Богиня по ошибке

Глава 1

Наконец-то я в пути! Мой «форд-мустанг», мелодично урча, рассекал по автостраде, в это время она была почти пустой. Почему всегда кажется, будто машина идет лучше, когда она только что вымыта? Вставив в проигрыватель компакт-диск с мюзиклом «Отверженные», я нашла шестую дорожку и принялась во все горло подпевать несчастной Эпонине, безответно влюбленной в Мариуса. Слуха у меня нет, голоса тоже, но петь я обожаю. Когда началась следующая песня, я обогнала еле ползущий «шевроле» и закричала:

– Господи, как же здорово, что я – учительница! Первое июня; впереди у меня все лето – целое лето, нетронутое, непорочное…

– О, сколько дней подряд я буду высыпаться!

Едва произнеся последнюю фразу, я почувствовала себя абсолютно счастливой. Я преподаю уже десять лет и успела заметить, что у многих учителей вырабатывается привычка разговаривать с самим собой. Наверное, дело в том, что, разговаривая, мы зарабатываем себе на жизнь и, если не удается выговориться, нам становится как-то не по себе. А может, большинство из нас, особенно преподаватели старших классов, просто слегка сдвинутые.

В самом деле, добровольно учить подростков, по-моему, могут только те, у кого не все в порядке с головой… Я сразу живо представляю лицо моей лучшей подруги Сюзанны. Когда я рассказываю ей о последних выходках моих учеников на уроках литературы, ее всю передергивает, а лицо кривится в гримасе.

– Ше, какая гадость… Они… прямо лопаются от избытка гормонов! Фу!

Сюзанна преисполнена снобизма, как и многие ее коллеги, университетские преподаватели. Но я все равно очень ее люблю. Просто она не находит ничего смешного в шутках и подковырках учеников старших классов.

В мои размышления ворвался живой тенор Жана Вальжана, и я вернулась в первое июня, на шоссе 1-44.

– Да, вот так живет преподавательница английского языка и литературы с чувством юмора! Денег почти не платят, зато поводов посмеяться хоть отбавляй… Блин, вот же мой поворот!

К счастью, маленький «мустанг» отлично вписался в довольно крутой поворот направо, и я выехала на федеральную трассу 412. Судя по указателю, до Локуст-Гроув еще двадцать две мили. Придерживая руль коленом, я рылась в сумочке в поисках входного билета с адресом и подробной инструкцией, как проехать к месту аукциона. Где-то на полпути между Локуст-Гроув (кстати, кто придумал так назвать городок? «Локуст» – не только акация, но еще и саранча…) и Силоам-Спрингс доехав до указателя, надо свернуть на второстепенную дорогу, ехать по ней до следующего указателя, где снова повернуть, – и так далее, пока я не попаду на Аукцион необычных вещей. Как написано в приглашении, «Принимаются все заявки». По мнению устроителей, на аукционе «должен побывать каждый».

– Что ж, всякое необычное старье я действительно люблю. А если оно оказывается еще и дешевым, я его просто обожаю!

Ученики считают мой кабинет странной пространственно-временной петлей. На стенах и в шкафчиках можно отыскать что угодно – от репродукций Уотерхауса[1] до плакатов с «Могучим мышонком» и подвесными моделями звездолета «Энтерпрайз» из «Звездного пути». А еще я развешиваю повсюду ветряные колокольчики (они, по фэншуй, улучшают жизненную энергию).

И это только в классе. Интересно, что бы сказали мои ученики, побывав у меня в квартире? Что-то подсказывает мне, что они бы ничуть не удивились. Правда, дома я фанатично навожу чистоту и расставляю все по своим местам, в то время как школьный кабинет пребывает в состоянии перманентного творческого беспорядка. Ничего не могу найти – все как-то находится само… Черт, сама не поняла, что сказала.

– Пора прекращать чертыхаться! – Я нарочно произнесла последние слова вслух, чтобы усилить посыл. Руководствуюсь, так сказать, рефлекторной теорией Павлова, только применяю ее не к собачкам, а к себе самой. Если все время внушать себе что-то, в конце концов намерения воплотятся в жизнь.

«Я не убью тебя, Жавер…» Щелк! Я выключила проигрыватель и настроилась на джазовый канал Талсы. Оказывается, джаз можно поймать даже в такой глухомани – круто!

Впереди замаячил указатель населенного пункта: «Локуст-Гроув». Как положено, я снизила скорость, но городишко все равно пронесся мимо, не успела я и глазом моргнуть. Ну, может, разок и успела… Дальше я ехала не разгоняясь. Хватит спешить; пора насладиться ароматами Зеленой страны – так называют северо-восток Оклахомы. В начале лета в наших краях царит настоящее буйство цветов и красок. Высшее образование я получила в Иллинойсском университете. Меня страшно злило, когда сокурсники, узнав, откуда я, снисходительно бросали:

– А, Оклахома… Вечная засуха, пыльные бури!

Выходцы из других штатов представляли мою родину какой-то черно-белой декорацией, фоном, на котором страдали герои «Гроздьев гнева». Когда я уверяла, что на самом деле Оклахому принято называть Зеленой страной, надо мной смеялись и только что не крутили пальцем у виска – наверное, считали, что в нашем штате можно лишь любоваться перекати-полем да крутить коровам хвосты.

Мимо промелькнул крохотный городишко под названием Рапа (еще одно неудачное название). Дорога пошла в гору. Передо мной раскинулась Оклахома, неожиданная в своей дикой, неприрученной красоте. Люблю представлять себе старину, когда здешние дороги были обыкновенными тропинками, а достижения цивилизации еще даже не маячили на горизонте. Тогда жизнь наверняка была захватывающим приключением – не сравнить с вызовом к директору, которому нажаловалась чья-то мамаша: мол, ее деточка пребывает в шоке оттого, что я на уроке назвала шлюхой Гиневру, супругу короля Артура! В старину все было куда увлекательнее: не было ванн, зубы никто не чистил, пищу приходилось добывать на охоте, а воду таскать на себе… Бр-р-р! С другой стороны… приятно помечтать о временах, когда жили ковбои, рыцари и драконы. Признаюсь, я обожаю поэтов-романтиков и литературу, если можно так выразиться, «раньшего» времени (у нас, учителей, свой жаргон). Здравый смысл, правда, подсказывает, что не очень весело бывает без пенициллина и зубной пасты. Как сказали бы мои детки, «и чё?!».

– Вот оно! Первый поворот рядом с бело-синим указателем, отчего-то напомнившим лысеющего чудика в старомодных темно-синих штанах, который заявляется к тебе в гости на «свидание вслепую»…

А вот и стрелка, указывающая на боковую дорогу слева, и надпись «АУКЦИОН НЕОБЫЧНЫХ ВЕЩЕЙ».

Второстепенная дорога, на которую я свернула, оказалась почти неторной (люблю красивые эпитеты!). Жалкая двухрядка, вся в колдобинах и ухабах; высокие обочины засыпаны гравием. Впрочем, дорога вполне поэтично извивалась и уходила вдаль, и в голове у меня невольно зазвучал мотивчик из фильма «К бабушке в гости» – помните, с девочками-близняшками Олсен? На протяжении нескольких миль я мучительно и безуспешно вспоминала слова той песенки.

