Часть 2 Уильям, герцог Кларенс

КОРОЛЕВСКАЯ ДЕТСКАЯ

Когда герцог Кларенс влюбился в Дороти Джордан, он отнюдь не был зеленым юнцом. Будучи на несколько лет моложе ее — ему было двадцать пять, ей — двадцать восемь — он к этому времени уже провел в море одиннадцать лет.

Когда он родился в августе 1765 года, у королевской четы уже было два сына — Георг, принц Уэльский, трех лет, и Фредерик, епископ Ознабургский и герцог Йоркский, двух лет.

Гораций Уолпол весьма цинично отметил, что если бы королева не дарила стране герцогов, то сословие пэров могло бы иссякнуть, хотя в то время ему не дано было знать, что предстояло рождение еще нескольких сыновей.

Уильям появился в детской, в которой уже царил его брат Георг, приобретший к этому времени некоторую властность, так как был не только самым старшим, но и самым красивым и очаровательным из детей.

Георг, обожаемый матерью и слугами, точно знал, как добиваться своего, как выпрашивать или требовать удовлетворения своих желаний и как избегать наказания, если возникала такая угроза.

Был только один человек, которого Георг не смог очаровать, и этим человеком был король, его отец. Было вполне естественно, что младший брат должен был восхищаться Георгом, а Георг больше всего на свете любил, когда им восхищались. Фредерик уже был его преданным оруженосцем, и юный Уильям последовал примеру среднего брата. Георг был самым добрым из братьев, и хотя Уильям был младше, он никогда не чувствовал себя ущемленным: Георг всегда оказывался рядом, готовый объяснить, дать совет и принять восхищение. Георг был в детской богом, и его младший брат воспринимал это так же естественно, как восход солнца.

Если они испытывали какие-нибудь трудности, они всегда шли к Георгу — высокому для своих лет, розовощекому, голубоглазому, кудрявому Георгу, — которого люди всегда приветствовали, когда встречали во время прогулок с няньками, и который уже знал, как улыбаться и взмахивать рукой, чтобы это было одновременно и по-королевски, и сердечно; люди улыбались ему в ответ и восхищались ранним развитием мальчика.

Когда их мать приходила в детскую и брала на руки Уильяма, поскольку он был младшим, и разговаривала с ним, ее взгляд невольно останавливался на Георге. На ее туалетном столике Уильям видел восковую фигурку ребенка. Она держала ее там, чтобы иметь возможность любоваться, пока горничная занималась ее прической. Это был Георг в младенческом возрасте — лучший, самый здоровый и прекрасный ребенок в мире.

В детской не было ревности. Георг был Георгом, и все принимали его полновластие, кроме короля, который часто появлялся там с тростью и наказывал за высокомерие, непослушание или жадность.

— Да, — заметил однажды Фредерик Уильяму, — если бы не папа, не было бы ни одного человека, способного противостоять Георгу, Это было бы все равно, что святой Георг без дракона.

Уильям постигал ситуацию медленно. Он не был так сообразителен, как его братья, и часто не понимал, о чем они разговаривают, особенно Георг, хотя когда тот догадывался об этом, то всегда объяснял с предельным терпением.

Королевские детские в Кью находились под присмотром леди Шарлотты Финч, я король установил там очень строгий распорядок и диету — детям нельзя было есть мясо каждый день, а жирное мясо вовсе было исключено из рациона. Им не разрешалось также есть сладости, а из фруктового пирога они получали только фрукты, зато овощи они могли есть вволю.

— Кому нужны эти овощи? — кричал принц Уэльский. — Я хочу мяса. Я хочу жирного мяса!

Уильям помнил бунт, когда Георг попросил, чтобы им вместо рыбы дали мясо. Он взял свою порцию рыбы и швырнул ее об стену, Фредерик, всегда копировавший брата, швырнул так же и свою. В это время леди Шарлотта, лишившаяся дара речи, в ужасе увидела, как хихикающий Уильям сделал то же самое.

Леди Шарлотта не наказывала их сама, она всегда должна была сообщать о проступках братьев Их Величествам, и это, конечно, кончалось появлением в детской папаши, побагровевшего, с выпученными глазами, готового учинить наказание. На этот раз он всех выпорет тростью — проступок слишком серьезный. Уильям наблюдал за тем, как лицо Георга становилось таким же багровым, как и отцовское, потому что была одна вещь, которую Георг ненавидел более всего, — порку тростью. Он страдал не от боли, хотя она была весьма сильной, а от унижения.

— Порядок, — сказал король. — У меня сбудет порядок, Я вколочу его в вас, дети. Вы не получите мяса в течение недели, и я вас выпорю.

Тут же была королева, она пыталась протестовать, но король только посмотрел на нее, удивленный тем, что она осмелилась это сделать. Она ненавидела, когда мальчиков пороли, особенно Георга. Георг сказал:

— Я был первым. Я начал. Ваше Величество не должны наказывать Фредерика и Уильяма.

Святой Георг и дракон.

Королева смотрела с любовью на своего первенца, король, даже если и одобрял эти чувства, не позволил им взять над собой верх, и порка началась. Георг вопил, вслед за ним вопили и двое младших, королева заткнула уши и старалась не смотреть на лицо мужа, которое наливалось кровью, и он кричал: «У... меня... будет... порядок... в... детской!»

Когда он ушел, Георг сказал им, что он кричал не от боли, а чтобы устыдить отца. Он ненавидит отца, и когда сам станет королем — а он обязательно им станет, он ни капельки не будет похож на него, потому что их папа, заявил он шепотом и осторожно, просто старый дурак, и многие так думают в парламенте, например, Георг сам слышал, как это говорили слуги. И поскольку Георг терпеть не может отца, они тоже должны его ненавидеть и находить способы причинять ему неприятности, не слушаться, потому что в детской должен править не король, а принц Уэльский. Так с детства Георг начал конфликтовать с отцом, и братья дружно были на его стороне.

Они все были воодушевлены этим, и пока король был поглощен потерей американских колоний, а королева — ожиданием очередного ребенка, они сумели добиться изрядной самостоятельности. Они всегда выступали вместе — трое братьев. Это сохранилось и в дальнейшем, когда в детской появились и другие дети.

Уильям часто вспоминал случай, как Георг сломал барабан, прыгнув на него. И они решили, что будет очень весело использовать разорванный барабан как карету, и они попросили одну молодую гувернантку, находившуюся в детской, сесть в него, чтобы они могли катать ее по полу.

— Ни в коем случае, Ваше Высочество, — сказала она Георгу. — Вам не следовало прыгать на барабан.

— Я имею право делать здесь все, что хочу, мадам, — ответил ей Георг повелительным тоном, подражая королю. — И сейчас вы сядете в эту карету, чтобы три прекрасных коня могли приступить к своим обязанностям.

— Я не стану делать ничего подобного.

Уильям, который еще не понял, что его брат не одобряет грубого обращения с женщинами, попытался втолкнуть гувернантку в барабан. Она хотела помешать ему, но неловко повернулась, толкнула Уильяма, тот упал и разбил голову до крови. На сцене немедленно появилась леди Шарлотта, требуя объяснений.

— Принц Уильям хотел меня толкнуть в барабан, — говорила гувернантка, — и я пыталась ему помешать это сделать.

Она не толкала и не била принца Уильяма, он сам виноват в том, что упал.

— Нет, она ударила его, — сказал Георг.

— Нет, мадам, — сказала гувернантка, — он упал по своей вине после того, как попытался втолкнуть меня в барабан.

Георг прекрасно понимал, что это происшествие почти наверняка может закончиться для Уильяма поркой, но если гувернантка его ударила, что было запрещено, его не станут наказывать за проявленное негодование. Леди Шарлотта Финч позвала служанку, которая была свидетелем происшествия, она подтвердила, что гувернантка не била принца Уильяма, он хотел ее толкнуть, она неловко повернулась, принц Уильям упал и разбил голову.

— Глупости, — кричал Георг, стараясь защитить брата. — Да, вы его ударили. Я это говорю. Эти служанки будут говорить все, что угодно, в защиту друг друга.

Что могла поделать леди Шарлотта? Она могла только позаботиться о том, чтобы подобное не повторялось. В детской ясно дали понять: если гувернантка обижает одного из братьев, она обижает их всех, и было очевидно, что они и впредь станут лгать, если потребуется, чтобы защитить друг друга. Все обстояло так, что неприятность одного становилась общей бедой, и если с принцем Фредериком и принцем Уильямом еще можно было иметь дело, то принц Уэльский с его очарованием, быстрым умом и способностью выворачивать правду наизнанку в своих целях, был грозным соперником. Поэтому многие проступки в детской оставались безнаказанными.

Уильяма всегда привлекало море, Георга и Фредерика — армия. Когда старшие братья играли в солдатики, Уильяму нужны были корабли. Королева рассказала об этом увлечении королю, который его сразу же одобрил и сказал, что когда наступит время, Уильям может поступить на флот, а Фредерик — в армию. Что же касается Георга, наследного принца, то король будет учить его сам, как управлять государством.

Королева часто сомневалась в том, что воспитание, полученное мальчиками, вполне соответствует их положению. Послушание, которого требовал король, могло породить только протест, что и произошло с принцем Уэльским. Он с каждым днем становился все упрямее, и было очевидно, что, повзрослев, он, подобно молодой лошадке, которой разрешили немного порезвиться на свободе, долго не сможет остановиться.

Королева понимала это, король — нет; с тех самых пор, как она приехала в Англию, — некрасивая, маленькая немецкая принцесса, которой не было еще и двадцати лет и которой с трудом давалось каждое английское слово, — ей внушили, что ее обязанность — рожать детей; все остальное было предоставлено королю, его матушке с любовником — лордом Бьютом.

Это было крушением ее надежд, но ей не оставалось ничего, кроме того, как ждать своего часа. Она была нехороша собой, в ней не было ни блеска, ни грации, единственным ее достоинством оказалась плодовитость. В этом не было сомнений — дети появлялись через определенные промежутки времени, всего их было пятнадцать, но двое умерли в младенчестве, впрочем, тринадцать тоже вполне достойное количество.

Оба, король и королева, гораздо лучше чувствовали себя в менее роскошной обстановке и поэтому старались, чтобы Кью — любимое место их пребывания — был похож скорее на дом сельского аристократа, чем на королевский дворец.

Король часто сожалел о том, что он не фермер, ибо сельский труд интересовал его гораздо больше, чем государственные дела. В то время он был сильно удручен тем, что колонии подняли свой голос против Англии, и половина Палаты Общин требовала суровых мер, чтобы призвать их к порядку, а вторая половина считала, что их следует умиротворить любым способом. Король, имевший твердое убеждение, что права его нерушимы, и внушавший то же сыновьям, не мог понять, почему требования колоний должны быть удовлетворены.

— Они пытаются проявлять нелояльность к короне, — говорил он. — Пусть почувствуют неудовольствие Англии в полной мере.

Одновременно начались волнения, связанные с Джоном Уилксом, требовавшим свободы слова, что в глазах короля было предосудительным. «Да здравствует Уилкс!» — когда до него доносились эти крики, а это случалось довольно часто, его лицо багровело от ярости. Между тем здравицы в честь Уилкса были слышны не только в королевских апартаментах, но также и в детских.

Однажды, когда король и королева вместе занимались каждый своим любимым делом — королева плела кружево, а король мастерил пуговицы, что считалось вообще-то не слишком подходящим занятием для царствующей особы, — дверь резко распахнулась, и на пороге появился рослый юный принц Уэльский, за ним стоял Фредерик и рядом с ним маленький Уильям, державший в поднятой руке плакат. Это был бунт обитателей королевской детской против своего угнетения — принц Уэльский, не страшась последствий, поднял восстание. «Да здравствует Уилкс!» — кричали звонкие детские голоса.

Король бросился к двери и оказался около нее как раз в тот момент, когда братья заслонили собой Уильяма. Непонятно, как наказывать за такой проступок, сетовал король: с одной стороны, он свидетельствует об интересе к государственным делам, что похвально, и об известном мужестве, но с другой — демонстрирует неуважение к родителям, что равносильно неуважению к короне.

Королева сказала на это, что, по ее мнению, коль скоро происшествие заставило короля улыбнуться, он может позволить себе проявить снисходительность. Король, однако, возразил, что снисходительность не всегда полезна и уместна и менторским тоном начал поучать на темы воспитания детей.

Он объяснял ей свои поступки только в тех немногочисленных случаях, которые были непосредственно связаны с ведением хозяйства. Если же она позволяла себе касаться государственных дел, то вызывала его неудовольствие; Уилкс и все те волнения, которые были с ним связаны, принадлежали к категории именно государственных дел. Он сказал, что велит одному из наставников выпороть сыновей: это будет меньшим наказанием, чем его собственноручная порка. «Он больше озабочен поркой собственных детей, — думала королева, — чем государственными делами».

