Боковая ветвь

17

Гораздо ближе к Лазаревскому, чем к Сочи, среди выступающих в море, поросших лесом скал, затерялся маленький поселок с нерусским названием. Если ехать по извилистой горной дороге человеку незнающему — никогда не догадаться, что внизу раскинулся санаторный рай закрытого типа. Не видны с дороги ни белые санаторные корпуса, ни огромные пальмы, ни кипарисы, ни гранитные лестницы, круто сбегающие к морю. И даже аромат сотен кустов роз не пробивается наверх через заслон запаха разогретого асфальта дороги и марева бензинных паров. Видны только обычные металлические ворота с красной звездой, охраняемые курносым солдатиком в выцветшей гимнастерке, в пилоточке набекрень. И в это чудом сохранившееся великолепие почти каждый год в конце мая — начале июня хоть на недельку, а приезжали Наталья Нечаева с мужем. Приезжали с завидным постоянством, несмотря на появившийся в последние годы широкий выбор. Приезжали, как другие люди ездят на дачу, отмечая этой поездкой конец зимы, начало лета. Их знал только начальник санатория, у которого Серов оперировал жену, они же не искали общения ни с кем. С радостным чувством нового свидания с морем Наташа и Серов ступали на полупустынный пляж и часами могли просто сидеть у воды, даже не купаясь, если вода была еще холодной. Наслаждались мороженым, пили вино, грызли орешки. Море в этой лагуне было свободным, не разделенным волнорезами, не разгороженным дамбой, как в других местах сочинской акватории. Оно ластилось с ласковым шумом к босым ногам и приглашало прыгнуть в пенистую, как нарзан, воду. Или сердилось, шумело, но не по-зимнему грозно, а притворно, кокетливо, искрясь на солнце брызгами. Но дул еще с моря холодный ветер от непрогретой воды, и солнце еще не жарило, не пекло горячо и жестоко, как в июле. Через месяц, в разгар сезона, море будет кишеть телами воинских начальников всех мастей, их завистливых жен и прыщавых отпрысков, что с уханьем и повизгиванием будут погружать в его уже прогретые воды свои разморенные солнцем тела. А пока в эти ясные дни начала июня оно спокойно лизало берег безмятежным бирюзовым языком и заманивало в опасную глубину только редких отважных пловцов. Отдельными небольшими группками собирались на пляже молодые неженатые капитаны, незамужние дамы из числа вольнонаемных служащих, медицинский персонал воинских частей со всех концов страны, то есть все те, кому достается отдыхать до или после наступления сезона.

Наташа с мужем приезжали сюда в это время специально — из-за тишины лагуны, прекрасной природы и хорошего отношения к ним. Им обоим здесь нравилось. Белый галечный пляж раскинулся между двух небольших горных выступов, выдающихся в море. По верху пляжа была проложена набережная из гранитных, горячо нагреваемых солнцем плит. Вдоль нее то тут, то там раскинулись легкие конструкции солнцезащитных навесов. А за железной дорогой, идущей вдоль берега, поднимался массивный крутой склон, окультуренный сотнями и сотнями рук на протяжении целых десятилетий. На нем и располагался сам санаторий. Били здесь фонтаны с прозрачной водой и золотыми рыбками, сходились и расходились песчаные и асфальтовые дорожки, лестницы карабкались вверх или спускались к морю, и вся свободная от строений земля на склоне была усажена привезенными из лучших питомников деревьями и кустами. Пальмы, кипарисы и магнолии росли или вперемешку, или образовывали отдельные аллеи. Были разбиты цветники и спортивные площадки, тут и там скрывались уютные кафе и эстрады для танцев. С мая по ноябрь благодаря энтузиазму садовников благоухали розы и лилии, цвели гортензии и хризантемы, а сейчас, в конце весны, буйствовали красками розово-белые олеандры да уже отходила, отцветала персидская сирень.

Совсем не то было в диком соседнем поселке, а здесь был самый настоящий рай.

В тот день вода в море была еще очень холодной для Наташи, и она не купалась, а просто лежала прямо на гальке на животе, подставляя спину веселому раннему солнцу. Серов сидел рядом с ней.

— Ты ведь знаешь, что тебе нельзя загорать, — сказал он наконец после продолжительного молчания. — Ты делаешь назло?

— С чего ты взял, что мне нельзя загорать? — Наташа лениво откинула любовный роман, которым прикрывала голову. — Я намазалась очень хорошим кремом. Да и что со мной будет за пятнадцать минут, что я здесь полежу? А больше я и не буду, а то вся облезу… Не будь занудой. — И она в блаженстве затихла. Просто лежала, не в силах сосредоточиться на довольно убогом, кстати, сюжете. А он сидел рядом с ней, перебирал гальку, лениво швырял отдельные плоские экземпляры в воду и думал, что не надо им было ехать сюда в этом году. Почти накануне поездки Наташа опять сильно болела, и его стали серьезно беспокоить эти подъемы температуры, случающиеся все чаще и неизвестно с чего. Хотя, конечно, положа руку на сердце, он предполагал, что послужило причиной очередной такой вспышки.

Странный перелом в их отношениях произошел, когда после того инцидента с подругой, чьи следы она застукала, вернувшись из Праги, ей пришлось улететь в Соединенные Штаты почти на две недели. Вопрос о поездке был решен уже давно, Наташу приглашали туда прочитать лекции в трех университетах, но она до последнего сомневалась, ехать или не ехать. Сопровождать ее в поездке должен был Ни рыба ни мясо, его тоже пригласили читать лекции по смежной с Наташиной теме, и она даже договорилась с ним, что он может прочитать часть лекций и за нее.

— Деньги за лекции я получу небольшие, — поясняла она свое решение Серову, — а устану ужасно! Перелет, переезды из города в город, с одного побережья на другое, само чтение на чужом языке, ответы на вопросы… очень сложно, — говорила она. — Кроме того, у меня совершенно не остается времени на проведение новых исследований. Моих больных ведет молоденький мальчик, и хоть он регулярно показывает мне результаты, все-таки мне хочется самой покопаться с этими больными!

— Нет, отказываясь, ты поступаешь недальновидно! — возражал ей Серов. — Тебя больше не будут никуда приглашать, и с таким трудом завоеванное в науке имя придется отвоевывать снова!

Он до сих пор считал, что сказал правильно. Наташа же расценила его слова по-другому.

— Тебе что, невтерпеж меня сплавить из дома? — поинтересовалась она.

Больше она ничего не добавила, но поскольку и это ее замечание было ужасно несправедливо, потому что он заботился в данном случае о ее имидже, у него перехватило дыхание от обиды. Он ничего не ответил ей, а она как-то криво улыбнулась ему в спину и на следующий день объявила:

— Решено, уезжаю!

На день ее отъезда у него была назначена операция, но он решил перенести ее, чтобы проводить жену.

— Не бойся, не вернусь из аэропорта, — насмешливо протянула она, после того как он объявил ей о своем решении. — Улечу вовремя, в срок, вместе с Ни рыбой ни мясом. Не помешаю…

И он опять не нашелся, как ей возразить, что ответить, и промолчал. В аэропорт он не поехал, счел неудобным. А после ее возвращения вообще началось нечто странное. Казалось, она изо всех сил хотела ему что-что доказать.

Она перестала делать гимнастику, каждый день покупала и ела пирожные и на ужин стала жарить картошку с луком. Через месяц ни одно старое платье не могло налезть на нее. Она чуть не ежедневно устраивала скандалы. Поводом были его неосторожные траты, довольно редкие выпивки на работе, беспорядок в квартире и девочки. Однажды она даже назвала его «кобель проклятый», в гостях у друга Валерки рассказала неприличный анекдот, чем Валерку, да и самого Серова, несказанно поразила, а однажды вечером он застал ее у телевизора за просмотром очередного мексиканского сериала. Он сел рядом с ней.