У очередной стрелки с надписью «АУКЦИОН НЕОБЫЧНЫХ ВЕЩЕЙ» я снова свернула и очутилась уже не на второстепенной, а на третье- или шестистепенной дороге. Что ж, наверное, аукцион специально проводят в такой глуши, чтобы отпугнуть перекупщиков… Их я считаю настоящим бичом для всех небогатых любителей аукционов. Джаз умолк, чему я обрадовалась, потому что и у меня в голове перестала звучать музыкальная тема из фильма «К бабушке в гости». Его сменила песня из комедии «Деревенщина в Беверли-Хиллз». Мне стало немного не по себе, когда я поняла, что помню все слова.

Кстати, о деревенщине. Как-то мало здесь домов!

Хм… Возможно, под «вещами» имеется в виду имущество из какого-нибудь старого поместья – ранчо, чьи владельцы в прошлом молниеносно разбогатели, а потом поумирали… Наверное, их владения собираются нарезать на маленькие аккуратные участки, которые продадут представителям верхушки среднего класса; оттуда без труда можно доехать до… Впрочем, не важно. Благодаря таким вот поселкам мне можно не беспокоиться, что я останусь без работы. По статистике, в семьях, которые относят себя к верхушке среднего класса, в среднем по два с половиной ребенка – плюс еще по полтора ребенка от предыдущих браков. И всем их детишкам, чтобы получить аттестат о среднем образовании, необходимо сдавать английский и литературу. Боже, благослови Америку! Впереди, за поворотом и очередным подъемом, возникло то, что я представляла себе старым ранчо…

– Охренеть! Да это настоящий дом Ашеров![2]

Летом определенно не обязательно бросать ругаться. Я снизила скорость.

Так и есть – я увидела еще один указатель: «АУКЦИОН НЕОБЫЧНЫХ ВЕЩЕЙ». Столб со стрелкой был врыт у поворота на грунтовую дорогу, ведущую к дому. Впереди, на когда-то ухоженной… не знаю даже, как назвать… лужайке или площадке, в общем, слово «двор» тут явно не годилось, стояли несколько машин, преимущественно грузовичков (это же Оклахома!).

Итак, не двор и не палисадник… Придумала, угодья! Да, это гораздо больше подходит. Кругом зелено, много травы. Подъездная аллея обсажена большими деревьями, как в «Унесенных ветром», разве что без плакучего мха.

Вдруг до меня дошло, что я, разинув рот, беззастенчиво глазею на «дом Ашеров». Какой-то старик в черных брюках и белой рубашке с воротником-стойкой помигал мне фонарем со светоотражателем, приглашая завернуть в ворота. На лице у него застыло несколько раздраженное выражение; он словно говорил: «Хватит пялиться, дамочка, заезжай давай!» Когда я поравнялась с ним и остановилась, он жестом показал, чтобы я опустила стекло.

– Добрый день, мисс. – Старик наклонился и сунул голову в окошко. В мой прохладный, кондиционированный салон хлынула струя такого зловония, что я сразу перестала радоваться обращению «мисс» и тому, что меня еще можно считать вполне молодой особой. Он был выше, чем мне показалось вначале; его худое лицо со впалыми щеками избороздили глубокие морщины, как будто он всю жизнь, в любую погоду, занимался тяжелым физическим трудом на открытом воздухе. Цвет лица у него, правда, был желтоватый, болезненный.

Боже правый! Вылитый папаша из «Детей кукурузы»…

– День добрый. Жарко сегодня! – ответила я. Мало ли что там с человеком, а о хорошем воспитании забывать нельзя. Бр-р-р… ну и вонь!

– Да, мисс… Прошу вас, заезжайте на площадку. Аукцион начнется ровно в два.

– М-м-м… спасибо. – Криво улыбнувшись, я поспешно подняла стекло и покатила к тому месту, куда старик ткнул пальцем. Почему от него так воняет? Как от трупа. И лицо прямо мертвенно-бледное… может, ему плохо? Впрочем, плохое самочувствие никак не оправдывает зловония – а еще рубашки с длинным рукавом в июне… Какая же я все-таки стерва, зачем сравниваю беднягу с папашей из «Детей кукурузы»? Значит, здешние угодья, луга, или, как их там называют, «площадка»… Как приятно каждый день узнавать что-то новое! Я поморщилась. Банальные фразы – бич образованных людей.

Прежде чем заглушить мотор, я долго и старательно подкрашивала губы. Один мой знакомый однажды признался: он всегда определяет, насколько та или иная женщина привлекательна, по тому, сколько времени ей требуется, чтобы выйти из машины. Я специально постаралась не вылезать ну о-очень долго. Кроме того, я не пожалела времени на то, чтобы окинуть взглядом дом… Какой там дом – особняк!

Первое впечатление оказалось верным. Поместье могло бы служить декорацией к произведениям По и Готорна. Особняк в викторианском стиле оказался громадным и словно бы расползался во все стороны. Как правило, мне нравятся необычные дома, но этот… Чтобы лучше видеть, я сдвинула темные очки на кончик носа. Дом в самом деле выглядел странно. Я не сразу поняла, в чем тут дело, а потом меня осенило – дом выглядел так, словно его слепили из нескольких разностилевых частей. У квадратного в плане здания было два парадных входа. Один – прямоугольный, с широкими, величественными ступенями. Второй, неподалеку от первого – скругленный, больше напоминающий зарешеченную беседку, увитую полузасохшими розами, как бы это получше выразиться… просто примыкал к основному зданию. Одно крыло оканчивалось несколько аляповатой башней, другое удовлетворилось крутой двускатной крышей. Весь особняк был выкрашен отвратительной серой краской; краска потрескалась и облупилась.

– Должно быть, здесь в самом деле продаются необычные вещи! – пробормотала я себе под нос, оторвавшись наконец от созерцания «дома Ашеров». По спине у меня пробежал холодок. Солнце спряталось за тучей, и меня вдруг затрясло, как будто я очутилась в страшном сне. Согласно древнему поверью, если тебя внезапно сильно затрясет, значит, кто-то прошел по тому месту, где когда-нибудь будет твоя могила… Который сейчас час? «День меркнет»… Не забывайте, я учительница английского и литературы; моя память напичкана цитатами. Почему же мне вспомнилась «Медея» – древнегреческая трагедия, перенасыщенная местью, предательством и смертью? Как ни ужасно подобное сравнение, оно показалось мне вполне уместным.

Глава 2

– Спокойно, Паркер, возьми себя в руки! – Просто смешно; чтобы избавиться от страха, пришлось напомнить себе, что сюда я явилась влекомая страстью к скупке всякого барахла.

Я вышла из машины и щелкнула брелоком; оклахомская жара, словно только этого и ждала, тут же обхватила меня своими влажными руками. За углом я углядела большой стол, вокруг которого толпились посетители аукционов всех мастей. Я догадалась, что у стола проходит регистрация, и зашагала туда, то и дело бросая жадные взгляды на кучки распродаваемого имущества. В основном вещи, выставленные на аукцион, находились за домом, но кое-что было видно и сбоку. У меня руки чесались порыться в заполненных доверху коробках… Но сначала предстояло зарегистрироваться.