В Кью существовали не только наказания. Король очень любил своих детей и, надо признать, гордился ими. И именно гордость за старшего сына делала его строгим. Мальчик слишком хорош собой, слишком умен, слишком испорчен окружающими — и его мамаша также входила бы в их число, если бы он, король, не противился этому, — и по этой причине его надлежит время от времени пороть, не спускать с него глаз и держать в ежовых рукавицах.

У Георга и Фредерика были собственные небольшие участки земли, на которых они должны были выращивать пшеницу, ибо король, любивший работать на земле, хотел внушить им то же чувство. То, что они, особенно Георг, который терпеть не мог пачкать руки землей, питали к этому занятию отвращение, не принималось во внимание. Пшеницу следовало вырастить, превратить сначала в муку, а затем и в хлеб, который король дегустировал с величайшей разборчивостью, после чего выносил суждение о навыках сыновей.

Уильям помнил, как Георг выходил из себя.

— Мы что, фермеры? Что люди должны думать о короле, который считает, что в обучение наследников входит выращивание хлеба?

Фредерик соглашался так же, как Уильям, Эдуард, Эрнст, Август и Адольф — к тому времени детская была уже заполнена.

Случались, однако, и приятные события. Уильям очень радовался, когда в Кью появлялись посторонние. Король ввел правило принимать желающих осмотреть достопримечательности каждый вторник, и в эти дни в парке играл оркестр. Посетителям нравилось видеть королевскую семью, особенно детей; Георг отвешивал поклоны, улыбался и принимал восхищение посетителей с таким удовольствием, что стал самым популярным членом семейства. Фредерик, Уильям и младшие братья наблюдали за этим с радостью. Они были бы сильно удивлены, если бы кто-то не пришел в восторг от Георга, они просто решили бы, что человек не в себе, если не может оценить их блестящего брата, похожего на великолепный цветок.

В Кью всегда звучала музыка. Король очень хотел, чтобы его сыновья понимали и любили ее. У Георга был отличный слух, и он хорошо пел, но Уильям плохо разбирался в музыке и не мог оценить гениальности Генделя, от которого семья была без ума.

Во время исполнения король обычно отбивал такт, детям полагалось сидеть в полной тишине, потом они должны были со знанием дела обсуждать с отцом достоинства ораторий и опер, что очень легко давалось Георгу. Уильям боялся, что он недостаточно музыкален, воистину, он начинал бояться, что не так умен, как его брат. Фред был, конечно, бледной тенью Георга, но он мог шутить со старшим братом, и вместе они бывали очень остроумны. Уильям был слишком медлительным. Не беда. Он знал, что никогда не сможет соперничать со старшими братьями, они это тоже знали и принимали его таким, каким он был.

Как бы там ни было, ему не надо было каждый четверг посещать апартаменты королевы, как это должны были делать оба старших брата, поскольку его не считали достаточно взрослым для этого. Георг говорил об этом с неудовольствием:

— Счастливчик ты, Уильям, повезло тебе, хоть от этого избавлен.

Уильям робко улыбался, но он тоже хотел бы ходить с братьями, ибо считал справедливым только то, что было доступно всем троим.

В Кью иногда играли в карты, но, конечно, дети в игре не участвовали, они стояли позади королевы, принимая гостей; все слушали музыку, которая исполнялась в соседнем зале, при этом король отдавал распоряжения по поводу программы. Все это такая тоска, говорил Георг, когда я стану королем, у меня все будет по-другому.

Уильяму очень нравились приемы, которые родители устраивали для них, праздники по случаю дней рождения с великолепными фейерверками. Уильям обычно держался подле матери, не в силах скрыть волнение, особенно когда праздновался его день рождения и подавали огромный торг в виде корабля. «Где наш моряк Уильям, а?» — обычно спрашивал король, вытаращив глаза, стараясь быть веселым и шутить, но Уильям никогда не доверял отцу: он не мог забыть порок, не своих, которые были не такими уж свирепыми, а тех, которые доставались принцу Уэльскому.

В те далекие времена Кью был похож на деревню, домики которой располагались вокруг большого луга. Там же была и королевская ферма, откуда к столу доставляли масло, молоко и яйца. Ферма находилась под личным наблюдением короля, который любил водить туда детей, чтобы они могли видеть, как делается масло. Король вмешивался во все дела на ферме, любил щекотать своей длинной тростью свиней, которые при этом валились на землю и радостно хрюкали, не подозревая, что вскоре превратятся в ветчину и бекон для королевского стола.

Картину дополняли дом леди Шарлотты Финч с маленьким садом, дом королевы и дом, в котором жили дети.

Жизнь в Кью была вполне заурядной. Они должны были рано вставать, ибо король считал это необходимым, и рано ложиться. Каждое утро в шесть часов королева сама наблюдала за их умыванием. И у нее, и у короля была привычка то и дело входить в комнату во время еды, так что дети никогда заранее не знали, когда они могут появиться. Королева иногда присутствовала на уроках, а король сам разрабатывал план их обучения.

Так продолжалось до тех пор, пока Уильяму не исполнилось восемь лет, после чего его привычный жизненный уклад внезапно изменился.

Принц Уэльский и Фредерик должны были переехать в отдельные апартаменты, так как считались слишком взрослыми, чтобы жить вместе с младшими братьями. К ним были приставлены воспитатель и слуги, а Уильям вынужден был остаться в детской. Жизнь стала легче, стало меньше проверок и суровых законов. Уильям всегда понимал, что его брат Георг был важным членом семьи, поскольку ему предстояло стать королем. Теперь, когда он покинул детскую, их отношения не могли оставаться прежними. Но они постоянно встречались, и Георг был неизменно добр со своим младшим братом. Если Уильям попадал в затруднительное положение, ему надо было только подойти к Георгу.

Когда Уильяму исполнилось тринадцать лет, Англия переживала трудные времена, и король был очень озабочен. Все дела шли плохо. Разлад между Англией и американскими колониями достиг наивысшей точки. Британские войска потерпели поражение при Саратоге, что вызвало бурю в парламенте. Невозможное случилось. Английская армия была разбита американскими колонистами, и ходили слухи о том, что Франция послала восставшим помощь. Король обсуждал со своим премьер-министром главный вопрос — «мир или продолжение войны?» Лорд Норт склонялся к заключению мира, король, однако, был против: он был намерен доказать, что является настоящим правителем, а лучший путь к этому — непреклонное сопротивление. Он был растерян и не уверен в себе и не хотел, чтобы это было заметно, он разрывался между событиями внутри страны и вне ее.

Принцу Уэльскому уже исполнилось шестнадцать лет, и он негодовал по поводу отсутствия свободы. Начались разговоры о его нежных привязанностях к женщинам. В Кью уже разразился скандал вокруг того, что принц Уэльский соблазнил одну из горничных, которую подкараулил в саду. Организовать засаду ему помог Фредерик, не исключалось и участие Уильяма. Принц Уэльский плохо влиял на братьев.

— В один прекрасный день мы обнаружим, что вырастили распутников, — сказал король королеве. — Надо что-то делать. Фредерик может постоять за себя, у него есть собственная воля. Я боюсь за Уильяма. К тому же он еще очень мал, но постоянно в их компании. Почему бы не отправить Уильяма в море, а?

— В свое время, — ответила спокойно королева.

— Кто говорит «о своем времени»? Я имею в виду — сейчас, разве не понятно, а? Пусть станет моряком прежде, чем Георг сделает из него развратника.

Королева была в ужасе.

— Уильяму только тринадцать лет,— напомнила она королю.

— Я осведомлен о его возрасте, но ведь другие юноши идут на флот именно в этом возрасте. Подходящий возраст. Не вижу, чем он отличается от других.

— Он... он совсем ребенок.

— Да? — удивился король беззлобно. Она мать, и ей хочется, чтобы дети всегда были при ней. — Самое время. Тринадцать. Лучший возраст для матроса.

— Матроса?

— Надеюсь, вы не считаете, что он может сразу начать адмиралом, не так ли? Он начнет матросом и пройдет весь путь до конца. Это будет нелегкая жизнь, но трудности никого не портят. Это его братцу все досталось слишком легко.

— Его часто слишком жестоко били, — напомнила королева многозначительно.

— Можете поверить, что именно это помешало ему стать еще хуже, чем он есть. Служба на море будет полезна Уильяму. Я сам поеду в Портсмут и найду судно, готовое к отплытию.

— Я просила бы вас помнить о его возрасте.

— Вздор, — сказал король и добавил с таким видом, словно ему в голову пришла блестящая мысль. — И еще раз вздор!

— Тринадцать лет... и он же принц.

— Достаточно взрослый. К тому же у принцев больше обязанностей, чем у простых людей.

Королева знала, что если король принял какое-либо решение, никто и ничто не сможет переубедить его, ибо одной из самых заметных черт его характера было упрямство. Она была в тревоге за Уильяма, который хоть и отличался дисциплинированностью, любил роскошь, в которой жил. Как он вынесет матросскую жизнь, именно матросскую, ибо король и слышать не хотел ни о каких поблажках. Эта служба должна была стать частью сурового воспитания. Бедный Уильям, думала королева.

Услышав новость, Уильям пришел в ужас. Да, он хотел быть моряком, но еще не сейчас. И когда он мечтал о море, он видел себя адмиралом, в крайнем случае — капитаном, но уж никак не матросом. Он сразу же отправился к брату.

Георг писал письмо одной из фрейлин своих сестер. Он очень любил писать письма, ибо имел хороший слог и умел проливать слезы над своими чувствами, стараясь произвести впечатление на юную леди.

Увидев лицо Уильяма, он в тревоге отложил перо.

— Георг, ты слышал, они отправляют меня в море?

— Да, конечно, но это еще не скоро.

— Скоро. Папа собирается в Портсмут, чтобы все уладить, и мне сразу же придется уезжать.

— Он сошел с ума! — закричал Георг, и Уильям почувствовал себя увереннее: Георгу можно довериться.

— Но нашего папу не переубедить.

— Наш папа — осел, — сказал Георг грустно. — Возьми меня, я взрослый мужчина, а со мной обращаются, как с ребенком. Впрочем, это неважно. Тебе хуже. Отправить в море? Как это можно? Ты еще совсем мальчик, как ты сможешь командовать?

— Я буду простым матросом.

— Как он посмел! Мой брат... простой матрос!

— Я долго изучал геометрию, и я должен отправляться... он так говорит. Он не хочет, чтобы я был здесь.

— Он боится, что я испорчу тебя. Он понимает, какой он болван. Над ним все смеются! Король-пуговичник! Фермер Георг! Разве это занятия для короля? Поверь мне, Уильям, если я стану королем, тебе не придется делать ничего против своего желания.

— Знаю, Георг. Но ты не король. Он — король. Он наш отец, и он говорит, что я должен отправляться на корабль.

Братья с грустью смотрели друг на друга. Они оба знали, что должны подчиниться своему королю и отцу. Пока, думал Георг с ненавистью. И хотя эта мысль его успокаивала, положение Уильяма не переставало его огорчать. Бедный Уильям! Отправляться в море простым матросом! Что он может сделать, чтобы его утешить?

— Ты сможешь иногда приезжать, — сказал он. — И к тебе нельзя относиться, как к матросу, ты еще ребенок. Если он хочет, чтобы ты жил, как другие люди, он должен был предоставить тебе хоть немного свободы, разве не так? Обещаю тебе, что, когда ты приедешь в отпуск, мы встретимся. Мы переоденемся, чтобы нас никто не узнал, поедем в Ранелах и будем там развлекаться.

Георгу всегда удавалось его утешить. Слушая его, Уильям думал о своих приездах домой, потому что только эти мысли позволяли ему отвлечься от того, что было совсем близко.

Король оказался более проворен в организации отъезда сына, чем обычно бывал в государственных делах: в своей семье он был деспотом, при решении государственных дел министры пренебрегали его мнением. Он очень энергично занимался подготовкой отъезда Уильяма, сам побывал в Портсмуте и встретился со специальным уполномоченным судостроительной верфи, сэром Самуэлем Худом, а также воспользовался возможностью повидать контр-адмирала Роберта Дигби, с которым Уильяму предстояло уйти в море.

— ...и еще — никаких поблажек, понятно, а? Он должен быть вместе со всеми... в тех же условиях, что и другие... с ним должны обращаться, как со всеми остальными матросами. Сделайте из него человека.

Контр-адмирал Дигби ответил, что приказы Его Величества будут исполнены.

— Если он плохо исполняет свои обязанности, он должен быть наказан. Он знает, что наказание неотвратимо... Их сурово наказывали. Он должен быть вместе со всеми... есть с ними... жить с ними. Понятно?

Контр-адмирал прекрасно понимал.

— Он немного распущенный.

Братья, постепенно привыкая к отрывистой речи короля, контр-адмирал Дигби понял, что тот намекает на распущенность принца Уэльского и герцога Йоркского, о которых уже ходили определенные слухи.

— Жизнь в море. Очень хорошо для юноши. Он хороший мальчик, не хочу, чтобы его испортили. Так когда можно его привезти?