— Наташа, что с тобой происходит?

— Что такое?

— Сейчас рядом со мной не ты.

— Вот как? — Она повернулась к нему. В голосе ее послышались прежние ироничные нотки. — Неужели я тебе больше нискоко не нравлюсь? — Она нарочно акцентировала изуверски искалеченное слово «нисколько». — Разве не такую женщину ты искал? По крайней мере изменял ты мне именно с такими. Я подумала, отчего бы и мне не попробовать быть такой, какие тебе нравятся?

— Я с тобой тогда разведусь.

— Почему? Разве ты не заметил, мы даже спать вместе стали чаще?!

— А тебе это нравится?

— По правде говоря, нет. Я ценю качество больше, чем количество.

— Тогда выброси эти глупости из головы и стань прежней.

— На тебя не угодишь! — Она, хлопнув дверью, ушла в спальню. Но с удовольствием погрузившись под теплое одеяло, она про себя чему-то довольно улыбнулась, приняла решение месяц посидеть на фруктах и провела ночь с журналом «Immunology» под подушкой. Как всегда, он придавал ей решимости.

Похудеть оказалось трудно. Она стала голодать и довела себя до гастрита. Вес снижался, но кожа портилась. Пришлось ей обращаться в косметологическую клинику. Она старалась, а кое-какие мелкие невыгодные детали убрал пластический хирург. После его вмешательства она стала выглядеть лучше, чем раньше. На Серова она теперь все чаще смотрела с усмешкой, перестала с ним разговаривать вечерами и все чаще одна ложилась в постель. А потом у нее снова поднялась температура, и он просто не знал, что с этим делать. Друг Валерка уже несколько раз произнес вслух страшное слово «сепсис», потому что характер лихорадки был именно такой, но посев крови ничего не показал, и этот диагноз отпал. В больницу Наташа ехать не хотела, визиты отца не помогали, и Серов просто измучился, не зная, что делать. Однажды он пришел с работы и застал Наташу за странным занятием: она сидела за письменным столом и с закрытыми глазами вкривь и вкось писала какие-то бумажки. Ее щеки были мокрыми от слез, и она даже не трудилась их вытирать. Он открыл было дверь в ее комнату, но она его не заметила и он не стал входить. Разорванные бумажки он потом нашел в мусорном ведре. На всех было написано одно и то же: «Славик Серов, я тебя прощаю!» Он пожал плечами и выкинул бумажки в помойку.

Неизвестно, что тогда помогло, лекарства ли, стимулирующие иммунитет, или дурацкие бумажки, но через некоторое время Наташа пошла на поправку. Температура постепенно стала снижаться и вскоре достигла нормы. Вот тогда Наташа и попросилась на море.

— Мы и так уже задержались в этом году! — сказала она. — Я оформлю отпуск на неделю, бери билеты!

Он ехать не хотел, но решил не спорить. К тому же он чувствовал, что сам тоже устал. Неделя на море и ему бы не помешала.

И вот теперь они лежали на пляже, молчали, и вдруг Наташа сказала:

— Знаешь, жить хорошо! А ведь скоро придется готовиться умирать. Когда думаешь об этом, это хуже, чем сама смерть!

— Еще не скоро… — Он не сразу нашелся что сказать. А она и не требовала ответа. Просто задумалась.

— Зачем я лечу больных? Чтобы они входили в ремиссию, чувствовали себя лучше, а потом снова начинали путь к смерти? Чтобы снова переживали горести? Может быть, уж лучше все пережить в один раз?

Он возразил:

— В жизни ведь есть не только горести, но и радости! Не нам судить о том, зачем и сколько человеку жить. А зачем тогда светить солнцу?

Она промолчала, очевидно, что-то решая для себя.

Он пошел к пляжной кафешке и принес теплую от солнца бутылку «Изабеллы», два пластмассовых стаканчика и тарелку с чебуреками.

— Ешь и пей, — сказал он. — Женщинам свойственно рефлексировать. Меньше думай — будешь здоровее!

— Ты что, хочешь сказать, что все мужчины живут простыми инстинктами?

Он не хотел становиться на скользкую тему, слишком хорош был солнечный день. Да и вся неделя пролетела как один миг.

— Я схожу искупаюсь, — сказал он.

— И я с тобой!

Наташа тоже помчалась в море. Вода обжигала кожу. Немного проплыв, она повернула назад, растерлась полотенцем и с аппетитом начала есть.

— Никогда ничего вкуснее не ела! — Она залпом выпила полстакана вина. А потом опять задумалась, затосковала, поскучнела и запросилась домой: зачем они взяли обратные билеты на три дня позже, чем планировали, да еще на поезд? В Москве много дел, она и так долго проболела… Больные, аспиранты, родители, Катя… Решено было менять билеты на самолет. Они придумали, что послезавтра уедут на целый день в Адлер и улетят оттуда вечерним рейсом.

На следующее утро на сочинской электричке он с удовольствием уехал хлопотать о билетах. Ему хотелось побыть одному. А Наташа решила с утра прогуляться по парку, спуститься к морю и, если вода будет теплая, вдоволь поплавать.

Она спускалась по белой лестнице мимо магнолий и слушала, о чем гортанно судачит спрятанный за кустами маленький овощной базар. Продавцы орехов, ранней клубники, зелени и вина никак не могли поделить торговую площадь. Наташа проскользнула мимо них, остановившись на минуту, чтобы купить длинный красный палец орехов, обмазанных отвратительно липкой фруктовой патокой. Такую штуку из гигиенических соображений никогда не позволяли ей есть в детстве. Сейчас она купила ее всем назло. Синее платье с рисунком, напоминающим зеленые водоросли, привезенное из-за границы, как нельзя лучше подходило к сияющему дню. Две обогнавшие ее девчушки вдруг громко засмеялись, и она подумала, что их рассмешило, что взрослая тетка, то есть она, гулко шлепает по ступенькам сабо на пробковой подошве и смачно выковыривает зубами орехи из патоки, но, присмотревшись, поняла, что ошиблась. Их внимание относилось вовсе не к ней. Впереди ее по лестнице спускался симпатичный парень с прекрасной спортивной фигурой и тащил на плече дорогой фирменный велосипед. Видно, парень, взяв велосипед в этот край вечной лени, просто не знал, что чего-чего, а велосипедных дорожек здесь нет. Угол наклона местности позволял лишь носить велосипед, но никак не ездить на нем. Это, видимо, и вызвало смех девиц. Собственно, этот необычный груз также привлек и внимание Наташи. Она, поравнявшись с парнем, открыто улыбнулась, тоже оглядев в первую очередь велосипед, чуть приподняв поля желтой соломенной шляпы, и уже потом перевела веселый взгляд на его владельца. У того было не по годам серьезное, даже мрачное лицо. И он вдруг неожиданно остановился, стянув с потного носа солнцезащитные очки. Наташа сразу узнала знакомые черты.

— Женя Савенко! Неужели вы?

Молодой человек постоял секунды две, замерев то ли от удивления, то ли от неожиданности, и спустил свой агрегат с плеча на землю.

— Да, Наталья Васильевна, это я! Женя по кличке Кружков.

— Вот уж не ожидала вас встретить здесь, Женя! — Она не жеманничала, действительно была рада ему.

— А вы даже еще красивей стали! — вдруг сказал он, смело поглядев ей в глаза, и она увидела, что он вырос, перестал быть мальчиком, стал мужчиной, и почему-то этот факт ее смутил.

— Ну, вы даете, с места в карьер с комплиментами… Лучше скажите, как вы здесь оказались?

— Путевку дали на службе! Вы на пляж? Можно я с вами?

— Конечно!