– Уф! Жалко, не сообразила собрать свою гриву в конский хвост! – по-свойски обратилась я к матроне, стоявшей в очереди впереди меня.

– Угу. – Матрона обмахивалась пригласительным билетом на Аукцион необычных вещей; мельком оглядев мои влажные от пота кудрявые волосы, она неодобрительно покосилась на мою белую шелковую блузку без рукавов, очень стильную (и очень короткую!) юбку «Гэп» и мои длинные (и очень голые) ноги. – Уф! – Она издала звук, похожий на тот, что издает курица, снесшая яйцо; я поняла, что на том наша дружеская беседа и закончилась.

– Похоже, здесь и правда продается немало интересного. – Я отважно предприняла вторую попытку завязать разговор, на сей раз с плешивым коротышкой, стоящим в очереди за мной.

– Совершенно с вами согласен. – Коротышка беспокойно переступил с ноги на ногу, вытирая пот со лба. – Я услыхал, что на аукцион выставят несколько образчиков стекла периода Великой депрессии, и сразу понял, что просто обязан сюда приехать. По-моему, американское стекло просто обворожительно, а вы как считаете? – К этому времени его косенькие глазки отыскали вырез в моей блузке; было очевидно, что обворожительным он находит не одно лишь стекло.

– М-м-м… да, стекло – это вещь. – Я сделала шаг вперед. Настала очередь матроны получить билет, но она так пристально следила за плешивым типом, который разглядывал меня, что регистратору пришлось еще раз окликнуть ее. Наконец она назвала ему свое имя.

– Признаюсь вам откровенно, – плешивый наклонился вперед, беспардонно вторгнувшись в мое личное пространство, – сейчас я редактирую чудесную, познавательную книгу о журнальных столиках эпохи Великой депрессии, где подробно рассказывается, как отличить подлинные произведения того времени от точных копий, факсимиле.

– М-м-м… очень мило. – Плешивый коротышка так и застыл в моем личном пространстве, и я потихоньку пятилась от него, тесня матрону, которая все никак не уходила. Она сосредоточенно прикалывала номер участника к груди – которая являла собой артефакт эпохи Великой депрессии.

– Если пожелаете участвовать в торгах, рад буду предложить вам свою помощь. Очень неприятно, когда такую милую молодую даму обводят вокруг пальца… – У плешивца сел голос, и он поспешно вытер вспотевшую верхнюю губу сложенным носовым платком. Под мышками у него тоже проступили желтые пятна. Зря он в такую жару застегивает рубашку на все пуговицы!

– Большое спасибо, если понадобится, я непременно воспользуюсь вашим предложением! – Слава богу, мой черед регистрироваться.

– Имя… – Я спиной чувствовала, как внимательно прислушивается плешивый.

– Шеннон Паркер.

– Мисс Паркер, ваш номер – семьдесят четыре. Пожалуйста, заполните анкету рядом с номером… впишите ваш адрес. Карточку с номером носите с собой постоянно. Во время торгов аукционист будет обращаться к вам по номеру. Когда приобретете все, что захотите, назовите кассиру ваш номер, и она выпишет вам счет.

Не дослушав – я и так все знала, не в первый раз на аукционе! – я схватила карточку с номером и бежала, пока плешивый коротышка намертво не приклеился ко мне. Никогда не понимала, почему низкорослые мужчины так млеют от меня. Я не какая-нибудь амазонка, но без каблуков мой рост – пять футов семь дюймов, а я люблю высокие каблуки и в туфлях на плоской подошве хожу редко. Если даже отвлечься от роста, меня трудно назвать миниатюрной женщиной. Не поймите меня неправильно, я не толстуха. И все же… Я занимаюсь в тренажерном зале до седьмого пота, и все равно мне не мешает сбросить пять – десять фунтов. В общем, мне никак не удается стать гибкой, стройной худышкой, какие сегодня в моде. Про таких, как я, принято говорить: «Есть за что подержаться». У меня большая грудь, округлые бедра, крепкие ноги. Рядом с коротышками я чувствую себя нелепо; мне всегда кажется, что при случае я, наверное, легко сумею их побить. В общем, низкорослые мужчины меня не интересуют. Подайте мне кавалера ростом с Джона Уэйна, и я растаю, как кубик льда на теплом языке… К сожалению, мою личную жизнь нельзя назвать бурной.

Основная часть вещей, выставленных на аукцион, разместилась за домом – судя по всему, раньше там был великолепный, ухоженный парк. Точно посередине обширной площадки красовался полуразвалившийся фонтан со статуей обнаженной нимфы. Вокруг фонтана расположились столики и коробки с имуществом. Они занимали примерно полкруга, а остальное место было отдано под сельскохозяйственную утварь. Здесь толпились мужчины разного возраста – судя по виду, жители оклахомской глубинки – и восхищенно разглядывали выставленные на продажу вещи. От такого изобилия у них явно сорвало крышу… Иногда они переговаривались; ветер доносил до меня обрывки фраз, и мое оклахомское сердце таяло от их выговора. Один жевал соломинку; между передними зубами у него зиял проем. Правда, я ничего не выдумываю!

Итак, вещи, выставленные на торги, распределили по лотам; оглядевшись, я поняла, что организаторы проделали огромную подготовительную работу. В одном углу стояли однотипные предметы мебели – спальные гарнитуры, кухонные уголки, резные стулья и так далее; в другой угол составили столы, уставленные лампами, бра, канделябрами, стеклом и хрусталем. Я заметила, что плешивый коротышка сразу устремился к столу, где стоял хрусталь. В коробках, помеченных номерами, были свалены разные безделушки. Коробки расставили на достаточном расстоянии, чтобы покупатели рылись в них, не нанося друг другу серьезных увечий. Произведения изобразительного искусства были выставлены на складных столах и мольбертах.

К картинам-то меня и потащило. Естественно, я жадно поглядывала и на мебель, но почти сразу поняла, что эти лоты мне не по карману.

Видимо, владелец всего этого богатства, которое вскоре перестанет ему принадлежать, обладал вполне определенным вкусом. Сюжеты всех картин, представленных на мольбертах, были взяты из мифологии. Техника самая разная – акварель, акрил, масло – а сюжеты… Я увидела все: от «Рождения Венеры» до «Прощания Вотана с Брунгильдой».

– Бог ты мой, вот умора! – Не удержавшись, я усмехнулась и ткнула в бок стоящую рядом тетку – типичную любительницу дешевых распродаж. На мольберте красовалась прекрасная полноцветная репродукция: огромный свирепый дракон изрыгает пламя на светловолосую воительницу, сидящую верхом на застывшем в прыжке белом коне. Воительница отражала пламя щитом и потрясала мечом. Фамилии художника я не нашла, зато увидела внизу напечатанное название картины: «Битва с лесным пожаром». – Я должна ее купить! – воскликнула я, хихикая.

– Чё-то странная она какая-то, – прогнусила тетка, и я перестала улыбаться.