Контр-адмирал поинтересовался, не будет ли Его Величество возражать, если его секретарю будет направлен список вещей, которые принц Уильям должен взять с собой.

— Секретарю?! Нет. Он мой сын. Я должен быть уверен, что он собрался, как следует. Мне нужен список сейчас!

Дигби был несколько удивлен таким некоролевским подходом, однако он не был знаком с потребностями своих матросов настолько хорошо, как предполагал король; список должен быть дополнен, сказал он королю, и будет передан Его Величеству перед его отъездом из Портсмута.

— Прекрасно. Прекрасно. Я думаю, мальчик вам понравится. Веселый малый. Всегда любил море. Моряк из него получится. Хороший мальчик, но... братья!

Контр-адмирал заверил, что все понимает и очень признателен Его Величеству за личную беседу.

Накануне отъезда Уильяма в Портсмут вся семья собралась вместе, чтобы попрощаться с ним, — король, королева, семеро братьев и четыре сестры, все, кроме Софи, слишком маленькой для того, чтобы участвовать в семейных торжествах. Королева чуть не плакала и была более решительна, чем обычно себе позволяла. Она считала, что король не должен был отправлять своего юного сына из дома таким образом. Кто слышал когда-нибудь о подобных глупостях? Мальчика, которому нет еще четырнадцати лет, принца, отправляют на корабль, где он будет жить среди простых матросов! Она была счастлива, что это не Георг. Этого бы она не вынесла. Он такой чувствительный, обидчивый. К счастью, Уильям более дисциплинированный, спокойный, не такой смышленый, как Георг, и, может быть, поэтому лучше сможет приспособиться к той жизни, которая ему предстоит, но все равно это постыдное решение.

Она часто чувствовала себя обиженной королем. Когда она приехала в Англию из герцогства Мекленбург-Стрелиц, она думала, что будет править вместе с ним, однако вскоре обнаружила, что ей позволено принимать не более важные решения, чем каким рукоделием заниматься ее дочерям или кому гулять с собакой. Даже питанием ее детей занимался король. И вот теперь ее сын Уильям, вопреки ее воле, должен быть отправлен на корабль, где ему придется жить среди простых матросов! Временами она ненавидела своего мужа и вспоминала о той странной его болезни, которая однажды напугала ее.

Тогда казалось, что у него был жар, но не только это. Однажды, когда он спорил со своими министрами, его лицо вдруг побагровело, он потерял нить разговора и внезапно разрыдался. Это выглядело как случайность, но она уже наблюдала эту пугающую внезапную способность говорить бессвязно, когда они оказывались наедине.

— Все они против меня, — говорил он тогда. — Все министры против меня.

И он готов был повторять эти слова бесконечно, и ей пришлось повысить голос, чтобы заставить его замолчать.

— Народ меня оскорбляет, — кричал он. — Я не могу спать из-за того, что думаю о нем и о своих министрах. Они меня ненавидят. Они не дают мне покоя.

Этому не было конца, он кричал с такой яростью, что она боялась, как бы он не сошел с ума. Он сам этого тоже боялся.

— Иногда мне кажется, что я теряю рассудок, — сказал он ей тогда. — Для такого случая должен быть Закон о регентстве. Георг еще слишком мал.

Георгу в то время было три года.

— Закон о регентстве, Закон о регентстве...

С того момента, она это хорошо запомнила, сохранилась его манера говорить короткими фразами, вдалбливая их и повторяя. Она часто вспоминала то ужасное время, когда вскоре после приезда в Англию, имея на руках трехлетнего Георга и двухлетнего Фредерика и будучи беременной Уильямом, она задумывалась над тем, какая судьба ее ждет, если король действительно лишится рассудка.

Он поправился, но болезнь не прошла бесследно, и нередко она задавалась вопросом, не повторяется ли все сначала. И это намерение отправить юного Уильяма на флот казалось ей проявлением слабоумия.

Уильям сидел за столом рядом с отцом на почетном месте так, чтобы король мог с ним разговаривать и давать советы, в которых он вовсе не нуждался.

— Я уже отправил один волосяной матрас, мой мальчик, два сундука и две легкие походные кровати, связанные вместе. Ты устроишься. Мы скоро услышим от тебя, что жизнь моряка ни с чем не сравнима. Итак, один волосяной матрас...

Георг посмотрел на Фредерика и тихо спросил:

— Папа, сколько волосяных матрасов?

Белые брови короля поднялись, выпученные голубые глаза уставились в старшего сына. Юноша всегда казался ему слишком надменным, его томное изящество раздражало короля. Фредерик подавил приступ хохота, а их мать трепетала в то время, как остальные с восторгом смотрели на принца Уэльского, осмелившегося смеяться над отцом.

— Волосяной матрас, я сказал.

— Понимаю, папа. Мне просто показалось, что их несколько.

— Один волосяной матрас, — сказал король, — два сундука и две походные кровати, связанные в один узел.

— Уильям — счастливчик. Ваше Величество отправляет его из дома не хуже, чем служанку.

— Разве? — произнес король, всегда подозрительно относящийся к Георгу и уверенный в том, что тот пытался дерзить. Но он твердо решил избегать трений со старшим сыном накануне отъезда Уильяма из дома. Король сосредоточил свое внимание на Уильяме.

— Перед отъездом я дам тебе Библию. Читай ее каждый день.

— Хорошо, папа.

— Ты собираешься покинуть свой дом и получить профессию, в которой, я не стану этого скрывать от тебя, предстоит преодолеть много испытаний и пережить опасности. Ты понимаешь, что это такое? Твоя первая обязанность — подчиняться тем, кто должен тобой командовать. Если ты намерен в будущем командовать, ты прежде всего должен научиться подчиняться. Ты не должен думать, что твое положение защищает тебя от необходимости выполнять все, что от тебя будут требовать. Не думай, что сын короля может рассчитывать на поблажки среди лиц одного с тобой звания. Ты должен, как все, подчиняться дисциплине и заведенному порядку. К тебе будут обращаться не как к принцу, а как к простому матросу. Понятно?

Принц Уэльский вздрогнул и прикрыл глаза рукой, словно хотел справиться с волнением; королева нахмурилась, но король продолжал свою бессвязную речь, повторяя то, что уже было сказано.

Уильям был почти счастлив, когда вечер закончился.

— Ложись рано. Спокойной ночи. Завтра тебе понадобятся все твои силы.

Георг обнял брата со слезами на глазах, он плакал легко и не всегда бесполезно.

— Не забудь, Уильям, — сказал он. — Ты скоро вернешься домой. И мы будем развлекаться... вместе.

Георг мог лучше успокоить, чем король своими нравоучениями, или королева — слезами.

МАТРОС ГЕЛЬФ

На следующее утро Уильям отправлялся в Портсмут, а оттуда — в Спитхед, где ему предстояло сесть на корабль «Принц Георг», судно с двадцатью восьмью пушками, которым командовал контр-адмирал Дигби.

Уильям был одет в простую голубую робу, матросские штаны и шляпу с низкой тульей. Принц Уэльский едва подавил дрожь, когда увидел своего брата, так как не хотел, чтобы тот догадался, каким унижением он считает сам факт ношения подобной одежды.

Были сказаны последние слова прощания, и Уильям, стараясь не плакать, отбыл в сопровождении мистера Мадженди, своего воспитателя, который, вопреки убеждению короля, что принц ничем не должен отличаться от простых матросов, обязан был продолжать с ним ежедневные занятия: хотя мальчик хочет стать моряком, это вовсе не означает, что он должен остаться неучем, ему нет еще четырнадцати лет, и нельзя сказать, что его образование закончено.

Только тогда, когда он трясся вдоль сельских дорог в этой непривычной одежде, Уильям осознал неотвратимость всего происходящего и понял, что переживает самый ужасный момент в своей жизни. Онзатосковал

по дням, проведенным в детской вместе с Георгом, он нестерпимо хотел оказаться в любом другом месте, только не на пути к «Принцу Георгу». Единственным утешением было имя, но даже и оно было всего лишь напоминанием о любимом брате.

Однако, как говорил Георг, он не был самым впечатлительным из братьев, и это помогло ему отвлечься от мыслей о прошлом и начать думать о своем будущем — каким оно будет и что его ждет — и о том, что он всегда мечтал стать моряком. Он старался думать о грандиозных сражениях, которыми он будет командовать, стоя на флагмане. Адмирал принц Уильям... впрочем, ему следовало забыть, что он принц.

В Спитхеде его никто не встретил: были получены инструкции, что к нему следует относиться, как к обычному матросу. Он не был трусом и, спускаясь по трапу в трюм, почувствовал некоторый душевный подъем. В конце концов, это приключение, какого даже Георгу ни разу не довелось пережить. Он думал и о своих приездах домой, когда будет рассказывать обо всем братьям, а они, как зачарованные, станут его слушать, потому что им самим не пришлось этого испытать. Он должен вести себя, как подобает королевскому сыну, хотя не должен никому напоминать о своем происхождении.

Он огляделся вокруг. Было очень душно. Похоже, король с его страстью к свежему воздуху никогда не разрешил бы своему сыну спать в такой конуре. Здесь, наверное, матросы спят, едят и проводят свободное время, подумал он. Уильям вообще не представлял себе прежде, что существует другое жилище, кроме королевских апартаментов в Кью, Сент-Джеймсе, Виндзоре или Букингеме. Привыкнув к темноте, он рассмотрел стол, накрытый заляпанной скатертью. Отвратительный запах прогорклого жира и лука заставил его поморщиться, кроме того, он не мог догадаться, откуда исходила отвратительная вонь, перебивавшая все остальные запахи; только позднее он узнал, что так пахнет трюмная вода.

Как же он сможет здесь есть и спать на этой узкой доске? Как он сможет жить здесь между приездами домой? Он не думал, что жизнь в море означает именно это. Он мечтал о командовании с флагмана, о блестящих победах, а не о том, чтобы жить в подобной конуре.

Вдруг неожиданно он понял, что в помещении еще кто-то есть. Его молча разглядывали. Несколько молодых людей, одетых точно так же, как он, в упор смотрели на него. Видя, что их присутствие обнаружено, один из них подошел вплотную к Уильяму и уставился на него. Уильям понял, что им известно, кто он, и что они не намерены его за это выделять. Он не сомневался, что им уже сказали: «Обращайтесь с ним, как друг с другом. Он такой же, как вы. Так велит король».

Он вспомнил Георга и подумал, что стал бы делать его брат, окажись он здесь. Прежде всего Георг отказался бы надеть эту одежду и появился бы в трюме в бархатном камзоле с бриллиантовыми пряжками на туфлях, и никому не пришло бы в голову рассматривать его так, как эти парни сейчас рассматривают его.

— Ты будешь плавать с нами? — раздался голос с лавки и оттуда же донесся отвратительный запах табака.

— Буду, — ответил Уильям.

— Ты будешь, будешь ты, — был ответ. — А как тебя зовут?

— Я — принц Уильям Генри, — ответил Уильям, — но по настоянию моего отца теперь меня зовут Гельф.

— Так тебя зовут Гельф? Учти, мы не собираемся кланяться тебе по три раза при каждой встрече.

Уильям рассмеялся.

— Зачем нужно по три раза кланяться? — спросил он. — Называйте меня Гельф, потому что я такой же матрос, как вы. Где моя лавка?

Уильям всегда выглядел естественно, и эти парни, матросы, сразу это почувствовали. Они ожидали увидеть хвастливого, надменного молодого щеголя, которого они твердо решили поставить на место, потому что со всех сторон только и слышали: обращайтесь с ним, как со всеми остальными. Уильям лишил их этой возможности: он сам сразу же встал с ними на одну доску.

— Я покажу тебе, — сказал парень, который задавал ему вопросы, поднимаясь со своей лавки и подходя к Уильяму. — Эта годится? Здесь не Сент-Джеймс и не Виндзорский дворец, а?

Уильям рассмеялся. Веселый юношеский смех. У него всегда была способность сходиться с людьми, чего недоставало его братьям. Он делал это естественно я сердечно. Атмосфера сразу же изменилась. Матросы решили, что этот королевский сынок, которого они заполучили в свою компанию, не слишком от них отличается.

Через несколько дней после прибытия в Портсмут «Принц Георг» отправился в Торбэй, а затем присоединялся к флоту в проливе Ла-Манш, чтобы помешать объединению французских и испанских кораблей.

Однако эти планы реализовать не удалось. Корабли Франции и Испании, успевшие дойти до Плимута, сконцентрировались почти вдоль всего юго-западного побережья Англии. Испанские и французские флотоводцы, стоя на палубах своих кораблей, рассматривали в бинокли землю, уверенные в том, что она скоро будет принадлежать им. Когда они видели лесистые холмы Девоншира, его жирную красную землю, они радостно улыбались, но, увидев все пушки, направленные на них, и узнав, что сэр Чарльз Харди, командовавший британским флотом, намерен дать им отпор, струсили и ретировались.