И они пошли по ступенькам вниз и до самого моря молчали. Зато уж под тентом на берегу, наслаждаясь прежним восхищением в его глазах, она почувствовала себя королевой, путешествующей инкогнито, и отвела душу, чуть не замучив его вопросами. Он ведь весьма неожиданно для нее сбежал тогда в армию.

И вот спустя два года они встретились. Женя здесь. Теперь она хорошо разглядела — он действительно возмужал, превратился в мужчину. «Сколько ему? — подумала Наташа. — Наверное, лет двадцать шесть». А ей тридцать семь. Боже, десять лет назад она готовилась поехать в Лаос. Дочка была тогда маленькая… а сейчас девица. Жизнь идет… Странно, сейчас она, пожалуй, чувствует себя даже лучше, увереннее, чем тогда, в двадцать семь… Просто смех да и только! Глупая, что с нее взять! И Наташа засмеялась от удовольствия.

Они сидели с Женей в тени пальмы на старинной деревянной скамейке, и чтобы солнце не достало ее сквозь зеленые веера листьев, она немного прижалась к своему спутнику приятно загорелым плечом. И вдруг она почувствовала, что он, наклонившись к ее руке, покрывает ее поцелуями. Сначала от пальцев до локтя, потом плечо, а потом она ощутила его поцелуи на шее… волосах… губах. Ощущение было так восхитительно, что она не стала сразу протестовать и отталкивать его от себя. Потом все-таки пришлось.

— Женя, Женя… ну хватит!

Но он уже не желал ничего слушать и слышать.

— Женя! — Наташа не знала, что делать. — Пляж, кругом люди…

Но, честно говоря, думать, что делать, ей не хотелось.

— Женя, на нас все смотрят!

— Да дела нет до нас никому!..

— Женя, и вы решили, что если я здесь одна, то я доступна?

— Не болтайте вы глупости! Я вас люблю! Я вами уже сто раз обладал, а может, и двести! И ночью, и днем… в своих мыслях. Я вас раздевал, любил и потом одевал, я сидел с вами в ресторанах, я ходил с вами на дискотеки, я вас ругал и вами восхищался! Я всюду вас видел и всегда с вами был. Так какая вам разница, делал я это во сне, в мечтах или наяву?

— Вы что, Женя? — Она с силой оттолкнула его в сторону.

— Конечно! Когда любишь, всегда так! Она засмеялась его многоопытности.

Поцелуй был долог и сладостен для обоих. Когда она, запыхавшись, наконец открыла глаза, перед ней было его лицо, а за ним море. Это было прекрасно. «Как давно со мной не было ничего такого, — подумала она и сказала себе: — В конце концов, его любовь требует награды».

Но ему она ничего не сказала. Просто отодвинула его и ушла. Но все влюбленные — телепаты. Когда она дошла до центрального входа в свой корпус, он уже сидел перед ним на велосипеде, небрежно упираясь одной ногой в бордюр, с огромным букетом сирени в руках. Она посмотрела на него и молча взяла цветы.

— Молодой человек, вы куда? — закричала дежурная. Она не могла допустить, чтобы кто-нибудь вперся в ее святая святых с велосипедом.

— Он со мной в номер, — с достоинством ответила Наташа, и они стали отчаянно целоваться уже в лифте.

«В конце концов, я не так-то уж часто в жизни испытывала сексуальное удовольствие, — оправдывала себя Наташа. — Всякий раз я могла только давать, а получать была не в состоянии. Так всегда было с Алексеем. В последние годы так было с мужем. Могу наконец я побыть сама собой хоть с этим мальчиком?» Тут мысли ее смешались, и опомнилась она уже через некоторое время, с телом, наполненным негой, как медом.

— Ты восхитительная! Ты чудная! Нежная! — Это говорил Женя. Боже, ей было в самом деле хорошо. Ей было чудно. Она блаженно вытянулась на простынях.

— А сколько сейчас времени?! — ворвалась в сознание дикая мысль. Ведь может войти Серов! Они должны уходить!

— А я тебя никуда не пущу! — Он угадал ее мысли. — Сейчас пойдем к твоему мужу и все ему объявим!

Она засмеялась, благодарная ему за эти глупые, но такие рыцарские слова. Как прозаична жизнь, как мало в ней рыцарей и бескорыстных пажей. Их на самом-то деле, наверное, и нет. Просто под влиянием минуты некоторые люди могут выговаривать такие слова. А многие даже и этого не могут. Как ни печально, но теперь ей придется взять на себя роль отрезвляющего душа.

— А что объявим-то, Женя? — спросила она улыбаясь. Но он оставался серьезен.

— Объявим, что мы любим друг друга и ты завтра же уезжаешь со мной!

— Уезжаю? Куда?

Он назвал ее родной город на Волге. Она удивилась.

— Как? Почему?

— Потому что я там служу. В летном полку, за рекой. Я старший врач полка. Мне там дали квартиру. Даже не квартиру, а целых полдома с отдельным входом.

— Я и не знала! — удивилась она. Все думала, он мальчишка, а он — старший врач полка! — И тебе нравится?

— Честно говоря, нет. Но призвали, сам постарался, пришлось служить. Конечно, кое-какой опыт я приобрел, хотя хирургической практики там нет почти никакой. Солдат теперь мало, а летчики — ребята здоровые. Но пока я не жалею. Впервые в жизни у меня есть свой дом. Не родительская квартира, а дом. На отшибе, на краю летного поля, но все равно он мой. Во дворе два тополя и детская качалка. Мой предшественник был человек семейный, сделал для детей. И — ничего больше, только степь вокруг. Но знаешь, летом там так хорошо пахнет… То ли солнце, то ли полынь, то ли другая какая трава, но такого чудного запаха до этого я не знал. Осенью я езжу на охоту на уток…

Она радостно засмеялась.

— Рассказывай! Мне знакомо это все с детства. Это ведь моя родина. В этом городе на Волге я росла и училась, там закончила институт…

Он удивленно смотрел на нее. Он этого не знал.

— Правда?

— Конечно.

— То-то мне там хорошо, как нигде! Ну, значит, поедем в родные места! А я боялся, что ты москвичка, тебе в степи не понравится!

— Какой ты милый! — Она с умилением поцеловала его в лоб. — Но что я в степи буду делать? Ведь я сбежала оттуда почти в двадцать четыре часа, когда меня пальчиком поманил мой теперешний муж. Ведь я дьяволу душу отдам на заклание за то, чтобы быть тем, что я есть. Никто ведь ничего в нашей жизни не приносит нам на блюдечке. И мне пришлось побороться за свое место. Потеснить того же Льва Андреевича Мытеля, тебе известного. Но зато я стала Натальей Нечаевой. А кто я буду там, в твоих степях? Сумасшедшая тетка, погнавшаяся за любовником в степную далекую глушь. Нет уж, Женечка, ты не глупи. Я тебя там за два дня разлюблю и сбегу ровно через неделю. Или через две недели ты разлюбишь меня. Он сидел на кровати и смотрел на нее молча, во все глаза.

— И потом, у меня все-таки есть муж, — продолжала она. — Я с ним живу, как бы там ни было. Он иногда поступает со мной непростительно, в этом ты прав, но когда долго живешь вместе, принимаешь любовь за неизменную величину и не идешь на поводу у сиюминутного желания разбить мужу голову чем-нибудь тяжелым.

Она усмехнулась, видя, что он смотрит на нее с нескрываемым удивлением.