– Вот именно. По-моему, она не просто странная, а ненормальная…

Тетка бросила на меня удивленный и неодобрительный взгляд и быстро зашагала к предметам домашнего обихода. Я вздохнула, раскрыла блокнотик и записала: «Лот номер двенадцать – репродукция с драконом». Внимательнее осмотрев раму, я усомнилась в том, что покупка мне по карману. Но может, остальные покупатели тоже решат, что картина «чё-то странная какая-то», и я останусь единственной желающей ее приобрести?

Среди предметов живописи нашлось немало интересных, но мои скудные финансы требовали ограничиться лишь одной картиной и, может быть, вазочкой, статуэткой или еще какой-нибудь «странной» безделушкой. За картинами следовали лоты, претендующие на художественную ценность. На столах стояли образцы покрасивее, а между ними разместились коробки с разнообразным хламом. Вглядевшись, я поняла, что у них все же есть нечто общее. Так, все статуэтки оказались миниатюрными копиями каких-то римских или греческих статуй, и все были… ну да, очень обнаженными.

Ох, позабавлюсь я…

На одном столе стояли три мужские статуэтки фута два высотой. Я решила, что не могу пройти мимо – они достойны моего внимания. Стараясь не слишком откровенно пялиться на них, я читала описания под номерами. Лот номер семнадцать – Зевс-громовержец в полной боевой готовности (обнажен и… вот уж правда, лучше не скажешь – действительно в полной боевой готовности).

– Извини, красавчик. Я не могу повезти тебя домой, боюсь, меня назовут извращенкой. – Я щелкнула пальцем по его хозяйству.

Лот номер восемнадцать – древнегреческий правитель, возможно Димитрий I Сирийский. Димитрий оказался большим, мускулистым обнаженным мужчиной. Ну о-очень большим.

– Ох, милый… Жаль, что ты не Галатея, а я – не твой безымянный скульптор! – Предварительно оглядевшись и убедившись, что никто на меня не смотрит, я похлопала Димитрия по щеке и хихикнула.

Лот номер девятнадцать, статуэтка этрусского воина, понравился мне гораздо меньше. Слишком щуплый на мой вкус. В статуэтке выделялись всего две детали: его оружие и… хм… его оружие.

– Пока, мальчики. Как подумаю, что придется с вами расстаться, прямо все падает… – Посмеявшись своей шутке, я перешла к следующему столу, уставленному большими вазами, – я насчитала штук шесть. Взгляд мой скользил по элегантным урнам…

И вдруг все замерло, время прекратило свой бег. Легкий ветерок утих. Все звуки смолкли. Я перестала чувствовать жару. Я перестала дышать. В глазах потемнело; я видела одну только вазу.

– Ой, извиняюсь. Не хотел вас зашибить. – Какой-то добрый человек подхватил меня под локоть, не дав упасть, и воздух снова хлынул мне в легкие, а мир вокруг ожил.

– Ничего-ничего… – Я глубоко вздохнула и попыталась улыбнуться.

– Видно, совсем растерялся, вот и налетел на вас!

– Не стоит беспокоиться. Ничего страшного.

Он с сомнением посмотрел на меня, но кивнул и пошел дальше.

Дрожащей рукой я пригладила волосы. Что это со мной? Что случилось? Я смотрела на вазы, и вдруг… Взгляд мой снова обратился к столу с керамикой, и остановился на последней вазе. Ноги понесли меня к ней еще до того, как мозг отдал приказ. Дрожащей рукой я потянулась к ярлычку. «Лот номер двадцать пять. Ваза кельтская (копия погребальной вазы с шотландского кладбища). Роспись в цвете воспроизводит сцену молитвы, возносимой Верховной жрице Эпоны, кельтской богини – покровительницы лошадей».

Я снова посмотрела на эту вазу и сразу ощутила сильную резь в глазах – их как будто ожгло огнем, – и передо мной все поплыло. Часто-часто моргая, чтобы не ослепнуть, я пристальнее вгляделась в поразивший меня предмет, стараясь не обращать внимания на то, как странно я себя чувствую.

Глиняная ваза высотой фута два напоминала с виду основание лампы с изогнутой ручкой. Верх ее оказался очень красиво скругленным.

Но не форма и не размер вазы заставили меня забыть обо всем на свете. Я не могла отвести взгляда от росписи, занимавшей целиком одну сторону сосуда. Благодаря темному фону все фигуры, подчеркнутые золотом и пастелью, казались необычайно живыми и теплыми. На скамье или лежанке с подушками сидела женщина, красиво изогнувшись в талии, спиной к зрителям. Я увидела вытянутую руку, которой она властно указывала на что-то просительницам, и каскад ее роскошных волос.

– Волосы совсем как у меня! – Лишь услышав собственный голос, я поняла, что говорю сама с собой. У женщины на вазе и правда волосы были точно такие же, как мои, только длиннее. Такие же золотисто-рыжие, так же вьются колечками – мне никогда не удается их пригладить. Палец у меня дернулся словно сам по себе; застыв на месте, я, как завороженная, погладила вазу, и… – Ой! – Горячо! Я отдернула палец.

– Не знал, что вы интересуетесь керамикой!

Я обернулась и увидела своего недавнего знакомца – плешивого коротышку.

– Откровенно говоря, я неплохо разбираюсь в некоторых видах ранней американской керамики… – Он плотоядно облизнулся.

– Ну а меня ранняя американская керамика как раз мало волнует. – Появление плешивого коротышки в моем личном пространстве подействовало так, словно меня окатили холодной водой и я мигом избавилась от всех странных ощущений. – Мои пристрастия лежат северо-восточнее Америки. Мне гораздо больше нравятся Греция и Рим.

– Что ж, понятно. Очаровательной вещицей вы любуетесь! – Он потянул к вазе свои потные руки, рывком, как-то суетливо перевернул ее и уставился на донышко. Я внимательно смотрела на него, ища признаки чего-нибудь необычного, но плешивый коротышка оставался тем же заурядным придурком, что и раньше.

– Скажите, а вы не замечаете в этой вазе ничего… м-м-м… необычного?

– Нет. Неплохая копия, но я не вижу ничего странного в Эпоне, изображенной на вазе. Что вы имеете в виду? – Он поставил вазу и промокнул верхнюю губу влажным платком.

– Мне показалось… сама не знаю… в общем, когда я до нее дотронулась, то едва не обожглась. – Я посмотрела на него в упор. Может, моя ненормальность уже бросается в глаза?

– Возможно… – коротышка еще нахальнее приблизился, практически засунул свой острый нос ко мне в вырез, – ваше тело так реагирует на жару? – Он прямо-таки истекал слюной. Фу, какая гадость!

– Знаете, а вы, наверное, правы, – промурлыкала я. Коротышка ахнул и снова облизнулся. Я прошептала: – По-моему, у меня температура… Никак не могу избавиться от грибковой инфекции, которую подцепила в прошлом году. На такой жаре она, наверное, ужасно заразная. – Я улыбнулась и картинно дернула плечами.