Уильям был уверен, что ему предстоит увидеть первое в его жизни сражение, и был разочарован, когда

по приходе в Плимут выяснилось, что вражеские корабли ушли. «Принц Георг» был поставлен в док, и Уильям получил право на непродолжительный отпуск. Родители? пожелал», чтобы он без промедления прибыл в Виндзор.

Уильям был очень рад, но не испытывал того бурного восторга, который представлял себе раньше. После нескольких недель, проведенных в море, он вполне освоился и считал, что матросская жизнь оставляет ему гораздо больше свободы, чем классные комнаты в Кью. Он стал мужчиной, наслушался мужских разговоров и даже успел подраться во время ссоры с одним из матросов.

— Не будь ты королевским сынком, — было ему сказано, — я бы научил тебя, как надо себя вести.

— Пусть это не будет препятствием, — сказал в ответ Уильям.

Его противник признал, однако, что драка не будет честной, так как он старше и сильнее, но Уильям отверг этот аргумент, и драка состоялась. Ему здорово досталось. Остальные матросы хвалили его за то, что он не воспользовался своим положением. Они забыли, кто он такой, и поскольку звали его Гельфом, не делали никакого различия между ним и собой.

Сейчас он ехал в Виндзор и, приехав, услышал, что Их Величества хотят немедленно его видеть. Король обнял сына со слезами на глазах.

— У меня были хорошие вести, — сказал он. — Дигби говорил мне, что ты молодец. Хороший парень. Рад слышать это. Можешь служить примером.

Королева обняла его со свойственным ей отчуждением: она никогда не проявляла заметной привязанности ни к кому из своих детей, исключая Георга, только к нему — это было заметно, когда она на него смотрел а или слушала его.

Король хотел знать все о его плавании, как они пришли в Ла-Манш и обратили в бегство французов и испанцев. Было очевидно, что он гордится участием собственного сына в такой операции. Уильям был доволен и решил, что, в конце концов, жизнь матроса не так уж плоха и значительно лучше быть матросом на «Принце Георге», чем ребенком в королевской детской.

Он встретился с обоими старшими братьями, которые приехали в Виндзор повидаться с ним. Георг не скрывал своего ужаса от его одежды и манеры поведения — чрезмерного, по его мнению, оживления, — которую он приобрел, но тоже был очень рад встрече.

— Ты погрубел, — сказал Георг, — но, слава Богу, они сделали из тебя мужчину.

— Это достижение, в некотором роде,— добавил Фредерик.

Они посвятили его в свои тайны и рассказали о самых последних любовных победах Георга и о любовных свиданиях в аллеях Кью, когда Фредерик стоял на страже. Они говорили более откровенно, чем прежде, и Уильям знал, что братья уверены: становясь моряком, он становится и мужчиной.

Вернувшись на «Принц Георг», он встретил какой-то странный прием.

— Его Высочество вернулись, — сообщил один из матросов.

— Конечно, ему ведь надо было домой, к маме.

— Что это значит? — спросил Уильям. Матросы продолжали разговаривать между собой,

не обращая на него никакого внимания.

— Для всех нас — никаких отлучек. Ни для кого. О, но Его Высочество — совсем другое дело. Он еще не может обходиться без мамочки. И вот он должен был поехать и рассказать ей, как тяжело ему живется.

— Ничего подобного, — закричал Уильям со злостью. — И вовсе не мама велела мне приехать, а мой отец.

— Ах так, приказ Его Величества, да?

— Да, — ответил Уильям.

— И пока мистер Гельф развлекался на балах и приемах, Сэм здесь умолял, чтобы его отпустили домой, потому что его отец умирает, и разве его отпустили? Нет. Но Его Высочество — это другое дело!

Уильям посмотрел на Сэма с искренним сочувствием.

— Мне очень жаль. Если бы я знал, я бы не поехал. Я бы сказал, чтобы ты поехал вместо меня. Как твой отец?

— Умер, — был короткий ответ.

Наступило молчание. Уильям отвернулся. Георг обязательно расплакался бы и сказал что-нибудь трогательное в утешение. Уильям же не мог сказать ничего, но его молчание оказалось выразительнее любых слов.

Потом кто-то подал голос:

— Ты не виноват, Гельф. Уильям ответил:

— Я должен был поступить так, как мне велели. Здесь я чувствую себя гораздо свободнее, чем когда-либо дома.

Напряжение спало. Кто-то рассмеялся:

— Кто-нибудь из вас хотел бы быть Его Высочеством? Не обращай внимания, Гельф, забудь все, что здесь было.

Они еще раз убедились в том, что ничего не имеют против этого королевского отпрыска.

Понадобилось всего несколько дней, чтобы он вновь освоился на «Принце Георге», который порой превращался в арену для петушиных боев. Его короткое пребывание дома позволило ему забыть, какой грубой может быть речь — он не понимал и половины, какой душной — тесная каюта, отвратительными и навязчивыми — запахи и что значит постоянно находиться в полутьме, когда мрак рассеивается только одной лампой, свисающей с потолка.

Его товарищи были постоянно готовы обрушиться на него за малейший намек на его происхождение; они смеялись, когда его освобождали от службы для занятий с мистером Мадженди. Они не спускали ему того, что на их языке называлось выпендриванием.

«Перестань, парень! Здесь нет разницы между сыном короля и сыном проститутки», — эту фразу он слышал постоянно.

— Я согласен с этим, — отвечал добродушно Уильям. — Мы имеем дело с человеком, а не с его родителями.

Хотя он мог вспылить, его гнев быстро проходил. Он больше надеялся на кулаки, которые заметаю окрепли, чем на слова. Он не отличался большой находчивостью и остроумием, но был добродушен и, если мог, никому не отказывал в помощи. Настороженность превратилась в насмешливую терпимость: пока Гельф — нормальный парень и не козыряет своим происхождением, они не станут к нему приставать.

Он научился ругаться не хуже других. Когда их отпускали на берег, он выходил в компании своих друзей и так же, как они, во всех портах больше всего интересовался девицами. Он был своим парнем, этот Гельф, его приняли как подтверждение известной им поговорки, что все люди стоят друг друга.

«Принц Георг» очередной раз пришел в Спитхед незадолго до Рождества. Адмирал Дигби получая приказ отправить принца Уильяма на несколько дней в Виндзор. С тех пор, как принц поступил на корабль, он несколько раз приезжал домой, и его частые отлучки вызывали неудовольствие. Граф Сэндвич сказал как-то королеве, что подобное покровительство не прибавляет популярности королю. Королева посмотрела на него весьма холодно и ответила, что Его Величество сам может решить все вопросы, связанные с карьерой сына. Сэндвич, который гордился своей прямотой, отрезал:

— Если Ваше Величество не знает своих обязанностей, то я свои знаю!

Королева была в гневе, но поскольку она не рассчитывала, что король посчитается с ее мнением, вынуждена была снести эту дерзость. И Уильям продолжал получать удовольствие от частых перерывов в службе.

На этот раз приезд домой был грустным, поскольку ему предстояло попрощаться с Фредериком, которого посылали в Германию для прохождения военной службы.

Принц Уэльский был в отчаянии. Они с Фредериком были неразлучны. Что он будет делать без Фредерика? Кто сможет помочь ему устраивать свидания со своими избранницами? И с кем он сможет делиться? И если уж Фредерик должен стать военным, почему он не может учиться в Англии? Почему король уверен, что только немцы знают, как надо учить солдат? Принц Уэльский тоже хотел бы быть военным. И если Фредерик должен уехать, он хотел бы уехать вместе с ним.

— Принц Уэльский не может покидать страну, — сказал король.

— Тогда позвольте нам учиться в Англии, — возразил принц, чем так поразил короля, что тот, выпучив глаза, обозвал сына юным нахалом, чья наглость превосходит достоинства.

Итак, это был грустный визит. Король был очень печален, плаксиво сентиментален и без конца давал советы, ибо, поскольку с принцем Уэльским уже было связано немало скандалов, Фредерик сделался его любимцем. Его Величество сделал все приготовления, как в свое время для Уильяма: и вот наступил последний вечер, и снова все собрались вместе, как это было накануне отъезда Уильяма.

Уильям чувствовал себя несчастным, потому что Георг грустил. Всвое время Георгу было грустно расставаться и с Уильямом, но он знал, что тот будет часто приезжать домой. У Фредерика так не получится, быть может, ему придется провести в Германии много лет. Георг плакал, обнимая Фредерика, их слезы смешались. Это было самым впечатляющим.

— Подумать только, — сказал Георг Уильяму, — этот старый дурак не позволил ему учиться в Англии. Тогда нам не пришлось бы расставаться.

— Уильям должен остаться на празднование моего дня рождения, — выразила свое желание королева, — если уж Фредерик уехал, пусть останется Уильям.

Уильям был в полном восторге. Хотя он и привык к жизни в море, но находил, что смена обстановки очень полезна. Контраст между его изысканным братом Георгом и приятелями-матросами был ошеломляющим. Когда он возвращался к ним, они казались ему еще более грубыми, чем до отъезда, а Георг — еще более элегантным. Не исключено, правда, что на самом деле так и было: Георг стал еще больше внимания уделять своему гардеробу и даже придумал какую-то новую пряжку для туфель, которую все стали носить и которая так и называлась «пряжка принца Уэльского».

Юные дамы, которые привлекали внимание Георга, тоже были другими. Уильяму нравились девицы, которых он встречал в портовых тавернах, но также и изысканные леди, и теперь, став мужчиной, он мог обсуждать свои приключения с Георгом, что тоже было интересно. Восприятие Георга было романтичным — совсем не таким, как у матросов. Георгу надо было непременно восхищаться предметом своей страсти, ей надлежало быть совершенством, ангелом, воплощением женственности. Это был новый взгляд, к тому же восхитительный и более соответствующий характеру Уильяма, который в этом имел много общего с Георгом. Быть влюбленным — вот настоящее блаженство и восторг! Георг с присущим ему утонченным вкусом не находил никакого удовольствия в общении с женщинами, если не был влюблен. И он обратил Уильяма в свою веру.

Так обстояли дела, когда братья появились на балу в честь дня рождения королевы в Сент-Джеймсе. И Уильям влюбился впервые.

Ее звали Джулия Фортескье, и когда Уильям ее впервые увидел, он сразу понял, насколько прав Георг. Он танцевал с ней, они беседовали. Его уже никак нельзя было назвать застенчивым, но в ее присутствии он разговаривал с трудом. Ему еще не исполнилось шестнадцати, конечно, он был очень юн, но она была его ровесницей, а он уже имел некоторый мужской опыт. Они не могли превратить меня в мужчину так быстро, думал он, и ему хотелось чувствовать себя мальчиком.

Во время танца он сказал мисс Фортескье, что хоть многое успел повидать во время морской службы, но никогда не встречал никого, похожего на нее. Она сочла его очаровательным, скромным и неиспорченным, хоть он и сын короля.

Королеве показалось, что Уильям танцевал с мисс Фортескье больше, чем следовало. Он должен помнить о своих обязанностях — были и другие дамы — правда, не такие юные, — но их ему тоже надо было бы пригласить. Однако Ее Величество не была так сосредоточена на Уильяме, как на принце Уэльском, который проявлял заметный интерес к леди Саре Кембл.

После бала братья обсуждали своих избранниц, и Георг неожиданно высказал мысль о том, что им надо жениться.

— Жениться! — воскликнул Уильям с восторгом. — Я хочу этого больше всего в жизни!

Он нанес визит семье Джулии, жившей на Пиккадилли в большом доме, фасад которого выходил в Грин-парк, и конечно, сын короля был там желанным гостем. Он появлялся там практически ежедневно, начались пересуды, а они с Джулией строили планы.

— Мы поженимся, — объявил Уильям.

— Правда? — спросила она. — Разве это возможно?

— Конечно, возможно.

— Но ведь существует Акт о браке...

Уильям нахмурился, он не очень хорошо разбирался в законах.

— Король и королева никогда не согласятся.

— Почему?

— Они захотят найти для вас принцессу.

— Вы лучше любой принцессы, и они поймут это.

Однако король так не думал, и когда ему сказали, что его сын танцевал весь вечер только с Джулией Фортескье, наносит визиты ее семье и поговаривает о женитьбе, король послал за ним.

— В чем дело, а? Ухаживаешь за молоденькой девушкой? О чем ты думаешь?

— О женитьбе, сэр, — ответил Уильям.

— С ума сошел?

— Только влюблен, сэр.

Король вытаращил глаза, побагровел, но неожиданно на какое-то мгновение замолчал. Он не мог не думать о собственной юности. Он был не старше Уильяма, когда страстно влюбился в юную квакершу и наделал много глупостей, а ведь он был принцем Уэльским. Он немного смягчился. Не надо быть слишком строгим с Уильямом.

— Послушай, сын мой, ты не можешь жениться на этой девушке. Ты должен это знать.

