Глава 4, в которой бередятся раны

К обеду Твила уже начала было терять надежду, но в итоге все обернулось наилучшим образом. Старуха Уош ей не слишком понравилась, а особенно не понравилось то, как она разговаривала с мастером Блэком. Ну да ничего: главное, теперь она сможет остаться в его доме и не быть обузой. Все, что заработает, будет отдавать ему за стол и чердачную каморку.

В лавке оказался только башмачник. Мальчишка-подмастерье куда-то запропастился, и хозяину пришлось самому снять мерки. Кривился он при этом так, будто ступни Твилы были в чем-то вымазаны. Не особо-то ей и нужны были башмаки: она и раньше их редко носила, а те, что одолжила добрая Охра, уже порядочно натерли ноги. Но когда она попыталась робко сказать об этом мастеру Блэку, тот и слышать не захотел.

Домой они вернулись уже в сумерках. Во дворе их встретил Ланцет. В отличие от других собак, он не стал попусту заливаться лаем. Похожий на огромное чернильное пятно, он скользнул к мастеру – тот потрепал его по загривку, – а потом пристроился рядом с Твилой. Так они и дошагали до крыльца. Прежде чем зайти в дом, Твила сунула псу кусочек рисовой лепешки, которую приберегла на такой случай. Тот слизнул ее одним движением языка и кивнул. Твила со всевозможной серьезностью поклонилась в ответ.

Мастер Блэк только забрал саквояж и отправился на обход. Остаток дня был в ее полном распоряжении.

Роза обнаружилась в гостиной: она подметала золу, покрывшую тонким слоем пол перед очагом. Твила поздоровалась с ней, но та, не поворачиваясь, буркнула в ответ что-то неразборчивое. Рассудив, что девушка опять не в духе (принося ей наверх еду, Роза едва ли сказала больше десятка слов), Твила решила не досаждать ей и спустилась в кухню.

К ее радости, Охра еще не ушла. С ней Твила успела поговорить только однажды, этим утром, когда благодарила за башмаки, но кухарка ей сразу понравилась. Сейчас она сидела на стульчике, откинувшись на высокую спинку, и вязала, время от времени поглядывая на очаг, где готовился ужин. Пальцы скорее по памяти накидывали петли: в кухне было слишком темно для такого занятия – одна масляная лампа да потрескивающий под котелком огонь. К тому же гудевший в дымоходе ветер так и норовил задуть летевшую копоть обратно.

– Сладили дело? – спросила Охра, не поднимая глаз от вязания и таким тоном, будто и не сомневалась в успехе предприятия.

– Да.

Твила тихонько присела на сундук возле стены и завороженно уставилась на легко порхающие пальцы.

– И у кого теперь?

– Буду помогать вдове Доркас Уош со стиркой.

Охра на секунду подняла глаза от вязания, но ничего не сказала. Вместо этого поворошила кочергой угли и снова вернулась к своему занятию.

– Еще тридцать петель, и ужин будет готов, – сообщила она. – Значит, не передумала после сегодняшнего дня в Пустоши оставаться?

Твила покраснела и едва слышно выдавила:

– Нет.

А потом вспомнила хозяина трактира, тощего Валета в чудаковатом старинном костюме и с протезом вместо носа и крикливую вдову. Подумала и добавила увереннее:

– Не передумала.

– Ну, ты девушка славная, справишься.

Охра нравилась ей все больше. По виду, кухарка годилась бы ей в мамы или в бабушки. А еще от нее веяло уютом, и Твиле не хотелось, чтобы она уходила к себе.

– Мне заказали башмаки, – сообщила Твила и потянулась, чтобы снять те, что кухарка одолжила ей утром, но Охра предупредила ее движение:

– Оставь пока себе. Это… моего сына.

– А ему они разве не понадобятся?

Сначала Твила испугалась, что разозлила Охру этим вопросом.

– Конечно понадобятся! – воскликнула та, схватила кочергу и принялась так рьяно помешивать угли, что огненные мухи разлетелись по всей кухне, а одна даже укусила Твилу за лодыжку.

Присмотревшись внимательнее, Твила поняла, что кухарка скорее расстроена, чем рассержена, и сама огорчилась, оттого что обидела чем-то добрую женщину.

– Обязательно понадобятся, – яростно повторила Охра. – Просто… позже. Все, готово.

Она сняла котелок с огня и поставила на толстую дощечку. Потом протерла лицо передником – видать, налетела копоть, бодро оправила его и повернулась к Твиле.

– Мы ведь еще не справили твой приезд. Давай-ка порадуем мастера, устроим сегодня ужин, а то все смурной ходит. Какой пирог состряпать: изюмный или миндальный?

Твила немножко подумала и застенчиво сказала:

– Изюмный, наверное.

Мысль о том, что из-за нее – пусть и частично – будут готовить пирог, почему-то напугала, но вместе с тем и обрадовала.