– Господи… О боже мой! – Плешивый коротышка поспешно убрался из моего личного пространства. Я улыбнулась и шагнула к нему.

Он испуганно попятился:

– Вернусь-ка я, пожалуй, к стеклу периода Великой депрессии. Не хочется пропустить начало торгов… Удачи вам! – Коротышка повернулся и затрусил прочь.

Справиться с назойливыми ухажерами очень легко. Стоит лишь намекнуть на какую-нибудь заразную болезнь, как они бесследно исчезают… Отличный способ защититься от подобных типов!

– Что же не так с этой чертовой вазой? – Вокруг меня снова все потемнело. Голова кружилась… мне не хватало воздуха… горячая ваза… такие же волосы, как у меня. Что со мной? Может, климакс начинается раньше времени? Хотя до него мне еще лет двадцать… ну ладно, пятнадцать. В общем, я решила еще раз взглянуть на первопричину странных ощущений. На чертову вазу, урну или горшок – как она там называется?

Ваза вполне невинно стояла там, куда ее поставил плешивый коротышка; на глазури виднелись влажные пятна – в тех местах, где к ней прикоснулись его потные пальцы. Я глубоко вздохнула. Ваза и вправду выглядела интересно. Я прищурилась и нагнулась, чтобы лучше рассмотреть ее. Надо постараться не дотрагиваться до вазы. Волосы у жрицы Эпоны в самом деле были похожи на мои, только длиннее. Она вытянула правую руку ладонью вверх; плечо закрывала полупрозрачная материя кремового цвета. Казалось, она благосклонно принимает дары, которые принесли ей коленопреклоненные просители. Ее предплечье украшал очень дорогой с виду золотой браслет; такой же виднелся на запястье. Колец на пальцах не было, но на тыльной стороне кисти я увидела какой-то рисунок…

– О господи! – Чтобы не закричать, мне пришлось прижать руку ко рту. Сердце у меня ушло в пятки, и снова стало трудно дышать. На тыльной стороне ее кисти была никакая не татуировка, а шрам. Шрам от ожога третьей степени. Я точно знала это, потому что мою правую руку украшала, если так можно выразиться, точно такая же отметина!

Глава 3

– Дамы и господа, аукцион начинается! Просим вас подойти к лоту номер один, у фонтана. Сегодняшние торги открывают спальные и гостинные гарнитуры…

Я слышала, как вдалеке бубнит аукционист, называя начальную ставку для первого лота – спального псевдовикторианского гарнитура на шесть персон, но ваза всецело завладела моим вниманием. Я нетерпеливо топталась у предмета моих вожделений и ждала, когда до него дойдет очередь. Я заметила, что так же поступали многие любители аукционов. Дрожащей рукой я порылась в бездонных недрах моей черной сумки и извлекла из нее старый, скомканный бумажный носовой платок. Им я старательно стерла отпечатки пальцев плешивого коротышки. Может, все дело просто в игре света и тени? А может, его потные ручонки задели руку жрицы, отсюда и возникла иллюзия? Прищурившись, я оглядела изображенную на вазе женщину. Потом покосилась на свою руку.

Естественно, знакомый шрам оказался на месте – он у меня с четырех лет, я тогда из лучших побуждений решила помочь бабушке на кухне. Мне показалось, что вода для макарон вскипит быстрее, если я встряхну кастрюлю… Разумеется, мне обварило руку кипятком; после ожога остался шрам в виде звезды. Через тридцать один год рубец по-прежнему возбуждает любопытство как друзей, так и посторонних людей. Неужели у дамы с горшка точно такой же шрам?

Невероятно… Чтобы на копии старинной кельтской вазы…

Тем не менее пришлось поверить собственным глазам. И волосы у нее как у меня, и шрам такой же… Я некоторое время тупо пялилась на вазу, и у меня возникло ощущение надвигающегося нервного срыва.

– Надо выпить, – произнесла я вслух. Действительно, выпить не помешало бы! Посмотрев в сторону аукциониста, я услышала, что торги дошли лишь до лота номер семь, точной копии платяного шкафа эпохи Людовика XIV. Торги проходили быстро и бурно. Не успела я найти киоск с прохладительными напитками и чуть-чуть успокоиться, как платформа аукциониста очутилась уже у мольбертов с произведениями живописи. Думаю, вы уже догадались, что я решила не торговаться за лот номер двадцать пять; пусть прикольная репродукция с драконом уедет домой к кому-то другому. Все мои помыслы и сбережения сосредоточились на кельтской вазе.

Как ни странно, стоило мне отойти от стола с вазами, как я полностью овладела собой. Больше меня не охватывал жар, дыхание в груди не останавливалось. И разумеется, больше не возникало чувства, будто время вдруг прекратило свое течение. Палатка с едой располагалась рядом с сельскохозяйственной утварью. В ней продавались прохладительные напитки, кофе и заветренные хот-доги, на которые на такой жаре даже смотреть было страшно. Я попросила налить мне «что-нибудь диетическое» и, отпивая на ходу, побрела назад, к столу с керамикой.

На скудость воображения я никогда не жаловалась. Всю жизнь обожаю фэнтези и игры, в которых надо себя кем-то представлять. И читаю я запоем – в конце концов, я ведь училка литературы, черт меня побери! Знаю, некоторым мое пристрастие кажется странным, но я действительно читаю ради удовольствия. Правда, раньше я всегда способна была разграничить вымысел и реальность… и даже получала от этого удовлетворение. Так что же, черт возьми, сегодня на меня нашло?

Откуда взялись странные ощущения? И почему женщина на вазе – вылитая я? Я ущипнула себя и поморщилась – больно. Значит, я не грежу наяву, хотя со мной и такое случается… Внутри у меня все сжалось. Все это очень странно, чтобы не сказать больше. Надо купить проклятую репродукцию с драконом, сесть в машину, поскорее вернуться домой и в лечебных целях выпить бутылку мерло… Пока эти мысли крутились у меня в голове, ноги несли меня назад, к вазе.

– Чертова кукла… она – вылитая я!

– Очень странно, правда, мисс? – У стола с вазами топтался скелетообразный старик, который встретил меня на входе. Он погладил вазу; палец его остановился на пышной шевелюре жрицы. Затем он не спеша погладил ее руку.

– Значит, вы тоже заметили?

Увидев, как я прищурилась, старик отдернул руку от вазы.

– Да, мисс. Я заметил ваши волосы, как только вы приехали. Такой цвет в наши дни встречается редко; многие молодые женщины, как сговорились, портят свои волосы, крася их в самые неестественные оттенки: красного, желтого, черного. И коротко стригутся. Ну а вы сохранили естественный цвет. – Хотя старик говорил вполне дружелюбно, его глазки так и впились в меня, и мне вдруг стало не по себе. Кроме того, несмотря на то, что он стоял довольно далеко и нас разделял стол, я чувствовала его зловонное дыхание.

– Представляете, как я удивилась? И не просто удивилась – меня как током ударило! – Я пристально наблюдала за стариком. Он то и дело косился на вазу, и на лице у него явно было написано вожделение. И он все время гладил вазу.