— Почему? Она из хорошей семьи. Я встретил ее на балу в Сент-Джеймсе. Вы говорите так, словно она дочка... хозяина какой-то гостиницы.

Король вздрогнул. Дочка хозяина гостиницы не слишком отличается от племянницы торговца льняными товарами; воспоминание о любви к Анне Лайтфут будет преследовать его всю жизнь. И лет ему было столько же, сколько и Уильяму... Трудно быть молодым мужчиной.

— Мой мальчик, — сказал он мягко, — ты — принц, сын короля, и поэтому у тебя есть обязанности перед государством. Парламент решает, на ком тебе жениться. Ты должен подчиниться парламенту, мой мальчик. Существуют соображения, которые рано или поздно придется усвоить всей твоей семье. Не ошибись.

— Почему парламент должен решать, на ком мне жениться?

— Потому, мой мальчик, что ты не должен забывать одну вещь. У тебя есть два брата, это верно, но может случиться так, что в один прекрасный день именно ты станешь королем Англии, — этого нельзя исключить, и поэтому ты должен жениться на невесте, которую для тебя выберут.

— Я могу отказаться!

— Ты заблуждаешься, сын мой. Ты не можешь отказаться. И ты должен иметь мое разрешение на брак. Если ты женишься без моего разрешения, твой брак не будет признан законным.

— Брак есть брак... — начал Уильям упрямо, удивленный тем, что впервые в жизни осмелился перечить королю. И подвигла его на это любовь к Джулии Фортескье.

— ...когда законен, — прервал его король. — А теперь слушай, Уильям. Ты когда-нибудь слышал о королевском Акте о браке, а? Я расскажу тебе. Я сам написал его, так что никто лучше меня не сможет рассказать тебе о нем, то-то! Ты знаешь, как мои братья — Глостер и Кембридж, — разозлили меня. Их не принимают при дворе. Ты знаешь это. Они женились вопреки моей воле... не так, как надо. Но они женаты. Именно после юс женитьбы я и принял свой Акт. И но этому Акту, мой мальчик, — и будет прекрасно, если ты и твои братья это запомнят, — ни один член королевской семьи моложе двадцати пяти лет не имеет права жениться без моего согласия. Они могут даже пройти брачную церемонию, но это не брак, и именно так записано в моем Акте о браке.

Лицо Уильяма начало краснеть, он был зол, но король сохранял спокойствие. Он положил руку на плечо сына.

— Молодые дамы, — сказал он, — они очень привлекательны... Хотят выйти замуж. Да, да. Я понимаю. Но королевские сыновья имеют свои обязанности, а? И не к лицу королевским сыновьям давать обещания жениться.

Уильям отправился к Джулии и рассказал ей о разговоре с отцом. Они вместе плакали, но знали, что вынуждены будут подчиниться воле короля.

— Мы подождем, — сказал Уильям. — Вы можете мне писать, когда я уйду в море.

И он действительно вскоре покинул дом.

— Сплошные неприятности, когда они дома, — сказал король королеве. — Мальчики всегда приносят волнения. Другое дело девочки. Хотя Уильям хороший мальчик. Но Георг...

В то время, как король давал волю своим чувствам по поводу главного объекта своего раздражения — сына Георга, — Уильям вернулся на корабль, вспоминая, как танцевал с Джулией Фортескье в Сент-Джеймсе и как они катались верхом в парке.

Джулия писала ему, и он получил несколько ее писем. Он думал о ней, исполняя свои обязанности на корабле. В течение нескольких недель он мечтал о том, чтобы пренебречь отцовским запретом, парламентом и семьей Джулии и жениться На ней вопреки всему, что они говорят. «Почему парламент должен указывать мне, кого я должен любить?» — спрашивал он себя.

Однажды на берегу, во время пирушки с друзьями, он повстречал совсем других девушек. Они были неотразимы, и ему пришлось бороться с собой, чтобы сохранить верность Джулии. Однако Джулия была так далеко и так сильно от них отличалась! Между тем отношения с этими девицами не сулили ему никаких неприятностей, за исключением, быть может, драки с другими матросами, заинтересованными в их внимании. Кроме того, у него было много дел. В конце концов, в море были враги. Постоянно происходили перестрелки с французами и испанцами, и жизнь была слишком заполнена волнующими событиями, чтобы страдать и мечтать о возлюбленной, оставшейся дома. Он не был похож на Георга — элегантного возлюбленного прекрасных женщин, который пишет письма выспренним стилем и озабочен возвышенной любовью. Он должен быть моряком, он должен выполнять свои обязанности: жизнь становится очень трудной, когда нет должного почтения к королевскому происхождению.

Король считал, что будет лучше, если Уильям подольше не приедет домой, поэтому он счел прекрасной идеей визит принца в Нью-Йорк.

Уильям был в восторге от того, что может видеть мир. Он путешествовал больше всех других членов семьи, и в этом было его преимущество, даже Георг не путешествовал. Нельзя сказать, что Георг был бы счастлив посещать необжитые места, но нет сомнения в том, что путешествия добавили бы ему знаний.

Уильям был потрясен Нью-Йорком. Северные Штаты победили в войне с Англией, однако визит Уильяма вызвал огромный интерес. Он был первым членом королевской семьи, оказавшимся на американской земле, и его встретили очень радушно, однако визит королевского сына не смог помешать дальнейшему развитию событий.

Визит Уильяма мог завершиться весьма трагически, но он узнал об этом только впоследствии. Некто полковник Огден намеревался с помощью Джорджа Вашингтона похитить его и использовать в качестве заложника при переговорах с метрополией. План провалился, но Уильям был очень взволнован, когда узнал об этом, и думал, что произошло бы, если бы заговорщики смогли его реализовать.

Не удивительно, что, живя такой интересной и бурной жизнью, Уильям скоро забыл, как выглядит Джулия Фортескье, и стало заметно, что он не оставляет без внимания ни одной хорошенькой девушки.

Уильям никогда не относился серьезно к своему образованию, поэзию он презирал, он даже не разделял семейной любви к музыке. Но он был очень увлечен драмой. Ему нравилось и бывать в театре, и самому играть на сцене. В королевской детской это было исключено: кроме Георга и Фредерика, никто из детей не участвовал в домашних постановках, и у Уильяма не было возможности проявить себя на сцене. Однако на корабле было много людей, которые могли бы исполнить различные роли, и Уильям не видел причины, почему бы им во время одного из длительных переходов не поставить какую-нибудь пьесу.

Когда он объяснил, как можно приспособить нижнюю палубу под сцену и из чего сделать импровизированные костюмы, его все поддержали. Они ссорились, когда распределяли роли. Он решил выбрать «Виндзорских проказниц», которых видел на сцене в Друри-Лейн. Он полагал, что должно получиться смешное представление, поскольку исполнение мужчинами женских ролей и сам характер Фальстафа давали для этого массу возможностей. Действительно, на нижней падубе шло бурное веселье, и многие офицеры тоже пришли посмотреть постановку. Это был прекрасный способ занять людей в течение длинных морских переходов.

Когда Уильям вернулся домой, он твердо решил не отказываться от своей только что приобретенной мужской самостоятельности и заняться в Лондоне поиском таких же развлечений, какие у него случались за границей. Он расценивал как явную свою глупость попытку пойти на скандал из-за Джулии Фортескье: он не мог жениться на ней, а ее семья не согласилась бы на то, чтобы они просто жили вместе. Ему следует найти себе другое увлечение.

Один из его приятелей-матросов, бывший в Лондоне в то же время, предложил сходить на маскарад в Ранелах, который был очень популярен, и где всегда была масса возможностей для приключений. Этот сад пользовался дурной славой; женщины, стремящиеся

потерять честь, бродили там среди тех, кто давно ее потерял, и все искали удовольствий.

Уильям и его приятель в одинаковых матросских костюмах уже имели вид участников маскарада, им оставалось только надеть маски, и они были готовы смешаться с толпой венецианских дожей, пастушек и пестро разряженных придворных — мужчин и женщин.

Скрыв лица под масками, Уильям и его друг дошли до Ротонды, позади Китайского храма, Грота и Храма Грусти, послушали музыку, которую исполнял оркестр прямо под открытым небом. Однако они скоро устали от впечатлений и решили в поисках девушек побродить по узким, извилистым дорожкам, весьма пригодным для этой цели. И они нашли их довольно быстро. Уильям был привлечен одной из них, одетой в костюм монахини, что само по себе уже было интригующим: не вызывало сомнения, что этот костюм надет с единственной целью — подчеркнуть его несоответствие образу жизни владелицы. Это казалось прекрасной шуткой, и Уильям обсуждал с этой девушкой, как им лучше отделаться от своих спутников и уединиться в той части сада, которая была скорее похожа на естественный лес, когда они все подошли к скамейке под деревом, где друг Уильяма предложил им немного посидеть.

В то самое время, как юные матросы болтали со своими дамами, делая слабые попытки сдернуть их маски, мимо прошла группа мужчин во главе с испанским грандом. Было что-то напыщенное в этом гранде, он шел, глядя через прорези в маске, гораздо более закрытой, чем у всех, так, словно не только этот сад, но и все в нем присутствующие — его собственность. Он мельком взглянул на компанию под деревом, и его взгляд остановился на монахине.

— Очаровательно! — воскликнул он и протянул к монахине вялую руку. Уильям вскочил на ноги.

— Прочь, ты, невежда! — закричал он.

— Как ты смеешь так обращаться ко мне, щенок? — ответил гранд.

— Неужели ты думаешь, что матрос флота Его Величества будет сносить оскорбления от какого-то испанца? — спросил Уильям.

— Если его заставят это делать, — был ответ. — И тебе придется, мой маленький матросик.

Уильям научился пускать в ход кулаки, а так как он уже стоял, то размахнулся, и гранду достался бы нешуточный удар, если бы его спутники не бросились на его защиту так проворно, словно этот гранд на самом деле был важной персоной.

Но он не хотел, чтобы его защищали, он требовал сатисфакции, перепалка затягивалась, и кто-то позвал констебля.

— Кто зачинщик? — спросил блюститель порядка. Друзья гранда показали на матроса, Уильям и его приятели утверждали, что зачинщик — этот наряженный попугай, испанский гранд.

Кончилось тем, что констебль обоих привел в караульное помещение и заставил снять маски. И в этот момент Уильям и гранд уставились друг на друга.

— Господи! Уильям, это ты! — воскликнул гранд, он же принц Уэльский.

— Господи! Георг, это ты! — как эхо, повторил Уильям.

Раздался громкий смех. Братья обнялись под взглядами констеблей.

Прекрасно, ничего не скажешь, они арестовали двух сыновей короля. Принц Уэльский не упустил возможности сделать красивый жест.

— Вы прекрасно исполнили свои обязанности, — сказал он и надарил каждому по гинее от себя и от брата. Констебли приняли награду с удивлением и радостью и разошлись но своим местам.

Георг ваял Уильяма под руку. Они должны побыть вдвоем. Им надо поговорить. Георг хочет узнать все подробности о приключениях Уильяма и рассказать о своих. А посему — Ранелах забыт, и они возвращаются в Букингемский дворец, в апартаменты принца Уэльского, где болтают до глубокой ночи.

— Арестован караулом! Подкупил констеблей! Нет, так нельзя! Так нельзя! Говорят про Фреда. Дикий... как Георг. Нельзя позволить Уильяму делать то же самое, а, что? — волнуясь, говорил король, узнав про ночное происшествие.

Когда король начинал говорить так — задыхаясь, словно выплевывая слова, — королеве становилось страшно, она вспоминала о том тревожном времени, которое хотела, но не могла забыть.

— Уильям — хороший мальчик. Вы получали прекрасные отзывы от офицеров, — напомнила она.

— Иногда я и сам удивляюсь... Иногда... мне кажется, что мне не говорили правду.

— Адмирал Дигби не стал бы вводить вас в заблуждение. А что касается этого... Сэндвича... У него скоро появится повод высказаться.

— Это влияние Георга. — Само упоминание имени старшего сына лишало короля возможности управлять своими эмоциями. — Он должен вернуться на корабль... немедленно, — добавил он.

На этом закончилось пребывание Уильяма дома, и его планам погулять по городу вместе с Георгом в маскарадных костюмах не суждено было сбыться.

ВОЗВРАЩЕНИЕ МОРЯКА

Последующие годы жизни Уильяма были связаны с морской службой и полны приключений. Никто из королевской семьи не видел мир так, как видел его Уильям. Солнце и шторма закалили его, мускулы окрепли, он чувствовал, что рожден для моря и как бы ни сложилась его дальнейшая жизнь, в душе он навсегда останется моряком.

Путешествия приводили его во многие иностранные порты, и он восхищался их красотой и своеобразием, однако более всего он интересовался женщинами. Он пошел по стопам своего брата, и когда король отозвал его из плавания и послал в большое путешествие по Европе, он смог убедиться в том, что Фредерик также весьма преуспел в искусстве обольщения и не уступает в этом Георгу.