— Поживи с мое, узнаешь, что люди так и норовят сделать друг другу больно, — говорила дальше она, — и против этого не попрешь. Это срабатывает инстинкт самосохранения. Невозможно всегда оставаться ангелом, если в натуре им не являешься. Я поняла, свои желания подавлять нельзя, даже если они и выглядят перед другими по-свински. Подавление желаний приводит к раздражению, болезням и комплексу неполноценности. Поэтому самое лучшее, что можно сделать, когда близкие поступают вразрез с твоими желаниями, — смириться с ними и наплевать на то, что они делают. Или не смириться и уйти от них. Два варианта. Я выбрала первый. Вот поэтому я и не виню ни в чем своего мужа. И поэтому я и была сейчас здесь с тобой.

— Так, значит, ты сейчас была со мной, чтобы отомстить мужу?

— Нет, — не задумываясь ответила она, — конечно, нет. Я была с тобой, потому что я хотела тебя любить, не думая и не размышляя. И я тебе благодарна, хотя, милый Женечка, никуда с тобой не поеду. Расстанемся здесь. Но скажи, — она посмотрела на него с некоторой тревогой и интересом, — я тебе все-таки нравлюсь?

Он не понял, о чем она спрашивает, и ответил:

— Да. Но я не думал, что ты так цинична. Наташа весело засмеялась.

— Милый, это еще не самый большой мой недостаток. Когда ты познакомишься со мной поближе, ты увидишь, что недостатков у меня гораздо больше, чем достоинств. Наверное, я могу превратить жизнь любого мужчины в ад. Но сейчас, сегодня я тебя искренне любила!

Он смотрел на нее, еще не понимая.

— Ну, вставай, пошли. — Она потянула его за руку. — Должен вернуться мой муж. И у меня, кстати, нет никаких угрызений совести на его счет.

— Ты ведешь себя так, будто знаешь, что мы не встретимся больше. — Он смотрел на нее с недоверием.

— Не печалься! Конечно же, встретимся. И завтра встретимся, и потом. Мы решим, когда это лучше сделать. Не исключено, что я действительно приеду к тебе погостить, если захочешь. На пару дней. Я мечтаю снова почувствовать запах полыни.

Она накинула на себя невесомое платье и порадовалась, что не надо летом долго одеваться. Пока он тщательно завязывал кроссовки, она еще успела поставить сирень в хрустальную казенную вазу и с сожалением увидела, что, пока они предавались любви, некоторые роскошные кисти повяли.

— Я завел знакомство с садовником, — сказал Женя, видя ее огорчение, — и завтра у тебя в номере будет стоять целый куст. Он мне сказал, что все равно уже пора всю сирень срезать. Чтоб не торчали летом голые засохшие палки.

Ее умилило, что он еще не научился искусственно завышать цену своим поступкам.

— Спасибо тебе, дорогой! Ну, пошли! Нам пора. — И не без сожаления она вывела его в коридор.

Дежурная по корпусу, ядовито поджав губы, с негодованием наблюдала, как процессия с велосипедом гордо проследовала в обратном направлении. Наташа при этом вспомнила, как она выходила с Серовым после единственной ночи их любви в Лаосе, а о чем думал Женя Кружков, было не ясно.

— Нам пора пойти пообедать, — сказала Наталья Васильевна, посмотрев на часы. — Во-первых, я порядком проголодалась, а во-вторых, если мой муж приехал, то он скорее всего пошел прямо в столовую.

— Я тебя провожу, но сам есть не пойду. Спущусь вниз на набережную и буду крутить педали до вечера. Или подойду к твоему мужу и объявлю, что безумно тебя люблю!

— Ну, Женя! Быть всегда правдивым полезно только в научных исследованиях, потому что в них всякий результат — результат. В обыденной жизни постоянно резать правду-матку — небольшое геройство. Тут ты должен брать пример с меня и с Серова. Ни слова правды за целый день — вот девиз нашего брака! Чем меньше правды, тем лучше!

Выражение ее лица изменилось и стало очень походить на мужнино. Передразнивала она очень умело:

— Ах какая ты умная, Наташа! Ах как я люблю тебя, Наташа! Ах как я хочу, чтобы ты поскорей уехала в очередную командировку, так как развестись с тобой у меня нет сил, а очень хочется перетрахать всех девиц, на которых я положил глаз!

Женя смотрел на нее почти с ужасом. Она продолжала, с горечью скривив рот:

— Вот ты бы мог сейчас подвести меня к нашему столику, раскланяться с мужем, усадить меня рядом с ним и вежливо отойти?

— Нет. Если я подойду к вашему столику, я обязательно набью ему морду.

— Вот видишь. А мой муж мог бы это сделать вполне. Запросто. Из чувства большой любви.

Она вдруг опомнилась и взяла себя в руки.

— Не бери в голову, милый мальчик. Жизнь, к сожалению, очень длинная штука, в ней случается все. А теперь, чтобы не искушать тебя, давай простимся здесь, у порога. То есть у входа в это помещение, которое называется у них «обеденный зал».

Они поднялись по лестнице, с двух сторон усаженной пальмами. Пальмы были везде. Даже в зале между квадратными колоннами, стилизованными под мрамор, они росли в огромных деревянных кадках. Столовая была светла и, как всегда в начале сезона, наполовину пуста. Кто-то поставил на все столы веточки только что распустившихся мелких диких роз. Вячеслав Сергеевич уже пребывал в одиночестве за их столиком у окна и коротал время над свежей газетой и бутылкой пива.

— Ну, прощай, дорогой! — нежно сказала Наталья Васильевна и чмокнула Женю в щеку. — Я очень рада, что смогла доставить тебе хоть минутную радость. И сама получила несказанное удовольствие. Ну, пока. — И, скользнув ласково ладонью по его красной майке, она спокойно пошла к Серову и села напротив. Женя постоял немного в дверях и, схватившись за щеку, осененную поцелуем, ушел.

— Кого это ты зацеловала до зубной боли? — взглянув на опустевший вход, поинтересовался Серов.

— Моего бывшего студента, Женю Кружкова. — В словах Наташи не было вызова.

— Откуда ты его взяла?

— Встретились на лестнице, когда я шла вниз, на пляж. Он теперь не кружковец — врач в летном полку. Между прочим, как раз служит недалеко от моего родного дома.

— Представляю, сколько было пролито в море слез воспоминаний!

— Ошибаешься. Слез мы не лили. Мы пили чай в нашей комнате, — спокойно возразила она и еле сдержалась, чтоб не добавить: «И разбавляли страсть поцелуями», но не решилась и сказала: — И разговаривали об иммунологии.

— Представляю, как красочно ты расписывала ему новые клоны лимфоидных клеток! Но мне кажется, ему было бы приятней, а тебе полезней, если бы вы просто с ним переспали без всякой иммунологии.

Серов почувствовал на себе ледяной взгляд и оторвался от пива.

— А что? Тебе бы новые сексуальные впечатления вовсе не повредили! Я это говорю не как муж, но как врач!

Она еле удержалась, чтобы не запустить в его голову стаканом.

— Ты уж не перебарщивай! Я все-таки твоя жена, а не пациентка!

— Беру обратно свои слова! — Он с головой погрузился в газету, а вместе с ней и в порционный обед.

У Наташи почему-то исчез аппетит.

— Нельзя ли куда-нибудь зайти, чтобы выпить вина?

— Зачем заходить, дорогая, когда все есть с собой! Все, что захочешь! — Он открыл свою спортивную сумку. — Красного или белого?

— Белого, если можно…

— Отчего нельзя? — Он вошел в роль гостеприимного кавказца, и соседи с удивлением стали оглядываться на их столик. — Хочешь белого, хочешь красного, хочешь домашнего розового, — все есть дорогая, что угодно твоей душе!

Щелкнув пальцами, он позвал официантку, и она мгновенно, как из-под земли, явилась на зов с на удивление чистыми бокалами. Молодая женщина в белых брюках за соседним столиком посмотрела на Наташу с явной завистью, а на Серова с заискивающей улыбкой.