– Наверное, сама судьба подсказывает, что вы должны купить эту вазу. – Старик пристально посмотрел на меня. – Эта ваза не должна уехать с кем-то другим!

Он меня рассмешил.

– Надеюсь, судьба постарается сделать так, чтобы зарплаты учительницы хватило на покупку!

– Да, постарается. – С этими загадочными словами скелетообразный старик в последний раз ласково погладил вазу и смылся.

Ну и придурок – офигеть можно! Пожалуй, он больше похож на болтливого дворецкого Ларча из «Семейки Адамс», чем на папашу из «Детей кукурузы».

Торги шли споро; вот добрались и до статуэток. Я увидела, что «мальчиками» заинтересовались несколько человек, и мысленно порадовалась за покупателей. Я затесалась в толпу, стоящую вокруг передвижного помоста, на котором стоял аукционист. Торги начались с пятидесяти долларов за Зевса, но пять конкурентов быстро взвинтили цену с пятидесяти до ста пятидесяти долларов.

Наконец Зевс достался какой-то серьезной женщине – она предложила за него сто семьдесят пять долларов. Неплохо! За сирийца торговались более ожесточенно (должно быть, благодаря его мускулатуре). Первоначальная ставка в пятьдесят долларов быстро возросла до трехсот пятидесяти. Я забеспокоилась. Ну и цены здесь…

В результате сириец ушел за четыреста пятьдесят долларов. Дурной знак! Я рассчитывала потратить на сегодняшнем аукционе не больше двух сотен. С трудом могла бы наскрести еще пятьдесят, но все, что дороже, превышало мои скромные возможности.

Тощий воин ушел за четыреста долларов ровно.

После того как я вместе с толпой покупателей переместилась к столу с керамикой и выслушала пламенную речь аукциониста о том, какие замечательные, прямо-таки музейного качества, копии греко-римской и кельтской керамики представлены в следующих шести лотах, внутри у меня снова все сжалось. Зачем он их так нахваливает? Молчал бы лучше! Я протолкалась вперед, не обращая внимания на странное чувство, снова овладевшее мной, едва я очутилась рядом с вазой. Торги на лот номер двадцать начались с семидесяти пяти долларов. Я заметила, что керамикой всерьез интересовались лишь три покупателя – и все, на мой взгляд, напоминали перекупщиков. В руках они держали портативные компьютеры, на носу сидели очки, и у всех троих было сосредоточенное выражение, какое никогда не увидишь на лицах людей, забредших на аукцион случайно. И уж во всяком случае, такого выражения не бывает у человека, которому не терпится купить и увезти домой понравившуюся ему вещицу.

Все перекупщики зорко оглядывают предлагаемые на продажу вещи, как будто прикидывают, сколько прибыли они получат, если продадут вазу или картину в своем магазине. Я поняла, что обречена. Лот номер двадцать ушел за триста долларов к кудрявой блондинке (корни не мешало бы подкрасить). Лот номер двадцать один достался перекупщику, похожему на англичанина. Ну, вы меня понимаете: чопорный, одет с иголочки, безукоризненные манеры, но ему, пожалуй, не помешало бы принять ванну и сходить к зубному. Как я и ожидала, он с британским акцентом предложил пятьсот долларов за красивую римскую вазу второго – четвертого веков; по словам аукциониста, ваза была выполнена в стиле рейнской керамики, то есть, как снисходительно разъяснил он присутствующим на торгах невеждам, у нее наилучшее качество. Англичанин самодовольно улыбался, радуясь выгодному приобретению.

Лоты номер двадцать два, двадцать три и двадцать четыре отошли третьей перекупщице. Хотите – верьте, хотите – нет, но ею оказалась та самая матрона эпохи Великой депрессии, которую так задели мои длинные голые ноги… За три свои покупки матрона заплатила триста, четыреста двадцать пять и двести семьдесят пять долларов соответственно.

– А теперь последнее из наших великолепных произведений керамики. Лот номер двадцать пять – копия кельтской вазы. Оригинал стоял на могиле на старинном шотландском кладбище. Роспись в цвете, представляет просителей, обращающихся к жрице богини Эпоны, покровительницы лошадей! Интересно отметить, что Эпона – единственная кельтская богиня, заимствованная римлянами-завоевателями; она стала покровительницей кавалерии, легендарных римских легионов! – самодовольно вещал аукционист, как будто сам создал эту вазу и, возможно, являлся близким другом Эпоны. Мне он сразу не понравился. – Обратите внимание на великолепную игру цвета и тени. Итак, открываем торги… Семьдесят пять долларов! Кто больше?

– Семьдесят пять! – Я подняла руку и поймала на себе его взгляд. Важно посредством глазного контакта дать понять аукционисту, что у тебя серьезные намерения. Я, можно сказать, посылала ему сигналы, пытаясь его загипнотизировать. – Семьдесят пять долларов… кто больше?

– Сто! – вскинула жирную руку матрона.

– Сто десять! – Я старалась не кричать.

– Сто… десять. – Я уловила в голосе его величества аукциониста снисходительные нотки. – Итак, поступило предложение в сто десять долларов… Кто поднимет до ста двадцати пяти?

– Сто двадцать пять!

– Сто пятьдесят! – Тут же подал голос англичанин. Ну и жук!

– Вот этот джентльмен предлагает сто пятьдесят долларов. – В голосе ведущего зазвучала неприкрытая лесть. Вот хорек! – Сто пятьдесят… кто больше?

– Двести! – сквозь зубы процедила я.

– Ага, госпожа предлагает двести долларов! – Я удостоилась благосклонного взгляда аукциониста. – Кто больше?

Тишина. Я затаила дыхание.

– Последнее предложение – двести долларов!

Выжидательная пауза. Мне захотелось его задушить.

Я внушала ему: скорее говори: «Раз… два… три… продано!»

– Кто больше?

– Двести пятьдесят! – снова вылезла матрона.

Не успела я в азарте предложить больше, чем позволял мой бюджет, как англичанин, вскинув холеную длиннопалую руку, поднял цену до двухсот семидесяти пяти.

Кровь шумела у меня в ушах; я с трудом слышала, как торговались матрона и британец. Цена взлетела до трехсот пятидесяти долларов. Мне это не по карману – совсем не по карману! Толпа покупателей переместилась к следующему столу, а я медленно пятилась, пока не очутилась у фонтана. Я рассеянно присела на край и стала наблюдать, как помощники аукциониста запаковывают купленную керамику. Англичанин и кудрявая блондинка слонялись по парку. Очевидно, они уже приобрели все, что хотели. Я решила, что они – владельцы магазинов, в которых продаются произведения искусства. Они смеялись и дружелюбно переговаривались, как равные. Значит, ваза поедет домой не ко мне, хотя изображенная на ней женщина поразительно похожа на меня… Она досталась англичанину, а я, наверное, сейчас сойду с ума… Я шумно вздохнула. Понятия не имею, что на меня нашло, но чувствовала я себя, выражаясь по-английски, «чертовски паршиво».

Ну а у нас в Оклахоме выражаются попросту: дерьмово у меня на душе!