Восхитительные приключения, которые он пережил в разных странах, встреча с Фредериком, приемы, устроенные в его честь, помогли ему пережить разлуку с морем. У него было множество увлечений, наиболее серьезное, быть может, — прекрасная Мария Шиндбах, в обществе которой он появлялся почти ежедневно в течение одной из зим. Они катались на санях и танцевали исключительно друг с другом. «Принц влюблен», — говорили все.

Положение Уильяма было достаточно сложным, ибо Мария, будучи красавицей, имела массу поклонников, и было совершенно ясно, что она сможет отказаться от своей светской жизни только ради замужества.

Капитан Меррик, моряк, сопровождавший принца, также увлекся Марией. Он служил на корабле вместе с Уильямом, привык относиться к нему, как к любому другому члену команды, и не имел ни малейшего желания отказываться от Марии только потому, что его соперник — сын короля.

Мария получала огромное удовольствие от этого соперничества, но она была не только красива, но и умна. Она прекрасно знала, что не сможет выйти замуж за Уильяма, ей было известно все об этом ужасном Акте о браке, который должен был помешать таким тщеславным молодым леди, как она, войти в королевскую семью. Капитан Меррик смог предложить ей то, чего не смог Уильям, — выйти за него замуж. И она приняла предложение.

В течение нескольких недель Уильям страдал от пережитого разочарования, после чего бросился на поиски новых впечатлений.

И он нашел себе новый объект страсти — темпераментную молодую женщину, которой суждено было стать матерью его сына, однако ему пришлось расстаться со своей возлюбленной раньше, чем стало ясно, что у нее будет ребенок.

Такова была его жизнь — увлечения, веселье, приключения, и после путешествия по Европе — снова море. Уильяму было восемнадцать лет, когда в его жизни возникла очень важная дружба.

К тому времени он был переведен на «Барфлер», курсировавший по Ирландскому морю и проливу Ла-Манш вдали от берегов Англии. Была его вахта, и, стоя на палубе, он увидел адмиральское судно, шедшее параллельным курсом, и на нем — молодого человека в капитанской форме. Капитан поднялся на «Барфлер» и был принят адмиралом, лордом Худом, который и представил его Уильяму. Это был один из тех случаев, когда титул Уильяма имел значение, и лорд Худ сказал:

— Ваше Высочество, позвольте мне представить вам капитана Горацио Нельсона.

Уильям решил, что Нельсон — самый молодой капитан, которого он когда-либо встречал, и во время разговора между ними сразу же возникла взаимная симпатия. Так состоялась их первая встреча, в дальнейшем их было немало.

Нельсон рассуждал гораздо серьезнее, чем все, с кем Уильям встречался прежде. Больше всего его волновало не собственное благополучие, а судьба флота. Уильям никогда раньше не встречал человека, который столько знал бы о кораблях и о войне, а также о том, какими должны быть корабли, чтобы побеждать в морских сражениях.

Когда Нельсон оказывался рядом, принц вел себя совсем по-другому, он значительно меньше развлекался в иностранных портах. Он увлекся идеями Нельсона, серьезно слушал все, что тот говорил о реформе флота, впервые узнал об ошибках, о которых прежде даже не догадывался, о том, как кумовство приводит на ответственные посты недостойных людей, и чем это грозит в ответственные моменты истории. Убежденность Нельсона передавалась окружающим. Уильям полюбил капитана, и его самыми счастливыми днями в море были те, когда он служил под командованием Нельсона.

Между тем Уильям должен был получить офицерский чин. Это означало, что ему предстоял экзамен в Адмиралтействе, и король предупредил заранее, что для его сына не должно быть сделано никаких послаблений. Однако никто на корабле не имел ни малейшего сомнения в том, что принц не нуждается в поблажках и достоин офицерского звания. Так Уильям стал третьим лейтенантом на «Гебе», и лорд Худ сообщил Его Величеству, что принц Уильям — настоящий моряк.

Король был удовлетворен успехами Уильяма и предложил ему провести несколько дней с семьей в Виндзоре прежде, чем он приступит к исполнению новых обязанностей. Георг, который к тому времени отвоевал себе Карлтон-хаус, настаивал на том, чтобы Уильям принял приглашение на завтрак в его резиденции; было восхитительно чувствовать себя почетным гостем своего великолепного брата. А вообще же жизнь в Виндзоре, будучи исключительно монотонной, не доставила ему никакого удовольствия, и он очень обрадовался, когда наступило время отъезда в Портсмут.

«Геба» курсировала вдоль Британских островов, заходя в разные порты Шотландии и Ирландии, и вскоре Уильям получил повышение — стал вторым лейтенантом. Менее чем через год он стал капитаном и получил под свое командование корабль «Пегас», на котором ходил в Канаду, а позднее — в Западную Индию. На острове Антигуа он встретился с Нельсоном, который командовал одной из островных флотилий, и капитан «Пегаса» оказался у него в подчинении.

Ничто не могло бы доставить Уильяму большей радости, как сознание того, что Нельсон доволен им как капитаном. Под влиянием Нельсона Уильям стал значительно серьезнее, он изучил реформы, которые Нельсон собирался проводить на флоте, и они часто вели дискуссии о кораблях и море. Уильям считал Нельсона самым большим своим другом и самым выдающимся флотоводцем из всех, с кем ему посчастливилось встретиться.

Правда, Уильям считал, что Нельсон значительно хуже разбирается в женщинах и в любовных делах, чем в морской службе, и при случае сказал ему об этом, поскольку Нельсон, как казалось Уильяму, собирался жениться на вдове доктора — серьезной, умной и очень славной женщине. Принцу хотелось узнать о миссис Низбет как можно больше, и то, как спокойно и рассудительно Нельсон говорил о ней, его рассмешило.

— Мой дорогой Горацио, — сказал он, — вы скорее похожи на женатого человека, чем на того, который только собирается жениться.

— Что Ваше Высочество имеет в виду?

— Что вы с большим энтузиазмом говорите о реформах на флоте и сражениях с неприятелем, чем о женитьбе на этой женщине.

— Это совсем разные вещи.

— О, вам не удастся ввести меня в заблуждение! Вы уже женаты. Только женатый человек может рассуждать так спокойно.

— Поскольку Ваше Высочество еще не женаты...

— Я знаю, что вы собираетесь мне сказать. Откуда моя уверенность? Но я абсолютно уверен. Я не был женат, потому что я сын своего отца. Много раз я готов был жениться, но не мог из-за этого Акта о браке.

— Тогда, возможно, вам следует быть благодарным этому Акту.

Уильям рассмеялся.

— О, я не сомневаюсь в том, что когда женюсь, буду вполне счастлив. Вполне счастлив... да, как... вы сейчас, мой дорогой Горацио. Спокойный, умиротворенный, без восторгов. Вот почему я и сказал, что вы больше похожи на мужа, чем на того, кто только собирается им стать.

Нельсон смеялся вместе со своим другом, потому что, как сказал Уильям, он лучше разбирается в морских делах, чем в женщинах.

— Глупости, — ответил Нельсон. — Я совершенно уверен, что Фрэнсис Низбет сделает меня счастливым человеком до конца моих дней.

— Да, это слова женатого человека, — не унимался Уильям. — И вот что я вам скажу: я буду посаженым отцом, когда придет время.

— Ловлю вас на слове.

Мартовским днем 1787 года Нельсон женился, и, верный своему слову, Уильям был посаженым отцом. Ему было двадцать два года, и он слегка завидовал молодому капитану, который мог жениться по своему выбору и не должен был страдать от запретов и ограничений, введенных для принцев. Фрэнсис Низбет — отныне Нельсон — была очаровательной женщиной, и он надеялся, что его дорогой друг действительно будет с ней счастлив.

Уильям прекрасно понимал, что то время, когда он служил под началом Нельсона, было самым значительным периодом его жизни. Он идеализировал Нельсона и относился к нему так, как не относился ни к кому и никогда. Он восхищался его флотоводческим талантом и той заботой, которую он проявлял о подчиненных. Нельсон считал условия их жизни очень плохими.

— Как может корабль справляться успешно с заданиями, если люди несчастны и плохо устроены? — спрашивал он. — Дисциплина — да, но требования должны быть разумными и понятными. Тогда вам не придется никого принуждать.

Хотя им приходилось посещать порты, где свирепствовали эпидемии, они никогда не теряли людей из-за болезней благодаря тому, что Нельсон позаботился о том, чтобы довести до сведения всех строжайшие правила гигиены.

Никто не оказал такого влияния на его жизнь, как Горацио Нельсон. Вот почему, когда Нельсон вместе со своей супругой отплывал в Лондон, а он получил приказ идти на Ямайку, он чувствовал себя подавленным, как никогда раньше.

После расставания с Нельсоном и приказа поступить в распоряжение другого командира, Уильям взбунтовался. Почему им должны командовать все, кому вздумается, а он сам ничего не может решить в своих делах? Вполне достаточно и того, что он не имеет права жениться по собственному выбору. Такое право есть у каждого матроса. Он хотел быть дома, хотел встретиться с Георгом и обсудить с ним свои дела. Георг — самый симпатичный человек в мире. Хотя Уильям очень любил Нельсона и восхищался им, он считал, что славный моряк имел слишком прямолинейное представление о долге, которое полностью отсутствовало у принца Уэльского. Георг знал, как добиться того, что он хотел получить от жизни. Сейчас он жил с Марией Фицгерберт и был очень счастлив с ней.

Казалось, все могли делать все, что угодно, кроме него, Уильяма. Поддавшись настроению, он, вместо того чтобы подчиниться приказу, отправился в Галифакс, где его появление вызвало переполох. Он не смог вразумительно объяснить, почему оказался в Галифаксе, когда его ждут на Ямайке, и был отправлен в Квебек, где ему предстояло провести зиму. Это полностью противоречило его желаниям и стремлениям, и в мрачном настроении он повел свой корабль в Англию.

После того, как о его неожиданном появлении в Англии доложили первому лорду Адмиралтейства, король незамедлительно был осведомлен о действиях сына. Он воспринял эту новость с ужасом и сразу же отправился к королеве: он стал гораздо чаще советоваться с ней, чем раньше; причина заключалась в том, что иногда во время бесед с министрами он вдруг неожиданно забывал, о чем шла речь, терял нить разговора и начинал туманно и бессвязно рассуждать совсем о другом, перескакивая с темы на тему.

В течение последних месяцев королева не раз замечала тревожные признаки болезни, хорошо ей известные, и опасалась за здоровье короля больше, чем прежде.

Про Георга и Марию Фицгерберт ходили разные слухи, и вопрос, женаты ли они, обсуждался повсюду. Фредерик вернулся домой из Германии, и после его возвращения Георг стал еще более своевольным; миссис Фицгерберт оказывала на него благотворное влияние, и какое-то время они вели спокойную, домашнюю жизнь. Но после возвращения Фредерика начались шумные приемы, веселье, попойки и карточная игра — все, что вызывало гнев короля.

И вот теперь Уильям. Она полагала, что сын уже успокоился. Конечно, у него тоже бывали бурные периоды, особенно когда он переживал очередной роман. Она помнила одно событие, когда он оставил свой корабль и явился домой. Тогда он рассказал ей, что влюбился в молодую женщину в Портсмуте — был ли это Портсмут? Или какое-то другое место? — и умолял ее убедить отца разрешить на ней жениться. Король тогда быстро отправил его, кажется, в Плимут. Место не имело значения. Важно было только оторвать его от той молодой особы.

И вот — опять он в Англии, нарушил приказ, забыв то, что, им казалось, он должен запомнить навсегда — как моряк, он не имеет никаких преимуществ перед другими.

Какое испытание эти сыновья! Кажется, и она, и король убеждены в том, что дочери избавят своих родителей от подобных волнений.

— Вы слышали об этом? Вы слышали об этом? — спрашивал король. — Молодой дурак. Оставить свой корабль. Прийти домой... без разрешения. Что дальше, а, что?

— Где он? — со страхом спросила королева.

— В Корк-Харборе. Он должен отправиться в Плимут немедленно. Молодые нахалы. Что он думает, а, что? Что он думает... Сыновья! Кто их воспитывал? Фред — лучший из них. Надежда дома. Георг... — Лицо короля стало покрываться красными пятнами, как только он вспомнил о своем первенце. — Хвастливый молодой щеголь! Важничает! И эта женщина...

— Кажется, она хорошо влияет на него.

— Хорошо влияет! Только играют в семейную жизнь! Отвратительно. Славная женщина! Слишком славная для него. Да, хороши дела...

— Вашему Величеству не следует волноваться.

Он быстро взглянул на нее. О чем это она? А? Но он знал: она боится того, что может произойти, если он не прервет свой монолог.

Она думала, что он может начать заговариваться, и боялась его гнева. И она была права.