«Интересно, с ней он тоже успел переспать?» — машинально, без всяких эмоций подумала Наташа и залпом выпила первый бокал. Алкоголь всегда умеренно действовал на нее. Она от выпитого не краснела и не бледнела, только ее глаза светлели буквально на несколько секунд. Она сидела и молча смотрела на Серова, не думая ни о чем, разглядывая каждую морщинку на его знакомом лице.

— Знаешь, — высказалась она наконец, — я не виню тебя в том, что ты постоянно мне изменял.

— Чего это ты вдруг? — деланно удивился он.

— Я ведь в принципе представляла, за кого выхожу замуж, — продолжала она. — Наблюдала тебя в Лаосе, да ты и сам многое не скрывал. Поэтому, согласившись поехать с тобой в Москву, я морально была готова к твоему отношению к семейной жизни. Правда, я никогда не могла понять, что ты находишь хорошего в этих связях. Из огромного самомнения мне казалось, что я должна для тебя представлять гораздо больший моральный и физический интерес. Я надеялась изменить тебя. Но я уже наказана за свою гордыню и поэтому отпускаю тебя на свободу. Делай что хочешь!

— Послушай, милая… — Он отпил глоток из своего бокала. Эти выяснения отношений ему стали надоедать, но в то же время ему было Наташу жалко. Вино после пива показалось кисловатым, и он хотел поморщиться, но сдержался, иначе она растолковала бы это движение применительно к себе. — Я ничего не могу с собой поделать, но все эти годы нашей с тобой жизни люблю только тебя.

— Вероятно, я могла бы утешиться этими словами, как утешалась много лет, — она решила закруглить разговор, — но теперь мне на все наплевать. Пойдем лучше сходим в «Ущелье». Отметим последний вечер, раз завтра будем уже в Москве. Кстати, билеты в порядке?

— В порядке.

И они оба замолчали надолго. Серов стал дальше читать газету, а Наташа разглядывала цветы за окном, внизу на газоне и думала о Жене. А вдруг она была бы с ним счастлива?

«Ущельем» называлась шашлычная, расположенная в уютной низине между двух аллей, усаженных кипарисами. Вниз вела гранитная лестница, по сторонам дичились заросли самшита и можжевельника, а сверху, с горы, виден был лишь ароматный, поднимающийся к небу дымок да слышалась музыка для тех, кто приходил сюда не только поесть, но и потанцевать.

Наташа ушла в номер, чтобы отдохнуть и переодеться, и пока теплый душ омывал ее тело, ей было жаль, что она чувствует лишь прикосновение водных струй, а не молодых ласковых рук. Потом она подумала, что надеть, и остановила свой выбор на красном платье. Ей удивительно шел красный цвет. Вообще-то женщинам он идет нечасто. Светлая кожа на фоне красного становится блеклой. Но у Наташи от природы была матовая, ровная, слегка желтоватая кожа. И глаза ее в зависимости от цвета платья меняли оттенок. Если ткань была алая — глаза казались серыми и холодно блестели на солнце. Если же оттенок красного отдавал в пурпур, глаза у Наташа становились светлые, прозрачные, нежно-зеленые. Все остальное — прическа, макияж, туфли — было лишь делом техники.

В этот вечер красный шелк на ней напоминал оттенком домашнее вино. И Наташа в нем была самой красивой женщиной на всем побережье от Лазаревского до Сочи. Ее муж подумал и надел темно-серую рубашку с короткими рукавами и светлые брюки. А на шею нацепил зачем-то судейский свисток на шелковом грязном шнурке.

— А свисток-то тебе зачем? — удивленно посмотрела на него Наташа.

— Буду свистеть в тот момент, когда к тебе кто-нибудь будет приставать!

Наташа не сдержала смешок, и настроение у нее стало игривым. Они пошли.

«Вот и еще день прошел… — думала она, нежно поглаживая шершавую кожу каждого кипариса, мимо которого проходила. — Прекрасный, теплый, безумный день у моря. День, полный любви. Я хочу запомнить его навсегда. Завтра этот день уже будет в прошлом, я буду в Москве, а там меня с нетерпением ждут далеко не за тем, чтобы объясняться в любви. Что же, борьба есть борьба. И я борюсь! И впереди еще целая жизнь!»

«Ущелье» уже было под ней, и она, перегнувшись через кусты и перила, заглянула вниз, чтобы определить, кто сегодня готовит шашлык, много ли народу за столиками под навесами и свободно ли ее любимое место под естественным укрытием наклонившегося низко олеандра.

Она сразу увидела Женю, мрачно сидящего на крайней скамейке за шашлыком и стаканом вина. Сейчас он был один, без своего друга-велосипеда. Он сидел в позе байроновского героя, все в той же выгоревшей на солнце спортивной майке и в шортах, такой молодой, загорелый, мускулистый и такой мрачный, что ей захотелось немедленно его обнять и погладить по голове, как ребенка. Она еле сдержалась, чтобы бегом не спуститься к нему и не задушить его поцелуями. Несколько девушек, ожидающих кавалеров и лопающихся со скуки в ожидании танцев, уже наливались вином и пачкались шоколадом. Несколько пар для разминки лениво топтались в круге для танцев. Любимый столик Наташи был, к счастью, свободен, и они с Серовым неспешно пошли к нему, как вдруг одна из танцующих пар завладела ее вниманием.

«Алексей! Точно он!» — узнала она очертания знакомой фигуры во мраке, и сердце у нее похолодело. Не помня себя, она уселась за столик. Танцующий мужчина теперь повернулся к ней лицом, но рассмотреть его черты в полумраке южной ночи было сложно. Она смотрела на него во все глаза и пыталась уговорить себя: «Откуда здесь ему взяться, в этом закрытом от чужих глаз местечке, куда до сих пор не продают свободно путевок? Конечно, это не он, я ошиблась! Здесь танцует молодой мужчина лет тридцати, а Алексею уже должно быть сорок. Он должен быть гораздо грузнее, мощнее, чем этот танцующий человек. Пора перестать видеть его везде и избавиться от химер!» И, как ни странно, такая выволочка успокоила ее нервы. Увидев ее, Женя Савенко встал, и она тоже приподнялась и ласково помахала ему рукой, приглашая подойти и сесть вместе с ними. Но Женя сделал гордое и сердитое лицо и остался один. Серов ушел хлопотать насчет шашлыков, а Наташа спряталась в темном углу под цветущими ветвями бело-розовых олеандров.

Шашлык был на редкость хорош. Наташа с удовольствием первобытного человека, сидящего у костра, наслаждалась жареным мясом, ранней зеленью и овечьим сыром. Она еще несколько раз махала Жене рукой, но тот был все так же одинок и неприступен.

«Потерпи, милый мальчик! — думала Наташа. — Завтра я уеду, и тебе не дадут тут скучать! Найдешь себе пару и будешь еще долго и молод и счастлив! И я буду только радоваться за тебя».

И эти благородные мысли так нравились ей самой, что, обдумывая их, она совершенно забылась, до тех пор, пока совершенно случайно не обратила внимание, на кого пристально смотрел ее благоверный. А он, не стесняясь, пялился на толстый, обтянутый мини-юбкой зад молодой девицы, сидящей за соседним столом. Это была та самая девушка, которую заметила Наташа во время обеда.

Что и говорить, объективно — для тех, кто любит формы пятьдесят второго размера, — зад был действительно очень хорош. Насколько была осведомлена Наташа, бывшая супруга Серова как раз имела приблизительно этот размер. Серов же уверял, что он не переносит комплекции такого объема.