Может, попросить у англичанина визитку, и… что? Попросить отложить для меня вазу? Может, удастся подкопить денег, если взять класс в летней школе, и…

Я увидела, как англичанин поднимает мою… то есть, конечно, свою вазу. Он осматривал ее с довольной улыбкой собственника, дожидаясь, пока помощник набьет упаковочный ящик папиросной бумагой, чтобы ваза не разбилась. Вдруг улыбка сменилась хмурым, озадаченным выражением. Что там еще стряслось? Я механически встала и подошла поближе.

– Боже мой! Это еще что за чертовщина? – Англичанин поднял вазу над головой и вгляделся внутрь.

– Что-то случилось, сэр? – Помощник был озадачен, как и я.

– Случилось… это уж точно! Ваза с трещиной! Для меня она абсолютно бесполезна! – Англичанин небрежно поставил вазу обратно на стол, на самый край – она качалась и едва не падала.

– Позвольте взглянуть! – Помощник схватил вазу и поднес ее к свету, подражая движениям англичанина. Вскоре лицо у него вытянулось. – Вы совершенно правы… Прошу вас, примите мои извинения за испорченный товар. В ваш счет немедленно внесут исправления! – Он еще не кончил говорить, а другой помощник уже несся к будке кассирши.

– Извините… – Я постаралась говорить как ни в чем не бывало. – Но что теперь будет с вазой?

Все трое обернулись ко мне.

– Естественно, ее выставят на торги заново. – Первый помощник передал вазу третьему; тот поспешил к помосту аукциониста. Я следовала за ним на ватных ногах. Внезапно мне показалось, что я – беспечная бабочка, которая летит на огонь, или, рассуждая по-оклахомски, комар, который летит к огромной электронной ловушке.

– Извините… Похоже, нам придется исправить досадную оплошность, – довольно раздраженно заметил аукционист. – Прежде чем мы приступим к тридцать первому лоту, придется заново выставить на торги лот номер двадцать пять. В днище вазы обнаружилась тончайшая трещина… Очень, очень прискорбно!

Я прошла вперед; аукционист поднял вазу и продемонстрировал ее публике, чтобы все заглянули в несовершенное нутро вазы. Я прищурилась, взглянула… и мне показалось, будто горлышко вазы подернулось рябью, словно поверхность черного озера. У меня закружилась голова. Пришлось несколько раз сморгнуть, чтобы снова обрести способность видеть четко.

Аукционист тоже заглянул в горлышко и покачал головой; на лице его появилась неодобрительная гримаса по поводу такого чудовищного брака. Вздохнув, он пожал плечами и провозгласил:

– Итак… первая цена – двадцать пять долларов!

Тишина.

Я не верила собственным ушам. Мне хотелось кричать, но я сдержалась. Оглядев молчаливую толпу, ведущий быстро решил снизить ставку:

– Пятнадцать долларов!

Тишина. Всего десять минут назад за вазу буквально бились не на жизнь, а на смерть; она ушла за триста пятьдесят долларов. И вдруг оказалось, что в вазе имеется изъян и теперь за нее невозможно выручить и пятнадцати! Сама судьба принялась нашептывать мне на ухо.

– Три доллара пятьдесят центов! – Я ничего не могла с собой поделать. Мне показалось, что я имею право на некоторое справедливое возмездие.

– Три доллара пятьдесят центов… Продано! Мадам, пожалуйста, назовите ваш номер моему помощнику. – Аукционист поморщился. – Можете немедленно забрать покупку.

Глава 4

– Мой номер – семьдесят четыре. Пожалуйста, выпишите счет.

Видимо, кассирша работала здесь временно… во всяком случае, двигалась она медленно, как сонная муха. Я старалась не топать ногами от нетерпения. Хочу-вазу-хочу-вазу-хочу-вазу… Так недолго и спятить!

– Общая сумма с налогом… три семьдесят восемь… – Кассирша даже моргала медленно, словно теленок.

– Вот, держите. – Я протянула ей пятерку. – Сдачи не надо! – Она расплылась в такой улыбке, как будто я была Санта-Клаусом.

– Спасибо, мэм. Сейчас вам принесут покупку. – И, обернувшись, бросила через плечо: – Зак, принеси ту фигню для семьдесят четвертого!

Из-за угла вынырнул Зак; он нес упаковочную коробку. Крышка была открыта; он показал мне содержимое, чтобы я убедилась в том, что устроители ничего не перепутали. Но заглядывать внутрь было не обязательно, я и так поняла, что там именно моя ваза, потому что снова почувствовала себя не в своей тарелке.

– Спасибо, я сама донесу. – Не давая себе передумать, я схватила коробку, закрыла крышку и направилась к машине. – Пора сваливать отсюда на фиг!

Разговоры с самой собой помогали мне не психовать… Точнее, не слишком психовать.

Нажав кнопку на пульте, я открыла переднюю пассажирскую дверцу и осторожно поставила коробку на сиденье. Поразмыслив, решила, что надежнее будет закрепить ее ремнем безопасности. Очень не хотелось, чтобы коробка перевернулась, ваза выпала, а мне пришлось бы хватать ее, одновременно следя за дорогой. Ох…

Ожил мотор, и сразу заработал кондиционер. Стараясь не слишком глазеть на коробку, стоящую рядом, я включила заднюю передачу и вывела «мустанг» на дорогу.

– Ну что?

Папаша из «Детей кукурузы», он же дворецкий Ларч из «Семейки Адамс», снова стоял на посту и махал в мою сторону своей оранжевой волшебной палочкой. Я подкатила к нему и опустила стекло – до половины.

– Вижу, судьба не ошиблась. – Он переводил взгляд с коробки на меня и обратно. Боже, ну и зловонное же у него дыхание!

– Да, оказалось, что она с браком – трещина в донышке. Так что я купила ее очень выгодно. – Включив передачу, я медленно покатила вперед. Он что, намеков не понимает?

– Да, мисс, вы и понятия не имеете, насколько выгодную сделку сегодня совершили! – Его глаза словно пронзали меня насквозь. Вдруг он задрал голову и посмотрел на небо. – Погода портится. Постарайтесь… – он помолчал, – ехать осторожно… Очень осторожно! – Интересно, что он, черт его возьми, имеет в виду? – Очень не хотелось бы, чтобы вы… – пауза, – попали в… аварию.

– Ничего со мной не случится. Я отличный водитель! – Я нажала кнопку, подняла стекло и отпустила сцепление. Взглянув в зеркало заднего вида, я увидела, что папаша из «Детей кукурузы» сделал несколько шагов вслед за мной.

– Вот псих! – Меня передернуло.

Моей машине гораздо больше пришлась по вкусу грунтовая дорога; после поворота я прибавила газу, радуясь, как девчонка, скрипу гравия под колесами. В зеркале заднего вида я по-прежнему видела «кукурузного папашу». Он стоял посреди дороги и как завороженный смотрел мне вслед. Я вспомнила, как старый псих каркал насчет погоды, и тоже посмотрела на небо.

– Отлично… Только этого мне и не хватало!

Небо заволакивали пухлые серые облака, отчего прежде голубое небо стало похожим на рваное одеяло. Я взяла курс на юго-запад, в сторону Талсы, и приготовилась пережить замечательную оклахомскую летнюю грозу.