– Мастер бы тоже его выбрал, – кивнула Охра.

– Мастер бы любой выбрал, – раздалось с лестницы, и в кухню спустилась Роза. – Сготовь ты ему подошву, он бы и ее проглотил, не заметив.

– Ну, тогда ему повезло с честной кухаркой, которая не потчует его подошвами. – Охра подмигнула Твиле и достала огромную плоскую доску – та даже не поместилась на столе, и край немного навис над полом. – А ты-то чего такая кислая, или чай с уксусом перепутала?

– А с чего мне веселиться? Разве ж есть для этого повод? А без него только дураки и веселятся.

– Тогда мне больше по нраву в дураках ходить. Хоть другим настроение портить не буду. Подай-ка скалку, Твила, – бросила Охра, не поворачиваясь, и припылила доску мукой.

Твила соскочила с сундука, подбежала к стене и окинула неуверенным взглядом полки, уставленные хитроумной кухонной утварью. Но тут Роза пришла на помощь.

– Вот эта, – шепнула она, кивая на лежащую особнячком скалку.

Та, на которую она указала, была очень красивой, из темно-синего стекла, а внутри пересыпался какой-то мерцающий порошок, похожий на толченый мел. Твила подивилась тому, какая она нарядная, но, наверное, для праздничного стола и скалка требовалась особая. Она подхватила ее, и по воздуху протянулась, медленно оседая, белая сияющая дуга: с одного боку имелась трещина, от которой паутинкой расходились более мелкие.

Протянув ее Охре, Твила собиралась снова примоститься на сундуке, но кухарка вдруг замерла, уставившись на скалку в своих руках.

– Вот дуреха-то, а! – раздался возмущенный возглас Розы, однако уголки ее губ чуть приподнялись. – Простой просьбы и то исполнить не может! Дай-ка я.

Она попыталась забрать у Охры скалку, но та прижала ее к груди, как самое дорогое.

– Нет, я сама, – тихо произнесла она.

Кухарка бережно вернула ее на место, напоследок погладив стекло, будто это было живое существо, а потом достала простую, деревянную и, не говоря ни слова, принялась раскатывать тесто. На Твилу она даже не посмотрела.

Ужин получился не таким праздничным и веселым, как ей мечталось: Охра грустила и почти все время молчала, вызывая у Твилы чувство вины, да и Роза не слишком охотно с ней говорила. Они так и не дождались мастера Блэка – он сильно задерживался.

– Опять, – вздохнула Охра, поглядев на черный пейзаж за окошком.

Потом они вместе прикрутили ставни на ночь, и кухарка ушла. Когда дверь за ней закрылась, Твиле стало совсем грустно. Роза оставила для мастера миску с ужином, прикрыв сверху другой, и завернула в полотенце кусок пирога. Остальное убрала в буфет.

Твила решила дождаться хозяина дома и, накинув на плечи одеяло, вышла наружу. На улице было холодно и зябко. Усевшись на крыльце, она огляделась по сторонам, а потом быстро сунула под порог полкуска пирога и прошептала в темноту:

– Здесь живут добрые люди, не обижайте их.

Ответом ей был шорох ветра, прогнавшего скрученные листья по двору.

Какое-то время Твила лишь молча смотрела на пустую дорогу и потому вздрогнула, почувствовав мокрое прикосновение, но тут же успокоилась, увидев, что это Ланцет. Сейчас распознать пса можно было только по светящимся глазам – тело растворилось в ночи.

– Ты тоже не спишь? Подождем вместе?

Пес кивнул и положил тяжелую голову ей на колени. Твила запустила пальцы в длинную шерсть, поглаживая его, и снова перевела взгляд на дорогу за воротами.

Проснулась она, оттого что Ланцет лизал ей руку.

– Мастер уже пришел? – сонно спросила она, но тут же поняла, что сидит, привалившись спиной к двери, а на дороге по-прежнему никого. Пес потянул зубами край ее платья. – Ты прав, – пробормотала Твила, – лучше подняться к себе.

От долгого сидения все тело затекло, к тому же она замерзла, несмотря на одеяло. Потягиваясь и зевая, она направилась в дом, оставив Ланцета сторожить возвращение хозяина.

* * *

Эшес плелся домой, едва переставляя ноги, но зато сумел отработать даже первую половину дня, которую провел с Твилой. Если так пойдет и дальше (вернее, если он выдержит), то успеет накопить оставшуюся сумму к середине следующего месяца, а то и раньше.

Заперев ворота, он повернулся и обнаружил, что на крыльце его кто-то поджидает. Сначала он решил, что это Роза или Твила, но, подойдя ближе, понял, что ошибся. Стоящий на земле фонарь освещал тонкую закутанную в изящный плащ фигурку. Неверный свет придавал ей налет сказочности, и Эшес подумал, что уснул, не дойдя до порога, и завтра очнется, лежа на земле и слюнявя ступени. Но тут неизвестная шевельнулась, и он ее узнал.