«Нас всех пора помещать в клинику неврозов, — подумала Наташа и решила не смотреть на соседку. — Мне, наверное, кажется, что она его интересует. Не может же он, в самом деле, сидя со мной за шашлыком, флиртовать с другой женщиной?» Но, как она ни уговаривала себя, противостоять очевидному было трудно: Вячеслав Сергеевич время от времени оборачивался и с интересом оглядывал аппетитный зад. Да, там действительно было на что поглядеть: круглые светло-коричневые коленки, упругие ляжки и сильно обтянутые ягодицы не оставляли никаких сомнений в сексуальности экземпляра в целом. Наташе оставалось только скептически улыбнуться. Серов, очнувшись, перехватил ее взгляд и сощурился. Так щурится хищник, притворяясь ласковым паинькой, перед тем как впиться зубами в кусок мяса.

«Этот инстинкт в нем непобедим, хоть умри, — подумала Наташа. — Когда тигру хочется мяса, он выходит на охоту каждую ночь! Отговорить от этого его нельзя, отвлечь тоже. Можно только убить, но разве это по-христиански? Хотя сидеть в красном платье, когда видишь, что предпочтение отдается кому-то другому, чрезвычайно противно».

На площадке быстро темнело. Ее сердце делало сто сорок ударов в минуту.

«Опять! — Она еле сдерживалась, чтобы не залепить Серову прямо в его повернувшееся к ней ухо. — А когда я стала почти такой же толстячкой, он пригрозил, что разведется со мной. Фарисей! И все это при Жене!»

— Может, пойдешь потанцуешь? — Она сказала это специально, чтобы снять тяжело нависшую паузу. В конце концов, нужно же соблюдать приличия! Он мог бы сначала пригласить ее, Наташу, а потом у нее хватило бы сил сказать, что болит голова. И она ушла бы к себе в номер тосковать и плакать, а он уж тогда мог бы делать все, что захочет. Но нет, он, видимо, так возбудился, что забыл сам себя. Ладно еще, что ей не приходится вытирать ему слюни!

— Наталья Васильевна, пойдемте гулять! — Женя назвал ее, как было принято раньше, на вы. Стараясь выглядеть равнодушной, она улыбнулась, взяла со стола свою сумку и спокойно взяла Женю под руку. Серов открыл было рот, чтобы что-то сказать, но не придумал сразу, что именно, кроме: «Эй! Эй!» Поэтому когда через какое-то время он рот закрыл, парочка была уже далеко.

Серов посидел молча. Подумал о чем-то. Вяло поковырял мясо в тарелке. Потом (если бы кто-нибудь наблюдал это со стороны, то сильно бы удивился) вдруг характерно приподнял плечи и брови и бархатным голоском надменно проговорил, явно передразнивая Наташу:

— Может быть, ты потанцуешь, дорогой? И ответил себе, имитируя рычание зверя:

— А как же! Конечно, потанцую! Если ты, дорогая, не возражаешь! — И он, не ожидая, естественно, больше никакого ответа, тут же склонился с приглашением на танец над удивленной соседкой.

Боже, как хорош южной ночью приморский парк! Как задумчив шепот моря, как прохладны гладкие листья магнолий! Как теплы скамейки и руки тех, кто целуется на них под южными звездами! Как мягка прошлогодняя хвоя под ногами, как приятно покалывают ладони раскрывшиеся за зиму сосновые шишки. Пусть благословенны будут дети, родившиеся от этой безумной южной любви. Пусть ожидает их жизнь долгая, теплая, полная страстей и необыкновенных безумств в наше скучное, деловое время!

Так думал Вячеслав Серов, прогуливая свою пухленькую хорошенькую спутницу в черной от теней кипарисов мгле площадки теннисных кортов. Надо сказать, что на белый свет его спутница вовсе не торопилась, а, даже наоборот, стремилась, пользуясь темнотой, прижаться к Серову всеми выступающими частями тела. К чести Серова надо сказать, что он даже пытался какое-то время развлекать свою спутницу разговором. Но когда она первая закрыла ему рот поцелуем, видимо, для того, чтобы он больше не отвлекался, он не мог позволить себе быть не джентльменом. Поэтому, когда дама сама вскарабкалась на еще не успевший впитать в себя ночную прохладу бордюр, окаймлявший верхние трибуны кортов, ее кружевные трусики и бюстгальтер стали нарядно украшать темные ветви кипариса, будто рождественскую елку.

Романтики хочется дамам, в одиночку приехавшим на курорт. Но когда нет романтики в жизни, кто кого может осуждать за кратковременные психологические разгрузки? Кроме того, очень могло быть, что даме ужасно хотелось хоть на миг победить неприступную на вид, изысканную и светскую Наташу, которую она, конечно же, давно заметила рядом с Серовым, как замечают отдыхающие всех — кто с кем приехал, когда и насколько. Так или иначе, вскоре она уже отпугивала случайно прогуливающихся внизу прохожих своими невоздержанными криками. Когда же Серов, кстати, с честью выполнивший свой долг джентльмена, уже хотел пойти посмотреть, куда это увел молодой человек его жену, она не могла идти от переполнявших ее чувств.

— Ты самый лучший, самый чудный на свете любовник! — восторженно говорила она у подъезда, навалившись на Серова всем телом. Но ему это было уже неинтересно.

Чтобы быстрее отвязаться, он ласково погладил ее по аппетитным окорокам и поклялся утром непременно прийти навестить ее в постели, пока его жена еще будет спать. Подтвердив двадцать раз, что будет скучать всю ночь напролет, не сомкнув глаз, Серов закрыл наконец за ней дверь и отправился искать Наташу.

Уже настала полночь. В их номере ее не было. С чувством смутного беспокойства Серов почти бегом спустился на набережную. Казалось, что все отдыхающие санатория разбились этой ночью на пары. Влюбленные сидели под каждым тентом, на каждой скамейке, и даже в пляжном кафе на берегу под музыку никто не танцевал в общепринятом смысле. Все вокруг мерно и медленно колыхалось, переступая в такт нотам и плеску волн. Искать жену среди слившихся в экстазе тел было трудно, и Серову приходилось кружить вокруг каждой пары, чтобы понять, кто там именно прячет улыбку в объятии. Он узнал много знакомых по столовой лиц и, даже улыбнувшись кое-кому поощрительно, проследовал дальше, в самый конец набережной. Гранитные плиты заканчивались красивым полукругом, и к морю вели полулунные ступени. Здесь было темнее и к тому же прохладно. Лишь галька еще отдавала накопившееся за день тепло, но всех желающих обогреть не могла.

«Конечно, — с неудовольствием подумал Серов, — романтическим излияниям здесь самое место. Не могли ведь устроиться там, где поближе, непременно надо было тащиться в самый конец!»

И действительно, в зыбкой тьме он угадал фигуру жены, возлежащей прямо на гальке в выходном шелковом платье. Возле нее стояли открытая бутылка вина и два пластиковых стаканчика. Бывший президент студенческого научного общества сидел рядом с ней и с жаром о чем-то ей говорил, размахивая руками.

Серов разозлился: «То папочка, то молодой дурень! Сейчас они полезут купаться, и она с пьяных глаз еще, не дай Бог, утонет! А полезет в воду исключительно мне назло!»

Дальше он продолжал размышлять с удивительным отсутствием логики, характерным для всех людей, думающих о близких.

«Вылезет из воды и простудится! Ведь у нее нет с собой даже кофты!» И вместо того, чтобы сразу идти к жене, он побежал обратно в свой номер, чтобы кинуть в сумку ее белье для переодевания, брюки и свитер. Туда же полетело мохнатое полотенце и бутылка водки для растирания.