Уильям совершил серьезный проступок, за который любой другой капитан судна, пошел бы под суд. Когда он пришел в Плимут на «Пегасе», сильно пострадавшим от шторма, который настиг их на пути из Ирландия — грот-мачта была сломана попавшей в нее молнией, — то оказалось, что там его ждал приказ: оставаться в Плимуте, наблюдать за ремонтом «Пегаса», а потом плыть дальше. Поездка в Лондон, которая ему самому казалась бесспорной, не предполагалась. Если он надеялся на приятную встречу с семьей, то ошибся.

Он был подавлен и зол. Впервые за всю свою жизнь он взбунтовался, но когда он представил себе, что он наделал, ему стало страшно. Он провел в море восемь лет и все это время беспрекословно подчинялся дисциплине, и вот теперь какой-то злой дух вселился в него, и он бросил вызов тем, кто имел над ним власть. Что они с ним сделают? Его это не очень беспокоило. Может быть, он устал от того, что давно не жил дома? Может быть, ему уже наскучило бродяжничество? Он видел почти весь мир. Неужели ему суждено скитаться всю жизнь?

И вот теперь он застрял в Плимуте, без всяких развлечений, которые себе обещал. Здесь было так же скверно, как и в Квебеке. И все же он должен остаться здесь и предотвратить возможные неприятности. Пока он так размышлял о своих промахах и изучал список повреждений, полученных кораблем, появился один из его подчиненных и сообщил ему о прибытии гостей, которые хотят его видеть.

Он поморщился: без сомнения, лорд Чатман, первый лорд Адмиралтейства, или еще какая-нибудь важная персона, которая будет читать ему нравоучения, или хуже того.

— Пусть войдут, — сказал он.

Они вошли. Он посмотрел на них и, узнав, издал радостный крик и бросился в их объятия.

— Если ты не смог приехать в Лондон, — сказал принц Уэльский, — нам с Фредом не оставалось ничего другого. И вот мы здесь. Правда, Фред? Мы приехали в Плимут.

Братья смеялись и тормошили друг друга. Уильям был растроган и не скрывал своих чувств, и, видя это, принц Уэльский не стал сдерживать слез, которые у него всегда были наготове.

— Конечно, мы приехали. Мы не могли тебе позволить умереть от скуки в Плимуте. Ты что, забыл наш старый девиз?

— Нет! — воскликнул Уильям. Фредерик одобрительно улыбнулся.

— Вместе мы непобедимы! — сказал он.

В Плимуте было немало веселья — город праздновал пребывание трех принцев, один из которых был наследником престола. Принц Уэльский и его братья посетили судоремонтный завод, к огромной радости горожан, которые тысячной толпой приветствовали их.

В пригороде Плимута — Стоунхаусе — проходили многолюдные балы и приемы. Где бы ни появлялся принц Уэльский, всюду тотчас же возникала атмосфера утонченности, и Плимут стремился доказать, что может принять членов королевской семьи так же хорошо, как Брайтон или Челтенгем, Уортинг или Уэймаус. В Лонг-Рум в Стоунхаусе принц Уэльский танцевал с дамами, и братья не отставали от него: устраивали скачки, играли в карты — через три дня Плимут был наполнен таким же весельем, как Брайтон или Лондон.

Уильям чувствовал себя счастливым в обществе братьев — он получил то, ради чего стремился домой и что, казалось, он потерял. У него было прекрасное настроение. Будучи единственным моряком в семье, он чувствовал себя в Плимуте, в отличие от братьев, как у себя дома. Его манера рассказывать о кораблях приводила принца Уэльского в восторг и вызывала его восхищение. В сопровождении своих братьев Георг разъезжал по городу в экипаже, и ему доставляло удовольствие видеть, с какой радостью люди стремятся хоть одним глазом взглянуть на своего будущего короля. Георг был очарователен, обходителен и остроумен.

Так они провели три дня. За это время Уильям успел влюбиться.

Это была прелестная девушка по имени мисс Уинн, и все обратили внимание на эту влюбленность, потому что в Лонг-Рум они весь вечер танцевали только друг с другом. Поэт Питер Пиндар, склонный отмечать своими стихами все более или менее значительные события, посвятил ей четверостишие, в котором не преминул отметить, что принц-моряк, которого удерживают силой вдали от лондонских соблазнов и грехов, и в Плимуте нашел объект нежной страсти. Стихи передавали из рук в руки, пирушки и развлечения трех братьев обсуждались повсюду. Когда слухи о них докатились до короля, ярость его была беспредельна.

Его сыновья смеются над ним, жаловался он; от волнения он лишился сна. Королеве казалось, что его состояние ухудшается и приближается страшная развязка.

Принца Уэльского и герцога Йоркского проводили из Плимута салютом.

После их отъезда в Плимут пришел корабль капитана Горацио Нельсона, и в течение нескольких недель Уильям был совершенно счастлив. Общество этого блестящего моряка доставляло ему огромное удовольствие, хотя и совсем по-другому, чем общество братьев. Слушая Нельсона, Уильям совершенно забывал о своей привязанности к мисс Уинн; он снова заинтересовался флотом и стремился с готовностью во всем подражать Горацио Нельсону.

Адмиралтейство сочло своевременным проведение некоторых акций, и Уильям был направлен на корабль «Андромеда», получив приказ плыть в Галифакс.

Волнение королевы по поводу здоровья короля становилось все сильнее, хотя она старалась скрывать его и от короля, и от всех остальных. Когда он сам был достаточно бдителен, ему удавалось до некоторой степени контролировать свои припадки, но королева боялась, что наступит время, когда он совсем не сможет владеть собой.

Он постоянно пребывал в состоянии возбуждения. Он не мог оправиться после потери американских колоний, винил себя за это страшное поражение — и не без оснований, кроме того, поведение сыновей было для него источником раздражения и постоянных волнений. Иногда он вскакивал среди ночи, крича: «Он женат на этой женщине? Это правда, что она католичка, а, что?» Практически все, что он говорил, было выражено в форме вопроса, который непременно заканчивался «а, что?», и все его слушатели постоянно испытывали неловкость, ибо не знали наверняка, ждет ли король ответа.

Королева думала, что посещение хорошего спектакля пошло бы королю на пользу, однако боялась отправляться с ним в театр. Она приходила в ужас всякий раз, когда король появлялся перед публикой, но необходимо было как-то развлечь его, и она решила пригласить несколько актеров в Виндзорский замок, чтобы они сыграли какую-нибудь пьесу для короля.

Ведущей актрисой в Друри-Лейн была миссис Сиддонс, и королева попросила мистера Шеридана, чтобы маленькая труппа во главе с этой актрисой приехала и дала спектакль для нее и короля. Мистер Шеридан со свойственной ему галантностью ответил, что ничего нет проще, и что миссис Сиддонс и ее товарищи по труппе будут необычайно польщены этой честью.

Актеры приехали, и спектакль был сыгран. Во время представления король смеялся и аплодировал, а после его окончания попросил проводить к нему миссис Сиддонс, поскольку он должен ей кое-что сказать.

Сара вошла в приемную, где должна была состояться встреча, так, как только могла войти одна Сара. Она смогла бы превратить в спектакль любое, даже самое незначительное событие, но никто не осмелился бы сказать, что благодарность короля, адресованная лично ей — а она рассчитывала именно на благодарность — событие незначительное.

Она готовилась произнести своим необыкновенным голосом речь, приготовленную и отрепетированную заранее, когда король начал что-то бормотать, чего она не понимала, и сунул ей в руку какую-то бумагу.

— Вам, — сказал он. — Вам. Вам. Очень хорошо, а, что? Спасибо, что? Очень хорошо.

Когда король удалился, она разгладила смятый лист и, взглянув на него, поняла, что на нем ничего нет, кроме подписи короля. Несколько мгновений она недоуменно рассматривала бумагу, после чего громко, так, словно произносила последнюю реплику перед закрытием занавеса, сказала:

— Король — сумасшедший.

Королева сидела, держа в руке кусок бумаги. Она получили его от миссис Сиддонс вместе с выражением сожаления по поводу случившегося, при этом Сара уверяла ее, что считала своим долгом поступить именно так.

— Я боролась с собой, — сказала она, прижав к груди левую руку. — Я спрашивала себя, как мне следует поступить. И моя совесть подсказала мне, что я должна показать это вашему Величеству. Его Величество вручил мне этот лист так, словно это орден. Ваше Величество, я очень боюсь, что король болен.

Королева поблагодарила миссис Сиддонс. Она поступила совершенно правильно, отдав ей эту бумагу, сказала она. Конечно, произошла какая-то ошибка. При первой же возможности она спросит Его Величество, какие у него были намерения.

Однако, когда миссис Сиддонс ушла, она дала волю своему страху. Был ли это конец ее попыткам скрывать состояние его здоровья? Значит ли это, что пришел конец... И станет ли известна правда? Казалось, что оправдывались самые мрачные ее предположения, потому что после этого события стали развиваться очень быстро. Король вел себя более, чем странно, и все окружающие знали это. Принцессы шептались друг с другом и тихо сидели подле матери, занимаясь рукоделием, набивали ее табакерки или играли с собаками, что и составляло — к их большому сожалению — всю их жизнь. Но что-то должно было произойти.

Фредерик отправил срочное письмо принцу Уэльскому — он должен быть под рукой, потому что король действительно очень болен, причем болен не только физически, хотя у него высокая температура и озноб, но как-то странно.

Принц примчался сразу же, проделав путь от Брайтона с огромной скоростью. В тот же вечер, во время обеда, король внезапно вскочил со своего места и, подойдя к старшему сыну, обхватил его шею руками и принялся душить. Это было необъяснимо. Король сошел с ума. Нужно пригласить его докторов и обсудить возможность регентства.

Началась борьба вокруг Билля о регентстве, в которой королева и принц Уэльский представляли два враждующих лагеря.

Королева, которая молилась на своего первенца, которая ежедневно любовалась восковой фигуркой, изображавшей Георга-младенца и стоявшей на ее туалетном столике, — была сыном совершенно вычеркнута из его жизни. Поэтому ее чувства изменились. Было достаточно одного его намека, чтобы она снова была готова полюбить его, но, оскорбленная его пренебрежением, она заставляла себя его ненавидеть, и чувства к нему — любовь или ненависть — были самыми сильными в ее жизни.

Питт, поддерживавший короля, оказался в оппозиции к Фоксу, бывшему сторонником принца Уэльского. Фокс заявил в парламенте, что, поскольку король не в состоянии править, трон должен наследовать регент. Питт приложил все усилия, чтобы возразить ему, прекрасно понимая, что регентство в руках принца Уэльского на деле означало падение тори и торжество вигов во главе с Фоксом. Питт обратился за помощью к королеве, предложив ей то, чего она была лишена в течение всей жизни, — власть.

Страна разделилась на тех, кто поддерживал принца Уэльского как регента, и тех, кто хотел создания регентского комитета. Королевская семья не составила исключения: королева и ее дочери, которым не оставалось ничего другого — за мистера Питта и комитет, принц Уэльский и его братья — за единоличного регента в лице принца Уэльского.

Фокс, Берк и Шеридан оказывали принцу сильную поддержку, но Фокс совершил в Палате Общин тактическую ошибку, сославшись на то, что принц имеет право на регентство. Это позволило Питту отрицать право на пост регента любого члена конституционного правительства и тихо спросить, не подразумевал ли мистер Фокс «претензию», когда говорил о «праве». Благодаря неудачно выбранному слову, Фокс вынужден был изменить тактику поведения, что привело в бешенство принца Уэльского и его сторонников и вызвало трения между Фоксом и Георгом. Итак, Фокс дважды его обидел: первый раз, когда выступил в Палате против его женитьбы на Марии Фицгерберт, которая была так оскорблена, что разорвала свои отношения с принцем и не намерена была прощать Фокса, и теперь, употребив это слово «право».

Фокс пожаловался своей любовнице, миссис Армстед, что, возможно, он уже стар для занятий политикой и должен подать в отставку. Он не винит себя за положение в Палате; при сложившихся обстоятельствах ему не оставалось ничего другого, но то, что он позволил себе произнести это слово — «право» — в присутствии такого блестящего политика, как Питт, — непростительная ошибка.

Таким образом, Питт получил право представить свой Билль о регентстве, который урезал власть принца-регента до такой степени, что превращал его в ничтожество, однако, когда этот Билль рассматривался в Палате Общин, врачи объявили, что король поправился, и конфликт оказался совершенно бесполезным.

Вернувшись в Англию, Уильям застал семейство в состоянии войны.

Король — сильно изменившийся, совсем другой человек, нервный, часто действующий невпопад — стал искать поддержки у королевы, которой прежде отказывал в праве высказывать суждения о том, что не касалось домашнего уклада, и даже в семье устанавливал свои законы. Перемена была очевидной. Мистер Питт в период болезни короля и конфликта по поводу Билля о регентстве объединился с королевой, а с любым союзником мистера Питта следовало считаться.