– Итак, друзья и любители спорта, давайте-ка посмотрим, что говорят народные приметы и прогнозы метеобюро!

Я принялась крутить настройку, но прогноза погоды все не попадалось. Сначала я попала на канал музыки кантри, потом я прослушала кусочек «Сельского часа», где пугали разгулом июньских клещей (правда-правда, я ничего не выдумываю!). Потом я попала на евангельский канал и прослушала часть проповеди, посвященной супружеской неверности. Слушала я недолго, поэтому так и не поняла, выступал ли проповедник против адюльтера или за него. Но никаких прогнозов погоды поймать не удалось. Не получилось настроиться и на джазовый канал и даже на какой-нибудь софт-рок, что бы это странное название ни значило.

– А может, нам с тобой прикинуться шлангами и мчать прямо домой? – обратилась я к чертовой коробке. Охренеть можно! Я застряла в какой-то чертовой глуши! Я посмотрела вперед, налево и поняла, что все гораздо хуже, чем мне казалось. Итак, я застряла в какой-то чертовой глуши, меня несет прямо на грозовой фронт, и я беседую с коробкой, в которой спрятана ваза, урна или горшок. К тому же при одном взгляде на коробку с моим сокровищем я испытываю такое чувство, будто приняла несколько таблеток для похудения и запила их огромной чашкой мокколатте со сливками. – Вот именно! Как только доберемся до ближайшего городишки, я остановлюсь на деревенской заправке, куплю себе огромную шоколадку, съем ее и выясню, что там, на фиг, творится с погодой. – Я с подозрением покосилась на коробку. – Заодно и воздухом подышу!

На секунду я почти пожалела о своей ненависти к сотовым телефонам. У меня нет мобильника. У всех моих друзей такие штуки есть, и даже не по одному. Они как будто соревнуются, у кого больше мобильников и у кого они самые миниатюрные. Это как мериться членами, только там чем больше – тем лучше. У моей ближайшей подруги (той самой, что преподает, блин, в колледже) есть даже специальное устройство в машине; она может болтать не снимая рук с руля. А еще у нее есть современная моделька, которая уютно лежит в сумочке. Я покорно сношу насмешки сверстников. Ничего! Когда они будут загибаться от рака мозга, я скажу: «Я ведь вас предупреждала!» Я постоянно объясняю им: нет, я не неандерталка какая-нибудь и стараюсь идти в ногу со временем. Мне просто не нужен телефон ни в машине, ни в сумке, ни на столе, ни в спортивном саквояже… И так далее и тому подобное. Да-да, я приду навестить их в больнице. В голове у них вырастет опухоль размером с баскетбольный мяч. Подумать только, они подставляют себя под радиацию ради того, чтобы условиться, где встретиться в обед, и обсудить очередную выходку пасынка или падчерицы. Итак, мне смерть от рака мозга не грозила, зато надвигающаяся гроза или торнадо внушали серьезные опасения. То и дело поглядывая на небо, я все увеличивала скорость, но поняла, что от грозы мне все же не уйти. Оклахомские грозы очень своенравны; у каждой как будто собственный характер. Не устаю удивляться тому, как быстро и радикально может меняться летом погода в Оклахоме. Помню, как-то я загорала у бассейна очередного приятеля. В соответствии с этикетом, я расслаблялась лежа на спине. Кажется, самого приятеля в это время не было дома, иначе он не дал бы мне расслабиться ни на минуту. Да и как тут расслабишься, если тебе шепчут, что у тебя замечательные сиськи? Вдруг ветер изменил направление и стал холодным; открыв глаза, я увидела, что небо сплошь затянуто серыми тучами. Я подхватила вещички, написала благодарственную записку приятелю и уехала. Хотя жила я всего в пятнадцати минутах езды от него, не успела добраться до дому, как разверзлись хляби небесные. Серые тучи почернели. Деревья гнулись и жалобно стонали от жутких порывов ветра. В сплошных потоках ливня стало невозможно вести машину. Еще повезло, что я успела добраться до больнички в Брокен-Эрроу. Мне хватило времени ввалиться в двери отделения неотложной помощи и спуститься в подвал, когда по центру городка пронесся торнадо.

Так что сейчас я, возможно, нервничала не зря. А проклятый горшок мне совсем не помогал.

Впереди показался зеленый с белым указатель: до Рапы десять миль. Едва я разглядела указатель, как небо буквально разверзлось, и мой «мустанг» чуть не захлебнулся в потоках ливня. Я люблю свою бибишку. Обожаю ее! Но «форд-мустанг» – не та машина, в которой можно ездить в ливень. Ее сразу заносит. Я переключилась на пониженную передачу, включила «дворники» и сосредоточила все внимание на том, чтобы не съехать в кювет. Попробовала включить радио – сплошные помехи. Деревья, которые я смутно видела на обочине, клонились к земле под самыми неестественными углами. Я включила дальний свет, но видимость все равно была нулевая. Порывы ветра били в машину со всех сторон; чтобы не потерять управление, пришлось вцепиться в руль обеими потными руками.

Почему ладони вспотели?

– Что за хрень?

В салоне стало тепло. Почему? Из вентиляционных отверстий лились струйки прохладного воздуха, и все равно меня охватил неприятный жар.

И вдруг я поняла, в чем дело. Жар шел от проклятой коробки. Одним глазом я смотрела вперед, на дорогу, хотя все равно ничего не видела, другим косилась на коробку. Клянусь, она мерцала, как будто в ней находился только что включенный инфракрасный обогреватель…

Я оторвала взгляд от коробки и…

О господи! Дорога вдруг куда-то пропала! Шины заскрипели по гравию на обочине; я поспешно крутанула руль влево. Машину занесло; пробуя как-то выровнять ее, я выкрутила руль вправо… Бесполезно! Порывы ветра и потоки дождя не давали ничего разглядеть. Из последних сил я вцепилась в руль, стараясь убрать занос. Меня завертело. Услышав визг покрышек, я охнула. Сердце провалилось куда-то в желудок. А потом весь мир перевернулся вверх ногами.

Висок тут же кольнуло острой болью. Запахло дымом. Оказывается, я зажмурилась; но, открыв глаза, решила, что угодила прямо на Солнце. Ваза вывалилась из коробки и превратилась в огненный шар. Медленно вращаясь, шар плыл ко мне. Время остановилось. Где я? Похоже, меня отправили на окраину ада! Неожиданно я увидела в ярко светящемся шаре собственное отражение, но какое-то искаженное, как будто смотрела на объятый пламенем водоем, поверхность которого пошла рябью. Я увидела себя совершенно голой; с распростертыми руками и запрокинутой назад головой, я вращалась в языке пламени, словно языческая танцовщица. Огонь и дым окружали меня, и я поняла, что сейчас умру. Нет, передо мной не пронеслась за один миг вся моя жизнь; я не стала жалеть об оставленных друзьях и родственниках. Моя последняя мысль была абсолютно лишена возвышенности: «Черт возьми, так и знала, что надо перестать чертыхаться! Что, если Бог – и правда баптист?»