Он не ошибся. Когда он вернулся на пляж, парочка, выглядевшая весьма привлекательно, действительно лезла из кожи вон, изображая влюбленного дельфина и немного надменную русалку. Русалка умудрилась залезть в море прямо в длинном узком платье. В данной ситуации и логичнее, и безопаснее было бы купаться в чем мать родила, но Наташа не терпела банальности. Из пенных волн она появилась как Афродита, и бывший кружковец вынес ее на руках, почти ни разу не споткнувшись. Правда, Афродите пришлось в ослепительной улыбке сцепить намертво зубы, главным образом для того, чтобы они не стучали от холода.

«Слава Богу, жива!» — подумал Серов и засвистел в свой свисток, так и болтавшийся у него на шее, на весь пляж.

— Что тут за безобразие! Ну-ка быстро иди в кабину переодеваться! — Он в полной мере насладился эффектом, отразившимся на двух мокрых растерянных лицах.

Дурацкое хихиканье тут же прекратилось, и Наталья Васильевна, как нашалившая школьница, испепеляя негодующим взглядом надоедливого преподавателя, послушно побрела в пляжную раздевалку. Серов закинул ей через верх сумку с одеждой и, пока она там шелестела бельем, наставительно обратился к Кружкову:

— А вам, молодой человек, как бывшему коллеге, пора бы знать, что Наталья Васильевна здоровьем очень слаба! И уж холодной воды не переносит совсем! И плавать, между прочим, почти не умеет. С чего это вдруг вы взяли, что можете так, с бухты-барахты, запросто рисковать ее жизнью?!

Кружков встал, сцепив зубы и кулаки, и, по-видимому, приготовился полезть в драку.

Наташа, переодевшись, вышла тем временем из кабинки и удрученно сказала:

— Вот, Женя, понятно теперь, почему мы душа в душу живем с Серовым уже столько лет? Он мне не только муж, он мне и бонна, и нянька, и надзиратель, и старший товарищ. И даже иногда еще и любовник! Правда, в этом качестве со мной он проявляет себя редко.

И тихо, послушно, будто выполняя чей-то приказ, она повернулась к Кружкову спиной и побрела, спотыкаясь, по набережной, как пьяная, и плечи ее были подняты и слегка вздрагивали от сдерживаемых слез.

Она даже не заметила, что, пока они ждали лифт, администраторша в вестибюле чуть не лопнула от желания сообщить важную новость. Она отвела ее мужа в сторонку и, в ужасе округлив глаза, стала быстро шептать ему что-то в самое ухо, показывая взглядом на Наташу.

— Не надо плакать, — сказал он, когда они вошли в номер.

— Я тебя ненавижу! Почему ты не позволил мне остаться на берегу? Я хочу быть любимой! Ты, находясь со мной, даже не можешь найти в себе силы хотя бы в эти минуты не разглядывать зады каких-то толстух! Ты смотришь на меня, как на вещь, которая никуда не уйдет, как на приватизированную собственность, которая принадлежит только тебе! Ты жалкий фарисей! Ты говорил, что любишь меня! Но разве, любя, можно оскорблять человека пренебрежением? Ты не можешь пройти мимо самой дрянной, самой примитивной бабы! Добро бы ты в кого-нибудь влюбился! Я бы все поняла, я бы простила и отпустила! Но ты выбираешь самых доступных, самых банальных женщин! Ты клеишься даже к Кате! Еще счастье, что ты с ней не спишь!

Он дал ей пощечину. Не сильно, но она захлебнулась от слез.

— Да! Да! Да! Это правда! Ты думаешь, я ничего не вижу, не замечаю? Девчонка просто виснет на тебе, а ты ее поощряешь!

— Ты с ума сошла! — сказал он тихо в ответ, но Наташа продолжала кричать:

— Я тебя ненавижу! Ненавижу вас всех! Всех! Всех мужчин на свете! Что вы сделали со мной! В кого превратили? В какое-то фантастическое, неправдоподобное существо, которое никогда не смеет открыть рот. Я должна только улыбаться и быть приятной! Всегда быть приятной! Приятной во всех отношениях! Не доставляющей никому хлопот, всегда надушенной, причесанной и красивой! Всегда вежливой и интеллигентной! Постоянно делающей вид, что все в порядке, все прекрасно, все, как всегда, на недосягаемой высоте! А в глубине души быть опустошенной старухой, не знающей, для чего дальше жить!

Им постучали в стену. Серов два раза стукнул в ответ. Снял с шеи свисток и громко, переливчато засвистел. Просто так. Но за стеной услышали свист и отчего-то вдруг испугались. Стук больше не повторялся. Наташа лежала на животе на кровати и лила слезы в подушку. Одна нога у нее свесилась на пол, и вся фигура выражала такое детское, неподдельное отчаяние, что Серов выдержать дольше не мог. Он подошел к ней, перевернул ее на спину, вытер полотенцем слезы с опухшего до неузнаваемости лица и сказал:

— Ну, не переживай. Уж про одного-то человека ты знаешь точно, что он тебя любит! Искренно, нежно, без нетерпения.

Она приподнялась на подушке:

— Кто?

Ей так нужно было услышать от него: «Конечно, я». А он хотел ответить: «Твой отец». Но сказал:

— Ни рыба ни мясо.

Она вздохнула и отвернулась к стене. Он не знал, как разрубить этот узел. Он тронул ее за плечо.

— Ну скажи, что ты хочешь?

Она промолчала, и он сказал за нее. Эти слова пришли ему в голову только что, неожиданно и просто:

— Ну, давай разойдемся. Если не хочешь со мной жить, я уйду. Правда, это будет не сразу, надо будет меняться, искать жилье… Несколько месяцев потерпи.

Она села на постели, медленно открыла глаза, убрала со лба спутанные волосы, разлепила губы, сказала:

— Я уже думала об этом. Наш дом — это твой дом. Если уж уходить — то мне. Но пока не гони меня. Я еще ничего не решила.

Он оскорбился, подумал: «Значит, пока я сходил с ума от страха за нее во время всех ее болезней, пока я крутился волчком на работе и дома, пока я утрясал все отвратительные хозяйственные мелочи, она что-то там решала?»

Наташа опять замолчала. Лежала с потерянным лицом, как заблудившаяся девочка. Ему стало жалко ее и себя, жалко Катю, своего живущего теперь далеко сына, бывшую жену, покойную мать, всех людей, с которыми так или иначе он был близок. Он подумал, какая глупая штука — жизнь, вздохнул и сказал:

— Давай выпьем чаю, а то все вино да вино! И ведь если сопьюсь, ты меня точно бросишь! Не будешь лечить!

Но пока он заваривал чай, она отвернулась к стене и уснула. Он сел к низкому столику у выхода на балкон, на котором стояла ваза с завядшими уже длинными ветками сирени, и стал, обжигаясь, пить чай без сахара, закусывая каким-то черствым печеньем, случайно обнаруженным в сумке среди других вещей. Он вспоминал свою жизнь с детства, с юности, с того времени, когда был аккуратным студентом, вспоминал свою жизнь в доме начальственного тестя, вспоминал свою жизнь с Наташей и понимал, что другой такой умной, интересной жены ему больше не найти. Но почему, почему эта умная, интеллигентная, всезнающая Наташа так к нему несправедлива! Обижает его по пустякам. Вот зачем-то приплела сюда Катю…

Но в глубине души Серов знал, что выкрики Наташи небеспочвенны. Катя действительно ведет себя слишком уж раскованно, но таковы современные подростки. С его стороны к Кате не было ничего.

Он так и не заснул до самого утра. А назавтра самолет вернул их в Москву, а под дверью их номера до прихода горничной пылился свежий букет роскошной персидской сирени.