Королева вошла в новую роль со скрытым удовольствием, но перемены, произошедшие с ней, были столь же заметны, как и перемены в поведении короля. Она не уставала внушать мужу, как коварны их сыновья и особенно принц Уэльский, который хочет захватить власть и сделает это, как только представится возможность, и заменит мистера Питта этим вероломным Фоксом; при этом Фредерик его полностью поддерживает так же, как и другие мальчики, которые горой стоят за принца, к ее величайшему сожалению.

Уильям! Да, Уильям в море, но, зная его любовь к Георгу, она не сомневалась в том, что, вернувшись домой, он будет так же настроен против отца, как и его братья.

Уильям узнал обо всем этом от Георга и Фредерика. Король ненормальный, говорил принц Уэльский. Им ли не знать этого? Может быть, у него наступило улучшение, но он, наверняка, снова потеряет рассудок. Принцу Уэльскому двадцать семь лет. Чего еще ждать? Их отец стал королем в более молодом возрасте, и если он — старый, недалекий человек — может управлять государством, то просто оскорбление считать, что блестящий, образованный принц, — не может.

— Этот дьявол Питт, — сказал Георг, — он настоящий враг. Можешь не сомневаться, у нашей матери не хватило бы ума выступить против нас, если бы не его поддержка.

Уильям вполне искренне присоединился к братьям и объявил войну этому дьяволу Питту.

Король послал за Уильямом, и когда тот увидел отца и произошедшие в нем перемены, почувствовал жалость. Король обнял сына, и по его щекам поползли слезы.

— Ты, мальчик... — пробормотал он.

Уильям почувствовал раскаяние за все необдуманные поступки, пренебрежение дисциплиной; в тот момент ему захотелось быть именно таким сыном, на которого старый, несчастный отец смог бы положиться. Короли, кажется, самые несчастные люди на свете в том, что касается их детей: они либо страстно мечтают о сыновьях, которых им не суждено иметь, либо имеют слишком много сыновей, приносящих им одни постоянные волнения.

— Ну, Уильям... — сказал король. — Ты вырос, а? Совсем мужчина, что?

— Двадцать четыре, сэр.

— Гм... Пора тебе иметь какой-нибудь титул, а? Кларенс... вот какой у тебя будет титул. Герцог Кларенс. Они проголосовали за двенадцать тысяч в год. Хорошо, а, что?

Двенадцать тысяч в год! Принцу Уэльскому этого не хватило бы на носовые платки и пряжки для туфель, а для Уильяма это означало целое состояние.

— Спасибо, сэр.

— В порядке, а, что? Да, дом... э... твой собственный. Ричмонд-лодж... на краю Олд Дир-парка, а?

— Спасибо, сэр. Мне там очень нравится. Будет куда возвращаться после путешествий.

— Да, — произнес король. — Не хочу, чтобы ты долго отсутствовал, а? Сын короля. Герцог Кларенс. Два старших брата... да... плуты! Георг всегда был. Но Фред... Я думал... Фред будет другим. Надежда семьи. Не нравится. До чего они дошли, а, что?

Уильям ответил:

— Я очень благодарен за Ричмонд-лодж, сэр. Большое спасибо.

— Гм... Не очень часто я получаю благодарность от своих сыновей. Берегись, мальчик. Держись подальше от женщин... и выпивки... и карт, понимаешь, а? Особенно женщины. Они могут причинить неприятности. Эта женщина Георга... Хорошая женщина, славная, красивая женщина... Но они приносят волнения... Иногда бывают квакерши...

Глаза короля наполнились слезами. О чем это я говорю, спрашивал он себя. Давно. Много лет тому назад. Сейчас все кончено.

Переселение в новый дом доставило Уильяму большое удовольствие. Ему нравилось чувствовать себя хозяином и отдыхать, вернувшись из плавания. Двенадцать тысяч фунтов были большими деньгами, но только не тогда, когда Георг и Фредерик учили его их тратить. Он наслаждался новым для него чувством хозяина, гордился новым положением, сам нанял слуг, установил в доме определенные правила и предупредил их не задерживаться слишком поздно на улице, ибо он намерен запирать на ночь дверь. Ему все было интересно, и он понял, что его привлекает спокойная домашняя жизнь. Он хотел бы жить на природе, владеть землей, иметь арендаторов и присматривать за ними, жить счастливой семейной жизнью с любимой женщиной, выбранной по собственному желанию, и растить детей.

Ему казалось странным, что принц Уэльский испытывал точно такие же чувства, ибо он был очень счастлив с Марией Фицгерберт, хотя, конечно, и не был ей верен. Ему нравилось сознавать, что уютный дом ждет его возвращения, и он стремился туда.

Несмотря на всю заботу, которую Уильям проявил о своем доме, Ричмонд-лодж, переименованный к тому времени в Кларенс-лодж, однажды ночью был уничтожен пожаром, и на время его ремонта Уильям снял другой дом, поблизости, Айвихаус, и сам руководил восстановлением Кларенс-лодж.

Он чувствовал беспокойство. Он с тоской думал о море, ему уже немного приелась городская жизнь, и ничто не могло заменить ему ощущение палубы под ногами, морской качки, посещения различных экзотических мест, морских приключений. Они сделали из него моряка, и едва ли можно надеяться, что он обоснуется на берегу.

Но от него, очевидно, ждали именно этого.

— Не пойдет, — сказал король. — Иди в Адмиралтейство. В Адмиралтействе дадут совет... Да... все еще в море. Но сын короля должен быть дома. Кроме того, ты нарушил дисциплину. Такие дела... недовольны... Покровительство... Неправда. Плохие чувства. Оставайся там, где ты есть. Побудь дома... немного.

Он должен остаться. Он нашел очень славную девушку по имени Полли Финч, забавную и хорошенькую, с весьма неясным прошлым, которая ему очень нравилась. Она была весьма сговорчива и согласилась проводить с ним время, поселившись в Айвихаус.

В некотором смысле это и была семейная жизнь, о которой он мечтал. Полли не было никакого дела до того, что он герцог из королевской семьи, и она обращалась с ним запросто, без лишних церемоний и лести, в любви она была беззаботна и естественна. Он был очарован ею: раньше ему не приходилось встречать подобных женщин. Она интересовалась ремонтом Кларенс-лодж, ибо думала, что им предстоит жить там. Уильям мечтал об их жизни в уединении и заботах об увеличении семьи, о том, что он будет уходить в море и возвращаться домой, где его будет ждать Полли. Это были сентиментальные мечты. Полли была девушкой совсем другого сорта. Он говорил с ней о море. Он уже был произведен в контр-адмиралы, и скоро ему предстоит стать адмиралом, это неизбежно.

— Нельзя быть герцогом королевских кровей и не иметь высшего звания. Не думай, Полли, — объяснял он ей, — что я не заслужил этого повышения. Но я должен быть к нему готов.

Он хотел, чтобы вечерами она была дома, и он мог бы читать ей отрывки из «Жизни адмиралов» — книги, которая для него была самым захватывающим и правдивым повествованием. Полли сидела у его ног, зевая от скуки, и ныла, пока он читал о подвигах этих выдающихся людей и их приключениях на море. Может быть, это казалось увлекательным ему, но это было явно больше, чем Полли могла вынести.

Прежде, чем Кларенс-лодж был готов принять жильцов, она оставила Уильяма ради более подходящего кавалера.

Между тем Англия жила в большом напряжении. Мистер Питт и его тори употребляли всю свою власть на то, чтобы чернить принца Уэльского и его братьев. Не составляло большого труда видеть, что принцы вели себя предосудительно: у них были непомерные карточные долги, а их любовные связи давно стали основной темой сплетен и слухов, ходивших при дворе и в Лондоне. Карикатуристы и фельетонисты с готовностью фиксировали события и доводили их до сведения читателей газет, что приносило публике удовольствие, а им — доход.

Каждое небольшое прегрешение бывало преувеличено. Справедливости ради следует признать, что карикатуристы не оставляли без внимания ни одной знаменитости, но более всех преуспели те из них, кто высмеивал братьев и особенно принца Уэльского.

Джон Уолтер из «Таймс» имел репутацию одного из самых непристойных газетчиков. Его описания поведения трех старших сыновей короля были из ряда вон выходящими и преувеличенными сверх всякой меры, они не остались не замеченными публикой и привели к тому, что превращенный в посмешище принц Уэльский начал катастрофически терять популярность. Для него стало привычным делом сталкиваться на улицах с холодным молчанием, но после того, как его экипаж забросали грязью и гнилыми фруктами, пришла пора принять некоторые ответные меры.

Против Уолтера было возбуждено дело за клевету на герцога Йоркского; его признали виновным и приговорили к штрафу в размере пятидесяти фунтов, пребыванию в течение одного часа у позорного столба в тюрьме Черинг Кросс и году заключения в Ньюгейте.

Герцог Кларенс тоже попал в поле зрения Уолтера, который интересовался у читателей, как могло случиться, что сыну короля сошла с рук самовольная отлучка с корабля, и по возвращении домой он был награжден титулом герцога и двенадцатью тысячами фунтов в год.

Суровое наказание, к которому был приговорен Уолтер, возмутило публику.

Мистер Питт, не упускавший ни единой возможности выразить принцу Уэльскому свое неодобрение, объявил, что очень удивлен тем суровым наказанием, которому был подвергнут Уолтер благодаря стараниям двух старших сыновей короля; он, мистер Питт, полагал, что принц Уэльский ранее выступал за свободу слова. Что же изменилось теперь, когда он сам подвергается критике?

Никогда еще непопулярность принца не была так велика. Невозможно было поверить, что речь идет о том же человеке, который когда-то восхищал всех своими манерами, элегантностью и романтическими приключениями.

Особенно тревожным это казалось на фоне событий, происходивших на противоположном берегу Ла-Манша. Пала Бастилия, говорили о конце французской монархии; непопулярный принц, как ближайший сосед, не мог чувствовать себя уверенно и спокойно.

Единственное место, где, казалось, еще сохранились остатки почтения к нему, был Брайтон, жители которого имели основания быть признательными принцу: именно он превратил заштатную деревню Брайтстоун в самый модный город Англии.

Казалось, принц не обращал на все это совершенно никакого внимания и продолжал заниматься привычными делами — нарядами, домами — Карлтон-хаус в Лондоне и Павильоном в Брайтоне — искусством, музыкой, литературой, карточной игрой, скачками, своими собственными конюшнями и женщинами.

Он любил театр и однажды вечером появился в Кларенс-лодж, чтобы рассказать Уильяму о спектакле, который он видел накануне.

— «Неразлучная пара» — очень забавно, — сказал он. — Никогда раньше не видел такого прекрасного исполнения роли Уилдера, как у Дороти Джордан. Она великолепно выглядит в мужском костюме. Тебе надо ее посмотреть.

Уильям рассказал брату о пьесах, которые они играли на палубе корабля, и как всем было тогда весело.

— У нас был симпатичный толстый Фальстаф, — говорил Уильям. — Кажется, его звали Стори... Да, лейтенант Стори. Нам приходилось много придумывать, и я хорошо помню, как в сцене купания у нас вместо корзины был гамак. Реку изображала куча всякого хлама, и нам пришлось вытряхивать толстого лейтенанта из гамака на эту кучу, где он и барахтался. Скажу тебе, это было зрелище! Толстяк, барахтающийся в куче мусора! Это был самый удачный эпизод в нашем спектакле.

Принц согласился и сказал, что охотно в это верит. Он сам не отказывал себе в удовольствии разыграть кого-нибудь. Однажды, когда Шеридан был вызван на дуэль неким майором Хангером, принц Уэльский вместе с приятелями зарядили пистолеты поддельными пулями. Когда раздался выстрел, Шеридан упал, притворившись мертвым. Георг считал это лучшим розыгрышем, который он когда-либо видел. Даже майор Хангер поверил в то, что убил Шеридана, из-за чего и стал одним из его, принца Уэльского, закадычных друзей.

Поэтому-то он так весело смеялся, слушая рассказ Уильяма о том, как он и его приятели потешались над толстяком Фальстафом.

— Поверх этой кучи мы налили много смолы, — рассказывал дальше Уильям, — потому что хотели, чтобы все было, как в жизни: ведь Фальстаф упал в грязную реку и не мог выбраться из нее, не измазавшись. Так вот, на него налипло столько мусора! И на наших парней тоже, на тех, которые играли миссис Пэйдж и миссис Форд!

Принц Уэльский смеялся и рассказывал о собственном театральном опыте, но ничего не сказал о своем романе с Утратой Робинсон, ибо до сих пор чувствовал себя униженным ее угрозой опубликовать его письма.

Может быть, мне следует предостеречь Уильяма, размышлял Георг, спустя некоторое время, он такой наивный, несмотря на все свои путешествия и приключения.

Принц Уэльский колебался, и время было упущено. Разговоры о спектаклях пробудили в Уильяме горячее желание побывать в театре, и он решил на следующий же день отправиться в Друри-Лейн.

Он осуществил свое намерение. В тот вечер Дороти Джордан играла Пикля в «Испорченном ребенке».

Загрузка...