Мессенджер только что наткнулся на ключ к решению всех своих проблем.

Хотя на дворе стояла осень, калифорнийская жара опалила Вентура Фривэй. Блики раскаленного солнечного света плясали на ветровом стекле старого, видавшего виды форда-мустанга Лорен Хантер, словно рябь на поверхности воды медленно струящегося ручья. Она ехала вдоль бульвара Вентура, периодически вытирая пот со лба. Машина без кондиционера по такой погоде в Калифорнии была современным эквивалентом Дантова Ада, а Лорен знала достаточно об Аде – не только потому, что изучала произведение Данте в Рэдлендской высшей школе, у нее было свое собственное представление о преисподней… но она обещала себе, что постарается никогда больше не думать об этом – отныне и навсегда забыть.

И если события последних нескольких лет всплывут в ее памяти, она должна их оттуда изгнать. Конечно, психоаналитик сказал ей, что она не должна подавлять подобные воспоминания, она должна, напротив, высвободить их. Ей следует выговорить их на сеансах групповой психотерапии, подобно другим пациентам, но Лорен была просто не в состоянии сделать это. Лучше будет, если никто ничего не узнает.

Она свернула с Вентура, взяв быстро влево к месту стоянки автомашин. Избавившись наконец от раскаленного пластикового сиденья, она одернула свою юбку, прилипшую к стройным ногам, слегка встряхнула свободную рубашку, ставшую влажной от пота, струившегося по груди. Она словно побывала в сауне, думала Лорен с отвращением. Облегченно вздохнув, будто она уже покончила с дневными делами, а не только приступила к ним, девушка хлопнула дверью машины, даже не подумав запереть ее – кому вздумается угнать подобную рухлядь! Они не выручили бы за нее и сорока долларов. Уныло она поднялась по ступенькам и направилась к кафе Денни'з, где работала официанткой.

Она знала, что ей повезло – ведь она нашла работу, но иногда, когда Лорен смотрела на девушек, которые приходили сюда стайками на ленч или просто приятно провести время за кофе, одетые в хорошенькие платья, дорогие джинсы и кроссовки Рибок, она остро ощущала разницу между собой и ними. Она завидовала их беззаботности, их милой болтовне о занятиях, платьях и свиданиях. Ее лицо было когда-то таким же дерзким и энергичным, как и у них, но теперь эти девушки вряд ли бы сочли ее своей. Если бы они взглянули на нее, то увидели бы только довольно измученную молодую женщину с усталыми голубыми глазами и блестящими светлыми с рыжиной волосами, убранными назад в узел. Лорен выглядела на любой возраст между двадцатью и тридцатью, но на самом деле ей было восемнадцать.

Она умыла лицо и руки в туалетной комнате и привела в порядок прическу, даже не взглянув в зеркало. Потому что она знала, что увидит там. И это ей совершенно не нравилось. Иногда она думала, что если бы не Мария, она бы могла уже покончить со всем этим в два счета. Но Мария, о которой вполне можно было бы сказать, что она сломала ей жизнь, была ее единственной радостью.

Лорен улыбнулась, когда подумала о малышке; ей было уже почти полтора года, и она была такой хорошенькой маленькой девочкой с круглыми щечками и милыми ясными голубыми глазками. Ее головка уже была покрыта густыми темными кудряшками. Конечно, Лорен сказали, что ребенка могли бы сразу же удочерить или отдать кому-нибудь на воспитание, но с того самого раза, когда Лорен впервые увидела ее и взяла на руки, она поняла, что не отдаст ее никому. Для Лорен это означало расстаться с колледжем и взяться за любую работу, которая только подвернется, но девушка знала, что ради девочки она пойдет на это.

Прохладный ветерок от кондиционера сразу же освежил ее. Была уже половина двенадцатого – время ленча. Зал постепенно заполнялся посетителями, в основном это были мужчины в деловых костюмах, без пиджаков и с ослабленными узлами галстуков. Они попивали кофе и говорили о делах. Снаружи был Голливуд, и Лорен казалось, что большинство из них были похожи на агентов или адвокатов или же на средней руки торговцев автомобилями.

Она приступила к своим обязанностям, исполняя их добросовестно и с милой улыбкой до половины третьего, когда толпа наконец начала редеть. Со вздохом облегчения Лорен стала приводить в порядок столики, подбирать незамеченные ранее бумажные салфетки и тарелки и раскладывать карточки с меню ровно по центру столиков. Взяв забытый кем-то номер «Лос-Анджелес Таймс», она засунула его под мышку. Это сэкономит ей двадцать пять центов. Газету она прочтет позже.

Казалось, день сегодня длился дольше, чем обычно, и в четыре часа, когда она, наконец, смогла отправиться проведать Марию, она была совершенно измотана. У нее едва-едва хватало времени на то, чтобы принять душ, накормить ребенка ужином, выкупать ее и поиграть с ней немного, прежде чем она отправится на вечернюю работу официантки в коктейль-баре.

Было уже совсем поздно, когда ее рабочий день закончился и она вернулась домой, – почти два часа ночи. Наконец-то Лорен могла найти время для самой себя. Она заплатила бэби-ситтеру, поменяла простынки Марии, затем натянула на себя свежевыстиранную ночную сорочку и налила себе стакан холодного молока. Со вздохом огромного облегчения она положила ноги на стоящий рядом стул и раскрыла газету.

Она почти наполовину съела огромный, уже совсем холодный кусок пиццы, которую купила по дороге домой, когда заметила объявление, обведенное черной рамкой. Розыск наследницы… Какие магические слова, подумала Лорен тоскливо. Еще бы! Каждой хочется быть наследницей! Она быстро пробежала глазами оставшийся текст и откинулась в кресле, озадаченно нахмурив брови. Ее собственное среднее имя было Мэллори – Лорен Мэллори Хантер. Ее сердце забилось сильнее, потому что она вспомнила: ее мать говорила – это была также и фамилия… более того, она была уверена, что когда-то, в смутном, отдаленном прошлом, она слышала о Поппи Мэллори.