Это было прошлым летом. С августа же в их доме стало твориться что-то невероятное. Катя и Наташа ругались, причем Катя закатывала истерики в ответ на самое невинное замечание матери и бежала искать защиты у него. Потом от всего этого наступило короткое спасение, потому что Катя поступила в институт и нашла там себе парня. Молодые съехали, и в доме наступил относительный покой. Осенью у Наташи случились серьезные неприятности: кто-то из завистников и недоброжелателей обвинил ее в излишней самостоятельности и нежелании делиться доходами. Потом она стала шутить, что на следующий год будет обязательно баллотироваться в Московскую думу, чтобы выбить дополнительные ассигнования на развитие медицинских наук, и в этих заботах пролетели зима и весна.

Ее дни на работе были расписаны по часам. Утром он ее отвозил, вечером забирал, всюду они были вместе.

Она выглядела прекрасно, знакомство с хирургом и его вмешательство пошло ей на пользу, на улицах ее называли девушкой, и как-то неожиданно, в один из летних вечеров, чистя зубы в ванной комнате, Вячеслав Серов без сожаления вспомнил, что за все это время он не видел никого из старых или новых приятельниц.

Как-то вечером, уже снова летом, он надушился, надел синий махровый халат и вошел в спальню. Наташа лежала поперек кровати на животе, положив голову на сложенные под подбородком руки, и читала впервые изданную у нас «Историю Европы». Увидев его, она стала говорить о закономерности революций. Он сел рядом и вопросительно погладил ее твердую блестящую голень. Ногой она небрежно оттолкнула его руку и, перевалившись с живота на спину, с недовольной капризной гримасой уставилась в потолок.

— Вечно ты не дослушаешь, что я тебе говорю! А потом «Новости» из телевизора принимаешь как откровение. Хотя все, что происходит сейчас у нас, далеко не ново и уже неоднократно повторялось в веках!

— Не все же такие умненькие, как ты, моя радость!

— Жаль только, что мужчины предпочитают наивных глубоких дур! Их ведь так легко, весело и безопасно любить!

С ужасом он заметил, что она опять села на своего конька и уже не может остановиться. Какой-то сбой произошел в механизме, и она не могла уже дать обратного хода.

— Наташа, ты опять устраиваешь скандал? — Он попытался ее обнять. Но ее несло:

— Отстань, я не хочу тебя! Знаю, позавчера, когда я задержалась в институте, ты опять был здесь с какой-то бабой! — Она резко вырвалась из его объятий и босыми ногами прошлепала в кухню. Он почувствовал запах сигаретного дыма. Вот еще новости, она стала курить!

— Наташа, у меня уже давно никого не было! А уж позавчера так и подавно!

— Как противно!

— Честное слово, не было! Простудишься ведь, надень тапки!

— И не подумаю!

— Глупышка! Перестань ревновать!

— Не ревновать, не злиться, не замечать, не орать? Очень удобно иметь такую жену! И я снова к вашим услугам!

— Наташа, я не понимаю, чего ты вдруг? Будь справедливой, ведь я сейчас почти все время с тобой…

— Ах, извини, что мне пришлось тебя затруднить своим присутствием! Не дать тебе соблазнить падчерицу!

— Опомнись, Наташа! Что ты такое говоришь! Катя для меня просто дочка! Вспомни, ведь ты простила меня! Ты сама это писала на бумажках сто раз!

— Мне наплевать на все!

— Уймись, успокойся! Я люблю тебя, только тебя, люблю одну тебя!

Она опять скрючилась на кровати, свернулась в комок, будто от боли. Он укрыл ее одеялом, словно ребенка, и лег рядом.

«Господи, что нас ждет? Неужели дальше будет все хуже?» — думал он, насильно обнимая ее, пока она не затихла. Он решил, что она заснула, и лежал неподвижно, но она не спала.

«Боже мой, — думала и она, — я все рушу! Сама. Зачем я сейчас кричала? Потому что кричать легче, чем молчать. Где же ты, мой барьер, моя планка? Как они теперь высоко! Не достать! И как страшно падать! Теперь он жалеет меня, а раньше — уважал. Папа стал стар, не выезжает с дачи, никуда не ходит. Мама возится по дому. Дочь со своим парнем. Все они отходят от меня с каждым днем дальше и дальше. Работа — единственная отдушина. Женя не в счет. Больше нет никого. Только тень моей юности. Темное пятно, тревожащее меня до сих пор. Человек, обошедшийся со мной, в сущности, очень несправедливо. За что меня кто-то наказывает? Не так уж много было мужчин в моей жизни. К сожалению, верного человека не было ни одного».

Тут она заснула, и во сне ей представился яркий картонный круг, а на нем она увидела себя в виде маленькой деревянной куклы в розовом бальном платье. Кукла стояла в центре маленькой карусели, а вокруг, словно в строю, застыли три высокие фигуры в темных плащах. Лиц их было не видно под капюшонами, и как она ни старалась сойти со своего места, подойти к ним, ноги не слушались ее. Фигурки охраняли ее, будто пленницу. Карусель начала кружиться, быстрее, быстрее, плащи развевались, капюшоны слетели, все лица слились в один светлый круг, ничего нельзя было разобрать. Розовый подол ее платья поднялся, оборки защекотали ей лицо, мешали дышать, шелк запылал жаром, огнем… Потом розовый шелк превратился в тяжелый плащ, она почувствовала, что и ее лицо тоже утратило черты и стало бесформенной маской. Страшная огнедышащая боль засвербила в груди. Ей не хватало воздуха. Она стала метаться, стонать, руками отрывать темную ткань от лица. И внезапно очнулась. Подышала ровно, пока не успокоилось сердце. Сказала себе:

— Ну уж хватит, что за дурацкие сны!

Она встала, посмотрела в окно, заглянула в кухню. Солнечное утро играло бликами на светло-бежевом кафеле. Тостер поплевывал ароматным хлебом. Приятно пах кофе. Муж курил первую сигарету и смотрел в окно. Ее он не заметил, и Наташа проскользнула в ванную. Там она открутила краны и долго-долго смотрела на себя в зеркало.

— Знаешь, Славик, — сказала она, когда вышла оттуда. — Я забыла тебе сказать. Я уезжаю сегодня в Санкт-Петербург на конференцию.

Он хотел было закричать изо всех возможных сил: «Наташа, не надо ездить туда!», но ощутил, что рот его словно залеплен сургучом. Он замычал и проснулся. Некоторое время не мог прийти в себя, пока не понял, что он лежит на Наташиной кровати в питерской гостинице, а самой Наташи уже больше нет.

Он еще полежал немного, совершенно пустой, без всяких мыслей, а потом, будто внезапно повернулась картинка времени вспять, отчетливо вспомнил, что в тот день, когда Наташа уехала, у него было две операции, и он прекрасно помнил какие, а когда вернулся домой, то увидел на примятой постели неясные контуры ее тела да разный хлам: пустой флакон из-под духов «Нина Риччи», несколько исчерканных листков, серебряный медальон в форме тюльпана да в файловой папке доклад. Он взял медальончик в руки. Это был тот самый, что она носила на серебряной цепочке в Лаосе. Что-то его на ней он с тех пор никогда не видел.

Потом он прошел в кухню. Подумал, что очень устал от нее! Пусть она делает все, что хочет! Пусть едет куда хочет! Только даст ему отдохнуть! Не видеть ее несколько дней, расслабиться. Ему надоело решать чужие проблемы. Он позвонил и попросил их очередную новую медсестру Марину прийти к нему и помочь прибраться в квартире. Он достал два бокала, бутылку вина, сделал несколько бутербродов. Потом он согрел себе чаю, включил телевизор. Марина приехала через час, а еще через полчаса, когда он был в ванной, позвонила Наташа.

За окном гостиницы со вчерашнего вечера все так же моросил дождь. Серов оделся и пошел звонить в Москву Кате.

— Срочно выезжай вместе с бабушкой и дедушкой. Мама умерла. Я встречу вас на вокзале, — сказал он ей и на всякий случай дал адрес больницы.