Зашуршали шелковые юбки с атласной оторочкой, а жемчужины на платье заискрились оранжевым в свете масляной лампы. Гостья откинула капюшон, высвобождая серебристый парик – такой могли бы свить лунные пауки.

– Добрый вечер, Ми, – вздохнул Эшес, приближаясь. – Зачем ты здесь?

Служанка баронессы отвела руку, как для пируэта. Сейчас она как никогда напоминала заводную Коломбину, танцующую по ночам тайком от хозяина-кукловода. О таких мечтают маленькие девочки, глядя в витрины столичных магазинов, а получают баронессы, живущие на холмах с калеками-мужьями.

– Мастер Блэк, – сказала посланница утвердительно и моргнула, совершенно как кукла. – От ее светлости.

Узкая ручка протянула ему крохотный свиток, запечатанный серебристым сургучом.

– В чем дело? – нахмурился он, беря его. – Барону опять худо?

Вместо ответа Ми снова моргнула, будто на сей счет инструкций не было, а собственного мнения у нее не имелось. Но Эшес уже и сам сообразил, что, будь это так, за ним прислали бы экипаж, а значит, дело не срочное, а еще вернее, личное. Последняя мысль ему совсем не понравилась.

– Баронесса велела ждать ответа? – спросил он, разламывая печать.

– Ее светлость сказала, что ответа, скорее всего, не будет.

Эшес помедлил.

– Тогда я прочту его в доме. Я не видел экипажа, ты пришла пешком? Сама доберешься обратно?

Ми снова моргнула.

– Доброй ночи, мастер Блэк.

– И тебе, Ми.

Но уже поднимаясь на крыльцо и проглядывая первые строчки, Эшес понял, что доброй эта ночь не будет. Прежде чем зайти в дом, он обернулся: во дворе снова было темно и пусто.

Из-за угла выскользнула тень. Ланцет, похоже, пережидавший визит гостьи за домом, виновато ткнулся носом в его ладонь. Эшес распахнул дверь и пропустил его вперед:

– Это ничего, дружок, порой и мне куклы кажутся жуткими.

* * *

Он сразу прошел в свой кабинет, зажег свечу и потянулся за щипцами, чтобы снять нагар, но обнаружил, что Роза уже сделала это до него. Эшес откинулся на стул, и глазам предстали знакомые витиеватые буквы, достойные руки придворного каллиграфа:


Добрый вечер, милый Эшес.

Или, вернее, ночь? Скорее второе, ибо жизнь столь несправедлива в распределении благ, что нередко предлагает все лучшее людям порочным и низким и вынуждает достойнейших трудиться в поте лица за объедки с их стола. Впрочем, рано или поздно каждый получает по заслугам. Именно поэтому, должно быть, столь отрадно засыпать еженощно с мыслью, что твоя совесть чиста (в этом месте с кончика пера сорвалась случайная клякса), не правда ли?

Но я слегка отвлеклась. Счастлива сообщить, что барону гораздо лучше, и я, от его имени, шлю скромному врачевателю самую горячую признательность. Не в этом ли величайшая услада и облегчение: знать, что твое призвание помогает избавлять мир от язв, пусть порой для этого приходится вымазать руки по самые локти?..

С наилучшими пожеланиями,

Мараклея

P.S.: Кстати, о достойных деяниях – слышала, под твоей крышей поселилась прелестнейшая пташка. Уверена, вы оба еще скрасите в самом недалеком будущем один из моих скромных ужинов.


Дочитав, Эшес скомкал письмо и кинул его в угол. Потом поднял и поднес к свече, мрачно наблюдая, как пламя, давясь и отплевываясь копотью, пожирает тонкую телячью кожу.

Когда на месте послания осталась только гарь, он достал из саквояжа шелковую нитку, иголку, подхватил свечу и, пошатываясь, вышел в гостиную. Даже не взглянув на оставленный на столе ужин, пошарил в углу возле очага и достал прямоугольную зеленую бутыль. Огонь уже почти потух, и подернутые белесым налетом угольки мерцали, как притаившиеся в темноте глаза. Эшес яростно затоптал их, плюхнулся в кресло и вынул пробку. Резкий запах пополз по комнате. Вдев нитку в ушко, он опустил ее в узкое горлышко. Когда шелк напитался, вынул нить, сделал прокол пониже локтя и протянул под кожей. Накатившее чувство было сродни тому, какое испытываешь в детстве, засыпая после маминой сказки: тебя уносит в счастливое царство спокойствия и безмятежности, и ты веришь, что наутро мир будет на месте: светлый, чистый и полный надежд.

Где-то далеко упала бутылка, пару раз пересчитала ребрами пол и затихла.

Загрузка...